Решения. Моя жизнь в политике [без иллюстраций]

Глава IV. 11 сентября 2001 года и его последствия

26 мая 2004 года в солидной и уважаемой газете «Нью-Йорк таймс» появилась передовица, посвященная их собственной работе, под названием «"Таймс" и Ирак». Этот текст я процитирую полностью:

Таким образом, издатели «Нью-Йорк таймс» извинились перед читателями за то, как в газете освещалась иракская война. Чуть позже это сделала и газета «Вашингтон пост». Оба издания, пока еще лучшие на газетном рынке США, рисковали своим реноме, если бы продолжали и дальше тянуть с признанием, что они иногда слишком легковерно следовали правительственной пропаганде, и это привело впоследствии к ложной оценке реальных причин вступления администрации Буша в войну.

В этой статье я нашел подтверждение тому, к чему я пришел сам за несколько месяцев до принятия окончательного решения о нашем неучастии в войне против Ирака. Вопреки всему, во что я долго верил, суть дела была не в борьбе с организованным терроризмом, который некоторые государства взяли под свою защиту, иначе говоря, это не было ответом на события 11 сентября.

Через четыре месяца после нападения на Соединенные Штаты я летел в Вашингтон, чтобы побеседовать с президентом Бушем о борьбе с международным терроризмом. Я был согласен с тем, что доказанное сотрудничество между «Аль-Каидой» и Саддамом Хусейном в политическом отношении можно было бы расценить не иначе как поддержку «Аль-Каиды» «Талибаном». В таком случае Германия вновь стала бы в полном объеме выполнять свои союзнические обязательства по отношению к Америке. Не знаю, в какой момент в течение 2002 года произошла смена мотивировки для войны с Ираком Саддама Хусейна — борьба с международным терроризмом отступила на задний план, а на первое место выдвинулся вопрос о предполагаемом наличии в Ираке оружия массового уничтожения, — но сам факт появления новых мотивов вызывал у меня все большее недоверие.

Свою долю внесло и выступление 5 февраля 2003 года в Совете Безопасности ООН экс-главы Генерального штаба и тогдашнего министра иностранных дел в правительстве Буша Колина Пауэлла. Пауэлл — как известно, настроенный оппозиционно к внешнеполитическому курсу вице-президента Чейни и заместителя министра обороны Вулфовица — говорил, покинув свой пост в правительстве, что этот доклад стал «позорным пятном» на всей его карьере. В тот день США беспечно поставили на кон свою международную репутацию — и проиграли по многим позициям. Почти все, о чем Пауэлл в своем докладе перед мировой общественностью в этот исторический момент сообщил об Ираке — о связях с «Аль-Каидой», о мобильных лабораториях по производству отравляющих газов и об оружии массового уничтожения, — основывалось на несерьезных, а то и ложных утверждениях перебежчиков и информаторов, стремившихся разжечь эту войну. Очевидно, некоторые из тех, кто поставил министра иностранных дел в такое положение, должны были понимать, насколько неубедительны эти мотивы для развязывания войны. Кому нравится, пусть сочувствуют Бушу и Пауэллу, когда оба впоследствии, ссылаясь на интриги, ополчились на каких-то конкретных интриганов, отправивших Пауэлла как главного свидетеля обвинения на разбирательство во всемирной организации — с сомнительными и надуманными уликами против Ирака. Если Буш и Пауэлл позволили ввести себя в заблуждение, это обусловлено их личной беспечностью и небрежностью в работе с информацией от собственных секретных служб.

Подобные выступления способствовали тому, что ощущавшаяся во всем мире после 11 сентября мощная и солидарная поддержка США превратилась в свою резкую противоположность. Для всех друзей Соединенных Штатов — а я причисляю себя к их числу — не до конца еще прояснен вопрос: почему нужно было довести дело до войны? Мне кажется, существует целый клубок причин и событий, и, если их описать, можно промаркировать путь, по которому Америка маршем шла в иракскую войну. Во многих моих беседах с главами правительств разных стран затрагивался этот вопрос. Ни одного из этих людей нельзя упрекнуть в антиамериканизме только за то, что они реагировали отчуждением на смену выдвигаемых доказательств, обоснований и мотивировок и на те решения, которые Вашингтон все чаще принимал в одиночку.

Причина, очевидно, кроется в том, что мы совершенно недооценивали религиозный и соответственно морализаторский неоконсерватизм в США: с приходом к власти администрации Буша это мировоззрение и повело мировую державу роковым курсом. Но у нас тогда скорее создалось впечатление, что последняя из оставшихся сверхдержав просто не хочет исполнять роль, предписанную ей после потрясений 80‑х и 90‑х годов, когда прекратил свое существование биполярный мир. Вместо того чтобы искать и использовать шансы для установления нового миропорядка, уходя от ортодоксальности времен холодной войны, американцы по окончании президентского срока Билла Клинтона начали переориентировать свою внешнюю политику в первую очередь на обеспечение собственных внутриполитических интересов.

Кое-какой опыт накопился еще до теракта в Нью-Йорке: происходили разные случаи, способствовавшие началу трансатлантического отчуждения. Но весь наш скепсис словно ветром сдуло, все это стало просто пустяками, когда на нас обрушилось 11 сентября 2001 года. Эта дата запечатлелась на жестком диске всемирной памяти, и ее уже ничем не вытравить. В воображении не укладывалось, что два гражданских самолета — сознательно и без оглядки на своих пассажиров — могут быть направлены на башни-близнецы, фирменный знак метрополии Нью-Йорк, и унести за собой в смерть еще тысячи человек. Синее небо, чудесный осенний денек!.. В 8.45 утра в Нью-Йорке произошла смена эпох. Неуверенность и всеобъемлющее недоверие овладели с этой минуты чувствами людей во всем мировом сообществе.

Четверг 11 сентября начался у меня совершенно нормально. Это была неделя, когда в бундестаге обсуждался бюджет. Его должен был представить Ганс Айхель — федеральный министр финансов. Конечно, я, как положено по должности, присутствовал на дебатах, которые начинались в 11 утра. В 13.30 у меня была назначена встреча с Орбаном, тогдашним венгерским премьер-министром, прибывшим в Берлин в связи с открытием нового венгерского посольства. Мы обсудили вопросы вступления его страны в Европейский союз. Особых проблем не возникло, поскольку Венгрия уже неоднократно подтверждала свое стремление присоединиться к ЕС. Итак, обычные дела. Незадолго до 15.00 я снова был в своем кабинете и работал над речью по бюджету, чтобы на следующий день выступить в бундестаге. Предстоял обычный ритуал: мое выступление, затем вполне ожидаемый хлесткий ответ тогдашнего лидера оппозиции Фридриха Мерца, затем очень грозные банальности председателя СвДП и заключительная часть — комедийный номер баварца Михаэля Глосса.

