Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота

Глава I «РОМАН ОБ АББАТЕ СОНЬЕРЕ»

Лето 1885 года. В застывших в знойном мареве Корбьерах, возвышающихся над долиной Од, жара ощутима, как нигде более в департаменте. В далеком Париже понемногу замедляет рабочую деятельность правительство Республики, в ожидании летнего отпуска члены правительства в спешном порядке расправляются с текущими делами. У министров одна лишь мысль в голове: скорее бы вернуться в родные края! Но увы, от летнего отдыха в родных пенатах придется отказаться: в октябре начнутся выборы, а повторное переизбрание, как известно, в большей степени зависит от усилий депутата, сумевшего или не сумевшего сагитировать избирателя. Так что ради удовлетворительного большинства голосов на выборах придется позабыть о летней жаре.

Да, жизнь прекрасна для слуг народа. Правда, согласимся, положа руку на сердце, — без повторного избрания она была бы еще прекраснее. Но будущее пока что неопределенно, и не только для томящихся в ожидании переизбрания министров: Римско-католической церкви тоже может не поздоровиться… Ох уж это духовенство! Мало того, что на основании Конкордата они взимают ежемесячный налог 75 франков золотом, так они еще позволяют себе критиковать родное правительство: воистину черная неблагодарность! Ах, если бы Наполеону Первому не пришла в голову злополучная идея заключить этот Дурацкий пакт с папой, чертов Конкордат 1801 года! Тогда бы Церковь знала свое место. А из-за этого пакта, видите ли, нужно поддерживать духовенство, восстанавливать церкви, ремонтировать дома священников, оказывать им еще тысячу услуг и любезностей… По крайней мере, в их присутствии. А в их отсутствии можно вновь приступить к решению важного вопроса, как и когда следует отделить Церковь от государства. Неплохо бы подумать и о том, как завладеть имуществом духовенства, что уже сделали многие законные монархи — правда, у кого-то это получилось лучше, у кого-то хуже…

Лето 1885 года… Горячее время для Франции: антиклерикальная пропаганда приобретает невиданный размах, находя поддержку среди населения. Не остается в стороне от политики и далекий южный департамент, славящийся своим неповиновением и готовностью погрузиться в очередную ересь: разве департамент Од не страна катаров? В таком «левом» округе антиклерикалы всегда найдут благосклонных слушателей.

В это же время епископ Каркасонский монсеньор Феликс Бийар, человек справедливый и добрый, но все же очень замкнутый, озабочен насущным вопросом: кого назначить на место кюре в Ренн-ле-Шато? Этот никудышный приход, который, несмотря на крайнюю бедность его обитателей и суровость климата, никак не может исчезнуть с лица земли, не приносит епископству никакого дохода. О жителях Ренн-ле-Шато не скажешь, что они примерные христиане, почитающие Церковь и закон Божий: в округе ходит молва, что кое-кто в этой заброшенной деревеньке исполняет колдовские обряды — впрочем, это не столь уж и редкая вещь для диоцеза Каркасона. Но деревня нуждается в духовном пастыре — и монсеньор Бийар решает послать в Ренн-ле-Шато священника тридцати трех лет, пока что исполненного самых радужных надежд насчет своего нового назначения. Новый кюре переведен из самого захудалого в Разе прихода: три года, проведенные в деревне Кла, успели познакомить его с понятием «черная меланхолия». Он хорошо знает уклад и привычки местных жителей, поскольку сам он уроженец этих мест, из Монтазеля. Его семья пользуется в деревне уважением и имеет кое-какой достаток, а младший брат тоже стал священником — правда, его поведение беспокоит церковные власти. Поэтому… да, пожалуй, аббату Беранже Соньеру самое место в Ренн-ле-Шато: быть может, пребывание в этом высокогорном местечке убережет его от дурного влияния брата, повседневную жизнь которого лучше обходить молчанием — она совершенно не вписывается в рамки духовного поведения.

Жарким июльским днем 1885 года аббат Беранже Соньер, полный радостных надежд, отправляется в Ренн-ле-Шато. Ему кажется, что когда-то он уже был здесь: деревушка, виднеющаяся на вершине холма, как две капли воды похожа на все деревни этого края. Ее дома, словно пытаясь подбодрить соседские строения, подпирают друг друга своими стенами, а древний ярко-красный цвет романских крыш давно уже превратился в коричневатый, вперемешку с сухим мхом. «Эта деревня, — пишет Луи Федье, свидетель той эпохи, — расположена на огромном пустом пространстве, занимающем почти две трети поверхности плато. Ни время, ни человек не смогли изменить этот каменистый массив в виде усеченного конуса, возвышающийся над всеми окрестными долинами».

Добравшись до вершины этого природного «конуса», Соньер чувствует себя необычайно гордым. Этот холм — настоящее орлиное гнездо! Как тут не почувствовать себя если не орлом, то смотрителем вселенной и правой рукой Господа? Разве не для этого он, священник, посвятил себя Богу и людям? Конечно, он знает о своих слабых сторонах. У него не все в порядке со здоровьем: вполне возможно, это результат сердечной недостаточности. Но он молод — что, впрочем, тоже может оказаться его слабой стороной: пока что взор молодого аббата устремлен не в сторону храма, а в сторону молодых женщин, которые проходят неподалеку от него. Да, женские чары не оставляют его равнодушным, и он прекрасно знает, что это не только тяга к прекрасному… Тело тоже своего требует. Вот и прямое тому доказательство: время обеда, если верить желудку! Кстати, где в этой деревушке можно закусить и выпить?

Но понемногу восторженность священника идет на убыль. Причиной тому первый визит в храм, где ему предстоит проводить службы. Вероятно, и церковь, и молодой аббат, наконец увидевший местное святилище, в тот момент представляли собой душераздирающее зрелище… Лучшего подарка от епископа, наверное, еще никто не получал: кровля храма в плачевном состоянии, витражи недосчитываются стекол, а свод, как кажется, вот-вот рухнет на головы прихожан. Внутри храма царит не меньшее запустение. Ошеломленный Беранже Соньер задается вопросом, не перепутал ли епископ приходы: такое повышение в чине более напоминает суровое наказание за неведомые грехи! Такая мера наказания не редкость в стенах Римско-католической церкви, умеющей карать не хуже, чем миловать. Но за какие грехи сюда сослан он. Беранже Соньер? Он верующий: своим поведением, своим неустанным служением Господу он доказывал это множество раз. Быть может, он расплачивается за грехи своего непутевого младшего брата? Такими вопросами мучает себя молодой аббат, плетясь к дому священника, предназначенному ему для жилья и работы. Боже правый, дом священника тоже намерен обвалиться! В ту минуту аббат готов поверить, что община Ренн-ле-Шато, обязанная следить за состоянием церковных зданий, поклоняется дьяволу, по всей видимости, антиклерикальному, который зовется «Республикой, покинувшей святую Церковь в ее печальной участи».

Вполне вероятно, что такое положение вещей пробудило в Беранже Соньере неосознанное стремление к монархизму. В его семье все было подчинено Традиции, а Традиция — это прежде всего Церковь. Что может защитить Церковь лучше, чем монархизм, единственный режим, поддерживающий союз Священства и Империи, способный гармонизировать отношения между Священным и Мирским? Придя в себя от увиденного в храме и доме священника, аббат Соньер решает, что он переменит такое положение вещей. Он борец. Несмотря на все его слабости, у него есть силы и ум. Он хочет перемен. Перед Богом и самим собой аббат клянется, что всеми силами он будет содействовать процветанию доверенного ему прихода, он превратит его в самый лучший приход во всем диоцезе. Он чувствует, что способен на это. Немного времени и усилий — и он докажет этим крестьянам и епископу, что у него не рабская душа. Терпение, главное — терпение… В семье Соньеров никогда не мирились с поражением, ни одно несчастье еще не смогло сокрушить этот род, от кого бы оно ни исходило — от людей или от самого дьявола. Вероятно, приход, доставшийся ему в удел, — дело рук нечистого. Но, будьте уверены, у Беранже Соньера хватит сил, чтобы усмирить самого дьявола! Аббат победно усмехается, возможно, представляя воочию, как всемогущий дьявол, установленный им на портике церкви, согнется пополам от тяжести кропильницы, которую Соньер водрузит на него. Чем не лучшая ноша для черта, который, как известно, ненавидит святую воду, причиняющую ему жесточайшие муки? Дьявол провоцирует его? Прекрасно! — пускай поскорее появляется, уж он-то, Соньер, заставит его встать на колени. Разве мир не полон историй о том, как святые заставляли дьявола строить здания, мосты и даже соборы,[30] ничего не отдавая взамен, поскольку дьявол бессилен против тех, у кого чистое сердце? Итак, Беранже Соньер принял решение. Ему дали бесплодную скалу? Что ж, он удержится на ее вершине. И сделает из нее рай. Вот только… где взять для этого средства?

Первое, что следует делать, оказавшись на новом месте, — оформиться в установленном законом порядке. Мэр регистрирует аббата (что стоит денег), который за столь короткое время успевает надоесть деревенскому главе своими стенаниями о плачевном состоянии церкви и дома священника. Мэр разводит руками: община не богата, лишних средств на починку и обустройство храма пока нет, и, конечно, он обязательно подумает, как спасти положение, а пока что новому кюре лучше всего расположиться у какого-нибудь жителя прихода. Так Соньер за небольшую сумму денег снимает жилье у прихожанки. Попутно он берет в долг у бакалейщика, поскольку он еще не получил жалованья, а сбережения его невелики.[31]

Труды и дни лета 1885 года… Молодой аббат принимается за неотложные дела: церковь как можно скорее нужно освободить от накопившегося в ней мусора и обломков. По просьбе священника прихожане наводят в ней порядок, в результате чего храм наконец приобретает благопристойный вид. В один из таких спокойных летних дней аббата навещает его собрат из ближайшего прихода: аббат Буде, кюре Ренн-ле-Бен. Респектабельный аббат Буде самоуверен и даже слегка самовлюблен: у него вид человека, располагающего некоей конфиденциальной информацией. Туманные намеки, на которые щедр кюре Ренн-ле-Бен, дают Соньеру понять, что нечто из этих тайных сведений предназначено только для аббата Буде, но он поделится ими с Соньером — при условии, что новичок-кюре будет сотрудничать с ним.

На какое сотрудничество намекает аббат?.. Буде человек себе на уме, остерегается говорить что-либо определенное, довольствуясь сугубо деловыми советами, которыми он снабжает своего молодого коллегу. На Соньера его старший товарищ производит сильное впечатление: кюре Ренн-ле-Бен, как известно, ученый, его статьи публикуют в журналах, он даже издал несколько книг… И кроме того, он поддерживает отношения с влиятельными людьми, которым, к слову сказать, ничто не стоит выделить средства на реставрацию церкви Святой Магдалины в Ренн-ле-Шато. Соньер погружается в мечтания. Неужели скромный аббат Ренн-ле-Бен действительно столь влиятельный человек в обществе? В таком случае стоит повнимательнее прислушаться к тому, что говорит ему старший коллега, а главное — попытаться понять то, что скрыто в довольно туманных намеках аббата. Итак, вот оно, «первое искушение аббата Соньера». И далеко не последнее.

Аббат Буде приглашает молодого кюре навестить его скромное жилище в Ренн-ле-Бен. В те времена в округе Разе было лишь три способа передвижения: двуколка, спина лошади или мула и собственные ноги. Между тем Ренн-ле-Шато и Ренн-ле-Бен отделяет приличное расстояние. У аббата Буде есть удобная двуколка, но аббат Соньер такой роскошью не обладает. Несмотря на это, ему все же удается, воспользовавшись услугами местного крестьянина, спуститься в долину. Очутившись в доме кюре Ренн-ле-Бен, Соньер поражен: обитель аббата Буде разительно отличается от его обнищалого жилища! Удобная и красивая мебель, картины, письменный стол, заваленный книгами (аббат Буде, как известно, выдающийся ученый), — и восхитительный ужин, ничем не уступающий трапезе, подаваемой на пол во время больших приемов. Пускай служанка аббата Буде не миловидна (разумеется, ведь канонический возраст оставлен ею далеко позади), но зато ее кулинарные способности превыше всяческих похвал. Однако все это наводит на размышления: как аббат Буде, в чьем приходе всего лишь 447 человек (среди которых наверняка есть и неверующие), ухитряется жить в таком достатке? Где этот неизвестный источник доходов, позволивший аббату иметь столько книг и дорогих вещей? Может быть, аббата Буде «спонсирует» какое-нибудь богатое семейство? Нет, не похоже на то. Но тогда откуда вся эта роскошь, которую Буде с легким цинизмом демонстрирует собрату? В конце концов, и аббат Буде, и он сам всего лишь скромные священники бедных приходов… Вопрос о том, каким способом его коллега добыл такое богатство, светится в глазах молодого священника.

Но коллега хранит молчание, тем самым лишь разжигая любопытство Соньера — и другое, более опасное чувство: зависть. Вот если бы принимать своих посетителей с таким же размахом, как Буде, неожиданно мелькает мысль у Соньера. Молодой священник вдруг чувствует себя бедным родственником, которому оказан любезный, но довольно снисходительный прием. Итак, Соньер горделив, это еще одна из его слабостей. Что ж, в один прекрасный день он отплатит аббату Буде тем же приемом… Такие страсти бушуют в душе нищего деревенского кюре, в то время как радушный хозяин нарочито неторопливо показывает ему свои сокровища. Кого-то этот аббат Буде ему напоминает… Уж не Вотрена ли из «Отца Горио» Бальзака? Когда-то, еще в семинарии, Соньер прочел это произведение — разумеется, тайком, поскольку Оноре Бальзак, этот совратитель молодых душ, включен в список книг, запрещенных Католической церковью. В высших церковных кругах, вероятно, позабыли, что Бальзак, достойный ученик ораторианцев, описал в «Луи Ламбере» душу молодого человека, охваченную демонами мистицизма, если не сказать спиритуализма… Но литературные аналогии недолго владеют мыслями Беранже Соньера: в конце концов, в Бальзаке его привлекали вовсе не метания души, а соблазнительный образ прекрасной еврейки Эстер Гобсек. Он вновь прислушивается к тому, что говорит ему Буде, который вперемешку с рассказом о своих сокровищах повествует об особенностях этого края, об этих удивительных скалах, о гротах, хранящих в себе множество секретов… или сокровищ… Рассказ хозяина заканчивается неожиданно: аббат внезапно сообщает, что Соньер выбран некими людьми для миссии, которую ему решили доверить. Соньер удивлен. Каким образом он, бедный деревенский кюре, может служить сильным мира сего? Буде успокаивает коллегу: у каждого в этом мире свое предназначение, и чаще всего великая роль отведена в нем самым скромным людям. Ибо сказано в Евангелии: есть последние, которые будут первыми, и есть первые, которые будут последними…

Беранже Соньеру не по себе. Куда он попал, что с ним происходит? Голова идет кругом… Пожалуй, прислуга переусердствовала: не стоило столь часто наполнять его бокал этим превосходным арманьяком… Поскорее бы очутиться дома, на своем плато, подальше от всех этих соблазнов, которыми завлекает его аббат Буде. Кто на самом деле его лукавый собеседник? Ходит молва, что порой он по нескольку дней не выходит из рабочего кабинета: запершись от всех, аббат что-то ищет в старых колдовских книгах. А порой его видят в деревне с картой в руках: Бог знает, что он хочет найти благодаря этой карте! Хотя нет. Бог не знает, а вот черт — вполне возможно. И все же это безупречный кюре: все прихожане ходят на его проповеди, даже не заглядывая перед этим в ближайшее бистро, чтобы пропустить стаканчик-другой. Но тогда почему этот безукоризненный кюре так усердно настаивает на какой-то миссии, которую должен выполнить Соньер? Все эти мысли неотступно преследуют молодого аббата, пока он добирается до Ренн-ле-Шато. Но вот он снова в родной деревне: вернув двуколку прихожанину, который терпеливо ждет его возвращения, Соньер, утомленный визитом и дальней дорогой, засыпает сном праведника. Но Дьявол не дремлет.

Проходит лето. Близятся долгожданные выборы в два тура, намеченные на 4 и 18 октября 1885 года. Но утром 18 октября, перед открытием участка для голосования, происходит неожиданная вещь: аббат Беранже Соньер обращается к пастве в церкви Святой Магдалины Ренн-ле-Шато. Разумеется, удивителен не факт обычной утренней мессы, а то, что во время ее провозглашается: оказывается, аббат несказанно счастлив, что выборы в первом туре дали значительный перевес партии монархистов. Однако до полной победы еще далеко: ради нее прихожанки (вероятно, только они и присутствуют на мессе) должны помочь своим мужьям «сделать правильный выбор», то есть просветить плохо осведомленный мужской электорат и убедить их отдать голоса защитникам религии. Аббат даже умудряется произнести речь, которую старательно передали: «Республиканцы — вот тот дьявол, которого нужно победить, он должен пасть на колени, поверженный истинно верующими и крещеными. Да пребудет с нами победоносное крестное знамение!»

Должно быть, в тот момент перед глазами Соньера вновь предстал согбенный дьявол на портике, которым он украсил бы церковь Ренн-ле-Шато, только на этот раз пылкое воображение священника добавило к нему надпись: «Сим знамением его победишь». Какая муха укусила аббата?.. Или виной тому превосходное вино, которым потчевал его аббат Буде? Хотя порой привычные законы логики в Разе перестают действовать и без помощи этого горячительного напитка. Так или иначе, своей несвоевременной проповедью аббат Соньер умудрился «плюнуть в колодец» прилюдно, в ответ на ежемесячную зарплату, которую выплачивала ему французская Республика.

Проповедь аббата Соньера (на самом деле это была политическая речь, которую он не имел права произносить) никоим образом не отвечала понятию о «сдержанности», которую обязано проявлять в таких случаях любое «должностное лицо». Его озлобление, вызванное действиями республиканцев, планировавших акцию против клерикализма, может сравниться лишь с необдуманностью его поступка. Он рьяно отстаивает права консервативной (если не сказать реакционной) партии, в то время как окситанский Юг, в частности департамент Од, намерен стать «красным» (что в наше время, конечно, назвали бы «бледно-розовым»). Почти повсюду победу празднуют радикалы, что, разумеется, мгновенно отражается на судьбе священника-реакционера, получающего жалованье из государственного бюджета: Соньер обвинен в том, что он призывал к беспорядкам и оказывал давление на избирателей. Увы, закон и устав не на стороне кюре: его вина доказана, и префект департамента Од решает временно отстранить аббата от занимаемой им должности (такая мера наказания утверждена министром вероисповеданий). Несчастный Соньер! Позднее он будет отстранен от должности («suspens a divinis») своим же собственным епископом, но пока что это делает его собственный префект.

Аббат попадает в нелегкое положение: вместе с должностью он лишается и зарплаты. Понимая, что у священника более нет никаких средств к существованию, монсеньор Бийар попытается уладить эту неприятность: он назначает аббата преподавателем маленькой семинарии в Нарбоне. Но при этом из своих же собственных денег епископ дает Соньеру две сотни франков, сумму по тем временам значительную. Неужели Беранже Соньер действительно стал протеже монсеньора?

Итак, это кульминационная точка романа о Соньере. Все его различные варианты как один утверждают: безусловно, Соньер был пешкой в руках монсеньора Бийара, епископа Каркасонского и выдающегося деятеля таинственной секты. Ее целью было найти спрятанные в Ренн-ле-Шато сокровища и документы, чтобы тем самым посодействовать восстановлению французской монархии, во главе которой окажется законный наследник меровингской династии. На престоле должен оказаться монарх именно этой королевской линии, поскольку род Меровингов восходит к царю Давиду, а также к Иисусу и Марии Магдалине.[32] Для осуществления этой наисложнейшей миссии был выбран уроженец этих мест, несчастный Соньер. Разумеется, монсеньор Бийар не мог оставить аббата в нужде, поскольку хотел привлечь его на свою сторону: ту же цель преследовали и туманные речи аббата Буде, входящего в ту же секту.

Но, как известно, ссоры между различными партиями не длятся долго: период обоюдного устрашения, в конце концов, заканчивается компромиссом. В июле 1886 года префект департамента, признав, что меры, примененные к служителю церкви, довольно жестоки, отменяет наказание и возвращает аббату его прежние административные обязанности и ежемесячное пособие. Итак, аббат может с триумфом возвратиться в Ренн-ле-Шато.

«С триумфом» — это сильно сказано. Местные кумушки, привыкнув к его проповедям, вновь собираются в стенах храма, но их мужья, отдавшие свой голос радикалам, в церкви отсутствуют. Соньер для них — третий лишний, враг демократии, которому следует идти в ногу со всеми, если он не желает иметь проблем с префектурой и епископством. За столь короткое время отсутствия священника в Ренн-ле-Шато буйным цветом расцвел антиклерикализм (что, впрочем, неудивительно: его семена были посеяны еще в далекое время катаров). Отныне за кюре решено присматривать, соглашаясь с ним лишь в тех случаях, если предлагаемое аббатом дело никому не приносит ущерба. Такой будет политика муниципальных властей на протяжении всей службы Соньера.

Однако из Нарбона Соньер возвращается не с пустыми руками. В его распоряжении оказывается огромная сумма — 3000 франков золотом, милостиво предоставленных ему графиней Шамбор, вдовой графа Шамбора. Ее покойный супруг был законным претендентом на французский престол: не получив желаемого, он удалился в Австрию и умер в изгнании. Вполне возможно, Соньер вспоминает странные слова аббата Буде, ведь в его руках прямое доказательство того, что некоторые высокопоставленные персоны ждут от него какого-то действия. Любопытно то, что, согласно имеющимся документам, полная стоимость неотложного ремонта, произведенного в храме Ренн-ле-Шато, составляет 2797 франков. Совпадение? Вряд ли. Используемый аббатом Буде с явного благословения епископа Бийара аббат Соньер должен выполнить некую миссию, сути которой он пока что не понимает. В голове его вертится фраза, оброненная Буде в тот самый вечер, когда он был одурманен атмосферой, царившей в обители этого интеллектуала, и вкусом его превосходного арманьяка: «Вдобавок вы будете обладать богатством — если, конечно, сумеете его принять». На такие слова поначалу не обращаешь внимания, но когда в руках оказываются 3000 франков, эти слова приходят на ум снова и снова. В таком случае, не потратить ли неожиданное богатство на нужды храма? Что Соньер и делает, помня о своем обещании превратить Ренн-ле-Шато в самый лучший приход диоцеза.

Теперь у Соньера развязаны руки. По закону, если церковные и муниципальные власти не в состоянии обслуживать приход, то этим должны заниматься сами прихожане. Однако община Ренна слишком бедна, чтобы произвести подобную работу за свой счет, в то время как в распоряжении церковного совета находится лишь незначительная сумма денег, оставленная прежним кюре. Благодаря дару графини Шамбор аббат берет почти все расходы на себя: в первую очередь он намерен заменить витражи, которых попросту нет, починить полуразвалившуюся кафедру и восстановить алтарь, угрожающий обвалиться. Наняв ремесленников, он обговаривает с ними условия и цену предстоящих работ.

Однако в этот момент ему наносит визит молодая девушка, пришедшая по поручению аббата Буде. По ее словам, кюре Ренн-ле-Бен велел ей помогать аббату, но хозяйству, чтобы тот отныне спокойно занимался своей работой. Эта девушка, работающая в шляпной мастерской, — Мари Денарно.[33] Соньер, к тому времени залатавший бреши в доме священника, перебравшись в него, принимает Мари на службу. Но присутствие в доме милой молодой девушки причиняет ему вполне понятные беспокойства и мучения, поэтому нет ничего удивительного в том, что через несколько дней скромная служанка Мари Денарно становится любовницей живого и неутомимого кюре. Преданная аббату всем сердцем, Мари посвятит ему всю свою жизнь, несмотря на то, что ее спутник воплощением верности отнюдь не является. Поскольку у Беранже Соньера, как выражаются в этих краях, «горячая кровь». Мари Денарно вовсе не первая в его греховном списке…[34] К тому же у Соньера есть если не прямой образец для подражания, то, по крайней мере, своего рода стимул: его собственный брат-иезуит, исключенный из ордена: всем известно, что Альфред Соньер сожительствует с Мари-Эмили Сальер. И в конце концов, разве пылкая страсть скромного деревенского кюре к юной служанке не может вызвать сочувствие, какое обычно вызывают прелестные любовные истории? Конечно, Мари Денарно далека от канонического возраста, предусмотренного церковными правилами, но кого это беспокоит в Ренн-ле-Шато? Кюре, как говорится, «из той же плоти и крови, что и другие!».

Так Соньер обзавелся домашним хозяйством. Конечно, в таком «домашнем хозяйстве» (с милым личиком Мари Денарно) можно легко учуять запах серы, но поскольку запах этот, как кажется, никому в деревне не мешает, почему бы не оставить все как есть? К тому же аббат Буде, с которым Соньер встречается все чаще, по-видимому, очень доволен этим «семейным союзом», получившимся из Беранже Соньера и Мари Денарно. Тогда… быть может, Мари Денарно — всего лишь пешка в игре, в которую втянули кюре Ренн-ле-Шато? Но при этом очень важная пешка: как известно, в шпионских романах наибольшего успеха всегда добивались всевозможные шпионки и секретные агенты женского пола! Вне всякого сомнения, если Мари Денарно и стала любовницей аббата Соньера, то «по высшему распоряжению»: конечно, ее использовали, бедную простушку… Тем не менее, ущерб, причиненный бедняжке, впоследствии будет возмещен, так как Соньер оставит ей все свое имущество.[35]

«Неожиданная» любовь не мешает Соньеру преследовать свои цели. Закончив переговоры с муниципалитетом, владеющим церковными постройками, он приступает к первому этапу работ. Впрочем, члены муниципального совета находят целесообразным обновление храма Ренн-ле-Шато и потому решают принять в нем участие: в распоряжении кюре оказывается скромная дотация из кармана деревенских властей. Поначалу холодные отношения между мэром и кюре становятся все более дружескими: мэр старается доставить удовольствие аббату, который в свою очередь стремится быть любезным в общении с главой деревни. Замечание немаловажное, поскольку Соньер не отказывается от своих реакционных идей: жители деревни прекрасно осведомлены о его извечном стремлении к монархическому режиму, который, по его словам, должен воцариться во Франции. Позиция аббата ясно выражена: она основана на средневековом трехчастном разделении общества, что, кстати, соответствует знаменитому индоевропейскому делению общества на три части, о котором рассказал в своих работах Жорж Дюмезиль. Такое деление было принято практически у всех народов Западной Европы, христианство всего лишь взяло его на вооружение.

Чтобы воплотить в жизнь свой проект, Беранже Соньер не колеблясь прибегает к уговорам и просьбам: так, он убеждает своего знакомого из Люк-сюр-Од, продавца прохладительных напитков (sic) Эли Бо,[36] принять участие в необходимых работах после полудня в субботу и воскресенье. Эли Бо, располагающий свободным временем, обещает помочь: не против поработать в выходные и четырнадцатилетний подросток Пибуло родом из Безю. С этими не очень умелыми, но преданными помощниками аббат начинает работы внутри храма.

Зачем приводить в порядок внутренние покои церкви, если далее последует обновление кровли и проемов? Простая логика требует изменить такой порядок работ на прямо противоположный, но… Аббат Буде намекнул Соньеру, что персоны, заинтересованные работами в Ренн-ле-Шато, желают, чтобы кюре прежде всего занялся внутренними помещениями храма. Начав починку храма изнутри, он сможет найти в нем что-либо, но эта находка позволит ему начать и другие поиски, более важные для высших сфер. Итак, инициатором такого хода работ можно смело назвать кюре Ренн-ле-Бен, все сделано по его усмотрению. Беранже Соньер слепо повинуется приказам своего старшего собрата — возможно, потому, что взамен Буде пообещал огромное богатство, способное поднять приход на ноги. Правда, при этом не следует принимать во внимание тихие толки, на которые горазды обитатели деревень. «Разговоры в интимной обстановке» порой очень интересны: жители городка, зная о том, что кюре спит со своей служанкой, начинают выражать недовольство той исключительной ролью, которую приписала себе маленькая Мари. Отныне всякий раз, когда нужно увидеть Соньера, приходится просить на то разрешения у Мари Денарно: она, наверное, уже считает себя хозяйкой не только в доме священника, но и в церкви! По деревне расползаются сплетни и слухи. Почему эта «церковная» парочка якшается с Эли Бо и юным Пибуло? Что у них там происходит? Хотите верьте, хотите нет, но наш кюре точно применяет магию — белую или черную, не все ли равно? Скорее всего, черную! К слову сказать, обвинение пастора в использовании черной магии приводит добрую паству и в восхищение, и в ужас, поэтому… нет, уж лучше быть заодно с аббатом, чем потом страдать от порчи или сглаза!

Но слухи не рождаются на пустом месте: действительно, аббат довольно часто уединяется в церкви — и, скорее всего, не ради молитв. Вряд ли обращение к Всевышнему вынуждает аббата простукивать стены и пол храма, отскребать слои штукатурки или пропитывать ее, пытаясь узнать, что за ней скрыто. Что же ищет аббат Соньер? Вероятно, он знает, что в храме Святой Магдалины спрятано нечто заслуживающее внимания. Он должен найти это нечто, ибо тогда он сможет преобразить святилище Ренн-ле-Шато и украсить его на свой лад. Только так можно оставить свой след в этом отдаленном краю, куда занесла его судьба… Тогда с чего же начать работы? Лучше всего заменить старый алтарь. В Тулузе, в торговом доме Монна, Соньер заказывает новый алтарь — следовательно, пора освобождать для него место.

Это важный момент в романе. В один прекрасный день Соньер с двумя подручными берется за установку нового алтаря. Когда Эли Бо и Пибуло приподнимают древний алтарный камень, аббат вдруг замечает, что его опора (знаменитая «вестготская» колонна) полая: внутри опоры, наполненной сухим папоротником, оказываются две или три деревянные трубки, обернутые пергаментами. В присутствии свидетелей Соньер осторожно разворачивает пергамент… Увы, документ составлен на языке, непонятном для простых смертных; чтобы расшифровать его, нужно быть архивистом-палеографом или, по крайней мере, экспертом по части древней тайнописи. Находка заставляет Соньера задуматься: ему известно, что во время революции, перед тем как скрыться в Испании, его далекий предшественник аббат Вигу спрятал в церкви какие-то предметы… Значит, есть еще один тайник? Аббат продолжает работу, сосредоточив внимание на тех местах, которые он простукивал: некоторые из них тоже могут оказаться полыми. В этом ему деятельно помогают деревенские мальчишки.

«После воскресной мессы аббат Соньер попросил мальчишек из церковного хора помочь ему в следующий четверг после катехизиса, пообещав им в награду хороший полдник. В назначенный день церковь была закрыта: Соньер и певчие, которым было по девять-десять лет, принялись за работу. В полу центрального прохода, неподалеку от лестницы к хорам, рядом с большой гладкой плитой находились железные брусья. По всему периметру убрали все, что могло помешать при работе. Юные подручные аббата, выломав железные брусья, приступили к плите: сделав рычаг, они попытались приподнять ее. Это была тяжкая работа. Наконец желание и усилия привели к тому, что плита начала понемногу приподниматься. Соньеру и ребятам удалось немного сдвинуть ее. В открывшемся проеме виднелось несколько ступенек, но, несмотря на солнце, освещавшее неф, более ничего нельзя было разглядеть. Время было полуденное, и Соньер, поблагодарив ребят, сказал им: „Пожалуй, на этом мы закончим. Пока что бегите, развлекайтесь, а в четыре, как и условились, приходите на полдник“…»[37] Ребята так и поступили, но некоторые из них все же успели заметить, что в глубине подземелья был «большой котелок», наполненный сверкающими предметами, напоминавшими золотые монеты.

Чем занимался аббат после того, как его юные помощники удалились? Скорее всего, добросовестно исследовал подземелье. Помимо вышеупомянутого «котелка», аббат, возможно, нашел там и другие предметы, вплоть до документов. Но точных данных на этот счет у нас нет: аббат ни словом не обмолвился о своей находке. Что же касается поднятой плиты, это та самая «Плита рыцарей», что находится сейчас в маленьком музее при церкви.

Слух о том, что священник нашел тайник, быстро облетает деревню. Тем не менее никто не спрашивает у аббата, какого рода сокровище он обнаружил в церкви. Издавна жители Ренн-ле-Шато знают, что в ходе веков округа Разе пополнялась не одним десятком тайников, часть из которых заключала в себе различного рода ценности. Некоторым даже удавалось найти подобный тайник, но эти счастливчики, остерегаясь волновать окружающих, предпочитали хранить эти открытия в тайне. Когда же представлялась удобная возможность, они сбывали с рук найденное, обращая находку в звонкую монету. Поэтому никто не упрекал Соньера: каждый способен на такое. Впрочем, спустя несколько дней при помощи Эли Во и еще нескольких людей аббат освобождает место для главного алтаря. Так обнаружен еще один тайник, наполненный сверкающими предметами. Под предлогом обеденного перерыва Соньер отсылает рабочих и остается в церкви один.

