11. Любовь зиждилась на жажде мести

В этой чеховской истории меня удивила последняя — цветная — картина, которая каждый раз и возникала в угасающем ко сну сознании Анны Хмельницкой. Все цвета, однако, были разбавлены в картине сиреневой краской — и ещё играла музыка, которую невозможно расслышать то ли из-за дождя, то ли потому, что мешал глухой забор.

Анна — не Анна Сергеевна, а Хмельницкая, — вернувшись из Москвы от Гурова в свой жёлтый город С., снова уставилась в окно на серый забор. Сердце её, как и всё в городе по эту сторону забора, окутано чёрной пеленой ночи, пронизанной до костей, как в рентгене, холодным лунным свечением. И безо всякой цели в городе хлещет дождь.

Но по ту сторону забора — другое место и иная природа, которой не о чём печалиться или гадать. Там — залитая пышными утренними лучами ялтинская набережная, а за ней — у кромки песка, лицом к морю — стоит мужчина с длинными космами волос, позлащенных встречным солнцем. Ещё Анне сквозь разъём в заборе видно, что этот человек дует в духовой инструмент, наверное, бас, раструб которого тоже дрожит в бронзовых брызгах света.

Удивился я не тому, что похожего кадра, вопреки заверениям Анны, у Чехова нету, а тому, что чудился он прежде и мне. Только у воды вместо мужчины — женщина на табурете, и вместо баса — белый шпиц на песке. Я знал только, что у этой женщины — серые глаза, но лица её я ни разу не видел, поскольку она всегда сидела в той же позе, спиной к забору. А любил я её ровно столько времени, сколько длится любовь к вымыслу. Хотя и первая, она оказалась недолгой: вымысел воплотился скоро в тень. Из цветной моей судьбы Анна Сергеевна сбежала в чёрно-белый фильм, и в нём каждому открылось её лицо.

Теперь зато я влюбился в артистку. Произошло это из-за Анны Сергеевны, но я её уже забывал, как забывают предательство. Тем более, что у актрисы оказались те же серые глаза. С ней мои отношения закончилась быстрее. Не только по причине нашего незнакомства или плотской грубости с моей стороны, но и вмешательства со стороны соседки, впервые предложившей мне более грубую, но обоюдную любовь. Эта любовь вышла счастливая, ибо зиждилась на расчёте. На жажде мести. Соседка мстила тоже двоим: мужу и любовнику.

Если бы эта повесть была обо мне и Анне Сергеевне с артисткой, я бы рассказывал дальше как, продолжая любить прочих людей, мы всё-таки друг друга не предали.

С Хмельницкой, однако, вышла иная история.

Подозревая, будто изгнанная немочь владела женой из-за тоски по Ялте, а тоска зародилась на политической почве, Богдан продолжал внушать ей, что надо непременно отвоевать Севастополь, поскольку город имеет стратегическое значение. Вернув же его, Россия вернёт себе не только Ялту, но все крымские курорты.

Ни в проницательности Богдана, ни в его любви Анна не сомневалась. Поэтому — в противовес остальному знанию о мире, смутному, — она твёрдо уверовала, что Севастополь будет принадлежать России. Молодые супруги посещали соответствующие тематические сборища и — в ущерб помощи доценту Гусеву — делали взносы в местный комитет по освобождению Севастополя.

Богдан привил Анне уважение и к прочим предметам, в которых разбирался.

К метанию ножей, в первую очередь.

К рок-группе «Ногу свело», трубач которой, по его словам, родился в одном с ним квартале. Отец трубача тоже убил жену, несмотря даже на то, что та и сама была украинкой.

К русским песням, которые любила мать Богдана. О том, что «не могу я тебе в день рождения дорогие подарки дарить, но зато в эти ночи весенние я могу о любви говорить». И о том, что «чайка смело пролетела над седой волной, окунулась и вернулась, вьётся надо мной.» И ещё, что «костры горят далекие, луна в реке купается, а парень с милой девушкой на лавочке прощается».

Были и другие песни, но больше всех льстило Анне то, что «там, где цветы, всегда любовь, — и в этом нет сомнений, цветы любви нежнее слов и лучше объяснений, зайдите на цветы взглянуть, всего одна минута — приколет розу вам на грудь цветочница Анюта». Богдан, кстати, так и звал Анну, Анютой.

Ещё он привил ей интерес к книжке о несуществовании инопланетян, чтобы жене было чем крыть легковерных сочинских чайников.

Но главное — к настоящей любви. Точнее, к тому, что, дескать, только начинается с бестолковости и угарных ночей, а потом становится ровным и тихим чувством, основанным на взаимной заботе.

Хотя Анна по-прежнему грезила ялтинским берегом, а изредка её будоражили и прочие обозначения счастья, включая те, на которые ссылалась из Марселя мать, — она заключила, что её настигла неотступная радость. От этого ощущения Анна, несмотря на скудость средств, так располнела, что приобрела журнал «Космополитан» с инструкцией для похудания.

Богдан расстроился. Во-первых, он предпочитал её в теле, а во-вторых, журнал стоил дорого. Она призналась, что её прельстил ещё и рецепт по отбеливанию зубов.

Рецепт, однако, требовал дальнейших затрат, и Анна сосредоточилась на инструкции. Не сработала инструкция как раз по причине полноты счастья, о чём свидетельствует хоть бы то, что вместе с ним Анна Хмельницкая — безо всяких стараний — потеряла восемь килограмм.

Загрузка...