В эту минуту в кабинет ворвалась руководитель моего бюро Зигрид Крампитц. Я точно помню ее слова: «Нападение на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке!». И сразу же — телефонный звонок. Это была моя жена. Всхлипывая, она сказала: «Включи телевизор, это ужас!». Для нее, журналистки, пожившей в Нью-Йорке, этот город был не просто точкой на карте. Он стал ей родным. Там, как ни в одном другом городе, уживаются разные культуры, и в Манхэттене отражается разношерстная пестрота голубой планеты во всем ее человеческом разнообразии. Нью-Йорк для многих — город свободы и толерантности. Столетиями этот город давал прибежище притесняемым, преследуемым и беглецам со всей земли. Символ надежды, обещание счастья и лучшей жизни. Дорис прожила в Нью-Йорке два года. Ее дочь Клара там родилась, и она любит этот город.

Я включил телевизор. Картина, которую я увидел, глубоко меня потрясла. Последовательность кадров я уже не припомню, но помню, что видел людей, в отчаянии выпрыгивавших из окон небоскребов. Они знали, что все равно умрут, но не хотели мучительно задыхаться или сгореть заживо. Я помню, как люди мчались по улице от наползающих обломков зданий. И помню, что у меня текли слезы от сострадания к этим невиным, на которых обрушили ад. Моей первой реакцией было полуобморочное состояние, а за ним — взрыв ярости в адрес тех, кто все это устроил.

В тот момент я еще не думал о далеко идущих политических последствиях этого события, слишком глубоко я был потрясен. Впрочем, одно было ясно: после этой атаки на Америку ничто не останется прежним. Ясно было также, что нам в правительстве следует принять свои меры. Я связался по телефону с министром иностранных дел Фишером, министром внутренних дел Шили и министром обороны Шарпингом, с тем чтобы они незамедлительно явились в Ведомство канцлера. Первым появился Фишер, невероятно серьезный и озабоченный. Все участники той первой конференции хорошо сознавали, что американское правительство должно действовать, и оно будет действовать. Мне было важно, чтобы Германия выступила как можно более сплоченно, то есть вместе с оппозицией, и так же сплоченно исполнила свои союзнические обязательства. А это, по всей вероятности, потребует и участия бундесвера в военных акциях, которые предпримут американцы, — вот что отчетливо вырисовывалось перед моим внутренним взором. Следовало убедить кабинет министров, правящую коалицию и оппозицию в необходимости нашей полной солидарности с Соединенными Штатами Америки.

Сразу же после первой встречи я переговорил по телефону с председателем бундестага Вольфгангом Тирсе, с председателем фракции СДПГ Петером Струком и с председателями других парламентских партий и фракций и пригласил их для обсуждения ситуации в Ведомство канцлера к 20.00. Совет безопасности ФРГ созывался на 17.00. Перед заседанием Совета безопасности я побеседовал по телефону с президентом Йоханнесом Рау. И в этой беседе речь шла исключительно о солидарности с Соединенными Штатами Америки, и мы были едины в своем мнении по этому вопросу.

На Совете безопасности я выступил с кратким официальным заявлением. В частности, я сказал: «Это — объявление войны всему цивилизованному миру. Тот, кто предоставляет террористам помощь или защиту, покушается на фундаментальные ценности, на которых зиждется совместное существование народов и их связь друг с другом». Непосредственно перед заседанием Совета безопасности я отправил Джорджу У. Бушу телеграмму такого содержания: «Глубокоуважаемый господин Президент, с возмущением я узнал о вызывающем отвращение нападении террористов на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке и на Пентагон в Вашингтоне, повлекшем гибель столь многих людей. Мое правительство категорически осуждает эти террористические акты. Немецкий народ в эти трудные часы целиком на стороне Соединенных Штатов Америки. Позвольте высказать Вам и американскому народу мои глубочайшие соболезнования и мою безграничную солидарность. Мы глубоко сочувствуем жертвам и их близким».

В промежутках между заседаниями я беседовал по телефону с президентом Шираком, премьер-министром Блэром и с президентом Путиным. Беседы с коллегами из Европы и за ее пределами протекали в одном ключе. Все выражали свое глубокое негодование по поводу этих преступных акций и свое намерение поддержать американцев.

Вечером, сразу после встречи с председателями партий и фракций, я выступил перед прессой со следующим заявлением: «Поскольку дело касается не только внутригерманской солидарности, но и солидарности Европы и многих других стран, я побеседовал по телефону с президентом Франции Жаком Шираком, с премьер-министром Тони Блэром и с российским президентом Путиным. Мы все едины в своей оценке событий и придерживаемся единого мнения о том, что сейчас, перед лицом этого нападения на цивилизованный мир, мы должны проявить солидарность с Соединенными Штатами Америки. Я постараюсь связаться с бельгийским премьер-министром — его сейчас нет в стране, — являющимся в настоящее время председателем Совета ЕС, чтобы по возможности назначить на завтра встречу европейских министров иностранных дел и организовать таким образом дальнейшие действия общеевропейской солидарности. Я думаю, это необходимо, и для всех, с кем я смог переговорить, это тоже представляется само собой разумеющимся».

В ночь с 11 на 12 сентября о сне и помышлять было нечего. Я работал над текстом своей завтрашней речи в бундестаге. Обсуждение бюджета, разумеется, было отложено. Аналогично тому, как принимались решения по косовскому вопросу, мы оказались перед лицом событий, к которым никто не был готов, и все втайне лелеяли надежду, что нашему поколению не придется пережить нечто подобное. Мы снова должны были продвигаться на ощупь в гнетущей ситуации, которая мрачной тенью грозила накрыть весь мир. Обдумывая и уточняя конспект своей речи, я вновь и вновь задавал себе много вопросов. К чему нам как союзникам США следует приготовиться? Возможно, мы тоже окажемся под прицелом какой-то террористической организации? Но как защититься от невидимого противника? И еще: какие последствия для внутреннего и международного правопорядка повлечет за собой все происходящее? Такие и подобные им вопросы я обсуждал этой ночью с Советом безопасности ФРГ и со своими доверенными лицами.

Наутро я выступил перед германским бундестагом с правительственным заявлением:

«Вчерашний день, 11 сентября 2001 года, для всех нас войдет в историю как черный день. И сегодня мы полны негодования по поводу небывалого акта террора, который покушается на сами основы нашего мира.

Мы еще не знаем, кто стоит за этим объявлением войны цивилизованному сообществу народов. Мы не знаем даже, сколько тысяч ни в чем не повинных людей пали жертвой этих террористических акций. Но мы знаем и вполне сознаем, что сейчас речь о том, чтобы проявить наше сочувствие и солидарность: солидарность с населением Соединенных Штатов Америки, а именно — солидарность всех, кто выступает за мир и свободу в Германии, в Европе и во всем мире.

Две тысячи человек в спонтанном порыве сострадания собрались вчера вечером в Берлинском Домском соборе, где проходило богослужение. Непосредственно по окончании данного заседания германского бундестага состоится траурное экуменическое богослужение в соборе Святой Ядвиги.

Объединение германских профсоюзов и Федеральное объединение союзов германских работодателей выступили с призывом в четверг в десять утра на пять минут остановить работу. Федеральное правительство последует этому призыву, обращенному и ко всем учреждениям Федерации.

