Решения. Моя жизнь в политике [без иллюстраций]

Глава VI. Прорыв: первый период деятельности правительства

Если бы выделить время, чтобы внимательно присмотреться и поразмыслить над некоторыми предзнаменованиями, то, наверное, можно было еще до наступления 2000 года заметить, что находимся мы на смене эпох и, значит, многое из того, что вызывало уверенность и надежду, должно измениться.

Взгляд в прошлое позволяет со всей очевидностью разглядеть, сколь малая часть из огромного массива грядущих перемен — в связи с закончившимся противостоянием Востока и Запада — проникла тогда в сознание народов. Это касается и народов Европы, и, в не меньшей мере, народа США, но в особенности — политической и культурной элит Германии, очень долго пробывшей на самом стыке конфликта между Востоком и Западом.

Таким образом, мы, принимая на себя ответственность за управление страной, опирались непосредственно на то, что имели: на общественное сознание Рейнской республики. А Рейнская республика, оставаясь в тени мировой политики и не привлекая к себе особого внимания, только тем и занималась, что неустанно улучшала свой внешнеторговый баланс. Каждый новый год нам сообщалось о новых рекордах в этой сфере. В то же время — и это служило одним из доказательств преимущества капиталистической экономики над дефицитной экономикой социализма — в Федеративной Республике складывался консенсус, ориентированный так или иначе на то, чтобы каждому доставалась своя доля в достигнутом совместными силами благосостоянии.

Таков был фундамент явления, вошедшего в учебники по истории экономики под названием «рейнский капитализм», вызывающий сегодня усмешку как нечто старомодное и отжившее. Общество консенсуса конца семидесятых и восьмидесятых годов прошлого столетия стало ответом на актуальный для тех лет раздел мира. Мы, если можно так выразиться, огородили холодную войну двумя противостоящими союзническими организациями, и каждая сторона, зная, что победителей тут не предвидится, продвигала обе системы по разным направлениям. Холодная война обзавелась своими горячими заместителями — войнами в странах второго и третьего мира. Это сопровождалось и такими отвратительными вещами, как гонка вооружений и перевооружений, поглощавшая капитал и разбазаривающая ресурсы с обеих сторон, что, помимо прочего, цементировало неравенство в распределении богатства и бедности на голубой планете на долгие, долгие времена. Но, тем не менее, это подстегивало соревнование двух общественных систем. И «рейнский капитализм» был успешным в течение многих лет и мог триумфально демонстрировать свои преимущества перед Востоком, и в первую очередь перед вторым немецким государством.

Однако с падением Берлинской стены начал разваливаться и тот самый фундамент, на котором только и мог строиться и наращиваться экономический успех Федеративной Республики Германии. 2000 год — первый год, принесший, между прочим, определенную стабильность в работу красно-зеленого коалиционного правительства, ознаменовался обострением кризиса в политических партиях. Это началось еще в марте 1999 года, когда Оскар Лафонтен спасся бегством от груза политической ответственности, это нашло свое продолжение в афере с партийными взносами Гельмута Коля, подорвавшей репутацию ХДС. Вольфганг Шойбле, преемник Коля на посту председателя этой партии, стал следующей жертвой саморазрушительной конфронтации внутри ХДС.

Серьезный кризис возник и в восточногерманской ПДС, когда ее руководитель Биски и глава парламентской фракции Гизи заявили, что они намерены на осеннем съезде 2000 года уйти со своих постов. И одновременно вся республика содрогнулась от актов террора, вызванных всплеском праворадикальных настроений. В июле произошел взрыв в Дюссельдорфе на станции «Верхан». Пострадали девять человек, они получили ранения, некоторые — опасные для жизни. Все жертвы покушения прибыли из России, причем шесть из них были иудейского вероисповедания. 3 октября последовал еще один теракт в Дюссельдорфе, на сей раз это было нападение на синагогу.

