Рассказы разных лет

ОТЦЫ И ДЕТИ Рассказ

Эскадрон капитана Сомова заночевал в станице Степной. Маневры заканчивались, и завтра полк, пыля по степным дорогам, должен был вернуться в лагеря.

Когда солдаты поужинали, капитан, обойдя взводы, вернулся в хату, отведенную ему сельсоветом. Помывшись и переменив гимнастерку, он, устроившись по-домашнему, принялся за ужин.

— Товарищ капитан, может, перед едой попробуете чепурку родительского чихиря? — предложил хозяин, уже старый, с окладистой бородой казак. На нем был стянутый ремешком стеганый бешмет, надевавшийся, по-видимому, только по торжественным дням.

— Чего попробовать? — не понял Сомов.

— Винца нашего, станичного. Своей посадки и своего выделу, — сказал старик. — К ужину оно пользительно.

— Ежели немного — выпью, — согласился Сомов.

Хозяин налил себе и гостю.

— А что, отец, доходили до вас немцы? — продолжая есть, спросил капитан.

— Доходили! Они и дальше за Наур и Ишеры прошли… Ведь по этим местам всюду бои лютые шли, особенно когда наши их с-под Моздока погнали… Баталия была первый сорт, особенно грозная у нас под станицей, часов пять дралися… Красная Армия фашистам здесь чистый капкан сделала!

— А вы быстро, однако, привели в порядок станицу. По ней и не видать, что тут война была.

— Как невеста, белая станица стала, это верно, — с горделивым чувством сказал казак. — Еще лучше стала Степная, да и это еще не все. Вы вот в том году опять заверните к нам, то ли тогда еще будет… В прошлом году нам засуха помешала, суховей здесь лютовал, хлеба спалило, такая жарынь была, аж птицы — и те падали… ласточки в хатах жили… Дождя, ну вовсе не было… И то, сами видите, выжили, запахали, отсеялись, стройку сделали. Ну, а хлеба теперь, слава те господи, не прошлогодние… Видали за станицей, какие моря пшеничные волнами ходят?.. До самого Кизляра такие хлеба шумят… Ну и, правда, поработали, потрудились, и агрономы наши помогли. Урожай соберем на славу. Да выпейте еще… А может, яблок или алычи сушеной желаете?

За окном, в нависшем вечере, темнели густые станичные сады.

— Да, урожай, кажется, будет отличный, — сказал капитан, и перед его глазами прошло бескрайнее волнующееся море зеленой высокой пшеницы, которой он любовался в эти дни.

— А на хуторе вы не бывали? — подкладывая ему овечьего сыра, спросил старик.

— На каком хуторе?

— А вот тут, верст двенадцать отсюда, за Неволькой.

— За чем? — переспросил капитан.

— За каналом, Неволькой называется. Это в старые времена, меня еще и на свете не было, царская власть со стражей и полицией народ силком, неволей с хуторов да со станиц сгоняла канал этот рыть, ну так его с тех пор Неволькой и называют. А вы поезжайте туда, если время будет, там интересное для вас, военных, имеется.

— А что именно?

— А то, что на хуторе демобилизованные казаки наши со Степной, Советской и Надольной станиц свой, вроде как фронтовой, колхоз открыли… Там семейств не боле шестидесяти будет, а смотри, как с делами справляются, и порядок у них получше нашего будет.

— Действительно интересно, — сказал Сомов. — И что же, хорошо живут фронтовики?

— Хорошо. В полном согласии, без спору, и шуму никакого, а дело свое справляют здорово. А вы знаете, как они назвали свой колхоз? «Ключи Берлина» — вот как!

— Хорошее название, — одобрил капитан.

— Подходящее, — сказал старик, — и без обману… Из этих ребят, что там орудуют, больше сорока Берлин брали, у всех ордена-медали, как оденутся в праздник да приедут в станицу, так аж в глазах рябит от их наград… У одного Петра их девять, а есть там один казак, Василь Мокроусов, так у него грудь вся горит и светится. У нас каждый старается быть не хуже другого. Ну, а что будет — поглядим! Видали наши хлеба? Хорошие, ничего не скажешь, отличные хлеба, а у них раза в два лучше — колос густой и налив ядреный. Гущина такая, что пудов сто пятнадцать с гектара снимут… Снимут, обеспечено! — убедительно повторил казак. — А сорняков и в помине нету. Мы вон две прополки всей станицей делали, а нет-нет пырей да василек кой-где и найдется, а они не только поля, они все дороги очистили, весь прошлогодний будыль сожгли, все канавы перепахали… Ну и, конечно, чище и в горнице не будет…

— Почему же вы так не делаете? — спросил капитан.

