Психология войны

ВОЛОКОЛАМСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ

Обстановка в первые дни Отечественной войны всем известна, поэтому нет необходимости на ней останавливаться. Наша печать в 1941 году была более откровенна и точно информировала общественность о ходе боевых действий на фронте.　

Напомню лишь о стратегическом замысле сторон. Немцы хотели концентрическим ударом крупных сил по основным стратегическим направлениям расчленить, раздробить и разобщить наши силы, быстро захватить важные в оперативном и стратегическом отношении политические и экономические центры страны, дезорганизовать и таким путем за короткий срок завоевать нашу страну. Они в большем масштабе хотели повторить то, что им удалось на Западе и в Польше.　

Замысел нашего главного командования: остановить, перемолоть живую силу и технику врага, обескровить его, создать условия выгодного соотношения сил и мощным контрударом разгромить.　

Об этом много написано. Я не стану говорить о том, что вам известно. Перехожу непосредственно к нашей 316-й стрелковой дивизии. Ей приказывается принять Волоколамский укрепрайон на протяжении до 50 километров. Немец находится еще далеко. Отрезаются участки полкам и батальонам.　

Остановимся на батальонах. По нашим уставам, и новым и старым, батальон может занять оборону до двух километров, не больше, а нашим батальонам дается шесть-восемь километров, то есть с превышением основных норм в три-четыре раза. Считать, что наш батальон был полноценным, нельзя, он был ополченческого типа, не был полностью укомплектован и вооружен. Об этом я как-то писал: «Против танков мы стояли с палками». Занимать оборону на таком широком фронте — не очень легкое дело. Я, как командир батальона, думал, что мы просто готовим рубеж для подходящих или отходящих частей, что сюда придут другие части и два-три полка займут участок моего батальона. Я даже не думал обороняться на этих восьми километрах потому, что считал это невозможным.　

В дальнейшем, рассказывая о происходившем, я буду говорить и о том, как это описано в книге А. Бека «Волоколамское шоссе».　

Вам, наверное, встречалось понятие «арьергард». Это часть войска, оставляемая для сдерживания противника, когда основные силы отходят. Потом эти отходящие силы принимают бой на новом рубеже, затем отводятся на следующий рубеж и снова принимают бой. Вот я так и думал: Красная Армия ведет бой арьергардными частями, сдерживая противника, а остальные отходят, придут, займут рубеж, а потом мне дадут полтора-два километра.　

Но, увы! Так было написано только в книге. На Волоколамском направлении на самом деле так не было. Мы копали, укреплялись. Как копали, как укреплялись, об этом во второй повести написано подробно, включая Волоколамск. Поэтому на всех боях на этом промежутке я буду останавливаться очень бегло.　

Копали, укреплялись… вдруг идет беспорядочная толпа, сначала один-два человека, потом пятерки, десятки бойцов, внешне расхлябанные, до невозможности обросшие; у одних винтовки, у других их нет, вид ужасной моральной подавленности. Приходят к нам. «Откуда, товарищи?» — «Из окружения». — «Где ваш командир?» — «Не знаем». — «Где часть?» Не знают. А что случилось? Рассказывают такие ужасы, что немец это чуть ли не дракон. Появляется, когда не ждешь — с тыла, с фланга, стреляет светящимися пулями, бомбит и так далее. Одним словом, сплошной кошмар. Об этом вы читали в книге А. Бека.　

— Ну, отправляйтесь с богом! — говорим окруженцам. Пропускаем их через рубеж.　

Вот такие неприятные встречи продолжались у нас дней 15. Бойцы у меня очень дисциплинированные, хорошие бойцы. А теперь смотрю на своих бойцов и　вижу: глаза у них потускнели, нет боевого блеска, улыбку за золото не найти. Страх. На меня тоже нападает страх, но надо думать. Ведь каким страшилищем становится немец! Ведь так, того и гляди, мои люди тоже разбегутся, и я окажусь командиром несуществующего батальона.　

Немец не появлялся, но зато являлись каждый день люди, говорящие, что они вышли из окружения. Надо сказать, что это было как чума, которая разлагала бойцов батальона. Все люди бегут, а мы что? Правда, бойцы этого открыто не скажут, но все же в душе у них такое могло быть. Я буду говорить не о соседях, а о своем полке, лучше меня его никто не знает.　

По указанию генерала мы организовали разведку. Когда спрашивали у проходящих людей, где же немцы, нам отвечали: «Да вот, идут по пятам». Сегодня говорят, завтра так говорят, ведь это. просто невозможно. В чем дело? Что такое? Мы искали немцев, посылали разведку вперед и вперед. А их не было видно. Описание природы и берегов Рузы А. Беку удались. Там был замечательный лес. Но этот красивый лес нам не был выгоден. Военные смотрят на природу по-своему, так же и на искусство.　

Помните, у Бека написано «отодвинуть лес». Мы тогда боялись рубить лес, но теперь, если это выгодно, не считаемся ни с какой ценностью — рубим. Но тогда мы все-таки боялись, да там и лесничий ходил и не разрешал… А вот если не весь лес, то, по крайней мере, опушку леса надо было вырубить, чтобы видеть немца. Но лесничий говорит: «Есть постановление Совнаркома, за таким-то номером. Это заповедник. Вы за это будете привлечены к ответственности, никаких разговоров». Я еще тогда лесничих слушался…　

А потом в этом лесу противник все-таки накопился, как я и думал. Если бы мы лес вырубили, можно было бы провести бой в более выгодных условиях. Такова была наша наивность и гуманное отношение к природе в первые дни войны. Ведь мы не имели никакого опытам　

Послали вперед разведывательные отряды, разведывательные группы с заданием выяснить, где немцы. Ничего определенного мы не знали. Общую обстановку объяснил генерал Панфилов.　

Наши переживания до первого боя А. Беком записаны более честно и точно из моих слов, вы их читали. Глава о расстреле полностью взята из моих записей. Записи эти находятся у Тажибаева, а глава называется «Приговор». Пересказывать не стану.　

Опасность, которая нависла над батальоном в результате самострела и членовредительства сержанта Барамбаева, особым актом — расстрелом — была разрешена. Надо было во что бы то ни стало показать батальону, что тот, кто совершит подобный поступок — пощады пусть не ждет. Но опасность и боязнь противника не ушли, немцы все-таки представлялись такими, как их описывали беженцы. Нужно было рассеять заразу боязни немцев, привитую «окруженцами», а для этого обязательно надо было, чтобы бойцы увидели живых немцев, чтобы попробовали своим штыком, проколет или нет, надо было убедить, что наша пуля убивает немца, надо было доказать бойцам, что и немец, испытывая страх, бежит, что он не какое-то чудовище. Для этого обязательно требовалось провести до основного боя с немцами одну удачную стычку, где наши наверняка должны побить немца. А если такой уверенности нет, то эту операцию не следует проводить.　

Мой батальон был вытянут в ниточку, на душе было тревожно. Беспокоила не столько учетверенная норма против устава, сколько сердца и души солдат, которым присущ страх и которые заражены этим искаженным понятием о немце, принесенным нам окруженцами. Требовалось где-нибудь побить немца и победить обязательно!　

Деревня Середа находилась от нашей передовой линии в 25–30 километрах. Где немцы? Не знаем. Послал я разведку на 10 километров — немца нет впереди, послал на 15 километров — немца нет, послал на 20—нет, на 25—нет, на 30 километров — сообщили, что немцы в деревне Середа.　

Большак, который подходил к Середе с запада, шел с севера на станцию Шаховскую и на юг — на совхоз «Болычево». Шаховская и совхоз «Болычево» являлись узловыми пунктами, к которым стремились немцы. На восток, на село Новлянское через Житаху на наши рубежи шли дороги через Максимово. Немцы, двигаясь с запада на восток, решили, по всей вероятности, оставить от Шаховской до «Болычево» группировку,　совершить обходный маневр с севера и с юга, а не бить во фронт и поэтому двигались на восток. На Максимово — Новлянское движение прекратилось. Середа как бы являлась распределительным пунктом сосредоточения противника для действия на севере и на юге, и поэтому силы отсюда расходились на Шаховскую и на «Болычево».　

Возвратились разведчики, сказали, что немцы в Середе, от нас в 25 километрах. Что делать? Принимается решение побить немца в Середе. Ставятся такие задачи: совершить ночной неожиданный налет на Середу, перебить, сколько можно, немцев и взять хоть одного «языка»; заминировать дороги, идущие на Максимово, взорвать мост по дороге на Шаховскую, захватить документы, пленных.　

Но кому поручить это сделать? Над этим вопросом пришлось думать только потому, что ни я, ни кто другой в бою не были. В бою бывал Жалмухамед Бозжанов — участник финской кампании. Послать командира роты? Фронт — восемь километров, нельзя. К тому же вопрос должен быть решен наверняка. Поручаю это дело моему старшему адъютанту, лейтенанту Хабибуле Рахимову, бывшему агроному по образованию, альпинисту. Он назначается начальником разведывательного отряда, политруком — Жалмухамед Бозжанов.　

Основная цель — укрепить у бойцов веру в свои силы. Следовательно, в отряде должны быть представители всех отделений. Я взял из каждого отделения по одному-два человека. Это, с одной стороны, невыгодно, но, с другой стороны, раз бойцы повоюют и вернутся, они расскажут обо всем товарищам. Ведь не могу же я собрать митинг, да он и не дал бы такого эффекта. А тут сидит рядом боец, курит и рассказывает: «Немец заорал, я бросил гранату». Вот что нужно было. Поэтому пришлось сформировать сборную команду, даже из представителей мельчайших огневых единиц.　

Был составлен план: разбить отряд в 100 человек на три группы, нападать одновременно с трех сторон по 30 человек. Собрал бойцов и командиров, растолковал задачу, пожелал удачи, и 16 октября они выступили. 16 же октября подошли к Максимово, сосредоточились там, провели разведку, снова уточнили боевую обстановку. В эту ночь здесь было до полка пехоты и　мотопехоты немцев. Сообщили мне об этом по радио, я приказал отставить операцию, потому что одному идти против многих неразумно. Назавтра мне докладывают, что в деревне около 300 человек.　

18 октября 1941 года ровно в 2 часа ночи совершается налет: расстреливали выбегавших немцев, некоторые из них повыскакивали в одном белье. Взяли штабные документы, одного немца живым, взорвали пять машин. Бой длился всего час. Наши потери: шесть　раненых, один убитый — сержант Мосеяш.　

Наутро отряд вернулся. Когда бойцы шли туда, они думали, что идут на верную смерть. А когда вернулись, я не узнал их — веселые, бодрые и чувствуют себя уже бывалыми солдатами. Таким образом была выполнена вторая задача: доказано, что пуля наша немца берет. Говорю участникам: товарищи, рассказывайте обо всем, только не лгите. Ведь если не предупредить, обязательно будут преувеличивать.　

Серединский налет — это лихой ночной налет на противника, но значение его для последующих боев, для укрепления рубежа в душе наших солдат было громаднейшее, больше любых последующих боев. Поэтому, когда я говорю о своей части, я никогда не забываю Серединский налет. Несмотря на то, что он не оказал никакого влияния на ход дальнейших событий на этом участке, ему мы многим обязаны. Самое главное — он повлиял на душу и психологию солдат.　

Боевой порядок дивизии был в линии полка: на правом фланге, от Алефрово до деревни Высокой занимал оборону 1077-й стрелковый полк майора Шех- тмана. От деревни Высокой до деревни Лазарево, имея передний край по восточному берегу реки Руза, занимал оборону 1073-й стрелковый полк майора Елина. От деревни Лазарево, М. Сибково до совхоза «Болычево» занимал оборону 1075-й стрелковый полк полковника Капрова. Я нарочно записал на карте фамилии командиров полков, чтобы они остались в памяти. В отношении ширины фронта я уже говорил. Вторых эшелонов в дивизии, в полках и батальонах, как это предусмотрено в Уставе, при обороне не было. Дивизия была вытянута в ниточку на протяжении 60 километров.　

Если противник прорвет эту ниточку, нужно свежими силами восстановить положение. Но для парирования　удара противника ни в распоряжении генерала Панфилова, ни в распоряжении командиров полков и батальонов не было резерва, не было и вторых эшелонов. Следовательно, мы не имели достаточной тактической глубины; не имея вторых эшелонов, не имели, по существу, переднего края, передовая была здесь. Такое положение, когда одно отделение находится на расстоянии 200–300 метров от другого, очень благоприятно для противника. Если противник напал на одном участке, прорвал оборону, то, чтобы загнуть фланг, вызвать людей, потребуется несколько часов, а то и сутки на перегруппировку. Поэтому считать оборону надежной было бы, безусловно, неверно. Обороняющиеся находились в невыгодном положении против наступающих.　

Вообще опыт войны доказывает, что против одного обороняющегося должны наступать три, то есть соотношение сил: один к трем. А тут, при такой линии, даже если было соотношение один к одному, и то прорвать было легче, потому что наступающие выбирали пункты для удара, сосредоточившись, собрав силы, нацеленно били в одно выбранное ими место. В таком положении находилась наша дивизия в обороне. По-моему, любой генерал, какой бы то ни было армии, не позавидовал бы генералу Панфилову, который имел такую линию фронта. Положение было невыгодное. Генерал Панфилов сознавал это и глубоко переживал, что и заставило его искать новые способы, новые методы. Если бы он имел нормальный фронт, возможно, не подумал бы над тем, что впоследствии провел в жизнь. Генерал Панфилов ходил с одного фланга на другой фланг окопа, изучал рубеж обороны. Создавшаяся обстановка заставляла его быть ближе к солдатской массе. Это помогло ему стать популярным среди солдат, знать свою дивизию и сохранить ее. Но это не значит, что генерал, как впоследствии говорил Егоров, ходил в атаку, это не его дело. И тот, кто думает, что если генерал не пошел в штыковую атаку, он плохой генерал, тот безграмотный невежа.　