Я немедленно выехал на место происшествия. Меня сопровождали Отто Шили и Пауль Шпигель, председатель Центрального совета еврейских общин. Я хотел, чтобы всем стало ясно: федеральное правительство твердо стоит на стороне растущей еврейской общины в Германии. В последующие дни я публично указывал и на то, что здесь имели и, к сожалению, все еще имеют место политические недоработки. Нападения на еврейские организации, и прежде всего осквернения еврейских кладбищ, не новое явление в истории Федеративной Республики Германии. Но теперь к ним прибавились еще и расистские выходки против людей с иным цветом кожи — в небывалом доселе масштабе. В порядке самокритики следует заметить, что политика осталась в долгу: не было выработано общей стратегии, которая была бы достойна этого слова. Не существовало серьезного анализа причин и оснований для правого радикализма, который нашел бы широкое понимание в обществе, а вследствие этого не было и внятного плана по эффективному преодолению этого явления. Имелись и сегодня имеются важные инициативы, прежде всего на местном уровне: они представляют собой смесь превентивных мер и мер по социальной интеграции. Однако следовало создать функционирующую по всей стране сеть общественных организаций из активистов гражданского общества при государственной поддержке. Помимо того, надо было присягнуть перед всей Германией, что общество и государство не потерпят нарушения правил, прав и законов, и тем более насилия, и что мы намерены пресекать это со всей мыслимой твердостью. Пропагандируемое мной «восстание порядочных людей» и выделение государственных средств специально на эти цели стали стимулом для создания стратегии борьбы против угрозы справа.

При этом я не мог не вспомнить, как в начале 1999 года проходила избирательная кампания ХДС в Гессене. Кандидату от ХДС Рональду Коху удалось тогда сменить на посту гессенского премьер-министра Ганса Айхеля. Акция Коха по сбору подписей, принесшая ему голоса избирателей, была направлена в первую очередь против внесения изменений в совокупность правовых норм, регулирующих вопросы гражданства, однако она вызвала всплеск неприязненных эмоций по отношению к иностранцам и была использована как инструмент в предвыборной борьбе. Этому предшествовала многолетняя конфронтация по вопросам, связанным с иммиграцией и интеграцией, и не в последнюю очередь по чисто идеологическому вопросу: кому позволительно быть немцем? Политические дебаты вновь и вновь разгорались вокруг законодательства о праве на предоставление убежища. С невероятной бесцеремонностью ХДС/ХСС использовали тогда латентные предрассудки населения, чтобы получить власть или упрочить ее. А то, что при такой подоплеке затруднялась интеграция приезжих сограждан, что все сложнее становилось проводить разумную иммиграционную политику, ничуть не интересовало подстрекателей из этих взывавших к духу христианства партий. В сомнительных случаях они выбирают власть, действуя даже в ущерб христианским убеждениям.

Они лили воду на мельницу правых радикалов: так в лагере справа создавалось впечатление, будто они живут в обществе, где вообще-то относятся к иностранцам со скрытой враждебностью, но просто не рискуют проявлять свою ненависть в открытую. Этим настроениям обязано было противодействовать федеральное правительство. Шаг за шагом, в кропотливой рутинной работе, частенько вопреки своим собственным страхам, что избиратели нас не поймут и накажут, мы начали с изменения законодательства о вопросах гражданства. Получение гражданства было облегчено. Стало возможным и двойное гражданство на определенный срок. Мы выделили в бюджете 75 миллионов марок на борьбу с правым радикализмом. Тогдашний правительственный спикер Уве-Карстен Хайе, вместе с председателем Центрального совета еврейских общин Паулем Шпигелем и Михелем Фридманом, основал союз «Покажи лицо! Акция — Германия открыта миру». Этим они всем давали понять, что в политической борьбе с правыми радикалами можно добиться победы, только если к нам подключится гражданское общество. Наряду со многими видными деятелями страны в этот союз вошло Объединение германских профсоюзов и отдельные профсоюзы — на правах коллективного членства. Союз и сегодня ведет активную работу и, подобно другим инициативам аналогичной направленности, играет чрезвычайно важную роль. После смерти Йоханнеса Рау я стал его преемником на посту патрона союза «Покажи лицо!».

Если я сегодня снова и снова возвращаюсь к своим, очень разнородным, впечатлениям тех лет, то, в частности, потому, что в них отражалось нечто общее и существенное. Примерно о том же свидетельствовал и ход событий, когда разваливался «Союз ради работы», поскольку его участники все больше увязали в тактических маневрах. Дело в том, что происходила эрозия фундамента, чья стабильность могла сохраняться только при наличии постоянного конфликта между Востоком и Западом, конфликта, который не в последнюю очередь выражался в соревновании двух систем. Но этот конфликт утратил свое значение, а вместе с тем потеряли смысл прежние правила игры — к сожалению, включая и то, на что, как мы надеялись, можно опираться — ответственность перед всем обществом при взаимодействии между людьми.