Дамы и господа, от лица всего немецкого народа я высказал американскому президенту слова глубочайшего соболезнования. Я также заверил его в безграничной — подчеркиваю, в безграничной — солидарности Германии. Я уверен, что мысленно мы все сейчас рядом с ними, жертвами этой трагедии и их близкими. Мы с ними — в своем сочувствии и участии.

Здесь, в присутствии нового американского посла Дэна Коутса, я хочу еще раз подчеркнуть: мы в этот трудный час — целиком на стороне Соединенных Штатов Америки. (В этом месте протокол зафиксировал аплодисменты всего зала.)

Разумеется, мы предлагаем гражданам и властям Соединенных Штатов Америки любую помощь, включая, конечно, и помощь в обнаружении и преследовании закулисных руководителей этих подлых терактов и их исполнителей.

В беседе, которая вчера вечером состоялась у меня с председателями партий и фракций, отмечалось полное единодушие в том, что эта чрезвычайная ситуация требует от всех демократов сплоченности. Вчерашние удары по Нью-Йорку и Вашингтону — это нападение не только на Соединенные Штаты Америки, это объявление войны всему цивилизованному миру. Террористические насильственные действия такого рода, когда без разбора уничтожаются безвинные люди, ставят под вопрос основополагающие принципы нашей цивилизации. Это несет непосредственную угрозу принципам свободы и безопасности человеческого общества, всему, что было достигнуто усилиями поколений. Сплотившись, мы не позволим разрушить наши ценности — будь то в Америке, в Европе или в любом месте на земле.

На самом деле — и это все более очевидно — мы уже представляем собой единый мир. Поэтому удары по Нью-Йорку, штаб-квартире Организации Объединенных Наций и по Вашингтону направлены против всех нас. Вчерашняя атака террористов еще раз продемонстрировала — безопасность нашего мира неделима. Безопасность можно обеспечить, только если мы еще теснее сплотимся и еще тверже будем отстаивать наши ценности.

Сейчас мы должны как можно быстрее принять наиболее эффективные меры, чтобы лишить терроризм во всем мире его питательной среды. Вчера вечером у меня состоялись беседы с французским президентом Шираком и с премьер-министром Жоспеном, с британским премьер-министром Блэром и с российским президентом Путиным. Мы едины в оценке: эти акты террора означают объявление войны свободному миру.

Министры иностранных дел Европейского союза уже сегодня соберутся на экстренное заседание. Вслед за тем необходимо, чтобы о своей солидарности заявил Европейский союз на высшем уровне. Я попросил выступить с соответствующей инициативой нынешнего председателя Совета ЕС, премьер-министра Бельгии Верхофстадта.

Многие, по всей вероятности, зададутся вопросом: что означают эти теракты для нас в Германии? Вчера вечером я незамедлительно созвал на экстренное совещание Федеральный совет безопасности. На основе имеющейся у нас информации мы тщательно проанализировали ситуацию. В настоящее время нет признаков чрезвычайной угрозы безопасности в нашей стране. Тем не менее мы приняли дополнительные меры для защиты всех людей в нашей стране. Особенно это касается безопасности воздушного пространства и авиационного сообщения, а также защиты американских и некоторых отдельно взятых учреждений.

Кроме того, мы должны вместе поразмыслить: к каким последствиям могут привести эти отвратительные акты террора? Следующее заседание Федерального совета безопасности состоится сегодня в первой половине дня. Разумеется, мы проинформируем все фракции германского бундестага, председателей политических партий и, конечно, общественность о дальнейшем развитии событий. Следующее оповещение председателей партий и фракций пройдет, как означено, сегодня в полдень в Ведомстве федерального канцлера.

Я убежден: сообща мы сумеем справиться с этой преступной угрозой. Свобода и демократия, ценности мирного сосуществования людей и народов выдержат это испытание».

Сейчас, перечитав написанное, я уверен, что такие же или подобные речи вскоре после 11 сентября произносились во всех демократических парламентах.

Вслед за правительственным заявлением в бундестаге, получившим единодушную одобрительную оценку, состоялось новое заседание Совета безопасности. из-за секретности, связанной с деятельностью этого органа, я не могу вдаваться в детали проходившей дискуссии, но результат известен: мы достигли согласия в том, что поддерживаем создание международной антитеррористической коалиции и что это будет официальной линией во внешней политике и в политике по обеспечению безопасности в ближайшие дни и недели. И хотя у нас не имелось доказательств существования и возникновения в Германии в ближайшем будущем непосредственной угрозы безопасности, министр внутренних дел Шили распорядился немедленно усилить пограничный контроль и повысить уровень безопасности в аэропортах, у определенных авиакомпаний, у американских, израильских и иудаистских учреждений, а также в федеральных министерствах. Министр обороны Шарпинг приказал перевести некоторые дивизионы бундесвера в состояние повышенной боеготовности, усилить наблюдение за воздушным пространством и взять под охрану бундесвера находящееся в Германии недвижимое имущество армии США. Помимо того, Шили переговорил с экспертами бундестага по бюджету о том, чтобы были выделены дополнительные средства для организации технической помощи и обеспечения гражданской защиты.

12 сентября в 11 часов в берлинском соборе Святой Ядвиги состоялось экуменическое богослужение, которое вылилось в широкую манифестацию солидарности с американским народом. По его окончании я поехал к президенту, чтобы оповестить его о том, как прошли заседания Федерального совета безопасности и о достигнутых договоренностях по политическим действиям для создания международной антитеррористической коалиции. В ходе этой беседы я позволил себе сказать, что нам приходится считаться с возможностью ответных военных действий со стороны Соединенных Штатов Америки и мои слова о безграничной солидарности с США означают, что, если потребуется, будет задействован и бундесвер. В тот день прошло еще много дискуссий. И я периодически информировал председателей фракций о положении дел.

Между тем в Берлин прибыла моя жена, и мы вместе посетили посла США Коутса с супругой в американском посольстве, чтобы лично выразить им наше сочувствие и поддержку. Для меня и моей жены это был волнующий момент. Они оба, посол и его супруга, были просто без слов — потрясенные, шокированные, как и мы. После краткой беседы мы с ними распрощались.

Параллельно с заседаниями нашего внутреннего Совбеза в Ведомстве канцлера шли совещания в Европейском союзе и в НАТО. В среду вечером Совет НАТО заявил, что нападения на Нью-Йорк и Вашингтон согласно договору НАТО подпадают под статью 5 союзнических обязательств. Это, однако, действительно лишь в том случае, если окажется, что удары нанесены чужим государством или были поддержаны этим государством. Мы получали подтверждения тому, что немецкая линия на совещаниях органов НАТО следует уже высказанному мной общему убеждению о необходимости неограниченно поддержать Америку. Долг Германии и ее воля — исполнить в полном объеме союзнические обязательства. И при этом не имелось в виду лишь формальное исполнение принятых на себя обязательств.

