Позывные услышаны

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ. ЯВЬ И СОН КОМИССАРА

Он ворвался в город с полком, который встретили ожесточенными пулеметными очередями белогвардейцы, засевшие в гостинице и на колокольне церкви Михаила Архангела. В грохоте стрельбы было трудно различать отдельные команды.

— Товарищ член Реввоенсовета! — крикнул над его ухом молоденький командир роты. — Вы меня не узнали, а я вас узнал. Запевало моя фамилия. Комполка просил, чтобы вы не лезли в кашу.

— Что ж мне, кашу в котелке варить? — крикнул Восков. — Слушай, Запевало, бери полроты и сгони их с колокольни, а я со второй половиной гостиницу вытряхну!

— Есть, товарищ Реввоенсовет!

Отдал команду. Рота лежала, прижатая к земле, под плотной сеткой визжавших пуль. Не видя тех, кто находился за его спиной, Восков крикнул: «На белых гадов, за мной!» Сделал короткую перебежку, не упал, а вонзился в землю, слыша над головой захлебывающий лай пулемета.

Новые перебежки. Рядом застонали.

Семен сделал несколько крупных прыжков и бросил гранату в стекло подъезда. Они были уже вне досягаемости пулеметных очередей и, подождав, пока рассеется дым, ворвались в гостиницу, потом по боковой лестнице выбрались на крышу. Двумя-тремя метрами ниже них, на балконах, лежали за пулеметами белогвардейцы, оставленные для прикрытия бежавшей банды Булак-Балаховича. Восков взглядом измерил расстояние, прыгнул вниз, выстрелил, ударил наганом, отшвырнул ногой… Схватки шли уже на всех балконах. Пулеметы смолкли. Еще несколькими минутами позже замолчала и колокольня. Мощные раскаты «ура!» возникали то там, то здесь.

— На телеграф! — закричал Восков.

Они встретились с Запевало у телеграфа и разом ударили в двери. Послышался дребезжащий голос:

— Господа, вы от кого?

— Мы от революционной власти, — солидно сообщил Запевало. — Открывайте, папаша!

— Тогда прошу через окно, господа-товарищи, — произнес тот же голос, — меня здесь привязали к дверной ручке, а дверь заминировали. Лучше без взрывов, раз вы власть.

В пять часов утра Воскова видели в перестрелке у вокзала. Начдив его нашел на маленькой кривой улочке. Красноармейцы окружили большой сад, где укрывались белые.

— Товарищ Восков, — он взял его за руку, — вас ищут в штабе.

Восков вставил в затвор патрон и, разгоряченный боем, почерневший от пороховой гари, отозвался:

— В штабе только после боя, дорогой начдив! Только после боя!

Час спустя он телеграфировал в Петроград: «Ноябрь 25. Наши войска с боем вступили в Псков. На улицах, из домов кучки белогвардейцев пытаются оказать сопротивление. Рабочие к моменту вступления красноармейцев восстали. Взято много пленных и ценного военного имущества. От Военнореволюционного совета армии — Восков».

Теперь он мог заняться наведением революционного порядка в городе. Перед шеренгами только что вышедших из боя красноармейцев Седьмой армии, партизан, бойцов Особого коммунистического отряда и собравшимися на площади псковичами он сказал коротко:

— Будем строить новый Псков — советский.

В небольшом зале, принадлежавшем раньше архиву, Восков и Ян Фабрициус, назначенный чрезвычайным военнополитическим комиссаром на этом участке фронта, сдвинули в центр два огромных стола и, сидя друг против друга, занялись сочинительством… Обращения, приказы, записки… Окружить отряд Булак-Балаховича… Помочь семьям, пострадавшим от террора белых банд… Взять под охрану винные лавки и склады…

К ночи окончательно выдохлись. Фабрициус первым отбросил в сторону карандаш, засмеялся:

— А вы не находите, Семен Петрович, что из нас вышли бы отличные делопроизводители?

— Нет, нет, — живо возразил Восков, показывая на завалившие стол распоряжения. — Это не канцелярщина, дорогой комиссар, это наше оружие. И я собираюсь его широко применять для того, чтобы жизнь на Псковщине вошла в свое нормальное русло.

— А кем бы вы хотели стать, — задумчиво спросил Фабрициус, — когда вся Россия войдет в нормальное русло?

Семен покрутил головой:

— Ну и задали вы мне задачку, комиссар… Честное слово, за последние полтора десятка лет у меня и минуты свободной не было, чтоб насчет себя так далеко загадывать… Кем стал бы? Ну, поначалу — обыкновенным спящим человеком. Хоть на двое суток. К верстаку меня всегда тянет. Наверно, красивые вещи из дерева вытачивать мог бы… Детей воспитывать в нашем духе — хотя, чего там, к тому времени у них уже свои дети будут… Вечерами про революцию в молодежных клубах буду рассказывать. Чтоб у ребят и девчат глаза разгорались. А понадобится революции в мировом плане помочь — меня в поход долго упрашивать не надо.

