В Долине

К середине утра мы загнали новых бычков, купленных у старика Джейкобса, и папа приступил к ремонту северной изгороди. Я собирался помочь, но он велел мне сгонять к Блюму Пикенсу и забрать деньги, которые Блюм задолжал нам за кордвуд. Мне совсем не хотелось этого делать. Было во владельце "куриного ранчо" что-то такое, что мне не нравилось. Во-первых, он был злобным старым мерзавцем, а во-вторых, у него была дурная привычка уставиться на тебя и практически не моргать. Это пугало меня до чертиков, да и не только меня - почти всех детей в Долине. Папа разрешил мне поехать к Блюму на Старом Блэке, если я конечно захочу, но учитывая то, что мне придется как-то выудить деньги у Блюма, я решил не торопиться и пройтись пешком.

Однако путь туда лежал не близкий, и уже на полдороги я пожалел, что не поехал верхом на Старом Блэке. Каждое утро, как только Блюм просыпался, он становился все злее и злее с каждой секундой, и если я приду слишком поздно, он вообще может не отдать мне деньги. Кроме того, я хотел пить и проголодался, а солнце уже стояло высоко, прямо над головой, и нещадно палило. Если я не вернусь до того, как папа приготовит себе что-нибудь поесть, у меня не будет еды до ужина, потому что, как папа всегда говорил, если ты пропустил обед, значит ты его пропустил безвозвратно.

Поэтому я решил поторопиться.

Я думаю, скорее всего Блюм знал, что я приду, потому что, когда я к нему добрался, он стоял и ждал меня сбоку от дома в тени тополя.

- Здоро́во, - сказал он. - За деньгами пришел?

Я кивнул, и мы поднялись по старым разбитым ступенькам на крыльцо.

Дом Блюма вонял так же, как и его курятники. Все, что окружало его, всегда пахло куриным дерьмом. Это была еще одна из причин, по которой я никогда не хотел сюда приходить. Обычно Блюм передавал мне деньги на крыльце, заставляя стоять и ждать, пока он доставал их из своей потайной банки или где он там их хранит в своем доме, но на этот раз он пригласил меня войти. Я никогда раньше не переступал порог его дома и не хотел этого делать сейчас, но я не мог сказать "нет", мне было нужно, чтобы он отдал деньги, которые задолжал, а если я его разозлю, то он, быстрее всего, этого не сделает. И папа надерет мне задницу, если я вернусь с пустыми руками. Поэтому я сказал "конечно" и вошел внутрь.

Там было темно, как в аду, и пахло еще хуже, чем во дворе. Я осторожно ступал, почти уверенный, что на полу куриное дерьмо. Возможно, и собачье тоже. Блюм велел мне ждать и ушел в другую комнату за деньгами. Это заняло у него некоторое время. Постепенно мои глаза привыкли к темноте и я увидел на стене, на узкой самодельной полке, рядом со стойкой для оружия шеренгу вроде бы маленьких кукол. Я подошел поближе, чтобы получше рассмотреть их. Они были сделаны из высохших частей животных, в основном куриных потрохов, скрученных и связанных вместе волосами и леской. На них было надето немного одежды: брюки, рубашки и даже шляпы.

Фигурки были похожи на наших соседей, других фермеров и владельцев ранчо.

- Я сделал их сам, - гордо сказал Блюм, входя в дверь.

Я просто кивнул, не знал, как на это еще можно реагировать.

- Собираюсь показывать их всем.

- На ярмарке?

- Нет. Устрою у себя музей.

Я кивнул, как будто то, что он сказал, имело смысл. Он снова не мигая вытаращился на меня.

- Хочешь посмотреть?

На самом деле я этого не хотел, но у меня еще не было денег, поэтому я солгал и сказал "да". Мы вышли обратно на улицу, и я наконец-то смог нормально дышать. Запах куриного дерьма все еще ощущался, но он был не таким сильным, и к тому же дул легкий ветерок.

