Проклятая война

13

В центре Лидвилла Николай Уланов вышел из «Шевроле Сабурбан», и его сразу захлестнул грохот турбин. Он старательно проигнорировал шум. Бывшему космонавту захотелось поднять голову и взглянуть вверх, откуда раздавался отдаленный вой реактивных двигателей, — однако, выбираясь из машины следом за сенатором Кендриксом и генералом Шредером, Уланов упрямо глядел на пешеходную дорожку. Это было несложно. Звук раздавался отовсюду, отражаясь от гор, поэтому смотреть не требовалось. Он и так знал, что приближается к городу.

— Сюда, господин посол, — сказал молодой человек в аккуратном синем костюме.

Бледный, чисто выбритый, помощник сенатора явно нечасто выбирался на улицу под высокогорное солнце. Отсутствие бороды само по себе было показателем.

Всех окружавших Уланова мужчин отличал этот признак роскоши, словно служебный мундир. Это было единственным, что объединяло сотрудников службы безопасности, сопровождавших Кендрикса и Шредера к небольшой площади перед зданием городской мэрии. Четверо агентов в штатском были одеты в темные костюмы и вооружены лишь пистолетами, в то время как двое армейских рейнджеров носили камуфляж, тяжелые ботинки и винтовки. Однако все они были чисто выбриты, и никто не страдал болезненной худобой, которую Уланов часто наблюдал у других беженцев.

— Ну, все как будто неплохо, — заявил Кендрикс, оглядывая площадь, украшенную яркими лентами и флагами.

Глава службы безопасности ответил:

— Да, сэр.

Но смотрел он при этом на крыши, где, не скрываясь, парами стояли солдаты. Вдобавок, в ключевых точках наверняка прятались снайперы.

Насколько Уланов знал, сегодня лишь во второй раз за весь год чумы высшие представители американского правительства собирались появиться на публике вместе. Охрану ужесточили до предела. Не было никакой необходимости подъезжать в двух «Сабурбанах». Они могли просто прийти пешком. Город целиком перекрыли, и улицы пустовали, не считая пулеметов и бронетехники на главных перекрестках.

— Да и погодка не подкачала, — продолжил Кендрикс, скупо улыбнувшись Уланову.

Тот ограничился кивком. Кендрикса, похоже, так и распирало от удовольствия. Он даже явился пораньше на свою карманную церемонию, чтобы хорошенько освоиться, прежде чем посольство русских доставят с аэродрома. Сцена была тщательно подготовлена. Кендрикс тоже приоделся, чтобы ей соответствовать. Он отказался от ковбойского наряда, сменив его на деловой костюм. Бабочку оставил, а вот от белой шляпы избавился, подставив густые каштановые волосы солнечным лучам и прохладному ветерку.

Приземистый фасад муниципального здания был располосован красными, белыми и голубыми лентами флагов. На площади перед входом выстроили платформу, установили четыре камеры и две группы складных стульев. Там уже начала собираться толпа: операторы и избранные представители прессы. Еще Уланов заметил небольшую стайку детей с тремя учителями, которые благоразумно заняли детишек разговором с генералом ВВС в парадной голубой униформе.

Кендрикс, окруженный целой фалангой приспешников, двинулся прочь от машины. Уланов поковылял следом. Сенатор не оглянулся, но Шредер взял Уланова под локоть.

— Мы в самом первом ряду, — мягко сказал он.

Уланов, погруженный в размышления, снова кивнул. Как будто можно было спрятаться от камер наблюдения на самолетах.

Он знал, что выглядел таким же аккуратным и подтянутым, как эти высокопоставленные мужчины. Это вызывало у него странное чувство неудобства. Вчера Шредер направил к нему двоих с ножницами, мылом, бритвой и новым комплектом одежды, отчего Уланову начало казаться, что его потихоньку заставляют сдаться. Он не понимал почему. Всю свою жизнь он провел, поддерживая вокруг абсолютный порядок. Для космонавта аккуратность и тщательный подход к мелочам были критически важны, и все же Уланов предпочел бы одеться в мундир российской армии. В его вещмешке на «Индеворе» оставалось несколько комплектов формы, однако американцам приятно было думать, что они контролируют русского вплоть до мельчайших деталей.