Вечером 12 сентября я разговаривал по телефону с президентом Джорджем У. Бушем. Это произошло около 19.40. Я сказал ему лично о нашем сочувствии и о готовности Германии безоговорочно поддержать действия США, направленные против террористов. Разговор был кратким, поскольку, естественно, многие коллеги из других стран тоже испытывали потребность переговорить с президентом и заверить его в своей поддержке. Было очевидно, что только широкая всемирная коалиция способна сорвать маску с тех, кто стоял за нападением, и арестовать их. И именно это должно было стать объявленной целью всех мероприятий, которые требовалось осуществить.

Призыв американского президента Буша к «глобальной войне против террора» мы так и интерпретировали. Тем более что последовали интенсивные дипломатические действия США и Великобритании по созданию международной антитеррористической коалиции. Российский президент Путин и председатель Китая Цзян Цзэминь уже в первых выступлениях изложили свою позицию, заявив о готовности принять непосредственное участие в коалиции.

Таким образом, вполне логично, что Совет Безопасности ООН в резолюции 1368 от 12 сентября 2001 года осудил теракты как «угрозу миру во всем мире и международной безопасности». Совет Безопасности также постановил, «что те, кто помогает исполнителям террористических акций, их закулисным руководителям и пособникам, кто поддерживает их или предоставляет им убежище, должны быть привлечены к ответственности». Следовательно, Совет Безопасности приравнял совершаемые частными лицами террористические акции к совершению военного нападения одного государства на другое и подтвердил право на самооборону подвергшейся нападению Америки. Так получили легитимность действия против определенных сил в Афганистане, взявших террористов под свою защиту.

Логика этого меняющего международное право постановления, с его оценкой акта террора как военного нападения, вела к тому, что США обратились в НАТО с запросом о расширении трактовки пункта о союзнических обязательствах. Такое требование к западному альянсу было выдвинуто впервые в истории. Таким образом, день 4 октября 2001 года, когда Совет НАТО принял решение по пункту о союзнических обязательствах, стал началом новой эры. За исключением ПДС, все партии, представленные в бундестаге, проголосовали за то, чтобы согласно решению НАТО исполнять и в дальнейшем свой союзнический долг. Более того: в принятом постановлении правительственные и оппозиционные фракции парламента твердо заявили о своей готовности поддержать США не только в официальных заявлениях, но и оказать этой стране конкретное содействие. В постановлении сказано: «Сюда относится политическая и экономическая поддержка, а также предоставление соответствующих воинских частей для подавления международных сил терроризма».

Я вынужден вновь и вновь обращаться к своим записям и хронологическим таблицам, чтобы с точностью воспроизвести порядок событий после 11 сентября. То были исполненные драматизма дни и недели, когда принимались решения огромной важности. Сегодня мы знаем, что террористы оставили достаточно широкий след, который привел в летные школы во Флориде, где странное поведение некоторых будущих пилотов бросалось в глаза: как минимум у одного из агентов ФБР это вызвало подозрение, и он сообщил своему начальству. Никаких мер не последовало, и нет смысла сейчас тратить время на споры о том, как можно было предотвратить удары, и возможно ли это было вообще. За прошедшее время мы больше узнали о разветвленной сети «Аль-Каиды», стоявшей за этими нападениями, и об Усаме Бен Ладене. Сегодня мы можем лучше оценивать жестокость и неразборчивость террористов, основанную на религиозном фундаментализме. Но тогда — кому бы хватило фантазии, чтобы представить себе такое? Кто был способен вообразить ужасающие сцены в Нью-Йорке, представленные всему миру со всех экранов и прокрученные вновь и вновь в замедленном темпе?..

Но, очевидно, именно в том и заключался замысел террористов. Лучшей маскировкой для них стала неспособность людей — включая тех, кто несет политическую ответственность, — вообразить себе все, что чуть позже произошло в Нью-Йорке и Вашингтоне.

Итак, надо было действовать. Под впечатлением от событий подготовка к созданию всемирной антитеррористической коалиции продвигалась быстрыми темпами. Никогда — ни прежде ни впоследствии — за все время моей активной политической деятельности я не наблюдал в мировом сообществе такого единства в желании проявить солидарность с Соединенными Штатами. При этом для Фишера и для меня вопрос заключался не в том, должна ли Германия участвовать в военных действиях, но исключительно в том, каким образом мы можем оказать свое содействие. Я сознательно и недвусмысленно обозначил эту позицию в первой же беседе с министром иностранных дел и в своей речи на заседании германского бундестага 12 сентября 2001 года. Мы оба решительно придерживались этой линии при любых обстоятельствах. Поэтому все наши действия в последующие дни и недели прежде всего шли под знаком четко выраженного стремления зафиксировать нашу позицию в глазах общественности, то есть всего народа, и, конечно, закрепить и упрочить ее в наших партиях — в двух движущих силах правительственной коалиции.

В пятницу, 14 сентября 2001 года, в Берлине прошло замечательное массовое мероприятие. В присутствии американского посла, глав оппозиции и правительства у Бранденбургских ворот перед собравшимися 200 000 граждан выступил президент Германии Йоханнес Рау. Никогда прежде я не видел, чтобы огромная масса людей с такой готовностью выразила свою поддержку США. Безусловно, в этом сыграла большую роль благодарность американцам за помощь, оказанную при восстановлении нашей страны после Второй мировой войны, и за гарантии безопасности, которые были предоставлены Германии, и особенно Берлину, в прошлом. Но я уверен, что сильнее всего собравшиеся были взволнованы ужасными картинами нападения на Нью-Йорк и Вашингтон.

Не стану умалчивать о том, что в конце манифестации между Йоханнесом Рау и мной возник спор. Оставаясь верным своим убеждениям, о которых он всегда говорил в своих речах, президент, хотя и отметил нашу солидарность с Соединенными Штатами, тем не менее скептически высказался по поводу использования военной силы. В телевизионном интервью, которое я давал в воскресенье после манифестации, я хотел прояснить — и, возможно, слишком переусердствовал — очень важный момент: основные направления политики определяются федеральным канцлером, а не президентом, и это, подчеркивал я, относится также и к данному вопросу. В дальнейшем мы по-дружески устранили разногласия во мнениях. Но тогда мною двигал страх, что, внося ноту относительности в сплоченную общегерманскую решимость, мы можем лишиться дееспособности во внешней политике. И еще сильнее я был озабочен тем, что это затруднит нашу задачу: довести до сознания всего народа, так же как и коалиции, необходимость использования военной силы — как Ultima Ratio[17]. При любых обстоятельствах я хотел придерживаться выработанной нами с Фишером линии — я считал ее правильной с самого начала. И поэтому для меня было крайне важным не дать ни малейшего повода усомниться в нашей решимости.

7 октября 2001 года, после объявления «Талибану» многократных и безуспешных ультиматумов с требованием выдачи главы «Аль-Каиды» Усамы Бен Ладена, американцы начали военную операцию Enduring Freedom[18]. Совместно с силами «Северного альянса» — представителя внутриафганской оппозиции — американцы сумели существенно ослабить режим «Талибана», во всяком случае освободить регион вокруг Кабула. При этом удалось уничтожить лагеря, где осуществлялась подготовка бойцов «Аль-Каиды».