Эти неожиданные открытия в храме полностью меняют жизнь Беранже Соньера. Впрочем, нельзя сказать, что они случайны. Конечно, он долгое время действовал на ощупь, но он всегда искал в нужном месте. И теперь, по окончании поиска, хотелось бы получить несколько указаний. Разумеется, кто может дать их, как не аббат Буде, действующий от имени таинственного братства, стоящего за спиной скромного кюре Ренн-ле-Бен? Более всего Соньеру не дают покоя знаменитые манускрипты: ему не удается прочесть и понять их. Тогда, найдя аббата Буде, священник докладывает ему о своих находках и просит совета.

Итак, мы вступаем в самую темную область этой истории. Аббат Буде поздравляет молодого коллегу со столь блестящими результатами проделанной работы и дает необходимые объяснения. Найденное Соньером «сокровище» — это его награда, так сказать, «заработная плата». Соньер может оставить все это себе, не предоставляя находку в распоряжение храма. Но следует учесть, что для этого необходимо заручиться согласием муниципалитета, чтобы власти не могли упрекнуть его в незаконном присвоении имущества. Впрочем, муниципалитет не сможет отказать, потому что часть «сокровищ» будет использована для обустройства деревенского имущества. Манускрипты пока что лучше всего отдать самому Буде: быть может, ему удастся расшифровать их. Покончив с разъяснениями, Буде отпускает аббата в его приход, уточнив, что вскоре он даст ему другие инструкции.[38]

Соньер рассказывает о своих открытиях мэру, скорее всего, слегка уменьшив их значимость. Упорно настаивая на передаче ему манускриптов, он получает согласие муниципалитета: мэр решает, что аббат волен продать их в том случае, если они представляют какую-либо ценность. Тем временем во внутренних помещениях храма вовсю продолжаются работы: в 1887 году установлен новый алтарь, а два месяца спустя в окнах хоров и нефа появляются витражи, после чего Соньер решает укреплять стены. Наконец, аббат приступает к оформлению территории, прилегающей к храму: ваятель Жискар из Тулузы получает от него заказ на изготовление барельефа, который будет установлен вблизи входа в церковь. По всей видимости, статуя, украшающая его, призвана олицетворять Марию Магдалину, покровительницу святилища. Работы завершены в 1891 году: по их окончании Соньер просит у муниципального совета разрешение огородить территорию, прилегающую к храму, — он хочет возвести на этом месте церковный памятник. Разрешение ему дано, но с оговоркой: ключ от входа на огражденную территорию должен находиться в распоряжении муниципалитета, поскольку это общая земля. Иными словами, священник не имеет никакого права на обладание обустроенной (за его, надо сказать, счет) территорией.

Получив разрешение. Беранже Соньер не теряет времени даром: обработав «вестготскую» колонну (уменьшив ее до нужного размера), он устанавливает на ней статую Богоматери Лурдской. На колонне появляется указание «Миссия 1891», а на ее капители — надпись: «Покайтесь, покайтесь». 21 июня 1891 года в присутствии прихожан, местного духовенства и отца Феррафья из Лиму храм Ренн-ле-Шато торжественно открыт и освящен. Что может быть более «ортодоксальным», чем подобная церемония? О кюре начинают говорить как о неутомимом труженике во славу если не всей Церкви, то, по крайней мере, одной из них: церкви Ренн-ле-Шато. Такие действия ни у кого не вызывают косых взглядов или жалоб.

Однако в пылу работы Соньер не забывает о таинственных манускриптах. Аббат Буде признался собрату, что он не в силах их перевести, и вернул Соньеру его находку. Поскольку глава муниципалитета попросил аббата хранить манускрипты в архиве мэрии, то кюре довольствовался тем, что отдал мэру их копии, — по крайней мере, так говорят. Такое утверждение, конечно, может несколько смутить, ибо как Соньер мог сделать идентичные копии, если он толком не понимал, что написано в документах? Так или иначе, Соньер вновь обращается за советом к Буде, который в свою очередь направляет его к епископу Каркасонскому. Слушая рассказ священника, монсеньор Бийар рассматривает манускрипты с пристальным интересом. Похоже, что в трех документах содержатся молитвы, но в четвертом заключена довольно сложная генеалогическая информация. Но епископ Бийар, как и Соньер, не архивист и не палеограф, его знаний, увы, не хватает на то, чтобы расшифровать документы. Единственное, что можно сделать в этом случае, — обратиться к компетентным людям.

Самым простым решением, на первый взгляд, было направить документы в Архив департамента Од: там наверняка можно найти специалистов по древним надписям. Но нет, монсеньор Бийар не желает прибегать к помощи архивистов департамента: это сплошь республиканцы, если не сказать антиклерикалы, им невозможно доверить такие документы, поскольку они тут же используют их в своих целях. И потом, кто знает? Возможно, в манускриптах содержится тайная информация, которую не следует разглашать, поэтому лучше оставить их в собственном распоряжении. В силу этого монсеньор Бийар отправляет Соньера в Париж, чтобы тот передал документы людям, которым можно доверять. Епископ снабжает аббата рекомендательным письмом для странного книготорговца Ане, который издает книги религиозного содержания: издатель близко знаком с аббатом Биелем, директором семинарии Сен-Сюльпис. Таким образом, аббат Биель, взяв на себя заботу о Соньере, сможет в свободное время изучить документы и высказать свое мнение. В крайнем случае, у Ане есть племянник Эмиль Оффе, специалист по древним языкам и криптографии, он тоже может помочь деревенскому кюре. Итак, монсеньор Бийар, позволив Соньеру покинуть приход на три недели, снабжает его 1400 франками, что должно покрыть все расходы, как дорожные, так и связанные с изучением и переводом манускриптов.

Образ действий епископа ясно указывает на то, насколько сильно был заинтересован монсеньор Бийар находкой аббата.[39] К тому времени кюре Ренн-ле-Шато прекрасно знает, чего от него ждут и как ему следует поступать: аббат Буде рассказал ему о существовании тайного братства, членом которого якобы является монсеньор Бийар. Соньер получает инструкции и ни минуты не медля отправляется в Париж.

Сложно представить, что почувствовал аббат, сойдя с поезда в разгар парижской суеты. В те времена, когда провинциалы не решались на дальние и длительные поездки, столица вполне могла показаться приезжему из захолустья огромной чужой страной. Отдельный, особый и обособленный мир — таким предстал Париж перед глазами скромного деревенского священника, одетого в сутану старого покроя. И все же, несмотря на свои тайные страхи и колебания, Соньер находит издателя Ане. Тот устраивает аббата у себя, обещая ему, что в ближайшее время он встретится с аббатом Биелем и его племянником Эмилем Оффе. Так и происходит: директор Сен-Сюльпис аббат Биель, увидев манускрипты, проявляет горячий энтузиазм. Поблагодарив Соньера, он просит у него разрешения показать эти документы сведущим людям. По его словам, никто не справится с такой тонкой работой лучше, чем юный Эмиль Оффе, которому он полностью доверяет: к тому же Оффе всегда может воспользоваться услугами своих знакомых специалистов в области криптографии.

Не будем забывать, что аббат Биель — директор семинарии Сен-Сюльпис, чьим далеким предшественником является аббат Олье, основатель Сен-Сюльпис и влиятельный член всемогущего «Общества Святой Евхаристии» в XVII веке. Аббат Олье в свою очередь был дружен с Никола Павийоном, епископом Але, а поскольку внутреннее убранство собора Сен-Сюльпис не может не напомнить интерьер церкви Ренн-ле-Шато, то это вновь возвращает нас в Разе: круг замкнулся. Можно сказать, что Беранже Соньер оказывается среди знакомых.

Однако собор Сен-Сюльпис и лавка издателя Ане оказываются не только средоточием духовной деятельности, но и центром деятельности спиритической: на дворе конец XIX века, время расцвета множества групп и оккультных обществ, членами которых являются многие известные люди Парижа. Меньшее, что можно сказать о таких обществах, то, что в них царит отнюдь не католическая атмосфера… В нее-то и погружается Беранже Соньер, который, возможно, не предусматривал такого поворота событий. Но, как бы то ни было, похоже, что ему нравится бывать в кругах, тяготеющих к оккультным знаниям.

Хотя, без сомнения, поначалу вся эта непривычная обстановка немало беспокоит деревенского священника: вот оно, начало «искушений аббата Соньера»… Обличья дьявола, искушающего аббата, порой восхитительны и даже отдаленно не напоминают привычный средневековый образ врага рода человеческого. Прежде всего это Эмиль Оффе, юный аббат, учившийся в то время не в парижской семинарии Сен-Сюльпис, а в Лотарингии. Все версии романа сходятся в одном: именно этот молодой аббат ввел аббата Соньера в оккультные круги. Странный человек — этот «отец» Эмиль Оффе… Большую часть времени он проводит, расшифровывая древние гримуары; он интересуется оккультными науками, а также многочисленными «братствами», «ангельскими обществами» и подобными им организациями. Истинных целей этих обществ не понять, но они существуют в каждом уголке мира, «разлагая» интеллектуальную элиту и распространяя странные послания, по большей части тайно. В 1946 году Эмиль Оффе умер, оставив необыкновенную библиотеку, которая до сегодняшнего дня доступна лишь некоторым привилегированным особам: духовным лицам, доказавшим свою духовную порядочность. Если есть «тайна аббата Соньера», то, вне всякого сомнения, существует и «тайна аббата Оффе», достойная того, чтобы заниматься ею. Кто был тайным вдохновителем Эмиля Оффе? К какому секретному обществу он принадлежал? Только ли церковь была сферой его деятельности? Пока что нам нечего ответить на эти вопросы. Лишь одно можно утверждать с точностью: у Эмиля Оффе был доступ в тайные общества, появившиеся в декадентскую эпоху, и, похоже, он прекрасно в них себя чувствовал.

Во всяком случае, согласно «роману об аббате Соньере», деревенский кюре и Эмиль Оффе быстро нашли общий язык: именно Оффе ввел Соньера в круг светских и оккультных обществ и познакомил аббата с жизнью столичных салонов. «Занимательные беседы, непрекращающиеся горячие споры за рюмочкой коньяка: ничего беспокоящего или тревожащего, что могло бы нарушить атмосферу, царившую в этих благонамеренных салонах».[40] В результате Беранже Соньер оказался в замкнутом кружке людей, объединенных «духовным лидером» Жюлем Буа, в котором он встретил Клода Дебюсси и других знаменитых людей того времени.

Жюль Буа — личность не менее загадочная, чем Эмиль Оффе. Друг большинства поэтов-символистов и тех, кто становился «декадентами», Жюль Буа с одинаковой легкостью посещал и иллюминатов, и розенкрейцеров, и франкмасонов, придерживающихся разных обрядов. Более того, это не помешало ему создать собственное общество, придерживающееся идей сатанистов.[41] Не стоит забывать и о его произведениях, названия которых говорят сами за себя: «Невидимый мир», «По ту сторону неизвестных сил» и «Сатанизм и магия». И все же известность пришла к Жюлю Буа не только в результате писательских усилий: он был замешан во множестве дел, с одним из которых читателю стоит ознакомиться, чтобы понять, каков был тот мир, в котором очутился Соньер во время своего пребывания в Париже.

Речь пойдет о поединке между Жюлем Буа и другим оккультистом, Станиславом де Гюайта, причиной которого стала гнусная безумная выходка аббата Буллана. Этот священник, когда-то бывший примерным христианином, сделав своей ученицей и любовницей монахиню из Салетты, основал довольно странное сообщество, чьи сексуальные и магические обряды прекрасно уживались с богословским учением: смесь, заставившая содрогнуться христианских монахов-пуристов. Вот что написал об этом «деле» Жан-Люк Шомей: «Друг Мориса Барре маркиз Станислав де Гюайта был обвинен другим оккультистом, приходившимся другом Гюисмансу: это был аббат Буллан, лишенный духовного сана. Он обвинил маркиза в черной магии и призвал осудить его, даже созвав ради этого „судилище“. В результате этого состоялся „поединок волшебников“, о котором впоследствии вспоминал Барре: „Однажды вечером Гюайта слепил из воска фигурку и пронзил ее иголкой, чтобы накликать порчу на лионского священника, использовавшего секреты Каббалы в дурных целях. В ответ священник сглазил своего противника, желая ослепить его, но Гюайта принял меры и в свою очередь навел порчу на аббата, что обернулось для последнего смертью. Таков был конец этого поединка“. На самом же деле, 3 января 1893 года аббат Буллан умер от удара молнии. Как только это произошло, в дело вмешался Жюль Буа, написав в газете следующее: „Меня уверили в том, что маркиз де Гюайта, живущий в одиночестве и чуждающийся людей, умело пользовался ядами, он выпаривал их и мог рассеивать яд в пространстве. Не желая вменять что-либо в вину кому-либо, я лишь прошу объяснить причину такой смерти“. Ознакомившись со статьей, Станислав де Поайта направил к Жюлю Буа своих секундантов».[42] Стоит ли говорить, что этот поединок проходил в необычных условиях: еще до того, как Жюль Буа добрался до места дуэли, с ним произошли сразу два несчастных случая, отчего перед маркизом он предстал уже будучи в крови. Пули, которыми обменялись дуэлянты, не принесли вреда ни тому, ни другому, но честь была спасена.

Эпизод из жизни Жюля Буа был упомянут лишь затем, чтобы пояснить, в какой странной среде оказался Беранже Соньер. Однако не происходило ли подобное и в далеких Корбьерах, в самом сердце департамента Од? Действительно, аббат Соньер, будучи священником, прекрасно знал о некоторых колдовских обрядах, бытовавших в его родном Разе. Вряд ли наш священник был экзорцистом (это довольно опасное занятие было предназначено для более сильных церковников), но он, скорее всего, был в курсе того, что происходило в деревеньках его бедного прихода. «В землях Од всегда находили приют колдуны и ведьмы. Думаю, епископство Каркасона не станет обвинять нас во лжи, если мы скажем, что в этих долинах запрещенных обрядов было гораздо больше, чем в других местах. Аббат Соньер, уроженец этого края, понимавший нравы и привычки его жителей, не мог не знать того, что большинство ритуалов ведьм представляет собой религиозные обряды, проводимые в обратной последовательности. В материалах любого фольклориста, за неимением экзорцистов,[43] можно найти множество молитв, произносимых в обратном порядке. Столь же часты истории о старухах, которые останавливаются и молятся перед каждой из картин, изображающих этапы крестного пути, но при этом поворачиваются к ним спиной, бормоча неприятные для слуха угрозы».[44] Более того, разве сам аббат Соньер не перевернул «вестготскую» колонну, устанавливая ее перед храмом? Разве не он расположил картины, изображающие этапы крестного пути, в обратном порядке? Без сомнения, он не упустил из вида то, что связывает деревенское колдовство с магией «декадентов», «символистов» и других «посвященных», наполнивших «весь Париж» конца XIX века…

Несмотря на легкий испуг, вызванный нравами парижского света, аббат Соньер прекрасно понимает, что Жюль Буа и его друзья всеми силами стремятся к тому, чтобы управлять этими «психическими», неуловимыми и невидимыми силами, чьими секретами они намерены овладеть. Клод Дебюсси, Стефан Малларме, Морис Метерлинк и Морис Леблан всегда окружены тесной толпой литераторов, почитателей и влиятельных вдохновительниц, таких как Жоржета Леблан или оперная дива Эмма Кальве, бывшая в то время любовницей Жюля Буа. Этот модный бомонд общается с членами Теософского общества, розенкрейцерами и масонами, соблюдающими древний шотландский общепринятый ритуал; они увлечены спиритизмом, им близки «еретики», то есть те, кто толкует на свой лад священные канонические тексты (такая позиция ясно выражена в произведениях Реми де Гурмона и Гюисманса). Наивысшей степенью снобизма становится присутствие на сеансе черной магии или даже на черных мессах. В душах этого высшего общества царит «Парцифаль» Вагнера, вызывающий непреодолимое желание увидеть и услышать эту оперу-литургию в Байрейте (в 1914 году, по желанию Козимы Вагнер, эту странную оперу, полную темного очарования, имеют право ставить лишь в Байрейтском театре). Вагнером пропитано все: «Фервал» Винсента д'Инди (своего рода французский «ремейк» «Парцифаля»), «Сигурд» Луи-Этьена-Эрнеста Рейера, в котором легко угадывается влияние оперной тетралогии «Кольцо Нибелунга», и даже творческие замыслы Клода Дебюсси, в то время увлеченного как легендой о Тристане, так и черновыми набросками «Пелеаса и Мелисанды» Мориса Метерлинка. В моду вновь входит средневековье: это уже не то выспренное к нему отношение, царившее в эпоху романтизма, но утонченное, «символическое» его понимание, попытка разгадать смысл трудных для восприятия текстов. Увлечение средневековьем накладывает свой отпечаток даже на архитектурный облик Парижа: знаменитый «стиль модерн» есть не что иное, как неоготический стиль, в который внесли поправки в соответствии с умозрительными эзотерическими построениями.

Такова парижская салонная атмосфера конца века… В таком случае почему звездой всех этих нескончаемых светских раутов неожиданно становится никому не известный, незаметный кюре Ренн-ле-Шато, попавший в высший свет по воле случая, благодаря Эмилю Оффе? Смущенный аббат спрашивает себя, что нужно от него всем этим светским львам и львицам. Но он хорошо помнит слова аббата Буде: высокопоставленные лица предложат ему выполнить некую миссию, благодаря которой он сможет разбогатеть. Не то чтобы Беранже Соньер любит деньги: они нужны ему лишь для того, чтобы вложить их в Ренн-ле-Шато, обустроить не только храм, но и всю деревню. Поэтому, несмотря на все свое смущение, аббат внимательно прислушивается к тому, что говорят ему завсегдатаи салона, в речах которых порой проскальзывают туманные намеки.

Он изо всех сил старается понять их суть — в то время как чарующий голос Эммы Кальве проникает в его душу гораздо глубже, чем хотелось бы. Эмма Кальве… Одна из прославленных оперных певиц своего времени, чей талант, по утверждению ее современников, не имеет себе равных. Ее имя не сходит с уст салонной публики. У фаворитки модных парижских салонов Эммы Кальве теплые дружеские отношения с Клодом Дебюсси, который просит ее пропеть некоторые из его мелодий. Наконец, она любовница Жюля Буа. Однако близкие друзья этого человека увлечены эзотерическими и герметическими учениями, не говоря о магии. В таком случае не принадлежит ли к таинственному братству, в чьих руках оказался Соньер, и Эмма Кальве? Настоящее имя Эммы — Кальва, измененное дивой в угоду благозвучию; она дальняя родственница Мелани Кальва, пастушки из Салетты, героини «апокрифических явлений» Девы Марии,[45] бывшей прекрасным подспорьем реакционеров середины XIX века.

Так Беранже Соньер становится возлюбленным (и. возможно, любовником) Эммы Кальве. Была ли это любовь с первого взгляда? Или же Эмма Кальве, называвшая Соньера не иначе как «мой маленький провинциальный кюре», действовала по приказу Жюля Буа и таинственного братства, желавшего провести кюре и управлять им? Эти предположения не противоречат друг другу. Впоследствии Эмма Кальве будет навещать священника в Ренн-ле-Шато. Одно время полагали, что благодаря щедрости и великодушию аббата певица могла купить в этих краях замок, о котором она мечтала. Полагали даже, что у нее был ребенок от Соньера, но это не доказано.

Однако, несмотря на внезапно вспыхнувшую любовь к Эмме Кальве, кюре Ренн-ле-Шато помнит о своем предназначении. Аббат Биель при помощи Эмиля Оффе наконец изучил манускрипты. Оба эксперта сообщают аббату, что три манускрипта не представляют никакой ценности, но четвертый (та самая таинственная родословная) — документ чрезвычайной важности. В результате Соньеру предложена сделка: манускрипт остается в Париже, в то время как в обмен на этот документ аббат получает некие указания, благодаря которым он сможет найти утерянное сокровище. Беранже Соньер соглашается. Кто мог бы поступить иначе? Несчастный кюре прекрасно понимает, что он стал звеном в цепи какой-то сложной махинации и разорвать эту цепь практически невозможно. К тому же цель оправдывает средства, а его цель неизменна — улучшить, облагородить свой приход.

Надо думать, что эксперты, поставившие перед ним этот выбор, объяснили священнику некоторые отрывки в манускриптах и предоставили ему обещанные указания: иначе, чем в противном случае можно объяснить неожиданное увлечение Соньера Лувром, внезапно вспыхнувшее к концу его «парижских каникул»? До сего момента он не проявлял никакого интереса к живописи, но теперь он вновь и вновь наведывается в галерею, где висит полотно Никола Пуссена «Аркадские пастухи». Впрочем, его интересует не только это произведение, столь же притягательной силой для него обладает полотно Теньера и анонимный портрет папы Целестина V, недолгое время занимавшего папский престол в конце XIII века. Что привлекло Соньера в этих картинах?

Вероятно, рассматривание картин не приносит желаемого результата, поскольку священник приобретает их репродукции. Более всего его волнуют «Аркадские пастухи», словно в картине скрыто некое указание, о котором поведали ему два «искусителя», посоветовав изучить полотно наивнимательнейшим образом. В то время он еще не знает, что неподалеку от его прихода, у дороги в Арк, будет сооружена гробница, как две капли воды похожая на ту, что изображена на картине Пуссена. Но знает ли он, какая история была связана с этим полотном в XVII веке? Когда покровитель Пуссена Никола Фуке был упрятан за решетку, Людовик XIV, предпринявший поиски «Аркадских пастухов» не успокоился до тех пор, пока эта картина не заняла место в его личной коллекции в Версале…

Конечно, зная о стремлении Беранже Соньера украсить свой храм, можно предположить, что аббат совершал прогулки в один из величайших музеев мира ради того, чтобы почерпнуть в нем идеи для будущего оформления церкви, чтобы заказать в нем произведения искусства, которые прославили бы его храм. Но при виде тех отвратительных статуй и предметов культа, которыми наполнена церковь Ренн-ле-Шато, возникает сомнение в том, что визиты в Лувр были посвящены столь благородной цели или хотя бы развитию эстетического вкуса священнослужителя.

Пребывание Соньера в Париже от начала до конца кажется довольно странным: что священник делает в оккультных кругах, какой деятельностью занимается? С того момента, как загадка манускрипта открыта, аббат убежден, что все знаменитые люди, с которыми он познакомился, воспринимают его всерьез, считают его важной персоной: что еще более может утешить и подбодрить человека в обществе, как не такое мнение? Однако наступает время отъезда: пора прощаться со своими хозяевами и парижской светской жизнью. Расставание с Эммой Кальве полно грусти. Беранже понимает, насколько ему посчастливилось — чтобы бедный деревенский кюре снискал расположение и даже любовь одной из самых знаменитых женщин столицы… Но они еще встретятся, поэтому не стоит предаваться бурной печали. В конце концов, в Ренн-ле-Шато аббата ждет его верная Мари Денарно… «Аббат мог вернуться в свое „орлиное гнездо“ без сожалений: он не прогадал в сделке совершенной в Париже. Теперь, при помощи маленькой лжи, ему лишь надо утолить беспокойство монсеньора Бийара, удивленного отсутствием пергамента. Епископ уже сожалеет о том, что дал Соньеру рекомендацию: такого бравого парня, как этот кюре Ренн-ле-Шато, видимо, не стоит „подсаживать на лошадь“… Умудриться обменять сведения о родословной на ключ к богатству!..»[46]

Итак, Беранже Соньер наконец возвращается в Ренн-ле-Шато, к великой радости своих прихожан, которые, считая своего священника довольно оригинальным типом, все же успели искренне к нему привязаться. Разумеется, больше всех счастлива Мари Денарно. В первый же вечер она без устали расспрашивает Беранже о его поездке, о Париже, о столичной жизни… Каково приходится несчастному аббату, в памяти которого при упоминании Парижа тут же всплывает образ Эммы Кальве? Соньер чувствует себя кругом виноватым: ему приходится лгать епископу, прихожанам, Мари Денарно и, конечно же, собственной совести. Разве такое простительно для священника? Чтобы облегчить свою совесть и получить прощение Господа, духовные пастыри пользуются теми же способами, что и паства: они исповедуются у одного из своих собратьев. Кто станет исповедником Беранже Соньера? Определенно, не аббат Буде, погрязший в тех же темных делах, что и кюре Ренн-ле-Шато. Тогда, быть может, Альфред Соньер, священник и его родной брат? Тоже нет: членам семьи не исповедуются. Уж если Альфред Соньер и был в курсе некоторых дел Беранже, то лишь потому, что он приходился ему братом, а не духовником. По крайней мере, Альфреду было известно о так называемой симонии Беранже Соньера только потому, что он сам участвовал в этом деле. Но на роль исповедника Альфред Соньер все же не годится: его образ жизни далеко не безупречен…

Тогда остаются двое. Первый — аббат Эжен Грассо. Преподаватель лицея Лун де Гонзага в Перпиньяне (куда впоследствии Соньер будет часто наведываться, стараясь, чтобы о его визитах не узнали), ставший кюре в Амели-ле-Бен и в Сен-Поль де Фенуе, что в диоцезе Перпиньяна, но достаточно близко от Разе. Аббат Грассо слыл славным предприимчивым человеком и большим эрудитом, в его библиотеке хранилось множество книг и разного рода манускриптов. Как и Соньер, он не менее усердно старался отреставрировать храмы, бывшие в его распоряжении. Поэтому «дружба, связавшая аббата Соньера и каноника Грассо, оставалась неизменной даже тогда, когда о нем поползли всевозможные слухи, вызванные его тяжбой с епископством. Тем не менее, Соньер не опасался навещать своего коллегу из Амели-ле-Бен, и каноник ответил ему тем же. Даже после смерти своего друга Грассо не жалел усилий, чтобы помочь Мари Денарно в этот трудный период ее жизни».[47] В 1893 году Эжен Грассо получил в подарок от аббата Соньера позолоченный потир. Как у Соньера мог оказаться такой предмет? Вряд ли он был среди сокровищ, спрятанных аббатом Бигу в церкви Ренн-ле-Шато.[48]

Другим возможным исповедником Соньера мог стать кюре Кустоссы аббат Жели, пожилой здравомыслящий человек, через несколько лет ушедший из жизни при таинственных обстоятельствах: кюре был убит. Возможно, вернувшись из Парижа. Беранже Соньер обратился за помощью именно к нему. Вне всякого сомнения, ему было что рассказать: воспоминания о «сатанинской» атмосфере, окружавшей аббата во время парижской поездки, тяготили его все более. Но мог ли Соньер, помимо признаний, доверить своему исповеднику и нечто большее — например, отдать ему на хранение некие документы? Вполне возможно.

Вернувшись в Ренн-ле-Шато, Беранже Соньер занимается странными делами. Муниципалитет предпринял ряд работ по благоустройству кладбища, в частности огородил его и снабдил порталом, который можно видеть там и поныне. Эти работы на руку Соньеру: по ночам священник закрывает кладбище и остается там до утра. Что он задумал? На первый взгляд может показаться, что аббат перемещает могильные памятники; на самом деле он оскверняет могилы. Что он надеется найти? Возможно, он выполняет эту мрачную работу согласно указаниям, которые он получил в Париже в обмен на бумаги с генеалогическим древом. Более всего ему не дает покоя могила Мари де Негри д'Абль из рода д’Отпулей и Бланшфоров, умершей в 1781 году. Это были две плиты; на вертикальном камне, установленном, вероятно, аббатом Биту, была начертана эпитафия с невероятным количеством ошибок, вызывающих у исследователей ряд вопросов. На горизонтальной плите была оставлена надпись на латинском языке, но с несколькими греческими буквами.

Могильный камень маркизы стал камнем преткновения для Соньера: он усердно стирает эпитафии, не зная, правда, что об этих надписях уже успели позаботиться археологи, снявшие с них копии. В 1903 году они будут опубликованы в «Бюллетене Археологического общества департамента Об». Столь упорное стремление Соньера уничтожить надписи служит красноречивым доказательством того, что в них была скрыта важная информация и даже ключ, позволяющий вести тайные ночные поиски в нужном направлении.

На вертикальной плите была начертана следующая эпитафия:

Надпись заканчивается инициалами «P.S.». расположенными ниже, и словом «PRAECUM». Первое, что просится на ум при объяснении такого количества ошибок, — неопытность и неграмотность каменотеса, занимавшегося этим камнем в XVIII веке. Но как при всем неумении и малограмотности можно перепутать дату смерти? 17 января… Если бы Соньер, принимаясь за расшифровку эпитафии, мог предполагать, что именно в этот день, зимой 1917 года, его сразит апоплексический удар, за которым последует его собственная кончина… Если при расшифровке текста, заключающего в себе множество аномалий, воспользоваться методом, хорошо известным специалистам в области шифров (ключ, находящийся в самом тексте), и продублировать его другим методом, то получится вполне ясный текст, таящий в себе загадочное сообщение: «Пастух, никакого искушения, что Пуссен, Теньер хранят ключ. Pax. DLLLXXXI — крестом и конем Господа я добью этого дьявола-охранника в полдень. Голубые яблоки».[49] На мой взгляд, полученное сообщение нельзя назвать «вполне ясным текстом», однако Беранже Соньер, «расшифровав» надпись, пришел в восторг: это было то самое послание, которое таилось в манускрипте, оставленном у аббата Биеля и Эмиля Оффе! Значит, Соньер на правильном пути; следовательно, необходимо как можно скорее уничтожить все следы, которые могут указать на этот путь людям, не имеющим на то права. Получив от таинственного братства приказ завершить миссию. Беранже Соньер готов на все, чтобы устранить других.

К тому же аббату Соньеру известен ключ, при помощи которого становится понятен истинный смысл этого текста: диагональ, проведенная от первой, зафиксированной на камне «ошибки», укажет на ключевое слово-разгадку. Без сомнения, первая «оплошность каменотеса» — это «Т» на месте «I» в «ci gît». Диагональ, прочерченная от «Т», указывает на слово «catin»: эпитет не слишком любезный по отношению к старой даме, которая там «ci gît», покоится. К счастью, Соньер знает, что если «Т» (или «Таи» в западной эзотерической традиции) появляется в слове, где ее не должно быть, то она в этом случае обозначает «сокровище», каким бы оно ни было. Ему известно и то, что слово «catin» означает не только девицу легкого поведения, но и впадину, углубление. Итак, из всего этого можно заключить, что «сокровища у д’Отпулей» более нет (потому что в имени «DHAUPOUL», написанном на камне, буква «Т» отсутствует): его перепрятали, то есть поместили в «углубление», «catin».[50] Упоминание в расшифрованном тексте Пуссена и «пастухов» наталкивает священника на мысль о полотне «Аркадские пастухи»: в конечном счете могилу тоже можно считать «углублением», «каверной» — или «каирном», мегалитическим сооружением, служащим некрополем. Все, что осталось сделать, — понять, каков этот «каирн» и где его искать.

На другой плите гробницы д'Отпулей была начертана надпись, снабженная, как и первая, инициалами «P.S.» и словом «praecum». Греческие буквы, идущие по краям плиты, ничего не дают исследователю: из них невозможно сложить какое-либо понятное слово. Проведенная по центру вертикальная черта в виде стрелы отделяет одну группу латинских слов от другой. Слева от стрелы написано «REDDIS» и «CELLIS», а справа — «REGIS» и «ARCIS». Связным текстом это, конечно, не назовешь, но слово «REDIS» может иметь отношение к Редэ, то есть Ренну или Разе. «REGIS», без сомнения, латинское «rex» (царь), поставленное в родительный падеж. «CELLIS» — аблатив (отложительный падеж, обозначающий место действия) множественного числа от «cella» («подземелье, подвал», «подземное жилище»), а «ARCIS» — родительный падеж от «arx», «цитадели».[51] Все это вновь совпадает с указаниями, данными аббату в Париже: «В Ренне, в подземельях королевской цитадели». Королевская цитадель — но о каком монархе идет речь? Имеется ли в виду «сокровище» Бланки Кастильской? Или же это сокровище «Пропавшего короля», мифического наследника Меровингов, о котором неожиданно упоминает в приключениях Арсена Люпена Морис Леблан (друг Жюля Буа и брат Жоржеты Леблан, спутницы Мориса Метерлинка)? Беранже Соньер не слишком хорошо понимает, в чем суть истории об этом утерянном Меровинге, что, впрочем, не так уж и важно. Важно то, что его поиск на кладбище оправдал надежды.

