Позывные услышаны

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ. ЕСЛИ БЫ ЧЕЛОВЕКУ — ДВА СЕРДЦА!

— Его не стало, но о нем заговорила вся наша волость. Отряд совершил, наверное, что-то очень необычное… Он здорово всполошил оккупантов. А вот на этой опушке, ребята, они допрашивали пленных, и отсюда пошла бродить легенда о ленинградской девушке Сильвии.

Слушаю и не верю ушам своим. Сильвия! Та самая Сильвия, письма и дневники которой у меня хранятся уже несколько лет. И не дают покоя. И заставляют искать, додумывать, снова ворошить страницы войны.

Откуда известно это имя учительнице маленькой эстонской деревушки, затерянной в лесах на восточном берегу озера Выртсъярви, в трех десятках километрах от Тарту? Совпадение? Да нет же, уж слишком редкое имя. И места вроде бы те самые, где четверть века назад был сброшен отряд, пропавший без вести, так и не вышедший на связь с Центром.

Школьники огибают кромку заболоченного луга, углубляются в еловую чащу леса, где за каждым стволом им мерещится застывший часовой, а за каждым пеньком — ложе пулемета. Наконец чаща редеет, и в глаза неожиданно ударяет пылающим закатным багрянцем солнечный диск.

Дожидаюсь, когда экскурсия подходит к концу, стайки ребят растекаются по тропкам, опоясывающим хуторки, и расспрашиваю учительницу… Она отвечает не сразу: одышка дает себя знать, годы пенсионные, а бросать любимое дело трудно.

Когда она впервые услышала о гибели отряда? Да еще тогда же — в сорок четвертом. Между хуторами была своя «телеграфная» связь, немцам редко удавалось скрыть что-либо от местных жителей. О, там происходил многодневный бой… Она уже всего не помнит, но помнит, что немцы все время подвозили к лесу на машинах солдат и всем жителям было приказано не высовывать носа из дому.

А имя Сильвии… Вернее — Елены Кависте… Да, именно так… Его назвал еще в марте сорок четвертого напившийся на сельской свадьбе волостной староста — немцы водили его опознавать всех задержанных. Старосту убили партизаны, ну и поделом, он многих предал. Еще раз о ней говорил деверь учительницы, он служил переводчиком в гестапо и потом бежал с немцами на запад. Это был страшный рассказ, ей не хотелось бы его повторять. Но если это очень нужно…

После войны к ним приезжал молодой офицер из Ленинграда, искал ленинградскую студентку Сильвию. Ему пересказали историю о Елене Кависте. Военный долго молчал, так и застыл, опершись на костыли. Прощаясь, сказал только, что Елена и была Сильвия, а Сильвия была его невестой…

О Сильвии на хуторах родилась легенда и начала обрастать, как это всегда бывает с каждой легендой, новыми подробностями. Она уже многое забыла, сельская учительница, и ей сейчас очень трудно отделить сказанное деверем от того, что передавалось на хуторах. Кто скажет сейчас, где кончается правда и начинается вымысел?

Подумалось тогда: да ведь правда в том, что легенда живет и заставляет сердца людей биться учащеннее.

Искать исчезнувшие тропы отряда и находить свои тропы.

Искать героику вчерашнего дня и сверять ее с собственной поступью.

Не знаю… Может быть, это легенда. А может быть, и глубокая правда.

С того мгновения, как сопровождающий крикнул ей: «Пошел!» — прошло всего несколько секунд, а Сильве они показались вечностью. Воздушный вихрь отбросил далеко от крыла «дунечки», как они ласково называли свой последний отчий дом, связывавший их с главным домом, оставшимся там, за линией фронта, где была и Кронверкская, и Кировский, и ЛЭТИ, и «лесная школа», и родные, близкие, товарищи… Отбросил, завертел, закружил, попытался распластать, но наткнулся на нечто упругое, сжавшееся в комок и не позволившее себя раздробить, сокрушить. И тогда уступил часть своей силы динамическому удару. Сразу же Сильва почувствовала себя уверенно в этом воздушном океане.

Подтянула на себя стропы, как учили. Осмотрела местность под ногами: просеки. Только бы не попасть на крону дерева — неизвестно, кто ее тогда раньше снимет, свои или немцы.

Успела заметить, что парашютный купол Инженера — так ей предстояло именовать, выходя на связь, своего командира — уже вошел в снежное одеяло земли. Ее понесло чуть в сторону от костров. Подумала: «Ветрило не вовремя налетел. Не везет в воздухе, повезет на земле!».

