Религиозные судьбы великих людей русской национальной культуры

Главным искушением XVIII века было стремление утвердить господство человеческого разума во всех областях жизни. В этом стремлении не было бы ничего опасного и вредного, если бы оно исходило из побуждения дать разуму законное место в человеческом жизнепонимании – место, определяемое наличием в человеке других сторон и сил духа, если бы разум, требуя своих прав, понимал свое истинное назначение и свою зависимость от сердца – этого главного средоточия духовной жизни. В претензиях разума на признание не было бы ничего странного, если бы он искал солидарности с верой и Откровением, если бы он выполнял свою часть познавательной работы в согласии с другими силами нашего духа, если бы он свои внутренние законы не делал законами бытия и тем самым не претендовал на абсолютное значение в познании.

Но мы знаем, что просветительная философия XVIII века во имя разума как своей главной и единственной основы отвергала все, несовместимое с его положениями, и самоуверенно шла войной на религию, на христианство, на Откровение, на нравственные основы общества и народа. При этом она не обнаруживала единства в своих выводах, ибо одни философы, как Вольтер, совсем отвергали христианство и проповедовали деизм, другие, как Дидро, Даламбер, утверждали полное безбожие, третьи все-таки признавали за христианством политическое (Монтескье) и нравственное значение (Руссо), иные ничего не хотели знать, кроме материи и ее движения (Гольбах), а многие, вроде Гельвеция и Ламетри, проповедовали один эгоизм с чувственными наслаждениями или деятельность, согласную с природой человека (Руссо). Такая разнородность выводов уже ясно показывала зависимость разума от скрытых побуждений испорченного сердца и свидетельствовала о том, что разум стал рабом дурной воли, дурного выбора, в силу которого разум, соблазненный божескими почестями, должен был подводить теоретический фундамент под испорченную грехом природу человека. И эту незавидную работу он с успехом выполнял для тех, кто стремился как-нибудь оправдать наиболее легкий для него в нравственном смысле образ жизни.

Но духовный состав человека не исчерпывается одним разумом; не может человек жить только одними идеями и выводами наук, хотя бы и точных, не может – ибо не все в жизни человека может быть измерено, исчислено и подвергнуто рассудочному анализу, не все может быть взвешено, проверено и оценено с точки зрения наших пяти чувств. В духовном составе человека господствует сердце с особым, таинственным миром переживаний, с особым строем стремлений к иному, совершенному порядку бытия, к его Источнику, к Богу. В сердце человека заложены возможности иного познания – непосредственного и сокровенного, дающего не только удовлетворение, но и особую радость непосредственного постижения… Вот почему в Средние века, рядом с сухой безжизненной схоластикой, стремившейся и религию превратить в научную систему, возникал мистицизм как такое настроение, при котором человек желает непосредственно соединиться с высшим божественным миром.

Будучи необходимым элементом религии, мистицизм часто отклонялся от религиозных доктрин и становился самостоятельным течением религиозно-нравственной жизни, оставаясь на зыбкой почве субъективных переживаний. В результате получалась другая крайность, приводившая человека к болезненным искажениям его духовной жизни. Иными словами, законная потребность человеческого духа в личном общении с Богом, в непосредственном переживании Бога, отделенная, изолированная от целостного единства духовных сил, превращалась в мечтательный или ложный мистицизм, при котором человек входил не в тайну Богообщения, а в прелесть…

Это явление и наблюдаем мы в образованном обществе европейских народов в XVIII веке, когда получили особенное развитие рационалистические и материалистические идеи просветительной философии. Казалось бы, что такое соединение в одну эпоху рационализма и мистицизма трудно себе и представить. Но мы видим, что, с одной стороны, царит Вольтер и энциклопедисты, которые руководствуются исключительно рассудком, устраняя чувство от всякого участия знания и еще более устраняя возможность каких-либо таинственных, недоступных рассудку откровений. С другой стороны, процветает мистицизм, который, напротив, считает разум совершенно бессильным в познании истины и отдает в этом отношении первенство чувству и непосредственному созерцанию. Развитие точных наук, критической и философской мысли в XVII веке и в начале XVIII века, казалось бы, делало невозможным не только какое бы то ни было развитие, но и самое возникновение мистического настроения умов. А между тем во второй половине XVIII века в умах царят такие фантастические представления о мировом порядке, какие понятны были бы разве только в умах Средневековья и которые привели к тому, что в XVIII веке наравне с развитием физики развивалась магия, астрология заменяла астрономию, математика превращалась в созерцание духовных отношений чисел, а философия для многих обратилась в теософию. Словом, во второй половине века мистическое настроение царило наравне с идеями философии Просвещения и характернейшей чертой умственной жизни Европы того времени является именно сожитие крупных научных завоеваний со стремлением овладеть тайнами мистических знаний.

