20. Смысл образовался гнусный

Вечером настроение у неё испортилось не сразу, поскольку Вайсман к выступлению премьера не подоспел. Директор, однако, перегнулся к Анне через пустовавшее место продюсера и укорил её за монашеский наряд — ситцевое платье без выреза, но с длинными рукавами. А когда премьер вновь гадко закашлялся после обещания заботиться о работниках экрана, Дроздов напомнил ей странным голосом, что Вайсман как раз важный работник.

Анне этот тон понравился ещё меньше, чем премьерский.

Вайсман объявился во время аплодисментов, которыми служители экрана отблагодарили премьера за речь. Анна сначала и не поняла, что это Вайсман. За исключением цвета волос на носу, рыжего, он ничем не отличался от Цфасмана. Впрочем, рыжими волосы были и на голове. Всё остальное кроме ещё голоса — возраст, взгляд, манеры — были цфасманские.

Вайсман зато — хотя Анна была в платье — сразу понял, что это она.

Назвал Анютой, подмигнул и сказал, что глаза у неё — в отличие ореховые, то есть более земные, и слава богу! Потом бросил премьеру вдогонку «дундук», развернулся к директору и, не здороваясь, объяснил, что опоздал умышленно, ибо с оратором рассорился. Правда, из-за пустяка.

Директор крепче зауважал Вайсмана и признался, что польщён знакомством. Пока звучало приветственное попурри из старого мюзикла и по сцене нервно метался синий луч, они перебрасывались отрывистыми фразами. Хотя говорили вполголоса, Дроздов дважды склонился к вайсманскому уху и капнул в него какое-то слово.

Когда луч наконец успокоился, и из-за кулис выступил к микрофону тоже рыжий служитель во фраке, Вайсман поднялся с места и предложил Анне выйти в бар, потому что рассорился, мол, и с этим оратором.

Директор снова напомнил Анне, что Вайсман важный человек. Теперь глазами.

Сам он начал почти с того же.

Сперва, однако, бросил взгляд в сторону моря и им же разогнал воровато-липучие зрачки прочих служителей белого экрана, которых погнала из зала в бар либо жажда, либо тоже ссора с рыжим оратором. Потом Вайсман распустил шёлковый платок на морщинистом горле, опрокинул в последнее первую рюмку коньяка и объявил, что он — занятой человек.

Сразу же, правда, признался в вечной любви к бывшей супруге и, заложив за шарф ещё две рюмки, стал говорить без точек и запятых, заменяя их всякий раз словом «значит». Хотя ни одно последующее предложение не вытекало из предыдущего, а Анна — подобно тёзке из «Дамы с собачкой» — сама брезговала синтаксисом, ей всё-таки удалось отобрать из вайсманских слов ключевые. Образующие смысл.

Смысл образовался гнусный.

Вайсман любит бывшую жену. Ту самую. Но она, во-первых, вся в морщинах, во-вторых, витает в облаках, а в-третьих, ушла от него к писателю.

Вайсман не любит порнографии. Даже мягкой. Но, во-первых, искусство теперь требует жертв, во-вторых, Чехов оборвал эту историю на полуслове, а в-третьих, никто пока не снимал классику правдиво — ниже пояса.

Вайсман понимает опасность тавтологий. Но, во-первых, в тавтологии есть жизнеутверждающая прелесть, во-вторых, фильм будет цветной, а в-третьих, у Анны — помимо иных глаз — рельефно и то, что выше пояса.

Вайсман состоятельнее мужа дамы с собачкой, служившего в земской управе, и Гурова, служившего в столичном банке. Но, во-первых, он тоже зарубежному курорту предпочитает отечественный, во-вторых, в отличие от Гурова, оформит отношения с Анной, а в-третьих, потребует, чтобы она, в отличие от той дамы, не изменяла мужу даже с писателем.

После паузы Вайсман сказал, что в зале им делать нечего, что он презирает мир, который погибает от глупости и измен, и велел Анне ехать с ним в гостиницу.

Речь Вайсмана Анна излагала мне сумбурнее и пространней. Не только потому, что таковой, видимо, речь и была. Анна хотела объяснить своё состояние после такой речи.

Так и не смогла. Добавила лишь, что когда наконец Вайсман обозвал её «такой же тупой» и вернулся в зал, она презирала мир сама.

Потом, допив свою рюмку и собравшись уходить, Анна почувствовала себя голой, как на снимках. Ей захотелось вернуться в тесноту собственного тела, свернуться там в комочек, которым когда-то была, и ждать пока её кто-нибудь не пожалеет и опять не родит — но как-то лучше. Как пожалел бы отец. Или как жалел Богдан. Пока перестал.

Ещё позже, в ожидании автобуса на аллее, перекрытой кронами лип, она отошла и от этого чувства. Догадалась, что не так уж всё на свете опасно. А люди вокруг не такие дурные. Просто она — красивая девушка, а красоту все принимают за силу. И поскольку Анна кажется им сильной, они её… Не обижают, нет. Просто всячески стараются, чтобы она поделилась с ними своею силой.

Анна пыталась описать эту догадку и другими словами, чтобы я понял почему наконец к ней вернулось тогда утреннее предчувствие радости.

Загрузка...