Едва успела, резко натянув стропы, избежать большой раскидистой ели, стремительно поджала ноги. Врезалась в поляну. На секунду прижалась к земле: «Ну, здравствуй, родная». Только сейчас почувствовала, что обжигает мороз. Заученным движением перерезала стропы, выбралась из-под шелкового купола, подтащила его к сугробу, начала зарывать, обкладывать снегом. Все время прислушивалась к лесным звукам, но лес, темный, настороженный, не отзывался. Осмотрела дорогу — следы подводы старые, значит, места нехоженые. Проверила рацию: живет. Но пока отряд не определит базу, связь с Центром не рекомендуется.

Что ж, пора в путь, Сильва. В свой первый разведывательный путь.

Не спеша, стараясь сливаться со стволами, иногда проваливаясь в снег, двинулась в ту сторону, где, по ее расчетам, были зажжены костры. Прошла метров двести–триста и вдруг услышала легкий стук — так обычно дятлы клюют древесную кору. Повторила для себя шепотом: «Точка–два тире–точка… Иду, Инженер, иду». Откликнулась таким же перестуком. Через четверть часа они нашли друг друга и крепко обнялись.

— Коммунист и комсомолец, — бодро сказал командир, — это целая партия и еще ее смена. Можем действовать. Так, Лена?

Она радостно кивнула и начала растирать заиндевевшие щеки, нос, лоб.

— Послушай, командир, — вдруг спросила она, — тебе не показалось странным, что нас спускалось целое отделение, а немцы даже не подняли тревоги?

Он удивленно посмотрел на нее, сбил снег с шапки.

— Ты тоже заметила? Вот не думал… Первый раз пошла в тыл — и уже соображаешь.

— У меня были чудо-инструктора, — гордо сказала Сильва. — Они все предусмотрели. Ты уже не первый раз, объясни: почему те молчат?

Он смешливо почесал за ухом.

— Можно насчитать сто причин, а окажется всегда сто первая. Далеко стоят, спят, гуляют, отвлечены нашим связным на другой объект — ну, и всякое еще… Фрицевский контрход — усыпить наше внимание — пока исключаю. Нет данных. А ты что, испугалась?

— Я люблю во всем ясность, командир.

— В нашей работе полная ясность бывает редко.

Через два часа десятеро собрались в условленном месте. Один из бойцов при спуске зацепился за сук и разбил колено, остальные были целехоньки.

— Кто видел наши баулы, ребята? — спросил командир.

Центр должен был сбросить десантникам два грузопарашюта с боеприпасами, толом, запасом продуктов на первое время. Отыскали только один. Командир был явно огорчен и с приказом об отходе бойцов медлил. Встретился взглядом с Сильвой.

— Ну, товарищ чекист, как бы ты решила?

— Инструкция одна, — Сильва говорила резковато, даже жестко. — Из района приземления надо выходить сразу. Сами знаете, Василий Иванович…

Маленький отряд двинулся гуськом — след в след вдоль просеки: командир, затем радист, группу, как обычно, замыкал помощник командира. Пройдя с полкилометра, командир вдруг подал отряду знак остановиться, подошел к кусту, вытащил из него консервную банку.

— Странно, — недоуменно сказал он. — Немецкая тушон-ка. Солдатский паек. Банка открыта недавно, а связной передавал, что места глухие.

Прошли еще шагов сто, и Сильва вдруг подбежала к дереву: на стволе — срез, кому-то понадобился посох или дубинка. Срез был свежий.

— Хуторяне сюда не доходят, — сказал командир, — значит, связной что-то напутал… В общем, перебазируемся в другое место, мне эта история шибко не нравится. Дух переведем через километров сорок.

И снова шли — след в след.

— Командир, — спросила Сильва, — Центру передать, что уходим с маршрута?

— Успеется. Сперва разведаем обстановку.

За двести метров от большака приказал всем оставаться в сугробах, ждать его и Геннадия. Вернулись они через час. Командир был непроницаем, высокий тонколицый Геннадий щурил глаза, и все знали, что это признак волнения. Оказалось, что по дороге взад и вперед колесила и посвистывала машина-пеленгатор.

— Назад нам пути нет, — командир посмотрел на бойцов. — Что скажете, ребята?

— По одному просочимся через шоссе, — предложила Сильва. — По одному нас не накроют.