Эти действия соответствовали основным направлениям резолюции Совета Безопасности ООН, согласно которой страны, предоставляющие убежище террористам и оказывающие им свое покровительство, должны считаться с тем, что против них может быть применена военная сила со стороны мирового сообщества. Чтобы закрепить военный успех, потребовался новый контингент войск, который в значительной мере должны были предоставить союзники США по НАТО. По этому поводу было запрошено и правительство ФРГ. 8 ноября 2001 года было принято еще одно очень важное решение. Впервые в истории Федеративной Республики Германии я должен был взять на себя такую ответственность: просить разрешения кабинета на то, чтобы откомандировать немецких солдат для участия в военных действиях за пределами Европейского континента. Наше решение предоставить не менее 3900 солдат стало тем шагом, который означал, что Германия является активным участником операции Enduring Freedom и всемирной антитеррористической коалиции.

В последующие дни и недели Фишер и я целиком сосредоточились на одном вопросе: сумеем ли мы убедить в своей правоте наши собственные партии, сможем ли мы подвигнуть их к тому, чтобы обеспечить большинство в бундестаге, где должно было состояться голосование по вопросу о военном участии. Оппозиция в данном случае волновала нас куда меньше, поскольку мы знали, что там все готовы при любых обстоятельствах продемонстрировать свою солидарность с подвергшейся нападению Америкой. Однако внутри СДПГ, как и среди зеленых, выкристаллизовались группы, которые высказывались против участия Германии в военных акциях, не слишком задумываясь о союзнических обязательствах и о том, какие последствия нас ожидают, если мы откажемся их исполнять. Я назвал это «организованной безответственностью».

Министр иностранных дел Фишер, прилагавший в это время сверхчеловеческие усилия в сфере оперативной внешней политики, иногда был готов к тому, чтобы смириться с возражениями внутри его собственной партии по поводу нашего внешнеполитического курса, что могло привести к потере большинства в парламенте. В долгих дискуссиях я смог его убедить, что разногласия такого масштаба решительно ослабят нашу способность управлять страной и существенно повредят нам в возможности влиять на международную ситуацию. У меня была мысль: увязать голосование по использованию Бундесвера в Афганистане с постановкой вопроса о доверии, чтобы вынудить колеблющихся членов коалиции вернуться к моему курсу. Предварительно я обсудил с Франк-Вальтером Штайнмайером и Зигрид Крампитц, не стоит ли мне прекратить пожирающие массу сил попытки убедить в своей правоте сомневающихся? Не готовиться ли к тому, чтобы получить отрицательный вотум в ответ на вопрос о доверии? Следствием этого могли бы стать новые выборы, а затем, ввиду слабости зеленых, последовала бы необходимость создания большой коалиции. В связи с надвигающимися проблемами в мировой политике и вслед за тем с вполне вероятными проблемами в мировой экономике такая перспектива показалась нам сомнительной. И я, наконец, решил не рассматривать такую возможность. Впрочем, причина была скорее не политического, а личного характера. Я не хотел и не мог вынуждать на такой шаг и Йошку Фишера, очень лояльного по натуре.

Похожую ситуацию мы однажды уже преодолели — в начале косовской войны. Тогда, в 1998–1999 годах, как и после 11 сентября 2001‑го, задача заключалась в том, чтобы доказать способность красно-зеленых править Германией в трудные времена — опираясь на собственное большинство и в соответствии с нашими принципиальными позициями. Это свое представление я постарался коротко и ясно, как программный пункт для обоснования вопроса о доверии выразить в своей речи 16 ноября 2001 года: «Решения о предоставлении немецких вооруженных сил, которые должны быть приняты, никто не считает легкими. И я не считаю. Но они необходимы, и потому — должны быть приняты. Тем самым мы отвечаем ожиданиям наших партнеров и совершаем то, что объективно возможно, и за что политически можно нести ответственность. Но и более того. Своим вкладом в общее дело объединенная и суверенная Германия исполняет свой долг, связанный с ее возросшей ответственностью в мире. Мы должны признать: после эпохальных перемен, начавшихся осенью 1989 года, Германия вновь обрела свой полный суверенитет. Но вместе с тем мы приняли на себя и новые обязанности по отношению к своим партнерам. И жаловаться на это у нас нет никакого права. Напротив, мы должны быть довольны, что после эпохальных перемен 1989 года мы стали полноправными партнерами в сообществе государств». Именно это было важно для Фишера и для меня, и именно такое представление о суверенитете и о внешнеполитической ответственности мы должны были отстоять.

Может возникнуть впечатление, будто мы в своих поисках верного курса ориентировались исключительно на прояснение политических взаимосвязей и шли строго рациональным путем. Такое впечатление в основе своей ошибочно. Все эти недели меня терзала прежде всего мысль об ответственности перед теми, кто пойдет воевать, и их семьями. Я часто говорил об этом со своей женой, чей ум и прямота в оценке людей и событий вновь и вновь повергает меня в удивление. Но то, что она когда-либо вмешивалась в принятие мною тех или иных решений, — чистый вымысел. Возможность своими решениями ввергнуть людей в опасность волнует меня гораздо сильнее, чем любые абстрактные дебаты, скажем, о легитимности военных действий.

Совместно с союзниками военными и политическими средствами мы должны были обеспечить вступление на новый политический путь разоренного гражданской войной Афганистана. Мы сами перевели стрелки на этот новый политический путь своим приглашением провести конференцию ООН, посвященную будущему Афганистана, в Петерсберге под Бонном. В значительной степени это было предопределено тем, что афганцы выказывали Германии особое доверие. Поэтому мы оказались в привилегированном положении: мы были хозяевами и принимали у себя гостей этой международной встречи, причем немецкая дипломатия сумела внести свой вклад и провела успешную конференцию. Были приглашены все народы Афганистана и все релевантные группы, за исключением «Талибана».

Никогда не забуду 5 декабря 2001 года, заключительный день петерсбергской конференции, когда я присутствовал на торжественном подписании соглашения о мире и переходном периоде, названного «Bonn Agreement»[19]. Это был настоящий спектакль в боннском Петерсберге. Делегаты в своих традиционных для каждого племени одеяниях выглядели так, как будто они прибыли непосредственно с поля боя, хотя все-таки в состав делегации были включены и женщины. Сколько может продлиться подписанное соглашение, не знал никто.

При этом я вновь должен подчеркнуть, какую важную роль сыграл Йошка Фишер, проделавший за кулисами все возможное для достижения такого результата. Соглашение должно было положить конец гражданской войне, которая длилась в Афганистане в течение двадцати двух лет, оно открывало путь в стабильное будущее и признавало правительство переходного периода под руководством Хамида Карзая. Нашей целью было в течение двух лет добиться нормализации политической жизни в Афганистане и проведения новых выборов.