Одной из форм мистического движения на Западе было так называемое масонство, которое наряду с просветительной философией перекочевало и к нам в Россию. Это тайное общество людей появилось в Европе в начале XVIII века. Первой масонской ложей была английская ложа, открытая в Лондоне в 1717 году. Оттуда масонство распространилось и во Франции, и в Германии. Связывая свое происхождение с построением храма Соломона, с элевзинскими мистериями, с тайными учениями пифагорейцев и эссеев, с орденом тамплиеров, масоны окружили свою организацию особой таинственностью, а самое вступление членов связывали с особым ритуалом. Трудно говорить о действительной связи этого тайного общества с далекой древностью человечества. Но достоверно то, что в XVIII веке масонские ложи вышли из цеховых строительных обществ, которые в Средние века существовали для постройки храмов и разных общественных зданий во всех странах Европы. На это указывает как самое их название, так и внутреннее их устройство, внешние символы и обряды. Члены средневековых строительных обществ имели свои уставы и право собственного суда и потому назывались свободными каменщиками, «фрее мазонс», «франкмасон». Место, где собирались масоны, называлось у англичан «лодж», у французов – «лоджис», у итальянцев – «лоджиа». Ложами свободных каменщиков стали называться и собрания – или общества – масонов.

Из строительных же обществ были заимствованы знаки масонства: молоток, кожаный передник, циркуль, угломер или наугольник, ватерпас. Только то, что первоначально в строительных обществах имело прямой вещественный смысл, в масонстве получило смысл духовный: ремесленный союз архитекторов, плотников и каменщиков обратился в духовный союз образованных людей разных сословий; явились общества духовных свободных каменщиков, трудящихся для создания духовного храма Всевышнему, храма добродетели. Орудия, употреблявшиеся при работе в строительных обществах, сделались символическими знаками разных свойств масонов и вообще характера масонской деятельности. Угломер или наугольник учил масона, что его действия должны быть соразмерны со справедливостью, ватерпас показывал, что все люди равны и между братьями должно быть полное согласие; отвес обозначал твердость общества, основанного на добродетели; Евангелие обозначало истину, циркуль – справедливость, а молоток, которым охранялся порядок в ложах, показывал, что члены общества должны следовать учению мудрости.

Состав членов масонских обществ также указывает на происхождение их из строительных обществ. В них находились три степени или три класса членов: ученика, товарища и мастера. При принятии каждого члена в масонство с него брали страшную клятву в сохранении тайны учения, символов и обрядов. При посвящении в новую, высшую степень клятва эта повторялась. Посвящаемый давал особый обет молчания и обязывался помогать мастерам против восстающих товарищей.

Если внешняя организация масонства происходила по образцу строительных обществ, то внутренний характер его учения, его целей и стремлений образовался под влиянием современных деистических и филантропических идей XVIII века. В основу масонского учения вошел деизм, или естественная религия разума, изложенная в сочинениях английских деистов А. Шефстбери, А. Коллинза и Дж. Толанда.

Для противодействия религиозным распрям, так долго угнетавшим Европу и приводившим к кровавым войнам, масонство, подобно деизму, выставило идею самой широкой веротерпимости и на началах этой веротерпимости хотело создать одну общую религию, одно братство между людьми, основанное на учении о свободе совести, братской любви и равенстве между людьми. В стороне были оставлены все вероисповедные и догматические разности как в христианской, так и в других религиях. От поступавшего в масонство требовались только основные начала всякого религиозного учения, то есть вера в Бога, бессмертие души, воздаяние за гробом, и начала нравственного закона.

Требования нравственного закона ставились в масонстве выше всего или, лучше сказать, они составляли главным образом религиозное учение масонов. Само христианское учение если и ставилось выше других религий, то также, главным образом, за высоту и чистоту нравственного учения. Так как основу нравственного закона составляет любовь к ближним, выражающаяся в делах благотворительности, то вся масонская религиозно-нравствен ная деятельность получила характер филантропический и самые общества масонские часто имели вид филантропических обществ. С религиозным индифферентизмом, легшим в основу масонского учения, соединялся и совершенный индифферентизм в национальностях и политических учреждениях: в масонские общества могли быть принимаемы члены из всех стран, без различия национальности и политических доктрин.

