Пшеничные колосья

НА СВАДЬБЕ У ГЕНЕРАЛА

Улица была забита людьми и легковыми автомобилями. Впереди стояли дружки с невестой и женихом, а уж за ними выстроились сваты и родственники, друзья, знакомые. Ждали лишь генерала, отца жениха. Он что-то задерживался в доме. С желтеющих листьев придорожных деревьев падали сверкающие на солнце капли; не достигнув земли, они растворялись в хрустальной прозрачности сентябрьского утра, и от этого становилось еще светлее, праздничней, милей. Небо плавно колыхало необъятным синим крылом, веяло ласковой прохладой, напоенной запахом ранних осенних цветов. Жена генерала, скромно одетая женщина с немного усталым лицом, уже начала беспокойно оглядываться. Отчего задерживается муж? Сколько же можно держать свадьбу на улице? Наконец, генерал появился, и все взгляды устремились на него. Он был в парадной форме, на груди — ордена и медали, вспыхивающие, как угли. Но не это привлекло внимание гостей. Генерал держал длинную осиновую жердь, к концу которой был привязан живой петух. Красный гребень петуха покачивался, круглые глаза бессмысленно глядели куда-то. Генерал оставался серьезным. Он занял место перед невестой с дружкой, поднял жердь повыше и дал знак музыкантам (он их привез аж из своего родного села Куртбунар). Музыканты заиграли «Прилегла Тодора»[9], человеческий муравейник зашевелился, качнулся и лениво двинулся по улице. В хвосте потянулись пустые автомобили, украшенные деревенскими домоткаными полотенцами. Генерал, похоже, решил, что не годится ему идти за музыкантами, и обогнал их. Приплясывая в такт музыке, приседая то на одной, то на другой ноге, он размахивал высоко поднятой жердью. Петух при этом широко растопыривал крылья. Гости, кто был поближе, переглядывались и весело говорили:

— Чего он тащит этого петуха?

— Есть такой старинный обычай. Петух рассвет предвещает — пусть и молодым всю жизнь светит солнце.

Генерал не оборачивался. Он плясал не буйно, не метался, как это делал бы кто-нибудь другой. Но и не останавливался даже дух перевести. На лбу у него выступили крупные капли пота, они скатывались на брови, но он ни разу не поднял руки, чтобы утереться. Губы сжаты, выражение лица сосредоточенное, как у человека, целиком поглощенного своим занятием. Словно золотые крылья, сияли на плечах генеральские погоны. Свадебное шествие проходило по длинным улицам, ненадолго задерживаясь на перекрестках. Вот блеснули серебром трамвайные рельсы. Генерал, ступив на них, зачастил сильнее. К нему подскочила сваха. Нашлись и другие плясуны. В окнах трамвая замелькали улыбки, послышались восклицания:

— Ай да генерал!

— Не забыл добрых старых обычаев!

При встрече с пожилыми женщинами он сам одаривал их платками. Генерал был уже немолод, ему перевалило за шестой десяток. И старики, и молодежь удивлялись его выносливости. Миновав новый железнодорожный мост, где свадьбе повстречалась группа молодых людей, отправлявшихся на Витошу[10], шествие остановилось у пятиэтажного здания, крашенного в сизый голубиный цвет. Генерал дал музыкантам знак умолкнуть. Здесь должна была состояться регистрация брака. Это был не районный совет, а молодежный клуб. Генерал остановил на нем свой выбор, решив, что здесь достаточно светло и просторно, хватит места для всех гостей. Пусть сотни глаз видят, как расписываются молодые. Кто-то распахнул двери, и гости потянулись в клуб. В глубине зала было возвышение, нечто вроде сельской сцены. На помост поднялись молодожены, свидетели, родители жениха и невесты, работник Совета. Генерал отдал кому-то жердь с петухом и встал возле стола, накрытого красной скатертью, на котором лежали две новенькие папки. Работник Совета подозвал молодых. Внезапно музыканты заиграли грустную старинную мелодию, из тех, что звучали в прежние времена, когда невесту выводили с отцовского двора, чтобы отвести в дом жениха. Генерал вытянулся, словно перед старшим по званию. Он смотрел в просторный, большой зал. Через два окна вливался солнечный свет. Генерал видел в зале знакомые лица. Все взгляды были прикованы к его сыну и той девушке, что станет сейчас его женой. Наконец-то сбылась мечта. Исполнялось давнее желание. По пути от дома до клуба ему все время слышались их слова: «Тот из нас, кто доживет до свадьбы сына или дочери, пусть вспомнит в этот день об остальных. Если вспомнит — значит, они все равно что присутствуют на свадьбе». Он их видел, всех пятерых, вон в том углу зала, где пересекается больше всего солнечных лучей, и были они такими же, как прежде. Время не могло их состарить. Они смотрели на него и улыбались, как не мог бы улыбаться никто другой. Кто же эти пятеро молодых мужчин? Генерал забыл, где находится…