То, что Блюм назвал своим “музеем”, было сараем. Точнее комнатой в сарае, комнатой, которую он сделал сам в том месте, где у обыкновенного владельца ранчо были бы стойла, только Блюму не нужны были стойла, он разводил исключительно кур и не держал ни коров, ни коз, ни даже лошади. Он настелил там деревянный пол, и по краям расставил столы, оставив центр комнаты пустым. На столах я увидел ряды маленьких фигурок, похожих на те, что были в доме.

- Все они сделаны людьми здесь, в Долине, - сказал он. - Я собирал их на протяжении многих лет и теперь выставлю в своем музее.

Я посмотрел на ближайший столик. Куклы на нем были сделаны из всякой всячины, но все они выглядели так, будто это одна и та же женщина, и ни на одной из них не было никакой одежды.

Блюм поднял одну. Обычная засохшая глина, которую размяли и покрасили, чтобы она приобрела реальные очертания. Он протянул ее мне.

- Знаешь, что это такое? - спросил он с хитрым выражением на лице.

Хотелось бы мне сказать, что я этого не знаю, но я все прекрасно знал, потому что у меня у самого в шкафу было несколько точно таких же.

Я кивнул, боясь заговорить, боясь, что он может услышать дрожь в моем голосе.

Он уставился на меня так, словно знал, о чем я думаю, и мне пришлось отвести взгляд.

По правде говоря, я был совсем маленьким ребенком, когда увидел эту женщину. Однажды ночью, когда папа спал, она вошла в мою комнату, голышом. Я ясно видел ее в лунном свете. Там, где должна была быть пиписка, я увидел большой волосатый треугольник. Я смотрел на него и не мог отвести взгляд. Мне понравился этот треугольник. Увидев его, я занервничал и заволновался. Она увидела, куда я смотрю, и улыбнулась мне. Мне не понравилась эта улыбка... но в тоже время вроде как и понравилась. Было в ней что-то такое, что заставило меня почувствовать одновременно и страх, и возбуждение. Она подошла к моей кровати и наклонилась ко мне. Ее тяжелые груди свисали около моих рук. Это меня еще больше возбудило, и мне захотелось протянуть руки и прикоснуться к ним.

- Позже, - прошептала она. Ее голос был сухим и скрипучим, и напомнил мне сыплющуюся землю. И ее дыхание пахло землей. В тот момент я очень сильно испугался. За всю свою жизнь я никого так не боялся, как эту женщину.

Потом она выпрямилась и ушла. Я видел ее ягодицы, и мне они тоже понравились. Она как бы исчезла в тени на краю комнаты, куда не попадал лунный свет. Я не слышал, как открывалась или закрывалась дверь, но каким-то образом знал, что она ушла.

Всю оставшуюся ночь я не спал - был слишком напуган, чтобы заснуть.

Я больше никогда не видел эту женщину, но периодически думал о ней, например в ванной комнате, во время мытья в ванне, а когда стал подростком, начал делать... ее маленькие скульптурки - можно и так их назвать. Ее маленькие статуэтки из индийской глины, которую я выкапывал в нашем дворе. Не знаю, почему я это делал, но ничего не мог с собой поделать, и каждые пару месяцев, после того, как папа ложился спать, засиживался допоздна и делал себе ее маленькую статуэтку, а потом прятал в своем шкафу.

Блюм положил глиняную фигурку обратно и поднял другую. Казалось, будто она сделана из дубленой коровьей кожи.

- А вот эта твоего папочки, - сказал Блюм. Сказал это со злорадством, хотел произвести на меня эффект, и добился своего.

Мое лицо запылало. Я не хотел смотреть на куклу, но не мог отвернуться. Папа не был художником, но каким-то образом сделал этот кусок коровьей шкуры практически точь-в-точь похожим на женщину. Только она не стояла, как ее делали я и большинство других людей. Она лежала, широко раздвинув ноги. Под треугольником, там где должна была быть ее пиписка, он проделал что-то вроде маленькой дырочки. Я испытал то же самое чувство возбуждения, что и тогда, когда впервые увидел ее, но это было ненормально, ведь куклу сделал мой папа.