Такой организацией масонства и основными началами его учения объясняется вся последующая судьба его: как быстрое его возвышение, так и падение, как возбужденная сначала к нему симпатия повсюду, так и возникшие вскоре его преследования.

Нравственная основа масонства и его человеколюбивые стремления привлекали к нему всех лучших людей не только мирских, но и духовных. Но масонская нравственность была не чисто христианской. Она вытекала не из откровенного христианского учения, а из естественных свойств самого человека и, следовательно, имела естественную человеческую почву. Кроме того, масонство безразлично относилось к догматическому и церковно-обрядовому учению христианства, если не совсем отвергало его. Очень естественно, что с течением времени оно встретило сильную оппозицию против себя в Церкви и духовенстве.

Говоря о начале масонского движения в России, необходимо упомянуть о масонском предании, которым введение масонства в России приписывается самому Петру Великому. Трудно сказать – отражает ли это предание действительный факт или же оно выражает стремление масонов исторически осмыслить свое существование в России и приурочить к масонским идеям преобразовательную деятельность Петра I, которая была в России таким же нововведением цивилизации, каким масоны должны были считать и свое братство… По-видимому, последнее вернее, ибо никаких других, более достоверных, источников о введении масонства Петром мы не имеем. По историческим данным, масонство появилось у нас при Елизавете. Первые известия о нем относятся к началу 30-х годов XVIII столетия. В конце первой половины XVIII века к масонству принадлежали граф Головин, два брата графы Чернышовы. В 1756 году между масонами считались князь Михаил Щербатов, Иван Болтин и Мелиссино, а граф Воронцов, отец княгини Дашковой, занимал гроссмейстерский стул… В 1772 году в Петербурге была открыта первая русская Великая ложа, гроссмейстером которой был Иван Елагин. Он был одним из первых представителей петербургского масонства, как Н. И. Новиков и И. В. Лопухин были представителями масонства московского. О них и будет у нас речь впереди, поскольку эти лица и их масонская деятельность позволяют судить о специфике русского масонства как особого направления религиозной мысли. А сейчас мы попытаемся понять и значение масонского движения по тем данным, которые дает нам историческая наука.

Масонство могло иметь, в сущности, много различных значений. Хотя оно и представляло собой первоначально известные понятия религиозно-нравственные и общественные, но стало потом только общей формой, в которую могло вкладываться весьма различное содержание, и характер этого нового содержания зависел от условий и свойств того общества, куда масонство находило доступ.

Отсюда многоразличный характер масонских систем, получивших распространение на европейском материке почти тотчас после перехода масонства из Англии: новые условия, встречавшие английское масонство, произвели столько разных форм масонства, сколько того требовалось для разных направлений общественной мысли… Таким образом произошли Клермонтская и другие французские системы, Тамплиерство, шведская система, Циннендорство, Розенкрейцерство, система Благотворительных Рыцарей, Иллюминаторство, Эклектический союз и т. д.

Отражая на себе влияние различных обстоятельств, масонство настолько удалялось от своего первоначального смысла, что его первые конституции становились чистой формальностью или получали иной смысл и что из движения, первоначально прогрессивного и нравственно чистого, в последних своих вырождениях оно становилось гнездом и орудием обскурантизма, шарлатанства и низменной интриги. Таковы были в особенности формы масонства, развившиеся в последней четверти XVIII столетия под влияниями – прямыми или косвенными – иезуитства, и как реакция против просвещения своего века. Таким образом, рассматривая исторически масонское движение в известной стране и в известное время, мы прежде всего должны принимать во внимание эту относительность его значения, чрезвычайно важную для понимания масонства и его связи с истинным христианством.

О русском масонстве екатерининского времени мы будем судить прежде всего по деятельности Ивана Елагина (1726–1796), который является представителем петербургского масонства.