Самолет летит на большой высоте. Стоит посмотреть наверх, и увидишь, как трепетно мерцают звезды, словно костры гайдуцкого бивака; посмотришь вниз — ничего не видно, кроме плотной черной массы, от которой кружится голова. И становится ясно, что самолет летит над плотным слоем облаков. Минуты текут медленно, утомительно медленно. Но вот исчезают и звезды. Кажется, что самолет провалился в ад. Вокруг стоит неистовый свист, вой, будто со всех сторон мчатся тысячи разъяренных быков. Окна самолета затягивает тяжелая мутная пелена, и ты впадаешь в полное равнодушие, словно все, происходящее в самолете и вне его, имеет отношение не к тебе, а к кому-то другому, кто когда-то походил на тебя, но это было давно, бог знает, как давно. Еще и еще тянутся минуты, долгие, как вечность, и вот ухо вновь улавливает металлический гул самолета. Пробуждаешься от сонной отрешенности. И прежде, чем успеваешь окончательно прийти в себя, раздается отрывистая команда пилота: «Приготовиться к прыжку!» Трешь рукавом окошко, но стереть мутную пелену не удается, она ведь снаружи. Слышится вторая команда, еще более краткая и категоричная: «Готовьсь!», открывается люк, мгновенный взгляд вверх, в глаза летят тяжелые звезды, мощная струя холодного воздуха принимает тебя в железные объятия и тащит вниз, вниз, вниз… а где этот низ, ты не имеешь представления. Падаешь. Куда? Неважно. Важно лишь, что опять чувствуешь под ногами твердую землю, что мрак вокруг пахнет лесом, смолой, рекой и скалами. Радость вспыхивает в сердце, вмиг согревает окоченевшее тело. Долго не можешь понять, на каком ты свете. Соображаешь только, что надо освободиться от парашюта, свернуть и, выкопав яму, спрятать его. Смотришь на небо — ничего не видно. Рядом что-то шумит — то ли река, то ли лес. Один за другим подходят товарищи. Их пятеро. С тобой — шестеро. Когда они, словно видения, выплывают из темноты и опускаются рядом. — без звука, без вздоха, — чувствуешь, что в душу вливается успокоение летнего заката. И хочется верить, что самое опасное позади. Не надо лететь под звездами сквозь облака и бури, не надо прыгать в темную бездну, не грозит тебе и белое смертоносное дыхание шрапнели. Но как обманчиво это чувство! Возможно, именно сей час и начнется самое опасное. По этим югославским горам шныряют и немцы, и жандармы, и бандиты. Но сердца шестерых мужчин питает одна надежда. Надежда, которую не истребить ни огнем, ни мечом. До границы, за которой — Болгария, рукой подать. Так и чувствуешь ее дыхание, слышишь шаги соотечественников. Каждый из шестерых мечтает попасть на родину, приласкать ее ладонями, набрать горсть ее земли… Наступает утро. Мгла рассеивается, и в глаза бьет солнечный свет. Глядя друг на друга, шестеро мужчин смеются, как дети. Шестеро болгар, вынужденных провести молодость вдали от родины, которые все же ни разу не уснули, не пожелав ей доброй ночи. С мыслью о ней засыпали, с мыслью о ней и просыпались. Вот и пришло время помочь ей поскорее освободиться от своих и чужих господ. Путь к родине лежит на восход солнца. Заговорил самый молодой из них, Малыш. Высокий и худой, с выдающимися скулами и усталыми глазами.