Блюм поставил маленькую женщину обратно в ряд.

- Кто она? - спросил я.

- Она - мать всех нас, - сказал он. От этих слов я почувствовал себя странно, ведь у меня никогда не было матери. Она умерла, когда я родился, и я впервые понял, что даже не знаю, как она выглядит. У нас в доме не было ее снимков.

Мне резко расхотелось об этом думать.

- Папа сказал мне забрать деньги за кордвуд, - выпалил я. - Вы отдадите нам наши деньги?

- Отдам, - сказал старик. Он смотрел на меня своим жутким взглядом и улыбался, как будто знал, о чем я думаю. Он полез в карман рубашки, достал деньги и отсчитал сотню, которую нам задолжал.

Я поблагодарил его и ушел, но всю дорогу домой продолжал думать о тех маленьких женщинах, сделанных папой и другими фермерами и владельцами ранчо, и которые Блюм собирался выставлять в своем музее. Я подумал о тех фигурках, которые собственноручно сделал и спрятал в своем шкафу, и решил, что как только вернусь домой, выброшу их все и больше никогда не буду их делать.

Но я не сделал этого. Эти маленькие скульптурки что-то значили для меня, и хотя я не знал, что именно и почему, не мог просто взять и избавиться от них.

В ту ночь я сделал то, что периодически делал - перед сном положил одну из фигурок в нижнее белье. От этого я почувствовал себя значительно лучше. Утром, когда я достал ее из нижнего белья, она была вся мокрая. Я вытер ее и убрал обратно в шкаф.

Я ничего не рассказал папе о том, что видел на ферме. Однако Блюм как и обещал, действительно серьезно занялся своим музеем, и примерно через месяц папа сказал мне, что он пригласили нас на “торжественное открытие” - так это мероприятие назвал сам Блюм. Рассказывая об этом, папа даже слегка посмеивался, но это слово - “открытие” - заставило меня вспомнить о дыре, которую папа проделал между ног своей маленькой фигурки. Поэтому мне это приглашение не показалось таким уж смешным.

- Я не хочу идти! - выпалил я, но он треснул меня по голове и сказал, что мы оба идем, потому что это “торжественное открытие” - единственный раз, когда музей Блюма будет бесплатным. После него он собирался взимать с людей плату за просмотр.

Когда мы пришли на “открытие”, во дворе Блюма стояли машины, пикапы и пара лошадей. Я не ожидал, что здесь будет так многолюдно. Многие люди были нарядно одеты, хотя мы с папой и большинство других владельцев ранчо были в простой, нашей обычной одежде.

По задумке это был музей, но внутри он больше походил на церковь. Все вели себя тихо, говорили только шепотом, шли очень медленно, оглядываясь по сторонам. Блюм сидел внутри, как какой-нибудь король, в мягком кресле, принесенном из дома и установленном у задней стены, чтобы можно было спокойно наблюдать за всеми. Помимо маленьких статуэток женщины, экспонатов прибавилось: разнообразные кости, невесть где найденные Блюмом; скелеты крошечных, неизвестных мне животных; коробка, похоже сделанная из кожи ящерицы, и перевязанная джутом; несколько древних инструментов, возможно принадлежавших индейцам или, не исключено, людям еще до индейцев. Было даже детское ведерко для ланча, одно из тех, старых, металлических. Оно наполовину проржавело, но на нем все еще можно было разглядеть большое улыбающееся лицо под словом “Clubhouse”. Это было лицо из ночного кошмара. Я не мог смотреть на него больше нескольких секунд, потому что страшно боялся его зубов.

Но главными экспонатами музея были скульптурки женщины. Около них топталось больше всего народу, тщательно изучая фигурки. Я разглядывал совсем крошечную куколку, скорее всего сделанную из конского хвоста, уж очень она была похожа на куколки, виденные мной среди игрушек на ярмарке, и как раз в это время за моей спиной Кэл Джеймс затеял ссору с Блюмом. Весь пунцовый, Кэл держал маленькую фигурку, вырезанную из дерева, и тряс ею перед лицом Блюма.