— Ладно, — согласился он. — Где-то за дорогой должен быть заброшенный лесничий домик. На карте он значился. Сбор — возле него. Если домика не окажется, разыщите в километре напрямик болотце. Уж его-то не спалили.

Сжал руку Сильве:

— Шестым чувством угадал — могут запеленговать. Не вздумай выходить на связь.

— Не девочка, — сердито сказала она и вдруг улыбнулась. — Я, когда надо, послушная, товарищ Инженер.

Поползла по-пластунски вдоль дороги, командир подозвал помощника:

— Андрюша, побереги радистку. Ей впервой.

— Есть!

Краешком глаза она видела, что Андрей держится следом, подумала с обидой: «Выдержку проверяет». Покружила и нырнула в кювет, сказала со смешинкой: «Оторвалась, Андрюшенька». А рядом — его шепот:

— Круг сделали лишний, товарищ радист. И потом учтите, Инженер советовал держаться по двое. В такое время совет — приказ.

Почувствовала, что лицо горит. Андрей прав. Спрячь самолюбие в карман, Сивка. Спрячь и наблюдай за дорогой.

Они пролежали три часа не шелохнувшись. Немецкие солдаты ходили взад и вперед, то и дело подъезжали грузовики, регулировщик одних направлял по главной дороге, другим велел заворачивать к лесной поляне. Потом показалась повозка с походной кухней, и все, кто сновал по дороге, ринулись на поляну. Несколько голосов вразнобой закричали: «Цу миттаг эссен!»[27] Через несколько минут дорога опустела.

— Пора! — вырвалось у Сильвы. — Кто пойдет первым?

Андрей легким толчком послал ее вперед. Через несколько минут они были уже далеко.

Домик лесника стоял на своем месте, дверей в нем не было, оконных рам — тоже, ветер продувал крошечное помещение, и все же вылезать из него назад, в чащу, на тридцатиградусный мороз не очень-то тянуло.

— Десять минут на разогрев, — сказал командир, — и сразу в путь. Похоже, что сюда вызван отряд карателей. Что им надо — хотел бы я знать, не из-за нас же такой переполох…

Они шли полночи, утопая в сугробах, оттирая снегом замерзшие пальцы, лица, шли, помогая друг другу. На рассвете услышали паровозные гудки.

— «Железка» близко, — с облегчением сказал командир. — Там есть наши, помогут. Сбор — в ельнике за будкой путевого обходчика. Держаться по двое.

На этот раз Сильва шла в паре с Олегом. На вид он казался подростком, но в группе знали, что он участвовал уже в партизанских диверсиях на Псковщине.

Они пересекали просеку, сжатую кряжистыми дубами, шли, стараясь не хрустнуть веткой, след в след, когда вдруг за стволами мелькнул огонек закрутки и голос невидимого во тьме часового, растягивая слова, произнес:

— Бист ду эс, Отто? Вас цум тойфель махст ду хир?[28]

Голос был ленив, диалект выдавал баварца.

От неожиданности они встали как вкопанные, но в ту же секунду Олег, увлекая Сильвию вперед, отозвался по-немецки:

— Их виль дем генеральфрос майне либе гештейен.[29]

Часовой хохотнул, а они перешли на бег. Шагов за триста сделали короткую передышку.

— А ты находчивый. Где ты так здорово научился их языку?

— Есть дело куда важнее, — уклонился от ответа Олег. — Зачем у них на просеке часовые?

— Это как дважды два, — предположила Сильва. — Немцы что-то берегут на путях.

Она не ошиблась. Маленький отряд, собравшись за будкой путевого обходчика, подтвердил их наблюдения. Командир — он пришел последним — сказал, что по другую сторону дороги скапливаются карательные отряды. На путях эшелон — вроде бы для карателей, но пока загнан в тупик. Охраны вокруг собрали порядочно.

— Вперед нам путь перекрыт, — подвел итог командир. — Придется нам убраться в дальний лес, товарищи. Но уберемся с музыкой.

— Подорвем здесь эшелончик! — зажегся Геннадий.

— Здесь? На полустанке? — усмехнулся командир. — И провалим всю группу? Будем отходить от скопления карательных отрядов вдоль линии, а там обстановка подскажет.

От колеи пришлось держаться подальше — немцы, боясь партизанских налетов, вырубили вдоль полотна деревья и кустарник. И только в одном месте, где полотно делало поворот, ельник подступал поближе.

— Здесь, — решил командир. — Если подрывать пути, то здесь.