— Там же фронтовики, народ сознательный… опять же дисциплина. Одна беда, уж больно они куражатся: мы, мол… да вас, мол, на буксир следует взять…

— Чего ж это они вас обижают?

— Не обижают, а вроде как хвастают, чтобы и мы под их линейку подтянулись. Ведь мы с ними соревнование устроили… на лучший урожай. Ну, они вот вроде как подстежку нам дают. Вы, мол, в хвосте плететесь, отстаете от нас… А где отставать? И наши зеленя, и наша пшеница веселые, а кое-где и не уступят ихней. Это все Петька посмеивается над нами да других подзуживает.

— Кто этот Петька? — спросил капитан.

— А сын мой, Петро Афанасьич Середа, председатель ихнего колхоза… А я председатель этого, «Заветы Ильича», вот мы и соревнуемся.

— Как… Середа? — откладывая в сторону вилку, сказал Сомов.

— А так, Середа — фамилия наша такая.

— Вы Середа? — спросил Сомов.

— Так точно! — ответил хозяин. — Панас Евстигнеич, а сын мой — Петро Афанасьич…

— Старшина второго эскадрона нашей кавалерийской дивизии! — закричал капитан.

— Так точно! — снова по-солдатски отчеканил хозяин. — Кавалер двух орденов Красного Знамени и Славы… Вы знаете моего Петра?

— Отец! Да как же не знать, когда мы с ним вместе всю войну прошли, в Румынии воевали… Ведь я же его командиром был, и он меня из воды, из реки Прута, вытащил, когда коня подо мной убили…

— Говорил он про это… рассказывал, а я думал хвастает, — с добродушной гордостью сказал старик. — Так вот оно как, оказывается, командиром вы ему будете…

— Больше! Другом, фронтовым братом! Орел был ваш сын, примером во всей дивизии…

— Дак он и тут не курицей ходит, — с нескрываемой гордостью сказал старик. — Он и тут на всю область знаменит. Про него в газетах пишут…

— Ну, теперь-то я его обязательно повидаю. Завтра же съезжу к нему на хутор.

— А чего ехать? Здесь увидитесь. Он утречком сюда приедет.

— Совещаться или в помощь вам?

— Н-нет… Яйца курицу не учат, — вдруг ворчливо сказал старик. — Мал еще отца учить, даром что старшина. Тут другая картина. Завтра у нас награждения — может, читали? — колхозникам за честный и беспорочный труд. Высшие власти из города приедут, награды вручать будут. Однако прощайте, пора ложиться.

Он прикрутил ночничок и пошел на свою половину. Спустя пять минут капитан уже лежал в постели, но, несмотря на усталость, заснуть не мог. Неожиданная встреча с отцом его фронтового друга воскресила прошлое. Он долго и неподвижно лежал, и перед ним проходили боевые годы Великой Отечественной войны — тысяча девятьсот сорок третий — сорок четвертый.

Рано утром капитан, поручив эскадрон старшему лейтенанту Кучину, на широкой рыси ехал в штаб полка, расположенный на хуторе Веселом, в восьми километрах от станицы.

— Командир полка встал?

— Так точно, завтракает, — ответил дежурный.

Капитан Сомов вошел. О чем он говорил — неизвестно, однако, когда он кончил, полковник, пожилой сивоусый конармеец, участник буденновских походов на Врангеля, долго крутил кончик уса, потом сказал:

— По уставу это не полагается, а по старой кавалерийской традиции — следует. Делай, капитан, хорошо придумал, разрешаю. — И, остановив жестом благодарившего капитана, добавил: — Только не опаздывай, в двенадцать ноль-ноль выступаем. Догонишь полк на марше!