Но, похоже, этот поиск в ночи, сопровождающийся разрушением надгробий, не оправдывает надежд деревенских жителей, поначалу уверенных в том, что аббат решил привести кладбище в порядок. Упреки и замечания обитателей деревни и работников муниципалитета заканчиваются строгим выговором мэра. «Когда ущемляют мои интересы, я считаю себя вправе защищаться», — заявляет в ответ не на шутку рассерженный аббат. В конце концов муниципалитет разрешает ему продолжить работы на кладбище, но жителей Ренн-ле-Шато такое положение дел не устраивает: они направляют петицию префекту Од, желая уведомить его о странной деятельности священнослужителя. Поскольку ответа они не получают, следом летит вторая жалоба: «Мы недовольны тем, в каких условиях ведутся работы на кладбище: кресты опрокинуты, могильные камни — тоже. Такая работа на самом деле ничего не восстанавливает».[52] Но ответа от префекта так и не последовало, поэтому ничто не мешало Соньеру еще долгое время заниматься своими темными «кладбищенскими делами».

Если бы только это волновало прихожан… По ночам странный аббат «трудится» на кладбище, но с раннего утра Соньер в компании Мари Денарно отправляется бродить в окрестностях деревни, нередко забираясь в горы. На удивленные расспросы жителей он отвечает, что ему нужны камни, из которых он собирается сделать миниатюрную копию Лурдской пещеры, которая будет украшать церковный сад. Действительно, ближе к вечеру аббат возвращается в деревню, сгибаясь под тяжестью наполненной доверху сумки. Порой, по пути в Ренн-ле-Бен, Соньер встречает другого человека, исследующего окрестные долины и горы с не меньшим усердием. Достопочтенный аббат Буде («Доброго дня вам, месье Соньер, надо же, какая неожиданная встреча!») занят археологическими исследованиями: он определяет географические координаты некоторых скал и ищет наскальные надписи или древние кресты, скрытые в густых зарослях.[53] Иными словами, Соньер занимается странными делами и вдобавок переписывается чуть ли не со всей Францией, отправляя письма даже за границу.

Однако событие, произошедшее неподалеку от Ренн-ле-Шато, отвлекает внимание любопытных прихожан от Соньера. 5 ноября 1897 года в «Религиозном еженедельнике Каркасона» появляется сообщение: «В ночь с воскресенья на понедельник в приходе Кустосса было совершено ужасное преступление. В доме священника, на кухне, в луже собственной крови был найден аббат Жели, скончавшийся от тяжелых ранений. Мотив преступления заставляет следователей теряться в догадках. Несмотря на то, что прокуратура и жандармерия приложили все усилия к тому, чтобы как можно скорее найти преступника, дух тайны по-прежнему витает над местом этого трагического события. Аббат Жели останется в нашей памяти таким, каким он был: благочестивым и набожным человеком, обладавшим мягким характером, какой и должен быть у священнослужителя».

Итак, семидесятилетний Жан Антуан Морис Жели, исповедник и доверенное лицо Беранже Соньера… Потрясенный страшным известием, наш аббат отправляется на похороны своего несчастного собрата. Проводить аббата Жели в последний путь пришло множество народа, в толпе можно заметить и представителей местного духовенства, не говоря уже о главном викарии. Среди негромких разговоров в толпе то и дело можно услышать: что же случилось на самом деле?

В «Le Midi libre» от 3 октября 1975 года опубликована выдержка из материалов о расследовании дела 1897 года, в ней указаны обстоятельства, при которых был убит несчастный аббат. «Меры предосторожности, принятые убийцей, говорят об изощренном уме преступника. Несмотря на то, что кухня была местом борьбы, ее оставили в идеальном порядке, ни одного отпечатка рук или ног. Видимо, убийце удалось осторожно пройти мимо трех больших луж крови, поскольку снаружи не обнаружено никаких следов. Две крошечные капли крови в кабинете аббата Жели доказывают, что преступник побывал в жилых комнатах, но не оставил после себя ни малейшего кровавого отпечатка. Неизвестным был взломан замок дорожной сумки, в которой хранились различные бумаги и документы, принадлежавшие священнику. Однако убийца открыл сумку лишь потому, что он искал в ней какую-то вещь, но не деньги или ценности. Об ограблении говорить сложно, поскольку сбережения аббата остались нетронутыми: в его письменном столе хранились 683 франка золотом и банкнотами, а в комоде лежало 106.90 франка. Любопытно то, что труп был обнаружен в центре кухни лежащим на спине со сложенными на груди руками. Нам доступно лишь одно свидетельство, оставшееся на месте преступления, лишенного каких-либо очевидных мотивов: аббат не курил и ненавидел запах табака, однако во второй луже крови, рядом с окном, плавал блокнот из сигаретной бумаги „Царь“, на листке которого карандашом было помечено „Viva Angelina“».

Что думал Беранже Соньер об этом страшном убийстве? Не приходила ли ему, столь долго занимавшемуся расшифровкой посланий, мысль о том, что могло означать это «Viva Angelina» на листочке сигаретной бумаги? Сам Беранже курил, хотя и не должен был: с сердечной недостаточностью шутить не стоит. Возможно, он знал об этом деле гораздо больше, чем хотелось бы, но никто никогда не спрашивал аббата о его подозрениях или предположениях. В дни, последовавшие за преступлением, следствию удалось задержать племянника убитого аббата: он вечно нуждался в деньгах и не раз докучал своему старому дяде просьбами и требованиями о вспомоществовании. Однако, как было установлено, в ночь убийства племянник находился в другом месте. Преступник, этот загадочный «курильщик», искавший какую-то вещь и оставивший послание, так и не был найден.

Но кому предназначалось послание?

Вероятно, этот вопрос неотступно преследовал нашего священника в тот печальный ноябрьский день 1897 года, когда аббат возвращался с похорон в свое «орлиное гнездо», поднимаясь по тропинке к Ренн-ле-Шато. Но зачем изводить себя понапрасну? Что бы там ни произошло в Кустоссе, он не имеет к этому ни малейшего отношения. Разве что… Нет, довольно об этом. В конце концов, у него, как говорится, и без того забот полом рот.

Действительно, планы у священника наполеоновские: не проходит и дня, чтобы он не подправил или не переделал какой-либо мелочи в своих проектах. Правда, пока что все его замыслы существуют лишь на бумаге, но это не мешает ему в свободные часы воображать себя «военачальником» очередных строительных работ. В то же время он не забывает уговаривать богатых людей заказывать у него мессы. В этом деле неоценимую помощь оказывает Альфред Соньер, который, благодаря своей коллекции любовниц, имеет большие связи в высшем обществе. Заказы приходят, принося Беранже Соньеру двойной прок: ему достаются не только деньги, но и марки с конвертов, в которых приходят ответы дарителей. У аббата есть маленькая слабость — или, как назвали бы это сейчас, хобби: он собирает коллекцию почтовых марок.

Это период финансовой деятельности священнослужителя. Выходец из крестьянской семьи, Соньер отлично знает, как правильно распорядиться тем, чем он владеет. В банках появляются счета на его имя, но, что странно, скромный деревенский кюре не пользуется банками своего региона. Банкиры, издалека чующие прибыльного клиента, относятся к нему с большим доверием, но крестьянская жилка Соньера подсказывает ему «не складывать все яйца в одну корзину». По некоторым утверждениям, у аббата есть свой счет в австрийском и даже в английском банках, но точно можно утверждать лишь одно: основным местом вложения денег оказался Перпиньян, где священник появлялся очень часто, но при таинственных обстоятельствах.

В самом деле, Соньер никогда не говорит, куда он направляется. Он спускается в Куизу, где садится на поезд, следующий до Каркасона. А далее? Сейчас известно, что во время своих частых поездок в Перпиньян он всякий раз останавливался в скромной гостинице Ежен Кастель. Перед отъездом он готовил письма, заранее указывая в них нужные даты (особенно в тех письмах, которые были предназначены епископу), после чего, во время его отсутствия, их относила на почту Мари Денарно. Такой обычай приводит в недоумение всех, кто знаком с аббатом, но прихожане держат рот на замке. В конце концов, кюре — хороший священник, он починил церковь, заботится о благоустройстве деревни и помогает тем, кого заела нищета или кто внезапно оказался в нужде. Иными словами, в деревне у него хорошая репутация: несмотря на мимолетные разногласия с мэром насчет маловажных проблем, он прекрасно уживается с муниципальными властями. Такова «расстановка сил», сложившаяся в 1897 году, когда он приглашает своего епископа, монсеньора Бийара, на торжественное открытие новой церкви.

Поскольку аббат не терял времени: фрески, картины страстей Господних, дьявол Асмодей у входа, статуи святых, витражи, новый алтарь, перестроенная ризница (с тайной комнатой, служащей чуланом), обновленная кафедра и новая исповедальня из дерева, — все на своем месте. В тот памятный день, при стечении всего народа и местного духовенства, аббат Соньер произносит проповедь, превознося милосердие и любовь к ближнему своему. Монсеньор Бийар может лишь присоединиться к его словам: он поздравляет своего подопечного с удачным завершением его проекта. Интересно, что епископ думал на самом деле, рассматривая приобретения Соньера, коими он украсил церковь Ренн-ле-Шато…

Итак, Соньер сдержал свое обещание: благодаря ему приход преобразился. Он выполнил и другую миссию, порученную ему братством, имя которого он не осмеливался произносить. Отныне, свободный от обязательств, он с головой погружается в жизнь, полную расточительства и ненужных трат, отнюдь не предназначенных на благое дело. Все это выглядит так, словно кюре Ренн-ле-Шато внезапно стал обладателем баснословного богатства.

Он скупает земли, расположенные на западе от церкви, — точнее, покупает их Мари Денарно, вся недвижимость приобретена на имя служанки, но оплачена аббатом. На этих землях появляется вилла в неоготическом стиле, названная «Вифанией» в честь Марии Магдалины. Стена от дома священника продлена вплоть до высокого мыса, на котором аббат возводит странную «неоготическую» башню «Магдала», названную опять же в честь покровительницы его прихода: в башне священник намерен устроить библиотеку и рабочий кабинет. Правда, пока что аббат-миллионер и его верная служанка по-прежнему коротают время в доме священника.

Но это далеко не все затеи священника. Недвижимое имущество — это, конечно, прекрасно, но пространство вокруг новых построек следует привести в порядок, облагородить. Так, между виллой и башней разбит настоящий парк с водоемом, благоухающими цветниками, тенистыми аллеями, оранжереями и даже маленьким зверинцем. Как и всякий практичный человек, аббат не забывает и об огороде. Что и говорить, настоящий рай… «В этом имении, приобретенном на имя служанки, бедной шляпницы, за какие-то ничтожные три миллиона франков золотом, аббат, пятнадцать лет назад появившийся в Ренн-ле-Шато без единого су в кармане, начинает жить на широкую ногу». Появляются приятные расходы: например, нужно издать почтовые открытки с видами своего нового поместья (в этот пейзаж, увековеченный фотографиями, очень любит вписываться и сам владелец). Конечно, деньги за проданные открытки идут в его карман: конечно, он получает дары и деньги за мессы, но эти денежные вложения даже отдаленно не напоминают те суммы, которые тратит священник, желая наполнить роскошью и удовольствиями свою повседневную жизнь. «Он выписывает к себе на виллу мастера-переплетчика и фотографа; он покупает богатую библиотеку, коллекцию из 100 000 марок, мебель и дорогую посуду. Все сделано на заказ; многие приобретения священника свидетельствуют о его неудержимой тяге к роскоши, граничащей с экстравагантностью. Скажем, хрустальный сервиз; Соньер пожелал, чтобы, когда по сервизным приборам легонько ударяли в определенной последовательности, раздавалась „Аве Мария“![54]

Господин кюре Ренн-ле-Шато начинает принимать гостей. Двери его дома открыты не только для коллег, вовсю злословящих об архитектурных и декоративных фантазиях „этого Соньера“, но и для знатных гостей, которым в жизни не пришло бы в голову навещать „какого-то нищего священника из обедневшего прихода“. Местные жители не слишком хорошо разбираются в столичной знати, но глаза-то не закроешь: в гостях у кюре бывает очень красивая дама с восхитительным голосом (разумеется, Эмма Кальве), видные „господа писатели“ (Морис Леблан, почему бы и нет), артисты, художники… Даже местный глава управления, депутат департамента Од господин Дюжарден-Бометц, художник, франкмасон и временный министр изящных искусств. Среди гостей аббата обращает на себя внимание и некий иностранец с величественной осанкой, называющий себя Жаном Ортом: обитателям Ренн-ле-Шато и невдомек, что перед ними австрийский эрцгерцог Иоганн Габсбургский, кузен императора Австро-Венгрии. Да, это действительно он; эрцгерцог — частый гость аббата Соньера, который принимает именитого гостя с особым почтением. Порой их беседы с глазу на глаз длятся часами, но, по всей видимости, их связывают деловые отношения, а не дружеские. Что, впрочем, не мешает „господину Орту“ бывать на светских вечерах, проходящих на вилле Соньера.

Да, отныне кюре Ренн-ле-Шато принимает гостей исключительно на своей вилле. В ее служебных помещениях кипит работа: при помощи слуг, нанятых по случаю большого приема, искусный кулинар Мари Денарно готовит восхитительный пир, который оценил бы любой знаток французской и окситанской кухни. Кто знает, не приходило ли ей в голову слегка подправить вкус своих изысканных кушаний — скажем, крысиным ядом! — разумеется, лишь в те вечера, когда на вилле гостила Эмма Кальве… Мари была недалекой деревенской девушкой, бесконечно преданной человеку всей ее жизни. Властный, но в то же время великодушный характер аббата в совокупности с его внешним обликом сумел покорить эту скромную шляпницу, она умела вовремя промолчать или проглотить обиду. К тому же верной служанке не на что было жаловаться, ее положение было не столь уж и печальным. Мари прекрасно понимала, что знаменитая певица никогда не променяет Париж на Ренн-ле-Шато, так что опасаться появления на вилле новой хозяйки ей не стоило. Что не мешало Мари сердиться на Беранже за подарки, которые он делал Эмме Кальве. Конечно, до нее доходили слухи о том, что ее любимый аббат снабдил „певичку“ значительной суммой денег, чтобы та смогла купить в Авероне замок своей мечты и даже растить в нем ребенка, прижитого ею с аббатом… Но стоит ли верить злым толкам? Порой люди не знают меры. Правда, такое можно приписать только тому, кто на это способен…

Помимо именитых гостей, Беранже Соньера навещают банкиры. Только ли ради ссуды, которую он просит и получает, или ради того, чтобы извлечь пользу из его „сбережений“? Злые языки не знают устали: аббат богат настолько, что кормит своих уток бисквитами с ложечки. Что верно, то верно — аббат не мелочится, когда речь заходит о еде и выпивке. „Страница расходной книги за 1 ноября 1900 года: один бочонок рома с Мартиники емкостью 45 литров по 2 франка за литр = 90 франков: 50 литров старого выдержанного рома по 2,35 франка = 117,5 франка: 33 литра белого вина „От Барсак“; 33 литра мальвазии. 17 литров золотистой хинной настойки. 55 литра вина из Баньюля; 12 литров муската“. Да, „бель-эпок“ начиналась для Соньера наилучшим образом: вряд ли кто мог отказаться от визита к столь богатому и расточительному хозяину.

„Но не беспокоила ли эта скандальная роскошь, которой окружил себя аббат — который, верно, успокаивал свою совесть, думая о драгоценном мире, который Христос принял в Вифании от Марии Магдалины, — так вот, не беспокоила ли эта неумеренная роскошь епископа Каркасонского, злосчастного монсеньора Бийара, чьими милостями Соньер попал в это волшебное царство? Во всяком случае, он ничем не проявляет своего отношения к происходящему и предоставляет аббату полную свободу действий. Быть может, монсеньор решил, что Соньер „отработал“ право на вольготную жизнь, восстановив приходскую церковь? Отдадим должное Соньеру: починить храм было первоочередной заботой аббата. Как бы то ни было, столь „ренессансному“ образу действий священника, дающего работу целой плеяде ремесленников, не хватает скромности, а главное, вкуса“.[55] Действительно, как австрийский эрцгерцог, знаменитая парижская певица и другие важные персоны могли выносить столь „разношерстное“ причудливое творение Беранже Соньера?

Но времена меняются. Постаревший монсеньор Бийар в последние месяцы жизни практически беспомощен, и вскоре на епископском престоле оказывается монсеньор Босежур. К сожалению, нового епископа нельзя назвать толерантным человеком. Этот человек явно „не из нашего братства“, мелькает в мыслях Соньера, когда в 1902 году он узнает о его назначении. Первым делом новый епископ желает осмотреть свои владения, чтобы понять, что в них соответствует его требованиям, а что нет. Разумеется, поведение Соньера кажется ему из ряда вон выходящим: образ жизни кюре Ренн-ле-Шато не укладывается в рамки евангелической бедности! Правда, сам монсеньор живет в епископском дворце, гораздо более удобном, чем дом священника. Но, в конце концов, каждому свое! Для чего, собственно, существует иерархия? Если деревенские священники будут жить жизнью епископов, то к чему все это приведет, куда далее?

Впрочем, сначала монсеньор Босежур не предпринимает каких-либо действий, лишь в 1905 году он предлагает аббату новый приход. Соньер отвечает отказом: он не может покинуть приход, в котором его удерживают собственные интересы. Епископ настаивает на своем, пытаясь вызвать аббата в Каркасон, дабы выслушать его. Но, несмотря на все предупреждения монсеньора, Соньер избегает встречи с ним под предлогом болезни: при этом каждый раз на свет появляется новое медицинское удостоверение. Видя столь явное нежелание аббата покинуть свой приход, в 1909 году епископ закрепляет за ним приход в Кустоге в Корбьерах и торопит аббата Марти занять место кюре в Ренн-ле-Шато. Для Соньера это катастрофа… Он отказывается от этого назначения, хотя новый приход гораздо богаче, чем прежний.

Итак, за невероятным взлетом последовало неизбежное падение. Вплоть до сего времени любое предприятие Соньера оканчивалось успешно. Из нищего священника он превратился в зажиточного кюре и высокопоставленную персону, таким он был в глазах прихожан и гостей, поддерживающих с ним отношения, непонятные для простых смертных. Но был ли он счастлив? Никто этого не знает. Порой в мирной жизни аббата и служанки-любовницы появляется Эмма Кальве. Впрочем, их отношения более напоминают историю Красавицы и Чудовища, где роль чудовища, разумеется, играет Соньер. Эмма Кальве не принадлежит ему. Ее властелин — это публика и таинственное братство, для которого и Беранже Соньер, и Эмма Кальве всего лишь марионетки в их странной и непонятной пьесе. Вне всякого сомнения. Беранже Соньер симпатичен оперной диве: робкий воздыхатель, обладающий силой Геркулеса! Женщины это любят. Но Беранже для нее всего лишь пешка (пускай даже симпатичная) в игре, участники которой невидимы. Поэтому, когда господин кюре Ренн-ле-Шато окажется в затруднительном положении, ни Эмма Кальве, ни те, кто стоят за ее спиной, не шевельнут и пальцем, чтобы помочь ему. Отныне аббату придется отвечать за свои поступки самому.

Когда Беранже был простым священником, церковное начальство обладало для него непререкаемым авторитетом: он подчинялся. Но времена меняются — изменили они и Беранже Соньера. Он не намерен быть рабом системы. В его распоряжении находятся некие секретные документы, но проблема заключается в том, что аббат не знает как ими воспользоваться. В его руках настоящая бомба, а он не знает, как ее взорвать! По мере того как он борется с епископом, желающим убрать Соньера из Ренн-ле-Шато (без сомнения, у монсеньора на то есть серьезные причины), аббат ставит себя выше церковных законов, но, как известно, „вне Церкви нет спасения“. Печальный опыт Соньера тому лучшее свидетельство. Ни один из „друзей“, в свое время навещавших священника на вилле „Вифания“, не пойдет ради него на жертвы или испытания. Напротив, эти „друзья“ сделают все, чтобы поставить его в трудное положение, поскольку более они в нем не нуждаются: аббат выполнил миссию, для которой был предназначен. Теперь он вне игры — а значит, надеяться на помощь „свыше“ деревенскому священнику более не стоит. Лишь безграничная преданность Мари Денарно спасет Соньера от отчаяния.

Тучи над головой кюре сгущаются: представитель духовной власти монсеньор Босежур, всеми силами стремящийся очистить место, занимаемое Соньером, пытается сыграть на его слабостях. О нет, речь не идет о Мари Денарно: в рядах черного духовенства это настолько распространенное явление, что за „порочную связь со служанкой“ на аббата нельзя даже как следует рассердиться, не говоря уже о том, чтобы учинить скандал. Епископ Каркасона нашел наиболее незащищенное место священника: он обвиняет Соньера в том, что он накопил свое богатство при помощи незаконных махинаций с суммами, полученными за мессы: иными словами, это обвинение в симонии, получившей свое название по имени знаменитого волхва Симона.

Ход монсеньора Босежура прост: Беранже Соньер проводил дорогостоящие работы, полностью оплачивая все расходы, — в таком случае пускай аббат поведает, где и каким способом он смог добыть столь значительные денежные суммы. Разумеется, как того и ждет епископ, аббат не может этого объяснить. Он довольствуется тем, что приводит ряд ничего не значащих цифр, но он не вправе рассказать, откуда взялся источник его доходов. К тому же кюре обвинен в том, что его махинации с мессами охватили не только родной диоцез, но и другие. Так или иначе, в глазах высшего церковного начальства Беранже Соньер сильно скомпрометирован. Все, о чем просит его монсеньор Босежур, — оправдать свои излишние расходы, чего он, как мы понимаем, никогда не сможет сделать. Тогда Соньер соорудил докладную, которая внесла путаницу в подсчеты исследователей.[56]

Одни только работы в церкви оценены им в 193 000 франков золотом. В конце XIX века, когда французский посол получал 40 000 франков в год, такая сумма была значительной. Но Соньер плутует: исследование тех счетов, которые он поостерегся приложить к своей докладной записке, доказывает, что на самом деле он потратил в пятнадцать раз больше,[57] не говоря уже о стоимости виллы и башни „Магдала“».[58] Так или иначе, в «двойной бухгалтерии» Соньера сомневаться не приходится.

Наказание неминуемо. Поначалу аббата объявляют «suspens a divinis» временно: это своего рода предупреждение епископа, желающего подчинить Соньера своей воле и заставить его принять новое назначение. Но аббат, словно «право имеет», апеллирует к Римской курии, где дела такого рода обычно откладываются в долгий ящик. Более того, кюре не намерен освобождать дом священника в Ренн-ле-Шато, в то время как муниципалитет принимает его сторону, утверждая, что дом арендован господином Соньером и никто другой не может его занять. Очевидно, прихожане любят своего кюре — даже те, кто не жаждет посещать церковь.

В 1913 году Римская курия отказывает в иске монсеньору Босежуру… Как Соньеру удалось выиграть это дело? Но епископ Каркасона не намерен сдаваться: он возобновляет атаку. К тому же атмосфера в округе понемногу меняется: не будем забывать, что в Европе вспыхивает Первая мировая война. Соньер, внезапно лишившийся возможности оплачивать свои счета, вынужден прибегнуть к займам. Злые языки дают себе волю: в разговорах жителей Ренн-ле-Шато то и дело упоминается странный австриец с царской осанкой, в свое время навещавший аббата. Уж не шпион ли наш достойный кюре, мелькает подозрение у представителей местной власти. Отношения Соньера с австрийским эрцгерцогом (что является доподлинным фактом) оборачиваются против него: аббата считают агентом разведки, работающим либо на кайзера, либо на императора. Конечно, это невозможно доказать, но, по слухам, башня «Магдала» служит постом наблюдения для врагов, а на вилле «Вифания», в ее «тайных комнатах», скрываются шпионы. Итак, Соньер вновь на скамье подсудимых. Он защищается так неубедительно, что это дает повод ко всяческой клевете. В 1915 году он объявлен «suspens a divinis», но на этот раз обвинение окончательно и обжалованию не подлежит. Отныне аббат не имеет права выполнять свои приходские обязанности, то есть служить обедню и отправлять таинства. В Ренн-ле-Шато появляется новый кюре (который, впрочем, там не живет), что никоим образом не мешает прихожанам присутствовать на мессах, которые читает Соньер в своей часовне, построенной на территории поместья. Ведь вилла «Вифания» с ее садом и башней является частной собственностью, записанной на имя Мари Денарно, поэтому выселить аббата из нее невозможно. Что же касается дома священника, то он, с согласия муниципалитета и по законному арендному договору, навечно сдан господину кюре Беранже Соньеру — а посему новый кюре не имеет никакой возможности в нем поселиться. Забавная ситуация.

С этого момента история об аббате Соньере варьируется. Одни утверждают, что Беранже Соньер и Мари Денарно в поисках денег отправились блуждать по Окситании: они даже продавали освященные медали раненым в военных госпиталях. Согласно второй версии, кюре и его служанка, укрывшись в поместье, жили затворниками и покидали свой дом крайне редко. По сведениям третьих. Соньер всеми силами пытался вернуть свою должность. Но все уверены в одном: финансовое положение Беранже и Мари было отчаянным, а к роскошному имению Соньера уже внимательно присматривались кредиторы. К счастью, в связи с войной дела о погашении долгов перестают волновать судий. Экс-кюре Ренн-ле-Шато и его верная служанка, так сказать, выходят сухими из воды.

С 1914 года Франция охвачена страхом: война забирает людей из семей, возвращая обратно далеко не всех. В Ренн-ле-Бен стареет аббат Буде. Грохот далекой войны не достигает его ушей, но силы аббата уже на исходе. Подав в отставку, Анри Буде отправляется в Акса, к родной семье. В 1915 году напор немцев остановлен, но никто не знает, что начнется далее. Страх перед будущим поселяется даже в удаленных от мира деревушках департамента Од, где никто не ведает об ужасах войны, — о ее потерях узнают лишь из газет или рассказов военных, в основном раненых, отпущенных в отпуск по болезни. А в это время в Акса, неподалеку от Ренн-ле-Шато, аббат Буде, понимая, что его дни сочтены, просит позвать к себе Соньера, который немедленно навещает собрата. О чем они говорят в последние часы жизни Буде? Никто не знает об этом: разговор священников был конфиденциальным. 30 марта 1915 года Анри Буде испустил дух, по-видимому примирившись с Богом.

Жизнь Беранже Соньера вновь меняется. Оплата неотложных долгов, возмещение убытков поставщикам и новые амбициозные проекты — все происходит как по мановению волшебной палочки! Аббат вновь чувствует вкус к жизни. В голове его зреют новые проекты, один величественнее другого. Снабдить Ренн-ле-Шато канализационной системой, которая приведет в каждый дом питьевую воду. Оздоровить деревню. Построить на востоке деревни грандиозную башню, подобие «Магдалы», с которой аббат будет нести слово Божье всем, кто придет послушать его проповеди. А слушателей будет много, в этом можно не сомневаться. Итак, он выплачивает задаток и распоряжается работами.

Что произошло на этот раз?

Самое простое объяснение «воскрешения аббата Соньера» — аббат Буде. Скорее всего, перед смертью кюре Ренн-ле-Бен доверил ему «великий секрет», о котором Соньер не имел понятия. Но что это была за тайна? Неисчерпаемое сокровище или некие документы? Вариантов ответа множество. Точно можно сказать одно: в 1916 году Беранже Соньер вновь становится тем, кем он был: человеком с неизмеримыми амбициями, способным на любую дерзкую выходку, готовым взяться за постройку зданий еще более красивых, чем раньше. Так будут говорить о нем еще долгое время. Можно сказать, что аббат взял реванш в борьбе с епископом. Разногласия с высшим духовным начальством не означают, что аббат отказался от веры: он продолжает служить мессы в своей часовне, на которые приходят прихожане Ренн-ле-Шато. Похоже, паства предпочитает держаться подальше от официальных служб аббата Марти, которого в деревне так и не приняли. Беранже Соньер останется «кюре Ренн-ле-Шато» до конца своей жизни.

1917 год. Войне все не видно конца. Список «погибших за отчизну» удлиняется с каждым днем, и вскоре на площади Ренн-ле-Шато появится памятник, но вовсе не тот, о котором мечтал Соньер, — это памятник погибшим воинам, какой можно увидеть во многих деревнях Франции. Соньеру уже шестьдесят пять лет, но он все еще в прекрасной форме: его могучий вид, крепкая широкоплечая фигура производят на посетителей сильное впечатление. Он по-прежнему строит множество планов, ожидая лишь их конкретного воплощения. Но 17 января (та же дата, что была указана на могильном камне маркизы д’Отпуль…) у входа в башню «Магдала» он падает, пораженный апоплексическим ударом, от которого он уже не оправится. Его проводят в комнату в доме священника, в котором он все еще живет. Мари Денарно, полная страха, посылает за врачом.

Беранже знает о своей болезни. Он знал о ней всегда, но делал вид, что не болен. Проходит несколько дней. Наконец аббат просит Мари позвать священника, и в Ренн-ле-Шато появляется аббат Ривьер, кюре Куизы. Исповедь в комнате Соньера, при которой присутствует лишь его коллега, длится долго. Наконец кюре Куизы выходит из комнаты: он смертельно бледен. Пройдет еще много времени, прежде чем к коллеге Соньера вернется былая безмятежность. Какой ужасный секрет доверил ему кюре Ренн-ле-Шато? Говорят, что в момент смерти в присутствии доктора Куррена аббат произнес таинственное имя «Иоанн XXIII». Утверждают также, что его соборовали лишь спустя два дня после смерти, перед тем как похоронить его на маленьком кладбище, прилегающем к церкви, к той самой церкви, которую он так любил…

Никто никогда не узнает, в чем признался аббат Соньер своему исповеднику. Мертвецы хранят свои секреты не хуже, чем тайна исповеди. Аббат Ривьер ни словом не обмолвился о том, что сказал ему Соньер перед смертью. Но после его смерти, пришедшей к Соньеру в ночь на 22 января 1917 года, его имя еще долго не сходило с уст прихожан, обсуждавших как покойного, так и его проводы. Заботливая Мари Денарно постаралась, чтобы аббата, одетого в богатое церковное облачение с темно-красными кистями, уложили на возвышении в большом зале виллы. Провожать Соньера пришли отовсюду, желая отдать последние почести этому исключительному человеку. Говорят даже, что в день похорон в Ренн-ле-Шато появилась коляска, в которой видели красивую даму, чье лицо было скрыто черной вуалью: разумеется, это была Эмма Кальве…[59] После этой несколько языческой церемонии (дело в том, что во время прощания жители деревни незаметно отрывают кисточки от одежды покойного, «на добрую память») прихожане несут гроб Беранже Соньера в церковь, где готовится прочесть мессу аббат Ривьер. Напротив стены храма Ренн-ле-Шато вырыта могила.

По открытии завещания покойного оказалось, что у аббата не было никаких сокровищ, а все его имущество было записано на имя Мари Денарно. Что касается его банковских счетов, никто их так и не обнаружил… Погруженная в печаль Мари Денарно осталась доживать свой век на вилле «Вифания». Отныне ее удел — скромная незаметная жизнь, которую скрашивают разве что воспоминания об аббате Соньере. Секрет, которым он владел, она не раскрыла никому. Многие односельчане помнят ее слова: Мари частенько повторяла, что они ходят по золоту, даже не подозревая об этом… Но тогда почему эта старая дама, умершая в 1953 году, жила если не в нужде, то в стесненных условиях? Ведь ей, как известно, пришлось отдать имение в пожизненную ренту Ноэлю Корбю. Если золото было у нее под ногами, почему она им не воспользовалась?

Итак, мы подробно изложили сюжет романа о Беранже Соньере, этого полотна, сотканного из вымысла настолько искусно, что вымысел этот порой принимают за реальный исторический факт. Однако… есть церковь Святой Магдалины Ренн-ле-Шато, есть вилла «Вифания» и башня «Магдала», и есть, наконец, тень самого Беранже Соньера, неотделимая от «дела Ренн-ле-Шато». Где же проходит грань между вымыслом и реальностью в этом абсурдном, но тем не менее наполненном историческими сведениями «романе»?

«Роман об аббате Соньере» можно смело назвать мифом. Но мифы не появляются на пустом месте: существует и «обратная сторона дела Ренн-ле-Шато», породившая столь великое множество мифологических напластований. Поисками этой «обратной стороны», или «скрытой реальности», нам и предстоит заняться, невзирая на то, что она почти не видна сквозь густой туман вымысла. Помимо «мифа о Соньере», существует и «тайна Соньера», и в этом нет сомнения. В таком случае — кем был этот незаурядный человек?