Нам не удалось поразмыслить над этим публично, с привлечением общественности. Внимание политиков было по преимуществу посвящено конфликтам этнически-религиозного характера на Балканах, которые, как предполагалось, должны были исчерпаться с прекращением противостояния Востока и Запада, но, напротив, именно теперь обнаружились со всей остротой. И эта забота не оставляла ни времени, ни сил, чтобы затеять широкую общественную дискуссию о самих себе. К тому же институциональные структуры, которые тоже могли бы начать дебаты о последствиях глобализации и о новом состоянии общества после конфликта между Востоком и Западом, казалось, находятся в разброде и шатаниях. Весь их опыт, полезный в ходе холодной войны, был выброшен за борт, а в новом времени пока не виделось новых ориентиров. Партии, церкви, союзы предпринимателей и профсоюзы, но также и Европейский союз, НАТО, ООН — никто еще не доплыл до нового берега, до осознания новой реальности.

Преодоление противостояния между Востоком и Западом было ошибочно истолковано как победа капитализма, что привело к невообразимому скачку в развитии капиталистической системы. Исчезновение конкуренции между двумя системами и возникшая на ее месте глобализация — как распространение на весь земной шар конкурентной борьбы действующих по интернациональной схеме предприятий и обострение конкуренции между экономиками отдельных стран — лишили почвы и такое явление, как «рейнский капитализм». С этой точки зрения, все семь лет работы красно-зеленого коалиционного правительства ушли на восполнение того, в чем ощущалась нехватка еще в самом начале — всеобъемлющей программы реформирования. Впрочем, в ретроспективе это можно считать даже благом. Достаточно лишь представить, какой дизайн имела бы программа реформ, основанная на интеллектуальном и политическом опыте восьмидесятых и девяностых годов.

А тут еще косовская война и разразившийся вслед за тем взрыв международного терроризма — сложнейшие, неизвестные и непредвиденные формы конфликтов по всему миру, с которыми надо было справляться. При таком положении дел нет ничего удивительного в том, что некоторые люди вновь вернулись к казалось бы уже преодоленному образу мыслей и действий. Так, вроде бы вполне укоренившееся знание о необходимости охраны окружающей среды и об исчерпаемости природных ресурсов опять было сброшено с корабля современности. В разных экономических структурах сочли экологическую ответственность интеллектуальным балластом, помехой на пути прогресса. Широко известный пример тому — отказ США проводить политику, учитывающую потепление климата.

В марте 2001 года Буш в публичном письме к американскому сенатору Хейджелу обосновал свой отказ подписать Киотский протокол. Он аргументировал свою позицию тем, что протокол охватывает только промышленно развитые страны и снимает, таким образом, ответственность с восьмидесяти процентов населения мира. Публикация этого послания вызвала массовый всплеск критики в разных странах. Директор службы ООН по охране окружающей среды Клаус Тёпфер говорил о вызывающем озабоченность отступлении от принципов всемирной охраны климата на земле. Тони Блэр объявил, что по этому делу он хочет обратиться к Бушу с письмом. Очевидно, в этом вопросе взяли верх приверженцы жесткой линии в новой американской администрации. Значительное влияние приписывалось прежде всего вице-президенту Чейни, который много лет проработал в нефтяной промышленности.

В июле 2001 года в Бонне должна была состояться решающая встреча — конференция по вопросам мирового потепления климата. Из-за резко отрицательной позиции американцев политическая конфронтация между Европейским союзом и США казалась заранее запрограммированной. В связи с этим придавалось особое значение моему визиту в США по случаю вступления в должность президента Буша в конце марта. Я надеялся выстроить мост между нами и администрацией Буша, делая упор на новые шансы в экономике, которые открывает политика по охране климата. В США тоже росло понимание того, что экономические преимущества при повышении эффективности в использовании энергоносителей не менее значимы для надежного энергоснабжения, чем освоение все новых источников энергоресурсов. В преддверии конференции по вопросам климата я хотел публично проявить свою заинтересованность в этих проблемах. Поэтому 19 марта 2001 года я написал письмо американскому президенту, чтобы убедить его в правомерности моей позиции. Я апеллировал к тому, что перед глобальным вызовом, в связи с необходимостью охраны климата, мы, находясь по обе стороны Атлантики, должны взять на себя ответственность и обеспечить в рамках конверсии со стороны индустриально развитых стран выполнение своих обязательств по снижению выброса отработанных газов. Поскольку лишь на таком основании можно ожидать, что будет сделан и следующий шаг другими индустриальными странами, приближающимися к нам по уровню экономического развития, — лишь тогда они будут готовы также принять аналогичные меры в соответствии с возможностями своих экономик.