Когда капитан вернулся в станицу, на площади царило оживление. Толпились казачки, ребятишки висели на деревьях и плетнях, пестрели цветные платки женщин. Несколько тачанок и привязанных к ним и к плетням коней виднелось поодаль. Минуя толпу, капитан проехал в эскадрон, Спустя полчаса на проселочной дороге запылило облако, раздалось гудение машин, и в станицу, пугая кур и поросят, въехали одна за другой четыре легковые машины. Это прибыли секретарь райкома, предисполкома, редактор местной газеты, фотокорреспонденты и еще несколько человек.

Машины остановились, и из них стали выходить приехавшие из города гости. Одновременно с ними, с противоположной стороны станицы, из-за недавно выстроенного двухэтажного клуба, вытягиваясь в колонну, показался гвардейский эскадрон. Впереди него на одинаковых гнедых конях, сверкая трубами, корнетами и большим турецким барабаном, ехал духовой оркестр полка. Солнце играло на трубах, переливалось на эфесах клинков.

Впереди эскадрона, рядом со значковым, ехал на статном сером коне капитан Сомов. И казаки, и женщины, и приехавшие гости, не ожидавшие появления конницы, с любопытством и некоторым замешательством остановились.

— Эскадрон, строй фронт вправо — а-арш! — скомандовал капитан, и эскадрон, перестроившись на ходу, выстроился справа от двух столов, обтянутых красным кумачом.

— Оркестр, на правый фланг! Эскадрон, вольно! — скомандовал капитан и, подъехав к молча смотревшим на него гостям из города, что-то доложил, приложив руку к козырьку.

Все приехавшие весело и благодарно улыбнулись ему, пожали руку. Капитан снова отъехал к своему эскадрону. В толпе колхозников он заметил своего хозяина — старика Панаса, помахавшего ему рукой.

Фронтовики из колхоза «Ключи Берлина» приехали на десяти тачанках, украшенных цветами, красными лентами и переплетенной в венки зеленью. В гривы коней были вплетены яркие полевые цветы. На двух передних тачанках ехали музыканты, сидевшие на остальных пели вперемежку то фронтовые, то казачьи песни. Тачанки окружали конные. Вся эта процессия с пением, свистом, хохотом и прибаутками, пыля и грохоча колесами, ворвалась в станицу. Впереди кавалькады на красивом рослом жеребце скакал молодцеватый, чубатый казачина лет двадцати шести, вся грудь его горела отличиями. У остальных всадников, как и у тех, что сидели в тачанках, было тоже немало наград, сверкавших под горячим кавказским солнцем.

Скакавший впереди казак поднял руку и, словно стоя перед взводом, скомандовал: «Ша-а-гом!» И все: и конные, и тачаночные, сдержав лошадей, сразу же перешли на шаг.

«А не забыл еще строевой выучки», — улыбнулся капитан, с удовольствием узнавая в статном молодце своего боевого друга и товарища старшину Петра Середу. Бывший старшина ловко осадил коня и, соскочив с седла, подошел к гостям из города, поздоровался с ними, а затем не без удивления оглянулся на эскадрон и стоявший на правом фланге оркестр. И вдруг лицо его вытянулось, глаза удивленно раскрылись. В следующую же минуту он рванулся с места, расталкивая толпу, бросился к Сомову и крепко обнял пригнувшегося к нему с седла капитана. Но тут прозвенел звонок, и секретарь райкома, взойдя на трибуну, поднял руку…

— Потом, Петро, после митинга, — целуя старшину, сказал Сомов и отъехал к своему эскадрону.

Секретарь райкома сказал короткую, деловую речь. Он поблагодарил колхозников станицы и хутора за честную, добросовестную работу и, поздравив их с высокой правительственной наградой, стал читать список награжденных за высокий урожай.

— …Присвоить звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот» председателю колхоза… — читал секретарь, и капитан видел, как лица слушавших людей насторожились, как все глядели на старого и на молодого Середу. Ведь оба они были председателями двух соревновавшихся между собой колхозов.

Секретарь сделал паузу, посмотрел на затихшую толпу и коротко докончил:

— «Ключи Берлина» Петру Афанасьевичу Середе.

«Яйца все-таки учат кур!» — невольно подумал Сомов, глядя, как секретарь райкома, пожав руку, передал бывшему старшине футляр с наградами.