Глава II КЕМ БЫЛ АББАТ СОНЬЕР?

1 июня 1967 года в «Религиозном ежедневнике Каркасона» появилась пространная статья «Предостережение и предосторожность», подписанная Жоржем Бойером, главным викарием. Среди прочего в статье были следующие строки: «В течение нескольких лет наш древний край Разе то и дело становится объектом неустанных исследований, ложных поисков, непрекращающихся раскопок и газетных сенсаций. Основной удар этой неуправляемой стихии пришелся на Ренн-ле-Шато, однако волна захлестнула и его окрестности, в частности, Ренн-ле-Бен, плато де Фе, Бланшфор и Кампань-сюр-Од. Иными словами, в „зоне затопления“ оказалась вся область, хранящая следы вестготов. Без сомнения, у этого края богатая и интересная история, но сегодня все это скрыто под напластованиями легенд и апокрифических документов. Так, например, некоторые не колеблясь, утверждают, что сокровище спрятано в некоем древнем некрополе и что епископ Каркасонский знал о его существовании, но не собирался раскрывать этот секрет… Попытки выяснить, что могло стать источником доходов бывшего кюре Ренн-ле-Шато аббата Соньера, умершего в 1917 году, рождают массу предположений, от шпионажа во время войны до нахождения сокровищ вестготов, катаров, королевы или тамплиеров». Должен заметить, что поиск сокровищ по сути своей нормальное и полезное развлечение, даже в том случае, если его результаты ничтожны или отсутствуют вовсе. Поэтому «чрезвычайные полномочия», которыми наделил себя «Религиозный еженедельник», движимый заботой о безопасности родного края, вызывают некоторое недоумение: даже самые безудержные фантазии кладоискателей не могут нести в себе той угрозы, о которой заявляет этот печатный орган.

«В прежние времена над сложившейся ситуацией можно было лишь посмеяться, но сегодня более нельзя молчать. В ходе долгого расследования в наших руках оказалось множество доказательств и предположений.[60] А поскольку репутация наших священников — это святое, хотелось бы предостеречь тех, кто будет продолжать какие-либо исследования в этой области: мы не оставим без внимания несправедливые обвинения в их адрес, мы не допустим, чтобы их имена были использованы в сомнительных или коммерческих целях…»

Разумеется, обнародование биографии знаменитого человека (тем более духовного лица) — вопрос довольно деликатный, но, хотите вы этого или нет, аббат Соньер стал частью Истории, а История, как известно, принадлежит всем и каждому. Главное в делах такого рода — понять намерения тех, кто стремится разобраться в этом вопросе. Один и тот же факт можно использовать для подтверждения противоположных гипотез, в чем легко можно убедиться, обратив внимание на те аргументы, которыми пользуются обе стороны, желающие «обелить» либо «очернить» аббата Соньера. Его история довольно запутанна, поскольку реальные факты его биографии порой подменялись их интерпретацией, иногда доходящей до абсурда. Однако в силу того, что «тайна Соньера» действительно существует, нужно попытаться разгадать ее или, по крайней мере, объяснить. Поэтому первым делом следует обратиться к надежным документам, чтобы понять, кем был аббат Соньер на самом деле, то есть до того, как его имя стало легендой.

Беранже Соньер — уроженец края Разе: факт, которым не следует пренебрегать. Он появился на свет 11 апреля 1852 года в Монтазеле, неподалеку от Куизы. Поклонники астрологии могут добавить, что Соньер родился под знаком Овна, следовательно, это человек, в котором заложено неосознанное стремление идти напролом, невзирая на барьеры и препятствия на своем пути, но при этом оставаться целым и невредимым — иными словами, всегда выходить сухим из воды. Беранже был старшим сыном в уважаемой всеми семье. Его отец занимал важный пост: он работал управляющим мукомольней при замке маркиза де Каземажу, что считалось тогда хорошим местом. Многоводная долина Куизы в те времена была плодородной, богатой пастбищами и фруктовыми садами. Знатный род Каземажу (близкие родственники семьи Негри д’Абль) принадлежал к одному из самых древних семейств в регионе. Эта семья посвятила себя христианским делам, в их роду насчитывалось немало священников и духовных лиц. Следовательно, можно с уверенностью сказать, что жизненный путь семейства Соньеров, этих «из ряда вон выходящих простолюдинов», в какой-то степени был предопределен: в семье Жозефа Соньера появились два священника, Беранже и его младший брат Альфред.

Равного внимания к себе требует и то время, в котором родился и вырос Беранже Соньер: эпоха Второй империи. Страх перед республиканцами (особенно перед социалистами) во многом обусловил политический выбор, сделанный знатными семействами Окситании и их «сторонниками»: в большинстве своем они отдали свой голос Луи Наполеону Бонапарту. Что представляли собой в то время эти знатные семейства? Традиция, принципы и убеждения крепко держат их в границах католической веры. Они не доверяют людям, которые, по их мнению, могут предать интересы Церкви под влиянием еврейских банкиров и франкмасонов всевозможных категорий. После катастрофы 1870 года они, разумеется, поголовно становятся антикоммунарами, мечтая о том дне, когда молодая Республика превратится в монархическое государство, во главе которого окажется человек, достойный быть государем, — например, Генрих V, граф Шамбор, неоспоримый законный наследник королевского рода. Итак, Монтазель — обитель легитимистов, ярых противников орлеанистов: кандидату на трон от партии орлеанистов не могут простить, что он является потомком Луи-Филиппа, этого цареубийцы и «великого магистра» франкмасонства в годы, предшествующие Великой французской революции. Поэтому обвинения в том, что Беранже Соньер был масоном, не только смешны, но и полностью лишены смысла: причиной появления этой безосновательной теории стал так называемый шахматный пол в церкви Ренн-ле-Шато. Вернемся, однако, к знатным семействам Окситании. Поскольку в большинстве своем это монархисты-легитимисты, то, соответственно, их с уверенностью можно назвать сторонниками интегризма, иначе и быть не может. После того как Наполеон III принял участие в итальянском движении против папы Григория XVI, им становится ясно, что «Баденге» действовал по указке «этих дьявольских франкмасонов», желающих развратить мир. Наполеон III для них — образец лицемерия, правитель, попавший под влияние карбонариев: то, что впоследствии он станет защитником папской власти, объясняется лишь тем, что он хочет завоевать доверие французских католиков… К счастью для легитимистов, впоследствии на папском престоле окажется папа Пий X, готовый безоговорочно осудить любую форму демократии, поскольку она противоречит Божьему замыслу. По замыслу Всевышнего, общество может состоять лишь из работников, воинов и служителей церкви (знаменитое индоевропейское трехчленное деление общества, вновь введенное в обращение во времена средневековья). Иного не дано — разве что небольшое допущение: работники могут перейти в класс служителей церкви. Подтверждение тому — Беранже и Альфред Соньеры.

Такова была окружающая среда, в которой рос юный Беранже Соньер. Он останется монархистом на всю жизнь. Конечно, его идеи можно (и нужно) назвать реакционными, но в равной мере это патерналистские устремления. Что, кстати, вполне объясняет ту линию поведения, которой он придерживается: священник обязан быть движущей силой общества как в материальном плане, так и в духовном. Разве Беранже стремился к чему-либо иному?

В 1874 году Соньер поступает в семинарию Каркасона. Там он получает обычный набор знаний, необходимых для священника, и в июне 1879 года становится священнослужителем. Его младший брат опережает Беранже на целый год: вероятно, у старшего Соньера были какие-то трудности, мешавшие ему дойти до конца обучения. А может быть, это был не столь уж блистательного ума юноша, каким нам его обычно описывают в «романе об аббате Соньере». Но, как бы там ни было, он заканчивает обучение в возрасте двадцати семи лет, после чего его отправляют в Але на место викария с оплатой 900 франков в год: такую сумму предоставляет викариям закон, регулирующий отношения государства и Церкви.

Молодой викарий, как кажется, целиком и полностью предан своему делу и, помимо повседневных обязанностей, не упускает возможности проявить как можно больше заботы и внимания прихожанам, желая снабдить деньгами наиболее нуждающихся — или, по крайней мере, заставить тех, у кого есть деньги, обратить внимание на их бедственное положение. Как видно, это стремление заложено в нем изначально. Конечно, получив богатство. Соньер стал жить чересчур привольно, но не стоит забывать и о том, что он не расставался с мыслью пустить его на доброе дело, поделиться им с другими людьми. Вероятно, это патерналистские устремления, сходные с идеями аристократии того времени. Во всем этом можно усмотреть не больше чем системные отношения, удерживающие население Франции в зависимости от Церкви и от тех, кто заключил с ней союз, то есть монархистов и части «правых» республиканцев, готовых примкнуть к роялистам. Но образ действий Соньера, как и большей части его коллег, очевидно, является следствием обучения в тени аристократического семейства.

В свободные часы наш аббат прогуливается по улочкам Але. Этот деревенский крепко сложенный человек, от которого веет здоровьем и жизненной силой, любит «подышать свежим ветерком» и живо интересуется всем, что его окружает. Ему нравится бродить среди руин кафедрального собора, разглядывая развалины древнего монастыря. Вероятно, думая о былой, ныне исчезнувшей красоте этого архитектурного памятника, он не раз сожалеет, что в 1862 году Виоле-ле-Дюк не счел нужным взяться за его реставрацию. Соньер навешает и могилу бывшего епископа Але Никола Павийона, ученика и друга Винсента де Поля, проявлявшего милосердие к беднякам и полагавшего, что проповедование христианского учения и образование деревенских жителей может быть как мужским, так и женским делом (мысль по тем временам довольно редкая). Вероятно, эти слова, произнесенные двадцатидевятилетним епископом Але, довольно часто приходят на ум Беранже: когда в его распоряжении окажется приход Ренн-ле-Шато, он попытается претворить его слова в жизнь. Не вспоминает ли он, помимо этого, двусмысленное изречение провансальского трубадура Ука де Сен-Сирка о том, что Бога можно постичь через женщину? Конечно, трубадур говорил о совершенно иной вещи, но… Разве не к Марии из Магдалы обратился воскресший Иисус с просьбой передать ученикам весть о его воскрешении?

Во время своих «археологических» прогулок Беранже встречает человека, которому «в деле Ренн-ле-Шато» уделяют лишь несколько строк, что по меньшей мере странно, так как именно этот персонаж в каком-то смысле предопределил дальнейшую судьбу священника. Его влияние на ум молодого викария во многом позволяет понять часть творений Соньера. Почему его обходят молчанием? Почему эти важные встречи не нашли отражения в истории жизни столь же таинственной, как и Соньер, личности? Этот художник, чьи творения практически неизвестны потомкам, оказал сильнейшее воздействие на будущую деятельность аббата. Речь идет об Анри Дюжардене-Бометце, который впоследствии будет навещать Соньера на вилле «Ви», неизменно встречая самый радушный прием.

Анри Дюжарден-Бометц, родившийся в 1852 году, долгое время занимался живописью, но поскольку его ремесло не приносило доходов, он оставил искусство ради политики. Став главным советником департамента Од, в 1889 году он был избран депутатом. Его активная деятельность в палате депутатов привела к тому, что бывшему художнику доверили пост заместителя министра изящных искусств. Анри Дюжарден-Бометц — член радикальной партии и притом, заметим, убежденный в своих идеях франкмасон. Удивительно, как столь разные по духу и убеждениям люди смогли подружиться… Искренне верующий монархист-легитимист, отстаивающий идеи «правых», священник, заботящийся о своем долге, — и антиклерикал, если не сказать атеист, готовый сражаться за победу «левых», сторонник светского характера образования, целиком и полностью поддерживающий деятельность кабинета Комба. И, несмотря на это, их взаимная симпатия с годами не ослабнет: дружба священника и министра изящных искусств продлится вплоть 1910 года, до смерти Анри Дюжардена-Бометца.

О чем беседуют во время прогулок по Але эти два человека? Разумеется, о политике, поскольку ни тот, ни другой не собираются ни скрывать своих убеждений, ни отступать от них. Но возможно, что общей темой для разговора становятся искусство и археология, ведь оба они прогуливаются вокруг аббатства Але. Говоря откровенно. Соньер по сути своей невежда: в то время преподавателей семинарий не слишком беспокоил вопрос о том, будут ли их ученики, будущие служители культа, обладать артистическим вкусом. В результате такого невежества многие деревенские кюре продавали антикварам по несоразмерно низкой цене статуи удивительной красоты, заменяя их безобразной гипсовой продукцией в духе Сен-Сюльпис: сегодня эти наводящие уныние гипсовые скульптуры можно увидеть во многих храмах. Порой происходят еще более страшные вещи: пользуясь тем, что здание не занесено в списки исторических памятников, многие кюре в буквальном смысле калечили свои церкви, превращая прекрасные уютные святилища в подобия залов заседаний.[61] Беранже Соньер внимательно слушает художника. Без сомнения, тот дает ему объяснения о пышном символическом убранстве этого достойного, но покинутого святилища, которое, несмотря на все ходатайства и жалобы Дюжардена-Бометца, продолжают растаскивать каменоломы с явного на то позволения административных властей. Без сомнения, художник наводит Соньера на размышления о том, насколько необходимы пастве конкретные и образные воплощения христианских идей, даже если эти изображения поначалу могут сбивать столку. Франкмасон Анри Дюжарден-Бометц не понаслышке знает о системе символов: вполне возможно, что он учит молодого викария распознавать некоторые из них и понимать их значение.

Но нельзя оставаться викарием вечно. 16 июня 1882 года Беранже Соньер становится кюре: новый епископ Каркасона, монсеньор Феликс Бийар, закрепляет за ним приход Ле Кла в округе Акса. В Кла, деревушке на краю высокого плато, откуда как на ладони видна округа Соль, обитают 282 жителя. Прихожане Кла бедны как церковные мыши и спасаются от нищеты разведением мулов. Такое назначение нельзя назвать удачным, но Соньер ведет себя как должно. Как всегда, в его голове роятся честолюбивые и человеколюбивые замыслы: как обустроить приход, помочь тяжелой участи прихожан и оставить в память о себе какое-либо архитектурное наследие. Уединенная жизнь священника в Кла продлится три года. Чем мог скрашивать Соньер свое одиночество? По некоторым сведениям, он был страстным любителем чтения. Правда, при этом никто не уточняет, какого рода было это чтение, у нас нет точных сведений о том, какие книги хранились в личной библиотеке священника. Разумеется, в ней были священные тексты, произведения на греческом, латинском и даже древнееврейском языках. Но все же Соньер не был интеллектуалом: это был человек действия, более строитель, чем мыслитель. Поэтому стоит предположить, что в деревне прихода Акса он не развивал свой ум систематическим чтением, а терпеливо сносил все тяготы бытия, будучи в твердой уверенности, что рано или поздно ему достанется хороший приход.

В 1883 году до Кла доносится весть о смерти графа Шамбора, герцога Бордо, которого легитимисты прочили в короли Франции и величали не иначе как Генрихом V. Его непримиримость, отказ от трехцветного знамени и очевидное презрение к «народу» оттолкнули часть тех, кто верил в его возвращение. Граф Шамбор умер в изгнании, в Австрии, не оставив наследников. С этого момента единственным претендентом на трон оставался граф Парижский, потомок древнего рода герцогов Орлеанских и капетингской ветви. Однако в том же 1883 году усилиями роялистских комитетов во Франции появляются величественные сооружения, возведенные в память о графе Шамборе. Один из таких монументов существует и поныне в Сент-Анн д’Оре (Морбиан), неподалеку от собора, воздвигнутого в честь покровителя бретонцев. Его можно назвать типичным произведением искусства (точнее, псевдоискусства), характерным для конца XIX века, времени агрессивного торжества реакционной и уверенной в своей правоте Католической церкви. Этот стиль, ужасающий с точки зрения эстетики, легко узнаваем: к нему можно отнести Сакр-Кер в Париже, Нотр-Дам-де-Фурвьер в Лионе, новый собор в Арс-сюр-Форман (Эн), безобразную базилику Нотр-Дам-де-ла-Салетт (Изер), собор де ла Лувеск (Ардеш)… Венцом этого архитектурного уродства, бесспорно, является собор Нотр-Дам в Лурде, против которого выступали все художники и Грилло де Живри. Совсем небольшой отрезок времени отделяет 1883 год от торжества непримиримой реакционной христианской веры в лице Пия X. впоследствии тем не менее причисленного к лику святых. Следы религиозной агрессии видны и в деле Дрейфуса, и в происках Лео Таксиля, сотворившего миф о франкмасонах и палладистах, и в печально известных «Протоколах сионских мудрецов». Этот от начала и до конца вымышленный документ, в свое время свирепствовавший в среде интегристов, привел не только к всплескам антисемитизма, но и к газовым печам Освенцима — факт, который упорно отрицают те, кто путают Историю с идеологией.

Но не только отсутствие хорошего вкуса характеризует вышеупомянутые памятники и церкви: их отличительной особенностью можно назвать и постоянный вызов, брошенный Красоте. Эти произведения «искусства» нарочито некрасивы, бесформенны и напыщенны, в то время как изображение божества в этих соборах более напоминает страшилище, одновременно внушающее и уважение, и ужас. Поэтому Беранже Соньер является чистейшим продуктом своего времени, впитавшим в себя его культуру и тенденции. Поскольку у него не развит артистический вкус, аббат приложит все усилия к тому, чтобы соединить свои идеологические устремления с советами, которые ему будут давать. Не стоит упрекать священника за то, что в убранстве церкви Ренн-ле-Шато катастрофически не хватает хорошего вкуса: отсутствие артистической жилки Соньер компенсирует тем, что оказало влияние на его собственный вкус, включая то, что вразрез шло с его собственной позицией.

Каковы бы ни были эти интеллектуальные и художественные умозрительные построения, не будем забывать о том, что в голове Беранже Соньера зреет грандиозный замысел: превращение скромного прихода в новый Лурд, куда будут стекаться огромные толпы верующих. К сожалению, на реализацию такого проекта у него нет денег, монсеньор Бийар не выделяет необходимых для этого средств. Более того, освободив священника от прихода Кла, епископ в качестве повышения по службе переводит его в Ренн-ле-Шато. Повышение вряд ли можно назвать значительным: население Ренн-ле-Шато по численности опережает деревушку Кла… на 16 человек. Уж не хочет ли монсеньор Бийар таким образом избавиться от священника?

Действительно, довольно странное повышение. Обычно, если приходской викарий в течение определенного отрезка времени исправно выполняет свои обязанности, ему предлагают приход получше, где в его власти будет больше людей и больше возможностей проявить свои способности. Но бывают случаи, когда церковное начальство отправляет «неугодных» ему викариев или кюре в иной приход: казалось бы, подобное назначение является наградой, тогда как на самом деле оно более похоже на наказание, поскольку обещанный приход на поверку оказывается либо вопиюще бедным, либо запятнанным каким-либо пороком, незаметным при первом рассмотрении.[62] По замыслу церковного начальства, викарий должен пройти своеобразный курс обучения, соответствующий тому, что может ожидать его в будущем. После первых шагов, после всех испытаний на новом месте с нелегкими условиями для работы викарию дают новое место, которое соответствует его устремлениям. Или же не дают, как в случае с Беранже Соньером, которому достался приход, как две капли воды похожий на тот, что был у него прежде, и, возможно, даже более сложный для несения службы, чем старый. Его нельзя назвать более престижным, чем Кла, что, разумеется, ставит вопрос о том, каковы были отношения между монсеньором Бийаром, епископом Каркасонским, и его подчиненным аббатом Соньером. Поскольку нужно помнить, что изначально распределение Таинств было прерогативой епископов, считавшихся наследниками Христа. В ходе развития Церкви епископы предоставили некоторые из своих полномочий «облеченным миссией» (таков смысл слова «кюре»), чтобы те выполняли проповеднические функции епископов, у которых уже не хватало на это времени. Больше всего в такой мере нуждались отдаленные уголки страны, в частности деревни и поселки.

Прибыв в Ренн-ле-Шато, Беранже Соньер испытывает глубочайшее разочарование: деревня — настоящая «дыра», затерянная в сухих, бесплодных горах. Можно ли надеяться на лучшее в приходе, работа в котором более напоминает каторжный труд? В каждом диоцезе есть «хорошие» и «плохие» приходы, их репутация складывалась в течение многих веков. Ренн-ле-Шато, безусловно, «плохой» приход, в нем слишком мало людей, к тому же в основном это беднота. Скудного жалованья, предоставленного Церковью, хватает на жизненные потребности священника, но не на то, чтобы починить храм и дом священника: в этом случае приходится рассчитывать только на себя самого. Поэтому Соньер, воспользовавшись наследием, оставленным ему своим предшественником, пытается привлечь на свою сторону церковный совет, призванный заведовать имуществом прихода, и муниципалитет, являющийся местным руководством государственного органа, управляемого министерством вероисповеданий.

Бедность Ренн-ле-Шато, обветшалость церкви и дома священника побуждают Соньера к действиям. Если нужно что-то делать, он это сделает, даже если это «что-то» будет из ряда вон выходящим и осуждаемым всеми действующими законами. Чтобы понять действия Соньера, нужно постоянно помнить о той ситуации, в которой он оказался по прибытии в Ренн-ле-Шато. Его несвоевременное выражение политической позиции во время выборов не улучшает ситуации. Отстраненный от службы, но получивший поддержку монсеньора Бийара, он возвращается на свой пост, ему вновь выплачивают жалование, которое, как известно, было удержано за то, что «священнику не хватило должной сдержанности»… Кому аббат, занесенный в «черный список» республиканцев, был обязан мгновенным восстановлением в правах? Своему другу Дюжардену-Бометцу или монсеньору Бийару, который порой пользовался не меньшим влиянием, чем министр изящных искусств? Этого никто не знает, и никакой документ не в силах прояснить этот вопрос.

Далее я лишь вкратце напомню об основных событиях, уже изложенных мной в «романе об аббате Соньере», желая тем самым обозначить проблемы, которые всплывут в ходе этого расследования. Итак, безудержное желание отреставрировать церковь. Странная связь с Мари Денарно и непонятно чем вызванное благорасположение к аббату епископа Каркасонского. Раскопки в церкви и находка некой вещи. Осквернение могилы маркизы Мари де Негри д’Абль. Блуждания по каменистому плато в компании Мари Денарно, частые встречи с аббатом Буде. Исповедь аббату Жели. Превращение бедного деревенского кюре в знатного «феодального сеньора» и осуществление его проектов по обустройству деревни. Странные взаимоотношения с иностранными и местными гостями, частые отъезды из Ренн-ле-Шато, что доказано, за исключением поездки в Париж. Сногсшибательный образ жизни, неизменное стремление к монархизму. Необычное и противоречивое внутреннее убранство церкви Ренн-ле-Шато. Встречи и беседы в конфиденциальной обстановке с австрийским эрцгерцогом, скрывающимся под именем Жан Орт. Разногласия и споры с монсеньором Босежуром, новым епископом. Выдвинутые против аббата обвинения в симонии, неумелая защита Соньера и его постоянный отказ рассказать об источнике своих доходов. Опала и выигрыш дела в Римской курии. Окончательное отстранение от службы. Настойчивое желание остаться в Ренн-ле-Шато. Денежные затруднения и нищета в начале Первой мировой войны. Смерть аббата Буде и «новое обогащение» Соньера, череда грандиозных обременительных проектов. Наконец, таинственная скоропостижная кончина аббата (получил ли он отпущение грехов перед смертью?) и странный образ жизни Мари Денарно вплоть до 1953 года. Все это можно считать «теневыми сторонами дела Ренн-ле-Шато».

Беранже Соньер был человеком, не склонным к откровениям или признаниям. Он сумел убедить Мари Денарно хранить его секрет в тайне от всех — так она и поступила, уважая последнюю волю покойного, кому она слепо повиновалась всю свою жизнь. Беранже любил щеголять на фотографиях, предназначенных для изготовления почтовых открыток, приносивших ему прибыль: вот он на фоне виллы «Вифания», вот он стоит перед башней «Магдала», а вот он в компании Мари Денарно прогуливается в своих изысканных садах. Это имение подпитывало гордость Соньера в той же мере, в какой оно подпитывало и его уверенность в тех, кто ничего не потеряет, даже если дела окажутся для него роковыми. Всю свою жизнь Беранже Соньер был настолько замкнутым и скрытным человеком, что выяснить, кем же он был на самом деле, оказалось чрезвычайно сложным делом. Решить этот вопрос поможет лишь тщательное изучение тех самых «теневых сторон», которые были обозначены чуть выше: как это ни парадоксально, но именно они способны «осветить» личность Соньера, помочь увидеть его истинный облик, отличный от того, каким он был изображен в романе, написанном за тридцать лет после его смерти.

Первое, что бросается в глаза при прочтении этого «романа», — утверждение о некоем «пособничестве» епископа Каркасонского и кюре Ренн-ле-Шато. Некоторые версии романа твердо настаивают на том, что епископ отправил Соньера в столь незначительный и бедный приход лишь потому, что хотел доверить ему некую тайную миссию. Она заключалась в том, чтобы отыскать если не сокровище, то, по крайней мере, чрезвычайно важные (и ценные) для Церкви документы, спрятанные в храме Ренн-ле-Шато аббатом Бигу перед его эмиграцией в Испанию.

Что ж, такое объяснение действий епископа вполне логично. Действительно, все могло быть именно так. Но тогда почему был выбран именно Соньер, а не кто-либо иной? В ответ на это могут пояснить, что монсеньор Бийар тоже выполнял чьи-то приказания. Но чьи это были приказы, архиепископа или самого Ватикана? В некоторых гениальных, но сумбурных теориях мелькает предположение, что епископ действовал от имени таинственного братства, которое держало под контролем все действия Соньера. Однако нет нужды прибегать к такому «таинственному» объяснению. Вполне возможно, что церковное начальство действительно могло заинтересоваться документами, имеющими прямое или косвенное отношение к Церкви, которая бы с радостью отделалась от них или упрятала бы их в надежное место: на свете есть такие вещи, о которых лучше молчать. Во всяком случае, эта приемлемая гипотеза не отбрасывает тени на добропорядочность, чистосердечие и христианское рвение епископа. Равным образом она не очерняет и его подчиненного, аббата Соньера. Таким образом, желая вознаградить аббата за успешно выполненную миссию, епископ предоставляет ему право действовать по его усмотрению, поэтому он закрывает глаза как на архитектурные «излишества» Ж. Маркаль Соньера (в том числе и на внутреннее убранство храма), так и на его финансовую деятельность.

Действительно, монсеньор Бийар всегда предоставлял Соньеру известную свободу действий. Возможно, епископ был сильно удивлен, увидев столь странное оформление храма Ренн-ле-Шато, но он тем не менее ничем не выказал своих чувств: вероятно, в вычурном внутреннем убранстве храма он увидел лишь желание Соньера выделиться из общей массы, сделать свою церковь отличной от тех, какие можно было увидеть в других приходах. Не более того. Присутствие дьявола в храме ничуть не смутило епископа, поскольку эта статуя не содержала в себе никаких еретических намеков — действительно, дьявол подвергнут тяжелому испытанию: он поддерживает кропильницу. Можно лишь спросить себя, за что епископ мог бы упрекнуть Соньера. Если бы монсеньор Бийар обладал артистическим чутьем, тогда упреки были бы заслуженными. Но, кто знает, быть может, эстетические вкусы епископа были схожими со вкусами кюре?

Аргумент, согласно которому Бийар доверил Соньеру некую миссию по заданию таинственного братства, опирается на тот факт, что с появления во главе диоцеза монсеньора Босежура положение Соньера сильно изменилось, он оказался на скамье подсудимых. Отсюда следует, что монсеньор Босежур не был осведомлен о сделке своего предшественника с кюре Ренн-ле-Шато. Однако не стоит забывать того, что в последние годы своего правления монсеньор Бийар многое пустил на самотек, поэтому его последователь всего лишь хотел привести все в порядок. Без сомнения, он был шокирован, увидев скромного деревенского священнослужителя, щеголяющего неслыханным богатством. Священник диоцеза обязан подчиняться своему епископу даже в том случае, если у него есть способности, освобождающие его от церковного права.

Итак, образ действий монсеньора Бийара, как и монсеньора Босежура, кажется вполне логичным. Пожалуй, не стоит обвинять монсеньора Бийара в том, что он согласился вступить в какую-то странную игру: тому нет ни единого доказательства, как и не существует доказательств того, что епископ был членом какого-то таинственного братства, которое всегда держалось в тени. Если Соньер вернул своему начальнику документы, найденные им в храме (поскольку он действительно что-то нашел), то он всего лишь выполнял свой долг священника. И если монсеньор Бийар спрятал эти документы, то он всего лишь выполнял свой долг прелата. Все остальное — пустые домыслы.

Вряд ли кто-либо станет отрицать, что между аббатом Соньером и его старшим коллегой были дружеские отношения, основанные на взаимном уважении. Тем не менее в дальнейшем этот факт подвергся различного рода интерпретациям, допускающим в отношения двух служителей культа «третьего лишнего»: загадочное секретное общество, якобы руководившее действиями и поисками Соньера при помощи «надсмотрщика» и «подстрекателя» аббата Буде, состоявшего в этом братстве. Причиной такого утверждения стали два факта, один из которых неопровержим, но другой нуждается в дополнительной проверке. Речь идет об археологических и лингвистических исследованиях аббата Буде, вошедших в его книгу «Истинный кельтский язык», а также о странной записи в расходной книге аббата. Что касается первого факта, он неоспорим: действительно, на протяжении всей жизни кюре Ренн-ле-Бен интересовался историей родного края и занимался археологическими исследованиями. Это была его страсть — страсть любителя, но не профессионала. К несчастью для себя и для всех окружающих, он написал и, увы, опубликовал ошеломляющее своей наивностью, огрехами и неточностями произведение «Истинный кельтский язык». Оплошности и ошибки, допущенные этим «любителем», столь велики, что поневоле начинаешь задумываться: уж не написана ли эта книга на тайном «птичьем языке», если воспользоваться излюбленным выражением эзотериков.

Второй аргумент в поддержку руководящей роли Буде более весомый — при условии, конечно, что этот факт достоверен (поэтому будет правильнее, если читатель поставит дальнейшее сообщение в условное наклонение). Действительно, в расходной книге аббата Буде указано, что в период с 1885 по 1901 год кюре Ренн-ле-Бен перечислил на имя Мари Денарно баснословную денежную сумму, в общем счете равную 3 679 431 франку золотом… Такое богатство мгновенно сводит на нет все утверждения о том, что аббат Соньер разбогател при помощи найденных им сокровищ или в результате неправомерных денежных махинаций с суммами, полученными за мессы. Но тогда в чем причина такой милости? Для какой тайной миссии была предназначена эта сногсшибательная сумма? Такой факт, разумеется, легко может подтвердить предположение о воздействии на Соньера невидимого, но очень действенного тайного братства, стоящего за спиной аббата Буде. Хотя бы потому, что столь значительная денежная сумма не могла поступить на имя Мари Денарно ни из кармана бедного деревенского кюре, ни из приходской кассы. Иными словами, это лишь подбавляет масла в огонь «страстей по Соньеру».

Но, к сожалению, информация о записи в расходной книге поступила из источника по имени Пьер Плантар де Сен-Клер: он упомянул об этих счетах в предисловии к «Истинному кельтскому языку», переизданному в 1978 году.[63] Дело в том, что вышеупомянутый Пьер Плантар является если не создателем, то, по меньшей мере, инициатором создания «мифа о Соньере», зародившегося в 1956 году. Его утверждениям сложно поверить на слово, тем более что бумаги аббата Буде всегда хранились в Акса, в семейном архиве священника, но никто до сего момента так и не смог подтвердить подлинность этих довольно-таки странных «даров на имя Мари Денарно». Все это, безусловно, наталкивает на размышления.