Немного позднее Совет Безопасности Объединенных Наций в Нью-Йорке выдал мандат на отправку в Афганистан многонационального военного контингента. Это решение было единогласным, а срок поначалу ограничивался шестью месяцами. Задача военнослужащих определялась Советом Безопасности так: они должны, на базе петерсбергских решений, поддерживать афганское правительство переходного периода в обеспечении безопасности в столице страны Кабуле и в ее окрестностях. Военнослужащие получали разрешение на защиту себя и своей миссии с применением оружия, если это окажется необходимым.

Голосование в бундестаге 16 ноября по вопросу об участии Германии в операции Enduring Freedom прошло успешно. Мы получили поддержку в 336 голосов — вдвое больше, чем было необходимо. Преобладающее большинство в правительственной коалиции! А оппозиция — хотя на самом деле и не придерживалась иного мнения — сплоченно проголосовала против отправки немецких войск в Афганистан: в надежде, что коалиция не наберет нужного большинства голосов. К счастью, расчет оказался неверным. И тем не менее нашему большинству угрожала реальная опасность, о чем свидетельствуют 77 персональных заявлений от членов СДПГ и партии зеленых, поданных после голосования.

Таким образом, мы проявили зрелость во внешней политике, и, следовательно, теперь люди должны будут считаться с Германией, если речь зайдет об ответственности за судьбы мира.

Все это было вызвано событиями 11 сентября 2001 года. К концу года казалось вполне очевидным, что и США озабочены тем, чтобы остановить заказчиков преступления, которые появились на видео- и магнитофонных кассетах и взяли на себя ответственность за террористические удары по Нью-Йорку и Вашингтону. В Афганистане тоже всплыла видеозапись, показывающая бен Ладена в беседе с неким религиозным лидером и не оставляющая сомнений в том, что бен Ладен направлял террористов к совершению этого акта устрашения.

При идентификации лиц, совершивших теракт, появились новые данные, взволновавшие нас, немцев: важнейшие фигуры теневого мира террористов происходили из некой ячейки в Гамбурге, где они вели неприметную жизнь — как обычные студенты. Шокирующий факт. Значит, Германия была своего рода перевалочным пунктом для части обученных в Афганистане террористов, тихим местом, где можно отсидеться. Уже в конце сентября ФБР опубликовало список с фотографиями девятнадцати мужчин, участвовавших в подготовке этого самоубийственного нападения. Чтобы — как выяснилось позднее — отвлечь внимание от собственных фатальных упущений, из разных американских секретных источников полились обвинения в адрес немецких органов безопасности: они, мол, могли раскрыть подозрительную возню засевших в Гамбурге экстремистов и узнать о планах нанесения удара.

Ни один из этих упреков не имел под собой реальных оснований. Не отмечалось никаких подозрительных моментов, преступники считались студентами и действовали очень осторожно, не давая ни малейшего повода для привлечения к себе внимания полиции. Тем не менее мы оказались под давлением. Мы должны были усилить меры безопасности, чтобы быть во всеоружии перед возможной угрозой. Мы начали разработку пакета мероприятий стоимостью в три миллиарда евро. Финансировалось это за счет повышения налога на табак и на страховку. Частью мероприятий по подавлению терроризма стало и внесение в уголовное право параграфа 129Ь. Он предусматривает наказание за членство в террористических объединениях и за их поддержку не только на территории Германии, но и за рубежом.

С этого момента террористические действия, совершенные за рубежом, могут подвергаться преследованию из Германии. Властные органы Германии получили право преследовать те объединения, которые не совершили никаких наказуемых деяний в Федеративной Республике, но в других государствах считаются террористическими. Кроме того, в правовых нормах, регулирующих деятельность объединений, союзов или корпораций, была отменена религиозная привилегия, чтобы экстремистские организации не могли, прикрываясь религиозными мотивами, обойти запрет. Принятый 30 ноября 2001 года «Закон о финансировании подавления террора» вызвал суровую критику, особенно в адрес министра внутренних дел Отто Шили. Но на эти деньги мы усилили визовые отделы в посольствах, прежде всего в арабских странах; мы обязали банки сообщать информацию о счетах подозрительных организаций; и, в первую очередь, мы усилили Федеральное управление уголовной полиции и охраны конституции, а также дали право следственным органам обмениваться базами данных, что подверглось жестким атакам — как ограничение прав граждан. Для красно-зеленой коалиции все это стало еще одним испытанием.

Открывавший новый век год 2001‑й, на который многие возлагали большие надежды, полагая, что мы наконец сможем оставить позади кровавое наследие XX века, в солнечное нью-йоркское утро 11 сентября обернулся шоком, ужасающей тревогой о том, что угроза миру приобретает новый масштаб. Неужели преодоленное общими стараниями противостояние Востока и Запада сменится новой глобальной опасностью, которая с таким трудом поддается пониманию? Мы ставили на то, что США, создавая всемирную антитеррористическую коалицию, нашли единственно правильный и рациональный ответ на тяжелейшее душевное потрясение от раны, нанесенной им в «час Ч».

В 2002 году начались поиски стратегии, которой нам следовало бы придерживаться после первых военных успехов в Афганистане. Не только мы в Берлине придерживались убеждения, что Афганистан еще долгое время будет точкой приложения наших сил. Ни в коем случае нельзя было оставлять эту стройплощадку, чтобы на опустевшее место не вернулся «Талибан», восстановив там свой фундаменталистский режим.

9 мая 2002 года я вылетел в Афганистан, чтобы составить личное впечатление о положении страны после десятилетий гражданской войны. В мою делегацию входило несколько представителей немецких предприятий, желавших предложить свои услуги по восстановлению страны, директор «Немецкой волны» Эрик Беттерманн и президент Организационного комитета чемпионата мира по футболу 2006 года Франц Бекенбауэр. И, как всегда при поездках канцлера, нас сопровождало около двадцати журналистов.

Наш путь вел сначала в Узбекистан. Эта страна после интенсивных переговоров, которые я вел с президентом Исламом Каримовым, дала свое разрешение бундесверу на строительство авиатранспортной базы в Термезе. Туда мы и прибыли в 7 часов утра, и там нас чрезвычайно дружественно приветствовал узбекский премьер-министр Уткир Султанов. Остановка у нас была предусмотрена всего на час, однако, поскольку гостеприимство — неотъемлемая составляющая культуры в этой стране, мы должны были спешно одолеть обильный завтрак. В 8 часов самолет «Трансалл» стартовал в направлении Кабула.

«Трансалл» — транспортный самолет бундесвера. На меня и моих спутников этот полет произвел яркое впечатление. В хвосте самолета откидывается гигантская створка, через которую и попадаешь в его темное нутро. Вдоль длинных боковых стенок расположены навесные приспособления из ткани — это для сидения. Перепоясанные разными ремешками, мы все получили сидячие места: не слишком комфортно, но надежно. Итак, мы расселись по обе стороны в брюхе «Трансалла». В центре огромной транспортной машины находился груз: ящики с продовольствием, напитками, медикаментами и техническим оборудованием — очередная порция для снабжения военнослужащих в немецком военно-полевом лагере в Кабуле. В «Трансаллах» нет окон в грузовом отсеке, и поэтому невозможно было увидеть, где мы пролетаем. Но когда самолет набрал высоту, я прошел в кабину пилота и получил возможность, сидя на маленькой скамеечке, смотреть из-за его плеча. Я был очарован горным пейзажем под нами. Повсюду, куда ни бросишь взгляд, — изрезанная ущельями, дикая, изысканная красота! Невозможно представить, что здесь годами лилась кровь. Так мы пролетели над Гиндукушем.