В своей записке о масонстве Елагин рассказывает, что он с самых юных лет вступил в масонство; но ни в учении его, ни в обществе членов, его составляющих, не нашел ничего интересного и потому оставил это общество. Но, избежав одной опасности, он попал в другую, «прилепился к сочинениям лестным и заманчивым, к писателям безбожным». «Сим душегубным чтением, – говорит он, – спознался я со всеми афеистами и деистами… Буланже, Вольтер, Руссо, Гельвеций… и все… как французские, и аглицкие, так латинские, итальянские лжезаконники, пленив сердце мое сладким красноречия ядом, пагубного ада горькую влияли в него отраву…»

Но он недолго увлекался учением энциклопедистов и опять, вспомнив о масонстве, старался узнать, нет ли в нем чего-нибудь притягательного, почему в него вступает множество людей умных и хороших. Один англичанин указывал Елагину на старую аглицкую ложу, в которой будто сохраняются настоящие масонские таинства. Другой масон объяснил ему, что масонство есть древнейшая таинственная наука, святой премудростию называемая, что она все прочие науки и художества в себе содержит… «что она та самая премудрость, которая от начала века у патриархов и от них переданная в тайне священной хранилась в храмах халдейских, египетских, персидских, финикийских, иудейских, греческих и римских и во всех мистериях или посвящениях эллинских; в училищах Соломоновых, Елейском, Синайском, Иоанновом, в пустыне и Иерусалиме, новою благодатию в Откровении Спасителя преподавалась». Узнав, как ему казалось, истинное масонство, Елагин сделался его ревностным последователем, был мастером Великой провинциальной ложи, переводил на русский язык масонские сочинения и до конца жизни не оставлял масонства.

По показанию Новикова, у нас было четыре вида масонства: аглицкое, под управлением Елагина, шведское, под управлением князей Куракина и Гагарина, рехейльское, под управлением барона Рейхеля, и берлинское, или розенкрейцерство, принесенное из Берлина в Москву профессором Шварцем.

К масонству принадлежали тогда лучшие русские люди из самых высших сословий. Масонство привлекало всех своим религиозно-нравственным характером, своими человеколюбивыми стремлениями, заботами о народном образовании и благосостоянии. Но, сходясь в общих чертах с западными масонами, русские масоны во многом отличались от них. Правда, в бумагах московских масонов также есть предположения о делании золота, искании философского камня и прочих химических работах. Но собственно всех этих работ наши масоны сами, кажется, не производили и не знали, равно как в магии и каббале сами не упражнялись, ибо были еще в низших градусах.

Вообще русскому масонству всего более была известна нравственная и филантропическая сторона масонства; как учение его, так и деятельность отличались христианским характером. Большая часть его лучших деятелей едва ли и догадывалась о первоначальной деистической основе масонства, и, принимая масонское учение и его разные тайны и исполняя странные обряды, они думали, что все это вполне согласно с христианским учением, считали себя истинными христианами и действительно беспрекословно принимали все догматы и обряды Православной Церкви.

Лопухин в своих записках, стараясь показать различие между западными тайными обществами и своим обществом, говорит: «Те общества и системы были совсем непохожи на наши. Нашего общества предмет был добродетель и старание, исправляя себя, достигать совершенства при сердечном убеждении о совершенном ее в нас недостатке. А система наша – что Христос – начало и конец всякого блаженства и добра в здешней жизни и будущей. Той же философии система – отвергать Христа, сомневаться в бессмертии души, едва верить, что есть Бог, и надуваться гордостию самолюбия».

Русское масонство требовало от своих последователей истинно христианской любви и благотворительности, сближало людей различных сословий, положений и мнений во имя высших целей, религиозно-нравственного идеала, призывая всех к самопознанию и нравственному усовершенствованию. Оно воспитало в своей среде много благородных и светлых личностей, которые явились в высшей степени полезными деятелями на различных поприщах служения России. Оно объявило, наконец, борьбу с философией энциклопедистов и той нравственной распущенностью, которую производила эта философия в русском обществе. В таком именно виде встречаем мы русское масонство в эпоху наибольшего его развития, когда во главе его стояли Новиков и Шварц и главными деятелями в нем были такие замечательные лица, как И. В. Лопухин, С. П. Гамалея, И. П. Тургенев и князья Ю. Н. и П. Н. Трубецкие.

Но несмотря на эти особенности русского масонства, сообщающие последнему черты привлекательности и общественной полезности, это направление мысли и чувства никак нельзя признать нормальным и положительным для русского религиозного сознания. Пусть лучшие представители русского масонства были верующими и христианнейшими людьми, но все же они осуществляли свои идеалы вне благословения Церкви и свое мнение ставили выше церковных установлений. Поэтому русское масонство, даже в лучшей своей поре, было все же не чем иным, как весьма тонким отклонением от Православной Церкви, новым враждебным ей направлением религиозно-общественной мысли.