Анри Буде родился в Кийане 16 ноября 1837 года. Живой и острый ум мальчика, подмеченный викарием Кийана, послужил ему пропуском в семинарию Каркасона. Анри превосходно учился, получил право преподавать английский, был посвящен в сан и работал в двух приходах, после чего в 1872 году его назначили кюре Ренн-ле-Бен. В этом приходе он оставался вплоть до 1914 года, впоследствии, выйдя на пенсию, он переехал в Акса к своему брату-нотариусу. Аббат Буде вел простой и спокойный образ жизни, прихожане вспоминали о нем как о хорошем священнике, который, несмотря на любовь к археологии и лингвистике, никогда не пренебрегал своими обязанностями. Своим научным увлечениям он посвящал лишь свободное время (а его, надо сказать, хватало в деревенском приходе!). Его связь с семьей, сестрой и матерью, никогда не прерывалась. Он не был задействован в каких-либо скандальных или таинственных историях. Конечно, «аббат Буде был не так беден, как хотелось бы думать… Он был выходцем из маленькой буржуазной семьи. Его младший брат Эдмон Буде[64] служил нотариусом в Акса (департамент Од). Некоторые исследованные мной документы (ими в нынешнее время владеет один из его внучатых племянников) подтверждают, что аббат Буде получал значительный доход с земель, являвшихся общей собственностью аббата и его сестры».[65]

Но раз жизнь аббата Анри Буде настолько проста и безупречна, ее стоит «малость подсолить и поперчить», пускай даже ценой невероятной подтасовки фактов. Видимо, именно так решили изобретатели «мифа о Соньере», вытащив из тьмы забвения некоего аббата Куртоли и заставив его высказаться на страницах сборника «Гравированные камни Лангедока» некоего Эжена Стублейна, местного ученого конца XIX века и видного археолога. От себя лишь добавлю, что в предыдущем предложении следовало бы по меньшей мере два раза поставить штамп «лжесвидетельство»: дело в том, что аббат Куртоли никогда не писал предисловия к книге Эжена Стублейна, а Эжен Стублейн в свою очередь никогда не писал такой книги. Действительно, в ранней юности Жозеф Куртоли был знаком и с Анри Буде, и с Беранже Соньером. Это был добросовестный честный священник, оставшийся в памяти как большой оригинал и неутомимый исследователь. Его тихая безукоризненная жизнь подошла к концу в 1964 году, в возрасте семидесяти одного года священник тихо скончался в родной деревушке неподалеку от Лиму. Но вот что действительно любопытно: в 1966 году, спустя два года после собственной смерти, аббат Куртоли умудрился написать предисловие к «Гравированным камням Лангедока» псевдо-Стублейна! Более того, предисловие наполнено таким неимоверным вздором, что я не удержусь от желания привести несколько примеров. «В 1908 году я провел два месяца в гостях у Соньера в Ренн-ле-Шато, мне было тогда почти восемнадцать лет. Ренн-ле-Шато — восхитительное, но продуваемое насквозь местечко. Соньер обращал на себя внимание с первого взгляда. С его помощью я нарисовал маленькую картину в церкви Ренн-ле-Шато…»[66] Затем он переходит к аббату Буде: «Аббат Буде — о, это целая история! Он покинул Ренн-ле-Бен в мае 1914 года, потому что у него были какие-то неприятности с епископством…[67] Его рукописи были уничтожены у него на глазах, а книга „Лазарь“ даже сожжена.[68] В мае 1914 года на место кюре Ренн-ле-Бен был назначен аббат Ресканьер, миссионер из епархии, попытавшийся прояснить темные стороны „дела Буде — Соньера“, но в понедельник, 1 февраля 1915 года, где-то во втором часу ночи, к нему пришли два человека, не оставившие после себя никаких следов. Утром аббата нашли мертвым, он был одет и лежал на полу. Причина его смерти до сих пор остается тайной».[69]

Но и это еще не все. Далее Жозеф Куртоли рассказывает о смерти самого Буде. «Буде находился в Акса в угнетенном состоянии духа. 26 марта 1915 года он решился написать епископству о своих предположениях по поводу смерти Ресканьера,[70] но, когда 30 марта 1915 года уполномоченный епископства прибыл в Акса к восьми часам вечера, аббат Буде скончался от ужасного приступа незадолго до его приезда. В этот день к нему приходили двое неизвестных…». Да, подобное признание украсило бы любую детективную повесть или роман ужасов. Два священника, умирающие при странных обстоятельствах, после визита двух неизвестных, следов которых не обнаружено… В средние века непременно решили бы, что эти два незнакомца (одетые неизменно в черное) были дьяволами, посланными Сатаной. В наше время о них предпочли молчать — и напрасно. Такое умалчивание немедленно породило на свет следующее предположение: таинственные «вестники смерти» были членами тайного общества, в которое входили Буде и Соньер, — или же это были члены другого, враждебного общества, стремившегося завладеть секретами церковной братин. За образец для подобных россказней был взят случай, реально произошедший за двадцать лет до описанных событий, — убийство аббата Жели. Вдохновленные этим «сюжетным ходом», сочинители добавили еще несколько таких же «смертей», чтобы приукрасить сюжет и вдобавок обвинить Соньера. Конечно, ведь влачивший жалкое существование Соньер вновь стал богатым именно после смерти аббата Буде! После ознакомления с такими «убийственными деталями» складывается такое ощущение, что кому-то очень нужно было очернить Соньера и Буде ради того, чтобы заострить внимание на тайне, окутавшей «дело Ренн-ле-Шато».[71] К чему же в подобной истории следует отнестись с подобающим интересом? Ни к чему.

Аббат Анри Буде и аббат Беранже Соньер были коллегами в приходах, расположенных по соседству. Их связывало много общего, что стало причиной обоюдной симпатии и дружеских отношений, — в частности, любовь к родному краю, к стране, которую оба они (правда, каждый по-своему) стремились прославить далеко за ее пределами. Соньер работал над ее «внешним обликом», создавая архитектурные памятники, которые могли бы привлечь в этот затерянный край толпы паломников. Буде предпочитал работать в молчании, восславляя «внутренний облик» родного края в своих книгах, призванных очаровать читателей историей графства Разе и его достопримечательностями. Однако повторю еще раз: все имеющиеся в нашем распоряжении документы в совокупности с позднейшими находками не дают нам никакого права утверждать, что аббат Буде был вдохновителем Соньера, оплатившим некую миссию по приказу общества-фантома. Ничто в них не подтверждает гипотезу о существовании этого общества, затеявшего странную игру, правила которой непонятны так же, как и намерения тех, кто намеренно искажал факты этого дела, превращая роман об аббате Соньере в достойный образчик английской готической прозы конца XVIII века. Тень аббата Буде, если она и появляется за спиной аббата Соньера, не вызывает ни тени беспокойства, в ней нет ничего дьявольского. Конечно, это великая потеря для готического романа, но для нашей истории это неоспоримый факт.

1 июля 1886 года, вернувшись из духовного училища Нарбона, куда аббат был «изгнан» при уже известных нам обстоятельствах, Соньер вновь принял на себя управление приходом. В то время в жизни аббата еще не произошло каких-либо кардинальных перемен — за исключением того, что в его кармане, если можно так выразиться, уже лежало 3000 франков золотом. Это был скромный дар графини Шамбор, вдовы так называемого Генриха V. претендующего на корону Франции, но своими отсрочками и реакционной нетерпимостью проваливавшего любую попытку реставрации монархии Капетингов-Бурбонов. Что можно сказать о «монархе», чья поблекшая статуя, установленная на повороте дороги из Сент-Анн-д’Оре в Бреш напротив безобразного собора в честь покровителя бретонцев, и ныне покрыта ржавчиной? И что, спрашивается, понадобилось этому Капетингу-Бурбону в бретонской глуши? Скорее всего, «псевдо-Генрих V», король без короны, заставивший величать себя графом Шамбором и герцогом Бордо, был довольно бесцветной личностью, лишенной героического размаха. Тем не менее, каким бы ни был граф Шамбор, он все же сыграл свою роль в жизни аббата Соньера, человека набожного и воспитанного в «монархистских традициях», выходца из зажиточной семьи, слепо подчинявшейся ханжескому клерикализму аристократии конца XIX века.

Ханжеский клерикализм — вот то определение, которое полностью подходит к духу, царящему во Франции в конце века. Поражение 1870 года, вмененное в вину Наполеону III, заставило определенные круги общества (называющие себя «элитарными») задуматься о том, как поправить дела «бедной милой Франции», отданной на растерзание «красным» и франкмасонам, которым в свое время покровительствовал Наполеон Бонапарт, этот достойный наследник революции.[72] На помощь «младшей дочери Церкви, вероломно предавшей свою миссию», устремилась партия монархистов, не терявшая надежды управлять страной, которую поддерживало папство, никогда еще не бывшее столь реакционным и антипопулистским. Все это не ирония и не розыгрыш: это социальная, религиозная и политическая обстановка во Франции конца XIX века. Потеря Эльзаса и Лотарингии. Седанская катастрофа. Низложенный император. Дни Парижской коммуны, несущей страшную угрозу французскому обществу. И наконец, предостережения, посланные самими Небесами… О том, какая страшная участь ожидает Францию, если та пойдет на поводу у республиканцев и демократов, этих хитрых слуг дьявола, страну предупредила сама Дева Мария! Произошло это в 1846 году в местечке Салетт-Фаллаво, расположенном в департаменте Изер, в диоцезе Гренобля: Богоматерь явилась двум ребятишкам-пастушкам. Пастушок Максимен Жиро позднее отречется от своих слов перед кюре Ара и закончит свою жизнь в беспробудном пьянстве. Пастушка Мелани Кальва окажется двоюродной сестрой Эммы Кальве, предполагаемой любовницы Соньера, но «официальной» любовницы Жюля Буа, входящего в различные эзотерические общества. И наконец, само название «Фаллаво» означает «Долина обмана» — действительно, чем не «предостережение с небес»? В ходе процесса 1855 года выяснилось, что автором этого «видения» была экзальтированная аристократка Констанция де Ламерльер, защитником которой выступил адвокат-франкмасон Камилл Пеллетен, впоследствии ставший министром. Режиссер этой «постановки» так не призналась, что подтолкнуло ее взять на главную роль Матерь Божью. Впрочем, нет никакого сомнения, что Констанция де Ламерльер руководствовалась указаниями монархистов-легитимистов и интегристов, в то время подрывавших устои французского общества, желая вернуться к прежнему режиму. Для столь «благой цели» были хороши все средства, в том числе и мошенничество. Веком позднее, когда «третий секрет» Салетты наконец был обнародован, даже папа Иоанн XXIII воскликнул, что речь идет о колоссальнейшей глупости.

Целью этой злокозненной «постановки видений» было желание навести ужас на верующих.[73] После печальных военных событий 1870 года партия монархистов-легитимистов и интегристов сочла нужным приврать в очередной раз. Так на свет всплыло дело Паре-ле-Моньяль (департамент Сон-е-Луар), где двумя веками ранее, 16 июня 1671 года, монахине Марии Маргарите Алакок было видение Христа, поведавшего ей, что Франция будет спасена от врагов, если целиком посвятит себя Святому Сердцу Иисусову. Поражение Франции, рост синдикализма, первые успехи марксистской доктрины и, главное, неожиданное стремление некоторых правоверных христиан перейти на сторону социальной демократии[74] — все это привело к сильнейшей реакции в обществе, умело подогреваемой представителями легитимистского претендента. Паре-ле-Моньяль — это провинция,[75] следовательно, культ Святого Сердца Иисуса, покровителя Франции и легитимной монархии, необходимо распространить и в других регионах, в частности в Париже. Разве не этот добрый покровитель (разумеется, при небольшой помощи организатора массовых убийств Адольфа Тьера) уберег французскую столицу от гнусной Коммуны, этого порождения дьявола или, во всяком случае, его пособников, социалистов и коммунистов, для которых существует лишь один священный текст: «евангелие святого Маркса»? Разумеется, столицу спас добрый гений Франции — следовательно, Парижу как можно скорее нужно отблагодарить спасителя путем возведения очередного архитектурного монстра. Им станет Сакр-Кер, «собор из папье-маше» напоминающий огромное кондитерское изделие, невесть как очутившееся на Монмартском холме. Но кто оплатит счет его «кондитеру»? Конечно, верующие: будьте уверены, умело организованная подписка заставит их раскошелиться. Однако, помимо пожертвований парижской паствы, на строительство собора будет перечислено пятьсот тысяч франков золотом, и пожалует столь значительную сумму не кто иной, как господин граф Шамбор. В то же самое время его сторонники без устали твердят, что «Франция будет спасена лишь в том случае, если она целиком посвятит себя Святому Сердцу».

Итак, вернемся к нашему аббату. В 1885 году, через два года после смерти графа Шамбора, от его вдовы Беранже Соньер получает в безвозмездное пользование 3000 франков. Конечно, в сравнении с 500 000 франков, отданных на строительство Сакр-Кер, такая сумма вызывает улыбку, но она, тем не менее, прекрасно выявляет намерения Соньера и некоторых интегристских кругов, ожидающих от аббата определенных действий. Достаточно лишь сравнить факты, установив их в нужной пропорции. Подписка для нужд строительства Сакр-Кер организована несколькими приемами: для бедных слоев населения выпущены почтовые открытки (деньги от их продаж, соответственно, поступят в фонд Сакр-Кер) в то время как к богатым людям и организациям обращаются за помощью без обиняков. Что в свою очередь делает Беранже Соньер? «Перед нами отработанная модель, позднее использованная кюре Беранже Соньером, желающим осуществить свои архитектурные проекты, в том числе и реставрацию храма Ренн-ле-Шато».[76] Очевидно, аббат Соньер, искренний интегрист и легитимист, прекрасно помнил историю с собором Сакр-Кер, когда намеревался сделать из Ренн-ле-Шато грандиозный центр, привлекающий к себе толпы паломников.

«Большой барельеф церкви Ренн-ле-Шато, установленный в 1897 году, — это изображение Святого Сердца Христа, равным образом как и статуя на вилле „Вифания“, появившаяся в 1902 году. Навязчивой идеей, владевшей умом Соньера в 1885 году, было спасти Францию от Республики, но результаты выборов в департаменте Од лишили его этой надежды. Отныне целью его Миссии[77] станет спасти Францию путем покаяния».[78]

Есть лишь единственно правильный способ понять действия аббата Соньера, не облекая их в туманные эзотерические рассуждения: не стоит вырывать этого героя из политического, культурного и религиозного контекста его эпохи. Не стоит забывать, что аббат жил и действовал во времена Третьей республики, когда в обществе еще сильны были монархические идеи, а позиция Рима по отношению к инновациям и изменениям в традиционной общественной структуре была особенно непримиримой. Без этих немаловажных факторов, как и без учета той роли, которую сыграл в жизни священника граф Шамбор, Беранже Соньера понять невозможно.

Остается лишь узнать, как Соньеру удалось познакомиться с вдовой претендента на французский престол, каким образом он вошел в тесный контакт со средой монархистов и интегристов. Выяснить это нам поможет еще одна «тень». Альфред Соньер, родной брат Беранже Соньера.

Младшему брату священника Альфреду учение давалось легче, чем старшему отпрыску Соньеров: во всяком случае, он стал священнослужителем раньше, чем Беранже, и притом, что немаловажно, вступил в ряды ордена иезуитов, которые в те времена были своего рода элитой и допускали в свой орден лишь интеллектуально развитых людей. Но если у Альфреда и были на то блестящие данные, то в сфере, касающейся непосредственно прав и обязанностей священнослужителя, он блистал совершенно иначе. Имя Альфреда постоянно мелькало на страницах скандальных хроник в связи с его греховными связями, которые он надменно демонстрировал всему свету. Поэтому в какой-то степени можно смело утверждать (что и сделал Беранже в письме к своему епископу), что кюре Ренн-ле-Шато часто приходилось расплачиваться за грехи своего младшего брата-иезуита.

Но если Беранже платил по счетам своего брата, то его брат в свою очередь не раз предоставлял ему возможность облегчить задачу. Беранже был незаметным деревенским кюре, в то время как Альфред слыл «господином», уважаемым «преподобным отцом», бывающим в светском обществе того времени. Это был блестящий рассказчик и приятный собеседник, блистательный светский лев, ко всему прочему очень нравящийся дамам. В конце XIX века женщины хотя и не имели права голоса, но играли определяющую роль в аристократической и интеллектуальной среде: их связи, налаженные между членами светских обществ, в которых они часто были тайными советчицами, значили немало для тех, кто хотел извлечь из этих кругов какую-либо выгоду.

Альфред представил своего брата маркизе де Боза, с которой он, как говорится, был на короткой ноге. Маркиза входила в знатные для того времени общества, занималась религиозной благотворительностью и отдавала деньги на проведение пышных богослужений — что не мешало ей выбирать любовников среди артистов, интеллектуалов и даже священников. Подобное свидетельство о загнивании общества, увы, не единственное. Конец XIX века был временем восхитительного лицемерия: честные буржуа-католики заливались горючими слезами, слушая певца, без устали оплакивавшего несчастья «бедных девушек», вынужденных стать проститутками, — и в то же время отводили прислуге чердаки и мансарды, лишенные нормальных человеческих удобств, чистой воды и отопления. Почему-то в этот момент их сердца не обливались кровью при мысли о том, что эти самые «бедные девушки», поставленные ими в подобные условия, подвергались всяческого рода искушениям и становились легкой добычей авантюристов.

Тем не менее, Беранже Соньер, прекрасно зная пороки этого «хорошего» общества, не преминет ими воспользоваться: он просит своего брата ввести его в высшие круги, в которые он не осмелится проникнуть самостоятельно. Так для Беранже Соньера начинается период «призывов и пожертвований»: он обращается к богатым семействам с просьбой помочь ему отреставрировать скромную приходскую церковь, ему нужны деньги для того, чтобы сделать из маленького прихода духовный центр, куда могли бы стекаться сотни паломников. Конечно, Беранже при этом не пользуется аргументами о спасении Франции при помощи Святого Сердца Христова (ими уже воспользовались) — он действует более скромно, апеллируя к покровительнице своего храма святой Магдалине, к той самой Марии из Магдалы, столь неясно и вкратце описанной евангелистами, что, конечно, несет в себе тайну. Да, именно тайну… Тайна — это то, что привлекает толпы, то, что кружит головы! Итак, очевидно, что в период с 1885 по 1905 год Беранже и его брат основали прочный альянс, в котором Альфреду была отведена роль «уполномоченного по делам», — роль, с которой он великолепно справлялся. Когда позднее епископ потребует от Беранже Соньера отчет о полученных им дарах, аббату придется хранить упорное молчание об источниках своего дохода: «хорошее» общество не любит огласки в подобных делах.

Нет никакого сомнения в том, что именно Альфред Соньер служил посредником между Беранже и графиней Шамбор. Вполне возможно и то, что именно Альфред ввел Беранже Соньера в определенные круги, называемые эзотерическими. Конечно, им было далеко до парижского высшего общества, но тем не менее их влияние на политику и религию было довольно ощутимым. Именно так можно объяснить то, почему Соньер оказался в оккультных кругах, в которых он мог поддерживать отношения с Жюлем Буа и Клодом Дебюсси.

Искать ответ следует в деятельности Альфреда Соньера, бывшего в те времена наставником в знатном семействе Шедебьен де Загаррига. Из-за неизвестной нам провинности (скорее всего, какого-то непорядочного поступка) Альфред был изгнан из этой семьи. Тем не менее вхождение Альфреда Соньера в семейство Шедебьен стало краеугольным камнем в мифе о Соньере.

Действительно, что представляло собой это семейство Шедебьен де Загаррига? Его имя восходит к бретонскому «Penmad»: в XVIII веке бретонское семейство с таким именем в силу неизвестных нам причин было изгнано в Нарбон. Маркиз де Шедебьен, глава семьи, в которую имел доступ Альфред Соньер, был известным деятелем в рядах франкмасонов. «Маркиз, советник шотландской директории Септимании, часто посещал Ложи по ту сторону Рейна в то время, когда находился в Страсбурге. В 1779 году он опубликовал „Историю масонства“, но литература была не единственной областью, в которой он оставил после себя след. В 1879 году вместе со своим отцом, виконтом де Шедебьеном д’Эгрефеем, он создал новый масонский ритуал, „Основной ритуал Франции“, который относился к „Ритуалу Филадельфа Нарбона“… В знаменитом масонском монастыре Вильгельмсбада он защищал диссертацию, основным положением которой было то, что Орден тамплиеров никогда не прекращал своего существования, храня его в тайне от всех. Согласно его словам, главы этого ордена были „Высшими Неизвестными“, вероятно управляющими судьбой масонства. Он надеялся на то, что эти тайные управляющие, сохранившие знание об алхимических приемах, которыми тамплиеры в средневековье обеспечили себе огромное богатство, решат открыться масонам, пытающимся оживить эту ассоциацию в секрете Лож».

Итак, вот оно. Долгое время Соньера причисляли к «таинственному братству», каким-то образом связанному с Орденом тамплиеров. Эта информация всплывет после смерти аббата, отчего следует отнестись к ней с величайшей сдержанностью. Но факт в том, что за спиной Беранже Соньера постоянно возникает беспокоящая разум тень тайных обществ, на основе которых впоследствии появились такие секты, как «Баварские Иллюминаты» и «Ангельское Общество». Их развитие в XVIII веке одновременно с франкмасонством и значительное распространение в XIX веке заканчивается апогеем 1900 года: это время расцвета ордена розенкрейцеров. Теософского общества и многочисленных сект, чьими жрецами являются Жюль Буа, Станислав де Гюайта, Клод Дебюсси и Морис Метерлинк, а жрицами — Анни Безант, Рене Вивьен и Эмма Кальве. Этим «друидессам», воспетым поэтами-символистами и знаменитыми декадентами, увековеченным такими художниками, как Гюстав Моро, отводили роль «разоблачительниц» или вдохновительниц: именно таким стал образ Эммы Кальве. Но демиургом мифа о принадлежности Соньера к тайному ордену станет Альфред Соньер, общавшийся как с семейством Шедебьен, так и с другими знатными семьями, увлеченными герметизмом, оккультизмом и эзотерикой.

Альфред Соньер, без сомнения, хотел узнать слишком многое о секретах семьи Шедебьен, за что и поплатился: он был изгнан из семейства, после чего всю оставшуюся жизнь ощущал на себе последствия своей ошибки. Недовольство высшего Церковного начальства стало причиной его исключения из ордена иезуитов. В конце концов, перед Альфредом закрылись двери всех знатных семей, бывших средством его обогащения (как в духовном, так и в денежном плане), и он, лишившись духовного сана, он вернулся в Монтазель, где сожительствовал с Мари-Эмили Сальер. Там, в 1905 году, он ушел из жизни, о чем мало кто сожалел. Даже родной брат Беранже в письме к епископу Босежуру пожалуется, что он должен расплачиваться за поведение и образ жизни брата Альфреда. «Кюре Ренн-ле-Шато, должно быть, надеялся искупить ошибки своего брата, умершего слишком рано».

Странно. Что означает это «умер слишком рано»? Довольно двусмысленное выражение. Иными словами, Альфред не успел ответить за свои поступки и объяснить, что побуждало его вести такой образ жизни? Или же это могло означать, что без брата Беранже не мог более продолжать свою «светскую деятельность»? Сложно сказать. К сожалению, это не сможет внести ясность в вопрос о роли родного брата в жизни священника из Ренн-ле-Шато: тень Альфреда Соньера по-прежнему стоит за спиной аббата Беранже Соньера.

Во всем, что рассказывают о «любовной связи» аббата Соньера с оперной дивой Эммой Кальве, нет ни единого факта, позволяющего соорудить из этих отношений прекрасную любовную историю с элементами детектива и шпионского романа. Прежде чем вдаваться в подобные измышления, следовало бы узнать, что в этом «романе» соответствует действительности — в противном случае «история любви» грозит оказаться вымышленной от первой до последней строчки.

Действительно, не существует ни единого аргумента, способного доказать, что между Эммой Кальве и Беранже Соньером существовали какие-либо отношения. Прежде всего, оперная певица и деревенский священник могли познакомиться только во время пребывания Соньера в Париже, куда он приехал после того, как обнаружил в полой плите алтаря некие манускрипты. Однако пока что никто не в силах уточнить даже то, в каком году состоялось путешествие Соньера в Париж: 1888, 1891 или 1893 году? Проблема заключается в том, что равным образом не существует ни единого аргумента, способного доказать, что Беранже Соньер совершал это путешествие.

Предположение о том, что Соньер ездил в Париж, чтобы «отдать на экспертизу» найденные им манускрипты, не несет в себе ничего абсурдного. Оно могло быть даже логичным, если бы к нему не присоединили забавную историю о монсеньоре Бийаре, который отправил Соньера в эту поездку, дав ему рекомендательное письмо для аббата Биеля и оплатив все расходы из собственного кармана. Как епископ Каркасонский, монсеньор Бийар мог воспользоваться другими способами ради изучения этих документов. Если, конечно, не принять на веру такой же абсурдный тезис о том, что епископ входил в невидимое «таинственное братство», о котором нам прожужжали все уши.

Что ж, попробуем пойти от обратного. Допустим, что епископ Каркасона действительно велел своему подчиненному доставить манускрипты парижским специалистам. Правда, возникает вопрос: почему «специалистом» вдруг оказался директор семинарии Сен-Сюльпис и его непосредственное окружение, а не обычный архивист-палеограф, который без труда справился бы с этой работой? Следует ли из этого, что монсеньор Бийар и Беранже Соньер не доверяли архивистам-палеографам, даже если бы те были убежденными монархистами и примерными католиками? В таком случае нужно предположить, что и епископ, и кюре знали (хотя бы в общих чертах), о чем говорилось в манускрипте. Если продолжить рассуждение в этом направлении, то оно неизбежно приведет нас к факту существования секретного общества, не желавшего, чтобы эти манускрипты сгинули в недосягаемом месте или были использованы людьми, не входившими в их братство. Тем не менее, допустим, что монсеньор Бийар и аббат Соньер все же не совсем понимали, о чем говорится в таинственном документе. Допустим, что епископ отправил аббата в Париж, откуда тот вернулся с тремя документами вместо четырех. Как нам кажется, такое путешествие должно было оставить какие-то следы либо в документах епископства Каркасона, либо в личных бумагах Соньера, либо, на крайний случай, в произведениях тех знаменитостей, с которыми Соньер встречался в Париже.

Ни единого следа. Ни с той, ни с другой, ни с третьей стороны.

На это, конечно, могут возразить, что епископство Каркасона показало далеко не все свои бумаги, что у Соньера не было нужды упоминать об этом путешествии в своих записях (однако у него их было много!), а знаменитости на то и знаменитости, чтобы быть таинственными и скрытными. Это сильные аргументы — для того, чтобы успешно развивать интригу романа, выдавая желаемое за действительное.

Единственный факт, позволяющий принять на веру путешествие Соньера в Париж и его встречу с интеллектуальным кружком Жюля Буа, — это несколько романов Мориса Леблана и «Кловис Дардантор» Жюля Верна. Но ничто не говорит о том, что Беранже Соньер встречался с Морисом Лебланом, Жоржеттой Леблан или даже с Морисом Метерлинком. Конечно, произведение Метерлинка «Пелеас и Мелисанда», положенное в основу оперы Клода Дебюсси, с полным на то правом можно назвать «меровингской драмой», но говорить о том, что ее вдохновителем оказался аббат Соньер, кажется нам неправомерным, даже несмотря на то, что главные роли в пьесе идеально подходят к действующим лицам «романа о Соньере». Так, роль Пелеаса (Короля-Рыбака из романов о Граале) можно было бы отдать Беранже, с ролью Голо (рогоносца) справился бы Жюль Буа, а Мелисанду прекрасно бы сыграла Эмма Кальве. Метерлинк и Дебюсси, насквозь пропитанные духом герметизма, охватившего умы интеллектуалов в конце XIX века, в полной мере явили миру свой гений, создав этот общепризнанный шедевр символизма, но нуждались ли они для этого в несчастном Соньере?

Однако в основе романов Мориса Леблана «Полая игла» или «Остров тридцати гробов» лежат темы, которые могут заинтриговать читателя, ознакомленного с «мифом об аббате Соньере». В «Полой игле» речь идет о сокровище французского короля, спрятанном где-то в прибрежных отвесных скалах неподалеку от Фекана; чтобы найти его, предстоит отправиться в полное сложностей и опасностей путешествие, — иными словами, пройти инициацию ради достижения цели. Сюжет «Острова тридцати гробов» еще более заманчив: некий авантюрист, возомнивший себя отпрыском королевского рода, стремится завладеть «Божьим камнем», который может дать ему могущество и славу, — это своего рода Грааль и Философский камень, наследие богемских королей. К великому счастью, на пути проходимца оказывается Арсен Люпен, вор-джентльмен, взломщик с великосветскими манерами, но тем не менее истинный француз и благородный человек. Впрочем, все сюжеты многочисленных приключений Арсена Люпена вращаются вокруг одной и той же темы, которая, если хорошенько подумать, есть не что иное, как бесконечно варьирующийся поиск Святого Грааля, одним из вариантов которого оказывается поиск «sangréal», то есть наследника королевского рода. Ни для кого не секрет, что литературные, артистические и эзотерические круги, которые посещал Морис Леблан, в то время были увлечены Вагнером и буквально помешаны на его «Парсифале».

Еще более интригующей может показаться тема, лежащая в основе романа Жюля Верна «Кловис Дардантор». Сквозь облик североафриканской страны, описанной фантастом, проглядывают реалии графства Разе, а имя капитана корабля — Бюгараш — тому лишнее подтверждение. Известно, что Жюль Верн состоял в обществе, которое с той или иной степенью уверенности можно было именовать тайным, и которое было похоже на братство розенкрейцеров и франкмасонов, но неизвестно, мог ли он встречаться с Беранже Соньером в то время, когда тот находился в Париже. Этой информацией не обладают даже сочинители романа об аббате Соньере. Впрочем. Жюлю Верну Беранже Соньер был нужен не меньше, чем Морису Метерлинку или Клоду Дебюсси: писатель уже бывал в Разе, где его успели ввести в курс дела, рассказав некоторые местные легенды, касающиеся утерянного золота.

Итак, аббату Соньеру не нужно было ехать в Париж ради того, чтобы узнать, что в Ренн-ле-Шато и его окрестностях рассказывают удивительные истории о древнем кладе, спрятанном в гроге или в гробнице. Это был секрет Полишинеля. В свою очередь ни Жюль Верн, ни Морис Леблан не нуждались в Беранже Соньере, когда изобретали сюжеты своих романов. В этом стали нуждаться современные авторы «мифа о Соньере», которые ради воплощения своего вымысла перерыли не только недра Ренн-ле-Шато, но и романы Жюля Верна и Мориса Леблана. В конце концов, почему бы не предположить, что аббат Соньер был не вдохновителем Жюля Верна, а, напротив, вдохновленным им? Что если, внимательнейшим образом изучив «Кловиса Дардантора». Соньер отыскал в нем пресловутый ключ, позволивший ему найти если не сокровище, то некую вещь? А для этого ему совершенно незачем было встречаться с аббатом Биелем, Эмилем Оффе, Жюлем Буа, Клодом Дебюсси или знаменитой оперной дивой (с ней даже меньше, чем со всеми другими). В конечном счете никто не мог с уверенностью утверждать, что среди гостей Беранже Соньера видели именно Эмму Кальве: на вилле «Вифания» гостили не только местные врачи и нотариусы, но и их красивые жены. Поэтому можно с уверенностью сказать, что тень Эммы Кальве во всем этом деле — всего лишь туманный фантом, который исчезнет при малейшем дуновении ветерка.

В окружении аббата Соньера есть еще один загадочный персонаж — тот, кого в округе Ренн-ле-Шато называли «Чужестранцем» и принимали за обманщика. Но об обмане не может быть и речи: аббата Соньера действительно навещал Иоганн Стефан Габсбургский, сын Леопольда II, принц Австрии, Богемии. Венгрии и великий герцог Тосканы. Точное тому свидетельство было найдено в документах полицейского управления. Если верить Пьеру Жарнаку, австрийский эрцгерцог попал на заметку местного полицейского органа благодаря отнюдь не служебному рвению доктора Эспезеля из Эсперазы, возненавидевшего аббата с первого же дня его появления в Ренн-ле-Шато. Виной тому, вероятно, была политика: доктор был рьяным республиканцем и антиклерикалом, никогда не упускавшим случая донести на кюре-монархиста, чья странная деятельность не внушала ему доверия. Поскольку появившийся в округе (да еще и в гостях у интегриста Соньера) «Чужеземец» не давал покоя доктору Эспезелю, жандармам пришлось начать дознание. Довольно быстро установив личность незнакомца, полиция, как и следовало в подобных случаях, передала дело в разведывательный отдел. Итак, согласно документам, «Чужестранец» появлялся в Ренн-ле-Шато в 1888, 1889 и 1890 годах, но не более.

Глубокие разногласия между Иоганном Габсбургским и австрийским императором Францем-Иосифом привели к тому, что эрцгерцог отказался от своих титулов и даже от австрийского гражданства. Стал рядовым гражданином по имени Жан Орт (это было название одного из замков принца), экс-эрцгерцог проводил все свое время в путешествиях. В 1890 году он отправился в плавание, чтобы повидать мир, но из него Жан Орт так и не вернулся (что, впрочем, еще не означает, что он погиб). Во время своих странствий он посещал и Ренн-ле-Шато, всякий раз навещая аббата Соньера. Иными словами, в существовании «тени эрцгерцога Австрии» в деле Ренн-ле-Шато можно не сомневаться.

