Повесть о днях и делах комсомольской ячейки

Враг показывает свои когти

Утаптывая снег, наполняя гамом улицы, поеживаясь от утреннего мороза, группами и в одиночку торопятся ребята к своим станкам, машинам.

Комнатушка кабельной сети, как и обычно, заполняется медленно.

В углу около электрической печки собрались в кружок комсомольцы.

— Ты был у Летуна на вечере.

— Был, а что.

— Говорят, драка была.

— Врут. Я ушел в пять, ничего не было. Свои ведь ребята все были.

— Свои-то свои, а вот Антона сегодня на работе нет.

— Да и верно.

— В больницу отправили…

— Почему?

Около ребят увеличивается толпа.

— Антона ранили.

— Брось…

— Ребята говорят.

Сначала шепотом, потом громче, в разных местах, начинают склонять имя Антона.

— А кто его?

— Не знаю…

— Он ведь с Дуськой пошел.

— Не Кудряш ли виноват?

— С чего ты взял?

— Он за Дуськой приударял… А на вечере Антон-то с ней того…

— А что, пожалуй, и верно…

— Бросьте трепаться, — возвысился голос подошедшего Летуна, — нельзя так, не зная точно, топить парня. Разузнать нужно сначала, а потом уже и обвинять… А то Петька… А может, и с Антошкой ничего не случилось.

А вот и Петька… Все повернули головы к двери. Слегка косясь на ребят и как-то необычно хмуро подошел к своему ящику Кудрин. Снял пальто, накинул на себя прозодежду. Ни с кем не здороваясь, направился прямо к себе в мастерскую…

— Петька, поди-ка сюда, — позвал его Летун.

— Зачем?

— Да подойди… Говорят, ты с Антоном подрался?

— Валитесь-ка вы все, знаете куда…

— А ты что лаешься-то?…

— Подрался, ну и подрался. Я ведь, а не вы.

— А зачем своего парня-то резать?

— А ты видал? Или ты меня за руку держал?

В комнату вошел Глазов.

— А ведь гудок-то, товарищи, был…

Медленно стали расходиться по своим местам. Долго еще не умолкали голоса.

Прозвенел, оставив дребежащий звук в воздухе, звонок. В столовку потопали ноги.

Кабельщики и посейчас не могут успокоиться:

— Антон-то на самом деле порезан. И кем — своим парнем, Петькой Кудриным. Так сказала тетка Антона, приходившая в завком с его бюллетенем.

В комнатушке коллектива комсомола за столом секретаря группа активистов — Шалька, Костя — «экономист», тут же и Федька Летун.

Сахалинский за столом внимательно слушает рассказ Летуна о вечеринке.

— Ну, так как же, ребята.

— Чего — «как же». Кудрина нужно вызвать, потолковать. Узнать в чем дело, а потом уже и выводы делать, — предложил Шалька.

— Но все-таки, почему он ударил его в бок?

— Да что ты все — почему, да почему. — Из-за Дуськи все это.

Вмешался Костя:

— Гнать нужно из комсомола… Невыдержанный он. Из-за девчонки — нож в бок. Не место ему среди нас.

— Да чем Кудрин то виноват? Больше, пожалуй, виноват Федька. Зачем он таких баб на вечер приглашает. А из-за них парень должен пропадать, — прожевав кусок булки произнес Петька Миронов. — Хотя и Антон также хорош: бабник-то он известный — ни одной девчонки, если попала ему на глаза, не пропустит.

— Брось-ка ты, Петя. Да и не нам это разбирать. На то следственные органы у нас существуют.

— А ты все-таки, Оська, поставь вопрос на бюро. Потолкуем, — бросил на прощанье Шалька.

Гудок снова звал на работу.

Иосиф остался один. Мысли вертелись вокруг злополучной вечеринки. Вот тебе и «досуг». Ведь это же практическое преломление проклятого вопроса об отдыхе молодежи…

Для Иосифа было ясно, что в этом деле, так же, как в деле с Герасимовым, меньше всего виноваты сами потерпевшие. Ни Кудрин, ни Смирнов, ни Дуська, а безделье. Не занятое ничем время — вот враг. Ведь если бы ребята могли организовать свой отдых лучше, без выпивки, то, пожалуй, и драки не было бы. Нужно что-то сделать.

Нужно ввести все это в систему… А как? А тут другая история. — Иону в приемный покой пронесли.