Все своеобразие русского масонства екатерининского времени сказалось в деятельности таких замечательных его представителей, как Елагин, Новиков, Шварц, Гамалея, Лопухин и другие. Никто из них не был ярким или хотя бы заметным религиозным мыслителем, но все они своими убеждениями и своей деятельностью, а отчасти и своими сочинениями выражали, представляли особое направление религиозной мысли своего времени, мимо которого нельзя пройти ни при оценке нравственного состояния общества, ни при исследовании его культурных достижений, ни при сопоставлении всего этого с религиозным сознанием образованного общества того времени.

Всматриваясь в широкую и плодотворную деятельность таких масонов, как Новиков и Шварц, мы видим, что деятельность эта имела преимущественно просветительный и религиозно-филантропический характер в христианском духе, хотя и не в строго церковных и, может быть, не вполне православных формах. Важно отметить лишь, что эти лица, как и многие другие их сподвижники и последователи, были глубоко верующими и православно верующими людьми, но вопреки этому важнейшему обстоятельству были членами тайной масонской организации и действовали во имя ее туманных и не совсем и для них ясных идеалов. Можно думать, что масонство служило для них только удобной формой для выявления общественной инициативы, столь нетерпимой в екатерининское время.

Н. И. Новиков

Николай Иванович Новиков был одним из самых замечательных литературных и общественных деятелей екатерининской эпохи. Он происходил из дворян Московской губернии и родился в 1744 году в селе Тихвинском Бронницкого уезда. Образование свое получил в Московской университетской гимназии, где, впрочем, учился не усердно и по неуспеваемости в иностранных языках должен был оставить гимназию до окончания курса. Недостатки училищного образования Новиков старался потом восполнить самообразованием, чтением книг и знакомством с образованными людьми. Из всех предметов он особенно любил и изучал русскую историю и русскую литературу; к этим наукам и относится его литературная деятельность.

Из современных ему образованных людей особенное влияние оказали на него такие последователи масонства, как Елагин и Шварц, которые сообщили определенное направление его просветительной и общественной деятельности. Время принятия масонства разделяет всю его деятельность на два периода – петербургский, до 1779 года, когда он занимался литературой вообще как один из образованных людей своего времени, и московский, с 1779 года, когда он, вступив в масонство в 1775 году, переехал в Москву, где к его литературной деятельности присоединилась и широкая филантропическая деятельность. Эта деятельность весьма показательна для устремлений русского масонства того времени, а потому мы и познакомимся с нею хотя бы в кратких чертах.

Работая секретарем Комиссии по составлению проекта Нового Уложения, Новиков общался в обществе лучших выборных людей со всей России и поэтому имел возможность познакомиться с нуждами, состоянием и потребностями нашего государства. Это знакомство и послужило основным стимулом к его просветительной и филантропической деятельности. «У него, – как говорит В. О. Ключевский, – было два заветных предмета, на которых он сосредоточивал свои помыслы, в которых видел свой долг, свое призвание, это – служение Отечеству и книга как средство служить Отечеству…» В лице Новикова неслужащий русский дворянин едва ли не впервые выходил на службу с пером и книгой, как его предки выходили с конем и мечом. К книге Новиков относился мало сказать – с любовью, а с какою-то верой в ее чудодейственную силу. Истина, зародившаяся в одной голове, так веровал он, посредством книги родит столько же подобных правомыслящих голов, сколько у этой книги читателей. Поэтому книгопечатание считал он наивеличайшим изобретением человеческого ума.

На этой вере в могущество книги Новиков строил практично обдуманный план действий. Этот план был тесно связан со взглядом на недостатки и нужды русского просвещения… Один из врагов этого просвещения – галломания, не само французское просвещение, а его отражение в массе русских просвещенных умов, то употребление, какое здесь из него сделали. «Благородные невежды», как называл Новиков русских галломанов, сходились с простыми невеждами старорусского покроя в убеждении, что они достаточно все понимают и без науки, что, и не учась грамоте, можно быть грамотеем. Значит, вольномыслие не от учения, а от невежества, и есть не более, как легкомыслие. Истинное просвещение должно быть основано на совместном развитии разума и нравственного чувства, на согласовании европейского образования с национальной самобытностью. Новикову принадлежит честь одного из первых, кто заговорил у нас о разграничении заимствованного и самобытного, о черте, за которую не должно переступать иноземное влияние.