Генерал Панфилов действительно бывал в окопах, в опасных местах, но не так, как трактуют некоторые. Он здесь бывал, когда полки занимали передовые позиции, бывал здесь и когда совершился прорыв, для управления боем, а не сидел в окопе с рядовым: «Ну, Ванюша,　как живешь, не падай духом». Это не обязанность генерала, ему надо управлять боем, тем более управлять на таком трудном рубеже, когда нет ни резервов, ни вторых эшелонов. У него времени не было, чтобы уговаривать каждого бойца, и вдруг ему дают время успокаивать какого-нибудь солдата. Это неправильно и неумно. Почему бы не показать — вот создался прорыв, генерал явился в это место, дал указание ликвидировать прорыв. Нет, ему обязательно дают винтовку и заставляют участвовать в штыковом бою.　

16 октября 1941 года южная группировка немецких войск, действующая на Волоколамском направлении, обходным маневром ударила по совхозу «Болычево». Мы ждали удара в лоб, а враг бьет в бок. Это первый бой. Первый большой бой на левом фланге дивизии, на участке и на левом фланге 1075-го полка полковника Капрова. Силы противника были групные — танки, мотопехота, авиация. Здесь был нанесен сосредоточенный удар. 1075-й полк вел ожесточенные бои, цепляясь за промежуточные рубежи — совхоз «Болычево», села Федосьино, Княжево и Соколово.　

21-го, сбив с рубежа 1075-й стрелковый полк, немцы подходят к берегам реки Рузы, к районному центру деревне Осташово, обороняемой батальоном капитана Лысенко. Он дрался геройски. Для того чтобы сбить полк, противнику понадобилось действовать своими крупными силами четверо суток. С нашей точки зрения, сдерживать такую силу противника с боем — это неплохо.　

В это время генерал Панфилов управлял ходом боя. Обратите внимание, что тут идет большак. Приняв бой, он отскочил, занял Соколово, Игнатово. Принимает и здесь бой, потом опять отскакивает, получается спираль. Панфилов не бросался из деревни в деревню, а вел бой только по большаку. Как же не назвать эти действия новаторскими, как же не назвать это спиралью?　

Районный центр Осташово был узловым пунктом на Волоколамском большаке и на стыке ракадных путей, он являлся также правобережным опорным пунктом реки Рузы и Волоколамского направления, сдерживающим натиск противника.　

Поэтому генерал Панфилов загибает фланг по реке Руза, оставляя район Осташово как батальонный узел　сопротивления. Узел сопротивления, опорный пункт — такие понятия нам продиктовала Отечественная война. Наш новый Устав на основе опыта двухлетней войны требует теперь построить при обороне боевые порядки отдельными опорными пунктами, взводными, ротными и батальонными узлами сопротивления, обеспечив промежутки и стыки между частями и подразделениями огнем и инженерными сооружениями. Новый устав отказывается от линейной тактики. И мы сейчас не придерживаемся линейной тактики, а строим оборону опорными пунктами и узлами сопротивления. И вот в Осташове, как узловом пункте рокадных путей, генерал Панфилов организовал узел сопротивления, не обращая внимания направо и налево.　

Когда он организовал Осташовский узел сопротивления, я находился в деревне Васильево и 20«-го числа был вызван к нему. Эта встреча описывается во второй повести Бека. Со стороны Шаховской немецкая группировка прорывает фронт в направлении деревень Ханово, Юркина, Ярополец, следовательно, немец завершает обходный момент на Волоколамский большак, а по другим направлениям он боя не ведет. Зная эту обстановку, генерал Панфилов приходит к выводу, что немец будет воевать по большаку. Все проселочные дороги, все рубежи остаются вне внимания противника. Генерал Панфилов решает: нужно перестроить боевой порядок дивизии, нарушая линейную тактику. Сейчас здесь нам легче понять все, ведь прошло время и можно анализировать, а тогда, в ходе событий, чтобы прийти к такому выводу, нужны были прозорливость и ум.　

На всем протяжении фронта немцы ведут разведывательные действия отдельными группами, а не наступают. Мы тоже ведем разведки. Генерал Панфилов готовит свои полки для выполнения последующих задач на промежуточных рубежах. Это было между 18–22 октября.　

Немецкий генерал, встретив серьезное сопротивление в районе совхоза «Болычево», пересмотрел свое намерение «завтракать в Волоколамске, ужинать в Москве». Отказался от этого. А заставить такого противника призадуматься — это уже заслуга, это значит сказать — «открой глаза, не на того нарвался!».　

В районе Осташова батальон 1075-го стрелкового полка под командованием капитана Лысенко с 20 по 23 октября 1941 года ведет бои. Немцы же, овладев узловым пунктом Осташово, не продвигаются дальше, в течение трех дней пытаются перегрызть Осташовский узел. Батальон Лысенко ведет бои в окружении. Это первый случай проявления массового героизма в дивизии. Окружение батальона Лысенко было не только тактическое, а настоящее кольцевое окружение.　

Поясню, что окружение бывает оперативное, тактическое, огневое, или настоящее кольцо (тоже тактическое).　

Оперативное окружение — это когда противник захватил основной большак, лишив путей подвоза боеприпасов, питания и переброски резерва, рокадных путей. Оперативное окружение предполагает относительно большое пространство с крупными силами войск. 　

Тактическое окружение — это значит, противник захватывает все пути подвоза снабжения от корпусного или дивизионного пункта, от полка к батальону. Полк перерезан, нет путей для снабжения, то есть войска лишаются питания, переброски резервов и прочей связи с внешним миром, с соседями, с тылом. В тактическое окружение могут попасть дивизия, полк, батальон и роты.　

И последний вид окружения — огневое или, как мы его называем, кольцо.　

Из тактического и оперативного окружения можно выйти не приняв боя, но трудно прорвать кольцевое окружение.　

Окружение для окружающего не выгодно, оно требует больших сил. Для того чтобы уничтожить один батальон, занимающий круговую оборону, иногда требуется не менее дивизии. Поэтому ни один разумный командир не должен принимать решение на огневое окружение, так как это потеря времени на окружение небольшой силы. Эта ошибка для многих явилась роковой — они потеряли не только часть своих сил, но и время.　

Осташовский узел явился новой мыслью в военной практике, давшей многое для последующих боев дивизии. Опыт Осташово оказал нам громадную пользу. На выручку батальона Лысенко перебрасывается с левого фланга из 1073-го стрелкового полка 9-я рота лейтенанта Каюма Гарипова, учителя из Семипалатинска. Когда рота посылалась на выручку, то ставился вопрос о прорыве кольца. Панфилов хотел задержать противника на определенное время и решил, прорвав кольцо с двух сторон, вывести батальон из окружения. Но это не удалось. Гарипов повел своих солдат в атаку 21 октября 1941 года. Севернее района Осташово появились 60 танков противника. Рота героически сражалась с вражескими танками, нанося противнику ущерб. В этом бою геройски погиб лейтенант Гарипов. От роты осталось только шесть человек раненых и спасшихся. Геройски погиб Лысенко со своим батальоном.　

По несправедливости некоторых наших командиров действия батальона Лысенко и роты лейтенанта Каюма Гарипова остались неотмеченными. Наши дивизионные писатели почему-то тоже умолчали о героических подвигах батальона Лысенко и роты Гарипова. В своих выступлениях я всегда останавливаюсь на этих героях. Так велит мне моя солдатская совесть. Ведь я живой свидетель, они были моими товарищами по оружию, их действия я считаю верными. Генерал Панфилов тоже был доволен действиями этого батальона и роты.　

Безусловно, этот случай является в истории дивизии первым образцом массового героизма, оказавшим большое влияние на последующие бои. Поэтому неправы все те, кто считает подвиг 28 героев именно первым случаем борьбы с вражескими танками и первым случаем массового героизма.　

После серединской операции мы замечаем передвижение немецких сил на флангах дивизии. Противник решил расчленить дивизию пополам, но у него ничего не получилось и 20–21 октября он решает выйти на прямую дорогу.　

С целью заставить противника преждевременно развернуть свои силы, в район Житахи высылается отряд под командованием лейтенанта Донских, в район Кусакино — маленький отряд лейтенанта Брудного (так он назван в повести А. Бека). Задача их состояла в том, чтобы пропускать немецкие колонны, а потом огневым налетом расстраивать их и отскакивать назад. Бои Брудного и Донских характерны как первые бои из засады. Противник, ошеломленный огневым налетом, разворачивается, а впереди никого нет. В это время наши быстро отходят и снова — засада, немцы опять разворачиваются, наши отходят. В последних боях лейтенант Донских получил девять ранений. От Середы до Новлянского немцам пришлось пройти таким маршем четверо суток. Эту группировку противника мы держали действиями маленьких групп и заставляли воевать, по существу, впустую. Нападение маленьких групп заставило немцев развернуться и принять боевой порядок далеко от нашего основного рубежа. Противник развернул свои артиллерийские позиции в районе Житахи, Ситьково, приблизительно в четырех-пяти километрах от нашего переднего края. 22-го немцы ведут бои против Новлянской группировки, чтобы прорвать фронт и выйти на Новошурино. Бой завязался со 2-й ротой первого батальона 1073-го стрелкового полка, командир роты Севрюков (бывший бухгалтер Алма-Атинской табачной фабрики).　

Одновременно противник повел наступление на Черново. В 8 часов утра он начал артиллерийскую подготовку по району Новлянского. Немцы — большие специалисты играть на нервах противника: в воздухе висят самолеты, рвутся шрапнель, осколочные и фугасные снаряды, с воем летят мины, бризантные рвутся со свистом и треском, в воздухе — клубы черного дыма. Шрапнель при разрыве дает веер пуль и имеет воющий звук. Все эти зрительные и слуховые комбинации оказывают сильное моральное воздействие на людей.　

Артиллерийские подготовки обыкновенно бывают не более двух часов, а эту противник вел восемь часов. Нам сначала это было непонятно, а потом стало ясно, что цель была — уничтожить все живое, а потом идти маршем. Мы открыли огонь на правом фланге. Моим левым соседом был батальон майора Мешкова.　

Противник накапливается в лесу и готовится к атаке. В это время я узнаю, что лейтенант Севрюков тяжело ранен. Докладывает его ординарец — маленький, юркий татарин Муратов. Я приказал найти Краева и послать его во 2-ю роту, а сам поехал в Новлянское. От командного пункта до Новлянского дорога шла лесом, мне нужно было попасть туда, на наш наблюдательный пункт.　

Безусловно, я волновался. В лесу было еще терпимо, но по степи, на виду у противника, лететь на коне — самочувствие неважное. Но помог счастливый случай. Из Новлянского летит двуколка, за ней верховой — со мной повстречались у опушки леса. В двуколке сидел Кухаренко, командир батареи.　

— Куда? — спрашиваю,　

Я был возмущен бегством Кухаренко. И крикнул:　

— Назад!　

Он был легко ранен в лицо, но повернул двуколку. Гнев на Кухаренко помог мне победить свой страх; Подъехав к церкви, я поднялся на наблюдательный пункт вместе с Кухаренко. Телефонной связи не было, включили радио, подал команду на батарею «Огонь!» Оказывается, Кухаренко вел огонь по топоподготовке и смазал, снаряды рвутся далеко в стороне от противника. Я, как бывший артиллерист, это сразу увидел и даю команду бить правее. Это большая поправка. Два снаряда угодили прямо в немецкую группу (редкий счастливый случай в практике артстрельбы). Там создался переполох, а я очень обрадовался удачному попаданию и скомандовал: «Двадцать снарядов из каждого орудия!» Это уставом не разрешается, но я решил, что лучше обрушиться на противника сразу, а потом посмотреть, сколько останется немцев, ведь иначе нас перебьют. В бинокль увидел, что немцы поредели. Метрах в 50-ти летит немецкий самолет, а пилот грозит мне кулаком, я и выстрелил в него. Вот так в порыве гнева человек забывает об осторожности. Немец начал точный обстрел церкви. От снаряда погиб радист. Отдав команду, чтобы вели огонь через каждые пять минут по пять снарядов, спустился вниз и побежал на командный пункт роты, там встретил Муратова и Беловицкого.　

Командир роты был ранен. Мы двадцатью выстрелами из каждого орудия создали у немцев переполох. Взяв Беловицкого С собой, побежал в правофланговый окоп. Прибегаю, вижу Жалмухамеда Бозжанова, политрука пулеметной роты. Говорю: «Ты что здесь делаешь?» Оказывается, он пришел проверить свой взвод и, увидев, что командир роты ранен, принял командование на себя.　

Противник откатился назад. Видимо, он хотел здесь пройти, но нашими двадцатью выстрелами был накрыт.　Вечером немцы атаковали и прорвали фронт у Красной Горы. Там оборонялась 6-я рота 2-го батальона. Этот прорыв произошел 22 октября 1941 года двумя пехотными полками. Противник обходным маневром расчленил дивизию и полк пополам. Одну группу он послал на Козино, вторую на Чубиново — Лукьяново, третью на Новошурино и вышел ко мне в тыл на Новлянское. Для парирования удара у нас никаких резервов не было. В это же время он прорвал нашу оборону в районе Трулиси на участке капитана Мешкова и устремился на Волоколамск. Прорыв был совершен на участке дивизии в четырех местах.　

Полк полковника Капрова, остатки батальона капитана Мешкова по приказу отходят в направлении Спас- Рюховское. 2-й и 3-й батальоны 1073-го стрелкового полка майора Елина отходят в направлении Софатово — Крюково. Фронт не прорван только на участке 1077-го стрелкового полка майора Шехтмана, по существу, полк никаких боев не вел и оставался на своей позиции под угрозой тактического окружения. Поэтому ему приказано отходить в направлении Волоколамска через Большое и Малое Голоперово, Тимошино, Михайловку, Ивановское.　

