Порог

48

Митя стоит на коленях около блюдца и тычет кошку мордой в молоко. Он вчера подобрал ее на улице полузамерзшую. Молоко теплое, с желтоватой сливочной пенкой. Но кошка сопит, пускает ноздрями пузыри и не ест.

Щелкает дверь. Митя слышит мягкие шаги. Косит глазами — отцовы валенки, подшитые автомобильной камерой. Слышно его дыхание, неровное, с присвистом. Видно, шел в гору, задохнулся.

— Концы отдает? — спрашивает отец.

Степан Парфеныч неторопливо оглядывает мебель, книги. Все здесь неприятно и чуждо ему. Особенно книги. Они всегда вызывали в нем глухое раздражение. Кто-то водит перышком и живет припеваючи, а он вот вкалывай на морозе.

Митя укладывает кошку на теплую плиту. Отодвигает блюдечко в сторону, чтобы никто не наступил.

— Он что же, завуч, тебя усыновить думает?

— Ничего он не думает.

— Что-нибудь думает, коли к себе взял. Может, ты кормить обещал его на старости лет?

— Ничего я не обещал.

Степан Парфеныч приближается к Мите, большим заскорузлым пальцем тычет в прореху на плече.

— Это что?

— Порвал малость.

Запускает палец в прореху, рвет дальше.

— Что ж он тебе рубаху не справит? — Опять окидывает взглядом мебель, книги. — Хитро ты придумал… К интеллигенции, стало быть, пристроился. — И вдруг, скрипнув зубами, тихо, угрожающе: — Ты вот что… Давай собирай свои шмутки. Что тут твоего? Бери и пошел. Поизгалялся над отцом и будет.

Митя бледнеет, первый раз подымает глаза на отца.

— Не пойду.

— Пойдешь.

— Не пойду.

— Вон как… Не пойдешь? Щенок. Да ты у меня бегом побежишь.

В это время приходит Хмелев.

— Что тут происходит? — спрашивает он, потирая руки с холода.

— Пойдем, — говорит Степан Парфеныч Мите.

— Он не пойдет.

— А ты не встревай, — говорит Степан Парфеныч Хмелеву.

— А почему не встревать?

«Пугнуть его, что ли? — соображает Степан Парфеныч. — Может, вызвать в другую комнату да нож показать? Он недалеко — за голенищем валенка. Да нет… Шрам, глаза спокойные, голос негромкий. Скажет и замолчит. Видать, фронтовик. Этого не напугаешь».