В 9 утра по местному времени мы приземлились в аэропорту Кабула. По бедности аэропорт предназначен как для военных нужд, так и для очень скромного гражданского авиасообщения. Председатель временной администрации Афганистана, а в скором будущем президент Хамид Карзай, его министр иностранных дел и другие чиновники его администрации ожидали нас у трапа. Официальное приветствие прошло с воинскими почестями — все, как положено по протоколу при визитах высоких государственных лиц. Они обо всем позаботились: знамена, красная ковровая дорожка, военный оркестр, который исполнил афганский и германский гимны. Это была самая любезная из всех приветственных церемоний в моей жизни — даже если и не все прошло гладко. Во всем выражалась особая старательность нарождающегося государства.

После торжественной церемонии приема нас погрузили в бронированные военные машины бундесвера и доставили в лагерь немецко-голландско-австрийско-датского контингента ISAF[20] в Афганистане. Часть большой территории у ворот Кабула была занята германским военно-полевым лагерем, там меня приветствовал бригадный генерал Карл-Хубертус фон Бутлер, командующий контингентом. Он обрисовал мне ситуацию с безопасностью в Кабуле и вокруг него, а затем повел меня по лагерю. При всех ужасающих обстоятельствах в этой разоренной войной стране, вид лагеря производил впечатление полного, абсолютного, даже слишком совершенного порядка. Весьма скромными средствами, но при аккуратнейшей планировке и воплощении бундесвер сумел предоставить своим солдатам вполне сносные условия жизни: от чистых постелей и нормальных принадлежностей для мытья до палаток для совместного досуга, где вечерами можно было просто пообщаться. Впечатляющим был и походный лазарет. Он соответствовал стандартам типичной для Германии окружной больницы и был в состоянии оказать медицинскую помощь в огромном объеме — вплоть до сложных хирургических операций. В общем и целом это был образцово организованный маленький мир, созданный здесь бундесвером. Организация и оборудование лагеря вызывала уважение к бундесверу не только у иностранных товарищей по оружию, но и у местного афганского населения. Весть о том, что в немецком военном лагере есть потрясающая больница, облетела все окрестности, и вот наши солдаты то и дело стали находить у своих ворот больных афганских детишек — их оставляли там в надежде, что им окажут медицинскую помощь. И, само собой разумеется, санитары и врачи бундесвера принимали этих детей, а после лечения отвозили их обратно в семьи.

В беседах, которые я затем вел как с представителями местной администрации, так и с руководителем миссии ООН Лакдаром Брахими, люди очень хвалили германский контингент, и особенно молодых немецких солдат. Здесь, как и при посещении других заграничных миссий Германии, я снова и снова чувствовал, что имидж германской армии в мире изменился в самую лучшую сторону. И в этом заслуга наших молодых солдат: всем своим поведением они показывают, что явились в чужую страну не затем, чтобы надзирать за населением, а лишь с целью помочь. Германия полностью порвала со своими прошлыми милитаристскими традициями, и это впечатляюще подтверждается на практике современным бундесвером.

Особое впечатление произвели на меня два проекта, осуществлявшиеся Германией в Афганистане. На немецкие средства проводилось обучение гражданского населения обезвреживанию мин. Нам показали, как немецкие эксперты учат афганцев находить и обезвреживать спрятанные мины. В стране их несчетные тысячи. Они представляют смертельную опасность. Найти их и обезвредить — это было необходимым условием для возвращения жителей Кабула к нормальной жизни.

Вторым немецким проектом была школа для девочек Jamal Mina Girls School. Помещения и учебные пособия были бедными, гораздо более скудными по сравнению с теми, что в пятидесятые годы имелись в народной школе, где мне довелось учиться. Однако девочки относились к учебе с таким энтузиазмом, который далеко превосходил наш собственный в моем далеком детстве. Чувствовалось, что они исполнены благодарности: наконец-то им дали место для учебы — без запретов и без насилия. Здесь я нашел подтверждение тому, насколько важным и правильным было наше решение внести свой вклад в дело прекращения владычества «Талибана».

Я хочу упомянуть еще два проекта, нацеленных на перспективу. Один из них — соглашение о сотрудничестве в медийном секторе, которое подписали афганский министр информации и культуры и уже упомянутый Эрик Беттерманн, директор «Немецкой волны». В будущем политические передачи «Немецкой волны» станут распространяться и по афганскому телевидению. И конечно, недаром в этой поездке меня сопровождал сам Франц Бекенбауэр, легендарный немецкий футболист, пользующийся колоссальным уважением в Афганистане, где обожают футбол. Он принял мое приглашение спонтанно — из убежденности, что своим присутствием он придаст людям оптимизма. Он обсуждал спортивные вопросы с министром по воспитанию, с представителями зарождавшегося футбольного союза и Национального олимпийского комитета. Его опыт, его идеи — все интересовало людей и воспринималось с благодарностью. И конечно, под конец нельзя было обойтись без маленького футбольного матча с молодежной командой школы «Амани» в Кабуле.

Поездка в Афганистан глубоко взволновала меня. Я познакомился с истосковавшимся по мирной жизни народом, который хотел жить в безопасности. Но эти люди нуждались в помощи. Тем сильнее была их благодарность к откликнувшимся немцам, не в последнюю очередь и к солдатам, которые должны были обеспечить переход к мирной жизни. Но там же мне стало как никогда ясно — наше присутствие в Афганистане может продлиться еще долгие, долгие годы.

Наши надежды, что США будут исходить из аналогичной оценки сложившейся ситуации, были сильно поколеблены, когда президент Джордж У. Буш выступил с речью 29 января 2002 года. В этой речи он провозгласил, что хочет нанести следующие военные удары по Ираку, Ирану и Северной Корее: по «оси Зла», как он именовал эти страны почти библейским языком. Мы в своем правительственном Совете по безопасности быстро пришли к единому мнению: в этом заявлении просматривается совершенно иной масштаб конфронтации, нежели подавление терроризма, основанного на религиозном фундаментализме. Напрасно мы искали какую-то связь с 11 сентября предыдущего года и с «Аль-Каидой». На мировую арену из стратегической кухни неоконсерваторов было подано новое блюдо под названием: «государства-изгои», то есть группа стран, в которых, фактически или предположительно, разрабатывались национальные программы по созданию оружия массового поражения.