Первый батальон 1073-го стрелкового полка в районе Новлянское — Васильево — Лазарево остается в окружении.　

Я собрал командиров рот и отдал приказ:　

«Занять круговую оборону, в целях экономии боеприпасов стрелять только наверняка, подпустив немцев ка 50—100 метров; пленных не брать, в плен не сдаваться. Стрелять до последнего патрона, а последний оставить для себя. Артиллерийские орудия должны вести стрельбу на картечь прямой наводкой, последним снарядом взорвать орудия и расчет. За всякое нарушение дисциплины и порядка, за неповиновение наказание — только расстрел. Никаких выговоров и взысканий не существует».　

В это время немецкие колонны двигаются на Волоколамск, в районе Спас-Рюховского идут бои. Этими боями руководит сам генерал Панфилов.　

24-го 1-й батальон 1073-го стрелкового полка выходит из окружения с боями и останавливается на привале в районе Иваново и совхоза имени Сталина в лесу. В это время по направлению Новошурино, Спас-Рюховское движется немецкая колонна, по 20–30 фрицев в каждой машине. Мы вводим в бой восемь орудий, восемь станковых пулеметов. И обрушиваемся огнем на немецкую колонну — это называется «прищемить хвост»… Дорога контролируется огнем для того, чтобы не дать противнику двигаться вперед.　

Внезапным огнем прямой наводкой восьми орудий, восьми пулеметов уничтожается почти до одного батальона противника в тылу, но так как это не дает движения вперед, немцы решили расправиться с нашей группой в районе Иваново, и 1-й батальон 1073-го стрелкового полка снова попадает в кольцо. Немцы атакуют. После отбития атак они оказываются в невыгодном положении: Спас-Рюховская дорога закрыта, держится под огнем. Были, конечно, жертвы и с нашей стороны, и со стороны немцев. Наше счастье заключалось в том, что лес был окружен болотистой местностью, танками подойти к нам было невозможно, и немцы могли оказать действие только живой силой…　

Воспользовавшись темнотой, батальон направился через Клишино на север Крюкова и Волоколамск. Те, кто двигается впереди, называются головной походной заставой (ГПЗ), те, кто охраняет фланги, подразделения, совершающие марши, называются БПЗ, те, кто охраняет тыл, называются тыловая застава или тыловое охранение.　

Встречались и безграмотные командиры. Движение было не по дороге. Командир первой стрелковой роты Филимонов Ефим Ефимович спутал направление, приняв маленькую ложбинку на деревню Миловани за дорогу на Клишино и уклонился на восток, выйдя прямо к противнику.　

Батальон вытянулся в колонну, колонна очутилась в Миловани. От ложбины до леса полтора километра, местность открытая, на виду у противника не пройдешь. Противник же думал, что мы ушли и двигает вперед колонну за колонной. А мы стоим от них в 500 метрах. Да! Вот так из-за безграмотности Филимонова было потеряно время. Мы хотели воспользоваться темнотой и уйти…　

Чтобы не быть расстрелянным, нужно было расстреливать самим, и погибнуть, не защищаясь, а нападая, надо было выбрать наименьшее зло. Как быть? Развернуть орудия, пулеметы — пусть они ведут бой?.. Но тут　нужно самое короткое время, вот если проскочить бегом — это очень хорошо, а отвоевывать силами 600 человек открытое пространство не так легко.　

Решил боевой порядок построить ромбом, не развертывая пулеметы, артиллерию в бой не вводить, вводить только винтовки. У нас наступление принято делать перебежками, — этого не делать, а идти умеренным шагом; прицельных выстрелов не производить, так как они будут задерживать темп движения. Первая рота в линию, вторая рота в линию, третья рота в линию, взвод связи, пулеметная рота в линию, артиллерия, обоз — в середине.　

Боевой порядок был построен в шеренгу. Что тут принимали во внимание? Массовый огонь и чувство немцев к самосохранению. Было приказано винтовки держать так, чтобы траектория полета пули не превышала рост человека, артиллерия, обоз боя не принимают, они двигаются в середине. Бозжанов и Рахимов были в углах ромба.　

Мы из лощины вышли и дали залп из всех винтовок в направлении колонны, которая идет по четыре. Первый залп был удачный, он буквально скосил врага. Шагая через трупы немцев, давя их колесами своей артиллерии и обоза, доканчивая раненых, мы прошли через реку вражеской крови. Дошли до леса. В это время девять танков противника бросились за нами вдогонку. Мы развернули два орудия, подбили два танка. Противник уничтожил два наших орудия, но обоз и пехота успели войти в лес. Наши жертвы — около 30 человек. Почти батальон немцев был раздавлен. Это один из эпизодов выхода из окружения. С боем отходят части, занимая промежуточные рубежи до Волоколамска.　

Танковая масса в 60–70 танков вела бой за Спас-Рюховское. Сюда генералом Рокоссовским были переброшены два противотанковых полка. Сорок танков противника были подбиты. Это первый случай, когда нашей дивизии придавалась противотанковая артиллерия.　

Генерал Панфилов организовал взаимодействие сил и стал руководить боем. Пехоты здесь было мало. Заслуга генерала Панфилова заключается в том, что он впервые руководил вводом в бой противотанковых полков, и под его руководством были подбиты 40 танков.　

Для того чтобы иметь более подробное представление о боях 8-й гвардейской дивизии под Москвой, рекомендую прочитать повести Бека — там даны и некоторые обобщения.　

27 октября 1941 года противник, сосредоточив силы, идущие по Осташовскому большаку в направлении Соколово, Шибаново, Крюково, в результате упорных двухсуточных боев, после жестокой авиационной бомбежки Волоколамска, занимает его. Вот тут против одной нашей дивизии действуют четыре дивизии противника. Бои за Волоколамск были по тому времени сильными боями. Волоколамск немцам обошелся дорого. Они потеряли больше половины тех сил, которые были у них здесь. Заняв Волоколамск, они дальше двигаться не смогли и вынуждены были занимать оборону фронтом на восток, не сумели развить успех, выдохлись.　

До 16 ноября 1941 года немцы вынуждены были обороняться, а заставить победителя 20 дней обороняться — это очень много значило в те дни 1941 года.　

Для Москвы, которая тогда находилась в «подкове» с севера и с юга, — это был уже большой выигрыш. Не только 20 дней, 20 часов тогда решали судьбу, даже два часа, а за 20 дней можно было перебросить целую армию. И эти 20 суток для нашего командования имели большое значение.　

В этом и заключается заслуга генерала Ивана Васильевича Панфилова и нашей дивизии, которой удалось перемолоть живую силу противника, обескровить и заставить его принять оборону и простоять 20 суток на этом участке. Вот почему в 1941 году и подняли так высоко 8-ю гвардейскую дивизию, как боевую и заслуженную на этом ответственном направлении на подступах к Москве…　

Наши занимают оборону: в районе Буйгорода, Авдотьино — 1077-й стрелковый полк Шехтмана, Ченцы занимает 690-й стрелковый полк, не входящий в нашу дивизию; Мыканино, Ядрово занимает 1073-й стрелковый полк майора Елина без одного батальона (об этом скажу дальше). Ядрово, Дубосеково и ряд других, включая станцию, занимает 1075-й стрелковый полк капитана Капрова. Таково положение сторон после занятия Волоколамска. Противник в обороне, и наши в обороне. 1-й батальон 1073-го стрелкового полка, занимая оборону на северо-западной окраине Волоколамска　(рабочий поселок, фабрика имени Ленина), остается в окружении. Выход из окружения описан во второй повести Бека.　

Приведу несколько эпизодов, свидетельствующих о значении личного примера командира для поддержания морального духа бойцов. Я стоял около ветеринарного пункта, в то время как мой батальон пошел в наступление. Немцы ведут сильный обстрел, но бойцы идут, некоторые падают. Вперед я послал своего старшего адъютанта с ординарцем и, когда узнал, что выступило последнее отделение, решил идти сам. И мы с Бозжановым пошли последними. Дорога метров 500, теперь нужно бежать, но я иду, подошли к лощине — опасность миновала. Подходим к следующему сборному пункту. И тут Бозжанов прочел мне целую лекцию, что заслуга командира не в том, чтоб умереть, а жить для того, чтобы сохранить своих людей. Но в данном случае надо было показать бойцам, что опасности нет, нужно было психологическое воздействие. Взвод снабжения, взвод связи отошли на север с другим батальоном полка, мы оказались без питания, и было уже не 600, а около 400 человек, сохранился и мой конь Лысанька. У Николая Митрофановича были папиросы и три сухаря. Он принес их мне, но ведь все хотят курить. Подхожу к солдатам, угощаю, но ни один не взял папиросы. Я тогда не придал никакого значения этому, а сейчас я понял, насколько наши бойцы были благородными.　

Батальон пошел дальше.　

Немало исколесил я со своим батальоном дорог. Оказывается, голод страшнее немца. Идем в тылу противника пять суток, все голодные. Попадаются отдельные батальоны, отдельные роты противника, иногда приходится принимать бой, хотя сильной необходимости в этом не было, но делали это, чтобы люди забыли о еде, чтобы воспользоваться фляжками немецких офицеров. На шестые сутки в одном месте сделали привал. Ко мне подошел бывший агроном Алма-Атинской селекционной станции: «Товарищ комбат, разрешите обратиться». Вид у него неряшливый. Я приказал отойти на десять шагов, привести себя в порядок. Он это проделал и, подойдя, сказал: «Хочу кушать». Накануне я хотел зарезать Лысаньку, но бойцы не дали. Я ему ответил, что если мое мясо съедобное, то режьте и ешьте. Он　смутился и ушел. Я вслед ему крикнул: «Передай всем так».　

В одном бою некоторые раненые остались без медпомощи, виновником был врач Красненко. Лейтенант Беликов в одном бою растерялся и совершенно не мог управлять взводом. Батальон раскис, прежде всего раскисли офицеры. Нет строгости и повелительной команды с их стороны.　

Я собрал офицеров, их было 36 человек, надо было принять какие-то меры.　

— За то, что оставил раненых на поле боя, военврач Красненко разжалован в рядовые. Старший санитар Киреев произведен в фельдшеры. За плохое руководство взводом во время боя лейтенант Беликов разжалован мною в рядовые. За хорошее руководство младший командир взвода Усик назначен командиром взвода.　

Смотрю, офицеры не очень довольны этим. Перешел к общей части своей речи.　

Красненко возмутился:　

— Я — лицо старшего начсостава, и вы не имеете права этого делать.　

— Ты прав, Красненко, но ты не знаешь, кто я такой.　

Офицеры недоумевающе смотрят на меня.　

— Я Председатель Президиума Верховного Совета, я Председатель Совета Народных Комиссаров, я Председатель Комитета Обороны, я Главный Прокурор СССР… Главнокомандующий всеми Вооруженными Силами СССР, понятно вам? Вы думаете, что я сошел с ума? Нет, я в своем уме. Я — командир, поэтому беру всю власть в свои руки. Оккупированная территория Советского Союза является океаном, и эти 350 метров, где мы сейчас стоим, являются островом. Кому принадлежит верховная власть, кто здесь Верховный Главнокомандующий? Конечно, я. Я имею право не только разжаловать, но и расстрелять. Прикажете мне вас сдать немцам? Нет, не выйдет. Голоду вас не сдам и немцам не сдам. Если через два-три дня мы не соединимся с нашими, то из пулемета всех вас скошу и сам застрелюсь. Ваши жены и дети будут благодарить меня.　

После всех этих резкостей потребовал еще, чтобы все подтянулись и взяли себя в руки…　

Подошли к деревне Пашково. В других деревнях　находились немцы, но эта деревня почему-то не была занята ими. Я спрашиваю, кто здесь остался — председатель, бригадир? Отвечают: есть Иван Петрович.　

Я попросил его подойти, он подходит и этак нагло говорит:　

— Что вам тут делать, ведь тут власть немецкая.　

А я ему в ответ:　

— Батальон идет по тылу противника, давно не ел. Тебе дается пять минут сроку, чтоб достать три коровы, зарезать их, собрать всех деревенских баб, чтобы они приготовили нам пищу. — Обращаюсь к Хасанову: — Хасанов, иди, проследи, чтобы все было, как надо.　

Через десять минут собралась вся деревня. Привели три коровы, я приказал их зарезать. Затем объяснил собравшимся, кто мы такие, что идем седьмые сутки, хотим отдохнуть. Из деревни никто не должен выходить, кто это сделает, будет расстрелян. Потом попросил, чтобы каждая хозяйка приготовила пищу на десять бойцов.　

Я был очень доволен поведением этих женщин.　

Два дня отдохнули, один день повоевали с немцами, а на следующий день ушли и присоединились к своим частям.　

Остановлюсь на некоторых деталях.　

После такой продолжительной голодовки от обильной пищи мой батальон заболел. Может быть, об этом и неприлично рассказывать, но это имело свои неприятные последствия. Я должен был задержаться еще на два дня. На ветеринарном пункте я нашел целую бутылку опиума, ко мне подошел Киреев, и я велел ему забрать этот опиум.　

Ко мне подходит Рахимов (он был просвещенный человек) и говорит:　

— Вот если бы был опиум, то можно было бы облегчить положение людей.　

Он ушел, а я начал лечить… Один солдат как-то особенно болезненно переживал свой недуг, и я дал ему разбавленное мной лекарство (полстакана воды на полстакана опиума). В это время пришел Рахимов, а я уже и сам намеревался принять такую порцию. Он мне и говорит:　

— Что же вы делаете, разве так можно, ведь этой бутылкой можно вылечить тысячи человек!..　