— Товарищи, болгарская граница рядом, и потому мучает меня одна мысль… Хочу поделиться ею с вами, уверен, что она и вас частенько тревожила. Долго мы скитались по свету, где только не были, чего только не пришлось нам пережить… но мы остались болгарами… Ни у одного из нас нет семьи… Мы ведь всегда надеялись вернуться на родину и в один прекрасный день жениться на наших девушках… на болгарках, на таких болгарках, как Гергана, что «не желает дворца в чистом поле, не желает сребра да злата»…[11] Мы в этих горах, как в могиле. Кто выберется отсюда живым и здоровым — неизвестно… Предлагаю, ну, в общем… кто доживет до того дня, до того благословенного дня, когда сможет свить на родной земле семейное гнездо да детей народить, пусть детям своим свадьбу устроит по-нашему, по-старинному… И когда сноха с зятем ему поклонятся, вот о нас, что стоим тут, пусть он вспомнит… Если вспомнит — что ж, значит, и мы гуляем на этой свадьбе, и мы женим дитя, сердцу милое, от сердца оторванное… Эх, елки-палки, до чего ж мне охота свекром стать…

Замолкает Малыш, слова у него вроде бы кончились. А кругом — огромные серые скалы, неприступный дикий лес, он шумит, рокочет, раздувает зеленую грудь, качая вершинами под чужим синим небом, разодранным в клочья. Все они соглашаются с Малышом. И, подойдя к нему, кладут свои руки на его руку. Получается один огромный кулак. Да будет так.

К полудню тронулись на восток, туда, где им чудилось дыхание родины, где собирались они свить гнездо, вырастить детей и женить их. Отгрохать свадьбы с волынками да кларнетами, с барабанами да трубами. Вот и все, чего хотели для себя эти люди, прошедшие половину земной шири в поисках счастья для других.

Первым пал Малыш. Он зашел в полуразрушенный домишко спросить дорогу и там был убит спрятавшимися бандитами. Вот последние слова Малыша:

— Обещания… не… забывайте…

Вторым погиб Александр, парень родом из Ловечского[12] края. Смельчак. Он принял за партизан роту переодетых немцев. Пали Камен и Добри. Последним пулеметная очередь сразила Косту. В него ли целились или все вышло случайно — неизвестно. Косту рвало кровью, но он сумел произнести несколько слов:

— Петко, — сказал он, — хоть бы тебе удалось добраться до родины… И не забывай, чего хотел Малыш, я… все остальные. Видишь, мы… революционеры… не хотим ничего особенного… для себя лично… а как трудно это нам… достается…

Огромным мужчиной был Коста и сильным. Кулаком быка мог свалить. Стальной нож Петко стерся о камни, пока копал он могилы. Пять могил вырыл он. И в могилах тех похоронил он пять мужских сердец, болгарских сердец… В одиночестве продолжал он свой путь на восход солнца, окруженный грозным молчанием, не слыша шагов и сдерживаемого покашливания друзей. Может, в полдень, может, раньше упал он во свежевспаханную борозду. Помнится только, что нахлынуло на него перед тем, как ушло сознание — запах разорванных плугом влажных корней. Четыре лютые раны зияли на его истощенном теле. В себя пришел в приземистом сельском доме с потемневшим от времени потолком. И хотя говорил на нескольких языках, первый вопрос задал на родном, впитанном с молоком матери:

— Где я?

И ответ прозвучал на родном языке:

— У своих.

И снова он потерял сознание. Только к вечеру пришел он в себя и ему рассказали, что случилось. Раненый, добрел он до болгарской границы, перешел ее и через десять-пятнадцать метров без сил рухнул на землю. Прямо в борозду, которую вел какой-то пахарь. Тот и отвез его к себе домой на телеге. В селе был фельдшер, промывший и перевязавший ему раны.

Потом — три месяца в больнице, а там — фронт до конца войны, офицерская служба на границе… На границе и встретил он Марию, скромную девушку, дочь бедняков. Вот и есть у него гнездо, о котором мечтали в самые тяжелые минуты жизни Малыш, Сашо, Камен, Добри, Коста… Мария родила ему двух сыновей — Ивана и Владимира. Дети выросли. Как-то вечером подошел к отцу Иван и проговорил, стесняясь:

— Отец, я женюсь…

… Кто-то из гостей крикнул громко:

— Генерал плачет…

Сын и сноха склонились перед ним в поклоне. Генерал стоял все так же, выпрямившись, мужественный, во всю грудь ордена и медали, и пристально смотрел в тот угол зала, куда мысленно привел пятерых своих товарищей, чьи могилы были в чужой земле, на памятной тропке, что через горы и реки, через ущелья и обрывы ведет на родину.

— Нервы, — вздохнула одна старая женщина. — Истрепанные нервы.

— Нет, — возразил седовласый генерал, стоявший рядом. — Это мужественные слезы.

Похоже, только он и угадал, что происходило в душе друга.

Перевод С. Бару.