После обеда Иона, подойдя к своим тискам, вынул из кармана кисет, из другого трубку, не торопясь набил ее.

Подошел к горну, положив уголек, раскурил. А от мастера к нему Петька Миронов:

— Иона, Павел Дмитрич зовет…

— Чего ему нужно?

А сам, положив около тисков трубку, неторопливо вышел из мастерской.

Петька остался. Бросилась в глаза оставленная Ионой трубка.

— Вася, — подошел он к работающему на токарном Димитриеву, — дело есть.

— Чего?

Зашептались, смеются. Подошел Бугрин, посвятили и его в свою выдумку. Смеху прибавилось. И скоро все знали о шутке, выдуманной Петькой.

— Ловко…

— Смотрите, чтобы несчастья не было.

— Волков бояться — в лес не ходить.

— Пока еще с этого люди не умирали.

— А Петька Миронов возился около трубки Ионы…

Ребята смеялись, давая советы:

— Ты побольше всыпь-то.

— Не жалей казенного добра…

— Брось, Петька… Немного давай, а то, смотри, греха какого-нибудь не вышло бы…

А тот:

— Не учи, сам знаю. Но, — обращаясь ко всем — смотрите — не выдавать, ежели что…

Минут через двадцать вошел Иона и как всегда первым делом — за трубку. Сорок глаз следили за ним… Он спокойно взял ее, пальцем — чтобы потуже было — нажал на табак. Подошел к горну. Поковырялся там. Всунул уголек. Запыхтел. Глаза настороженно следят. А через минуту… вспыхнуло… и Иона, ухватившись за лицо, истошным голосом закричал.

— Что… наделали?.. Ой… больно… Глаза…

Мастерская ответила безмолвием. Тишина. И только Петька:

— Что мы наделали…

Подбежали к Ионе. Тот валялся на полу, стоная и крепко укрывши лицо руками.

Прибежали из соседней монтажной. Крики Ионы донеслись и туда…

— Что случилось?

Митя Якимов подбежал, нагнулся над Ионой, приподнял его и увидел окровавленную массу вместо хорошо знакомого лица Ионы…

— Что случилось?.. Кто сделал?!

И из угла виновато:

— Он трубку раскуривал…

— Ну, а дальше?

— Дальше… — и уже смелее раздался чей-то голос — взрыв, и он упал…

Голос Петьки придушенный, дрожащий:

— Не выдавай, ребятки…

Якимов сразу: — Кто кричал? Молчание.

— У-у, — протянул Якимов… Сволочи вы, а не люди…

Иону положили в принесенные носилки и отнесли в приемный покой…

Мастерская наполнилась рабочими со всех цехов. Молчали. Петька Миронов забился в угол и не то рыдал, не то лязгал как-то зубами. Каждый старался не глядеть в глаза другому.

А потом словно прорвало. Заговорили разом. А из гомона басистый голос:

— Ну, братцы, особенно из-за жида беспокоиться нечего. Было б из-за кого…

— Что же жид-то по-твоему не человек?

— Человек-то он человек. Да не такой как мы. Жид — одним словом.

— Бросьте, сволочи… — возвысился голос вернувшегося Мити. — Иона — еврей. Верно. Ну, а зачем так делать-то? Зачем увечить человека? Что он плохо кому-нибудь сделал? Или он как работник хуже хотя бы тебя вот, Журавлевский.

— Да ты меня не замай… — снова покрывая все, произнес голос басистый. — Я-то тут не при чем… Я просто так…

— Вот-то и плохо, что мы все просто так. И благодаря вот этому «просто-так», человек погибает.

— Ничего, жиды живучи. Выживет…

— Выживет, говоришь. А если нет. А если он останется слепым? А ведь у него шестеро ребятишек. На кого они?.. Кто поможет?

— Власть поможет… Она-то, ведь, ихняя.

— Брось, Журавлевский. Сам не знаешь, что говоришь. Чьи ты слова-то перепеваешь? И тебе ли? рабочему? их говорить? «Ихняя». Врешь. Твоя, наша власть. Мы с тобой вместе неделю тому назад поднимали руки за нашего депутата в Совет. Вот тебе и власть. А ты говоришь — «ихняя»…

— Правильно, Митя… — Верно говорит парень.

Якимов возбужденно:

— Ну, кто затеял-то?

А Журавлевский снова:

— Да твои комсомольцы… Вон Петька Миронов…

— Петька, ты.