А опоздай Рахимов на несколько секунд, я был бы　в таком положении, как и тот солдат, который выпил лекарство моего изготовления. Правда, мы его отпоили молоком и спасли…　

Панфилов вызвал меня с докладом. Одной из его особенностей было умение выслушивать по-отечески. Уехал я от него часа в два ночи. После моего рассказа о лечении опиумом он смеялся до слез. С разжалованием тех двоих согласился… 14 ноября 1941 года меня вызывают на командный пункт, и командир дивизии ставит следующую задачу: занять оборону в районе деревни Горюны на Волоколамском шоссе, станции Матренино и отметки 235,1, протяженность восемь километров. Я пришел в ужас от того, что батальон занимает такой большой участок обороны.　

Отмечу еще одну особенность генерала Панфилова: он умел располагать к себе подчиненных, а ведь это нелегко. То, что я думал, я от него не скрывал и сказал:　

— Как же вы даете мне на восемь километров 400 человек?　

Он отвечает:　

— А вы не бойтесь, одну роту — в Горюны, одну — на станцию Матренино, одну на отметку 235,1.　

Тогда я не понимал, думал, что он распыляет силы, и спрашиваю:　

— Как же я буду управлять?　

Панфилов говорит:　

— Если командиры освоят задачу до конца, то управлять ими не потребуется.　

Но мне все-таки это дело не понравилось. Видимо, он прочел все на моем лице, остановил у дверей и сказал:　

— Мы здесь занимаем оборону, немец на днях прорвет ее, двух эшелонов у нас нет. Вы будете являться вторым эшелоном нашей дивизии. — Посмотрел на меня и говорит: — Вы знаете, ведь я жертвую вашим батальоном, продержитесь до двадцатого на рубеже Горюны — Матренино — отметка 235,1…　

Я был удивлен: немцы еще не пришли, а он ставит мне такую задачу, да еще говорит, что жертвует баг тальоном. Ведь не каждый командир так откровенен со своим подчиненным…　

15-го занимаем оборону. 16 ноября 1941 года немцы, сосредоточившись, приведя в порядок те силы, которые воевали за Волоколамск, мощным ударом прорывают фронт в трех местах: на правом фланге в районе Буйгорода идет жестокий бой с подразделениями 1077-го стрелкового полка майора Шехтмана, в районе Авдотьино прорван фронт на участке 690-го полка, основной удар нанесен в районе Ченцы, на левом фланге полка, второй основной удар, как обходный маневр, — в районе Дубосеково на участке 1075-го стрелкового полка. Это второй тур наступления немцев на Москву…　

17 ноября стало днем наиболее яркого проявления массового героизма солдатами и офицерами нашей дивизии. Справедливо называют подвиг 28-ми образцом героизма, но в тот день это было не единичным случаем. В этот же день на участке 1077-го полка, в районе деревни Строково 11 саперов ведут борьбу с 20 танками противника и героически погибают. В этот же день в районе деревни Мыканино 17 бесстрашных под командованием лейтенанта Угрюмова и политрука Георгиева ведут гранатный бой против 25 танков. Из 17 человек уцелело только двое, и они подбили восемь танков.　

Немцы вынуждены были повернуть назад.　

В районе деревни Ядрово, в тылу 2-го батальона 1073-го стрелкового полка младший лейтенант Ислам- кулов Мухаметкул и лейтенант Огуреев, случайно очутившись в тылу с 20 стрелками, отражают атаку батальона немецких автоматчиков. В этот же день в районе Дубосеково против 50 танков ведут борьбу под командованием Клочкова 28 бойцов 4-й роты старшего лейтенанта Гундиловича 1075-го полка полковника Капрова (Гундилович впоследствии погиб в чине майора). В этот же день массовый героизм проявили 80 стрелков командира Семена Краева, политрука Ахтана Хасанова, на станции Матренино 120 стрелков под командованием лейтенанта Филимонова Ефима Ефимовича и 90 стрелков под командованием лейтенанта Танкова в деревне Горюны на Волоколамском шоссе. Вот сколько случаев имели место 17 ноября 1941 года, а не только подвиг 28-ми.　

Если мужество каких-либо групп, подразделений или отдельных бойцов осталось неотмеченным, то это не делает чести командиру, руководству, значит, они не до конца выполнили свой долг. Было бы совершенно несправедливо и неумно, если бы мы успех всех героев целиком и полностью считали заслугой 28. Они были и есть — 28, и я до земли преклоняюсь перед их мужеством. Считаю его образцом массового героизма, но когда говорят, что они были единичны, это уже не делает чести дивизии. Вторая сторона дела — почему герои обязательно погибают, почему их не выручают? На самом деле были приняты все меры как со стороны генерала Панфилова, так и Капрова, Гундиловича, но все старания были безуспешными, потому что сила есть сила, и превосходство противника есть превосходство.　

Основой побед нашей дивизии против шести дивизий противника являлись хорошие боевые качества солдат и командиров и действия генерала Панфилова как руководителя. Массовый героизм был присущ бойцам не только в день 17 ноября, а везде и всюду.　

Что такое массовый героизм? Это борьба, техника, искусство ведения боя, поведение солдат и офицеров. Восемь человек не победят 80 никогда, сила все-таки есть сила, но, как гласит казахская поговорка, кулаком убьешь одного, умом — тысячи. Суворов говорил, что побеждают не числом, а уменьем.　

8-я дивизия вышла против шести немецких дивизий не кулаком, а умом офицеров и солдат своих, искусством ведения боя. В доказательство этого приведу характерный эпизод на станции Матренино.　

В 12 часов 16 ноября 20 немецких самолетов делают налет. Целый день до вечера противник ведет артиллерийскую подготовку. В это же время на отметке 235,1 немцы ведут артиллерийскую подготовку по 2-й роте. Я находился в Горюнах. 17 ноября авиация противника повторяет то же самое. Лейтенант Филимонов докладывает, что немцы накапливаются для атаки. А генерал Панфилов приказал до 20-го продержаться. Действительно, противник ведет жестокую артподготовку по кучке людей в 120 человек. Земля замерзла, укрытие вырыть трудно. Немцы же хотят во что бы то ни стало взять узловой пункт. Вижу, огневое преимущество на стороне противника, авиационное тоже. Приказано держаться до 20-го, но при таком соотношении сил останется жив кто-либо из этих 120 человек?　

Прихожу к убеждению, что до 20-го из этой роты никого в живых не останется. Следовательно, задача не　будет выполнена. Попробуем сделать так, как хочет противник. Он хочет взять Матренино — пусть берет. Вызываю Филимонова и приказываю бежать в беспорядке, в панике, со станции Матренино. Приказано бежать — беги. У моста в лощине — остановиться. Бойцы побежали врассыпную, в беспорядке. Как только наши побежали, немцы прекратили артиллерийскую стрельбу. Немецкий батальон, который был предназначен для атаки, занял станцию Матренино. Так как русские на их глазах побежали в панике, они даже не удосужились поставить часовых. Через 30–40 минут вызываю Филимонова и Бозжанова, приказываю:　

— Разделить людей на три группы и затем с криком «ура»! броситься на станцию Матренино с трех сторон.　

Филимонов удивился, но приказ есть приказ. 120 человек, стреляя на ходу, с криком «ура»! с трех сторон врываются на станцию Матренино. Немцы в панике побежали. Офицеры, даже угрожая пистолетом, не могут привести в порядок своих солдат. Немцы бегут. Наши расстреливают их. В результате боя было уничтожено 200 вражеских солдат и офицеров, захвачена штабная машина с документами.　

Хочу объяснить, почему я подробно останавливаюсь на действиях своего батальона. Потому, что я его знаю лучше и характерные примеры привожу из жизни своего батальона. Не надо думать, что я этим хочу сказать о себе, что я самовлюблен — это не так. Таких батальонов было в дивизии немало, были и лучшие батальоны.　

На отметке 235,1 немцы вели артиллерийскую подготовку. Краев по телефону спрашивает: «Что делать, немцы могут обойти?» Чего хочет здесь противник? Он хочет окружить эту группу и уничтожить ее. Будем делать так, как он хочет. Приказываю Краеву притвориться мертвыми, чтобы создать у немцев ложное впечатление. Немедленно прекращается наш огонь. Немцы тут же кончают артиллерийскую подготовку. Свертывается колонна и подходят восемь танков. Думая, что мост заминирован, экипаж трех передовых танков — девять человек — выходит осмотреть мост. В это время «мертвые» воскресают, поднимаются с криком «ура»! и 80 человек бросаются в контратаку против 400. Пулеметчик короткой очередью укладывает экипаж, осматривающий мост.　

В итоге уничтожено 150 немцев, захвачено одно　орудие, один трактор-тягач, 150 снарядов, три танка, штабная машина с документами.　

Угроза окружения не только предотвращается, но даже кончается победой…　

Немцы прорвали фронт. И через Дубосеково стремятся на Ядрово, Амельфино. Идет бой в Гусенево, на 1-й батальон 1073-го полка, со стороны Ядрово, Покровское, Матренино, Дубосеково наступает противник.　

К вечеру 17 ноября ко мне на КП являются командиры 1073-го стрелкового полка Елин, полковник Ка- пров, командир одного противотанкового полка в чине майора. В этот день я захваченные документы отправлял в штаб — четыре мешка бумаги.　

В 12 часов ночи меня к телефону вызывает генерал Панфилов и требует доложить обстановку. Я доложил. Тут же сообщил, что на моем командном пункте находятся полковник Капров и Елин. После моего доклада Панфилов мне приказывает: «Примите командование всей группой». Я еще раз пытаюсь ему доложить, что у меня на пункте имеется полковник, но генерал Панфилов сказал: «Примите вы».　

Бозжанов, видя, что я колеблюсь, говорит: «Ақсақал, өзiңiз басқарыңыз, бiздi ешкiмге тапсырмаңыз («Уважаемый, командуйте сами, не передавайте нас никому»). После разговора с ним вся моя нерешительность исчезла, я вернулся на КП и сказал, что генерал Панфилов приказал мне принять командование. Я отдал команду и стал командиром группы, но только в течение шести часов. В этих обстоятельствах мне очень понравилось поведение полковника Капрова, его большая выдержка, он беспрекословно подчинился приказу генерала Панфилова. Вот это умение повиноваться и есть положительная черта этого человека…　

Второй основной тактический замысел Панфилова — это отвлечение противника в сторону от основного его направления, от направления на Москву. Поэтому Панфилов отходил то вправо, то влево от большака, а противник вынужден был преследовать его. Цель этого маневра опять-таки заключалась в том, чтобы задержать противника и тем выиграть время…　

Дойдя до деревни Матренино, где оказались немцы, нам, чтобы перейти большак, пришлось принять бой. Остановлюсь на эпизоде перехода большака. Для того　чтобы немцам не дать возможности двигаться, Панфилов это место преградил, перерезав дорогу. Когда Панфилов занимал свою основную позицию, он не стремился к большаку, а обходил его. Противник вынужден был, чтобы обеспечить себе нормальное движение по большаку, отбросить на 5—10 километров части Красной Армии. Этим Панфилов отвлек противника в сторону, добился распыления его сил и проигрыша времени для немцев. Потом снова рывком он становился на пути противника. Здесь яркое проявление «спирали» Панфилова. Спиралью я это называю потому, что все бои Панфиловской дивизии под Москвой характерны тем, что она перерезала путь, отскакивала в сторону и увлекала за собой противника, отводила его километров на 10, потом рывком снова становилась на его пути, снова уходила. Такими маневрами силы противника распыляются, наши части снова выходят на большак. Это в настоящем смысле слова изматывание противника давало выигрыш во времени. Этот опыт сейчас применяется уже многими генералами и полковниками. В послевоенное время эта «спираль» войдет в военную историю, и я надеюсь, что авторство Панфилова будет признано.　

В районе деревень Голубцово, Авдотьино, Ефремово, Амельфино ведутся ожесточенные бои наших частей с противником. Тут находится 1-й батальон 1077 полка, в Амельфино — 1077-й полк. В этих районах велась очень упорная борьба, и бои там были исключительно кровопролитными.　

О месте гибели 11 саперов я уже сказал, когда говорил о боях в районе Строково… Там основным был 1-й батальон 1073-го полка. Двигаться по большаку невозможно — основная сила противника была на правой стороне большака и поэтому при выходе из окружения, когда наши части находились на правой стороне железной дороги, батальон отводится в обратную сторону, то есть на левую сторону, доходит до деревни Матренино. Горюны были уже сданы, и по Волоколамскому шоссе непрерывно двигались вперед колонна за колонной немцы. Что же делать?　

Мы расположились в одну линию вблизи шоссе, надо было выбрать момент для того, чтобы проскочить через проходящие по большаку немецкие колонны. Вдруг　проходит мотоцикл, за ним легковая машина, за ней грузовые с солдатами, а мы находились метрах в 25–30 от дороги. Мной было дано распоряжение пропустить первую легковую машину, за ней грузовые, а когда проходит последняя легковая машина, даю команду «Огонь!» Приказ открыть огонь был только по кузовам машин, в шоферов не стрелять. Расчет был на то, что они, охваченные ужасом, не останавливаясь, своих раненых и убитых быстро повезут дальше, а мы в это время проскочим через дорогу.　

Так и сделали. Последнюю легковую машину приказано было остановить, поэтому был взят на прицел и шофер и сидящий рядом с ним офицер. Остановить машину мы решили для того, чтобы захватить документы. Когда открыли огонь, легковая машина сразу остановилась. Два офицера спрыгнули, упали, шофер остался за рулем. Некоторые немцы после стрельбы спрыгнули с машин, но уже смертельно раненые. Шоферы в безумии погнали машины. Я крикнул вперед группе, чтобы рывком пробирались в лес.　