- Где ты ее достал? Я не давал ее тебе!

- Не бери в голову, - сказал Блюм. - Где надо, там и достал.

- Ты украл ее! Ворюга!

- Убирайся из моего музея! - закричал Блюм. - Я тебя сюда не звал!

- Я заберу ее с собой!

- Черта с два!

Прежде чем кто-либо успел что-то предпринять, Блюм вскочил, выхватил фигурку из рук Кэла и толчком в грудь повалил его на землю. Кэл вскочил и хотел ударить Блюма по лицу, но папа и несколько владельцев ранчо схватили его и заламали руки за спину.

- Забудь о ней, - сказал папа.

- Но она моя!

- Я не знаю, как он ее заполучил, но как-то ему это удалось, и теперь она принадлежит ему, - сказал папа.

Старик Джейкобс громко прокричал:

- Все расходимся! Шоу окончено! Пошевеливайтесь!

Я все еще стоял и глазел вокруг, вместе с несколькими такими же ротозеями, пока папа не схватил меня за плечо и не вытолкнул из музея. Как велел старик Джейкобс, народ быстро расходился.

- Вы вернетесь! - сказал Блюм, откидываясь на спинку кресла и улыбаясь. - Вы вернетесь!

В этом он был прав. Я хотел вернуться, но не собирался платить пятьдесят центов. Однако несколько ночей спустя все-таки отправился в музей с Роупером, Беном и другом Бена Оуэном. Мы собирались тайно проникнуть внутрь. Я знал, что это не есть хорошо, но нам очень хотелось досмотреть коллекцию Блюма. Оуэн приехал на пикапе и отвез нас на "куриное ранчо", припарковав машину на дороге, немного не доехав до дома. Остаток пути мы прошли пешком. Было уже поздно. Мы ожидали, что музей будет пуст, однако боковая дверь сарая оказалась открыта, и внутри горел свет.

Мы тихо подошли. Ни у кого из нас не хватило смелости войти в дверь. Увидев в торце здания что-то похожее на маленькое окошко, мы обошли сарай и заглянули внутрь.

И увидели в комнате Блюма, причем ближе к окошку, чем я думал. Он принес из дома несколько своих куколок из куриных потрохов и играл с ними, будто маленький ребенок, скрещивая их на среднем столе с женскими скульптурками. Я видел, как он взял куколку, похожую на старика Джейкобса, и снял с нее маленький комбинезон. Затем взял одну из обнаженных женщин и соединил их вместе. Он поставил их на пол, и они начали... двигаться - толкаться друг о друга. Блюм тихонько рассмеялся и что-то пробормотал. Слов мы не расслышали, но звучало как какое-то стихотворение. Потом он встал и расстегнул штаны. Тут-то мы и бросились оттуда от греха подальше. Что бы ни собирался делать Блюм, это было ненормально. Мы все это поняли. На обратном пути никто из нас не проронил ни слова.

В ту ночь, впервые с тех пор, как я был маленьким, ко мне пришла женщина. Она по прежнему была обнажена и выглядела точно так же, как и в первый раз. Я увидел ее, когда проснулся, чтобы сходить в уборную. Она просто стояла в углу комнаты. Я замер, когда она подошла ко мне. Вся комната пропахла влажной землей. Мне было страшно, так же страшно, как и в прошлый раз. Я хотел позвать папу, но мой голос меня не слушался. От запаха земли подкатила тошнота, но когда она взяла мои руки и положила их на свои груди, я совсем забыл о запахе. Она протянула руку, стянула с меня пижамные штаны и толкнула меня на кровать.

Мы пробыли в постели некоторое время, и мне уже не надо было идти в уборную, и запах влажной земли меня уже не беспокоил.