Мой призыв не произвел никакого эффекта. После визита в Вашингтон мне стало ясно, что переориентироваться США не будут. Из бесед с американским президентом я вынес впечатление, что там предполагают открыто порвать с наступательной политикой Билла Клинтона в вопросах охраны климата, и особенно в противовес тому, что высказывал, касаясь проблем экологии, противник Буша в предвыборной борьбе Эл Гор. И не в последнюю очередь неуступчивая позиция Вашингтона определялась весомыми интересами американской нефтяной промышленности.

А в Германии — business as usual[27]. Цены на сырую нефть — еще далекие от сегодняшних величин — в 1999 и в 2000 годах постоянно ползли вверх. Оппозиция внезапным ураганом обрушилась на экологический налог. Эту «волну ярости» подхватили и понесли газеты. В подобных случаях очень легко отмахиваться от всех ответов, сформулированных политикой. В центре внимания оказались отнюдь не причины радикальных изменений, когда политические и экономические реалии сменяли друг друга со скоростью видеоклипа, а все принялись размышлять над тем, как виноваты политики, и прежде всех красно-зеленое федеральное правительство, в том, что происходят какие-то не подвластные им перемены, на которые все равно надо реагировать средствами политики.

Возьмем для примера введение и постепенное повышение экологического налога — название налога, конечно, неподходящее, поскольку окружающая среда налогом не облагалась, а с его помощью должно было быть достигнуто разумное с экологической и с экономической точки зрения сочетание конформных для рынка факторов. Оппозицией и значительной частью прессы была развернута кампания, позволившая мобилизовать против этого намерения экономические структуры. Между прочим, партии ХДС/ХСС еще в ходе предвыборной гонки 2005 года в связи с высокими ценами на бензин обещали значительно снизить экологический налог. Но сегодня об этом уже речи нет ни в самих этих партиях, ни у представителей экономики. И по вполне понятной причине. А именно: когда люди перестают ощущать себя — как было в «красно-зеленые» времена — сплоченной группой борцов с правительством, им приходится самим заниматься делом.

Идея экологического налога проста, очевидна и увязана с будущим, потому что осмыслена — в экологическом и экономическом отношениях. Обусловленное налогом удорожание энергоресурсов вынуждает людей относиться к ним бережно и расходовать экономно, что сберегает ресурсы и помогает сохранять образ жизни, приближенный к природе. Даже само по себе это дает в перспективе большой экономический выигрыш. Однако преимущества достигаются и в среднесрочной перспективе, и в ближайшем будущем. Не в последнюю очередь именно благодаря введенному нами удорожанию энергоносителей Германия вырвалась в мировые лидеры в сфере новых энергосберегающих технологий и стала в международном масштабе абсолютным лидером на рынке восполняемых источников энергии. И все это — вопреки недостаткам нашего климата по сравнению с другими регионами мира.

В своих представлениях политики-экологи пока еще выходят далеко за пределы актуальных возможностей. Однако путем интенсивных дебатов внутри коалиции нам всегда удавалось найти взаимоприемлемый компромисс. В этом процессе задачей СДПГ была и остается увязка того, что необходимо для экологии, с тем, чего требует экономика, — при непременном учете и требований конкурентной борьбы. Социал-демократам Германии, которые занялись экологическими проблемами поздно, но очень интенсивно, это следует ясно видеть всегда. И, без сомнения, совокупность событий, связанных с введением эконалога, должна быть отнесена к самым значительным и успешным общественным изменениям, которых своими столь оспариваемыми шагами добилось коалиционное правительство.

Второй пример — конфронтация по вопросам пенсионного обеспечения. Столкновение произошло из-за введения так называемых пенсий Ристера: второй пенсионной системы в дополнение к полагающемуся по закону пенсионному обеспечению. Построение второй опоры по обеспечению старости стало необходимостью в связи с демографическими изменениями в обществе — с этим были согласны все, кто хоть немного разбирается в подобных вещах. К тому же после воссоединения страны общее число пенсионеров увеличилось — добавились пенсионеры из новых земель, — и пенсионной кассе стало уже не под силу справиться с такой задачей.

Другими словами, финансовое положение органов пенсионного обеспечения драматически осложнилось дефицитом, поэтому нужно было ввести — как сформулировал министр труда и социального обеспечения Вальтер Ристер — собственное обеспечение капитала: обязательные собственные отчисления граждан, формирующие капитал для дополнительных пенсионных выплат.

