Реплики в сборе: Литературные пародии

Ты вся была с какой-то чертовщинкой,

с пленительной смешинкой на губах,

с доверчинкой до всхлипинки, с хитринкой,

с призывной загогулинкой в ногах.

Ты вся с такой изюминкой, с грустинкой,

с лукавинкой в раскосинках сухих,

что сам собою нежный стих с лиринкой

слагаться стал в извилинках моих.

Особинкой твоей я любовался,

вникал во все изгибинки твои,

когда же до брусничинок добрался,

взыграли враз все чувствинки мои.

Писал я с безрассудинкой поэта,

возникла опасёнка уж потом —

вдруг скажут мне: не клюквинка ли это

с изрядною развесинкой притом?..

Не могу понять, хоть тресни,

Где вы, юные года?

Замечательную песню

Хором пели мы тогда:

«Юбку новую порвали

И подбили правый глаз!

Не ругай меня, мамаша,

Это было в первый раз!»

А теперь, прошу заметить,

Манны с неба я не жду.

У меня медовый месяц

Десять месяцев в году!

Я с избранниками смело

То вожусь, то не вожусь.

Надоело это дело —

Через месяц развожусь.

А потом опять как в воду,

Не зевай да успевай…

Да и что мне ложка меду?

Ты цистерну мне давай!

Но вину свою за это

Мне придется искупать:

Могут девушку-поэта

В бочке дегтя искупать…

Была я женщиной. На блюде

мне был предложен бабий век.

Мне захотелось выйти в люди,

и вот теперь я — человек!

Оригинальной быть решила,

и это удалось вполне,

ведь я не стряпала, не шила,

поскольку это не по мне.

Была допущена в печать я,

не поэтесса, а поэт!

И непорочного зачатья

познала редкостный секрет.

К несчастью, избежать пеленок

до сей поры никто не смог.

Но мой особенный ребенок

зато талантливый как бог.

И стала я приметой века,

везде и всюду на виду.

И вот теперь от человека

я к божьей матери иду…

Я не то

чтобы с бычьим здоровьем,

но и, как говорится, не слаб.

Потянулся я

к чарам коровьим,

хоть корова — а тоже из баб!

Мне с коровою очень бы надо

для начала

хотя бы дружить.

Чтобы жить интересами стада,

по-простому,

по-честному жить.

От сомнений избавиться мрачных,

чтоб увидеть себя наяву

среди парнокопытных и жвачных

самым первым поэтом

в хлеву.

Мне бы с ней,

если быть откровенным,

постоять бы хоть рядом, молчком.

Поделиться бы с ней сокровенным,

получить от нее —

молочком.

Возле куч прогуляться навозных,

научиться родную доить…

И намерений —

очень серьезных! —

от любезной своей не таить.

Чтобы те,

кто от благ не вкусили,

говорили, косясь на сарай:

ну устроился этот Василий,

ах, корова его забодай!

Когда Адам пахал, а Ева пряла,

Щипахина еще не сочиняла.

Был сам Адам мужчиною, а дама

Была подруга верная Адама.

…Вот наше время наконец настало,

И, боже мой, что нынче с нами стало!

Возникли очень странные моменты:

Мужчины всюду — имп… интеллигенты.

Я тут недавно с ужасом узнала

О женщине, что мужу изменяла!

О, страшное трагическое время,

На женщину легло такое бремя!

Как наше время к женщине жестоко,

Как женщине сегодня одиноко!

Днем бьется, как подраненная птица,

Приходит ночь — и ночью ей не спится,

И мечется под душным одеялом

В тоске по незабвенным идеалам…

— Что ж ты, сукин кот, меня залапал,

Это же гумно, а не панель.

Встал бы на колени лучше на пол

Али преподнес в презент «Шанель»!

Сел бы лучше рядом на диване,

А не то заместо чувств — обман!

Может, даже звать тебя не Ваня,

Может, ты теперя Дон Иван?

— А чего ж, — смеется он, — не лапать,

Нешто я какой-то моветон.

Ты ведь, — говорит, — ядрена лапоть,

Тоже ведь не Лида Гамильтон!

Становлюсь я, видно, старше,

налит силою мужской.

Вот уж прелести малярши

мой нарушили покой.

Увидал ее босую,

начал голову кружить.

Я тайком ее рисую,

нарисую — буду жить.

С ней мы встретились на Каме,

с дамой сердца моего;

обращаюсь к ней стихами —

этот путь верней всего.

Это — дело упрощает,

только вот душа грустит:

Микеланджело прощает,

муж малярши не простит…

Но поэту риск не страшен,

поздно пятиться назад.

Будет славно разукрашен

мой задумчивый фасад.

Впрочем, муж — такая туша

Вновь тревожится душа,

потому что штукатурша

тоже дивно хороша!..

Гуляла я в заснеженном лесу,

где все вокруг — безмолвие и нега.

И поняла, что скоро понесу

не от тебя —

от холода и снега.