Он разбил отряд на четыре группы — Сильва опять оказалась в паре с Олегом — и каждой дал квадрат наблюдения.

— Придется набраться терпения, — размышлял командир. — На много часов и, может быть, много дней. Жаль упустить эшелон. Потом будем устраиваться прочнее.

Задумался, приказал Олегу:

— Радиста беречь пуще глаз своих.

— Товарищ командир, — возмутилась она. — Я такой же боец, как и все…

— Ты боец повышенной ценности, — пошутил он. — Береги без меня рацию, Лена, но в эфир — ни-ни! Пеленгатор в одиночку не катается — ясно?

Уже сутки они в наблюдении: Олег и Сильва. Вжались в снег, в землю. Место удобное — ложбина. Позади — болото. И слева тоже болото. Впереди, в метрах полутораста, поворот «железки». Все на виду. Немецких часовых не видно. Только под утро заявился патруль. Шли немцы вприпрыжку, морозец кусал, до поворота добрались и опять вприпрыжку — назад, наверно, на полустанок. Потом показалась дрезина — от поворота тоже покатилась назад. Дважды их навещал командир. Снова предупредил: «На связь — ни-ни!». Поел с ними тушенку, сказал, что если дрезина появится еще раз, Андрей и Генка заминируют ночью путь. Ушел, и они остались одни. Ветер засвистел, зашипел, смахнул на них с веток снежную пыль, будто мохнатой лапой провел по спинам.

— Мерзко, — сказала Сильва. — Не то ты крот, не то человек.

Олег ответил не сразу. Через несколько минут:

— Нам хотели поначалу придать радиста-парня. Потом сказали, что радистом будет девушка. Энергично пробивается.

Она почувствовала легкую насмешку, мягко осадила:

— Мы с подругой старались энергично учиться. Спроси командира — он еще помнит мой хук левой.

Немцы долго не появлялись. Вечером проехала дрезина. За нею прошагали, придирчиво осматривая колею, пятеро солдат. Навестивший их командир, узнав о движении на дороге, кивнул, будто и ожидал этого, потер щеку, уже зарастающую щетиной, предложил:

— Пожалуй, начнем концерт. Только после взрыва — немедленно в лес. А пока держать колею под прицелом.

Только он ушел, вернулись немцы, двое двинулись к полустанку, трое зашагали прямо на разведчиков.

— Отползаем в болото! — сказала Сильва. — Стрелять — только в крайнем случае.

Подняла на руках тяжелые батареи, Олег перехватил одну: так они и ползли на коленях, держа «басы» на вытянутых руках. Не доходя до болотца метров десяти, немцы остановились, что-то быстро залопотали и повернули назад.

С колеи доносились тупые звуки. Догадались, что это Геннадий и Андрей долбят лопатами мерзлую землю, пытаясь вгрызться в насыпь, заложить в полотно взрывчатку.

— Теперь они засядут с «удочкой», — завистливо вздохнула Сильва. — Как ни говорите, а равноправия женщины здесь не вижу.

Догадалась в темноте, что Олег улыбается.

— Слушай, — вдруг спросил он, — студенческая жизнь — это здорово, да?

Она даже растерялась от такого вопроса, потом поняла, что он многие годы, наверно, мечтал о вузе. Тихо сказала:

— Да, здорово.

Рассвет погрузил их в молочную пелену. И именно тогда загудели шпалы. «Железка» ожила, методично отстукивая, будто метроном. Они даже не ожидали, что из белесого облака так быстро вынырнет черная масса и почти бесшумно подползет к повороту.

— Ну же, ну! — зашептала Сильва. — Любит — не любит.

— Не колдуй! — посоветовал Олег. — Ребята должны пропустить паровоз.

Они действительно пропустили паровоз, и когда эшелон изогнулся легкой дугой, вверх вырвались два языка пламени, раздался оглушительный грохот, и, медленно кренясь на бок, паровоз и два вагона — будто это были не металлические колоссы, а сливочные тянучки — лениво сползли с высокого откоса вниз, в снежное месиво. Это было до того неожиданно, что Сильва даже уткнулась лицом в Олегово плечо, чтобы удержаться от возгласа.

— Ну, чего ты? — грубовато и в то же время понимая ее, сказал Олег. — Сработали чисто.

Из задних вагонов повалил огонь, прерывисто затрещала взрывчатка. На полотно попрыгали солдаты, заметались, забегали. Из лесу их стегнули автоматом, и они полезли в кюветы.