Не нужно быть экспертом по пенсионным вопросам, чтобы понять, что наша пенсионная система, питающаяся взносами предприятий и тех, кто активно работает, попала под двойное давление. Количество трудящихся, охваченных системой социального обеспечения, сокращается по причинам демографического характера. Одновременно меняются трудовые биографии людей. На смену долгосрочным трудовым отношениям — часто по одной приобретенной специальности и на одном и том же рабочем месте — приходят все более краткосрочные, прерывистые трудовые отношения. Трудовой стаж уменьшается, все более продолжительными делаются периоды неполной занятости или полной безработицы. С другой стороны, растет продолжительность жизни, а вместе с тем продолжительность получения пенсии. Внутри прежней системы уже невозможно сбалансировать все эти факторы.

Следовательно, необходимо подпереть кровлю пенсионного обеспечения, которая прежде держалась лишь на одной опоре — на отчислении финансов, то есть на взносах предприятий и работающих граждан, — второй опорой капиталообразующих собственных отчислений. Иначе говоря, речь идет о самообеспечении.

И в самом деле, нужен новый баланс между солидарностью — принципом, на котором строилась и строится система социального обеспечения, — и собственной ответственностью каждого человека. От каждого в обществе требуется, чтобы он сначала сам сделал все объективно возможное для себя и своей семьи, прежде чем прибегнуть к солидарности других граждан в социальном государстве. Но именно такой подход к концепции социального государства с трудом находил понимание у традиционалистов в моей партии, и особенно у профсоюзных функционеров. Так получается, что иногда для продавливания необходимых изменений в собственном лагере затрачивается больше сил, чем на преодоление сопротивления оппозиции в парламенте или в обществе.

История первой пенсионной реформы, рассчитанной на ближайшие тридцать лет, достойна того, чтобы быть описанной профессиональными историками. Для меня эта тема, скажу без обиняков, стала отправной точкой в необходимом, но вечно откладываемом на потом разбирательстве, где кончается межпартийная конкурентная борьба и начинается этическая проблема ответственности.

Лишь начав работу в федеральном правительстве, мы в коалиции узнали об истинных масштабах глубочайшего финансового кризиса в пенсионном обеспечении. Чтобы, тем не менее, обеспечить обещанное снижение взносов на пенсионное обеспечение с 20,3 до 19 процентов, мы решили использовать экологический налог, поступления от которого должны были пойти на снижение побочных расходов по заработной плате. Сюда же добавился один процентный пункт из налога на добавленную стоимость. Снижение пенсионного взноса могло стать еще более существенным, если бы правительство Коля в 1998 году не сделало сумму взноса слишком низкой, в результате чего в пенсионных кассах образовалась нехватка требующегося по законодательству месячного резерва предстоящих платежей страховых сумм в размере 8,4 миллиарда марок. И нам первым делом пришлось выровнять этот оставшийся в наследство от предыдущего правительства дефицит за счет налоговых средств.

Вальтеру Ристеру, министру труда и социального обеспечения, выпала незавидная роль, когда в 1999 году он начал свою работу и — оказался разрушителем иллюзии, будто пенсия людям обеспечена. Помимо прочего, это было иллюзией и никак не соответствовало действительности еще и потому, что около пяти миллионов человек, занятых на работах вне сектора социального обеспечения, не участвовали в финансировании социальной системы. Лишь только когда мы ввели обязательное соцобеспечение на так называемых работах за 630 марок, одновременно освободив эти заработки от налогов, удалось более или менее стабилизировать базу финансовых поступлений. В общем и целом было ясно, что следует подвергнуть проверке все элементы прежней пенсионной формулы. Обнародование этих данных вызвало большие волнения. А когда выяснилось, что в будущем вряд ли возможно реально удерживать пенсии на должном уровне относительно зарплат, послышались штормовые предупреждения.

Партии ХДС/ХСС развернули кампанию под названием «пенсионный обман», и на их стороне выступили профсоюзы. При этом каждый, кто умел считать, мог с легкостью убедиться, что на одном лишь отчислении финансов невозможно поддерживать уровень пенсий и поэтому необходима вторая опора, основанная на собственной ответственности. А споры крутились в первую очередь вокруг вопроса — должна ли эта добавочная опора, то есть самообеспечение, быть делом добровольным или обязательным. Об этом же было много дебатов и внутри коалиции, поскольку у зеленых вопрос оспаривали с такой же силой, как в СДПГ. Обязательный вариант обозвали «принудительной пенсией», и теперь никаких шансов у него не осталось. Вальтер Ристер, весь первый период деятельности коалиционного правительства проработавший над этой труднейшей в сфере реформирования задачей, был со мной в непрерывном контакте. Оглядываясь назад, могу сказать, что я ни разу даже не думал о замене его на посту главы министерства — хотя подобные слухи и распускались, по всей вероятности, чтобы посеять раздор между нами. Но, во всяком случае, мы не могли предвидеть, что конфронтация по вопросам пенсионной реформы будет сопровождать нас вплоть до 2002 года.