Она что-то делала со мной в постели. Некоторые вещи я хотел, чтобы она делала, но большую часть нет. Когда все это закончилось, я заплакал, и как только она ушла, бросился в свой шкаф и разбил все маленькие скульптурки, которые сделал. Я больше не хотел иметь ничего общего с ней. На следующее утро, когда папа был занят бритьем и прочим, я собрал осколки, вынес их на задний двор и бросил на кучу веток, которую мы собирались сжечь на следующей неделе.

Позже, в тот же день, я наконец набрался смелости поговорить с папой о музее и спросил его, знает ли он, кто была эта женщина.

- Блюм сказал 'Она мать всех нас', - сообщил я ему.

- У Блюма куриные мозги. Он не знает, о чем говорит.

От этих слов я рассмеялся, но папе было не до смеха. Он перестал полоть, оперся на мотыгу, и посмотрел на меня с каким-то серьезным выражением лица.

- Никто не знает, кто эта женщина, - сказал он. - Одно время ходили разговоры, что она была здесь, в Долине, еще до нас, когда здесь жили только индейцы. Старик Джейкобс говорил, что помнит ее со своего детства, и тогда она выглядела точно так же, - папа покачал головой. - Все, что я знаю, если когда-нибудь увидишь эту женщину, держись от нее подальше. Не подходи близко. Иначе.., - его голос постепенно затих. Он задумчиво посмотрел на Долину. Я был уверен, что он думает о женщине. Вспомнив маленькую скульптурку из коровьей шкуры, которую он сделал с маленькой дырочкой между ног, вспомнив, что женщина делала со мной, меня пробрал жуткий холод.

На минуту мы погрузились в молчание.

- Как выглядела мама? - спросил я. Раньше я собирался задать этот вопрос миллион раз, но так и не смог решиться. - Я никогда не видел ее снимка.

Он снова начал полоть, делая это так, чтобы не смотреть мне в глаза.

- Не думай об этом, - сказал он. Это был не тот ответ, который я хотел услышать. - Лучше возвращайся к своим делам.

Я вернулся к работе, но не переставал думать об этом. Я не мог понять, почему Блюм не делал скульптурок женщины, а только обычных людей, людей из Долины, людей, которые как раз таки делали скульптурки женщины. Для меня это была какая-то бессмыслица.

Позже, в тот же день, мы узнали, что Ропер, Бен и друг Бена Оуэн накануне вечером погибли в аварии на Пайнтоп-роуд. По видимому, это произошло сразу после того, как они высадили меня. Мне повезло, что они высадили меня первым, иначе я тоже мог бы погибнуть. Шериф сказал, что они, должно быть, выпили. Я точно знал, что это неправда, и не мог отделаться от мысли - авария как-то связана с этой женщиной.

Может именно поэтому она пришла в мою комнату.

Я был напуган, как никогда в жизни, и следующие несколько дней оставался рядом с домом: спал, ел, занимался домашними делами, держась как можно ближе к папе. Даже если мне нужно было пописать посреди ночи, я сдерживался, не вставал и крепко держал глаза закрытыми до утра. Я не видел эту женщину и ничего не слышал, и больше не делал скульптурок, хотя, по правде говоря, когда я копал яму для столбов и наткнулся на индейскую глину, мне очень даже захотелось этого.

Несколько дней спустя к нам пришла толстая женщина.

Я, как всегда, ел хлопья на кухне, а папа пил кофе на веранде, чего он почти никогда не делал. Выглядело так, будто он знал, что она придет. Ее привел Блюм. Какое-то время они сидели и шептались на крыльце, а потом позвали меня.

- Никогда не угадаешь, кого она выберет, - тихо говорил папа, но как только я вышел на улицу, сразу же замолчал и вскочил со стула. Все трое стояли на другом конце крыльца - толстая женщина посередине. Блюм держал ее за руку, будто маленького ребенка. Выглядела она как какой-то великовозрастной дебил. Папа откашлялся и попытался улыбнуться мне.