— Восков всегда останется собою, — засмеялся Фабрициус. — Нет, вам просто необходимо, чтобы революция продолжалась вечно.

— Она и будет вечной, — убежденно сказал Семен. — Даже когда мы винтовки на склад сдадим. А теперь — спать, комиссар.

Спать им не дали. Пришел рабочий, сказал, что по распоряжению ВРК всех призывают выйти на расчистку завалов у хлебопекарни и больницы.

— Не хватает рук, товарищ комиссар. Чего это нам с местной буржуазией нянчиться? Призовите ее именем революции.

Комиссары дружно засмеялись. Приказ был подписан сразу. Фабрициуса разбудили утром громкие голоса, Восков пояснял владельцу мануфактурной лавки:

— Во-первых, у нас мало свободных рук. Во-вторых, вы отхватили недурные прибыли при немцах, и нужно же как-то замаливать свои грехи перед рабоче-крестьянской властью. В-третьих, поработать физически — полезно каждому, и я сам рядом с вами буду таскать камни.

— Вы прирожденный полемист, — отметил Фабрициус. — Вам бы в газету, Семен Петрович.

Он и о газетах думал. Стал частым гостем в «Псковском набате», рассказывал репортерам, как был разъездным рабочим корреспондентом, снабжал их интересной информацией из частей. А услышав, как они ломают голову над текстом оповещения местной буржуазии о том, что в ее квартиры начинается вселение рабочих, сел и тут же набросал несколько едких фраз: «Буржуа, не забудьте на новоселье одеть калоши, открыть зонтик — там холодно, там сыро и тесно, в рабочих подвалах, там пахнет смертью и страданием. Но… в галошах, с зонтиком — там можно жить». Этими словами, набранными крупным кеглем, открывался номер газеты.

Седьмая продолжала наступать, и он не мог долго засиживаться на месте. Восков возвращался в штаб ночью, диктовал Сальме несколько распоряжений, наскоро съедал свой ужин — ломоть хлеба, запивая его кружкой воды, и засыпал на рваном диване, а если диван бывал занят, устраивался на столе, за которым только что рассматривал с начштаба карту. Через час-два поднимался освеженный, разыскивал на рассвете секретаря и извиняющимся голосом говорил:

— Ты уж, товарищ Сальма, не ругай простого столяра… но только мне показалось, что наш последний приказ составлен очень уж деликатно. Давай покрепче завернем.

И «заворачивали»: «Поменьше прав и побольше обязанностей… Подальше от котлов, поближе к огню».

— Это обидит честных политработников, — предположила Сальма.

— Честные не примут на свой счет, — отрезал он. — Воспитывать могут только люди высокой личной ответственности. Размножь приказ, товарищ.

В эти первые дни девятнадцатого года, когда Седьмая армия, растекаясь по просторам Севера, отжимала германских оккупантов и белогвардейские части, Восков старался укреплять связь армии с населением, находил новые решения. Началось с Новгорода, где он собрал группу безработных репортеров и предложил им основать новую газету.

— Ее будут выпускать местный Совет и наш политотдел, — предложил он. — Информацию из полков мы вам обеспечим, а вы нам обеспечьте материалы из глубинок уезда. Только уговор: писать так, чтоб у людей глаза разгорались!

Так возникли «Новгородская звезда», «Олонецкая звезда», «Повенецкая звезда» — до самых отдаленных деревень доходили эти небольшие исчитанные странички. Восков по пути заезжал в редакции, отмечал каждую газетную удачу. Резолюцию 6-й роты 171-го полка комментировал с особым удовольствием.

— «Мы, стрелки 6-й роты, заявляем всем социал-предателям и защитникам иностранного капитала: прочь с нашей дороги!.. Мы не допустим, чтобы на нас опять надели цепи рабства. Да не будет этого никогда, пока мы, стрелки 6-й роты, живы!» Чуете? Шестая рота бросает вызов империализму! А сколько у нас таких рот!

С рассказа о молодых газетах начал он свое выступление на Первой конференции коммунистов Седьмой армии, которая избрала его председателем, а затем командировала на VIII съезд партии.

Делегатов Седьмой было свыше полутора тысяч. Заседали в большом зале Смольного. Объявив перерыв, Семен ненароком положил голову на руки и моментально уснул. Он уже не слышал, как по залу пронеслось солдатское «тс!..», как замахали руками на фотографа, щелкнувшего не вовремя затвором…

Что ему снилось? Малыши, которых он сам же отправил в степи, истоптанные махновцами? Запевало, который клялся, что ему уже «с неделю назад шестнадцать»? Или начдив, который звал его из «каши» и которому он ответил: «В штабе только после боя…»

Прозвенел колокольчик.

Двое суток передышки революция не могла ему дать, но десять минут подарила.