С Вальтером Ристером до того, как он стал членом кабинета министров, я не был близко знаком. Он сделал себе имя как современный политик, специалист по тарифам. Я читал его работы, читал о нем, и все это укрепляло меня в решимости пригласить его в нашу команду. И я не был разочарован. Ристер поступал как человек очень знающий и пользовался авторитетом мастера. Мастер, как известно, всегда несет на себе отпечаток своего мастерства, а он по своей первой профессии — плиточник. Поэтому всякие попытки упрекнуть его в недостаточном знании мира труда, а подобным нападкам нередко подвергалось красно-зеленое правительство, совершенно безосновательны. В кабинете министров его очень уважали за коллегиальность. По-человечески мне было трудно сказать ему, что ввиду сложившихся обстоятельств экономического и рабочего характера я вынужден отказаться от дальнейшего сотрудничества с ним в новом кабинете министров 2002 года. И даже после этого непростого для меня решения Ристер не отказал мне в своей лояльности.

Работая над пенсионной реформой, мы старались по возможности держать оппозицию в одной лодке с нами. Однако следствием этого политического решения стал мучительно долгий процесс. Вслед за неудавшейся попыткой блокировать налоговую реформу ХДС/ХСС взяли в кольцо блокады пенсионную реформу. Они изображали готовность к переговорам, но переговоры затягивались до тех пор, пока мы в конце концов не принимали их требование. А как только мы это делали, тут же следовал пас и на стол выкладывалось новое безусловное требование. Так сложился переговорный марафон, превративший работу по пенсионной реформе в бесконечную историю.

Эта стратегия имела важные и долгосрочные последствия. Канонада публичной ругани, нацеленная на коалицию, и прежде всего на СДПГ, не утихала. Упреки типа «пенсионный обман» или «пенсионная ложь» размывали нашу фракцию и отдавались эхом в общественном мнении — результаты опросов становились все хуже и хуже. В обществе создавалось все более явное и разрушительное впечатление, будто политика не способна решать проблемы и теряет свою эффективность и компетентность. Возникала неописуемая пестрота разнонаправленных экономических союзов и объединений: с одного края — люди, совершенно не заинтересованные в общественном консенсусе, с другого — организации, тесно связанные с ХДС/ХСС. От тех, кто им близок, ХДС/ХСС ожидали, что все представители экономических кругов, входящие в «Союз ради работы», должны всячески избегать даже видимости какого-то успеха от взаимодействия с правительством. Профсоюзы, которые, напротив, надеялись, что правительство под руководством социал-демократов сумеет сдвинуть с мертвой точки реформы, и имевшие очевидные свидетельства именно этого процесса, тем не менее, дудели в ту же дудку. Потому что они продолжали двигаться тем же курсом, запрограммированным еще в старые добрые времена западногерманской федеративной республики, и никак не могли с него свернуть.

Незадолго перед вторым и третьим чтениями закона в бундестаге, в январе 2001 года, ХДС опубликовал плакат, своего рода объявление о розыске: на нем было написано «пенсионный обман» и изображен я в виде находящегося под следствием заключенного. Многие депутаты возмутились. Председатель ХДС тогда заявила: она вполне может понять, что кому-то этот плакат представляется непонятным. Как извинение ее слова не прозвучали. Все это показывает, с какой агрессивностью — вплоть до личных оскорблений — велась дискуссия вокруг крупнейшей реформы.

26 января 2001 года в результате изнурительных переговоров с профсоюзами и новых компромиссов красно-зеленое большинство добилось принятия в германском бундестаге Закона о реформе узаконенного пенсионного обеспечения. Но это была только часть пенсионной реформы.

Вопросы государственной поддержки дополнительной системы обеспечения должны были получить одобрение бундесрата. В общей сложности мы предоставили более 20 миллиардов марок на реализацию нового проекта обеспечения по старости. 11 мая 2001 года бундесрат, как и ожидалось, передал «Программу поддержки дополнительного обеспечения по старости» в согласительный комитет. Решение о передаче на согласование было принято под давлением имевших большинство в бундесрате ХДС/ХСС — ради сохранения лица. Союзу ХДС/ХСС надо было внести еще парочку изменений в проект, чтобы в конце концов они дали свое согласие. Но сколько же сил пришлось затратить, чтобы добиться успеха этой важнейшей общественно-политической реформы! Это была расстановка вех на большом участке предстоящего пути, исключающая возможность возврата к старому. В заключение остается констатировать: процесс был настолько долгим, нудным, мучительным, изматывающим нервы, что отодвинул в тень эпохальность достигнутого события — ценность самой реформы.