Разумеется, власти вежливо расспросили Жана Орта, в силу каких причин эрцгерцог нанес визит Ренн-ле-Шато: им не давал покоя вопрос, что занесло представителя (пусть даже лишенного прав) одной из прославленных европейских фамилий в такое захолустье. «Он утверждал, что оказался в Куизе по воле случая, после поездки в Италию и Испанию: ошибившись Дорогой, он поднялся в Ренн-ле-Шато, где его принял аббат Соньер. По его словам, он путешествовал инкогнито, в поисках укрытия как для себя, так и для своих приближенных».[79] Ответ всех удовлетворил. Жану Орту было позволено приезжать в департамент Од когда ему вздумается.

Правда, история о «воле случая», который привел эрцгерцога в дом священника аббата Соньера, вызывает в легкое недоумение. С таким же успехом можно утверждать, что графиня Шамбор (кстати, австрийка!) познакомилась со скромным деревенским кюре «случайно» и не менее «случайно» предоставила ему 3000 франков для обновления храма. «Случайностью» такие дела не объясняются: если лишенный прав и гражданства эрцгерцог прибыл в Ренн-ле-Шато, значит, у него были на то веские причины.

Однако подобное предположение еще не дает ответа на вопрос. Таинственная тень «чужестранца Жана Орта» возбуждала любопытство во все времена. В мирные деньки конца XIX века местные жители терялись в догадках по поводу того, что мог делать в их краях столь знатный господин. Во времена Первой мировой войны люди вновь принялись судачить о странных отношениях аббата и австрийского гостя, следовательно, врага. Конечно, с момента странного исчезновения эрцгерцога прошло довольно много времени,[80] но память, которую он оставил о себе, не исчезла. Дружбы с австрийским подданным оказалось достаточно для того, чтобы обвинить Соньера в шпионаже (разумеется, лучше и больше всех в этом хоре обвинителей старался доктор Эспезель). В округе ходили слухи, что башня «Магдала» построена по особому проекту и служит опорой для артиллерийских орудий. Правда, никто не задумывался о том, по кому можно было стрелять из Ренн-ле-Шато… Злые языки утверждали, что Соньер получал огромные денежные суммы (что объясняло его расходы) за то, что был агентом разведки немецкого кайзера и австрийского императора. Но никому и в голову не приходила мысль о том, какие сведения мог доставлять кюре немецкому кайзеру или австрийскому императору из забытого богом угла, где не было ни одного военного объекта! Значит, находился ответ у недоброжелателей. Соньер работал посредником, принимая у себя немецких или австрийских шпионов под видом артистов и художников. Да, видимо, многим в округе не давали покоя роскошные пиры на вилле «Вифания»!

Итак, тень Жана Орта породила в «деле Соньера» обвинения в шпионаже. К тому же нужно принять во внимание то, что своими таинственными путешествиями Беранже заинтриговал многих и тем самым дал повод к нападкам. Из Куизы, начального пункта путешествия, Соньер отправлялся в Каркасон, а далее в Перпиньян. По сведениям, взятым из надежного источника, в Перпиньяне находился банк «Вдова Ориоль и ее сыновья», куда вкладывал деньги аббат, однако ничто не мешает предположить, что его визиты в банк были предлогом для дальнейших действий или путешествий. Действительно, Перпиньян был крупным транспортным узлом, откуда священник мог отправиться куда ему вздумается. Из документов, опубликованных архивистом Рене Декадейа, известно, что Соньер навещал богатые влиятельные семьи, живущие в районе Нарбона и Безье; целью поездок были просьбы о вспомоществовании. В этих путешествиях нет ничего тайного или таинственного, хотя, по некоторым свидетельствам, два раза ему приходилось бывать в Лондоне.[81] Но если сегодня обвинения в шпионаже вызывают улыбку, то во время Первой мировой войны они дали повод к упорным толкам и слухам, что, конечно, привело к опале священника, который, помимо всего этого, судился со своим епископом. Поведение и образ жизни Соньера, необъяснимый для всех и каждого, легко мог быть использован против него, особенно в период войны.[82]

Но все же, зачем «чужеземец Жан Орт» посещал Ренн-ле-Шато? Скорее всего, в силу неких причин делового (но не дружеского и тем более не военного) характера. Визиты экс-эрцгерцога приходятся на те годы, когда Соньер занимается реставрацией храма — и находит в нем некие ценные вещи. Без сомнения. Жан Орт просто-напросто был покупателем; аббат интересовал его лишь с той точки зрения, что у него можно было приобрести драгоценные предметы, найденные в церкви. Но тогда нужно предположить, что это были предметы, так или иначе связанные с Австрией. Конечно, о природе сокровищ нам ничего не известно. Возможно, это были драгоценности: ходил слух, что аббат нашел в храме чью-то корону. Была ли это корона королей Франции — или имперская корона, когда-то принадлежавшая Габсбургам? Почему бы и нет? Сокровище, найденное кюре Ренн-ле-Шато, было спрятано в церкви аббатом Бигу перед его эмиграцией в Испанию. Следовательно, это могли быть какие-либо ценности, принадлежавшие семейству д’Отпулей, о которых известно то, что они поддерживали отношения с Австрией. Если, конечно, в храме были найдены ценности: вполне возможно, что в тайнике могли находиться важные документы, необходимые австрийскому семейству. Отсутствие точных данных порождает неистовые домыслы, вплоть до того, что в тайнике хранилась драгоценная чаша, чуть ли не Святой Грааль! Истина в том, что никто никогда не видел находки Соньера, а сам он остерегался говорить о ней кому-либо, за исключением, конечно, тех, кому он мог ее продать. Одним из таких людей стал Жан Орт, чьи действия положили начало обогащению аббата Соньера.

Без сомнения, тень эрцгерцога в этом деле весьма ощутима…

В ходе реставрации храма Беранже Соньер сделал некое открытие. Возможно, это была случайность, хотя многое указывает на то, что Соньер давно знал о том, что же он ищет. Впрочем, это неважно. Если это были предметы, спрятанные аббатом Бигу во время Революции, аббат Соньер имел полное право извлечь их из тайника. Другой вопрос, имел ли он право продавать их ради личной выгоды. В оправдание священника можно заметить, что его деньги шли на постройку храма и зданий, которые предназначались не только для его личного пользования, но и для устройства дома для священников, вышедших на пенсию (что, разумеется, произошло бы и с ним самим). Когда епископ обвинит его в растрате, в защиту Соньер выдвинет именно эти человеколюбивые намерения и замыслы. Тем не менее, монсеньор не станет закрывать глаза на значительное расхождение между суммами, истраченными аббатом, и его скромными доходами.

Гораздо более серьезным проступком, на наш взгляд, является осквернение могил, произведенное аббатом на приходском кладбище. Это бесспорный факт, подтвержденный петициями, посылаемыми префекту департамента Од: Беранже Соньер проводит ночи, переворачивая кладбище верх дном и оскверняя могилы, не говоря уже о том, что он зачем-то стирает надписи на могильной плите маркизы д'Отпуль. Это не легенда или сплетни недоброжелателей: это действительность, что, разумеется, вызывает вопрос не только о морально-этической стороне такого поступка (надо признать, что моральные критерии Соньера были довольно эластичными), но и о причинах, побудивших священнослужителя действовать таким странным образом. Без сомнения. Соньер знал, что он ищет, и хотел найти это любой ценой.

Точка зрения, разделяемая сегодня многими из тех, кто пытается объективно решить этот вопрос, заключается в том, что аббат нашел во внутренних покоях храма гробницы древних сеньоров Ренна: плоды своих находок он продал, что и послужило его внезапному обогащению. Некоторые из найденных им драгоценностей священник подарил нескольким людям, в частности Мари Денарно, однако то, что он нашел на кладбище, аббат продать не осмелился.

Тем не менее, все не так просто, как кажется на первый взгляд. То упорство, которое Соньер употребил на то, чтобы раскопать могилу маркизы д'Отпуль и стереть надписи, невольно притягивает к себе внимание. Вряд ли такое поведение служителя культа можно считать нормальным и не выходящим за рамки разумного. Поэтому стоит задуматься о том, чем оно могло быть вызвано — точнее, что могла значить для Соньера эта гробница, которая, на наш взгляд, является ключом к разгадке «тайны Ренн-ле-Шато».

У д’Отпулей, бывших сеньоров Ренна, хранились все древние документы, касавшиеся края Разе, поскольку представители этого знатного рода являлись наследниками других семейств, с которыми они состояли в родстве. Поверенным семейства д'Отпулей был аббат Бигу, который, по мнению многих, утаил некие предметы или документы в храме Ренн-ле-Шато. Соответственно, в руках его последователя, аббата Соньера, оказался «клад д'Отпулей», сокровища или документы (кому как больше нравится), которые Соньер мог бы продать, обменять или даже оставить себе в целях совершения какой-либо тайной сделки, которая упрочила бы его положение. Поэтому осквернение могилы Мари де Негри д’Абль, маркизы д’Отпуль, может иметь гораздо большее значение, чем то предполагают. Во всяком случае, оно связано с даром графини Шамбор. Это очевидный и наиважнейший факт в этом деле — удивительно, что его обходят стороной или молчанием.

В самом деле, «значительный денежный дар, преподнесенный священнику из деревни, затерянной в высокогорье Од, вызывает сильное удивление», замечает Жак Ривьер, выдвинувший три объяснения такого поступка. Во-первых, 3000 франков могли быть отданы в ответ на просьбу Соньера, обратившегося к вдове «Генриха V» в тяжелый момент, то есть в 1885 году, когда монархисты потеряли большинство голосов на выборах. Во-вторых, это могло быть проявлением благодарности графини Шамбор, своеобразной наг радой за легитимистские взгляды Соньера, не раз открыто заявлявшего о своих монархистских убеждениях. В обоих этих случаях посредником мог выступать Альфред Соньер, у которого, как известно, были большие связи в аристократических кругах. Но третье объяснение заставляет приостановиться.

Известно, что графиня Шамбор, будучи австрийкой, не питала особо нежных чувств к французской нации, считая ее легкомысленной и отличающейся непостоянством в отношении великих ценностей прошлого. Но графиня «никогда не забывала о том, что приход Ренна является древним фьефом д’Отпулей. Это семейство она хорошо знала: дело в том, что в 1834 году Д’Отпуль-Фелин служил сборщиком налогов у ее супруга, молодого короля Генриха V. Маркиз Арман д’Отпуль отказался от какого бы то ни было вознаграждения за эту работу и не раз оказывал герцогу Бордо знаки внимания и уважения. Он проследовал за ним через всю Германию».[83]

Итак, вот недостающее звено в цепи рассуждений по поводу д’Отпулей. Какую тайну мог доверить претенденту на трон Франции Арман д’Отпуль? Не то ли, что в Ренн-ле-Шато спрятана некая вещь, необходимая легитимной французской монархии? Пожалуй, такая гипотеза объясняет «дар в 3000 франков» гораздо лучше, чем предположение о неожиданном великодушии австрийской графини, проявленном к представителю нации, которую она с трудом выносила. Не затем ли графиня снабдила священника столь щедрым подарком, чтобы эти деньги дали ему возможность найти «некую вещь»? В таком случае, осквернение могилы маркизы д’Отпуль можно считать «побочным эффектом» той миссии, которую доверила кюре Ренн-ле-Шато королевская семья. Этим же обстоятельством, кстати, можно объяснить и визит в Ренн-ле-Шато экс-эрцгерцога Жана Орта, заключавшего с Соньером некие сделки.

Подобная гипотеза соблазнительна. Это логичное объяснение, позволяющее понять странные поступки убежденного легитимиста Беранже Соньера, не углубляясь в дебри легенд о «завещании Бланки Кастильской», которое якобы нашел аббат. И все же можно спросить себя, не являлось ли «сокровище д’Отпулей» важными документами, касающимися происхождения и легитимности французской монархии. Поскольку известно, что Бланка Кастильская, приложившая все свои силы к тому, чтобы лишить Транкавеля его владений, сделала все возможное для того, чтобы во главе графства оказались люди, в которых она была полостью уверена. Что не помешало ей, как это ни странно, проявлять великодушие к бывшему владельцу графства, незаконно лишенному своих прав. Вне всякого сомнения, графство Разе хранит свою тайну, но для того чтобы убедиться в этом, вовсе не нужно изобретать ложные генеалогические документы, касающиеся первой ветви Меровингов. Секрет графства Разе, несомненно, относится к государственной тайне.

Итак, осквернение кладбища Ренн-ле-Шато — или же дело государственной важности, о котором приказано хранить молчание?

Монсеньор Бийар, будучи епископом Каркасонским, никогда не требовал у аббата Соньера каких-либо отчетов о его расходах и доходах. Эту заботу взял на себя преемник Бийара, монсеньор Босежур: образ жизни кюре из довольно бедного прихода, с трудом насчитывавшего 200 жителей, показался ему чересчур вольготным. Сначала новый епископ присматривался к такому положению дел, после чего предложил аббату принять повышение по службе, дабы тот оставил Ренн-ле-Шато. Скорее всего, это отстранение от прежнего прихода было вызвано желанием епископа избежать неприятностей: он не хотел, чтобы его подчиненный был скомпрометирован какими-то темными финансовыми сделками, поскольку скандал вокруг этого дела мог легко отразиться на всем духовенстве диоцеза.

Причины такого беспокойства более чем понятны. С 1905 года Франция более не жила по законам Конкордата — на смену им пришел закон об отделении Церкви от государства, внесенный министерством Комба. Священники, будь то кюре приходов или простые викарии, более не являлись служащими и не получали зарплаты от государства. Чтобы выжить в таких условиях, приходилось выкручиваться: обращаться с призывами к верующим, которые, согласно логике системы, отныне становились клиентами духовенства. Иными словами, духовенству приходится переходить на рельсы рыночной экономики, поскольку никто из клиентов Церкви не обязан покупать мессы, их нельзя заставить креститься, жениться или хоронить кого-либо при помощи священника. Отныне Церковь становится предприятием, которого лишили прав, взамен оставив небольшую льготу: о нормальном состоянии храмов и домов священников должны заботиться органы местного управления, по-видимому, муниципалитеты (исторические памятники взяты под охрану самим государством, хранителем национального имущества).

Итак, забота о достойной оплате труда священника легла на плечи верующих, которым пришлось платить за каждую мессу и каждую службу. Что и говорить, наступило время экономического либерализма, в котором витал дух свободного предпринимательства… Однако, до вступления в силу закона Комба, священники, получавшие жалованье, могли также получать дары. Впрочем, это было необходимой мерой, поскольку ремонт и обновление святилищ стоили очень дорого, и муниципалитеты приходилось долго упрашивать, прежде чем заставить их оплатить расходы по реставрации храмов. Таким образом, вплоть до 1905 года священники всегда взывали к милосердию верующих. После 1905 года этот призыв стал жизненно необходимым. В результате сложившегося положения на свет появилось церковное предписание, основные пункты которого навсегда остались в силе.

Итак, для тех или иных церковных служб (то есть крестин, свадеб и похорон) установлены расценки: поначалу размер оплаты оговаривался отдельно в каждом диоцезе, но затем, во избежание злоупотреблений, в пределах всего государства был установлен единый тариф. Мессы, заказанные прихожанами по той или иной причине, как и любой труд, должны быть оплачены: служитель культа приобретает статус работника, подобно простому рабочему или служащему. Но при этом всякий раз, когда священники получают вознаграждение за мессы, они обязаны доложить об этом своему церковному начальству. Действительно, в одних приходах мессы заказывают крайне редко, в то время как на долю других выпадает неисчислимое количество заказов, как, например, в местах паломничества. Итак, во имя справедливости и равенства (Церковь не осталась безучастной к идеям республиканцев…) нужно сделать так, чтобы каждый священник получал определенную денежную сумму, которая позволила бы ему вести нормальный образ жизни. Поэтому епископство, имея на руках всю информацию о запросах на мессы, распределяет заказы между бедными приходами, помогая таким образом как своему диоцезу, так и другим, еще более нуждающимся епархиям. Речь не идет о каком-либо «денежном обороте месс» — это справедливое распределение между священниками запросов на мессы, которые заказаны и уже оплачены прихожанами. Благодаря такой системе каждый священник, работающий или на пенсии, может быть уверен в завтрашнем дне: в его распоряжении имеется обязательный прожиточный минимум — одна (а то и больше) каждодневная месса, за которую он получает гонорар. Вряд ли подобное распределение может вызвать у кого-либо нарекания: это надежный, прекрасно отлаженный механизм, исключающий возможность злоупотребления или мошенничества. При этом никто не отнимает у священников права получать дары от прихожан и использовать их как для личного пользования, так и для религиозной благотворительности, то есть для того, чтобы помогать обездоленным или же оплачивать расходы, возникающие в ходе служебной деятельности. Такой закон работает безотказно; конечно, без злоупотреблений не обойтись, но на этот случай существует церковное право, рассматривающее подобные отклонения от нормы как особый вид правонарушений.

Эти правила действуют и сегодня.[84] На мой взгляд, некоторым антиклерикалам стоило бы ознакомиться с ними, прежде чем обвинять священников в «роскоши».[85] Отдельные исключения (порой скандальные) лишь подтверждают общее правило: в большинстве своем французское духовенство живет скромно, не уклоняясь от выполнения священнического долга даже тогда, когда условия, в которых они работают, становятся непереносимыми.[86]

Этот экскурс в историю Церкви необходим для того, чтобы разобраться в вопросе о том «денежном обороте», в котором обвиняли аббата Соньера. По некоторым сведениям (правда, непроверенным), впоследствии епископ Каркасонский признался, что подобное обвинение было лишь предлогом: аббат Соньер не собирался покидать Ренн-ле-Шато, поэтому монсеньор Босежур возбудил против него дело, в 1909 году усадившее непокорного кюре на скамью подсудимых.

Проблема, признаться, сложна. «Изучение графика прибыли дало возможность выдвинуть два предположения: аббат умышленно удвоил доходы, приносимые церковной кружкой для пожертвований, а также увеличил суммы вознаграждений, полученных от семьи Ренна.[87] Этот фальшивый отчет на самом деле был призван утаить незаконную прибыль от месс, поступавшую в его распоряжение с 1896 года…[88] Соньер не раз утверждал, что гонорары за мессы не имеют никакого отношения к источнику его богатства. В 1911 году он признался, что действительно довольно часто ходатайствовал о заказах на мессы,[89] но при этом оговорился, что полученные гонорары он распределял между некоторыми священниками; он называл их поименно,[90] однако к 1910 году одни из них уже скончались, а другие были неизвестны церковному начальству».[91] Действительно, факт подлога налицо, но стоит ли называть его «незаконным получением прибыли от месс»? И что, собственно, значит эта «незаконная прибыль от месс»?

На мой взгляд, речь идет вовсе не о законном или незаконном обороте денег, полученных за мессы: действия Соньера как нельзя лучше подходят под определение «обработка клиентов». Целью его частых путешествий было настойчивое ходатайство о заказах на мессы (если не сказать более грубо — «попрошайничество»). К каким аргументам он прибегал, чтобы добиться своего? Без сомнения, он утверждал об особом культе, о поклонении в Ренн-ле-Шато святой Марии Магдалине, покровительнице его прихода. Вдобавок к этому Беранже отправлял множество писем, в которых содержались одни и те же просьбы; ответы на его призывы позволили ему, к слову сказать, собрать коллекцию марок различных стран. Аббата упрекали в том, что он затеял махинации с мессами примерно в 1905 году, но это не так: его «работа с клиентами» началась гораздо раньше, чуть ли не в первые годы жизни в Ренн-ле-Шато, и действенную помощь в этом деле ему оказывал Альфред Соньер. «Нам ничего не известно о том, существовало ли между братьями соглашение насчет „обработки клиентов“, но, как бы то ни было, „обработка“ была эффективной. Каждый из братьев великолепно справлялся со своей ролью. Соньер не щадил своих сил, отправляя огромное количество писем различным религиозным конгрегациям и богатым милосердным людям. У тех, кто был беден, кюре выпрашивал старые марки и открытки. У богатых и влиятельных особ он просил помощи ради „спасения старого храма“ и постройки „дома, в котором могли бы жить на пенсии престарелые священники“. Аббат нечасто прибегал к объявлениям, он предпочитал действовать самостоятельно, находя клиентуру и атакуя ее нескончаемыми письмами, что приводило к успеху».[92]

Причиной обвинения, выдвинутого епископством против Соньера, стало опасение, что кюре Ренн-ле-Шато кладет в карман вознаграждения за мессы, но при этом не выполняет своего священнического долга. Действительно, если бы он честно отслужил все мессы, за которые получил гонорары, ему бы пришлось трудиться день и ночь не покладая рук. Но, как известно, Соньер распределял мессы между знакомыми священниками, порой даже не имевшими отношения к его родному диоцезу. Далее, вполне возможно, что благодетели Соньера нередко платили больше, чем того стоила месса. Иными словами, обвинение в «обороте прибылей за мессы» не имело никаких оснований, и все же в 1910 году оно прозвучало: по наущению епископа Босежура, во что бы то ни стало желавшего подчинить себе Соньера, прокурор церковного суда выдвинул против аббата три иска. Первый: незаконная нажива на гонорарах от месс, начатая в 1896 году. Второй: осуществление за счет этих средств реставрационных работ в церкви и возведение на деньги от месс гражданских построек в Ренн-ле-Шато. Третий: неповиновение своему непосредственному начальству, монсеньору Босежуру, который запретил ему производить подобные действия.

В самом деле, бухгалтерские книги свидетельствуют, что за год аббат Соньер получал от 1500 до 2500 франков золотом, что никак не могло объяснить его сногсшибательные расходы на те или иные нужды, в том числе и постройки. Тем не менее сложно было представить, что источником такого богатства могли стать церковные гонорары, поэтому епископство отказалось от обвинения в незаконных действиях с мессами. Однако на редкость слабая защита обвиняемого и отказ предъявить истинный источник доходов лишь усугубили положение Соньера, поэтому церковный суд дал согласие на отстранение священника от прихода Ренн-ле-Шато. Надо сказать, отстранение это было проделано окольным путем: священника приговорили к мере наказания «suspens a divinis», против которой он подал апелляцию в Рим. Возможно, такая двусмысленная мера послужила причиной столь же двусмысленной ситуации, в которой оказался аббат. Беранже Соньер, несмотря ни на что, остается в Ренн-ле-Шато, занимая все тот же дом священника. Согласно «suspens a divinis», ему запрещено служить мессы в общественных местах — но никто не отнял у него права читать мессы в собственной часовне на вилле «Вифания», причем на его проповеди собирается чуть ли не все население Ренн-ле-Шато, не оставившее в беде своего любимого кюре.[93]

Что думал по этому поводу сам Беранже Соньер? Сложно сказать. Очевидно, он почти не чувствовал себя виновным в тех тратах, которые он производил: в конце концов, по его же собственному признанию, вилла «Вифания» и башня «Магдала» предназначались для общественных нужд, позднее они бы стали приютом для ушедших в отставку священников. Действительно, даже если Соньер жил на широкую ногу (что впоследствии было преувеличено слухами и толками), он никогда не упускал из виду то, что ему нужно выполнить некую миссию: пусть она будет таинственной и непонятной, но зато она принесет пользу другим людям.

Итак, тень «незаконной наживы на мессах» тает на глазах…

Наш рассказ подошел к делу, о котором не говорят. Очевидно, потому, что оно играет незначительную роль в «романе о Соньере», хотя, на мой взгляд, его следует считать одним из ключевых эпизодов этой истории. Кюре Кустоссы был хорошо знаком с Соньером, оба они принадлежали к одному и тому же округу декана.[94] Конечно, узнать о том, был ли аббат Жели исповедником Соньера, уже невозможно, однако нельзя отрицать того, что Соньер часто навещал коллегу, а аббат Жели в свою очередь был в курсе всех «дел» своего собрата. Поэтому, говоря о «деле Соньера», невозможно пройти мимо настоящего уголовного дела об убийстве аббата Жели, даже если оно и по сей день остается нераскрытым.

Прежде всего нужно напомнить факты. 1 ноября 1897 года аббат Жан Антуан Морис Жели, кюре Кустоссы, был обнаружен убитым на кухне своего дома. Убийца так и не был найден; более того, никто так и не смог определить мотивы убийства. Однако рядом с телом убитого, который не курил и не выносил запаха табака, был найден блок сигаретной бумаги с листочком, на котором карандашом было написано «Viva Angelina». Что ж, прекрасное начало для романа ужасов.

Подробности разыгравшейся трагедии можно восстановить следующим образом: вечером к аббату Жели, который был очень подозрительным, жил затворником и тщательно запирал все двери на ключ, кто-то приходил. Поскольку входная дверь не была открыта ключом, можно предположить, что аббат лично принял запоздалого посетителя — следовательно, кюре был с ним знаком. Нет никакого сомнения в том, что этим посетителем был именно убийца. Но кто? Никто в деревне не смог сказать жандармам что-либо определенное. Итак, преступление, совершенное знакомым аббата.

Поводом для убийства не могло быть воровство: сбережения аббата Жели остались в целости и сохранности. Если бы преступником был племянник покойного, то он не упустил бы возможности украсть их, потому что он всегда нуждался в деньгах и досаждал дяде просьбами о помощи. К тому же, как потом выяснилось, в ночь преступления племянник находился в другом месте. Итак, это не было убийство ради наживы.

Другая важная деталь, отмеченная в полицейском рапорте: «Труп был обнаружен в центре кухни лежащим на спине со сложенными на груди руками, как при погребении». Это означает, что убийца не был простым злоумышленником: после своего черного деяния он позаботился о том, чтобы его жертва имела достойный (можно даже сказать церковный) вид, словно преступник хотел тем самым засвидетельствовать свое почтение тому, кого он уважал, но кого ему пришлось убить. Странно…

Итак, это было не ограбление. Разве что… Из того же полицейского отчета следует, что убийца, который прекрасно ориентировался в доме священника, поднялся на второй этаж, в комнату аббата. Там, приняв все меры предосторожности, чтобы не оставить после себя ни единого следа, «он взломал замок дорожной сумки, в которой хранились различные бумаги и документы, принадлежавшие священнику». К тому же, как выяснилось, «убийца вскрыл сумку лишь потому, что он искал в ней какую-то вещь, но не деньги или ценности». Разумеется, нет ничего, что могло бы позволить нам предположить, что же искал убийца, но нужно признать очевидное: хладнокровие, с каким было совершено это преступление, и уверенное спокойствие, которое сохранял убийца во время своих поисков, свидетельствуют о том, что эта вещь имела для него огромное значение. И наконец, что может означать «Viva Angelina» на листочке сигаретной бумаги, кому адресовано это послание? Вот те части головоломки, которую еще никому не удалось собрать воедино. Без сомнения, убийство аббата Жели отбрасывает зловещую тень на «дело Ренн-ле-Шато» в целом и на жизнь аббата Соньера в частности.

Вопросы по этому делу напрашиваются сами собой, что вполне понятно. Непонятно другое: в силу каких причин безупречный аббат Жели, посвятивший свою скромную жизнь добрым делам, был «исключен из игры»? «Не был ли кюре Кустоссы хранителем некоего секрета или документов, за которые он поплатился жизнью? Кому была выгодна его смерть? Расследование показало, что убийца знал дом аббата так же хорошо, как и его владельца. Убийство, скорее всего, было преднамеренным, но причиной его стал не грабеж с целью наживы, а изъятие неких документов. Что это были за документы? Вместе с тем преступник оказал почтение убитому, расположив его тело так, как укладывают покойного при погребении в христианскую гробницу…»[95]

Можно сколь угодно долго развивать и приукрашивать этот сюжет, но факт остается фактом. Кустосса находится всего в двух километрах по прямой линии от Ренн-ле-Шато, в котором в это время живет и действует аббат Соньер. И действует, надо сказать, довольно странным для священника образом: ищет и находит некие тайники в храме, оскверняет могилы на приходском кладбище и принимает у себя таинственных гостей из других регионов страны. Вспомним послание, оставленное убийцей на листке сигаретной бумаги: «Viva Angelina» — разве это нельзя назвать паролем? Но кому он принадлежит? Неужели тень таинственного общества, стоящая за спиной аббата Соньера, коснулась и несчастного аббата Жели? «Тайна осталась тайной, — пишет Жак Ривьер, но тут же коварно добавляет: — Можно лишь констатировать, что после этого события образ жизни аббата Соньера меняется: отныне он посвящает свое время исключительно гражданским постройкам, вкладывая в них значительные денежные суммы».[96]

Итак, можно предположить одно из двух. Аббат Жели был хранителем некоего секрета (поэтому дорожную сумку священника столь усердно обыскали), а неизвестный хотел им завладеть (что ему удалось). Оставленное послание должно было предупредить, что неподчинение таинственному братству, чья грозная тень витает над Разе, карается смертью. Послание получено — и аббат Соньер прекращает свои странные «кладбищенские изыскания», с головой погрузившись в иные заботы: он возводит здания, которые впоследствии пойдут на благотворительные цели. Или же все было иначе: убийца аббата Жели хотел извлечь некие материалы, которых ему не хватало, то есть ту недостающую часть секрета, обладание которой позволило бы ему завершить миссию. В таком случае убийцей мог быть сам аббат Соньер. Не опорочит ли это ничем не подкрепленное утверждение доброго имени покойного? Говоря откровенно, в «деле аббата Соньера» звучали обвинения и похуже, поэтому такое предположение имеет право на огласку. В неоднозначном поведении Соньера нет ничего, что позволило бы нам отмести в сторону столь чудовищную догадку. Оно лишь усугубляет положение священника: из растратчика (почему бы не просто жулика?), пренебрегающего своими должностными обязанностями, незаконно торгующего украденными предметами и не брезгующего симонией, аббат Соньер превращается в убийцу, способного пойти на все ради миссии, которую ему доверили. И, что прискорбнее всего, от этого обвинения аббата невозможно избавить.

К тому же косвенной уликой в «деле аббата Жели» станет странное вмешательство в дела деревенского кюре еще одного персонажа: некоего господина Жаме, который долгое время будет шантажировать Соньера. Сегодня это установленный факт: учителю Жаме, который был и секретарем мэрии, кюре Ренн-ле-Шато отдавал деньги и драгоценности, чтобы оплатить тем самым его молчание. Но о чем аббат просил его молчать? О раскопках, которые он проводил в церкви? Об осквернении могил, учиненном им на кладбище? Или о какой-либо иной вещи? Несмотря на то, что господин Жаме оставил о себе недобрую память (в деревне его считали настолько мерзким типом, что его потомки даже сменили имя), этот случай может легко отбросить мрачную тень на выразительный образ аббата, эдакого славного и крепкого малого, при всей своей силе не способного обидеть и мухи.[97] Нет ничего более ошибочного, чем видимость. Действительно, почему учитель Жаме «терроризировал» аббата и собирал с него этот оброк? Пусть тот, кто сомневается, бросит обвинение первым…

Никто не может снять с Соньера обвинение в убийстве своего коллеги, аббата Жели, которое он совершил в силу неизвестных, но как-то связанных с «сокровищем Ренна» причин. Однако в то же самое время еще никому не удавалось обвинить его в столь мерзком поступке. Как бы то ни было, дело аббата Жели имеет решающее значение в «деле аббата Соньера».

Согласно распространенному мнению, в нашей истории главную роль играет не один, а два неразрывно связанных человека, чей союз способен растрогать читателей до глубины души: в их воображении Беранже Соньер неотделим от Мари Денарно. Вы только подумайте: аббат завещал ей все, чем он владел! Должно быть. Беранже страстно любил свою кроткую Мари… А она! Какая безграничная преданность! Какая стойкая верность его памяти и твердый отказ разглашать тайны человека, которому она посвятила всю свою жизнь! Должно быть, кроткая Мари страстно любила своего Беранже…

Порою кажется, что тень Мари Денарно заслоняет тень самого аббата. Впрочем, он сам приложил к этому усилия, вплоть до фотографий на почтовых открытках, которые запечатлели его в компании верной «служанки» на фоне виллы «Вифания». Однако читатели, жаждущие увидеть в паре «Денарно-Соньер» еще один извод легенды о Тристане и Изольде, будут жестоко разочарованы: отношения между Мари и Беранже не строились по законам прекрасной и вечной любви, не знающей преград и предательств. У аббата Соньера, как известно, была «горячая кровь». Видимо, это было у него в крови: его брата Альфреда, священника и сверх того члена почтенного ордена иезуитов, обвиняли в не меньшей «горячности», проявленной им в отношении слабого пола. К тому же жалобы Беранже Соньера о том, что ему нередко приходилось расплачиваться за грехи своего брата, вызывают закономерный вопрос: почему Соньер не расплачивался за собственные прегрешения с Мари Денарно? Быть может, потому, что их и не было? В конечном счете, у нас нет ни одного доказательства того, что между кюре Ренн-ле-Шато и его служанкой была любовная связь. Никто не может твердо утверждать, что Мари была любовницей аббата или, если предпочтительнее, что Беранже сожительствовал с собственной служанкой.