У нас было такое указание: убил немца, докажи это. Мало сказать я убил 10—.15 немцев, давай доказательства. Поэтому наши бойцы были приучены — убил немца, лезь к нему в карман и доставай документы. Это делалось потому, что на войне очень много выдумывают, как и на охоте; только прицелился, а говорит, уже убил, убил одного — говорит, что убил 10. Вот и было приказано — убил, доказывай документом…　

Я подал команду «вперед!», и мы рывком устремились туда, к трупам 50–60 немцев, которые спрыгнули с машин и были подстрелены. Я повернулся и кричу своим людям: возьмите документы. В это время я находился как раз около убитого офицера из легковой машины. Думаю, наверное, у него никто не успел взять документы. Нет, смотрю, клапан кармана открыт. Немец — белобрысый, на руке след от часов. Кто ж это успел? Тут подошел Бозжанов, мы забрали из машины радиостанцию. Это была штабная машина, взяли документы, противотанковой гранатой взорвали машину и ушли в лес.　

Остановились на привал. Начальник штаба батальона Рахимов попросился осмотреть местность, я говорю: «Иди, осматривай.» Он пошел со своим ординарцем. Мы　сидим, курим. Взвод лейтенанта Буранаевского был поставлен для прикрытия со стороны большака, чтобы немец не застал врасплох. Вот мы сидим, разговариваем, курим… Вдруг взвод Буранаевского с криками «Немцы, немцы!» побежал.　

Я ничего не успел сказать, как весь мой батальон побежал. Эти мужественные люди, которые четыре дня дрались в окружении, побежали в панике, в беспорядке. Бросили две противотанковые пушки, которые с большими трудностями вывели из окружения.　

У меня мелькнула мысль: как же так, четыре раза выходили из окружения, из-за этих пушек мы всегда терпели неприятности. Не хотелось их бросать, а они по тропе не проходят, приходилось искать пути; задерживаться, выносить на плечах. Единственная мысль, которая пришла мне в голову: неужели все пропало?　

Помните слова Панфилова: жертвенный батальон? А батальон наш уцелел. И вот — немцы, а солдаты бегут. Я словно оцепенел. Смотрю, действительно, одна танкетка и около 20 немцев идут на расстоянии 100–150 метров. Был у меня такой момент отупления, когда я не мог отдать ни команды, ни распоряжение. Мной овладела единственная мысль — неужели все пропало? Вдруг слышу голос Федора Дмитриевича Толстунова, политработника:　

— Смотрите на своего командира, на комбата, — кричал он, — он остался один, а вы все бежите! Как вам не стыдно, назад!　

Этот голос дошел до бойцов. Дальше, слышу, мимо меня пули свистят, вот тут весь батальон повернул назад. Слышу команду Филимонова, потом бойцы устремились на противника. Я все еще не могу прийти в себя. По существу, это была паника. Но вот, что значит воздействовать на совесть солдата, как это сделал Толстунов. Я обязан Толстунову, который прекратил панику и повернул людей обратно. Это был мужественный поступок. А я остался один, когда все побежали. Правда, после этого эпизода бойцы приписывали мне отвагу и мужество, но я этого не признавал за собой. Отваги не было, а была настоящая растерянность, я лишился чувств, дара речи и движения, но этот случай характерен в смысле личного примера. Отсюда видно, как можно мгновенно нагнать панику и как ее можно мгновенно　пресечь. Вот почему я утверждаю, что чувство страха постоянно сопровождает солдат. Мне часто задавали вопросы, правда ли, что человек, прошедший много боев, превращается как бы в бесстрашного. Чувство страха преследует бойца постоянно, и в каждом бою страх неизбежен. Мой батальон прошел много боев, был в окружении четыре раза, и все-таки люди после многих боев оказались неспособными преодолеть страх. Поэтому я не согласен с тем, что бывалому солдату неприсуще чувство страха. Имея боевой опыт, можно только иначе пережить, легче преодолеть это чувство страха, но бесстрашного солдата в абсолютном смысле слова найти невозможно. Бесстрашие бывалого солдата — в его опыте.　

Рахимов не вернулся, может быть, попал в плен, может быть, его убили, но потерять такого выдержанного, умного, хладнокровного начальника штаба для командира большое горе, тем более в тылу противника. Я, расстроенный потерей Рахимова, бегством батальона, назначил лейтенанта Буранаевского в головной дозор, а он вместо того, чтобы пойти на северо-восток, удалился на северо-запад. Я не командир отделения и не должен идти в головной дозор, а обязан командовать батальоном, но впоследствии мне самому пришлось идти вместо этого дозора и дозорного.　

Я стремился в деревню Гусенево, думая, что там штаб дивизии. Подходим. Гусенево горит, и непонятно — немцы там или наши. Мы остановились на дороге. Решили разведать. Батальон остался на дороге, в охрану послали одно отделение в 12' человек под командованием сержанта Гапоненко, украинца. Разведчики не возвращаются, местность открытая. Слышу, с одной стороны гул моторов, с другой стороны гул моторов, значит, кругом немцы. Оказывается, остановились мы на развилке дороги. Поскольку разведчики не вернулись, начальника штаба своего я потерял, решаю сам проверить, как наши правый и левый дозоры выполняют свои обязанности, так как от их бдительности зависела сейчас сохранность батальона. Пошел проверить, что же делает отделение Гапоненко. Смотрю, все они у большого дуба спрятались и сидят, как цыплята в гнезде, вместо того, чтобы охранять батальон.　

Я скомандовал «Становись!» и говорю:　

— Расстреляю всех как предателей!　

Бойцы ни слова в ответ, стоят бледные, все выравнялись (это уже говорит о признании вины и покорности солдата). Когда я объявил, что расстреляю всех, Гапоненко стал просить не расстреливать. Я выстрелил в Гапоненко, он присел, но тут же приподнялся и говорит:　

— Не надо расстреливать всех.　

Я подумал, что я его ранил и опять выстрелил. В это время разум мне подсказал, ведь он просит о пощаде не для себя.　

Два раза я стрелял в него на таком близком расстоянии и не попал. Ну, говорю, значит тебе жить положено. Встань, занимай свое место.　

Потом этот же Гапоненко три раза спасал меня в бою. Я этому тогда не придавал значения. Но после, когда я о нем думал, я понимал, что это самый благороднейший человек из всех тех, с кем я встречался. Такого справедливого солдата, такого сына способна была родить наша прекрасная Украина. Он мог бы в отместку не раз пустить мне пулю в затылок, но он осознал, что в то время, когда хотел расстрелять его, я был прав. И то, что он просил пощады не для себя, а только для отделения, тоже характеризует его как благороднейшего человека. Поэтому я могу утверждать, что когда наказание справедливо, солдаты не обижаются и не мстят.　

В книге вы встретите несколько подтверждений моей формулировке, что осмысленная, заслуженная, справедливая, беспощадная строгость к солдату никогда его не обижает, она необходима, гуманна и человечна. Справедливость — талисман — и его должен носить в себе каждый командир и солдат. Только силою справедливости справедливые бывают справедливыми. В этом смысле Гапоненко является одним из моих учителей. Я до сих пор краснею за свои выстрелы по нему, как проявление моей горячности и невыдержанности, Но этот урок в дальнейшем помог мне обуздывать себя…　

Я намеревался встретить свои части в деревне Гусенево и Колпаки, но они уже отошли. Нас застал вечер.　

Деревня Ново-Покровское является узловым пунктом четырех шоссейных и железной дороги. И генерал Панфилов стремился опередить противника в этом узле. Но я об этом не знал, так. как связи у нас не было. По　бездорожью нам двигаться было нельзя, у нас было две пушки, поэтому двигались мы по тропам и просекам. 23-го числа мы вышли на первый фланг дивизии в районе севернее Колпаки.　

Встречаю командира 3-го батальона 1077-го полка старшего лейтенанта Ковалева. От него узнаю, что 18 ноября нам было присвоено звание Гвардейской дивизии. Дивизия была переименована в 8-ю гвардейскую, награждена орденом Красного Знамени. Узнал я и третью, уже печальную новость, что в районе деревни Гусенево погиб генерал Панфилов…　

До штаба дивизии нам оставалось километров 15. Мы четвертые сутки двигаемся, голодные. Я попросил Ковалева нас накормить, но у него ничего не оказалось. Одно дело накормить одного человека, другое — батальон. Хотя батальон к тому времени значительно поредел, но накормить было трудно. Был сильный мороз, и голод ощущался еще сильнее. Когда руки и ноги мерзнут, это еще терпимо, но когда замерзают внутренности, это уже плохо. Когда идешь — ничего, а остановишься — ощущение такое, будто замерзает весь организм, чувствуешь, что именно внутри мерзнешь.　

Мы дошли до штаба дивизии. Командование дивизией принял полковник Шелудько. Захожу в штаб. Знаете, когда командир слишком популярен и его очень любят, то потеря его вносит расстройство в работу. В штабе дивизии бестолковая беготня, люди сами не свои. Да и начальник новый, так что штаб дивизии я не узнал. Тут же в штабе полковник Серебряков мне сообщил, что когда Панфилов узнал, что наш батальон находится в бедственном положении, он приказал полковнику Капрову разыскать нас любой ценой. Поэтому в тыл противника, в район Матренино и Горюны была послана рота. Я рассказываю об этом потому, что хочу подчеркнуть еще раз личность генерала Панфилова. Это характеризует его и как человека, и как генерала, не бросающего своих людей. В архиве штаба дивизии есть специальное письмо-распоряжение Панфилова…　

По прибытии в штаб я получил приказание написать рапорт о результатах боев. Рапорт написал, он находится в архиве 8-й гвардейской дивизии. При этом рапорте есть личная записка Панфилова, которую я по глупости　отдал в штаб дивизии. Там говорится: «В 2 часа ночи, 17 ноября, т. Момыш-улы. Ваше донесение получил, вашей работой все довольны. Желаю успеха, передайте всем бойцам мои лучшие пожелания». Эта записка случайно сохранилась у меня в блокноте, и я ее сдал в штаб дивизии. Дальше он писал об обстановке, расположении батальонов, расстановке сил. Этот документ является также характерным, потому что вот генерал, а нашел время написать командиру батальона или старшему лейтенанту записку во время боя.　

Рапорт я передал адъютанту Шелудько. Полковник Шелудько принял мой рапорт и приказал идти в распоряжение командира полка Елина, который находился в 16 километрах. Пока я писал рапорт, получал назначение, люди стояли в лесу замерзшие и голодные. В этот день я узнал, что Рахимову и Филимонову присвоено звание старшего лейтенанта. Построил я своих бойцов и устроил, если можно так выразиться, «митинг». Поздравил бойцов с награждением, сообщил, что командование довольно нашими действиями, перед строем вывел двух лейтенантов, приказал обращаться к ним как к старшим лейтенантам.　

Растроганные всем этим и тем, что нас считали погибшими, а мы все же вышли к своим, солдаты испытывали радость и гордость, и куда только девалась их усталость!　

Дальше события развивались так: в районе Ново-Покровского вели оборонительные бои 1075-й, 1073-й и 1077-й полк. Упорные бои шли за деревни Рыбушки, Устиново и Ново-Покровское. Это был замысел Панфилова. Бои вел полковник Шелудько. В этом месте немцы были как раз три дня прикованы к узловому пункту.　

В Ново-Покровском полковник Шелудько провел неплохой бой. Но тут немцы начали отступать. 21 числа авиация противника бомбила деревни Деньково, Ново-Покровское, Устиново, Рыбушки; резервные части главного командования занимают рубежи по Истринскому водохранилищу, городу Истра, прикрывая свои части по берегу водохранилища.　

23 ноября 1941 года 1073-й полк занимает Рождественку, Пятницу, Лопатино, Трусово; 1075-й полк — Раково, Стариково, примыкая правым флангом к генералу Доватору, который стремится закрыть Ленинградское　шоссе и железную дорогу, так как немцам оставалось только в этом направлении наступать на Москву. Задача немецкого командования была — оставить все эти группы в окружении, чтобы окружить группу Доватора и 1077-й полк.　

Заслуга группы Доватора заключается в том, что она южнее города Солнечногорска прикрыла правый фланг — железную дорогу и вторую шоссейную дорогу, по которой немцы стремились на юг, предотвратив окружение всей группировки Истринского водохранилища и города Истра.　

26 ноября, в 6 часов утра, мне сказали, что меня срочно вызывают в штаб дивизии. Я прибыл в штаб дивизии, который находился в Соколово. Вызвал меня командир дивизии и говорит: «Вы командир неплохой — доказали это в боях, а как вы посмотрите на то, что мы назначим вас командиром полка?» Я говорю: «Товарищ полковник, я командовать полком не смогу, я не пехотинец, а артиллерист». Но полковник Шелудько уже вызывает машину и везет меня в штаб армии.　

Приехали мы к командующему 16-й армии товаришу Рокоссовскому. Подхожу к кабинету, открываю дверь, докладываю: «Старший лейтенант Момыш-улы явился». Рокоссовский встает, идет мне навстречу, подает руку и говорит:　

— Ну, товарищ Момыш-улы, не могу сказать, что вы единственный старший лейтенант в Красной Армии, который будет командовать полком, но в моей армии вы единственный, поздравляю. О вас мне говорили. Желаю успеха.　

Я ничего не мог ответить. Поворачиваюсь и ухожу.　

Вот так в звании старшего лейтенанта я стал командовать стрелковым полком.　

Получаю предписание и являюсь в свой полк. Прибыл в Трусово в 12 часов дня, передаю распоряжение майору Елину. Он прочел и говорит:　

— Ну, хорошо, приступайте.　

Потом вызвал начальника штаба и говорит ему:　

— Передаю командование товарищу Момыш-улы, доложите ему все. А меня вызывают в штаб дивизии.　