Единственное, что имело сейчас значение, — это его поведение. Его душа. Его память. Он знал, что все сделал правильно, и это помогало держать страх в узде. Все больше и больше он погружался в прошлое, вспоминая встреченных им в жизни людей, места, где он побывал, отца и сестру, простой домашний уют, своих женщин и убийственную, величественную красоту космоса. Он был рад, что Рут здесь нет. Уланову хотелось бы послушать, как нанотехнолог подтрунивает над его прической и костюмом, но их всегда разделял долг — и сейчас он понял, что это к лучшему. Если Рут все еще была жива, Уланов желал ей успеха.

Он подумал о других астронавтах и о дружбе, которая объединяла их на борту МКС, несмотря на все различия. Американцы. Русские. Итальянцы. Там, на орбите, это никогда не мешало, отчего Уланов чувствовал одновременно печаль и радость.

И наконец, он решился взглянуть вверх.

Шум не прерывался ни на секунду и сейчас стал громче. Когда С-17 прошел над ближайшими вершинами, ущелья, окружавшие Лидвилл, поймали и отразили звук. Мгновением раньше тон чуть изменился — рев турбин сделался ниже.

Кендрикс не заметил этого. Он как раз смотрел на полковника спецназа, который стоял у последнего ряда складных стульев.

— Привет, Деймон, — непринужденно сказал Кендрикс, протягивая военному маленькую ладонь. — Ранней пташке сытный завтрак, да?

— Да и вы сегодня рано, сенатор, — ответил полковник.

Но глава службы безопасности, стоявший со стороны Уланова, прижал пальцы к наушнику микрофона и пробормотал:

— Вот черт.

Уланов обратил внимание, что несколько детишек в отутюженных костюмчиках, никак не желавших угомониться, тоже подняли головы. Один восьмилетка ткнул приятеля локтем в бок и тут же получил выговор.

— Прекрати, — одернул его учитель.

В ту же секунду солдаты на крышах зашевелились и стали оборачиваться.

— Сэр. Прошу прощения.

Глава СБ остановил Кендрикса, когда тот начал продвигаться по проходу между складных стульев.

— Сенатор? У нас тревога.

Шредер среагировал первым.

— Где?

— На аэродроме. Их самолет. Он не заходит на посадку.

Агент по-прежнему прижимал левую ладонь к уху, слушая и одновременно отчитываясь.

Школьники снова обменялись толчками, но сейчас их учитель смотрел в другую сторону.

— Он летит к нам, — сказал агент.

Лицо Кендрикса окаменело. Он смерил Уланова долгим, пристальным взглядом и спросил:

— Вы что, пытаетесь выкрутить нам руки? Изменить условия сделки?

Уланов не ответил.

Шредер, вцепившись в его рукав, выкрикнул:

— Проклятье! Объясните, что происходит!

Однако, как Кендрикс ни вглядывался, он не обнаружил в выражении лица Уланова ни торжества, ни угрозы. Сенатор отвернулся к агенту с рацией. Шредер, склонив голову, подключился к дискуссии. Прервался он лишь затем, чтобы ткнуть пальцем в Уланова и приказать:

— Обыщите его.

Один из армейских рейнджеров прижал дуло пистолета ко лбу бывшего космонавта.

— Даже вздохнуть не смей, — сказал рейнджер, в то время как его напарник ощупывал одежду Уланова в поисках оружия или электроники. Ничего не было. Он уничтожил наладонник и мобильник две ночи назад и бросил украденный 9-миллиметровый глок в унитаз, утопив пистолет в септическом резервуаре.

— Возвращаемся в машину, — рявкнул Кендрикс.

Басовитый рев двигателей плыл над городом, разносясь далеко впереди тихоходного самолета. Все уставились вверх. С этим гулом смешался более высокий вой набирающего высоту реактивного истребителя, однако с того места, где стоял Уланов, оба самолета были еще не видны. Ряд знамен плеснул на ветру. А затем закричала женщина. Уланов пошатнулся, когда рейнджер толкнул его следом за Кендриксом и Шредером обратно на проезжую часть.

— Шевелись! Шевелись!

Агенты в штатском тоже вытащили оружие, как будто это могло что-то изменить. Как ни странно, изменило. Один из них первым добрался до машин и, пробившись через строй припаркованных вплотную друг к друг автомобилей, замахал пистолетом в сторону только что подъехавшего «ГМС Юкон».

— Вылезай! — прокричал агент.