— Пора! — сказал Олег. — Отходим!

Они поползли в лес. Сильве показалось, что «оторвались», когда Олег вдруг зашептал:

— Преследуют гады!

Он дал автоматную очередь, и сейчас же они свернули с тропы. Голоса немцев слышались все ближе.

— Уходи к нашим, я их задержу! — предложил Олег.

По лицу увидел — не согласна, и тогда хрипло обругал ее:

— Не тебя берегу — рацию!

Сказала себе: «Он прав!». Поползла вниз, по склону оврага, как вдруг сквозь автоматный треск ей послышался стон. Вскарабкалась назад. Нашла Олега прижавшимся к стволу.

— В правое плечо угодили, — объяснил он, — лучше бы в левое, тогда стрелять легче…

Она потащила его вниз, в овраг, как раз в тот момент, когда на тропе появились зеленые шинели. Немцы не могли успеть их заметить, очень уж здесь густели ели, но, наверно, услышали хруст снега и прошили воздух автоматной очередью. Сильва почувствовала толчок и резко присела.

— Ранена? — быстро спросил Олег.

— Боли не чувствую. Не в «Северок» ли угодили?

Ощупала ящичек — будто живого.

— Идти можешь или перевязываться будем?

— Не до жиру, радист! Жмем к своим!

Они догнали группу только через час. Командир и бойцы были неразговорчивы, хмуры. Сильва огляделась.

— А где Андрей?

Их осталось восемь.

— Мы потеряли отличного парня, — тихо сказал командир. — Но они потеряли больше… Сообщи, радист, Центру, и будем отрываться. Сообщи еще, что немцы проводят широкую карательную экспедицию, и она началась как раз в ночь нашей выброски, а если днем раньше, то связной Центра оказался не на высоте. Ну, запрягай свой «Северок».

Она быстро раскинула рацию, начала настраиваться на свою волну. Командир вдруг увидел, что она сорвала с себя наушники, привстала с пенька.

— Командир! — хрипло сказала Сильва. — Связи нет. В «Северок», видно, пульнули, пока я Олежку тащила…

— Значит, зря тащила! — зло сказал он и тут же поправился: — Да что я говорю… Все было правильно, но рация должна работать.

Она сняла панель, осмотрела, ощупала, проверила всю схему. Схема показалась исправной. И все же чутье подсказало, что если аккуратно проследить прожилки проводов, она найдет едва видимый надлом. Семь пар глаз сопровождали ее поиск, люди старались не дышать, следя за точными движениями ее пальцев, как если бы это была тонкая нейрохирургическая операция.

— Сейчас, командир, — приговаривала она. — Сейчас, ребята, минутку!

— Нет у нас уже и минутки, — грустно остановил ее командир. — Собирайся, Лена. Потом… Будем отрываться без связи. Центр нас поймет.

Она шла, глотая слезы. Командир вдруг повернулся к ней, мягко сказал:

— Бывает и так. Час не работает — потом заработает. Это зовется партизанской удачей. Так что не теряй надежды.

Он вдруг остановился.

— Впереди засада, ребята. Иначе с чего бы птицы заметались!

Немцы их окружали. Это было ясно. Они не знали, что из волости Лаево уже понеслись немецкие депеши о мощном партизанском отряде (а их всего-то осталось восемь!), который пускает под откос эшелоны и хозяйничает в центре Эстляндии (а они скитались в продуваемом ветрами ельнике)…

Кружили, плутали в лесу, пытаясь уйти от преследователей, но все дороги были уже перекрыты карателями. Где-то нужно было пересечь опушку, чтобы вырваться из простреливаемой просеки.

— Командир, я их отвлеку, — предложил Геннадий. — Добро?

Семеро разведчиков выбрались, наконец, в густой лес. Семеро выбрались, восьмой — Геннадий — остался лежать на поляне.

Снова и снова Сильва пыталась наладить связь с Центром. Ей удалось нащупать мизинцем под конденсатором кончик провода, разыскать второй оборванный проводок и скрепить их вместе. Она услышала в наушниках слабый, далекий писк: два тире–точка, два тире–точка… Не все расслышала, но домыслила: «Сант-Яго, почему молчите? Сант-Яго, почему молчите?»

— Командир, — зашептала она. — Центр нас помнит, ждет…

Но на связь она выйти не успела. Послышался лай собак. У этих людей остался один путь — в болото, и они забрались в него, много часов лежали недвижимо, чувствуя, что ноги и руки превращаются в ледяные обрубки.