И уехал.　

В это время полковник Шелудько прислал нам с разных пунктов человек 400 окруженцев, как пополнение. У нас в резерве был старший лейтенант Жуков. Я говорю ему, формируйте батальон. Будете командиром 3-го батальона. Только успел сказать, как застрочили пулеметы, справа и слева немцы. Нарадение на командный пункт. Начальник штаба, который был у меня с докладом, все собрал и поспешно вышел. Посмотрел на улицу — и там паника. Штаба нет, люди новые, только пришли. Вижу, и они побежали из деревни. От Трусово до Соколово маленький лесок. Думаю, там их остановим и удержим. В Соколово я нашел Жукова. 1-й батальон находился в Полежайке, больше никого не было. Жуков только подошел к окраине деревни (ему я поручил организовать оборону левого фланга, сам взял правый). В это время стали обстреливать край деревни. В течение восьми часов я организовал оборону деревни Соколово, поставил заградительный отряд и приказал никого не пропускать, кто бы то ни был — рядовой или офицер. Неповинующихся и бегущих расстреливать…　

В 8 часов вечера ко мне является политрук Толстунов. Оказывается, когда вся эта группа побежала, он из роты связи сколотил 17 человек и вел бои. В строю среди них оказался мой старый боец-пулеметчик Блоха, украинец.　

Я говорю Толстунову:　

— Федя, назначаю вас командовать левым крылом обороны.　

С 8-ми часов вечера немцы пошли в наступление на Соколово, многие не выдержали их натиска. В этом бою Блоха был ранен, был ранен в руку и Толстунов.　

Разведка доносит, что противник подвозит много боеприпасов и разгружает в районе Лопотово. Надо было найти какой-нибудь выход, чтобы немцы пустили припасы в расход. 28 ноября вызываю Исламкулова, Краева, Рахимова, Бозжанова, Жукова, каждому даю по одному ручному пулемету и по одному 82-х калиберному миномету. Задача такая: эти пять групп занимают назначенные им позиции и по сигналу одновременно со всех сторон открывают огонь по противнику. Через каждую минуту они бросают по одной мине. Постреляли, потом отдохнули с полчаса и снова начинают. На рассвете вернуться обратно. Разъяснил приказание. Спрашиваю: понятно? Понятно.　

И вот в 12 часов ночи начинается круговой обстрел немцев, со всех сторон летят красные, зеленые, желтые ракеты. Немцы в замешательстве, что такое? Никогда русские ракет не бросали, теперь появляются, отовсюду стреляют минометы, строчат пулеметы. Физическое воздействие тут было незначительное. У нас была цель заставить немцев подумать, что случилось что-то непредвиденное, что к утру готовится наступление. К этому времени немцы развертывают батареи, и в два часа ночи я слышу бешеный артиллерийский огонь на все четыре стороны. Меня спрашивают, теперь можно отойти? Нет, ждите до рассвета.　

Вот так до утра немцы стреляли, и мы стреляли. По моим подсчетам, противник израсходовал до трех тысяч снарядов. Этого мне как раз и надо было. Не сразу немцы разобрались в чем дело и истратили впустую около тысячи снарядов, но потом они послали разведку во все направления и стали экономнее расходовать боеприпасы. В таком положении немецкий батальон мы продержали двое суток, до 30 ноября…　

В деревне Соколово были склады ваты, мы там укрывались до 30 ноября, вата белая и снег белый, эта маскировка нам была кстати: и пуля не берет, и тепло.　

30 ноября в 10 часов утра противник 30 бомбардировщиками подвергает жестокой бомбежке деревню Соколово, пускает в ход два танковых батальона и один пехотный полк. После этого мы Соколово сдали. Когда я вышел оттуда, встретил полковника Шелудько. Он отметил, что мы, мол, сдали деревню Соколово. Но я на это сказал ему, что не так уж плохо, что с 200 бойцами мы продержались четыре дня против двух танковых батальонов, одного пехотного полка и 30 бомбардировщиков. Я очень доволен своими бойцами…　

Помню еще один трагический момент. Когда мы отошли от Соколово, тут есть деревня Марьино, в направлении совхоза «Дедешино» и дома отдыха «Агадышево». После того, как немцы выбили нас из Соколово, они устремились по этому шоссе с тем, чтобы выйти на Ленинградское шоссе. Мы оказались в районе Тебеньки и Паладино. Я отозвал своих бойцов и решил их вывести. Тут дорога через Паладино выходила на совхоз «Дедешино». Если немцы опередят нас и займут совхоз «Дедешино», мы окажемся в окружении.　

Веду свой полк в лес. Встречаем 1075-й полк под командованием майора Старикова. Присоединяются к нам командир отдельного минометного батальона с 27 минометами, пеший эскадрон, то есть кавалеристы, потерявшие своих лошадей, человек 120, под командованием одного капитана. Всего собралось около двух-трех тысяч человек. Пять раз я выходил из окружения, у меня уже есть опыт. Тут смотрю, как бы не попасть опять в окружение. Но когда такое положение — разные части, разные подразделения, нет единого начальника, это очень трудно. Вы представляете себе, какая каша заварилась!　

Вот тут Логвиненко сделал большое дело. В эту серьезную минуту он не растерялся. Предложил поручить командование одному человеку. Но кому? Логвиненко предложил: тут три полковника, три майора, капитаны, давай соберем командный состав, пусть решают, что делать, как командовать этой толпой.　

Он собрал весь старший начсостав, обрисовал наше сложное положение и говорит:　

— Старшего командира нет. Я собрал вас, чтобы спросить: кто примет командование всей группой и возьмется вывести бойцов из этого полукольца.　

Все молчат.　

— А как ты думаешь, товарищ старший лейтенант? — обратился он ко мне.　

Я говорю:　

— Принимаю командование всей группой на себя.　

Пока они все думали и молчали, он говорит:　

— Выбирай комиссара.　

Я, не задумываясь, отвечаю:　

— Комиссаром прошу Логвиненко.　

Он согласился.　

Это было исключительно верное и умное решение и спасением этой группы мы обязаны Логвиненко. За это ему слава и честь.　

Справедливость требует отметить это.　

Когда я принял командование группой, в ней было около 4000 человек. Я собрал командиров и объявил:　

— Товарищи, мы здесь находимся в опасности окружения. Возможно, что той дорогой, которой мы хотели пройти, придется проходить с боями. Исходя из этого, я решил принять командование на себя, взять　вывод группы из окружения на себя. Представляюсь: командир 1073-го гвардейского стрелкового полка, старший лейтенант Момыш-улы.　

На промежуточных боях от Соколово в районе деревень Демьянское, Красная Горушка останавливаться не буду. Подробности даны в повести Бека. В районе, где проходит Ленинградское шоссе, очень много дачных мест, рабочих поселков, домов отдыха. И вот эти дачи нам все путали, потому что на топографические карты они не нанесены. До войны мы здесь не предполагали вести бои, карта района была сделана в… 1929 году, а рекогносцировка чуть ли не дореволюционного периода.　

Уметь взять указанный курс, занять позицию частями — дело нелегкое, это зависит от способности командира, его умения ориентироваться, от хорошего знания топографии. А эти дачи, дома отдыха путали нас, мы принимали их за населенные пункты.　

Здесь есть рабочий поселок южнее Говорово, северо-западнее Матушкино и тут занимал оборону мой полк, соседом справа был 1077-й полк, слева — 1075-й.　

Поступило боевое распоряжение, приказ из штаба дивизии, в котором отход был намечен через Матушкино, Алабушево; занять оборону, по военно-топографическим понятиям, по западной окраине деревни, а на самом деле станцию — населенный пункт Крюково. Прежде чем принять какое-нибудь решение, командир должен тщательно изучить местность по карте.　

Моим адъютантом был лейтенант Сулима, высокий сероглазый украинец, молодой, честный, воспитанный, культурный. Адъютант, если он толковый и работоспособный — хороший помощник. Адъютант должен с полуслова понимать командира, создать обстановку для плодотворной работы, регулировать режим времени своего командира. Единственным таким адъютантом у меня был Сулима, до него и после него я уже не имел настоящего адъютанта. Когда командир думал над каким-либо решением, Сулима сам не мешал ему и другим не позволял этого делать. Это сможет сделать не всякий. Многие из наших молодых военных понимали　свои обязанности не так. Многие адъютанты понимают свои обязанности как лакейские — это неверно. К тому же Сулима был очень смелым и храбрым солдатом.　

Когда я изучал по карте направление на Крюково, на моей карте в правом углу мне все виделось черное пятно. Циркулем отмерил расстояние, мы находились в 30 километрах от Москвы. Изучая местность от Крюково, нужно было предусмотреть все направления. Командир, который изучает местность только в одном направлении, ошибается. Надо продумать варианты разносторонне и глубоко и только тогда принимать решение.　

Мы отступали. Сам собой напрашивался вопрос: удержимся ли мы в Крюково? Если нет, то в каких пунктах сможем снова укрепиться? Если не удержимся в Крюкове, то остановка должна быть только в Москве… Вы все знаете, какое положение было в этот момент в Москве. Она была под бомбежкой.　

С батальоном я провел 2? боев, с полком — 13. В результате последних боев полк уже не был полком — это была маленькая боевая группа мужественных людей, закаленных в сражениях, численностью не больше батальона, а называлась полком, и требования к ней предъявлялись, как к полку. Ну что же! Повоюем в Крюково, подойдем к Москве не больше чем с ротой, по всей вероятности.　

Я изучал карту, в это время многие пытались ко мне попасть, но адъютант их не пускал. А карта города Москвы, где мы могли бы воевать после отступления из Крюково, представлялась мне черным пятном, пятном позора. Решив не участвовать в позорных боях на улицах Москвы, я вырезал из своей карты участок Москвы и отдал эту часть адъютанту, приказав ее сжечь. Карту с изъятым участком Москвы, датированную 31 числом, можно найти в архиве 19-го гвардейского полка.　

Мною было решено дальше Крюково не идти, поэтому не было надобности иметь эту карту, тем более, что это черное пятно раздражало. Молча сели верхом, догнали полк и 31 ноября заняли Крюково, его западную окраину. Я собрал всех командиров подразделений, объявил, что ни одному честному офицеру, командиру и солдату дальше Крюково я идти не разрешаю.　

В этот день я впервые увидел наш самолет. В этот же день, закончив рекогносцировку, определив район, я отдал приказ, о содержании которого уже говорил.　

Слышу шум самолетов. Смотрю, красные крылья со звездочкой, мы никогда их не встречали, никогда соколы-авиаторы нас не поддерживали и вдруг появляются. Сердце радуется. И… о ужас! Наше звено начинает нас же бомбить! Видимо, командиру звена было поручено идти навстречу и бомбить немецкую часть, чтобы дать нам возможность закрепиться на рубеже. А он принял нас за немцев…　

Вот эта топографическая безграмотность командира авиации и заставила его бомбить мои батальоны, приняв их за немецкие. Я от этого чуть с ума не сошел. К счастью, не очень метко бомбили. Так произошло мое первое знакомство с нашими авиаторами.　

«Сюрпризы» на этом не кончились. Нас еще начала обстреливать артиллерия. Как потом выяснилось, там оказался дивизион артиллерии «Катюш», как их тогда называли. Впоследствии мы встретились с командиром дивизиона и он рассказал, что дивизион должен был дать заградительный огонь, чтобы не пустить немцев к Крюкову. А связи у нас с ними не было.　

Вот почему сейчас все приказы Верховного Главнокомандования направлены на то, чтобы войска имели взаимодействие, связь. Это особо подчеркивается. В то время связи у нас не было, поэтому в один день произошли два таких неприятных случая. Но снова, к счастью, удар оказался не точным, только нагнали нам страху, да крепко нагнали. Потом мы отошли на КП. КП был севернее Ново-Малино. Правым соседом остается 1077-й полк, занимает Матушкино и Алабушево, левый сосед — 1075-й полк.　

1-го декабря, на рассвете, у правого соседа, в районе Алабушево идет жестокий бой. Это был сильный бой. Тут враг применил авиационную бомбежку. В этот же день на западной окраине Крюково также идет бой. Противник ставит задачу: овладеть железнодорожной станцией Крюково, обходным маневром через Алабушево выйти на Ржавки — Матушкино, то есть на Ленинградское шоссе.　

Нам удается остановить немцев в первый день. На второй день в Крюково идет шестичасовой уличный бой,　на третий день — 12-ти часовой непрерывный уличный бой уже в центре. Четвертый день на восточной окраине ведутся жестокие уличные бои в течение 18-ти часов. О том, что происходило на правом и левом фланге, у соседей, говорить не буду, ограничусь только действиями своего полка.　

1-м батальоном командовал Мухаметкул Исламкулов, 2-м батальоном — капитан Вехов, 3-м батальоном — капитан Жуков, начальником штаба был майор Демидович. Когда остановились, я узнаю, что во время боя в Со- колово, когда нас там разбили, оказалось, нас покинули наши собственные полковые тыловые части… Они во главе с моим помощником Кравчуком, доктором Ильей Ивановичем Гречишкиным и ветврачом Грязиным решили, что бои будут в Москве и ушли к ней… Надо накормить людей, одеть, нужны боеприпасы, нужны санитары, врачи, а их никого нет. Помощником начальника штаба был лейтенант Иван Данилович Курганский. Я ему приказал во что бы то ни стало найти тыл. Он уехал.　