Нужно признать, что степень вероятности этого факта велика. Деревенский кюре, принявший на службу молоденькую (и симпатичную, по утверждениям односельчан) девицу, тем самым дает повод к предположениям такого рода. Служанка двадцати четырех лет от роду в доме священника — об этом, разумеется, охотно будут судачить.[98] Но, с другой стороны, Ренн-ле-Шато — это Окситания, где очень любят истории о кюре, спящих со своими служанками. Окситанский народный фольклор изобилует сказками такого рода, порой даже непристойными (точнее сказать, бесцеремонными).[99] Как говорят в Окситании, кюре — тот же человек, а потому он волен поступать так, как поступают все люди. В любовных связях аббатов и служанок не видят ничего дурного. Главное, чтобы кюре не был чересчур строг к таким же, как он, «ошибающимся» мужчинам и женщинам, которые приходят к нему на исповедь. Почему бы, в конце концов, не договориться? В Ренн-ле-Шато мало кого волновало, что приходской кюре сожительствует с прислугой: более того, когда Соньер окажется на скамье подсудимых, во время церковного процесса его ни разу не упрекнут в том, что он живет с Мари Денарно: на подобный проступок епископство, похоже, закрывает глаза. Даже если кто-либо и подозревает Соньера в «преступной связи» со служанкой, то он тем более не собирается поведать об этом прокурору церковного суда: если Соньер живет во грехе, это его дело — главное, чтобы дело это не дошло до скандала.[100] Но Беранже Соньер избегал огласки в этой области, в отличие от своего злополучного брата-иезуита.

Рассказ о бедной девушке Мари Денарно, поступившей в услужение аббату Соньеру (по собственному желанию или по приказу аббата Буде) и влюбившейся в этого «великого человека» с первого взгляда, может взволновать сердце любого читателя. Эта история прекрасна, трогательна — и полностью вымышлена. Все началось с того, что новичок кюре, прибыв в Ренн-ле-Шато, поселился у доброй прихожанки и жил у нее до тех пор, пока не были завершены первые работы в доме священника. Новое жилище Соньера было еще далеко от совершенства, поэтому в 1892 году аббат попросил перебраться в Ренн-ле-Шато своих старых знакомых, семью Денарно, которая помогла ему успешно завершить работы по обустройству дома.

Денарно были родом из Эсперазы. В семье было четыре человека: отец, мать, сын и дочь Мари. Отец и сын Денарно были умелыми ремесленниками. Когда семья перебралась в Ренн-ле-Шато. Мари, родившейся в 1868 году в Эсперазе, исполнилось двадцать четыре года, и она стала помогать матери «приглядывать» за домом священника. О семействе Денарно будут отзываться как о «гостеприемной» семье — поскольку Денарно поселились у священника, оплачивая проживание в его доме работами по его починке и обустройству. Впоследствии отец и сын уйдут работать на завод в Эсперазу, мать последует за ними, а Мари останется у Соньера. Увы, рассказанная подобным образом, романтичная история теряет весь свой былой шарм. Тем не менее вполне возможно, что связь Мари и Беранже возникла еще тогда, когда в доме священника проживало все семейство Денарно (правда, тому нет ни единого доказательства). В оправдательных документах, которые Соньер представил на процессе, он позаботился упомянуть о вознаграждениях за мессы, которые, как он утверждал, поступили к нему от Мари Денарно и ее матери.

Так или иначе. Мари Денарно осталась с ним до конца его жизни, будучи его доверенным лицом. Девушка, восхищавшаяся аббатом, была готова умереть ради него, если он того потребует. Ее преданность к Беранже вызывает удивление и уважение: даже после смерти аббата она не выдала ни одного секрета, доверенного ей Соньером.[101] До последних дней своей жизни она берегла эту тайну, порой лишь оговариваясь, что жители Ренн-ле-Шато ходят по золоту, даже не подозревая об этом. Но можно ли доверять этим словам? Сама Мари Денарно умерла в бедности, лишенная средств. Чтобы выжить, она отдала свое поместье в пожизненную ренту и до глубокой старости жила в семье нового владельца, которого она, впрочем, сделала своим законным наследником.

Великодушная служанка, беззаветно преданная кюре, всю свою жизнь остававшаяся в его тени, навсегда сохранившая память о нем, — и законная владелица всего, что аббат приобрел или построил. Любопытный персонаж — и не менее любопытная ситуация, которая складывается в том случае, если предположить, что Мари никогда не была любовницей кюре! Но и без этого допущения история Мари Денарно и Беранже Соньера не перестает будоражить воображение и порождать на свет самые причудливые фантазии. Мало кто из сочинителей романа об аббате Соньере отказывает себе в удовольствии написать о прекрасной и вечной любви, которая, в конце концов, была всего лишь глубоким взаимопониманием уважавших и, без сомнения, любивших друг друга двух людей.

Тень Мари Денарно у могилы аббата Соньера — что может быть более волнующим и трогательным во всей этой истории?..

Сколько теней! Одни из них мутные и нечеткие, другие же бледные и зыбкие настолько, что исчезают при малейшем волнении ветра. Но среди этого сонма теней есть и такие, которым не страшны ни ветра, ни бури — они по-прежнему остаются непроницаемыми и неуловимыми. Аббат Беранже Соньер — кто же он на самом деле? Попробуй разберись… Без сомнения, это был обычный, не плохой и не хороший, человек. Это был священник, убежденный в своей миссии, но живший в нелегкое для священнослужителей время, когда политические убеждения нелегко было примирить с религиозными. Мания величия? Вне всякого сомнения, но амбициозные устремления священника были все же направлены на благое дело: он хотел оставить после себя что-либо напоминающее о том, что он прожил жизнь, творя добро. Но из этого вовсе не следует, что аббат был розенкрейцером или франкмасоном, в чем его не раз подозревали те, кто оказывался во власти фантазий, навеянных странным оформлением его церкви. Был ли он «управляем» кем-либо? Нет, это не его роль: Беранже Соньер был не из тех, из кого можно веревки вить. Но тогда почему вокруг этого персонажа сгустилась тайна? Почему его дело наделало столько шума, особенно через сорок лет после его смерти? Почему из неприметного деревенского кюре сотворили легендарного героя?

Потому что в силу обстоятельств аббат Соньер невольно стал воплощением мифа. А миф не может обойтись без Богоявления, которое поражает всех тех, кто безнадежно ищет истину.

Глава III ПРОЯВЛЯЯ ОСМОТРИТЕЛЬНОСТЬ

В январе 1956 года в серьезном издании «La Dépêche du Midi» появились три статьи о Ренн-ле-Шато с фотографиями виллы «Вифания», башни «Магдала» и, конечно же, церкви. Заголовок одной из статей не колеблясь, можно назвать программным: «Удар заступа по опоре алтаря открыл аббату Соньеру путь к сокровищам Бланки Кастильской».

Дело пошло… Думаю, не стоит уточнять, что в последующие недели и месяцы появлялись и другие публикации: о таинственном деле аббата-миллионера писали как местные печатные органы, так и государственные периодические издания. Нескончаемые публикации об аббате и его сокровище Ренн-ле-Шато сделали все, чтобы привлечь внимание к затерянному уголку департамента Од, мирно дремавшему на плато под всеми ветрами, где никому и в голову бы не приходило искать какие-то сокровища или проводить свой отпуск. Что, к слову сказать, напрасно: в этих краях, отдаленных от промышленного или какого-либо другого загрязнения, царит прекрасный для здоровья климат.

Любопытно, что при жизни Соньера ни один журналист не счел нужным написать хотя бы одну колонку об открытиях кюре или о его удивительных проектах и постройках. Не менее любопытно то, что после смерти аббата в 1917 году никто (кроме Мари Денарно и ее односельчан, хранивших о нем трогательные воспоминания) даже не вспомнит о таком живописном персонаже, как кюре, нашедший сокровища. Понадобилось тридцать девять лет для того, чтобы о Соньере вновь заговорили и начали писать. Причины такой временной отсрочки вызывают недоумение, но еще больше удивляет то, что после сорокалетнего забвения «дело Соньера» неожиданно вышло на первые полосы газет и, покинув край Разе, обошло чуть ли не всю Европу, чему способствовали журналистские репортажи, документальные фильмы, телепередачи и книги, выпускаемые огромными тиражами.

«Странно… Вы сказали „странно“? Как это странно…»

Знаменитая реплика прекрасно подходит к «делу Соньера» — а это действительно настоящее дело, точкой отсчета которого можно считать январь 1956 года, тридцать девятый год от кончины Соньера или третий год от кончины Мари Денарно. Разумеется, каждый истолковывает факты в зависимости от своего склада характера. Кто-то попался на удочку и хватил через край. Кто-то смотрит на вещи скептически и не скрывает своего к ним отношения, рискуя подчас попасть под удары рьяных защитников тайны. Кто-то, оставаясь к этому делу равнодушным, довольствуется тем, что ведет подсчет ударов. И наконец, среди всех этих лиц есть те, кто, занимаясь «делом Соньера», упорно держатся в тени.

Впрочем, эти «таинственные следователи» скрываются в тени уже с давних пор. Чтобы выйти из нее, им потребовался 1956 год — но чем вызвано их ожидание? При этом вряд ли можно сказать, что они раскрыли это темное дело, поскольку туман тайны, окутавший деревушку Ренн-ле-Шато, не развеялся и после всего того, что было сказано и написано о ней в 1956 году. Скорее, напротив, — еще больше сгустился.

Дело в том, что, помимо статей в прессе, так или иначе варьирующих «удар заступа, открывший путь к сокровищам», в 1956 году появились еще две публикации, которые, возможно, широкая публика оставила без внимания, но которые, тем не менее, сыграли огромную роль в этом деле. Во-первых, это странная «Книга Конституций», опубликованная в Женеве никому не известным издательством «Commanderies de Genève». Во-вторых, это исследование Анри Лобино (который, как потом окажется, и не существовал вовсе), неожиданным образом появившееся в книгохранилище Национальной библиотеки Парижа и заключающее в себе родословные Меровингов, рискующие перевернуть все наши знания о ходе истории. Ко всему этому. 1956 год стал свидетелем еще одного немаловажного для нашего дела события: префектура департамента Верхняя Савойя зарегистрировала общество, расположенное в Аннемассе и по сути своей напоминавшее организацию «Закон 1901 года». Общество называлось Приорат Сиона, а организаторами его были Пьер Боном, Пьер Дефаго, Жан Дельваль — и Пьер Плантар, чье имя, в отличие от трех первых, было хорошо известно тем, кто «работал» в области эзотерики и невероятных историй.

Последнее событие напрямую связано с упомянутыми нами публикациями. Дело в том, что в «Книге Конституций» содержатся сведения о Приорате Сиона. Согласно ей. Орден Сиона был основан в 1909 году в Иерусалиме самим Готфридом Бульонским, а его первоначальным центром было аббатство Нотр-Дам на горе Сион. Вал информации, обрушивающийся на читателя со страниц «Книги Конституций», невероятно сложен для восприятия, но все же из него удается вычленить сведения о том, что Ордену Сиона передало факел другое (по всей видимости, гностическое) общество, приказавшее долго жить, и что впоследствии этот орден стал тайным обществом под управлением тамплиеров. Но во время «рубки жизорского вяза»[102] Орден Сиона порвал со своими знаменитыми протеже: с этого момента началась его долгая, но невидимая для глаз непосвященных жизнь: Орден Сиона тайно вершил судьбы мира, будучи во главе определенного числа обществ-пособников или обществ, полностью зависящих от него. В книге дан список его великих магистров, среди которых такие известные имена, как Никола Фламель, Леонардо да Винчи, Исаак Ньютон, Шарль Нодье. Виктор Гюго. Клод Дебюсси и Жан Кокто. Орден Сиона «открылся миру» лишь в 1956 году, заявив о себе официально, как и следовало сделать в соответствии с законами Французской республики. Согласно документам, отныне он должен был действовать под именем Приорат Сиона, его штаб-квартира должна была располагаться в Аннемассе, а управлять им должен был некто Пьер Плантар де Сен-Клер, объявивший всем и каждому, что он является последним представителем рода Меровингов.

В «Книге Конституций» говорилось, что наиглавнейшей задачей Ордена Сиона было охранять наследников меровингского рода, чья кровь струилась еще в жилах Готфрида Бульонского. Их миссия будет выполнена лишь тогда, когда на французском престоле окажется истинный потомок меровингской династии, который прогонит не только республиканцев и бонапартистов, но и Капетингов, Бурбонов и Орлеанцев, — их ждет жалкая участь, какая и должна ожидать захватчиков чужого престола. «Неужели Приорат Сиона вооружит Фронду против Людовика XIV? Неужели Приорат Сиона вдохновит Никола Пуссена на создание „Аркадских пастухов“ и доверит ему опасный секрет, о котором тот проинформирует Никола Фуке? Неужели именно Приорат Сиона поддержит усилия „Общества Святой Евхаристии“?» Такими вопросами задается Жан Робен, который, как кажется, не очень-то верит в возможность утвердительного ответа.[103] Тем не менее, появление всей этой информации именно тогда, когда начинается шумиха вокруг «дела Ренн-ле-Шато», более чем подозрительно.

То же самое можно сказать и о драгоценных документах Анри Лобино, помещенных в Национальную библиотеку. Ознакомление с материалами такого рода может привести к повторному прочтению истории Меровингов; более того, именно эти документы впервые упоминают о роли графства Разе в меровингские времена. Согласно им, последний представитель законной ветви Меровингов укрылся в Разе, доказательством чему служат генеалогические сведения, представленные на страницах исследования Лобино. К сожалению, слишком быстро выяснилось, что эти родословные не более чем подтасовка фактов. Автор (или авторы) этого розыгрыша довольствовались тем, что взяли уже существующие генеалогические древа и слегка видоизменили их, где-то прибавив имя, а где-то убавив. Вероятно, такое понятие, как элементарная честность, предмету «история» незнакомо.[104]«Генеалогические списки Лобино» были приманкой, изготовленной для любителей сенсаций, а также для тех, кто всегда готов переписать историю на свой лад. «Документы» псевдо-Лобино, множество раз изобличенные во лжи, не стоят внимания…

Думаю, не имеет смысла более уделять время всем этим фальсификациям, которые интересны лишь персонам, предоставившим их публике. Довольно разговоров о призрачном Приорате Сиона, об этом «таинственном братстве», которое всякий раз всплывает в «деле аббата Соньера». Но все же стоит заметить, что «Книга Конституций», «документы Лобино» и «официальное» рождение Приората Сиона являются частями одного и того же плана, целью которого было извлечение прибыли из «дела Ренн-ле-Шато» и удивительных авантюр аббата Соньера. Движущей силой этого «заговора» были три человека. Один из них — Ноэль Корбю, наследник Мари Денарно и владелец имения Соньера. Двое других — истинные аристократы, граф Пьер Плантар де Сен-Клер, прослывший герметистом, и маркиз Филипп де Шеризе, писатель и артист, известный в свое время по роли Грегуара в «Амедее» Ролана Дубийара, показанном по французскому каналу «Культура». После того как Ноэль Корбю погиб в автокатастрофе, «заговорщики» нашли союзника в лице талантливого писателя Жерара де Седа, в 1967 году опубликовавшего большую серию «Золото Ренна». Так «дело аббата Соньера» (вероятно, кое-где подправленное для широкой публики) облетело весь мир.

Обратимся, однако, к недавнему прошлому — в нем можно отыскать первые шаги этой умелой махинации, достигшей небывалого успеха.

В конце Второй мировой войны для одинокой Мари Денарно, живущей памятью об аббате Соньере, настали тяжелые времена. Не покидающая Ренн-ле-Шато постаревшая Мари уже с трудом ходит и не отдает себе отчета в том, что происходит во внешнем мире. Вероятно, поэтому во время Освобождения, когда нужно было обменять банковские билеты старого образца (множество из них было фальшивками, сфабрикованными немцами во время оккупации), жители Ренн-ле-Шато с изумлением наблюдали странную картину: «мадмуазель Мари», как ее уважительно называли, сжигает кучу билетов вместо того, чтобы обменять их. Чего она опасалась? Быть может, того, что ей будут задавать нескромные вопросы насчет этих денег? Так или иначе, расправившись с устаревшими банкнотами. Мари Денарно оказывается в еще большей нужде, чем была.

И вот тогда на сцене появляется Ноэль Корбю. Это промышленник, который основал несколько небольших предприятий и, помимо этого, даже написал детективный роман. Его поведение во время оккупации вызвало нарекания, вследствие чего ему пришлось испытать определенные затруднения. Ноэль Корбю хорошо знал Разе, поскольку часто бывал в нем. Он слышал истории об аббате Соньере и просил рассказывать все, что люди могли знать об этом деле. История деревенского кюре его живо интересовала, возможно, он даже хотел написать новый детективный роман… Но, как кажется, гораздо большей притягательностью в этом случае обладали не писательские лавры, а спрятанные сокровища, мысль о которых прочно засела в голове предпринимателя-авантюриста.

В 1944 году Ноэль Корбю, его жена и двое детей перебрались в Бюгараш, решив покинуть район Перпиньяна, где о промышленнике еще жила недобрая память, связанная с его делами во времена черного рынка. На новом месте Ноэль Корбю нашел друзей, один из которых, деревенский учитель, вероятно, первым рассказал ему о Соньере. В 1945 году семейство Корбю посетило Ренн-ле-Шато — тогда они и познакомились с Мари Денарно, поведавшей им историю о «бедном господине кюре». Впоследствии Корбю не раз возвращался в Ренн-ле-Шато: старая служанка и семейство промышленника испытывали друг к другу искреннюю симпатию. Одинокая жизнь стареющей и немощной Мари Денарно внушала жалость, поэтому с чистым сердцем (но не без тайного умысла) Корбю предложил Денарно сделку: он покупает недвижимое имущество Мари, а взамен на это семья Корбю берет на себя заботу о старой даме. Сделка состоялась 22 июля 1946 года в присутствии нотариуса: так Ноэль Корбю и его супруга стали законными владельцами недвижимости Мари Денарно, лишив, таким образом, наследства ее родственников.

Оставив Мари Денарно жить в новоприобретенном ими владении. Корбю отправились в Марокко. Дела там шли неважно, поэтому вскоре семейство вернулось во Францию — куда же еще, как не в Ренн-ле-Шато? Но как поправить бизнес, сильно пошатнувшийся из-за авантюр в Марокко? Умный и упорный делец умел извлекать выгоду из всего, что его окружало. Возможно, в 1950 году, когда он вновь очутился во Франции, в его голове уже созрела мысль об эксплуатировании «честного имени Соньера». Мари Денарно, доверявшая лишь ему и его жене, пообещала Ноэлю Корбю, что когда-нибудь она обязательно откроет ему «секрет», доверенный ей «бедным месье кюре». Корбю терпеливо ждал, честно выполняя условия сделки: впрочем, вся его семья действительно была искренне привязана к старой служанке, и она отвечала им тем же. Но в 1953 году Мари Денарно умерла в возрасте восьмидесяти пяти лет, так и не передав «секрета» своему наследнику. Она была погребена на маленьком кладбище рядом с могилой того, кому она посвятила свои молодые годы и в конечном счете всю свою жизнь.

Так Ноэль Корбю стал законным владельцем всего недвижимого имущества, которое принадлежало Беранже Соньеру и Мари Денарно. Острый деловой ум подсказал промышленнику устроить в «Вифании» отель-ресторан. Работы по переделке здания не мешали ему заниматься поисками каких-либо документов, способных пролить свет на знаменитый «секрет» Беранже Соньера, — он искал их везде, где только можно. «Из проекта по преобразованию „Вифании“ в ресторан, а затем в отель-ресторан Корбю извлек двойную выгоду: доходы от предприятия и возможность получить от клиентов какие-либо новые сведения о бывшем кюре Ренна, способные указать, в каком направлении следует вести поиски. Этим и занимался Корбю в последние месяцы 1953 года».[105] Однако посетители ресторана не знали об этом деле ничего такого, чего не мог бы знать и сам владелец заведения, и, поскольку новые сведения не поступали, хозяину ничего не оставалось, как восполнять этот пробел собственными усилиями. Но даже если Ноэль Корбю не мог найти «секрет», то он, по крайней мере, получал выгоду от туристов, обожающих тайны подобного рода.

А они, надо сказать, не упускают возможности посетить этот край. Неподалеку от Ренн-ле-Шато находится Монсегюр: уже тогда его катарский замок, забравшийся на вершину «пога», принимал в своих стенах не только соотечественников, но и иностранных гостей, привлеченных историями о знаменитом сокровище катаров, которым вполне мог быть святой Грааль. Почему бы не завлечь в Ренн-ле-Шато тех, кто держит путь из Монсегюра? Любители легенд о сокровищах катаров и святом Граале — потенциальные клиенты этой загадочной деревушки! Для привлечения их внимания нужно лишь немного умелой рекламы: слухов и перешептывания о странных делах в деревеньке Ренн-ле-Шато, где нищий кюре когда-то нашел несметные сокровища, спрятанные в храме. Распространять эту историю следует именно так, «по секрету всему свету», ибо ничто не притягивает человека лучше, чем некое «тайное знание». Но, помимо правильной подачи материала, необходимо его правильное оформление, образцом которого служит модель, уже использованная в Монсегюре: вымысел, основанный на исторических фактах. «Дело Соньера» не получило бы ни огласки, ни желаемого внимания публики, если бы не воспользовалось умело подогнанными фактами из истории местного края.

Ноэль Корбю позаботился и об этом. Умелый делец, несомненно, обладал талантом рассказчика: доказательством тому служит его детективный роман, опубликованный в 1943 году. Записав на магнитофон небольшой рассказ об истории Ренн-ле-Шато, хозяин «Башни» (именно так назвал Корбю свой ресторан) сделал его звуковым фоном своего заведения. Эта история скрашивала досуг посетителей, но была направлена на то, чтобы заставить их воображение работать, следствием чего стал бы повторный визит в Ренн-ле-Шато уже в компании друзей, охочих до такого рода тайн и загадок.

Резюме было искусно составлено. Начиная свой рассказ, Корбю вскользь упоминает о том, что «судебный процесс, в который втянула аббата Соньера Церковь, не позволял священнику заниматься своими постройками». Умелый ход: священник, порвавший с Церковью, — колоритный персонаж, особенно в краях, где прошлое неразрывно связано с рассказами о всевозможных еретиках. Однако по окончании церковного процесса опальный (но свободный!) священник «вновь начал разрабатывать проекты, которые он собирался осуществить за свой счет. В них входила постройка дороги из Куизы в Ренн-ле-Шато (аббат хотел купить автомобиль), проведение водопровода в деревне, возведение кладбищенской часовни, крепостных стен вокруг Ренн-ле-Шато и башни пятьдесят метров высотой с винтовой лестницей, которая вела бы к библиотеке. Помимо этого, аббат намеревался достроить уже существующую башню, прибавив к ней еще один этаж, и разбить зимний сад».

Умением Ноэля Корбю создать интригующую фабулу можно лишь восхищаться. Прежде всего, чтобы привлечь внимание слушателя, он рассказывает об «альтруисте Соньере» (каким он и был на самом деле) и его грандиозных проектах. Но как скромный деревенский священник мог осуществить такие работы за свой счет? Ведь их стоимость достигала порядка «восьми миллионов, а по нашим временам более двух миллиардов франков! В разгар войны, 5 января 1917 года, аббат составляет сногсшибательные сметы и подписывает заказ на проведение всех работ». Очевидно, аббат Соньер нашел неслыханное сокровище или, по крайней мере, знал, где оно спрятано. Священник мог бы даже не стараться претворить свои проекты в жизнь: одни его замыслы и безостановочные работы, которые вдобавок велись при таинственных обстоятельствах, говорят воображению гораздо больше, чем их осуществление. «Однако 12 дней спустя кюре заболел, а 22 января ушел из жизни». Такова судьба, каждому отмерен свой срок. Но в этом тоже кроется тайна: что если кто-то «помог» аббату уйти из жизни? Не стоит ли за его смертью чья-либо темная тень? Таков финал истории в изложении Корбю.

Но раз уж речь идет о тайне, то необходимо приподнять ее завесу. Если Беранже Соньер мог позволить себе осуществить такие проекты за свой счет, значит, он знал, где находится «древнее сокровище Капетингов, спрятанное в XIII веке». Итак, на сцене появляется сокровище. Пока что оно не имеет отношения к вестготам. К нему не приплетено имя Меровингов — Пьер Плантар де Сен-Клер еще не побывал в этих краях. Можно было бы, конечно, приписать сокровище Ренн-ле-Шато катарам, но это значило бы составить конкуренцию Монсегюру. Нет, честный делец Ноэль Корбю неспособен на такое вероломство: зачем отнимать хлеб насущный у доброго соседа, когда в собственном арсенале есть запас восхитительных местных легенд? «Откуда взялось это золото? Ответ на этот вопрос был найден в архивах Каркасона. Во время крестовых походов Людовика Святого его мать Бланка Кастильская, регентша французского королевства, сочла Париж слишком ненадежным местом для королевских сокровищ: то было время бунтов против королевской власти, в которых участвовали как бароны, так и простолюдины». Ноэль Корбю, без сомнения, неплохой предприниматель, но никудышный историк. Действительно, Бланка Кастильская, вдова Людовика VIII, испытывала затруднения, но не из-за парижских простолюдинов и баронов, а из-за восстаний, возглавляемых знатными людьми королевства: это были Тибо Шампанский, Пьер Муклерк и, конечно, Раймонд VII Тулузский с Транкавелем в арьергарде. Все это действительно происходило в разгар крестового похода, но направлен он был против альбигойцев.[106]

В конечном счете, речь идет о XIII веке. В кратком историческом опусе Корбю Бланка Кастильская «перевезла принадлежавшее ей (sic) сокровище из Парижа в Ренн (ле-Шато, разумеется). Покончив с этим делом, она приняла участие в подавлении бунта, вслед за чем последовала ее смерть. Возвратившись из крестового похода. Людовик Святой встал во главе новой экспедиции, но из нее он уже не вернулся, встретив смерть в Тунисе. Его сыну Филиппу Смелому было известно о том, что сокровище хранится в Разе, иначе бы он не проявлял столь сильного интереса к Редэ… Но впоследствии знание было утеряно: в силу того, что сокровище Франции исчезло. Филиппу Красивому приходилось делать фальшивые деньги. Поэтому мы вправе предположить, что он ничего не знал о тайнике». Итак, сокровище было утеряно потому, что прабабушка Филиппа Красивого хорошо его припрятала, причем настолько хорошо, что несчастному правнуку пришлось прибегать ко всяческим уловкам, чтобы раздобыть хоть немного денег? Да… И это притом, что документы о сокровище Бланки Кастильской все это время спокойно хранились в архиве Каркасона? Нет, довольно. Даже если бы такие документы существовали на самом деле, Филипп Красивый непременно получил бы их в свое пользование… и уничтожил бы их, как только завладел сокровищем.

Впрочем, это мало смущает Ноэля Корбю, продолжающего серьезно утверждать: «Согласно архивам, в которых хранился список драгоценностей Бланки Кастильской, сокровище составляло восемнадцать с половиной миллионов слитков золота, то есть приблизительно 180 тонн, не считая драгоценностей и предметов религиозного культа». Упоминание о драгоценностях играет важную роль, поскольку достоверно известно, что Соньер обнаружил в церкви тайник, наполненный драгоценными предметами, — что как нельзя лучше связывает фантастическую историю о Бланке Кастильской с более скромным, но зато не столь давним рассказом о Беранже Соньере. Общая сумма сокровищ, согласно Ноэлю Корбю, составляет четыре миллиарда франков по курсу 1954 года. Понятно, что от такой суммы у многих начинает кружиться голова…

Но в то время как Ноэль Корбю старался привлечь своими сказками клиентов в Ренн-ле-Шато, неподалеку от него, в окрестностях Ренн-ле-Бен, бродил другой персонаж. Он скупал в округе небольшие участки земли, интересовался термальными источниками (особенно Ванной Магдалины и Ванной Королевы), изучал возвышенности, окружающие долину, без устали задавал вопросы и, как кажется, был сильно заинтересован двумя могилами сеньора Флери на кладбище Ренн-ле-Бен. Его звали Пьер Плантар. В Ренн-ле-Бен этот «герметист» называл себя археологом. Его часто видели в компании молодого маркиза де Шеризе, который, поссорившись с семьей из-за своих профессиональных устремлений, стал актером и исполнял роли в небольших постановках. О нем знали лишь то, что его настольной книгой был «Истинный кельтский язык и кромлех Ренн-ле-Бен» аббата Буде, собрата и современника аббата Соньера.

Нам неизвестно, встречался ли Пьер Плантар с Ноэлем Корбю. Вполне возможно, что, поднявшись на плато в Ренн-ле-Шато, наш «археолог» побывал в ресторане «Башня», где он имел удовольствие прослушать историю Ноэля Корбю, записанную на пленке. Так или иначе, вряд ли кто-то станет отрицать, что эти два человека были скроены на один лад. Им было бы легко понять друг друга. Даже если им и не привелось встретиться, этот досадный пробел восполнили те истории, которые они распространяли вокруг себя: впоследствии на свет появится необыкновенный симбиоз идей, занимавших когда-то умы Ноэля Корбю и Пьера Плантара.

Но это в будущем. А в том прошлом, к которому мы обратились за разъяснениями. Ноэль Корбю, управляя своим рестораном, не прекращал своих поисков, ибо искренне верил и в существование сокровищ Бланки Кастильской, и в то, что ключ к сокровищам хранился у Соньера. Прошло время — и устные методы распространения информации, использованные им, принесли свои плоды: в Ренн-ле-Шато стали появляться туристы. Правда, их манера поведения несколько отличалась от туристической: все они предпочитали бродить в окрестностях Ренн-ле-Шато, не попадаясь на глаза местному населению. Наконец слух о сокровищах Бланки Кастильской достиг ушей нескольких журналистов, нуждающихся в броском газетном материале, — так на свет появилась статья в январском номере «La Dépêche du Midi» за 1956 год. Это было началом работы сложного механизма, отключить который оказалось невозможно.

Ноэль Корбю не остановился на достигнутом. В 1956 году он получил у местных властей надлежащее разрешение на раскопки, что позволило ему и нескольким подручным прозондировать почву под храмом Ренн-ле-Шато. Они нашли несколько костей и человеческий череп «с зарубкой на макушке», напоминающей ритуальное ранение, которое можно видеть на черепах из захоронений меровингских и каролингских времен. Такое ранение, согласно некоторым германским верованиям, было призвано, помешать покойному перевоплотиться. Но можно вспомнить и о том, что в античности и в «варварские» времена пробитый череп помещали неподалеку от тайника с сокровищами.[107] Не указывал ли найденный под храмом череп на близость сокровищ? У Ноэля Корбю по этому поводу не было никакого сомнения, поэтому он продолжил раскопки, на этот раз, избрав полем для деятельности кладбище. Поиски не принесли желаемого результата. Но в распоряжении Корбю были некоторые сведения, без сомнения, найденные в старых бумагах Соньера, поэтому он продолжил исследования в парке, окружающем башню «Магдала» и виллу «Вифания». Что ж, эта попытка увенчалась успехом.

«Работы были сосредоточены в квадрате со сторонами приблизительно 4 метра. Земля в этом месте была рыхлой: очевидно, это был насыпной грунт. На глубине 1,5 метра наши рабочие нашли череп и несколько костей. Поскольку подобные находки не редки для земли Ренна, рабочие не обратили на них никакого внимания и продолжили раскопки. Каково же было их удивление часом позже, когда они увидели, как собаки господина Корбю, обнюхивая эти мрачные останки, облизывают их, переворачивая лапой. Удивленные работники внимательно осмотрели останки: на обнаруженном черепе еще сохранились остатки кожи, волос и даже усов. В яме, где был найден этот „клад“, нашлись полуистлевшие лохмотья одежды из сукна и шерстяной ткани, там же были и другие кости… Пыл кладоискателей поубавился: оставив все в беспорядке, они спешно покинули это место».[108] Конечно, Ноэль Корбю предупредил об этой страшной находке жандармерию. При осмотре места полицией были найдены останки трех молодых людей в возрасте 25–35 лет; следствие установило, что их одежда была сшита из военного сукна, а смерть наступила не в столь давние времена. Также в ходе расследования было выяснено, что во время Второй мировой войны на вилле «Вифания» укрывались испанские партизаны. Однако следователям так и не удалось установить, кто были эти жертвы и кто решил свести с ними счеты. Тела вновь предали земле (на этот раз кладбищенской), и дело было закрыто.