Первым журналом был «Трутень», обративший на себя всеобщее внимание прямотой и смелостью своей сатиры. Основной темой большей части статей «Трутня» служит порицание подражательности русских всему иностранному, особенно французскому. «Отказавшись от всего прошлого нашей жизни, от нравов и обычаев предков, сделавшись слепыми подражателями всему французскому, мы, – говорил Новиков, – вместе с тем потеряли и добродетели наших предков, в большинстве случаев мы променяли наше старое родное добро на новое чужое зло». Но в то же время, вполне уважая европейское просвещение, он советовал усваивать от Европы все лучшее и сильно нападал на русское суеверие и невежество, грубость, жестокость и другие пороки.

В «Кошельке» Новиков восстает против мнения, что русские должны заимствовать у иноземцев все, «даже характер, который у всякого народа свой особый: не одной же России отказано в нем и суждено скитаться по всем странам, побираясь обычаями у разных народов, чтоб из этой сборной культурной милостыни составить характер, никакому народу не свойственный, а идущий к лицу только обезьянам».

В «Живописце» Новиков насмешливо сопоставлял мудрость доморощенных философов донаучной чистоты с учением Руссо, говоря им: «…он разумом, а вы невежеством доказываете, что науки бесполезны».

Кроме того, во всех указанных журналах Новиков касался разных общественных вопросов, восставал против крепостного права, против неправосудия и взяточничества судей, против недостатков домашнего воспитания и школьного образования.

Как глубокий патриот, возбуждая русских людей к образованию на началах национальных, Новиков стремился познакомить их с русской историей и с этой целью издал несколько важных сочинений, которыми весьма много содействовал разработке русской истории вообще и истории русской литературы. Вот его издания: «Опыт исторического словаря о российских писателях», Древняя российская вивлиофика, содержащая описание российских посольств в другие государства, свадебных обрядов и других исторических и географических достопримечательностей, «История о невинном заточении ближнего боярина Артемона Сергеевича Матвеева», «Скифская история» Андрея Лызлова и другие.

В 1779 году Новиков переселился в Москву, где его просветительная деятельность получила более широкие размеры и особенно филантропический характер под влиянием масонства. Истинным масоном, в лучшем смысле этого слова, Новиков стал, когда познакомился с Иваном Егоровичем Шварцем. Узнав Шварца, Новиков увлекся его просветительными идеями и вполне усвоил их, и оба они, сделавшись друзьями, начали стремиться к образованию народа на религиозно-нравственных началах и к улучшению его материального благосостояния путем благотворительности. Открытие училищ для распространения грамотности в народе, издание учебников и книг религиозно-нравственного содержания, заведение типографий и книжных лавок, приготовление учителей для училищ, поощрение даровитых молодых людей к образованию, устройство больниц и аптек для бедных – вот те предметы, которые входили в программу обширной просветительно-филантропической деятельности Новикова и Шварца.

Начало этой деятельности относится к 1779 году, когда Новиков, переселившись в Москву, взял в аренду на 10 лет университетскую типографию. «Арендуя… типографию и книжную лавку, Новиков имел в виду прежде всего потребности домашнего и школьного образования. Он старался, во-первых, составить достаточно обильный и легкодоступный запас полезного и занимательного чтения, во-вторых, войти в общение с Университетом, чтобы воспользоваться его силами и средствами для приготовления надежных учителей. Расстроенную университетскую типографию он вскоре привел в образцовый порядок и менее чем в три года напечатал в ней больше книг, чем сколько вышло из нее в 24 года ее существования до поступления в руки Новикова. Он издал книги довольно разнообразного содержания, особенно заботясь о печатании книг духовно-нравственных и учебных» (В. О. Ключевский). Книги он не только продавал, но и раздавал бесплатно духовным семинариям и другим училищам. Затем он открыл несколько книжных лавок как в Москве, так и в целом ряде других городов. Кроме того, он основал первую в Москве публичную библиотеку, в которой бедные могли читать книги бесплатно…

«Трудно сметить даже на глаз, – говорит Ключевский, – какие успехи достигнуты были такими усилиями. Люди, близкие к тому времени и к самому Новикову, утверждали, что он не распространил, а создал у нас любовь к наукам и охоту к чтению; что благодаря широкой организации сбыта и энергическому ведению дела новиковская книга стала проникать в самые отдаленные захолустья и скоро не только Европейская Россия, но Сибирь начала читать…»