После речи Буша я попытался во внутренней политике отыграть в обратную сторону, заметив, что «Германия не станет участвовать в авантюрах» — но мы и не ждем авантюр, во всяком случае от Америки. В общем-то, это было очень серьезное замечание. Оно было адресовано в первую очередь населению Германии, но не только. Затем, уже в феврале, на мюнхенской конференции по безопасности от американской делегации исходили очень настораживающие сигналы. В них впервые отразились представления Вашингтона о второй стадии войны с террором.

Тогда заместитель министра обороны Пол Вулфовиц, один из black knights[21] администрации Буша, ассистируя влиятельному сенатору Джону Маккейну, недвусмысленно дал понять европейским участникам конференции, что США не намерены ставить в зависимость от согласия союзников свои дальнейшие действия по борьбе с террором. Коалиции — так было заявлено без обиняков и при явной переоценке военных успехов в Афганистане — сами по себе не важны. Каждая конкретная миссия в будущем потребует подходящего союза ad hoc[22], который, дескать, и будет создан. А при необходимости можно добиться поставленных целей и в одиночку. Но в Мюнхене никто даже представить не мог, что это была точная схема предстоящих действий американцев при вступлении в войну с Ираком.

Итак, 31 января 2002 года, испытывая смутные чувства, я вылетел с кратким визитом в Вашингтон, чтобы обсудить положение с президентом Бушем. Конечно, я прежде всего говорил о новой стратегии США. Со всей определенностью я изложил американскому президенту, что в отношении Ирака силу имеет то же самое, что и в отношении Афганистана: если речь идет о действиях в рамках решения Совета Безопасности ООН, согласно которому ни одна страна, укрывающая, защищающая или каким-то иным образом способствующая террористам, не должна уйти от ответа. В этом, и только в этом случае мы выступим на стороне США. Буш заверил, что этот вопрос еще не решен и что, само собой разумеется, перед тем как принять любое решение, с союзниками проведут консультации.

Тем не менее, возвращаясь обратно, мы не были уверены в том, как станет развиваться ситуация в Вашингтоне. Нельзя было не заметить, что по сравнению с тем, как после 11 сентября США искали защиты у международного сообщества, психологический настрой в Америке изменился. Согласно нашему предварительному анализу, американские союзники, после первых успехов в Афганистане и удостоверившись в союзничестве Пакистана, были вновь полны сил и уверенности в своей политической и военной дееспособности.

В конце мая 2002 года ожидался визит Джорджа У. Буша в Берлин. К этому времени уже ощущалось, как резко идут на убыль симпатии населения к президенту Бушу. Не прошло и года после массовой берлинской манифестации солидарности и нашего общего траура по погибшим 11 сентября, а теперешний приезд Буша уже сопровождался акциями протеста в связи с готовящейся переориентацией внешней политики США. Более ста тысяч демонстрантов приняли участие в разнообразных антибушевских демонстрациях. Мы были вынуждены принять строжайшие меры предосторожности. Пол-Берлина было оцеплено. Это тоже, конечно, не способствовало изменению отношения нашего населения к президенту США в позитивную сторону.

Но речь Буша перед германским бундестагом оказалась на удивление сдержанной. И в беседах, состоявшихся между нами, не было ни намека на то, что вехи предстоящей войны уже расставлены. Я подчеркивал, что моя позиция «безграничной солидарности» в борьбе против терроризма остается в силе и полностью поддерживается германским правительством. Если выяснится, что Ирак аналогично Афганистану в самом деле предоставляет прибежище бойцам «Аль-Каиды» на своей территории, мы выступим на стороне США. Однако в настоящее время этому нет доказательств. Мы заверили президента в своей готовности к самому тесному сотрудничеству по обмену информацией и остались под впечатлением, что прежний, вполне однозначный курс на жесткую конфронтацию в политике Вашингтона относительно Ирака претерпел изменения.

Наша четкая и твердая позиция в борьбе против террора еще более укрепилась за несколько недель до визита Буша: после ужасного теракта на острове Джерба в Тунисе. 12 апреля 2002 года террорист-самоубийца взорвал наполненную горючим цистерну перед синагогой Аль-Гриба. При этом погибло девятнадцать человек, в основном туристы, из них четырнадцать — немцы. Из сорока трех человек, присутствовавших в храме во время взрыва, лишь тринадцать не получили ранений. Все остальные либо погибли, либо с тяжелыми ожогами были доставлены в местные больницы. Таким образом, по нашему общему убеждению, террор коснулся и нашей страны.

На второй, заключительный день визита в Берлине в честь американской делегации был устроен обед в Ведомстве канцлера. Буш со своей делегацией и моя команда сидели за общими столами и пребывали в прекрасном настроении. Мы практически не затрагивали важных политических тем. В это время как раз проходило первенство мира по футболу, и Буш спросил, какие шансы у немецкой сборной? Я оценивал ее возможности как не слишком обнадеживающие, что было с блеском опровергнуто участием нашей команды в финале — в матче с бразильцами.

Несмотря на приятную общую атмосферу, меня тревожило и в определенной степени настораживало одно: и в наших прежних беседах с глазу на глаз, и тогда, в ходе официального визита, президент Буш то и дело демонстрировал собственную «богобоязненность», и было видно, что он воспринимает себя в соответствии с этой, наивысшей для него инстанцией. Я вполне понимаю, что человек может быть очень религиозным и вести свою частную жизнь в постоянном общении с Богом — в виде молитвы. Но проблема, которую я усматриваю в подобной позиции, начинается там, где создается и навязывается впечатление, что политические решения являются следствием бесед с Богом. Кто легитимирует свои политические решения подобным образом, не может допустить, чтобы они подвергались критике или менялись в процессе обмена мнениями с другими людьми, или ставились под сомнение. Ведь допуская такое, он бы согрешил против Божьей воли, открывшейся ему в молитве. Эти притязания на абсолютную истину, которые в 2002 году я постоянно отмечал не только в беседах с американским президентом, но и в его выступлениях перед общественностью, усиливали мой политический скепсис — невзирая на мои личные симпатии к Америке и к ее президенту. Я часто наблюдал Джорджа У. Буша на международных конференциях. Несомненно, он консервативен. Но он ни разу не виделся мне как фанатик в неоконсервативном смысле. Демонизация Джорджа У. Буша, по моему убеждению, скорее отвлекает от необходимости критического подхода к поиску политических союзов в Соединенных Штатах. Вот что я считаю проблемой для мира и для Америки: союз неоконсервативных интеллектуалов с христианскими фундаменталистами, который оказывал и оказывает существенное влияние на политику США и их президента.

Секуляризацию, отделение государства от религии, я считаю огромным шагом в прогрессе цивилизации. Ведь мы, между прочим, по праву и с полным основанием критикуем такое состояние в большинстве исламских государств, когда роль религии в жизни общества и светский характер правопорядка не разделяются с должной отчетливостью. Но тем не менее люди не готовы признать, что и в США у христианских фундаменталистов и в их толковании Библии наблюдаются подобные тенденции. Если обе стороны станут претендовать на безраздельное обладание всеобщей и абсолютной истиной, то вряд ли у нас останется пространство для маневра и шансы для мирного разрешения конфликтов.