Пятницкий

МОСКВА ВЗЯЛАСЬ ЗА ОРУЖИЕ

В Москве прозвучали первые одиночные выстрелы. Происходили отдельные стычки между офицерами и юнкерами и пытающимися их обезоружить пикетами красногвардейцев. Но из-за того, что Совет солдатских депутатов, по существу, находился в руках меньшевиков и эсеров, солдаты воинских частей, расквартированных в Москве, оставались пассивными.

«Я сам наблюдал, — вспоминает Пятницкий, — в первые октябрьские дни такие картинки: 26 и 27 октября по старому стилю с Ходынки артиллеристы везли пушку без прикрытия. На Тверской улице, между Страстной и Скобелевской (теперь Советской площадью) отряд казаков пытался отбить пушку. На улице была масса вооруженных и невооруженных солдат, они безучастно смотрели, как артиллеристы отбиваются от казаков (около Совета казаки исчезли). В первые дни 26–27 октября в Совете еще находились меньшевики и эсеры. Когда вызывалась какая-нибудь часть в Совет для направления на фронт борьбы…то наряду с представителями Военно-революционного комитета выступали меньшевики и эсеры — от имени солдатской сессии Совета. В своих выступлениях они призывали солдат не участвовать в большевистской авантюре».

Да, часть солдат еще колебалась, и это не могло не отразиться на характере и темпах вооруженной борьбы за власть в Москве. Но самая большая трудность заключалась в том, что состав рабочих Москвы отличался от питерского пролетариата: занятые на средних и мелких предприятиях преимущественно легкой промышленности, московские рабочие не вполне еще преодолели влияние меньшевиков.

А Петроград в эти часы был уже полностью в руках победившего народа.

Свергнуто было Временное правительство.

Пал Зимний дворец, и Керенский умчался в закрытом автомобиле к «верным», как ему представлялось, войскам.

Уже состоялось историческое заседание Петроградского Совета, на котором Ленин произнес пятиминутную речь, начинавшуюся словами: «Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, совершилась».

Уже были подготовлены проекты декретов о мире и земле — два первых, величайшего значения документа новой власти, — и Владимир Ильич готовился огласить их на втором заседании II Всероссийского съезда Советов, не далее как вечером 26 октября.

К сожалению, прямой связи со столицей не было, и, кроме очень лаконичной телефонограммы, переданной Ногиным из Петрограда 25 октября, руководители московских большевиков не имели никакой дополнительной информации о грандиозных событиях, уже происшедших в Питере. Зато слухов самых разных расползалось по Москве предостаточно, и слухи эти, как тина, поднявшаяся со дна реки, мутили и чудовищно искажали зеркальное отображение всего того, что уже произошло в Петрограде.

Выступления Зиновьева и Каменева, отсутствие своевременной и полной информации привело к известной растерянности среди части московских большевиков, тяготению их к выжидательности, готовности идти на некоторые компромиссы с меньшевистской и эсеровской фракциями Московского Совета рабочих депутатов. Тут сказалось и то, что Москва не перенесла такого острого момента борьбы, как июльские события в Петрограде, а следовательно, возможность решить вопрос о взятии власти мирным путем некоторым руководителям казалась вполне реальной.

Чем иным можно объяснить резолюцию, принятую на совещании бюро всех фракций Совета утром 25 октября на основании сообщения о событиях в Петрограде, сделанного городским головой эсером Рудневым? «Для охраны революционного порядка и защиты завоеваний революции от натиска контрреволюционных сил в Москве образуется временный демократический орган, составленный из представителей Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, городского и земского самоуправления, Всероссийского железнодорожного и почтово-телеграфного союзов и штаба Московского военного округа».

От каких контрреволюционных сил защищать Москву призывала эта резолюция? Если от эсера Керенского, то вряд ли бы на ее принятии так настаивали эсеры Руднев, Шварц, Ратнер и меньшевики Исув, Тейтельбаум и иже с ними! Не нацелено ли было острие этой резолюции против Ленина, против действий Петроградского Военно-революционного комитета, уже свергнувшего правительство Керенского, действий, которые тот же Исув охарактеризовал как «безумные», ведущие к «гибели рабочего класса и русской революции»?..

Именно так поставил вопрос Осип Пятницкий, секретарь Московского комитета партии и член Партийного центра по руководству вооруженным восстанием в Москве, перед членом президиума исполкома Московского Совета большевиком Е. Н. Игнатовым.

Дело в том, что совещание представителей бюро фракций проходило в тот же самый час, когда шло заседание Московского комитета, где решались вопросы о создании боевых партийных и советских центров, а потому несколько членов Совета большевиков не могли принять участия в обсуждении проекта резолюции.

Уже вторые сутки Пятницкий ни на минуту не смыкал глаз. С момента возвращения из Петрограда дни слились в один стремительный поток бегущих минут и часов. Он чувствовал себя захваченным водоворотом событий, и, хотя был опытным пловцом, выбраться на поверхность оказалось нелегким делом.

20 октября Пятницкий вместе с М. Ф. Владимирским и И. В. Цивцивадзе был избран в секретариат МК, а 25 октября его и Владимирского ввели от Московского комитета в Боевой партийный центр по руководству восстанием. Таким образом, к началу Октябрьского восстания в Москве Пятницкий был одновременно председателем исполкома Железнодорожного районного Совета, членом пятерки, руководившей всей деятельностью Железнодорожного райкома партии, одним из руководителей железнодорожного движения в Москве, членом исполкома Московского Совета, секретарем МК и членом Боевого партийного центра.

Нагрузка, казалось бы, совершенно непосильная для одного человека, если учесть, что в те грозные тревожные дни требовалось не представительство, не умение произносить красивые зажигательные речи, а работа — черновая, ежечасная, напряженная.

Вот и сейчас… Проект резолюции, подготовленный для пленарного заседания Московского Совета, и короткая перепалка с Игнатовым насторожили Пятницкого. Уж больно быстро начали подтверждаться его опасения по поводу позиции некоторых московских товарищей. Ведь еще на Апрельской конференции партии Каменев, выступая против Ленина, был поддержан небольшой группой, в которую входила и часть московской делегации: Ногин, Рыков, Смидович, Ангарский и другие. Но вот наступает самый ответственный час в жизни партии, в жизни всей России, и ясно, что теперь «промедление — смерти подобно», а они — руководители нашей фракции — оружием своим избирают именно это самое промедление.

И когда вечером 25 октября в большом зале Политехнического музея открылось соединенное заседание Советов рабочих и солдатских депутатов и председательствующий П. Г. Смидович стал говорить вступительную речь, Пятницкий с горечью подумал, что его опасения, увы, вовсе не преувеличены.

Петр Гермогенович выглядел каким-то растерянным. «…Мы подошли к наиболее революционному и, может быть, трагическому моменту». Вот тебе раз! Нужно ли окрашивать итог, результат всей многолетней направленной деятельности нашей партии в трагические тона?.. Вот и опять о «трагичности текущих событий»… Тейтельбаум согласно кивает головой. Правые эсеры приготовились аплодировать. А он продолжает: «Фракции сделают заявление о принципе организации власти здесь в Москве…» Ага, это значит, тот самый проект резолюции, который показывал Игнатов.

«Мы должны все силы направить на то, чтобы всем вместе участвовать в строительстве того органа, который будет гарантировать порядок и спокойствие в Москве, течение всей жизни здесь, в Москве». О каком это спокойствии в Москве можно говорить теперь, когда пришла пора брать в свои руки власть? Разве уступят ее без жестокой драки все эти Рудневы и Рябцевы!

Естественно, эсеры и меньшевики дают на пленарном заседании бой большевикам. Они — за «демократический орган» и бешено возражают против проекта новой резолюции, подсказанной Московским комитетом. «Московский Совет рабочих — и солдатских депутатов выбирает на сегодняшнем пленарном заседании Революционный комитет из семи лиц. Этому Революционному комитету предоставляется право кооптации других революционных демократических организаций и групп с утверждения пленума Совета рабочих и солдатских депутатов. Избранный Революционный комитет начинает действовать немедленно, ставя себе задачей оказывать всевозможную поддержку Революционному комитету Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов».

Вой, гам, заклинания, битье кулаками в грудь. Особенно неистовствует Исув. Слово в порядке… Реплики с места. Тщится посеять сомнения в справедливости сведений о событиях в Петрограде. Но вот перерыв. Начинаются собрания фракций. Подходит к столу Петр Гермогенович и просит, чтобы его отпустили, что он нездоров. Вид у него действительно совсем больной.

Что ж, просьбу Смидовича приходится выполнить. Роль председательствующего принимает на себя Игнатов.

Держится довольно уверенно. Давай, Игнатыч, давай!.. Уже после полуночи 394 голосами против 106 и 23 воздержавшихся принята была пленумом Советов большевистская резолюция. В Революционный комитет избраны были: В. М. Смирнов, Муралов, Усиевич и Ломов от большевиков (кандидатами: Аросев, Мостовенко, Рыков и Будзинский), Тейтельбаум и Николаев от меньшевиков и Константинов — от объединенных интернационалистов (кандидатами: Гальперин и Ясенев).

Эсеры не приняли участия в голосовании, а Юхов, выступив от меньшевистской фракции, цинично заявил: «Мы в этот орган войдем, но войдем не для тех целей, для которых вы идете, а для того, чтобы продолжать там ту же разоблачительную работу, которую мы делали в Совете, для того, чтобы смягчить все те губительные последствия, которые падут на голову пролетариата и солдат Москвы».

Этой же ночью в бывшем генерал-губернаторском особняке начались заседания Боевого партийного центра и Военно-революционного комитета.

Партийный центр вынес ряд решений, обеспечивающих, как казалось, быструю победу над противником. В их числе: занятие Кремля, где находился арсенал, государственного банка, всех вокзалов и т. п.

Эти решения Партийного центра тут же передавались Военно-революционному комитету для претворения их в жизнь.

Если Партийный центр был мозгом восстания, его политическим руководителем, то Военно-революционный комитет должен был стать его сердцем, беспрерывно подающим свежую кровь в артерии.

И вот сердце-то неожиданно забарахлило, стало давать смертельно опасные перебои.

Назначенные Военно-революционным комитетом ночью 25 октября О. Берзин — комендантом Кремля — и Емельян Ярославский — его комиссаром — тут же приступили к исполнению своих обязанностей — Берзин в Кремле, а Ярославский в Хамовниках, чтобы поднять там роту солдат 193-го полка, верных большевикам, и отвести ее в Кремль. Соединившись с частями 56-го запасного полка, расквартированными в Кремле, и командой, охранявшей арсенал, они составили бы мощную ударную силу и должны были легко овладеть Кремлем. Революционным войскам надо было не только овладеть арсеналом, но и обезвредить юнкеров и, самое важное, арестовать командующего военным округом полковника Рябцева и весь его штаб.

Ничего подобного сделано не было. Получив оружие в арсенале, рота, приведенная Ярославским, бездействовала, как, впрочем, и другие находящиеся в Кремле воинские части. Более того, когда выяснилось, что Кремль окружен юнкерами, которые задерживают грузовики, посланные из районов за оружием, и арестовывают сопровождающих их красногвардейцев, Берзин явно растерялся. Все его действия свелись к тому, что он получил из арсенала 12 пулеметов и расставил их на кремлевских стенах. А это означало, что наступательную тактику подменяют выжидательной, а в лучшем случае — оборонительной.

Когда Партийный центр узнал, что «думские» во главе с Рудневым и тем же полковником Рябцевым переходят в наступление, он направил всем районным партийным организациям телефонограмму следующего содержания: «Штаб во главе с Рябцевым переходит в наступление. Задерживаются наши автомобили, есть попытки задержать Военно-революционный комитет. На митингах по фабрикам и заводам надо выяснить это положение, и массы должны немедленно призываться к тому, чтобы показать штабу действительную силу. Для этого массы должны перейти к самочинному выступлению под руководством районных центров по пути осуществления фактической власти Советов районов. Занимать комиссариаты».

Одновременно Московский комитет призвал рабочих и солдат перейти в наступление против штаба Московского военного округа для освобождения блокированных юнкерами в Кремле солдат, верных революции.

Но, как было сказано выше, 26 октября в Москве прозвучали только одиночные, случайные выстрелы.

В чем дело? Что произошло? Почему не выполнялась директива Партийного центра и Кремль охватывали все более плотные цепи юнкеров и офицеров?!

Пятницкий пытался разобраться во всем этом… Само собой получилось, что он стал одним из руководителей Партийного центра, хотя никто на этот пост не избирался, да и поста такого вообще не было.

О роли Пятницкого в дни Октябрьского восстания в Москве мы знаем из воспоминаний его боевых соратников.

Член Партийного центра и секретарь МК М. Ф. Владимирский писал в своей книге: «Здание Моссовета представляло собой вооруженный лагерь, где были постоянно тысячи народу. Сюда тянулись рабочие из районов, солдаты из казарм, здесь формировались воинские части. Здесь был не только военный штаб, но и штаб партийный. Сюда приходили из райкомов за информацией, указаниями и т. д. Как в дни Октября приходили ежедневно в «Дрезден» в МК, так тянулись теперь к товарищу Пятницкому в Моссовет. Здесь же в «пятерке» были секретарь областного бюро и члены окружки — сюда шли за связью из губерний и областей. Из здания Моссовета шли боевые приказы районным ВРК и их штабам и партийные директивы районам».

Так вот, когда Пятницкий стал выяснять, почему не выполняется указание Партийного центра, товарищи из районов сообщили ему, что спустя несколько часов после первой телефонограммы поступила вторая, тоже из центра, предлагавшая воздержаться от наступательных действий…

Он швырнул на вилку телефонную трубку и посветлевшими от ярости глазами оглядел присутствующих. В комнате находились М. Ф. Владимирский, В. Н. Яковлева и кто-то еще из членов Партийного центра.

— Наша директива отменена. Наступательные действия прекращены повсюду. Но кто посмел отменить указание Партийного центра?

Владимирский стремительно вышел из комнаты. Прошло несколько томительных минут. Все сидели молча.

Возвратился Владимирский. Красный от возмущения, с сурово нахмуренным лбом.

— Был в ВРК. Там мне заявили, что это указание председателя Московского Совета. Он начал переговоры с Рябцевым.

— Ногин?! С Рябцевым?! Да кто же его уполномочил?

Тут же было решено немедленно провести заседание Московского комитета, областного бюро и окружкома, призвать к порядку ВРК и нашу фракцию. С полковником Рябцевым говорить не о чем.

Экстренное заседание состоялось. Принято было категорическое постановление о прекращении переговоров, и дан наказ ВРК начать решительные боевые действия.

Уходили драгоценные часы. Противник оправился от шока и начал концентрировать силы, охраняющие «законный порядок». Под председательством городского головы Руднева создан был так называемый Комитет общественной безопасности с далеко идущими задачами — с помощью офицеров и юнкеров начать вооруженную борьбу против Советов.

И еще одно совместное заседание. На этот раз — из наличных членов Партийного центра и большевистской части ВРК. И вновь длительный спор: наступать на Думу или продолжать переговоры с Рудневым. Девять из четырнадцати присутствующих на заседании поднимают руку за продолжение переговоров…

Уходят, безвозвратно уходят часы, в которые уже могла бы быть решена судьба Москвы. Ногин ведет переговоры с Рудневым, тот произносит выспренние речи о «спасении революции», а в то же время его единомышленник Рябцев исподволь наращивает силы и разрабатывает план военных операций по подавлению «большевистского путча».

Пятницкий, Владимирский, Усиевич ясно понимают, что Вандея поднимает голову, что переговоры выгодны только противной стороне и что, наконец, нерешительность Военно-революционного комитета вызывает гнев и негодование среди рабочих и солдат районов. Но что могут сделать оказавшиеся в меньшинстве по отношению к товарищам, занявшим, если называть вещи своими именами, капитулянтскую позицию?! Они убеждают, уговаривают, доказывают, но в ответ слышат все то же: у нас еще мало сил, нам нужна передышка, надо сделать все, чтобы избежать «большой крови».

И вот уже 27 октября утром по Москве распространяется слух о падении Совета Народных Комиссаров и о полной победе Керенского в Петрограде. Распространители слухов — эсеры и меньшевики, заседающие в Думе.

Для того чтобы опровергнуть эти лживые сведения, имеющие только одну цель — ослабить боевой дух тех, кто идет за большевиками, Пятницкий отправился в Московское бюро Викжеля: он решил попытаться вызвать к телефону кого-нибудь из Совета Народных Комиссаров или Питерского Военно-революционного комитета. Но член Викжеля, правый эсер Гар высокомерно заявил, что пользоваться прямым проводом со столицей имеют право только члены Викжеля.

— Сейчас я соединюсь с Петроградом и передам вам совершенно объективную информацию о событиях, которые там происходят.

И он действительно стал говорить с кем-то по телефону, называя его милостивым государем, многозначительно хмыкая и делая бесконечные паузы. Сведения, поступающие таким путем, оказались настолько «объективными», что Пятницкий прервал разговор энергично и решительно.

— Хватит дурака-то валять, гражданин Гар, — сказал он нетерпеливо. — Нам необходимы точные сведения, а не ваши эсеровские байки. Желаю вам здравствовать… до поры до времени!

И он помчался к себе, в Совет Железнодорожного района, уверенный, что найдет какой-нибудь другой способ связи со столицей. Оказалось, что провод с Петроградом, через который Викжель был связан с Министерством путей сообщения, шел через вокзал Северной железной дороги. Ну, а там-то у Пятницкого были свои, верные люди. И вот теперь уже сам Осип, прижимая к уху телефонную трубку, вызывает для переговоров члена Викжеля, интернационалиста Хрулева.

— Здесь Пятницкий. Прошу тебя, товарищ Хрулев, информируй коротко, что у вас в Питере. Но только правду, одну только правду… Как товарищ Ленин? Председатель Совета Народных Комиссаров… Ага, значит… — И, прикрыв рукой трубку, бросает окружившим его товарищам: — Власть в наших руках… И крепко! — Затем слушает дальше. Расходятся морщины на лбу. Лицо молодеет. Улыбка трогает полные губы. Все, что рассказывает Хрулев, прямо противоположно сообщению, полученному от Гара. А когда разговор с Питером окончен, старого конспиратора озаряет неплохая идея.

— Подождите-ка, товарищи, — задумчиво говорит Пятницкий. — А что, если нам установить на прямом проводе свой пост. Перехватчика. И чтобы слушать круглые сутки. А? Технически это возможно?

И прямой провод с Петроградом «оседлан» большевиками. С этой минуты все переговоры Московского бюро Викжеля с Петроградом взяты под неусыпный контроль. Мало этого, Ярославский вокзал начинает перехват всех телеграфных сношений полковника Рябцева со ставкой начальника штаба верховного главнокомандующего Духонина, с командующим Западным фронтом генералом Валуевым и другими.

Отныне Московский Военно-революционный комитет оказывается в курсе всех шагов, предпринимаемых врагами Советов извне Москвы.

Организовав нечто вроде первой службы разведки ВРК, Пятницкий поспешил в Московский Совет, чтобы рассказать товарищам о подлинном положении дел в Петрограде. Он был заряжен бодростью. Ему казалось, что эти добрые вести из столицы сразу же излечат излишне осторожных людей от неверия в собственные силы. Но в генерал-губернаторском особняке по-прежнему все чего-то ждали. Ногин находился в Кремле, где вел переговоры с Рябцевым и Рудневым. Как протекали эти переговоры, никто толком не знал. Из районов беспрерывно звонили по телефону и настойчиво требовали указаний. Отряды Красной гвардии и солдаты, перешедшие на сторону революции, рвались в бой. И всякий раз их пыл охлаждался директивой ждать и воздерживаться от активных действий.

В этот же день в 7 часов вечера Ногин передал по телефону чудовищный по своей наглости ультиматум Рябцева. Да, да, именно ультиматум! Командующий военным округом, имея уже данные своей разведки о том, что большевики действуют нерешительно, что вооруженные силы революции топчутся на месте, и видя, что сам Ногин настроен более чем миролюбиво, бросился в кавалерийскую атаку. От имени Комитета общественной безопасности он предложил Военно-революционному комитету распустить себя в течение 15 минут по предъявлении ультиматума. В дальнейшем все члены ВРК и руководящие работники большевистской партии должны предстать перед «демократическим судом».

В случае, если по истечении 15 минут от Совета не будет получен ответ, здание, где он находится, подвергнется интенсивному артиллерийскому обстрелу.

Итак, большевикам предлагалась безоговорочная капитуляция.

Конечно, ультиматум был отклонен. Его не стали обсуждать. Меньшевики вышли из Военно-революционного комитета. Партийный центр дал указание призвать пролетариат Москвы к всеобщей забастовке. И тут же было вынесено решение отправить председателя Совета Ногина обратно в Петроград.

Члены Партийного центра и ВРК разъехались по районам, чтобы привести в боевую готовность красногвардейцев и солдат.

Меньшевики и эсеры с демонстративным пением «Интернационала» покинули здание Московского Совета. Им вдогонку кричали: «Палачи! Предатели! Крысы!..»

А юнкера и офицерские отряды начали планомерное наступление, продвигаясь к Скобелевской площади.

Небольшой отряд солдат-двинцев, шедший к Совету, был окружен на Красной площади превосходящими силами юнкеров. Тут уже гремели не одиночные выстрелы, а залпы. Произошел настоящий бой, пролилась кровь, и лишь немногим двинцам удалось прорваться через охватившее их кольцо юнкеров.

На улицах и площадях Москвы началась гражданская война, длившаяся без малого восемь дней и ночей.

Особенно тягостным, полным неудач, грозящих катастрофическими последствиями стал день 28 октября.

Утром комендант Кремля Берзин, обманутый Рябцевым, совершает непростительный шаг — он сдает Кремль.

Правда, уже накануне из Кремля была выведена рота 193-го запасного полка и с ней по указанию ВРК ушел и Емельян Ярославский — комиссар Кремля. Но еще оставались солдаты 56-го полка, преданные революции и готовые к борьбе не на жизнь, а на смерть. На собраниях ротных комитетов они единодушно заявили: «Мы Кремля не сдадим, нам все равно погибать, так лучше погибнем с оружием в руках». Да, у солдат было оружие, и если бы только нашелся человек, который бы повел их за собой, вовсе неизвестно, кто бы стал хозяином Кремля — они или юнкера Рябцева. Но Берзин под гипнозом идеи во что бы то ни стало избежать кровопролития уговорил их сложить оружие и открыть Троицкие и Боровицкие ворота.

Ворота распахнулись, и в них вошла смерть. Сдавших оружие солдат расстреливали из пулеметов у памятника Александру II и во дворе арсенала. Сам Берзин, жестоко избитый офицерами и юнкерами, чудом избежал гибели.

Кремль превратился в крепость контрреволюции. Огромные запасы оружия и боеприпасов, хранившиеся в арсенале, стали безраздельной собственностью Комитета общественной безопасности.

Юнкера, потеснив немногочисленные и плохо вооруженные отряды красногвардейцев и солдат, пытаются развить наступление на Скобелевскую площадь со стороны Страстной — обстреливают из Страстного монастыря и Леонтьевского переулка из пулеметов здание Совета.

На улицах Москвы расклеен приказ Рябцева: «Кремль занят. Главное сопротивление сломлено, но в Москве еще продолжается уличная борьба. Дабы, с одной стороны, избежать ненужных жертв и чтобы, с другой, не стеснять выполнения всех боевых задач, по праву, принадлежащему мне на основании военного положения, запрещаю всякие сборища и всякий выход на улицы без пропусков домовых комитетов». И далее: «Предупреждаю, что в ответ на выстрелы из домов последует немедленно пулеметный и артиллерийский обстрел дома».

Пальцы Пятницкого гневно сжимают листок бумаги, доставленный «перехватчиками» с Ярославского вокзала. Это текст депеши, направленной 28 октября из ставки главнокомандующего полковнику Рябцеву. «Для подавления большевистского мятежа посылаю в ваше распоряжение гвардейскую бригаду с артиллерией с Юго-западного фронта. Начинает прибывать в Москву 30 октября с Западного фронта артиллерия с прикрытием. Необходимы решительные и совокупные действия для подавления выступления, повергнувшего страну в пропасть. Начальник штаба верховный главнокомандующий Духонин».

Миротворцы из Московского Совета миндальничали, уговаривали, пытались давить морально, а Рябцевы захватили Кремль, теперь — Духонин! Но пролетарская Москва взялась уже за оружие и не выпустит его из рук, пока своего не добьется. Да где же его найти, это оружие, где?

А вблизи здания Московского Совета уже шли горячие схватки. Юнкера почти окружили Скобелевскую площадь и продолжали наступать со стороны Охотного ряда и из переулков, прилегающих к Никитской улице. ВРК и его штаб выработали план прорыва белогвардейского кольца. Красногвардейцы и солдаты, оборонявшие Совет, предпринимали контратаки, нащупывая слабые места противника, чтобы попытаться прорвать кольцо. На площади рыли окопы и воздвигали баррикады.

Все труднее становилось членам Партийного центра и ВРК непосредственно связываться с районами. Каждый из отправляющихся в район вооружался и брал двух-трех красногвардейцев. Пробирались темными переулками, вжимаясь в стены домов, укрываясь в подворотнях. То и дело звучали окрики: «Стой! Кто идет?» Посты Красной гвардии проверяли документы, а если посланный нарывался на офицерско-юнкерский патруль, приходилось отстреливаться. Пятницкий носил с собой два больших браунинга. Они оттягивали карманы пальто, а когда приходилось бежать, больно колотили цо бедрам.

Не исключая и того, что юнкера могут в конце концов захватить здание Совета, Партийный центр решил перебраться в Замоскворецкий район, чтобы оттуда организовать наступление на центр города. Да и связь с районами из Замоскворечья осуществлять было куда легче.

«Первое заседание Боевого партийного центра, — писал Пятницкий, — было на Троицкой в Союзе металлистов. Важнейшее решение, которое было принято, это чтобы инициатива была передана районам, и, наконец, все сошлись на том, чтобы Боевой партийный центр был перенесен в Замоскворечье, как главный пролетарский центр и единственно недурно вооруженный район.

С большим трудом удалось членам боевого центра 29 октября утром пробраться до Замоскворечья и занять Коммерческий институт.

Сведения, которые доходили до нас, были довольно неутешительными. Это был самый критический день для пролетарской Москвы. Замоскворецкий райсовет потребовал от нас берданочных патронов, а центральный ревком требовал, чтобы мы раздобыли трехлинейные итальянские патроны. Где было их взять?»

Оружия, оружия! Но откуда его взять, если арсенал и склады в руках противника? Откуда? Постойте-ка, друзья! И Пятницкий обращается к своим боевым товарищам — членам Военно-революционного комитета Железнодорожного района.

— Хорошо бы мобилизовать побольше народа да как следует пошукать по запасным путям и Николаевского, и Ярославского, и Казанского вокзалов. Ведь военные перевозки-то не прекращались!

И вот в Коммерческое училище (ныне институт имени Плеханова), куда временно перебрался Партийный центр, буквально врываются несколько товарищей из Железнодорожного райкома. Глаза сияют. Лица радостно возбуждены.

Нашли. Есть оружие!

Маша Черняк, не в силах сдержать возбуждение, кричит:

— Понимаешь, вагоны с винтовками… На Казанской… Мы их отцепили и поставили охрану.

Бросив все дела — нет сейчас ничего важнее оружия! — Пятницкий забирается на грузовичок, принадлежащий железнодорожникам, и вместе с ними едет на Казанский.

Вот они, вагоны с таким необходимым грузом. Штабеля новехоньких трехлинейных винтовок. Пахнет сталью и машинным маслом. Ни с чем не сравнимое богатство. Их около 40 тысяч. Достаточно, чтобы вооружить две полные дивизии.

Тут же, с Казанского вокзала, Пятницкий говорит по телефону с районными ВРК: «Есть оружие. Немедленно присылайте за ним на Казанский вокзал».

Грузовики из Хамовников, из Лефортова, из Басманного, из Замоскворечья… Красногвардейцы бережно прижимают к груди винтовки. И в радостной суете как-то забывается одна печальная истина: винтовки без патронов в лучшем случае могут быть использованы как дубины. А патронов нет как нет!

Но вот и Симоновские пороховые склады в руках Красной гвардии. Теперь 40 тысяч винтовок начинают стрелять. Да еще как! Вновь захвачены почтамт и главный телеграф. От юнкеров очищены Курско-Нижегородский и Александровский вокзалы и Крымские интендантские склады. Районные дружины со всех сторон охватывают центр и неотвратно усиливают давление. А Скобелевская площадь — наконец-то доставлена артиллерия — грозно заговорила басовитым голосом трехдюймовых орудий.

Обстановка в Москве складывается явно в пользу Советов. Правда, все еще сохраняется опасность, что Руднев — Рябцев могут получить помощь извне. Пущен слух, что по Александровской дороге с Западного фронта движутся к Москве 38 эшелонов то ли казаков, то ли верных Временному правительству частей кавалерии. Навстречу послали начальника разведки ВРК товарища Максимова, поручив ему тщательно проверить слухи и в случае необходимости принять любые, самые решительные меры.

Но не в казаках и гусарах, так и не добравшихся до Москвы, которая, по выражению командующего Западным фронтом генерала Валуева, должна была, «как собирательница России, соединить всех верных сынов ее и спасти родину», таилась угроза побеждающей революции. На арену борьбы выступил Викжель.

Правые эсеры и меньшевики, засевшие во Всероссийском исполнительном комитете союза железнодорожников, возомнили себя «спасителями России».

Потерпев сокрушительное поражение как в Петроградском, так и в Московском Советах, они решили теперь отыграться, используя свое влияние на железнодорожников. Им представлялось, что, закрыв семафор перед локомотивом революции, то есть отказывая новому Советскому правительству в необходимых транспортных перевозках, они будут диктовать свою волю. С этой целью 29 октября Викжель принял резолюцию, в которой призывал создать новое, так называемое «однородное социалистическое правительство». В него должны были войти представители всех партий — «от большевиков до народных социалистов». Это предложение больше всего напоминало ультиматум, ибо викжелевцы угрожали приостановить все железнодорожное движение, если их резолюция будет отвергнута.

В тот же день на заседании ЦК в отсутствие Ленина было принято решение вступить в переговоры с Викжелем. Для переговоров выделили Каменева, Сокольникова и Рязанова. Вопреки прямому указанию ЦК вести переговоры лишь при условии обязательного признания Вик-желем решений II съезда Советов Каменев продолжил переговоры, несмотря на явно контрреволюционную установку Викжеля.

«Ясно, что Викжель стоит на стороне Калединых и Корниловых, — говорил на следующем заседании ЦК Ленин. — Колебаться нельзя. За нами большинство рабочих и крестьян и армии. Здесь никто не доказал, что низы против нас; либо с агентами Каледина, либо с низами. Мы должны опираться на массы, должны послать в деревни агитаторов. Викжелю было предложено доставить войска в Москву, он отказал, мы должны апеллировать к массам, и они его сбросят»[10].

Ленин был категорически против продолжения переговоров с Викжелем. Но некоторые народные комиссары, и среди них члены ЦК Каменев, Зиновьев, Рыков, подали в отставку, считая, что необходимо организовать правительство из представителей всех социалистических партий.

Нечто подобное происходило и в Москве. Бюро Викжеля предъявило ультиматум ВРК и Комитету общественной безопасности с требованием объявить перемирие и начать переговоры. Произошло это как раз 29 октября, когда перевес сил явно был у большевиков.

Поставив Партийный центр перед фактом, ВРК согласился и на перемирие и на переговоры, выделив для их ведения П. Г. Смидовича, П. И. Кушнера и Н. И. Мурадова.

Один викжелевец торжествующе сообщил своим единомышленникам в Петроград: «В Москве бог знает что творится, стреляют на улицах. Мы согласились предъявить ультиматум той и другой стороне; если большевики будут упорствовать, мы объявим забастовку и введем войска в Москву и направим против них…»

Таковы были замаскированные под «абсолютную нейтральность» и «миролюбие» далеко идущие намерения Викжеля. Заставить большевиков встать на колени. Принудить их на создание коалиционного органа, обладающего чрезвычайными полномочиями, в котором большевики оказались бы в меньшинстве.

С особой охотой на переговоры пошло руководство Комитета общественной безопасности. Руднев и Рябцев рассчитывали использовать 24 часа перемирия для собирания уже порядком потрепанных и растерявшихся сил контрреволюции.

Районы гневно протестовали против этой навязанной им центром оттяжки. Ведь теперь они получили оружие, и каждый час борьбы наращивал их боевую мощь, убеждая в близкой и окончательной победе.

Пятницкий, уже несколько месяцев проработавший среди железнодорожников и изучивший повадки викжелевских «бонз», лучше других понимал, что все эти переговоры ни черта не стоят, что они не более чем очередной маневр противника, и сразу же занял резко отрицательную позицию. Но тут вновь сказались и некоторая несогласованность действий у Партийного центра и ВРК, и авторитет отдельных, весьма уважаемых товарищей. Говоря короче, представители ВРК в согласительной комиссии уступали одну позицию за другой и в конце концов под нажимом Викжеля согласились и на IV пункт соглашения, предполагающий образование нового органа власти. Одновременно они проголосовали за продление перемирия еще на 12 часов.

Вновь вмешался Партийный центр. По его указанию Московский Военно-революционный комитет отказался продлить перемирие и отверг проект соглашения Викжеля.

В 12 часов ночи на 31 октября штаб Военно-революционного комитета отдал приказ открыть артиллерийский огонь по всем объектам, находившимся в руках контрреволюции.

И теперь уже не было и не могло быть такой силы, которая способна была остановить или хотя бы задержать фронтальное наступление вооруженной пролетарской Москвы.

2 ноября сопротивление противника было окончательно сломлено.

Вот несколько донесений из сводки помощника начальника разведки ВРК товарища Федотова.

6 часов 20 минут: «Сейчас гостиница «Метрополь» обстреливается нашими орудиями. Оттуда отвечают пулеметным огнем очень сильно… Сейчас наши перешли в гостиницу «Континенталь» и оттуда ружейным огнем обстреливают «Метрополь». Прикрытия у орудия мало. В Охотном ряду стоит наша застава для отражения перебежки из «Метрополя»…»

И часов 40 минут: «В Кремле войска почти нет, только стоят пулеметы…»

1 час 25 минут: «Нами заняты Дума и Исторический музей, а также вышли на Красную площадь в Иверские ворота и засели в домах…»

5 часов: «От университета юнкера отходят, наши подходят к нему (старому). По Моховой обстрел с верхних этажей дома. Наши солдаты снуют во всю улицу, пробираются к Никитским воротам от Кремля. В Китай-городе много наших».

9 часов 30 мнут: «Кудринская площадь занята революционными войсками».

Так непосредственно, буквально под ружейным и пулеметным огнем противника, фиксируется каждый шаг вперед, сделанный в тот памятный день солдатами Октября.

Все уже ясно. Враг сломлен и силою оружия, и морально: бегут и прячутся по домам «белые рыцари», собравшиеся под стяг Комитета общественной безопасности. Что остается господам Рудневу и Рябцеву? 2 ноября в 7 часов 15 минут они передают свое заявление Военно-революционному комитету.

«Артиллерийский расстрел Кремля и всей Москвы не наносит никакого вреда войскам, а разрушает лишь памятники и святыни и приводит к избиению мирных жителей. У нас возникают пожары и начинается голод. Поэтому в интересах населения Москвы Комитет общественной безопасности ставит Военно-революционному комитету вопрос: на каких конкретных условиях Военно-революционный комитет считает возможным прекратить военные действия? С своей стороны Комитет общественной безопасности заявляет, что при данных условиях он считает необходимым ликвидировать вооруженную борьбу против политической системы, осуществляемой Военно-революционным комитетом, перейдя к методам борьбы политической и представляя будущему разрешение в общегосударственном масштабе вопроса о конструкции власти в центре и на местах».

Партийный центр решил: никаких компромиссов с предателями революции. Полная сдача, немедленная ликвидация этой опасной безопасности, и весь разговор!

Но и на этот раз большинство ВРК обошло указание Партийного центра и проявило чрезмерную гуманность к белогвардейцам, очень скоро обернувшуюся против революции.

Во время обсуждения вопроса об условиях организации сдачи и разоружения юнкеров явилась делегация от шести «социалистических партий» во главе с меньшевиком Ст. Вольским. Они краснобайствовали, взывали к «классовой солидарности», «революционному великодушию» и т. п. И представлявшие ВРК П. Г. Смидович и В. М. Смирнов, поддавшись на их уговоры, подписали весьма рискованный и невыгодный власти Советов договор.

В нем были такие пункты:

«2. Белая гвардия возвращает оружие и расформировывается. Офицеры остаются при присвоенном их званию оружии. В юнкерских училищах сохраняется лишь оружие, которое необходимо для обучения. Все остальное оружие юнкерами возвращается. Военно-революционный комитет гарантирует всем свободу и неприкосновенность личности».

«5. По подписании соглашения все пленные обеих сторон немедленно освобождаются…»

Что это означало? Прежде всего тысячи офицеров — непримиримейших врагов революции не только оставались на свободе, но и сохраняли свое личное оружие. Таким образом, им были созданы все условия для организации контрреволюционного подполья, или, употребляя современную терминологию, «пятой колонны».

Далее. Можно ли было за скоротечные часы выполнения договора установить, сколько оружия необходимо для «обучения юнкеров»? И как представляли себе члены ВРК дальнейшую судьбу юнкерских училищ? И наконец, соглашаясь на немедленное освобождение «всех пленных», ВРК невольно поставил в один ряд идеологов и организаторов контрреволюционного выступления со слепыми исполнителями их приказов.

Когда Смидович и Смирнов ознакомили Партийный центр и ВРК с окончательным текстом уже подписанного ими договора, Пятницкий назвал его «непростительной близорукостью и глупостью» и потребовал, чтобы его не утверждали. И. Стуков сказал:

— Я буду голосовать против утверждения такого договора. В нем есть пункт, что юнкера остаются с оружием, якобы необходимым им для продолжения обучения военному искусству. Так неужели, товарищ, вы и вправду думаете, что юнкерские училища останутся и в них, как и в старые времена, будут продолжать свое обучение юнкера?

Но большинством голосов собравшихся текст договора был утвержден.

К счастью, рабочие и солдатские массы во многом исправили мягкотелую позицию своих руководителей. Разоружая белогвардейцев, они меньше всего заботились о том, чтобы сохранить офицерам их личное оружие. Наганы, браунинги, маузеры, шашки с георгиевскими и анненскими темляками становились собственностью бойцов революции.

Собравшиеся 3 ноября в Московском Военно-революционном комитете представители районных ВРК гневно требовали аннулирования договора, полного изъятия оружия, ареста и расстрела главарей контрреволюции.

Выступая от имени ВРК с докладом на заседании Московского Совета, Г. А. Усиевич вынужден был признать, что «наша масса, рабочие и солдаты, все время упрекали Революционный комитет в медлительности, упрекали в нерешительности действий.

…От нас требовали решительных действий, чтобы сокрушить силу юнкеров и офицеров, чтобы обеспечить наш тыл».

Как показало ближайшее будущее, правы оказались массы. «Честное слово» белогвардейцев осталось на бумаге, годной разве что на растопку.