- Какое-то время у нас будет гость. Мистера Пикенса, э...

- Сестра, - подсказал Блюм.

- Сестра поживет у нас некоторое время. Она из...

- Из-за пределов Долины, - сказал Блюм.

- И я сказал мистеру Пикенсу, что она может пожить в твоей комнате.

- Почему бы ей не пожить с мистером Пикенсом? - спросил я. Не очень то мне хотелось, чтобы кто-то занимал мою комнату.

Блюм в своей излюбленной манере вытаращился на меня.

- Это невозможно.

- У нас достаточно места, - сказал мне папа, и от того, как он это сказал, мне совсем расхотелось дальше задавать какие-либо вопросы.

Всю следующую неделю женщина жила у нас. За все это время Блюм так ни разу и не навестил ее, и в мою голову закралась мысль, что на самом деле она не была его сестрой. Она почти не выходила из моей комнаты, только покушать, но даже тогда практически не разговаривала, почему я и решил, что она скорее всего дебилка. Однажды, когда мы ужинали, она закончила есть и улыбнулась. Ее улыбка напугала меня до чертиков. Она наклонилась над столом и сказала:

- Уже скоро.

Я понял, что она обращалась ко мне, но не знал, что она имела ввиду.

- О чем она говорит? - спросила я папу после того, как она встала и вернулась в мою комнату. - Что произойдет скоро?

Он покачал головой и ничего не ответил.

Я сплю на диване, но в ту ночь папа уступил мне свою кровать и сказал, что будет сам спать на диване. Он велел мне запереть дверь спальни и не выходить, что бы я ни услышал.

Я чувствовал, что что-то происходит, и планировал бодрствовать всю ночь. Я хотел выяснить, что конкретно происходит, но сразу же заснул и ни разу не проснулся. На утро, когда я зашел на кухню, папа уже завтракал.

- Комната снова твоя, - все, что он сказал мне.

Вот как я узнал, что толстая женщина ушла.

Он больше ничего об этом не говорил, да и я особо не вспоминал, но примерно через неделю, когда мы загоняли бычков в загон, подошел Блюм Пикенс и спросил:

- Где она?

Папа только пожал плечами и продолжил работать.

- Она уже должна была все сделать!

- Вашей сестры здесь больше нет, - сказал я ему.

Блюм выглядел потрясенным и, похоже, немного испуганным.

- Где она?

- Не знаю, - сказал папа и сплюнул. - Просто исчезла одной ночью.

Теперь Блюм выглядел просто взбешенным.

- Так дела не делаются!

- Он мой мальчик! - сказал папа, указывая на меня. Теперь уже он выглядел как безумный.

- Ты знаешь, что он...

Голос папы стал низким и серьезным.

- Я знаю, что тебе лучше убраться к черту с моей территории.

- Ты не можешь...

- Сейчас же!

Мы смотрели, как Блюм уходит. Он выглядел немного нервным и, как мне казалось, испуганным что ли. Наверное, все-таки больше испуганным. У меня был миллион вопросов, и папа знал это, однако спокойно посмотрел на меня и сказал:

- Возвращайся к работе.

После обеда папа велел мне оставаться дома и заниматься уборкой, а сам куда-то поехал по делам. Не было его долго. Он вернулся, когда уже стемнело. Папа приехал не один, с ним прибыла большая группа фермеров и владельцев ранчо, и все они прихватили свои дробовики.

- Что происходит? - спросил я его.

Он положил руки мне на плечи и заглянул в глаза.

- Я знаю, ты видел женщину, - сказал он мне. - А когда-нибудь делал ее...статуэтки?

- Делал, - сказал я. - Но больше не делаю. Перестал.

- Где они сейчас?

- Я разломал их и бросил в кучу веток, которую мы сожгли.

- Всех?

Я кивнул.

- Это хорошо, - сказал он.

- Я ничего не понимаю. Что происходит? - я кивнул в сторону мужчин.

- Нам нужно кое-что сделать.