Мне представляется очевидным, что доверие к политическим институциям подорвано, вера в их способность принимать решения и эффективно действовать в значительной мере поколеблена. Причиной тому политические процессы, подобные бесконечным схваткам на ринге вокруг пенсионной реформы, и особенно когда речь идет о вещах, затрагивающих основы существования большинства граждан, как это и было с вопросом о пенсиях. В такой ситуации никого не удивит, что углубляется кризис в партиях. Обе народные партии — социал-демократы и христианские демократы — имеют проблемы с рекрутированием новых поколений своих последователей. Результаты выборов в сентябре 2005 года показывают: СДПГ и ХДС/ХСС, набравшие примерно по 35 процентов голосов, в равной степени слабы, и поэтому, в конце концов, остается единственный приемлемый путь — создание большой коалиции. Тем, кто пока еще верит, будто слабость народных партий есть явление случайное и преходящее, я настоятельно рекомендую еще раз обо всем поразмыслить.

Возможно, большая коалиция и даст нам необходимую краткую передышку, но я надеюсь, что это не выльется в долгую паузу, когда партии погрузятся в раздумья, займутся самокритикой и начнут спрашивать себя, надо ли им и впредь обращаться с политической проблематикой в том же духе, или они больше так не хотят. В первую очередь я имею в виду процессы, связанные с изменением демографии. В Восточной Германии ситуация обостряется, поскольку все еще продолжается экономически обусловленное переселение людей на запад. В спорах по поводу «пенсий Ристера» — еще и потому для меня так важна память о том, как это происходило — не было соревнования идей, никакой борьбы эффективных решений с еще более эффективными, которые, скажем, выдвинула бы оппозиция. Напротив. Оппозиция, упрямо отвергая реальность, просто повернулась к будущему спиной. А ведь эта реформа — всего лишь одна из многих необходимых для общественного развития реформ, стоявших и сейчас еще стоящих перед нами. Тем не менее, я не склонен к пессимизму. Семь лет красно-зеленой правительственной коалиции — если ориентироваться на предстоящие свершения для поддержания нашей страны на теперешнем уровне — принесли очень важные результаты. Итог складывался из удачных и, как надо самокритично заметить, менее удачных начинаний.

8 июня 1999 года Тони Блэр и я представили в Лондоне нашу совместную работу под заголовком: «Путь вперед для европейской социал-демократии». Это было попыткой сформулировать один общий и взвешенный ответ на два важнейших для нашего времени вызова — демографические изменения общества и процесс глобализации. В основном анализировались два круга проблем: насколько эффективной должна быть капиталистическая экономика, чтобы государство могло и впредь оставаться социальным? В какой точке экономическая эффективность начинает бить по гуманности и какую роль в этом процессе играет рынок? Иначе говоря, где должен быть поставлен предел рыночным отношениям, чтобы предотвратить сползание общества под тотальную власть экономики? Как предприятия могут воспользоваться улучшением экономических условий, чтобы обеспечить себе новый рост и создавать новые рабочие места? Прежде всего мы искали, каким путем можно разрешить мнимое противоречие между спросом и предложением.

Этот документ содержал в зачатках многое из того, чему впоследствии, в переработанном виде, суждено было войти в программу Agenda‑2010[28], поскольку при ее разработке вновь поднимались, и сейчас поднимаются, те же самые вопросы. Однако из-за возмущения, вскипевшего со всех сторон по поводу наших с Блэром предложений, не было проведено никаких дебатов по существу дела. Я испытываю большое искушение воскликнуть: опять то же самое!

Я снова перечитал работу Блэра/Шрёдера. Анализ первопричин я, как и прежде, считаю верным, даже если там кое-что оказалось незрелым. В частности, недостаточно прописан тезис о том, что в стареющем обществе возникает потребность в получении более ясной картины того, какими образовательными ресурсами оно обладает. Понятие «стареющее общество» можно рассматривать с двух сторон. С одной стороны, отмечается сокращение количества семей, где растут дети. У нас в Германии в 2005 году родилось в общей сложности 686 тысяч детей — это на 20 тысяч меньше, чем в 2004 году. Значит, общество становится все более старым. С другой стороны, люди остаются относительно здоровыми: продолжительность активной жизни растет. Исследования показывают, что нынешний шестидесятилетний человек по своим психическим и физическим кондициям соответствует пятидесятилетнему 1985 года. Таким образом, активный возраст увеличился на десять лет — менее чем за жизнь одного поколения. Вот откуда берется идея о том, что учеба должна продолжаться всю жизнь. Однако я считаю недостаточным и односторонним стремление только создать условия, обеспечивающие возможность учебы вплоть до пожилого возраста. Ведь в наше время шестьдесят процентов немецких предприятий заявляет о своем нежелании принимать на работу сотрудников старше пятидесяти лет. Какая недальновидность! Имеются широко известные и прославленные исключения, но их очень мало. Вот где ощущается недостаток ответственности предпринимателей перед обществом и недостаток их собственной заинтересованности.