Представляете, каким тяжелым было наше положение! После тяжелых непрерывных' боев люди кровью обливаются, много раненых, а мы остались без врачебной помощи. Был у нас один военфельдшер, старик Кирев и санитарка Вера. И вот санитарка и фельдшер были докторами и санитарами, оказывали помощь раненым, вытаскивали бойцов с поля боя, всю тяжесть боев вынесли на себе. Где-то за Москвой Иван Данилович нашел моих тыловых работников. Они накануне получили зимнее обмундирование. Привел он их, и вот они сидят, ждут меня. В комнате жарко, с них, в полушубках-то, пар валил. Тут меня такое зло взяло! Я обратился к доктору. Он был добрейший человек, но в эту минуту я его прямо-таки ненавидел. Вгорячах накричал на него, пристыдил:　

— Где у вас врачи, где санитары? Тут люди кровью обливаются, несколько боев выдержали и каких боев! А помощи врачебной нет! Как же так?　

— Да мы, товарищ командир, думали, что вы туда же пошли, а получилось вон какое дело…　

— Раз вы не сумели организовать санитарную помощь, эвакуацию раненых, заставить своих подчиненных слушаться себя, будете работать сами за них. Забирайте　свою санитарную сумку и идите выносить раненых с поля боя. Вы сейчас и врач, и санитар.　

И вот Илья Иванович сам выносит раненых, пока не организовал санитаров. Видимо, его совесть замучила, потому что он буквально лез в огонь. Впоследствии я представил его к награде.　

В том полку, где было много раненых, Илья Иванович превзошел себя, он работал не только как врач, но и как организатор, оказал нам большую помощь. Сейчас Гречишкин — начальник санитарной службы нашей дивизии, очень хороший боевой врач, всеми нами уважаемый, закалился, приобрел большой опыт.　

Я дал задание, под личную ответственность помощника комполка, всем начальникам: обозно-вещевого　снабжения, боевого питания, продовольственного снабжения, санитарной службы. Это было в час ночи. Я приказал, чтобы к 6 часам утра было по три литра водки, по пять килограммов колбасы, по 200 штук патронов на бойца и чтобы были полушубки, валенки. Мне надо было испытать этих людей, ведь они бежали от опасности.　

Они уехали. Ровно в 6 часов утра было все. Как они это сделали, уж не знаю, но сделали.　

Затем я приказал начальникам боепитания, продовольственного, обозно-вещевого снабжения взять все припасы и раздать бойцам собственноручно. Они честно обошли передовую. Наладили снабжение, хотя и под принуждением.　

И такие трудности были в боях.　

Не останавливаясь на подробностях боев за Крюково, я расскажу один эпизод и перейду к фронту под Москвой.　

5 декабря силы противника превосходили наши, он стремился вперед, но благодаря упорству наших бойцов)не мог продвинуться. К этому времени у меня в полку осталось очень мало людей, оставшихся бойцов надо было как-то подбодрить, я имею в виду психологическое воздействие на бойца: раз командир есть, опасность меньше. Надо было посмотреть своими собственными глазами и еще раз проверить, какое количество людей в дивизии осталось. Их было сначала 500 человек. Дивизией командовал генерал-майор Ревякин. Он принял командование дивизией, когда та была совсем потрепанной. Это было как раз в тот момент, когда мы Подходили к Крюково.　

Мы с комиссаром пошли обходить первую линию. Пошел я на наблюдательный пункт, но обхода не закончил, так как был ранен в позвоночник, но отправиться в госпиталь не захотел.　

С самого начала организации обороны я отдал приказ, что полк вместе со своим штабом и во главе с командиром полка или погибнет, или удержит свои позиции, дальше Крюково пути нет. Полк находился в самом критическом положении. Людей мало, противник все теснит и теснит, и мне эвакуироваться было бы нечестно, это значило бы не сдержать свое слово. Мало ли было командиров и бойцов, которые, будучи ранеными, не эвакуировались, хотя имели полное право. Какое же я имел право,' как человек, как товарищ по оружию, как командир воспользоваться своим ранением и уйти от опасности, оставить свой полк? Исходя из этих соображений, я отказался от эвакуации, но проклятая пуля меня беспокоила.　

Вызываю Илью Ивановича и говорю:　

— Дорогой, вынимай!　

Он мне отвечает:　

— Тут хирургическое вмешательство требуется, а у нас нет инструментов и дезинфицирующих средств, мы не имеем права делать операции при таком положении.　

Я уговариваю его, а он пугает меня заражением крови. Когда уговоры не помогли, я стал приказывать, но и это не возымело действия. Кое-как все же уговорил Илью Ивановича, и ему пришлось вынуть пулю.　

В первый день ранения у меня онемели руки и ноги, мне был приписан полный покой. Я лежал на диване; все бойцы знали, что я отказался от эвакуации.　

Здесь надо отдать должное комиссару полка Логвиненко. В смысле личного управления боем заслуги целиком и полностью надо приписать ему, этого требует справедливость.　

Иногда полку придаются некоторые части. Один раз ко мне является начальник штаба и вручает приказ, в котором перечислены номера приданных и поддерживающих частей. Но это были только номера. Например, явился старший лейтенант 135-го отдельного танкового батальона:　

— Прибыл в ваше распоряжение, товарищ командир полка, 135-й отдельный танковый батальон.　

Обрадовался я, ну, думаю, танки ведь это такая поддержка! Оказалось, это всего только жалкие остатки, один танк, да и то неисправный.　

Вот какие происходили вещи. В архиве есть приказ, по которому нашему полку «… придан танковый батальон, гвардейский полк», а на самом деле это были только названия, то есть остатки разбитых частей. Это не значит, что у нас под Москвой не было полноценных, полнокровных частей. Как выяснилось позже, командование их берегло для контрнаступления.　

В крюковских боях отличились многие бойцы и командиры. Командир 2-й стрелковой роты Семен Краев проявил исключительный героизм. Командир батальона, младший лейтенант Исламкулов проявил исключительную стойкость, силу воли, ум, тактическую гибкость. Но всех не перечислишь, это займет слишком много времени. Хочу лишь подчеркнуть, что героизм был массовый.　

8 декабря 1941 года во взаимодействии с другими частями, которые действовали на правом и левом фланге 8-й гвардейской дивизии, имея 1073-й полк в центре, 1077-й слева, 1075-й справа, мы переходим в контрнаступление и после сильной четырехчасовой артиллерийской подготовки выбиваем немцев со станции и деревни Крюково, захватываем много трофеев. Только на участке 1073-го полка было захвачено 18 танков. Дальше преследуем противника до Истры; Истра была сожжена, противник, отходя, давал арьергардные бои, очень густо минируя дорогу.　

Мы подошли к Истре, противник перешел на ту сторону реки, подошли другие части, которые стали преследовать противника до Волоколамска.　

Оттуда мы повернули назад на станцию Нахабино, на переформирование. Меня назначили командиром 1075-го полка, который я принял от майора Старикова. Командовал этим полком всего три дня, потом меня вызвали в дивизию, к генералу Ревякину. Тут же был и Егоров. Я заметил, чего-то они мнутся, ничего не говорят. Наконец Ревякин начал:　

— Мы знаем, что вы командовали батальоном, затем полком, но вы артиллерист по специальности. Командующий приказал восстановить полковника Капрова.　

Я отвечаю:　

— Товарищ генерал, я никогда не претендовал на то, чтобы командовать полком, ведь у меня нет никакого образования, полковник старый командир, он воевал раньше.　

— Вот молодец, а мы вас хотели оставить в штабе дивизии.　

— Нет, оставьте меня в моем батальоне.　

Вот так я, во время боя назначенный командиром полка, был с этой должности во время отдыха переведен на должность заместителя командира полка…　

Старо-Русский — Холмский коридор. Командование дивизией принимает генерал-майор Чистяков Иван Михайлович. Солдат гражданской войны, из первой плеяды красных командиров. По характеру — простой и задушевный человек. Командир с большим опытом и незаурядным талантом. Горяч, но всегда разумен.　

Общая обстановка: Старая Русса, Холм, Демьянское, Охва, Торопец. На севере — станция Лычково. Железная дорога, идущая на Лычково, была занята немцами, выбыла из строя еще в сентябре.　

Идея Главного Командования такова: удар с севера южнее озера Ильмень наносит одна группа. Другая группа — удар с востока Калининским фронтом общим направлением Торопец — Холм, соединить два фронта — Северо-Западный и Калининский в районе Холма, оставляя Демьянскую группу противника в окружении.　

Замысел главного Командования можно представить (по размещению подразделений) в форме пики. Пикой был 2-й гвардейский корпус под командованием генерал-майора Люзикова, куда входит 8-я гвардейская дивизия под командованием генерала Чистякова Ивана Михайловича. Дальше Калининский фронт генерал-лейтенанта Пуркаева, впоследствии генерал-полковника. Удар с севера было намечено нанести этой пикой, то есть 2-м гвардейским корпусом. Вот этот самый наконечник по-военному называется авангардом. В корпусе наконечником стала 8-я гвардейская дивизия, острием наконечника— 1073-й полк дивизии, ныне 19-й гвардейский стрелковый Талгарский полк.　

Преодолев более 200 километров марша в пешем порядке, в суровых условиях севера, имея новое пополнение южан, дивизия прорывает фронт в районе Сергиево — Прага, затем по глубокой снежной целине, в дремучих лесах Калининской и Лениградской областей с боями совершает марш по глубоким тылам противника на 230 километров.　

Фронт противника прорван. Дивизия идет вперед с боями, имея задачей соединить Калининский фронт с Северо-западным, оставляя в окружении Демьянскую группировку врага — 16-ю немецкую армию.　

В момент прорыва фронта командир 1075-го полка полковник Капров заболел. 1077-м полком командует полковник Шехтман. Командование 1075-м полком принимаю я в звании капитана. 1073-м полком командовал подполковник Иванов.　

Остановлюсь на двух-трех характерных боях, и на этом закончим.　

Вам знакома в общих чертах психология обороны, об этом я уже говорил. Предстоящий бой — совершенно другой бой, то есть бой наступательный; климатические, природные условия, общая атмосфера совершенно иные, чем под Москвой. И характер, и время, и психология боя совершенно другие. Там мы отступали, здесь наступаем. Первый бой, тем более для наступающих — самый опасный. Если наступающий выиграет первый бой, это окажет огромное влияние на последующие бои. Так же и проигранный первый бой будет иметь свои последствия. Отступивших в первом бою труднее второй раз посылать в атаку.　

Из Казахстана мы получили молодое пополнение, не имеющее достаточного солдатского опыта, и, когда формировалось подразделение, у меня была большая внутренняя тревога. Во-первых, они были слишком молоды. Конечно, молодость — очень хорошее время для человека, но в молодости люди настолько пылки, что могут проявить моментальную храбрость и моментальную трусость. Мне казалось, что эти мешковатые молодые люди в ушанках, не имея солдатского опыта, да еще при особом характере немецкой обороны, при первом выстреле разбегутся.　

Ведя полк в наступление я выдвинулся в головную роту из батальона Гундиловича. Почему я шел в головной. роте? Хотел во что бы то ни стало выиграть первый бой. Такую я себе поставил задачу. Первый бой был в деревне Новосвинухово 6 февраля 1942 года. Мы подошли к Новосвинухово, имея взвод минометчиков под командованием капитана Рассохина. На волокушах мы тащили за собой восемь минометов. Когда подошли к деревне, я приказал капитану Рассохину все восемь минометов поставить рядом. Подготовили минометы с таким расчетом, чтобы ударить по одной окраине, по центру деревни и по другой окраине.　

В домах и окопах мины наносят очень малое поражение. Для наступающих частей важен психологический момент огня: и для противника, и особенно для наших новичков. Очень велик зрительный эффект от массы разрывов. Когда в момент наступления рвутся наши снаряды, поднимая черные столбы дыма, у наступающих улучшается настроение. А если артиллерия молчит, у них падает дух. Поэтому требовался большой огонь, сильный грохот орудий. Этим и были продиктованы нарушение устава и особая расстановка минометов на нужных интервалах.　

Скомандовал открыть огонь. Восемь бойцов заряжают восемь минометов и одновременно производят восемь выстрелов. Это было на рассвете, немцы еще спали. По обеим окраинам и центру села произведено 48 взрывов. Эффект получился потрясающим. Когда сразу восемь мин летят, воют, получается сильный звуковой эффект, но когда они рвутся, происходит огромный залп.　

В обход идет взвод роты одних автоматчиков политрука Малика Габдуллина. Два часа боя, деревня за нами, захвачено 85 автомашин с продуктами и боеприпасами, убито 80 немцев, взято 25 пленных.　

Первый бой был удачным. Но здесь с молодым пополнением произошел один казус, которого не позволили бы себе мои бойцы под Москвой. Произошло вот что. Мы шли полуголодные, стоял холод. Под крышей не были недели полторы. У всех носы и щеки отморожены, а тут на взятых немецких машинах оказались конфеты, водка и другие продукты. И, конечно, бойцы набросились на все это, хотя деревня еще не была взята целиком, взяли только половину. Я иду, вижу, мои бойцы около машин, одни раскупоривают бутылки, другие уже закусывают. А ведь воспользовавшись этим моментом, немцы могут контратаковать, и тогда все пропало.　

Я иду, кричу «вперед!», а они продолжают возиться в машинах. У одной машины сгруппировались бойцы, побросали лыжи и занялись конфетами. Только подошел, раздался взрыв мины, убило сразу 12 бойцов. Подошел капитан Якубенко, командир роты автоматчиков. Я говорю:　

— Иди, отгони от машины другую группу.　

Он побежал и вместо того, чтобы немедленно дать распоряжение, стал растолковывать и обсуждать. Но разве можно обсуждать в такой обстановке. Тут необходимо физическое воздействие на этих обезумевших «трофейщиков». Кое-как образумили бойцов.　

После того, как полностью овладели деревней, я собрал бойцов и сказал:　

— Ешьте!　