Новиков хотел сделать чтение ежедневной потребностью грамотного человека и, кажется, в значительной степени достиг этого. Число подписчиков «Московских ведомостей», издание которых он взял на себя вместе с арендой университетской типографии, при нем увеличилось почти всемеро (с 600 до 4000). При них выходили прибавления разнообразного содержания: по литературе, сельскому хозяйству, истории, химии, физике, также листы для детского чтения…

Он был не только типографщиком и книгопродавцем, но и издателем: выбирал, что нужно печатать, заказывал работы переводчикам и сочинителям, небывалым гонораром оживил переводную и оригинальную письменность, отдавая предпочтение произведениям научным и духовно-нравственным. Этим он внес в текущую литературу того времени новую струю, шедшую против господствовавшего направления умов и литературных вкусов тогдашнего светского общества. Книжная лавка Новикова, откуда шла эта струя, получила своеобразный вид, и в ней бывали характерные сцены: приходил покупатель, рылся в книжных новинках, разложенных на прилавке, находил все издания духовно-нравственного содержания, которых не хотел покупать, спрашивал, почему нет романов. Новиков отвечал, что переводчики что-то перестали носить к нему такие сочинения, и, набрав связку книг, какие были на прилавке, просил покупателя принять их от него в дар. После сам Новиков показывал следователю об усилении спроса на духовные книги, а один из учеников Новикова писал, что целое море душеспасительных книг было им пущено против потока вольнодумных сочинений.

В продолжение десяти арендных лет издательская и книгопродавческая деятельность Новикова в Москве вносила в русское общество новые знания, вкусы, впечатления, настраивала умы в одном направлении, из разнохарактерных читателей складывала однородную читающую публику, и сквозь вызванную ею усиленную работу переводчиков, сочинителей, типографий, книжных лавок, книг, журналов и возбужденных ими толков стало пробиваться то, с чем еще не знакомо было русское просвещенное общество: это общественное мнение… Словом, типографщик, издатель, книгопродавец, журналист, историк литературы, школьный попечитель, филантроп, Новиков на всех этих поприщах оставался одним и тем же – сеятелем просвещения.

Между тем Шварц действовал на педагогическом поприще как профессор немецкого языка в Университете, а затем как профессор философии в Педагогической семинарии. У себя на дому по воскресным дням он читал «для людей всякого рода и звания» лекции о трех родах познания: любопытном, приятном и полезном. «Любопытным познанием здесь, – говорит он, – названо такое, которое питает наш разум, но не есть необходимо для пользы вечной, будущей жизни или спокойствия духа. Любопытное познание заставляет нас познать, например, отчего гром? что такое воздух? каким образом земля производит растения? и прочее сему подобное… Познание приятное есть живопись, стихотворство, музыка и тому подобное. Оно удовлетворяет наш слух, наше зрение и воображением питает наш разум. Познание полезное есть необходимое для человека. Оно научает нас истинной любви, молитве и стремлениям духа к высшим понятиям. К сим-то последним познаниям человек стремиться должен для своего блага: ибо он в сей жизни только путешественник, а в будущей – гражданин».

Эта программа лекций Шварца показывает религиозно-мистический или масонский строй его мировоззрения. Решая все вопросы, оценивая все в мире с точки зрения религиозно-нравственной и подчиняя знание вере, он, однако, не отвергал значения наук, как другие масоны. «Я не отвергаю, – говорит он, – совершенно наук, преподаваемых человекам, хотя они и не служат к сооружению блаженства нашего… я отвергаю только совершеннейшую на них надежду и забвение через то, что человек умствованием и надеждою на свои силы отвращается от Бога и подвергает себя проклятию: ибо самое падение не иное что есть, как отвращение себя от содействия Бога и учинение самого себя средоточием своих действий, чрез воззрение на свои собственные силы и надежду на оные… Проходя историю жизни человеческой, можно приметить, что преподаваемые науки без христианства во зло и в смертный яд обращаются».

Как человека истинно религиозного, Шварца глубоко возмущало скептическое учение энциклопедистов, которые хотели обойтись без веры в Бога и всю жизнь и счастие человека видели в удовлетворении его физических потребностей. Шварц поставил для себя задачею противодействовать распространению такого учения в русском обществе путем основательного религиозно-нравственного образования русского юношества.