— Это машина конгрессмена О'Нейла, — возмутился шофер, но сотрудник спецслужбы заорал в ответ:

— Мы ее забираем!

Рядом с ними другие группы людей штурмовали припаркованные автомобили, крича и отталкивая друг друга. В этой сумятице Уланову все-таки изменила выдержка.

«Пожалуйста, — мысленно взмолился он. — Ну пожалуйста».

Тщетно. Их паника передавалась ему. Он увидел, как два солдата вытаскивают на открытую площадку переносную зенитно-ракетную установку. Дети визжали, но их голоса тонули в общем гаме. Затем человеческие крики прорезал прерывистый лай безоткатных орудий, открывших огонь с крыш вокруг площади. Невидимые отсюда орудийные расчеты пытались сбить самолет — и на какой-то миг Уланов понадеялся, что им это удастся.

Шпионаж и обман российского посла привели Кендрикса в ярость, и сенатор отбросил всякие церемонии. Через Уланова Кендрикс жестко надавил на союзников, угрожая бросить их на произвол судьбы. Поначалу он заставил их умолять. Затем смягчился и обещал не нарушать договор, согласно которому самолеты США должны были перевезти русских в индийские Гималаи. Все остальное стоило слишком дорого. Ограниченное количество боеприпасов. Ограниченные запасы еды. Лидвилл и не думал выделить им хоть одну тощую коровенку, не говоря уже о боевом нанотехе.

«Это все», — заявил Кендрикс, и союзники подчинились навязанным им правилам игры. Признали, что они в отчаянном положении. Они настаивали лишь на одном дополнительном пункте. Кроме самолетов и пилотов, которые должны были доставить их в Индию, русские требовали, чтобы Лидвилл принял тысячу пятьсот женщин и детей и несколько высокопоставленных дипломатов. Это нужно было и для того, чтобы основать небольшую запасную колонию, и для укрепления отношений между США и Россией.

«Слишком много, — возразил Кендрикс. — Мы примем сотню».

«Тысячу», — продолжали торговаться русские.

А потом они подсластили сделку. Лидвиллу собирались доверить сокровищницу и музейные экспонаты их родины. Уланова не удивило, как много это значило для американцев, капиталистов до мозга костей, — и неважно, что короны и картины предчумной эпохи никого не обогреют и не накормят. По мнению некоторых, эти артефакты обрели сейчас даже большую ценность.

Цифру опустили до пятидесяти человек, чтобы осталось место для сокровищ, — пятьдесят жизней плюс тонны холодного металла и драгоценных камней. Конечно, им скорей досталась роль заложников, чем спасенных. Никто не говорил об этом вслух, однако теперь их судьба целиком зависела от Лидвилла — а эти пятьдесят человек были женами и детьми президента, премьера, генералов, знаменитого композитора. Обмен знаменовал новое начало, взаимный жест доверия. Россияне доверяли американцам свои семьи и богатства, а в ответ американцы обещали дать убежище в Лидвилле еще пяти сотням беженцев, после того как самолеты завершат эвакуацию союзников в Индию.

«Это щедрое предложение», — сказал Кендрикс, но русским нужно было протащить сквозь воздушную оборону Лидвилла один-единственный самолет. Всего один.

Он ревел в небе, тупоносый и черный, блестящий на солнце. Уланов прищурил глаза, стараясь успокоиться и не обращать внимания на шум и на тычки охраны. Ему не хотелось умирать в суматохе винтовочных выстрелов, под крики Кендрикса.

— Мы бросим вас всех подыхать, Уланов! — визжал сенатор, пока его люди распахивали дверцы «ГМС». — До тебя что, не доходит? Вы упустили свой единственный шанс!

— Сэр! — вмешался глава спецслужбы, увлекая Кендрикса в обход серебристого внедорожника.

Горькая ирония заключалась в том, что Уланов, как ему казалось, сам навлек на себя все это. Он передавал через свой канал связи слишком большие цифры: подсчитывал самолеты, докладывал о новых скоплениях бронетехники. Должно быть, его соотечественники решили, что это единственный способ противостоять военной мощи Лидвилла.