Идя весной, любуясь на красу

природы юной, слыша птичьи трели,

почувствовала: скоро понесу

не от тебя —

от ветра и апреля.

Бродила летом, видела росу,

в грозу попала далеко от дома.

И показалось: скоро понесу

не от тебя —

от ужаса и грома.

А осенью, когда свербит в носу

и в небе птиц печальных караваны,

мне стало ясно: скоро понесу

не от тебя —

от мрака и тумана.

Вот так всегда… Ну, право, отчего

куда ни кинь — интимные моменты?..

Одно лишь непонятно: на кого

я буду подавать

на алименты?

Начинаем с тобой понимать,

если долго за нами следить,

если выследить нас и поймать,

то, конечно, нас надо судить.

И хоть ты, мой любимый, не вор

и на мне не разбоя печать,

будет очень суров приговор,

громом с неба он будет звучать.

Обрекут нас, дабы проучить,

ты и я будем вместе страдать:

я — пожизненно в рифму строчить,

ты — пожизненно это читать…

Все резче времени приметы,

Все зримее черты зимы…

Какие дивные предметы

Когда-то проходили мы!

Дождей весенних вспомнишь струи,

И вмиг — мурашки по спине…

Давно забыты поцелуи,

Сданы прогулки при луне.

Не пропускали мы занятий,

Преподавали нам интим.

Мы проходили курс объятий

И летом — практику по ним.

Экзамен вспомнишь, станет грустно,

Как волновалась, не спала…

И как засыпалась на устном,

Но осенью пересдала.

И ревность! Вот предмет предметов!

Пусть жизнь, что нам преподает,

Всех — в том числе меня — поэтов

Хоть на второй оставит год!

Не ты во мне,

А ты — иная,

Иная, впрочем, не вполне, —

Себя однажды вспоминая,

Тебе нашла себя во мне.

Не я в тебе,

А ты, родная,

В моей запутанной судьбе

Меня однажды вспоминая,

Себе нашла меня в тебе.

Ты плакала,

Ты мне внимала,

Моя твоя рвалась к себе.

Твоя моя не понимала,

Того, что я в себя в тебе.

Косноязычно и занудно

Тянулись мысли в полусне…

И понял я:

Конечно, трудно

Не думать плохо обо мне.

Не губы, не колени и не бедра,

А ведра глаз твоих меня пленили,

Их было два.

С ресниц они свисали,

К тому же ты с утра их налила…

И я все ждал:

а вдруг пройдешь и спрыснешь,

Вдруг отольешь,

пускай непроизвольно…

Но мимо ты прошла,

не отлила.

И я с тоски

свои глаза налил.

Судьбы моей поникли перья,

любви загнулся колосок.

Порвалась ниточка доверья,

и выпал дружбы волосок.

Подохла в клетке птичка страсти,

котенок ласки не поет.

И щепочка былого счастья

в корыте памяти плывет.

Давай погасим пламя муки,

обиды тряпочку порви.

Меж нами дырочка разлуки

и нет ни корочки любви.

Ты не смотри на это косо,

как ясный полдень на грозу.

Ведь я нашла отличный способ

немножко выжимать слезу…

Года к нам, женщинам, суровы,

Недолог путь наш до зимы.

Поэтому всегда готовы

К самопожертвованью мы.

Кто он, мужчина? Камень. Глыба,

Нам созданная на беду.

А женщина — она, как рыба,

Попасть стремится на уду.

Чего нам, рыбкам, не хватает?

Зачем в тщеславии пустом

Любая о крючке мечтает,

Особенно о золотом?..

Так шли разбойники на дыбу.

О женщины! Святой народ…

А он, мужчина, ловит рыбу,

С ухмылкой бормоча: «Клюет!»

Река недвижна. Солнце парит.

Подсечка! Хриплый шепот: «Есть!»

Вот он поймал ее и жарит,

Когда изжарит, будет есть…

Красивы под пером поэта

И наше счастье и беда…

Не говорите мне, что это

На постном масле ерунда.

Что за казус случился,

аж душа замирала, —

бедный юнга влюбился

в жену адмирала.

И она — вот мученье! —

умудрилась влюбиться.

Адмирал с огорченья

все хотел утопиться.

А потом закричал:

— Как посмела ты, дура,

я служить начинал

со времен Порт-Артура!

А она закричала:

— Не держи меня в клетке,

ты подумай сначала,

мы ведь с ним однолетки!

Адмирал зарыдал,

и она зарыдала.

И решил адмирал,

что не нужно скандала.

Дал супруге развод,

и (секрет вам открою)

очень дружно живет

с ее младшей сестрою.

Писала я в своих стихах

об этом постоянно,

что между нами было — ах! —

подобие романа.

Но не снискал роман успех,

хоть создан был на совесть.

Возникла между нами — эх! —

взамен романа повесть.

Но повесть испустила дух,

и долго я ревела.

Возникла между нами — ух! —

короткая новелла…

И вот пишу, скрывая вздох,

не радуясь нисколько:

была, была меж нами — ох! —

пародия — и только.