Приказал положить рядом убитых и спросил:　

— Кто в этом виноват? Что это за позор, за слабость? В такое время вы занялись конфетами…　

Вот так был выигран бой в Новосвинухово. После этого случая батальон уже не обрушивался на трофеи…　

Следующими характерными боями я считаю Соколовский и Бородинский бои. Деревня Соколово обороняется немцами очень упорно как плацдарм для нанесения контрудара на восток, деревня Кобылкино тоже обороняется для совершения контрудара с востока, то есть немецкое командование имеет задание пропустить наш корпус — пику, а затем замкнуть в кольцо. Поэтому ведутся бои за Кобылкино на востоке и в Соколово на западе. 1077-й полк до этого не вводился в бой, но сейчас по решению генерала Чистякова вступает в бой и перед ним ставится задача овладеть деревней Соколово.　

Вызывает меня генерал Чистяков. В это время батальон Гундиловича и батальон старшего лейтенанта Клименко находились в 15 километрах. Артиллерия полка там же. Почему Соколовская группировка так долго задержалась? Потому что немец подбрасывал подкрепление и боеприпасы, питание. Для того чтобы взять Соколово, нужно перерезать артерию, по которой все это доставлялось.　

1075-му полку ставится задача выйти северо-западнее Соколово, овладеть деревней Трошково к 8 часам утра.　

Генерал Чистяков поставил мне задачу и с присущим ему чувством юмора говорит:　

— Если ты возьмешь деревню завтра к 8 часам, я тебя назову Суворовым.　

Я дал штабу задание организовать разведку, и полк в полтора батальона двинулся. От деревни Маврино до Соколово сплошь открытые места. Смотрю, пять немецких самолетов появились над нами. А полк совершает марш.　

Тут произошел один памятный эпизод: мы с Мухамедьяровым задержались. Батальон идет по глубокому снегу, продвигаться можно только гуськом. Вижу, на этом открытом месте полк почему-то остановился. В районе Маврино кружит самолет и бросает бомбы. Это было часов в 12, немцы могли перекрошить весь полк. Спешу, обгоняю полк. В чем дело? Оказывается, минное поле. Когда я дал приказ начальнику штаба организовать всестороннюю разведку, он должен был привлечь к этому квалифицированных людей: саперов, артиллеристов. Да, говорит, товарищ командир, но мы ничего не могли сделать, не было саперов. Вызываю начштаба. Почему в составе разведки не было саперов? Он отвечает, что опасно послать саперов без миноискателей, а миноискателей не дал начинженерной службы. Я вызываю начинженерной службы, он ссылается на Данилова, тот на начальника штаба. Одним словом, никто не виноват, а над бойцами нависла реальная опасность — прилетит самолет и перестреляет весь полк.　

Сосредоточились в лесу северо-западнее Соколово. Существует такой военный термин — рекогносцировка. Какую цель она преследует? Изучив местность по карте, командир должен лично выйти на место будущих действий, изучить его характер, расположение противника и потом только принять решение, с какой стороны ударить, какой маневр применить при ведении боя. У батальона, кроме винтовок и автоматов, ничего не было. Артиллерия отстала.　

Вышли мы на рекогносцировку, собрал я всех командиров, и на местности оказалось совсем не то, что наметили раньше на карте. От старой Руссы на Холм идет большак, дальше — деревня Бородино. От большака дороги на деревни Соколово, Трошково и две небольшие деревни.　

Если мы возьмем Трошково, то оставим деревню Соколово без продуктов питания. Тут был основной большак и две рокады. Будет ли выполнена задача, если по приказу возьмем Трошково? По существу, задача выполнена не будет. Пусть даже нам удастся взять его с маленькими потерями, но что из этого выйдет? Противник откроет огонь из этих деревень. В каком положении очутится полк? Он очутится в огневом мешке. Если не сегодня, то завтра он погибнет. Но за что погибать? Мы облегчим положение дерущимся за Соколово? Ничего подобного. В распоряжении немцев две дороги. Значит, в. се потери, которые мы понесем, не принесут нам никакой пользы. Здесь, как оказывается, сосредоточена целая немецкая группа, предназначенная для удара под корень, части эсэсовской дивизии «Мертвая голова»…　

Я уже говорил, что командир должен быть творческим человеком. Ведь прежде чем принять решение, нужно его хорошо продумать. Есть тысяча вариантов, и все они требуют осмысления. Представьте положение командира, находящегося на рекогносцировке и принимающего решение. Сущность задачи заключается в том, чтобы лишить Соколово питания, путей снабжения, нужно пересечь все дороги, тогда Соколово не будет иметь питания. Но чем брать? Для артподготовки нет артиллерии; кроме винтовок и автоматов нет ничего. Что делать? Опять встает вопрос — чем брать, каким способом? Огнем? Его нет. Напрашивается вывод — брать «басмаческим» методом, то есть застать противника врасплох и бить его в спину. Как говорится, «пан или пропал». Принимается такое решение: захватить все шесть дорог и все шесть населенных пунктов.　

В военной терминологии существует термин — «ключ», «стержень», или по-казахски «треу», «бахен» — казахские юрты держатся на «бахен» — подпорке, если убрать ее, то юрта падает при буре. Имеется также важный опорный пункт противника, который командир должен найти и свалить. Если свалить опорный пункт противника, то все остальное свалится сравнительно легко. Но где же ключ? Искать надо. Все шесть дорог сходятся в Бородино, стало быть… «треу», «стержень»,　«ключ» обороны — Бородино! Захватом Бородино нарушится стойкость, нарушится основа боевого порядка противника, захватом же других деревень стойкость не нарушится.　

Командирам батальонов дается следующий приказ: одновременно и внезапно ночью совершить смелый налет на все шесть деревень, стараться шума не поднимать. Полтора батальона полка разбивается на шесть групп. Во главу каждой группы назначается командир. Мы находились в лесу. Противник недалеко, нельзя даже громко разговаривать. Нужно в первую очередь не давать возможности обнаружить себя. Если хоть один пулемет застрочит, начнется бой, а если он начнется, мы не сможем добиться цели, потому что силы у нас незначительные. Поэтому было принято решение обходить осторожно, ударить с тыла и во фланг, то есть в спину и с боков. Здесь уж любой звук, крик предательски опасны. С этой целью принимается решение комбинировать обход. Во главе одной группы посылается Малик Габдуллин. Командир его роты Соловьев должен ударить в спину, остальные разбиваются на мелкие группы и нападают с боков. Всем командирам батальонов была поставлена одна общая задача…　

Для чего нужен штаб? Для управления. Поэтому его оставляют в отдалении на один-два километра за боевыми порядками. Нужен ли нам штаб здесь? Не нужен, тем более, что в данном случае основой управления является освоение задачи исполнителями. Поэтому я распустил всех штабных командиров, остался при мне один Николай Митрофанович — ординарец. В два часа ночи мы проснулись, было условлено в четыре часа ночи дать условный сигнал. По сигналу все пошли, я остался один в лесу, а немцы недалеко. Пошел дальше по лесу и заблудился, потерял последнего человека. Крикнуть в лесу «Николай Митрофанович» нельзя. Полк я послал на выполнение задачи: удастся — возьмут, не удастся — все там останутся. Одному мне оставаться в живых, что ли? Пошел и я. Только вышел на другую сторону, слышу короткую очередь. Это было для меня как бы первое донесение. Немецкий пулеметчик успел сделать только три-четыре выстрела и замолчал Молодец, значит, наш боец, крепко его стукнул. С другой стороны раздалась очередь и тоже сразу смолкла. И вот эти два донесения помогли мне преодолеть боязнь, помогли найти полк.

Он шел к деревне. Я подошел к крайним домам, стою, думаю: может быть, тут немцы. Сначала слышу звуки выстрелов. Обыкновенно, когда выстрел дается на вольном воздухе, он звонкий, злой, а тут я слышу приглушенные выстрелы. Думаю, в чем дело? Ведь любой старый солдат различит выстрел своей винтовки от немецкой. Различаю и я, слышу, что стреляют наши винтовки, автоматы. Это было уже третьим донесением, которое я получил за эти минуты. Значит, наши работают. Вдруг вижу, один солдат побежал сюда, другой туда, третий перебежал улицу. Я за ним. Смотрю, он ворвался в дом, я за ним. Вхожу в дом. Вдруг — выстрел в комнате… Там оказался немецкий офицер, которого наш солдат уложил первым выстрелом.　

Вышел из дома, поднялся на высотку между Варкловицей и Бородино. Я хотел посмотреть своими глазами, что творится вокруг. До сих пор-то я не имел никаких донесений, кроме звуковых. Выхожу, смотрю на деревню, там наши бегают, в другой деревне тоже наши.　

Осмотрев местность с высоты, воочию увидел шесть дорог. Хорошо, мы взяли эти дороги, но удержим ли их? Что эти дороги дают нам и противнику…　

Предположим, противник контратакует одновременно с пяти-шести сторон, не только в пешем строю, но и танками. Что у меня есть против танков? Ничего. Артиллерии нет, противотанковых ружей нет. Тут командир начинает испытывать боязнь контратаки, то есть радость победы омрачается предвидением контратаки, появляется страх того, что все взятое можно мгновенно потерять…　

Что я должен сделать? Долг мой — спасти дело моих бойцов, совершивших подвиг этой ночью. А они могут быть обречены на гибель, радоваться еще рано.　

Будет контратаковать немец или нет? Будет, без сомнения. Тут множество дорог и рокадных путей — это является лучшей предпосылкой для решения последующей задачи.　

Приказываю оседлать дороги, подсчитать жертвы. 800 убитых фрицев, в том числе немецкий полковник (его убили сгоряча). Наши потери — 57 человек.　

Я уже говорил, что если рубеж не заслуживает внимания, то нечего из-за него терять людей. Как говорил Панфилов: «В корне победы кроется поражение»… И поэтому каждый командир должен рассчитывать свой шаг. Мы выяснили, что идеал — это выигрыш боя без потерь. Искусство боя — это выигрыш боя с наименьшими потерями. И в этом смысле результат нашего боя был выгодный. Соотношение 800 к 57. Это бой почти близкий к идеалу.　

В 12 часов дня немцы бросились в контратаку. К счастью, была пехота, а не танки. Но атака началась со всех сторон и одновременно. С нашей стороны, видимо, была допущена некоторая беспечность, в результате чего эта контратака явилась для нас неожиданной. В это время я находился в сарае, стоял со мной и заместитель начальника политотдела Гусев. Смотрю, немец идет, море огня, голову невозможно поднять, а наши не стреляют. Подошли на 400 метров — не стреляют, на 300 метров — не стреляют, вот уже 250 метров… тоже не стреляют. Представляете себе наше положение! Если враг сейчас подойдет, все пропало. Как только эта мысль пришла в голову, я собрался ее высказать Гусеву, но вижу, он падает. Оказалось, что в сарае были большие щели и в него угодила пуля. Подхожу к нему, он говорит, что ранен в грудь.　

В эти несколько секунд, когда немцы шли самым наглым образом, в полный рост, я испытал чувство, будто нахожусь на самом острие лезвия… Вижу, стоит возле нас офицер. Спрашиваю, что ты здесь делаешь, беги туда. Бери взвод — и в контратаку. Потом думаю: дойдет или не дойдет. Кругом море огня, убьет какая-нибудь шальная пуля. А наша рота, расположившаяся в окопах, до сих пор не стреляет. Почему?　

В это время, когда немцев от нашей роты уже отделяло 100 метров, встает сбоку боец во весь рост, держа впереди автомат и кричит «Ура!». Оказалось, это был Тулеген Тохтаров. Возмущенный поведением роты, он закричал своим четырем товарищам: «Давай, пошли!» Пошли за ним пять человек с криком «ура», за ними еще пять, еще — вся рота, и немчура откатилась назад.　

Спрашивается, я, командир полка, в этом бою управлял боем? Нет. Я растерялся и посчитал, что положение у нас пропащее. Кто спас положение полка: командир или эти 10 отважных, возглавляемые двумя отважнейшими? Здесь, в этот момент боя, я, как командир, был бессилен. А момент был самый опасный. Но смельчаки сделали свое дело, и положение было спасено. Во второй стадии операции, во время этой контратаки не только я, весь полк и вся дивизия были обязаны этим 10 смельчакам, а потом уже заработали и пулеметы, и автоматы, и винтовки, и все прочее.　

Подвожу итоги. В результате Бородинского боя нами уничтожено 1200 немцев, наши потери — 157 человек. Замысел немецкого командования ударить под корень был разбит, как говорится, в пух и прах. Командование дало публичную оценку Бородинским боям и я, как командир этой группы, был награжден орденом Красного Знамени.　

Несколько слов о других подразделениях дивизии. 1075-й полк, преследуя противника, доходит до Большое Шедудково и сворачивает на Старо-Русский большак. 11 февраля 1942 года ведет бой за районный центр Поддарье. 1073-й полк овладевает рядом населенных пунктов: Соколово, Малое Лесово, Каменка и другими, 17 февраля 1942 года ведет бой за Шапково-Кокачево. В этом же районе происходит соединение Калининского фронта с Северо-Западным.　

1077-й полк ведет бои за Болышево, 1073-й полк — за Сутоки, Мозыри, 1075-й полк — за Труховку; 75-я морская бригада через Орехово, Чекуново прорезает большак Холм — Локня. Как немцы, так и наши переходят в оборону большака на Холм западнее. 90 дней продолжаются упорные бои…　

Я не писатель и, вероятно, никогда им не буду, не научный работник и никогда им не буду. Все, о чем вспомнил и рассказал, продиктовано мне солдатским долгом перед памятью погибших и пострадавших товарищей. Больше я никаких целей не преследую, ни на что не претендую.　

Я не утверждаю, что все сказанное мною правильно, соответствует точным цифрам, датам, могут быть некоторые отступления, но я честно высказал свою точку зрения.