Оркестр заиграл марш. Середа и секретарь крепко расцеловались. Фотокорреспонденты защелками «лейками». Капитан глянул на старого Середу. Казак что-то кричал, аплодируя кланявшемуся по сторонам сыну. По радостному лицу отца было видно, что сейчас он забыл о соревновании и о том, что его сын выходил победителем, и о буксире, которым сын шутливо пугал отца. Старик любовно заглядывал в лицо сыну и немилосердно похлопывал его по плечу. Секретарь райкома снова поднял руку. Все стихли.

— Указом Президиума Верховного Совета СССР… присвоить звание Героя Социалистического Труда…

Стало так тихо, что было слышно, как скрипел и подламывался плетень под висевшими на нем людьми.

— …Афанасию Евстигнеевичу Середе, председателю колхоза «Заветы Ильича», добившемуся на отдельных участках своего колхоза высокого урожая пшеницы…

Оркестр снова заиграл марш, и капитан увидел, как молодой Середа, обхватив шею отца, сильно и смачно поцеловал его в губы.

— Качать обоих! Качать героев! — крикнули из толпы.

В этой веселой, шумной, взбудораженной толпе перемешались и молодежь, и старики… фронтовики из «Ключей Берлина», их отцы и безусая молодежь из станицы.

Одинаково шумно и весело они приветствовали друг друга, радуясь победе общего труда над этой плодородной, но своенравной землей. Тут уже не было ни соревнующихся, ни тех, кого надо было брать на буксир. Одной колхозной семьей, семьей победителей, приветствовали они тех, кого называл по фамилиям секретарь, тех, которые, смущенно улыбаясь, отходили в сторону, держа в руках полученные ордена. И, приветствуя их, колхозники приветствовали и самих себя, отлично понимай, что в этой победе над капризной землей в огромной степени была и их заслуга.

Когда наконец секретарь райкома кончил читать свой список и усталые трубачи опустили свои трубы, выехал вперед капитан Сомов и сказал короткую речь:

— Дорогие товарищи станичники! От лица Советской Армии, от лица красной конницы гвардейский эскадрон нашего полка приветствует и поздравляет вас, честно поработавших для блага Родины. Нам, солдатам, особенно радостно, что в числе передовых людей края оказались наши братья фронтовики, бывшие воины Советской Армии. Мы видели, как они сражались с немцами, а теперь узнали, как они доблестно дерутся и здесь за урожай! Слава им, слава и вам, отцам и одностаничникам этих воинов! Сейчас мы уходим и не сможем присутствовать на вашем празднике. Служба требует. Но тебе, Петро, мой дорогой брат и однокашник, обещаю, что через месяц, в мой отпуск, приеду в колхоз… Я, товарищи, тоже брал Берлин и, значит, тоже имею право побывать в вашем колхозе!

— Ур-ра! Приезжайте… гостите хоть год! — закричали в толпе, и в воздух полетели папахи и войлочные шапки. Оркестр заиграл туш.

— Эскадрон, смирно! — скомандовал капитан. — Оркестр, вперед! К торжественному маршу, справа по три! — И конники перестроились в колонну… — Ша-а-гом марш!

Эскадрон, медленно разворачиваясь, пошел вдоль площади. Когда голова колонны приблизилась к трибуне, на которой стояли секретарь райкома, гости из города, оба Середы и все остальные награжденные колхозники, капитан громко и торжественно скомандовал:

— Эскадрон, равнение налево! В воздаяние заслуг перед Родиной и народом салют вам, товарищи!.. — и, сверкнув в воздухе выхваченной из ножен саблей, он продолжал: — Шашки вон!.. Ма-а-рш!

Под звуки «Буденновского марша» прошел гвардейский эскадрон мимо молчавших героев, мимо бурно кричавшей, аплодировавшей толпы, мимо плакавших от восторга и умиления людей.

Спустя несколько минут Петро Середа на лихом карьере догнал эскадрон, уже выходивший из станицы.

— Обидишь, товарищ капитан, и меня, и семью, и весь наш боевой колхоз обидишь, ежели не завернешь всей колонной хотя бы на часок… колхозники просят… к себе на хутор, — взмолился старшина.

— Не могу, Петр Афанасьич… Приказ командования, сам знаешь — военная служба… В двенадцать ноль-ноль выступаем, а сейчас без двадцати двенадцать. Но будь спокоен, Петро, ровно через месяц я буду твоим гостем в «Ключах Берлина».

И капитан крепко, изо всех сил, пожал руку своему боевому другу.