Но оно добавило в историю пикантности: когда еще в Ренн-ле-Шато было столько тайн? «Ренн становится знаменитым. Никогда еще он не принимал столь много посетителей. Приезжих с огромным удовольствием посвящали в подробности всех работ, находя в их лице благодарных слушателей. В любом деле подобного рода не обойтись без какой-нибудь „похоронной“ истории».[109] Но среди приезжающих есть и те, кто не забыл о знаменитых сокровищах, а потому они навещают не только Ренн, но и архивы Лиму и Каркасона. Есть и Ноэль Корбю, пишущий книгу о Ренн-ле-Шато, которая никогда не будет издана, а ее рукопись бесследно исчезнет. И наконец, есть неуправляемые толпы кладоискателей (что и следовало ожидать), которые с восхитительным упорством раскапывают все, что попадается им на глаза. Вся эта «шахтерская» деятельность, порой перемежающаяся с взрывными работами при участии динамита, будет вестись столь активно, что в 1965 году муниципалитет запретит в округе любые раскопки.

Конечно, «запатентованные», снабженные разрешениями кладоискатели не прекратили своих работ, которые, впрочем, не принесли никакого результата. В 1962 году в «деле Ренн-ле-Шато» решил разобраться сам Робер Шарру, в то время ведущий знаменитой передачи «Поиски сокровищ». Вот что он сказал по этому поводу в беседе с Жаном-Люком Шомеем: «Мы, члены клуба и я сам, множество раз приезжали в Ренн-ле-Шато с нашими металлоискателями. В ходе работ нам удалось уловить излучение в двух могилах, одной из которых была гробница Беранже Соньера. Мы не хотели осквернять ее,[110] хотя в ней, без сомнения, можно было что-то найти. То, что там, возможно, находилось, не было свинцом, довольно часто становящимся причиной излучения. Другая могила оказалась еще более интересной.[111]

Мы предприняли раскопки, заранее предупредив об этом, потому что местное население пристально наблюдало за нами. Мы провели их в месте X, следуя указаниям Корбю, но не нашли там того, что искали…[112] Ноэль Корбю был прекрасным человеком, но сегодня я склонен думать, что он направил нас в ложном направлении, точнее, по дополнительному, но вовсе не по основному следу… Он был лучше ознакомлен с историей аббата Соньера и его знаменитого сокровища, ибо посвятил им всю жизнь. Если бы он захотел сотрудничать с нами, если бы захотел воспользоваться нашими приборами, то, думаю, наши совместные усилия привели бы к положительному результату.[113] Вероятно, самому Корбю удалось что-то найти: часть того, что Мари Денарно, служанка и любовница Соньера, припрятала в надежном месте. Но вряд ли тайник был один. Кюре, человек хитрый, не стал бы прятать все сбережения в одной кубышке. Я уверен, что Корбю наткнулся на часть его богатств.[114] Ренн-ле-Шато, на мой взгляд, это очень серьезное дело…»[115]

Сколько безрезультатных попыток! Но кого это волнует? История аббата Соньера, облетевшая всю Францию, воодушевляет толпы. Средства массовой информации, окрыленные успехом сенсации, подливают масла в огонь: за «дело аббата Соньера» берется телевидение, намеренное снять несколько эпизодов из жизни «кюре-миллионера». Итак, в один прекрасный день в Ренн-ле-Шато появилась съемочная группа. Это был памятный период в истории затерянной деревушки! «Никакое другое событие не могло так взволновать славных людей Ренна, как съемки фильма, в котором были задействованы чуть ли не все жители деревни. Главную роль исполнял Ноэль Корбю, облаченный в костюм священника начала XX века.[116] Та серьезность, с какой он подошел к своей задаче, та вкрадчивость и мягкость, какой он наделил своего героя, та благосклонность, которую излучал его персонаж, давали понять, что Ноэль Корбю примерял эту роль еще до того, как ему предоставили возможность сыграть ее. Он был Соньером, но Соньером, так сказать, в „пастельных тонах“: утонченный, красноречивый священник, лишенный того крепкого вида, лихости и слегка вульгарного веселого нрава, каким обладал настоящий Соньер. Никто не мог лучше воспроизвести манеру разговора и жесты, которыми наделила аббата легенда. Зрители увидели, как Соньер искал сокровища, как радовался, найдя их, как превратился в мецената, отдающего деньги тем, кто в этом нуждался… Был даже снят эпизод с деревенским колодцем: жители Ренн-ле-Шато всякий раз мучаются, вытягивая из него тяжелые ведра, — но вот они уже благодарят священника за проведенный им водопровод! Картина полная — не хватает только одного: самого сокровища!»[117]

Действительно… Не хватает. Но не потому, что его наконец-то нашли. Увы, увлеченный поисками Ноэль Корбю, позабывший из-за них о своих ресторанных делах, остался ни с чем. Мадам Корбю, на плечи которой, помимо кухни, легла ответственность за управление делами заведения, начала понемногу уставать. Наконец, Ноэль Корбю, понимая, что овчинка выделки все же не стоит, нашел более плодотворное занятие. Он открыл мастерскую по изготовлению вееров и абажуров, но ее уничтожил пожар. Мастерская просуществовала лишь до 1965 года, после чего Корбю решил перебраться в Фанже, расположенный на древней дороге из Каркасона в Мирпуа. Закрыв ресторан «Башня» и продав имение Соньера господину Анри Бутьону, Ноэль Корбю покинул Ренн-ле-Шато. Итак, перевернута еще одна страница истории Ренн-ле-Шато, но то, что написал на ней Ноэль Корбю, не исчезнет. Впоследствии дела этого изобретательного человека придут в упадок, а в 1968 году Ноэль Корбю погибнет в автокатастрофе. Ренн-ле-Шато, дело его жизни, так и не принесшее какого-либо результата, будет окончательно заброшено. Но, к сожалению, найдутся те, кто решат его продолжить.

В 1967 году в книжных магазинах появилась книга Жерара де Седа «Золото Ренна» с подзаголовком «Необычная жизнь Беранже Соньера, кюре Ренн-ле-Шато».[118] Это был триумф «дела Ренн-ле-Шато». На сей раз об аббате Соньере, неприметном священнике из неприметной деревни в Разе, узнает вся Европа. Однако теперь на первый план выходят не сокровища, а та странная роль, которую играл священник во всей этой истории. Если бы Соньеру довелось ознакомиться с этой книгой, он, вероятно, был бы немало изумлен, узнав, какое значение в ней приобрели некоторые факты из его реальной жизни.

Замысел «Золота Ренна» и прост и сложен. Аббат Соньер, кюре крохотного прихода, открыл секрет, который до сего момента ревностно оберегали от глаз и ушей посторонних: секрет о существовании законного наследника меровингского короля Дагоберта II (ставшего vox populi «святым» Дагобертом), убитого Каролингами (в то время это была череда Пипинов). Когда-то этот король, желая захватить Аквитанию, спрятал в Ренн-ле-Шато огромное сокровище. Цели своей он так и не достиг, но завещал своим потомкам завершить начатое им дело. Как аббату удалось открыть этот секрет? Загадка. Однако за его неразглашение аббату было позволено черпать средства из королевской сокровищницы. Тот, кто уведомил Соньера об этом решении (этот таинственный мистический «кто-то»), остался неизвестным, но все же можно понять, что речь идет о представителе, уполномоченном Приоратом Сиона, древнейшего ордена, существовавшего в то же время, что и орден тамплиеров, и даже пережившего его.[119] Но вместо того чтобы уважать требования «неизвестных», аббат начал жить на широкую ногу, что заставило «их» сделать аббату предупреждение. Однако Соньер был не из тех, кем можно управлять: он заключил с «ними» соглашение. В конце концов, ему было дозволено оставить знаки, указывающие на месторасположение сокровищ, ориентиры для тех, кто после его смерти смог бы пользоваться ими, чтобы вернуть на трон законного монарха. Вскоре аббат умер, так и не осуществив своего замысла: создания новой религии, духовным лидером которой был бы он сам.

Безусловно, у Жерара де Седа был талант. Но на чем он обосновал свою теорию? Источники, которыми они пользовался, не поддаются проверке, а документы, любезно представленные им широкой публике, оказались фальшивками. Эти документы, то есть фотографии камней и манускриптов, изобрел, конечно, не Жерар де Сед, но те, кто подкинул их ему. Так. Писатель получил в свое распоряжение «манускрипты аббата Соньера», волшебным образом доставленные из Англии, где они, как оказалось, мирно дремали в одной из банковских ячеек, в то время как их копии были переданы различным персонам, в том числе и нынешнему владельцу виллы «Вифания».

Действительно, практически все свидетельства сходятся в одном: в полой опоре, поддерживающей древний алтарь, Беранже Соньер обнаружил некие манускрипты. Но этих документов нет ни в одной публичной библиотеке, ни в одном архиве или хранилище. Если бы они существовали, очень хотелось бы взглянуть на них… Далее, некоторые утверждают, что с манускриптов были сделаны копии. Вполне возможно, но все же, прежде чем принять это утверждение на веру, стоит хорошенько расспросить на этот счет маркиза Филиппа де Шеризе и его друга Пьера Плантара де Сен-Клера. Тогда, вероятно, читатель узнает нечто новое о природе знаменитых манускриптов, опубликованных в произведении Жерара де Седа. По крайней мере, признание Филиппа де Шеризе многое проясняет. «В 1961 году я был в Ренн-ле-Шато. Узнав, что после смерти аббата в мэрии Ренн-ле-Шато был пожар (в результате которого погибли все архивы), я, воспользовавшись этим случаем, придумал, что мэру Ренн-ле-Шато удалось сбыть с рук копии пергаментов, найденных Соньером. Тогда Франциск Бланш[120] подкинул мне идею изготовить эти копии самому, что я и сделал, закодировав в тексте „манускрипта“ отрывок из Евангелия, который потом сам же и „расшифровал“. Наконец через третьи руки я передал плод своих усилий Жерару де Седу. Случившееся далее превзошло все мои ожидания».[121] Он завершает свое признание, сделанное в ходе беседы с Жаном-Люком Шомеем, следующим образом: «Документы были сфабрикованы мной: в Национальной библиотеке я взял за основу древний текст, написанный унциалом, из произведения Дона Каброля».[122] Филипп де Шеризе, который явно гордится тем, что он был в курсе «истинного секрета» Ренн-ле-Шато,[123] говорит об этой истории обмана так, как она того заслуживает, то есть как о хорошем фарсе. Но кому был нужен этот фарс?

Впрочем, как выяснилось, фальшивые манускрипты — это всего лишь часть розыгрыша. Другие документы, представленные в «Золоте Ренна», вызывают не меньшее сомнение в их подлинности. Речь идет о репродукциях гравированных камней, среди которых может внушать доверие лишь знаменитая стела маркизы д’Отпуль. Все остальные изображения взяты из небольшого труда «Гравированные камни Лангедока», приписанного Эжену Стублейну, эрудиту из Разе, жившему в конце XIX века и любившему подписываться не иначе как «Стублейн Корбьерский». Представляю, какое потрясение испытал бы ученый) узрев свое имя на этом редчайшем издании, хранящемся лишь в Национальной библиотеке, — ведь он никогда не занимался археологическими исследованиями! Эжен Стублейн был страстно увлечен астрономией и всю жизнь изучал лишь «небесные камни», звезды и планеты, не помышляя ни о каких «гравированных камнях Лангедока». Это произведение не что иное, как подделка, снабженная вдобавок воспоминаниями несчастного аббата Куртоли, который знал о «своих» признаниях не больше, чем Эжен Стублейн — о своих открытиях в области археологии.

Фарс становится все более странным. Обратимся за разъяснениями к Рене Декадейа, который провел серьезное расследование этого дела. Очевидно, что имя аббата Куртоли появилось в «деле гравированных камней» (как и в «деле аббата Соньера») лишь потому, что в юности он был знаком с кюре Ренн-ле-Шато. «Но как старого доброго священника заставили подписаться под этими чудовищными бреднями? При каком удивительном стечении обстоятельств?» И Рене Декадейа находит ответ на этот вопрос.

«В последние годы своей жизни аббат принимал лечебные ванны в Ренн-ле-Бен, где на глаза ему то и дело попадался любопытный персонаж, парижанин, которого он уже видел в этих местах в конце пятидесятых годов. В округе Разе у этого парижанина не было ни друзей, ни знакомых, и никто не мог узнать, кто он такой: безликий, скрытный и вкрадчивый человек, не лишенный красноречия. Те, кто пытались познакомиться с ним поближе, говорили, что он неуловим. Он не проходил какого-либо курса лечения, однако появлялся в этих местах постоянно, приезжая в Ренн-ле-Бен даже зимой, — конечно, окружающие могли лишь гадать о причинах столь частых его появлений. Не меньшее недоумение вызывал у них горячий интерес этого человека к местным природным или археологическим достопримечательностям, ведь он, по всей очевидности, не был интеллектуалом. Его странные прогулки заставляли людей теряться в догадках: он исходил округу вдоль и поперек, межуя землю, осведомляясь о ее собственниках и останавливая свой выбор на заброшенных земельных наделах, которые никого не интересовали, или на участках, поросших густыми зарослями… Его бесконечные походы, его вопросы, которые он задавал всем и каждому, не могли оставаться без внимания. Кто-то принимал его за сумасшедшего, кто-то, должно быть, посмеивался над ним, но никто не догадывался, что этот человек тем временем упорно составлял свое досье, в котором обычные события и повседневные мелочи приобрели необычное значение. Обитатели Ренна и помыслить не могли, что их наблюдения, не представляющие интереса, их поспешные оценки или суждения, лишенные основания, он вложил в уста уважаемых людей старшего поколения, чьи силы к тому времени были уже на исходе. Он не опасался приписывать им чужие высказывания, оставшиеся на магнитофонной ленте, на которую, как известно, он записывал любые истории, рассказанные невесть кем. Именно так аббат Куртоли оказался „рассказчиком“ одной из таких экстравагантных историй. Те, кто близко знал священника и работал с ним, со всей категоричностью заявляют, что высказывания Куртоли, помещенные в „Гравированных камнях Лангедока“, не совпадают ни с фактами из биографии аббата, ни с его характером».[124]

Однако это еще не все. Рене Декадейа не счел нужным называть имя человека, которого он так точно описал. Но зато он счел нужным заметить, что сведения из знаменитых «Гравированных камней Лангедока» послужили иллюстративным материалом еще одному произведению. Эта брошюра, размноженная на ротаторе, была помещена (в очередной раз!) в парижскую Национальную библиотеку: ее название — «Генеалогия меровингских королей и происхождение различных французских и иностранных знатных семейств, продолжающих род Меровингов, согласно сведениям аббата Пишона, доктора Эрве и документам аббата Соньера из Ренн-ле-Шато (департамент Од)». Автором этого курьезного труда оказался некий Анри Лобино, проживающий в Женеве на площади Моллар, 22. На поверку оказалось, что в Женеве нет ни площади Моллар, ни, соответственно, дома № 22 по этой площади, а Анри Лобино не известен ни Швейцарии, ни Франции. «Документы Лобино» оказались очередной фальшивкой, но кем и ради чего она была изготовлена?

У Рене Декадейа есть мнение на этот счет: «Исходя из совпадений, можно предположить, что автором „Документов Лобино“ является тот же самый человек, что исследовал окрестности Ренн-ле-Шато и описывал их. Вероятно, мы имеем дело с параноиком: вряд ли человек со здоровой психикой будет вписывать свое имя в родословную короля Дагоберта II».[125] Прежде чем продолжить, хотелось бы процитировать строки, взятые из книги Жерара де Седа «Дворяне сегодня»:[126]«Рекорд „барона Барклая де Латура“ на сегодняшний день побит. Его опередил некий человек, наводнивший Национальную библиотеку брошюрами с генеалогическими списками, подписанными разными именами, в которых он утверждает, что он является потомком Дагоберта II, законным наследником французского престола, в отличие от всех вместе взятых Каролингов, Капетингов, Валуа, Бурбонов и Орлеанов». Догадывался ли Жерар де Сед, что его буквальным образом «облапошил» Пьер Плантар де Сен-Клер, тот самый таинственный человек из Ренн-ле-Бен, о котором столь нелестно отозвался Рене Декадейа’?[127]

Это лишь начало фарса. Далее последуют неожиданные открытия все новых и новых документов, размноженных на ротаторе, которые на поверку окажутся такими же подделками, как и предыдущие. Их неизменно находят в хранилище Национальной библиотеки, которая рискует превратиться в филиал архива Ренн-ле-Шато, если участники игры, действующие в тени, не перестанут наводнять ее своими «игрушками». Одно из таких «произведений» озаглавлено: «Секретные досье Анри Лобино: монсеньору графу Редэ, герцогу Разе, потомку государя Франкского королевства Хлодвига I, светлейшему пылкому отпрыску короля святого Дагоберта II. его преданный слуга преподносит это собрание…» и так далее. Несмотря на то, что эта брошюра была внесена в реестр по всем правилам (то есть на бланке из хранилища был указан адрес и имя «поставщика»), оказалось, что указанный адрес действительно существует, но о «поставщике» никто ничего не знает. Не был ли отправителем этой брошюры наш таинственный незнакомец из Ренн-ле-Бен? Особенно если учесть то, что «пылкий отпрыск» — всего-навсего дословный перевод современного французского «Плантар» («plant-ard»)?

Об этом стоит подумать.

Однако, забивая подделками и фальсификациями книгохранилище Национальной библиотеки, участники этой увлекательной игры совершенно не думали о законных владельцах «игровой площадки», о жителях Ренн-ле-Шато. А они, надо сказать, терпеливо сносили все, что обрушилось на них после всех этих публикаций. И порой жаловались: «Это безумие… Вот уже пятнадцать лет они прибывают отовсюду: из Монпелье. Тулузы, Бордо, Парижа, Нанси. Среди них есть даже иностранцы, особенно часто встречаются немцы. Иногда мы видим их с какими-то приборами в руках или на ремне за спиной: вооружившись картами местности, они проделывают таинственные операции, на которые мы уже здесь насмотрелись. Пока все идет таким образом, у нас нет возражений: мы всегда рады гостям. Но среди них есть настоящие вандалы. Они ничего не уважают. Они копают, роются повсюду, разрушают все на своем пути! Урон, нанесенный ими нашей деревне, значителен. В Ренне счастливы принимать посетителей, даже если они приехали искать знаменитое сокровище. На счет этого, впрочем, можно не беспокоиться: они еще не скоро что-то найдут. Итак, мы рады принять их, но совсем не для того, чтобы видеть, как они портят все вокруг: некоторые ни перед чем не останавливаются, даже по головам пойдут, если понадобится! Знаете, мы уже пресыщены туристами такого рода». Жалобы, подобные этому признанию, опубликованному в газете Тулузы, звучали неоднократно. Ознакомившись с ними, начинаешь понимать, почему в Ренн-ле-Шато больше нет гостиницы!

Если бы «дело Соньера» оказалось вымышленным от первой и до последней строчки, если бы в нем не было хотя бы одного реального факта, тогда бы к этой безумной истории можно было отнестись с подобающим презрением. Но нет… Во всей этой шумихе, поднятой вокруг Ренн-ле-Шато, в этом потоке непрерывной дезинформации есть и достоверные факты. И жители Ренн-ле-Шато прекрасно об этом знают (возможно, поэтому им удается сохранять терпение в тех условиях, которые им создали «туристы», приезжающие с целью разворотить их деревню). Конечно, если «дело аббата Соньера» и принесло кому-то прибыль, то отнюдь не обитателям Ренна. Но тогда кому?

Кому нужна вся эта шумиха? Никогда еще выражение «следует проявлять осмотрительность» не было столь приемлемо, как в этом случае. Кто управляет потоком ложной информации? Кто управляет марионетками в фарсе «Проклятое золото, или Необычная жизнь Беранже Соньера, кюре Ренн-ле-Шато»? Приорат Сиона? Но что это такое?

Не так давно в одном небольшом научно-популярном журнале появилась статья Пьера Байе, одного из поклонников этой организации. В простых, не лишенных юмора словах автор статьи вкратце излагает историю в ответ на заданный читателем вопрос. Суть вопроса заключалась в следующем: во время крестовых походов десять рыцарей-тамплиеров привезли во Францию документы, изъятые из Храма Иерусалимского. Кто были эти рыцари, известны ли их имена? В ответ Пьер Байе пишет:

Эта статья (точнее, небылица) стоила того, чтобы привести ее полностью. В ней нет ничего шокирующего, хотя юмор автора скорее злой, чем дерзкий: думаю, читателю понятно, кого он имеет в виду, говоря о тамплиере Пандаре, и в кого пускает шпильки, завершая статью «списком обязательной литературы».[129] Однако, в отличие от других «серьезных» произведений, эта статья рассматривает «дело Соньера» в его точном контексте. С одной стороны, в деле участвует общество-призрак, этот таинственный Приорат Сиона, а с другой — реально существовавший Жюль Дуанель, архивист департаментов Луаре и Од, франкмасон и глава гностической секты, выдержанной в духе спиритуализма и сатанизма начала XX века.

В жизни Соньера этот человек играл не меньшее значение, чем Дюжарден-Бометц, однако всегда оставался на заднем плане. Напомним, что у Беранже Соньера не было четко сформированного артистического вкуса. Появление в храме Ренн-ле-Шато масонских символов можно объяснить воздействием Дюжардена-Бометца, но отчасти и влиянием Жюля Дуанеля. Дюжарден-Бометц был художником и франкмасоном, в то время как франкмасон и гностик Дуанель считался неплохим специалистом в области символики герметизма.

Жюль Дуанель — воистину странный человек. Был ли он знаком с Соньером в тот момент, когда аббат принялся за работы по улучшению храма? Возможно. Играл ли он какую-либо роль в «деле Соньера»? Возможно и это. Жюль Дуанель был в курсе многих «секретных дел», занимавших умы членов сект и других «философских» обществ. Будучи нотариусом в Орлеане, он занимался монастырем Сен-Самсон (по словам адептов мифического Приората Сиона, именно в этом монастыре обосновался Приорат после того, как был вынужден покинуть Палестину). Неслучайно процитированный нами текст, по сути своей юмористический, ссылается на Жюля Мошефоля (очевидно, «mouche folle», «безумная муха»), называя его «настоятелем монастыря Сен-Самсон в Орлеане». Но что бы ни происходило с Приоратом Сиона в действительности, все это было спрятано под покровом тайны, в чем Дуанель отдавал себе отчет. «Действительно, этот своеобразный архивист из Луаре (в силу этого, вероятно, он был первым, кто узнал об архивах монастыря Сен-Самсон) закончил свою карьеру в Каркасоне, где он познакомился с не менее своеобразным местным эрудитом, аббатом Буде. Итак, злополучный Дуанель (человек, который возродил в 1889 году „Церковный гнозис“ под патриархальным именем Валентин II), казалось, имел все задатки для того, чтобы стать инструментом в руках лидеров подозрительных сект и течений. Действительно, впоследствии отрекшись от „Гнозиса“ перед епископом Орлеанским, он, взяв псевдоним Жан Коцка, написал книгу в духе Лео Таксиля».[130] Но затем он вновь впал в свои гностические заблуждения, публикуя книги, в которых можно было наткнуться на фразы типа: «Граф Сен-Жермен был одним из могущественных демонов, посланцев Сатаны». Это прекрасный показатель того, насколько странной и беспокойной личностью был Жак Дуанель: такой человек мог легко оказаться зависимым от чужой воли.

Осторожность, которую следует проявлять в рассмотрении «дела Ренн-ле-Шато», неизбежно приводит к путанице: кто за кем скрывается, кто кем манипулирует? Но, несмотря на то, верим ли мы или не верим в существование неких «орденов», манипулирование все же существует. Те, кто его осуществляет, предпочитают оставаться в тени или выходить из нее под чужим именем (или даже подрывать изнутри другие сообщества и организации). Вот поэтому на свет появляется Приорат Сиона: это всего лишь средство отвлечения внимания, предназначенное для того, чтобы утаить от широкой публики иные вещи и цели. «Дело аббата Соньера» — тому яркий пример. Поэтому попытаемся вновь отделить вымысел от истины, обратившись к сокращенной версии фактов, изложенных в знаменитых «Документах Лобино».

«Однажды в феврале 1892 года юному аббату Оффе нанес визит странный посетитель, кюре из Ренн-ле-Шато аббат Соньер, нашедший его ради того, чтобы попросить молодого сведущего лингвиста перевести таинственные манускрипты, найденные им в опоре вестготского алтаря. Эти документы были подписаны именем Бланки Кастильской: в них хранился секрет Редэ, связанный с родом Дагоберта II (это удалось установить аббату Пишону, в период с 1805 по 1814 год работающему с документами, найденными во время Революции).[131] Аббат Оффе, понимая, насколько значимой информацией обладают манускрипты, сохранил их копии, так и не дав Соньеру точного ответа на его запрос. Однако осторожный кюре Ренн-ле-Шато посоветовался с другими специалистами, показав им лишь фрагменты документов».

Нам уже известно, что изначально «дело Ренн-ле-Шато» не имело никакого отношения к роду Меровингов — они появились в деле лишь тогда, когда в игру вступил Приорат Сиона, опубликовав (лично или при помощи подставных лиц) множество документов, содержащих сведения по этому вопросу. Вне всякого сомнения, причастность Меровингов к сокровищам аббата Соньера — это «подделка a posteriori». Но при этом наш Приорат воспользовался ловким приемом: слиянием своей поддельной информации с реально существовавшей легендой. Пьер Плантар, вдохновитель или создатель Приората Сиона, прекрасно знал легенды, бытовавшие в Ренн-ле-Бен (поскольку не раз навещал этот край), в том числе и предание о королеве Бланке Кастильской. В результате к преданию о Белой Королеве, навещавшей Ренн-ле-Бен (но не Ренн-ле-Шато!), была добавлена «достоверная история» о существовании прямого потомка Хлодвига. Мог ли вообразить что-либо подобное злополучный аббат Соньер, наивно веривший, что в его руках оказались документы предшественника, аббата Бигу?

Попутно заметим, что членам Приората Сиона, составлявшим этот ценный документ, явно не хватало знания простых исторических фактов. Так, Эмиль Оффе вовсе не был аббатом: в 1892 году он был студентом богословского факультета. Даже если бы к тому времени Оффе и стал священником, его называли бы «отцом», так как он входил в религиозную конгрегацию «Монахов Марии». Об этом авторам «Документов Лобино» мог бы поведать простой певчий, обратись они к нему с таким вопросом. Прежде чем браться за этот «труд», стоило бы немного ознакомиться с обычаями Католической церкви, а заодно сверить некоторые даты.

Но это мелочи. Далее нас ждет более важная информация: «Благодаря драгоценным документам аббат Оффе восстановил полную родословную потомков Дагоберта II, этого короля „Урсуса“, или „Медведя“, предки которого были царями Аркадии. В свою очередь цари Аркадии были потомками рода Вениаминова, когда-то обитавшего в Вифании».

Если мы правильно поняли, «хранитель тайного рода» Приорат Сиона, должно быть, дожидался случайного открытия аббата Соньера, чтобы узнать о существовании потомков Меровингов. Без находки аббата на свет не появились бы «Документы Лобино» и тем более на свет не появился бы Приорат Сиона. Из предшествующего отрывка «Документов» прекрасно видно, как на полученный сплав легенд о Бланке Кастильской и потомках Хлодвига наслаивается очередной вымысел: история о короле «Урсусе», предки которого были родом из Аркадии. Очевидно, появление в тексте Аркадии призвано соединить эту историю с «Аркадскими пастухами» Никола Пуссена, а также с таинственной гробницей, которая находится по дороге в Арк. Более того, почему бы не связать воедино Арк и Аркадию? Конечно, знающие люди заметят, что такое утверждение грешит против истины, потому что название «Арк» происходит от латинского «arces», стоящего во множественном числе, то есть от «цитадели». Однако при помощи маленькой подтасовки лингвистических данных Арк и Аркадия становятся производными от общего индоевропейского корня, породившего и бретонский корень «arz», который затем появится в имени Артур, что означает «медведь». Вот почему, оказывается, Дагоберта II прозвали Медведем: его предки были из «Страны Медведя», иными словами, из Аркадии! Образ медведя, спящего всю зиму и просыпающегося лишь к лету, не может не получить символическое наполнение: пока что король «Ursus» дремлет, но вскоре он воспрянет от сна. О том, что потомки «Урсуса» будут правителями новой Аркадии, предначертано самими небесами — и на небесах, разумеется, следите за рукой: Большая Медведица — и звезда Арктур! Какая жалость, что в этот «медвежий эпос» не додумались вставить бретонского короля Артура, он был бы достойным украшением этого зверинца! Но кто знает, быть может, члены Приората Сиона попросту не знали о том, что на свете есть кельтские мифы — или, на худой конец, легенды о рыцарях Круглого стола…

После утверждения о том, что потомки Дагоберта II существуют, необходимо как можно скорее объяснить, почему о них молчит История. За этим дело не станет: «Вот причина, по которой многие отрицают факт существования Дагоберта II.[132] Незадолго до собственной гибели от рук семейства Пипинов, чьи поколения стремились захватить его королевство, Дагоберт II спрятал огромное сокровище в Редэ, стране его второй супруги, матери его сына Сигиберта IV, будущего графа Разе. Существование сокровищ Дагоберта II стало самой важной причиной отрицания самого короля. Однако ни королева Бланка, ни ее сын Людовик Святой даже в 1251 году не осмелились прикоснуться к этому священному тайнику, потому что, согласно легенде, опасность грозила тому, кто осмелился бы опустошить его сокровищницу, будь то король или сам папа».

Да, история обогатилась новыми фактами: оказывается, благоверная христианка Бланка Кастильская была суеверной и панически боялась проклятия Меровингов — именно поэтому она не воспользовалась тайником Дагоберта II. Более того, благодаря тому, что род Меровингов оказался «привязанным» к библейскому племени колена Вениаминова, изгнанному из Вифании и поселившемуся в Аркадии, выходит, что первые короли Франции были иудейского происхождения. К счастью, во времена аббата Соньера еще не существовало «комиссариата по еврейскому вопросу», появившегося в ходе Второй мировой войны: иначе Беранже Соньера обвиняли бы не в шпионаже в пользу Австрии, а в предательстве отчизны и действиях в пользу еврейской плутократии. Правда, не стоит забывать, что в конце XIX века антисемитизм уже проявил себя в полной мере, о чем красноречиво говорит дело Дрейфуса. Понятно, что в такой обстановке Соньер ни за что не раскрыл бы своего секрета…

Вероятно, целью «Документов Лобино» было не только поразить читателя сплавом легенд и авторского вымысла, но и подкинуть мысль о «потерянном короле». Надежда на его приход не умирает: «В великий век, гласил один из манускриптов, появится отпрыск Меровингов и заберет наследство великого „Урсуса“. В легенде, зашифрованной в отрывке из Евангелия, был проклят тот нечестивец, который осмелился бы похитить часть сокровищ! Но манускрипт повествовал не только об этом: в нем хранились сведения из времени, о котором мы ничего не знаем. Аббата Соньера судила Римская курия.[133] Аббат отказался объяснить что-либо. Его отлучили от Церкви.[134]22 января 1917 года он умер при таинственных обстоятельствах. Его служанка и наследница Мари Денарно закончила свои дни в монастыре.[135] Если бы не аббат Оффе, никто не узнал бы об этой странной истории королевского рода, истоки которого теряются во мгле веков. Анри Лобино, специалист в области генеалогии, март 1984 года».[136]

Прежде всего отметим, что слог, каким пишет этот «специалист в области генеалогии», напоминает некачественный перевод с немецкого языка: чтобы понять фразу, приходится прочесть ее на два раза. Заметим также, что автор (или авторы) документа преуменьшил роль Соньера в этой истории: все лавры отданы Эмилю Оффе. Но мы уже отметили тот факт, что Приорат Сиона не слишком хорошо разбирался в истории. К тому же расследование, проведенное насчет Эмиля Оффе, показало, что «он никогда не занимался Меровингами. Более того, в 1892 году он никоим образом не мог проконсультировать Соньера, потому что в тот год он закончил обучение и постригся в монахи, став послушником в Голландии».[137]«Документ Лобино» не заслуживает серьезного к себе отношения — удивляет лишь то, что здравомыслящие люди верят в подобную чепуху. Дело заслушано.

Но выявление ложных сведений, представленных в документах псевдо-Лобино, разоблачение обмана псевдо-Приората Сиона и тех, кто скрывается в тени этого братства, еще не решает дела. Ничто не исключает возможность того, что таинственное «сокровище», спрятанное в Разе, действительно существует. Загадка «проклятого золота» — это факт, который следует принять, даже если при этом есть риск. Риск увязнуть в болоте путаницы.