Американцы, конечно, тщательно проверили сокровища перед погрузкой и отправкой на другой конец света и отчитались, что все чисто. Однако этого оказалось недостаточно. То ли ящики заменили перед взлетом, то ли они были выложены изнутри дешевым серебром, лишь имитировавшим реликвии царской эпохи при рентгеновском и инфракрасном облучении. Американские военные не хотели дольше необходимого задерживаться на земле, где им угрожали и исламские ракеты, и пехотная атака. И конечно, на борту были деньги. И семьи — причем личность каждого подтвердили по документам и отпечаткам пальцев.

Уланов не сомневался, что эти юные подающие надежды сыновья и дочери были именно теми, за кого себя выдавали. В конечном счете, это только пятьдесят жизней: бабушки, двоюродные сестры, жены. И все же он заметил одну ошибку среди десятков пересылавшихся туда и обратно файлов. Одно имя, ни разу больше не упоминавшееся, появившееся в единственном списке. Несомненно, какой-то служащий внес его, не имея понятия, что именно подтверждает.

«Кузькина мать».

Само по себе это имя не было редким, и в ранних декларациях, где вместо настоящих имен и фамилий указывались семейные связи беженцев, таких записей хватало.

Тетка и сын министра Старковой. Брат директора Молчанова.

А еще это словосочетание, Кузькина мать, было частью русской идиомы, означавшей «наказание». И что более важно, в самый разгар холодной войны советский генеральный секретарь Хрущев в своем обращении к Генеральной Ассамблее ООН использовал эту фразу, чтобы предупредить о беспрецедентных ядерных испытаниях, которые продемонстрируют военную мощь СССР.

Бомба была предназначена скорее для устрашения, чем для использования в боевых условиях, — она весила столько, что ее мог нести только специально переоборудованный тактический бомбардировщик. 30 октября 1961 года они взорвали водородную бомбу мощностью в пятьдесят мегатонн на полоске ледяной земли за полярным кругом. Для сравнения, мощность современных боеголовок варьировалась от мегатонных ракет первого удара, запускавшихся с подводных лодок, до десятимегатонных межконтинентальных баллистических ракет.

Уланов был одновременно и патриотом, и знатоком истории своей страны, ее восхождения к величию. Он заметил в списке строку, которую, очевидно, упустили американские аналитики. Заметил, потому что ожидал предательства. Похоже, американцы слишком зациклились на собственных повстанцах. К тому же то испытание прошлых времен было известно в основном под кодовым названием «Иван», или «Царь-Бомба». Императорская бомба.

Злорадствовать Уланов не мог. Вместо этого он чувствовал жалость. Лидвилл превратил часть расположенных поблизости старых шахт в командные бункеры, к тому же Уланов полагал, что подземные работы велись и в самом городе… но все это не имело значения.

В 1961-м облако взрыва поднялось на десять километров над уровнем моря и было видно больше чем за тысячу километров. Сейсмическая волна ощущалась даже после того, как три раза обогнула земной шар. Чтобы ограничить выпадение радиоактивных осадков (поскольку большая часть выбросов пришлась на Сибирь), в бомбе использовались свинцовые отражатели нейтронов вместо обычных, из урана-238. Уланов думал, что и эту бомбу модифицировали сходным образом. Земля стала слишком ценной, чтобы заражать сотни квадратных километров.

Это был эндшпиль. Россиян довели до того, что все они превратились в хладнокровных и свирепых ветеранов. Они слишком долго существовали на краю гибели: воины, лишенные собственного государства. Им представился уникальный шанс уничтожить единственную оставшуюся в мире сверхдержаву. В самолет наверняка погрузили самую мощную боеголовку из тех, что удалось раздобыть в заброшенных хранилищах, — а еще вероятней, несколько боеголовок, — потому что запуск ракеты засекли бы и нанесли ответный удар. А теперь было слишком поздно.

Когда агенты спецслужбы попытались запихнуть бывшего космонавта в вездеход следом за Кендриксом, он принялся вырываться. В последнюю секунду ему хотелось ощущать небо над головой и белые горы вокруг, и неважно, насколько чуждым было это место. Он снова взглянул на солнце — не на самолет, а на теплое, ласковое солнце — под нарастающий шум моторов и вопли людей. Треск радиопомех. Грохот орудий. Это был предсмертный крик города.

Многие дни Уланов боролся с чувством неопределенности и страхом, но бежать так и не попытался. Это насторожило бы американцев. Однако бывший космонавт надеялся, что его соотечественники поймут. Он знал, что грядет.

Знал и остался.