В таком направлении он преподавал философию и читал свои частные лекции. Его лекции чрезвычайно благотворно действовали на слушателей и спасали многих молодых людей от неверия. Один из учеников Шварца, Лабзин, говорит, что Шварц «в самое в то время, когда модные писатели поглощались с жадностию молодыми незрелыми умами, принял на себя благотворный труд рассеять сии восстающие мраки и без всякого иного призыва, по сему единственно побуждению, в партикулярном доме открыл лекции нового рода для всех желающих. С ними разбирал он Гельвеция, Руссо, Спинозу и прочих, сличал их с противными им философами и, показывая разность между ними, учил находить и достоинство каждого. Как будто новый свет просиял тогда слушателям. Какое направление и умам и сердцам дал сей благодетельный муж! Издатель, – говорит о себе Лабзин, – с благодарными чувствованиями вспоминает сию счастливую эпоху, составляющую и поныне первое благо его жизни. Главное и для того времени поразительное явление было то, с какою силой простое слово его исторгло из рук многих соблазнительные и безбожные книги, в которых, казалось тогда, весь ум заключался, и поместило на место их Святую Библию».

В 1781 году было открыто под руководством Шварца при Университете Собрание университетских питомцев, а в следующем году Филологическая, или Переводческая, семинария. В Собрании студенты Университета читали разные свои сочинения и подвергали их критическому разбору. В Филологической семинарии занимались переводами лучших иностранных сочинений. Сочинения и переводы студентов Новиков печатал в своих журналах: «Московское издание», «Вечерняя заря», «Покоющийся трудолюбец».

Такая деятельность Новикова и Шварца, естественно, привлекала к ним множество последователей, в числе которых были многие влиятельные и богатые люди, которые для просветительных и благотворительных целей жертвовали значительные суммы денег. Из этих людей и на их средства в 1782 году было основано Дружеское ученое общество. Открытие Общества происходило в торжественной обстановке, в присутствии самого московского главнокомандующего графа Чернышева и митрополита Московского Платона, которые и приняли его под свое покровительство.

Общество быстро увеличивалось и считало своими членами лучших и благороднейших людей, каковы были Лопухин, Гамалея, Тургенев, Херасков, Майков, Трубецкие и другие. Задачею Общества было: печатание книг, преимущественно учебных, и рассылка их по училищам; распространение в обществе полезных знаний и особенно содействие успехам тех наук, в которых русские мало упражнялись: греческого и латинского языков, знания древностей, сведения о природе; занятия переводами с иностранных языков и вообще поощрение даровитых молодых людей к образованию. Лопухин говорит в своих записках, что за счет Общества воспитывалось более 50 семинаристов, отданных от самих епархиальных архиереев в Филологическую семинарию; по окончании наук они возвращались к своим местам и принимали учительское звание. Многие видные деятели администрации и литературы получили в этом Обществе свое образование, например Карамзин, Дмитриев и другие.

Через два года Дружеское ученое общество было преобразовано в Типографическую компанию, но его цели и задачи оставались те же самые, только его деятельность, как и прежде вытекавшая из масонских начал, получила еще более масонский характер. В видах распространения масонского учения и в то же время противодействия энциклопедизму Общество стало издавать преимущественно масонские и мистические книги, продавая их по самой дешевой цене.

По смерти Шварца (1784) во главе Дружеского ученого общества встал Новиков, по имени которого оно и стало называться Новиковским обществом. С этого времени в нем особенно усилилась филантропическая деятельность: оно повсюду заводило бесплатные школы для народа, устраивало больницы и аптеки, оказывало помощь бедным бесплатной раздачей хлеба во время неурожая. Средства для этого доставляли Обществу богатые и влиятельные члены. Так, во время неурожая и голода в Москве в 1787 году Новиков говорил в собрании Общества речь и просил прийти на помощь голодающим. Богатый московский купец Походяшин так был тронут речью Новикова, что тотчас отдал в распоряжение Общества все свое миллионное состояние, с которого одного годового дохода получалось 60 тысяч рублей. На эти деньги Походяшина была произведена бесплатная раздача хлеба голодающим в Москве и ее окрестностях.

Несмотря на такую благотворительность, Новиков и его Общество во многих возбуждали неудовольствие и вскоре подверглись преследованиям.