— Выживем, — говорил командир. — Повоюем.

Но воевать им осталось немного.

Из болота выбрались шестеро — седьмого похоронили между кочками, бережно укрыли мхом.

В этот день они приняли еще один бой — и еще двое ребят полегли под стройными соснами.

Их осталось четверо.

— Раскидывай рацию! — устало сказал командир. — Пусть пеленгуют — надо же доложить…

Но доложить она не могла.

Молчали все четверо.

— Аппаратура отсырела в болоте, командир. Я невезучая. Вам и верно парня бы на мое место.

— Не глупи. Ты сражалась не хуже любого парня. И в подрыве эшелона — тоже твоя доля.

Они блуждали по заснеженному лесу, по просекам, удаляясь от хруста шагов, от немецкой речи. Лай овчарок загнал их опять в болото. Нашли в центре его маленький островок, укрытый камышами. Он стал последней стоянкой группы «Балтийцы».

Им не дали отлежаться и сутки. С «мессершмитта» заметили и обстреляли. Осталось трое: командир, Сильвия и Олег. У Олега горело плечо, его трясло. В последний раз Сильва попыталась связаться с Центром, но ее не слышали.

— Прием есть? — спросил командир. — Если есть, скажи, что делается на белом свете.

На белом свете гитлеровский зверь метался в агонии. А здесь, вокруг эстонского болота, еще шевелились его страшные щупальца.

Командир прорубил в болоте лунку и опустил в мутную воду «Север». Олег и Сильва двигаться не могли — отнимались ноги. Трое разведчиков следили за тем, как медленно исчезала в проруби их последняя надежда на связь с Большой землей. Потом настал черед отрядных документов, карт, планов.

А цепи карателей ползли и все время стреляли.

Трое тоже стреляли. Потом Олег откинулся назад.

— Ну, вот и все. Если вырветесь…

Теперь их двое — командир и радист. Но у командира есть армия — она, Сильва. А у нее нет «Северка». Без «Северка» она не радист.

Командир методично досылал патроны. Вдруг сказал:

— А я о тебе мало что знаю. Кого ты любила? Что там оставила?

— А все, — просто сказала она. — Родину, и маму, и ребят из ЛЭТИ, и лучшую свою подругу, и первую свою любовь, и Роберта Бернса… Мама не придет в себя — вот что мучает. Как думаешь, командир, мы провалили дело?

— А эшелон, — засмеялся он, — это что — не в зачет? А пути они сколько расчищать будут — это не в зачет? Но, конечно, могли больше… Если бы человеку — два сердца!

— А ты кто, командир?

— Инженер, — он ответил, целясь. — На гражданке инженер. Жена ждет и дочка. Слушай, почему тебя назвали Сильвией?

Немцы надвигались. Она выстрелила и тогда сказала: — Отец и мама хотели, чтоб имя у меня было горячее. Как их молодость. А незадолго до моего рождения Ленин обратился с письмом к революционерке Сильвии… Видишь, как все просто.

Вдруг он обругал себя:

— Эх, Лена, у меня весь боезапас вышел. Для себя не оставил.

— У меня последний патрон, — сказала она и выстрелила. — Я, наверно, сильная, командир. Я, наверно, выдержу. Кончать счеты с жизнью нас не учили.

— Имей в виду, они звери… Если будут пытать…

— У меня есть в запасе сто «считалок», — заверила его Сильва. — И еще можно читать себе: «Мельник на ослике ехал верхом. Мальчик за мельником плелся пешком…»

…С них сорвали одежду и прикрутили к двум тонким березкам. Допрос длился уже несколько часов, но гестаповец ничего не смог от них добиться. И потому решил, что имеет дело с людьми из нашумевшего партизанского отряда.

В людях, застывших у березок, теплились уже очень слабые искры жизни. Гестаповец подбегал то к командиру, то к девушке:

— Позывные Центра — и вы сразу будете в тепле, господа!

И вдруг он услышал из уст девушки очень тихое, едва уловимое:

— Что это? — крикнул он переводчику. — Это шифр? Может быть, это ее позывные?

— Господин гауптштурмфюрер, — растерянно пояснил переводчик. — Девчонка, наверно, сошла с ума… Бредит по-английски. Это, извините, шотландский поэт Роберт Бернс.

И разве что поляна услышала последние слова «позывных» — шотландского поэта Роберта Бернса и ленинградской девушки Сильвии: