Пятницкий

УДЕРЖАТ ЛИ БОЛЬШЕВИКИ ВЛАСТЬ!

Пятницкий не присутствовал на историческом заседании ЦК 10 октября. Но в ЦК РСДРП (б) он должен был доложить точку зрения московских товарищей на возможность организации вооруженного восстания в Москве и, самое главное, встретиться с Владимиром Ильичем, который вот уже несколько дней назад возвратился из Выборга в Питер и непосредственно руководит деятельностью Центрального Комитета. Именно Ленину, человеку, которому он ни разу не солгал, никогда не говорил полуправды и от которого не скрывал своих сомнений, если даже они не отражали объективную картину происходящих событий, а зарождались где-то в уголках сознания и были, что ли, плодом собственной интуиции, следовало исчерпывающе рассказать о том, что представляет собою Москва сегодня.

«Письмо в ЦК, МК, ПК и членам Советов Питера и Москвы большевикам», написанное Лениным еще в Выборге, дошло до Москвы с опозданием. Его обсуждали на совещании руководящих партийных работников Москвы, которое состоялось на квартире доктора В. А. Обуха в Мертвом переулке. Здесь собрались вместе и руководители Московского областного бюро и МК, прочли письмо. «Очень может быть, что именно теперь можно взять власть без восстания: например, если бы Московский Совет сразу тотчас взял власть и объявил себя (вместе с Питерским Советом) правительством. В Москве победа обеспечена и воевать некому. В Питере можно выждать. Правительству нечего делать и нет спасения, оно сдастся»[6].

И сразу же начался горячий спор. Ломов, Осинский, да и Варвара Николаевна Яковлева заявляют: «Можем начать. Соберем небольшой, но крепкий кулак и ударим. Может, что-нибудь и получится». Но многие поддержали Пятницкого. А он сказал тогда, что Москва почина выступления на себя взять не может, но она может и должна поддержать выступление, когда оно начнется в Петрограде. «Почему же это не может? Извольте аргументировать!» — крикнул Осинский. «Пожалуйста, товарищ Осинский! Аргументы совсем простые, рабочие Москвы плохо вооружены; у МК слишком еще слаба связь с гарнизоном, а руководство Совета солдатских депутатов все еще в руках у эсеров и меньшевиков; ну и, наконец, сам-то гарнизон на три четверти разоружен — у преданных революции или только заподозренных в этом воинских частей изъяты пулеметы, трехлинейные винтовки, ручные гранаты и огнеприпасы, а со старыми берданками особо не повоюешь!»

Да, собравшиеся высказались за восстание, но часть согласилась на том, что Москва не может взять на себя почин выступления. Как выяснилось позже, это не расходилось и с ленинской точкой зрения. 8 октября в «Письме к товарищам большевикам, участвующим на областном съезде Советов Северной области» Владимир Ильич писал: «Под Питером и в Питере — вот где может и должно быть решено и осуществлено это восстание…»[7]

Решено было созвать общегородскую партийную конференцию, на которой и обсудить вопрос о вооруженном восстании.

Раньше нежели 10 октября конференцию созвать не удалось.

В кармане Пятницкого теперь была резолюция конференции по текущему моменту, в которой говорилось: «Конференция заявляет поэтому, что только ликвидация правительства Керенского вместе с подтасованным Советом Республики и замена его рабочим и крестьянским революционным правительством способны:

а) передавать землю крестьянам вместо подавления восстания крестьян;

б) тотчас же предъявить справедливый мир и тем дать веру в правду всей нашей армии;

в) принять самые решительные революционные меры против капиталистов для обеспечения армии хлебом, одеждой и обувью и для борьбы с разрухой.

Конференция поручает МК принять меры к уяснению массами всего вышеуказанного и к приведению революционных сил в боевую готовность».

Эту резолюцию надо показать в ЦК и, конечно, Ленину при встрече с ним, ибо она полностью отражала точку зрения большевиков Москвы.

Заседание ЦК состоялось в тот же день, десятого октября, и поэтому Пятницкий не мог на нем присутствовать.

В Питер он выехал только одиннадцатого.

…Пятницкий стоял у окна в коридоре вагона третьего класса. И хотя поезд назывался скорым, он спотыкался почти на всех станциях. И всякий раз, когда скорый, нарушая расписание, стопорил перед станционными постройками, густые серо-черные колонны отчаявшихся шли на беспорядочный штурм каждого из вагонов.

Пятницкий, которому знакомый проводник уступил на несколько часов свою полку, немного поспал, выпил кружку кипятку и теперь, стоя в коридоре, с интересом прислушивался к напоминающей ярмарочный гам болтовне своих многочисленных попутчиков.

Больше всего говорилось о бытовых неурядицах. И как рефрен к разговорам о длиннющих очередях, безумной дороговизне и неимоверных трудностях с топливом хрипловатый, но не лишенный приятности тенор пел под гитару:

Солдаты, не подбирая выражений, вспоминали окопную грязь, паразитов и постоянный недостаток боеприпасов. Ругали генералов, крепко доставалось на орехи и самому Александру Федоровичу. Поручик с двумя Георгиями на гимнастерке голосом, дрожащим от ярости, вступился было за главковерха и, выдавив из себя слово «братцы», прозвучавшее как «мерзавцы», обратился к солдатам с патриотическим призывом. Но ему сказали: «А иди-ка ты, господин поручик, сам знаешь куда…» И пояснили: «Все. Хватит. Подпруга у нас лопнула!»

Пятницкому это образное выражение, принадлежавшее бородатому солдату, типичному мужику из Тамбовщины или Рязани, показалось очень точным и всеобъемлющим. У нынешней государственной власти «лопнула подпруга», и кляча уже не в состоянии тащить на себе титанический груз — неустроенное, обнищавшее, распадающееся на части государство Российское. И он решил обязательно передать эти солдатские слова Владимиру Ильичу, если только удастся с ним повидаться.

А гитара все тренькала насмешливо и презрительно, и тенор сипло напевал:

Кто-то не выговорил, а прошипел слово «большевички». И столько в этом шипе было ненависти и страха и столько нелепейших фантасмагорических россказней и побасенок, посвященных преступной подрывной деятельности этих самых большевичков, разбрызгалось по вагону, что Пятницкий ухмыльнулся и даже озадаченно крякнул.

Кто-то называл имена будущих спасителей России. Столкнули лбами Мартова и Чернова. Вспомнили Либера с Даном. Шепотком произнесли имя Лавра Корнилова… Но имена лидеров, и названия партий, и разнообразные рецепты спасения России растворялись и тонули в месиве привычных и необходимых понятий: хлеб, обувь, дрова, жалованье.

Проехали Любань.

С каждой черно-белой верстой, убегавшей к Москве, приближалась столица. Внешний облик Петрограда изменился, по-видимому, не слишком сильно. По деревянным торцам Невского бесшумно проносились лихачи с колясками на дутых шинах и деловито сновали туда и обратно красные вагончики трамвая. Тротуары заполняли прохожие. Как и до Февраля, торговали филипповы, Кузнецовы, крафты, фаберже и Синельниковы. Тумбы облеплены были афишами благотворительных концертов, интригующими анонсами «Кривого зеркала» и «Синей птицы».

Но если приглядеться попристальнее, то кое-что все же изменилось. Словно бы потускнело золото риз, в которые разодет центр Питера. Филипповы и фаберже остались, но в зеркальных витринах им принадлежавших магазинов что-то совсем пустовато. На фасадах домов плоскостные символические изображения народа, завоевавшего свободу… Красные силуэты человечков, устремившихся с винтовками наперевес на черную массивную фигуру в царской короне или пронзавших штыками зловещего двуглавого орла. Много, очень много солдатских шинелей среди пальто, плащей и курток на тротуарах Невского.

…Первым, кого увидел Пятницкий в ЦК, был Яков Михайлович Свердлов.

— Рад вас видеть, товарищ Пятница, — прогромыхал Яков Михайлович своим удивительно сочным басом и крепко тряхнул его руку. — Как добирались?

— Помяли бока маленько, — сказал Пятницкий.

— Вам резолюция ЦК еще неизвестна? — Свердлов достал из внутреннего кармана кожанки записную книжку и вынул из нее сложенный вдвое листок бумаги. — Вот ознакомьтесь. Писал Владимир Ильич.

Пятницкий увидел четкий стремительный почерк Ленина, прочел и перечел резолюцию. Предельно выразительная и лаконичная, умещавшаяся на четвертушке серой бумаги в клеточку, она ставила на очередь дня вооруженное восстание: «Признавая таким образом, что вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям партии руководиться этим и с этой точки зрения обсуждать и разрешать все практические вопросы (съезда Советов Северной области, вывода войск из Питера, выступления москвичей и минчан и т. д.)»[8].

— М-да, по-ленински, — пробормотал Пятницкий.

— Имеете какие-либо веские возражения? — весело осведомился Свердлов.

Пятницкий только головой мотнул.

— Единогласно?

— Десятью голосами против двух.

— Против! — задохнулся Пятницкий. — Да кто же это так отличился?

— Члены ЦК. Каменев и Зиновьев. Владимир Ильич вне себя, считает их политическими слепцами.

— Да как же они? В голове просто не укладывается.

— А вы-то сами, товарищ Пятницкий, «за» или «против»? — Бас Свердлова приобрел металлическое звучание.

Пятницкий не отвел глаза под острым, настороженным взглядом Свердлова.

— Мы за восстание. Безоговорочно. Споры о другом: может или не может Москва начать первой.

Свердлов снял пенсне и старательно протер его стекла большим носовым платком. Теперь его глаза казались больше и добрее.

— Знаю, Осип. — Он тут же ловко накинул пенсне на переносицу и выжидающе, но с едва проступающей ироничностью пробасил: — А вот товарищи Ломов и Яковлева весьма нас обнадежили. Мы-де вполне можем и первыми. Так и заявили. А?

Пятницкий чувствовал, что вот-вот взорвется, и только огромным усилием заставил себя говорить негромко и размеренно.

— Но каким способом? Способы-то, Яков Михайлович, разные бывают.

— Ладно, товарищ Пятница. Давайте-ка лучше займемся бухгалтерией. — Свердлов достал записную книжку и огрызок химического карандаша. — Мы с вами техники и организаторы. Нам нужны проверенные данные и точные цифры. Какими силами, но только совершенно реальными, располагает Московский комитет на сегодня? Начнем хотя бы с Красной гвардии.

— По сведениям, поступившим в МК на 8 октября, в дружинах Красной гвардии состояло около десяти тысяч рабочих. Точнее, девять тысяч семьсот шестьдесят человек, — незамедлительно ответил Пятницкий. Его цепкая, натренированная за годы конспирации память не нуждалась в записях.

— А как они вооружены?

— Три тысячи винтовок, берданок и револьверов разных систем от браунинга и «смит-вессона» до дамской пукалки «велодога».

— Да, не густо. А чем располагают части Московского гарнизона?

— Берданками с малым запасом патронов, разобранными пулеметами без замков и некоторым количеством ручных гранат без капсюлей. Остальное оружие, заблаговременно изъятое у гарнизона, передано юнкерам.

— Невелик, оказывается, кулак! — воскликнул Свердлов.

Они проработали довольно долго, Свердлов задавал вопросы, Пятницкий отвечал на них, и Яков Михайлович заполнял заметками листок за листком своей записной книжки.

Потом разложили на столе плац Москвы, захваченный Пятницким, и кончик карандаша Свердлова долго блуждал по улицам и площадям центра, по улицам и переулкам Пресни, Хамовников, Басманного, Благуше-Лефортовского и Сущевско-Марьинского районов.

В этот же день у Пятницкого состоялись встречи с членами ЦК Сталиным, Бубновым и Сокольниковым.

Только вечером, когда уже во влажном сумраке расползлись желтые пятна фонарей, Пятницкий отправился на Выборгскую сторону, чтобы повидаться с Надеждой Константиновной Крупской, а через нее с Лениным.

Прежде чем вызвать Владимира Ильича из Выборга, ЦК подготовил для него именно на Выборгской стороне, рабочие которой безоговорочно поддерживали большевиков, тщательно законспирированную квартиру. И хотя Ленин появился на заседании ЦК, происходившем 10 октября на Карповке, в квартире Суханова, а после заседания ночевал на Петроградской стороне у Эйпо Рахья, а потом встречался с членами ЦК и на квартире Михаила Калинина, и на квартире машиниста Финляндской железной дороги Ялавы эта, на Большом Сампсоньевском, считалась наиболее безопасной и удобной. Попасть в нее можно было только через Крупскую и Женю Егорову, секретаря Выборгского райкома партии.

Обстановка в помещении, занимаемом Леоновской подрайонной думой, пришлась Пятницкому по душе. Несмотря на поздние часы, комнаты были полным-полны рабочими и работницами. Они грудились возле столов, о чем-то спрашивали, получали задания и уходили. Ни суеты, ни бестолковщины.

В одной из комнат Пятницкий нашел Надежду Константиновну. Она показалась ему немного осунувшейся, по очень оживленной.

— Вот и опять встретились, милый Пятница, — радостно сказала она, протягивая руку. И с доброй своей улыбкой, осветившей бледное утомленное лицо, посмотрела на него долгим внимательным взглядом. — Сколько лет, сколько зим! А вы неважно выглядите, Пятница, совсем неважно. Уж не больны ли?

Пятницкий любил и безмерно уважал Надежду Константиновну. Познакомившись с ней и Лениным весной 1903 года в Лондоне, он, тогда еще совсем юный искровец, сразу же почувствовал на себе ласковое, изучающе-внимательное отношение Крупской. Все последующие годы своей подпольной революционной деятельности, где бы он ни находился, он никогда не прерывал дружески-деловой связи с Надеждой Константиновной. И каждое ее письмо, всегда и неизменно являвшееся отзвуком мыслей и действий Ленина, приносило Пятницкому силы, уверенность и большую радость.

И вот они вновь стоят друг против друга, и будто и не легло между ними более четырех лет разлуки после той незабываемой недели в Поронине, которую Пятницкий провел в семье Ульяновых.

— Приболел немного, Надежда Константиновна, да зажило все как на собаке. А вы-то, вы-то как? — взволнованно спрашивал Пятницкий, все не выпуская из своих ладоней легкой и теплой ее руки.

— Все хорошо, Пятница, даже очень хорошо. Но пойдемте-ка со мной, а то здесь и поговорить нельзя, уж очень людно.

Она провела Пятницкого в маленькую комнату, где стояли канцелярский стол и два венских стула, повернула на два оборота ключ, села сама и показала на стул Пятницкому.

— Садитесь. — И негромко: — Владимир Ильич вас ждет. Придете к нему завтра утром. В дверь постучите таким образом. — Костяшкой указательного пальца она отстучала о край стола: раз, два и после паузы еще два раза быстро, почти без перерыва. — Запомнили? Только, пожалуйста, не звоните. Он не откроет.

Утром 13 октября Пятницкий направился по адресу, полученному от Крупской.

Шел он по длиннейшему проспекту неторопливой, размеренной походкой, в длинном черном пальто и фетровой шляпе. То ли зубной врач, то ли банковский служащий, не очень-то поспешающий', на службу. Много раз до автоматизма изученными приемами проверял, нет ли за ним слежки, не тащит ли за собой «хвост». А мысли были заняты предстоящей встречей. Разбирало нетерпение — ну, скоро ли? Ну где же этот самый поворот?

Но вот наконец нужный дом. Еще раз оглянувшись по сторонам и убедившись в отсутствии «хвоста», Пятницкий проскользнул во двор, сразу же нашел квартиру и, поднявшись по лестнице, постучал в дверь так, как показывала Крупская. Через несколько секунд за дверью возникли знакомые быстрые шаги, дверь распахнулась, впустила Пятницкого, захлопнулась, и совершенно незнакомый человек сказал таким бесконечно знакомым голосом:

— Наконец-то, товарищ Пятница! Здравствуйте, здравствуйте!

Опытный взгляд конспиратора, брошенный Пятницким на Владимира Ильича, не мог не отметить поразительной трансформации, которой подверглось лицо Ленина лишь за счет сбритых усов и бородки. Лицо было настолько новым, настолько непривычным, что никакого грима не требовалось больше, чтобы облик Ленина стал неузнаваемым.

— Ну, просто здорово, Владимир Ильич! — восхищенно воскликнул Пятницкий. — Еще бы парик, и самый опытный филер проскочит мимо.

— Есть и парик… — тотчас же откликнулся Владимир Ильич. — Прошу за мной. Вот сюда.

Миновали столовую и вошли в комнату, заваленную книгами и газетами.

Как и всегда, когда Пятницкий виделся и разговаривал с Лениным, им все более овладевало чувство удивительного спокойствия и уверенности, что вот теперь-то все будет действительно очень хорошо. Словно могучий интеллект собеседника, как динамо-машина, безостановочно выбрасывал волны энергии и насыщал ею все вокруг себя.

Усадив Осипа в кресло, Ленин неожиданно спросил:

— Надеюсь, у вас есть сегодняшняя газета? Мне еще не приносили.

Пятницкий достал из кармана «Рабочий путь». Ленин нетерпеливо развернул газету, мгновенно пробежал взглядом по страницам и торжествующе воскликнул:

— Питерский Совет за выступление! Совет выбрал Военно-революционный комитет даже без прений, несмотря на то, что меньшевики и эсеры требовали открытия прений.

Пятницкий с любопытством, но и с некоторым недоумением смотрел на победно взмахнувшего газетой Ленина. Где он там нашел, что Петросовет высказался за восстание? Я же прочел ее всю от первой до последней строчки. Ну да, при Петросовете создан Военно-революционный комитет. Это есть! Но дальше-то там говорится, что «в задачи Военно-революционного комитета входят — определение боевой силы и вспомогательных средств, необходимых для обороны Петрограда и не подлежащих выводу, учет и регистрация личного состава гарнизона Петрограда и его окрестностей и предметов снаряжения и продовольствия, разработка плана работ по обороне Петрограда, мер по охране города от погромов и дезертирства и, наконец, поддержание в рабочих массах и солдатах революционной дисциплины».

Только и всего! Но ведь Владимир Ильич расценил это решение как изъявление воли Петросовета выступать. А железная ленинская логика была отлично известна Пятницкому и не позволяла отнести восклицание Ленина только за счет каких-то там эмоций. И он попытался тоже мысленно пойти по такому же логическому пути, и сразу же все прояснилось — в единое целое слились резолюция ЦК, с которой познакомил его Свердлов, и выборы Военно-революционного комитета. Да, конечно, Ильич был прав!

А теперь предоставим слово самому Пятницкому, написавшему позднее об этой встрече с Лениным.

«Ленин очень подробно расспрашивал меня о Московской организации, о соотношении сил в Совете рабочих депутатов, профсоюзных, районных думах и т. п. организациях. Речь зашла о выступлении. Я изложил мнение активных работников Московской организации о том, что Москва начать выступление не может, но что Москва поддержит сейчас же выступление, если оно где-нибудь начнется. Я затронул вопрос о том, удержит ли наша партия власть, ибо у нас сравнительно так мало активных и дельных сил. На это Ленин посоветовал мне ознакомиться с рукописью брошюры: «Удержат ли большевики государственную власть?»

От всего разговора с Лениным у меня в памяти сохранились только отрывки: если нам удастся заключить мир с Германией, крестьяне будут с нами; Германия, наверное, потребует от России Прибалтийского края, который почти ими уже занят. В крайнем случае придется уступить в интересах спасения и отстаивания победы и завоеваний революции. Что касается людей, то они у нас имеются: можно будет разослать товарищей матросов по уездам и деревням. Они разъяснят крестьянам суть переворота. Им будет с чем подойти к крестьянам, ибо первым делом после победы будет издание закона о земле и о мире.

Ленин интересовался настроениями железнодорожников… Ильич заявил, что одним из первых мероприятий будет удовлетворение нужд железнодорожников».

И будто не в маленькой комнатенке, на конспиративной квартире, один на один с тайно пришедшим к нему товарищем, а в огромном зале, перед многотысячной аудиторией представителей уже победившего народа говорил сейчас Ленин. Столько уверенности в силе тех, кто пошел за ним, и всесокрушающего оптимизма было в его словах!

Пятницкий с восторгом вслушивался и вдумывался в каждую фразу, произнесенную этим удивительным человеком. Сегодня повторялось то, что не однажды бывало уже в практической деятельности партии, созданной Лениным. Когда трудности становились горой, закрывающей горизонты, вождь находил самую короткую, самую прямую тропу, ведущую к вершине, и первым поднимался по ней, а оказавшись на вершине, видел раскрывшиеся впереди дали и дорогу к ним.

За те несколько дней, что Пятницкий пробыл в Питере, он несколько раз был у Ленина. Получил у него письменное согласие баллотироваться в Учредительное собрание от Московской организации…

…Опять было трудно с железнодорожными билетами. Но старый приятель Паша Вомпе, работавший в Викжеле, расстарался, и Пятницкий добрался до Москвы даже с некоторым комфортом. Во всяком случае, он имел возможность внимательнейшим образом прочесть рукопись брошюры «Удержат ли большевики государственную власть?», которую передала ему Мария Ильинична.

Шесть «деловых доводов», приведенных «Новой жизнью» за то, что большевики не смогут удержать власть, один за другим разлетелись в прах под неотразимыми ударами автора брошюры. Да, Владимир Ильич, конечно, был прав. Здесь — исчерпывающий ответ и на некоторые сомнения, которые не давали покоя Пятницкому. 240 тысяч членов партии большевиков, опирающихся на миллион подавших за них голоса представителей трудового народа, — это огромная действенная сила.

Ленин теоретически вооружил Пятницкого.

17 октября в помещении Железнодорожного райкома, на 1-й Брестской улице, состоялось межрайонное собрание московского партийного актива. С докладами выступили В. Н. Яковлева и он. Варвара Николаевна информировала актив о заседании ЦК, а Пятницкий рассказывал о своих встречах с Лениным. Говорил он, как всегда, просто, стараясь коротко сформулировать самое главное. А заканчивая доклад, чуть повысил голос и по памяти повторил слова, которыми Ленин заключил свою брошюру:

«…когда есть налицо эти условия, тогда не найдется той силы на земле, которая помешала бы большевикам, если они не дадут себя запугать и сумеют взять власть, удержать ее до победы всемирной социалистической революции»[9].

Но взять власть еще только предстояло…