— Да не думал я, Митя, что так выйдет-то… — И слезы у парня… — Я думал, что так… ничего… Предложил пороху подсыпать в трубку. Ребята одобрили. Вот они все тут. Я положил. А вышло вон что…

— Ладно. Иди в коллектив. С тобой особый разговор будет, а сейчас давайте-ка, ребята, по местам. Работа не ждет.

Вечером, после окончания работы, в проходной, в завкоме, в коллективе партии и комсомола, везде, в каждом уголке разговор о «шутке».

Иону отправили в больницу. Нелецкая каждый час звонит туда. Последние сведения: сильный ожог всего лица. Глаза не пострадали.

В коллективе комсомола — Якимов и Сахалинский. Ребята уже разошлись. Иосиф Сахалинский усиленно убеждает Митю:

— Нет, Митя, как хочешь, а разъяснительную работу по случаю с Ионой придется тебе взять на себя. Не могу я. Не поверят мне, скажут — сам еврей, так за своих заступается. Пожалуй, если я буду выступать, то и меня покроют.

— Эх, Оська, не ожидал я от тебя такой вещи. Не по-большевистски это. Ну и что ж, что еврей. Неужели поэтому и труса праздновать нужно. Нет, милый. Ты — еврей, так ты поди и расскажи о себе. Мне-то ты рассказывал. Ведь только твоя речь правдивая. Речь о самом себе сослужит нам большую службу. Ты сам помнишь о погроме. Помнишь о твоей сестренке, что штыком прикололи к стене. Ты сам с революции в комсомоле, и на фронтах, и сейчас работаешь на дворе. Расскажи о самом себе, Ося. И это будет верно. А так прятаться, бояться — неправильно будет. — Хуже. Вот, мол, боится. А ты не бойся и разъясняй! А за меня не беспокойся.

— Но по-моему мало разъяснительной работы. Нам, по-моему, сейчас нужно взяться за пересмотр нашей комсомольской работы. Систему надо пересмотреть. И начинать ее нужно не с обкома или райкома, а с цеха, с мастерской, звена.

— Случай с Ионой нам и нужно использовать для этого поворота. Повторяю тебе еще раз, Ося, что все, что мы имеем: вечеринки, пьянство, прогулы — все это только от того, что ребятам некуда деваться. Энергии много, а провод-то один. Переключить эту энергию надо на что-то разумное, полезное. И нужно это начать сейчас.

Разъясняй ребятам, рабочим о вреде антисемитизма, о том, что мешает нашей стройке, но вместе с тем и узнавай у ребят, у взрослого рабочего, что же нужно сделать. Я уверен, что они об этом скажут. Они укажут, а ты уж это введи в систему. Собери около себя ребят, я сейчас буду свободен, каникулы на рабфаке — тоже не откажусь. А мыслишки кое-какие в голове бродят. И смотришь, через некоторое время мы сумеем из нашего коллектива сделать изюминку — ни скуки ни ничего такого, что питает нездоровые настроения. И дело будет на ять. Так что, давай, не кручинься, не вешай головы, а подними ее повыше и начинай…

В этот день долго не мог успокоиться Иосиф. Придя домой, обедал нехотя, машинально смотрел в газету, а мысли были далеко от нее.

«Что делать? — вот мысль, которая сверлила, вызывая боль в голове. — Кто поможет? Был он в райкоме, говорил. Встретили ребята шуточками. А секретарь с заворготделом обещали приехать на первый пленум коллектива и разрядить обстановку. Ох, уж это разряжение. Только и знают — приедут, произнесут часовые речи: „Трудный момент переживаем, товарищи. Классовый враг наступает. Идет борьба за молодежь. За кадры…“ А где этот враг? Что он из себя представляет? Как с ним бороться, — не скажут.

Да вот — наш случай. Враг ли Миронов Петька? Ведь свой, рабочий парень. Нет, не враг. Но… как же тогда. Ведь враг должен быть.

Враг — антисемитские настроения, примиренческое отношение к ним. Вот — враг. А Петька — оружие.

Петьку надо наказать, чтобы другим неповадно было. Тем, не нашим. А своих не острасткой брать. Надо работу ставить. Прав Митька. Да плохо и районщики врага видят. Нахватались верхушек и кроют. А это ли нужно нам? Они видят, как молодежь растет, как она с каждым днем становится все требовательней, все менее удовлетворенной. А от неудовлетворенности все и происходит…»

С этой мыслью забылся Ося, и скоро тихий храп указывал на то, что проблема решена.