- Что?

- Давным-давно Блюм Пикенс был назначен ответственным за то, к чему он не должен был иметь никакого отношения. Мы это исправим.

- Это все, что тебе нужно знать, - сказал старик Джейкобс, вмешиваясь. - Просто будь благодарен, что мы делаем это, иначе ты бы...

- Сиди дома, пока нас не будет, - папа оборвал старика Джейкобса, грозно зыркнув на него. - И не открывай дверь никому и ничему, пока я не вернусь. Ты меня слышишь?

Я кивнул.

Ночь выдалась безлунной. Я сидел и ждал. Все было тихо. Ночью в Долине звуки разносятся довольно далеко, и я думал, что услышу крики, стрельбу или что-то подобное, но ничего не было слышно. Даже птицы и насекомые не издавали ни звука. Я немного пособирал головоломку: за́мок, над которым уже довольно давно корпел. Потом попытался вырезать себе что-нибудь из палки, но у меня ничего не получилось. Потом я просто сидел и думал. Я пытался понять, что происходит, но ничего путного в голову не лезло, и в конце концов заснул в папином кресле.

Что-то меня разбудило, но что, так и не понял. Когда я открыл глаза, было уже далеко за полночь. Мне было страшно, так же страшно, как тогда, когда приходила женщина. В этот момент мне так захотелось оказаться в своей постели, под одеялом, полностью накрывшись с головой. Я уже подумывал броситься в свою комнату и прыгнуть в кровать, но побоялся - вдруг она будет там меня ждать, - и остался сидеть в кресле. Был бы я религиозен, мог бы помолиться, но увы, мы не были на́божными людьми.

Послышался скрип половиц на крыльце. Я громко спросил:

- Папа?

Но никто не ответил, и я понял, что это не он.

Мое сердце бешено заколотилось. Я закрыл глаза, боясь, что могу увидеть женщину, подглядывающую за мной. Крыльцо снова заскрипело. Я услышал еще один странный звук, и сначала подумал, что это кошка, но потом мелькнула другая мысль - это ребенок. Я крепче зажмурил глаза и пальцами заткнул уши, чтобы ничего не слышать и не видеть.

Папа не вернулся к утру. Я не спал всю ночь, и только когда солнце забралось на небо максимально высоко, наконец-то открыл входную дверь и вышел наружу. На крыльце лежал ребенок. Я это предчувствовал, но надеялся, что к этому времени он уже будет мертв. Это было не так.

Я посмотрел на него. В руке он держал маленькую голую женщину, сделанную из коровьей шкуры. Ту, которую сделал папа. Рядом с ним на крыльце стояла маленькая куколка, похожая на папу, сделанная из куриных потрохов.

Начало крутить живот, и я почувствовал, что меня вот-вот вырвет.

Я услышал звук подъезжающего пикапа и посмотрел на подъездную дорожку. Это был папин грузовик. У меня на секунду отлегло от сердца, но когда грузовик припарковался, из него вылезли мужчины, и я увидел, что за рулем был старик Джейкобс. Я почувствовал себя так, словно меня ударили под дых. У старика Джейкобса было печальное выражение лица. Он посмотрел на меня, а я посмотрел на ребенка. Я хотел наступить на него. И в тоже время хотел поднять его и подержать на руках.

Так или иначе, я догадался - теперь он мой.

Я назову его в честь папы, поклялся я.

Я наблюдал, как владельцы ранчо поднимаются на крыльцо.

- Мне жаль... - начал старик Джейкобс.

Тут до меня дошло - я не знаю имени папы.

И я начал плакать.

Об авторе )

БЕНТЛИ ЛИТТЛ - луддит, не имеющий доступа к Интернету, а это значит, что он все еще верит в такие устаревшие понятия, как факты, правда, справедливость и демократия. О, и наука. Он все еще верит в науку.


Ⓒ In The Valley by Bentley Little, 2022

Ⓒ Игорь Шестак, перевод, 2022

Загрузка...