Этот недостаток совершенно очевиден. Без сомнения, за первую половину первого десятилетия XXI века немецкие предприятия одержали громкие победы на мировом рынке. С экономической точки зрения у них все в полном порядке. Подтянутые и эффективные, они затмевают своих конкурентов. Но не пора ли серьезно поговорить о том, какова цена этой стратегии? Стройность и высочайший «уровень фитнеса» глобально действующих предприятий были достигнуты драматическим путем — огромным числом увольнений. Ответственность за последствия этой стратегии была переложена, и сейчас перелагается, на плечи политиков. Но политика не располагает никакими особыми возможностями для решения этой проблемы, а решить ее необходимо.

В Ганновере, на выставке CeBIT‑2000[29], я вовсе не ради собственного удовольствия попросил детально описать ситуацию на предприятиях, ощущающих нехватку специалистов по программному обеспечению. Мое предложение ввести грин-карту, то есть разрешение на пребывание и работу в Германии, было попыткой обеспечить немецкой экономике больше открытости, интернационализма и привлечь в страну специалистов по компьютерам. Менеджеры по персоналу, работающие в немецкой компьютерной промышленности, не учли, что такая потребность возникнет в ближайшие десятилетия, или просто проигнорировали этот фактор развития. Свою роль сыграло и немецкое ограничительное законодательство по правам иммиграции, которое больше следовало предрассудкам, связанным с враждебностью к иностранцам, чем доводам разума.

Неблагоприятные демографические процессы в стране можно было бы смягчить, облегчив иммиграцию. Но и к этому, как показала, в частности, реакция на инициативу с введением грин-карты, Германия не подготовлена. Насколько слабо такие идеи укоренились в сознании, в первую очередь у консервативных политиков, продемонстрировала избирательная кампания 2000 года в земле Северный Рейн — Вестфалия. Юрген Рюттгерс, кандидат от ХДС и бывший «министр будущего»[30] в кабинете Коля, тогда позволил себе вопиющую глупость: он изобрел слоган «Дети — вместо индийцев».

Несмотря на проведенные реформы, наше совокупное законодательство по вопросам гражданства и пребывания в стране еще слишком нацелено на то, чтобы по возможности затруднить въезд и иммиграцию. Я до сих пор вспоминаю, какого труда стоило убедить земельных министров внутренних дел предоставить специалистам по программному обеспечению право на проживание в Германии сроком более пяти лет. Вопреки здравому смыслу, мы делаем так, что иностранные студенты непосредственно по окончании обучения вынуждены покинуть нашу страну, даже если они могут предъявить предложения по трудоустройству. Абсурдно, что мы даем людям бесплатное образование, чтобы затем, лишь за редкими исключениями, отослать их обратно на родину! В открытой стране, обладающей чувством собственного достоинства, действуют совершенно иначе.

Вот какое положение дел мы хотели изменить введением нового законодательства об иммиграции — так, чтобы иммиграция в Германию происходила по внятным и гуманным правилам. Чтобы подвигнуть «христианское» большинство в бундесрате не противиться хотя бы некоторым неотложным изменениям, законодательство по вопросам иммиграции превратили в Законодательство по переселению. Это был только первый, половинчатый шаг. Те, кто сегодня с такой охотой называют образцовой моделью США, кто спешит догонять Америку, почему-то забывают о том, что прогресс в Америке и в ее экономической системе поддерживается прежде всего иммиграцией. Желание быть и оставаться чемпионами мира по экспорту несовместимо с желанием «очистить Германию от балласта» — это обречено на провал. Мы нуждаемся в иммиграции, и нам никак нельзя воспринимать культурный обмен и динамичную экономику как пару двух противоположностей.

Так или иначе, теперь у нас есть — хотя и не вполне достаточное — законодательное право на иммиграцию. Этого бы не случилось, не будь коалиции красных и зеленых. То же относится и к антидискриминационному закону, и, как сказано выше, к компромиссу по атомной энергетике, важность которого в первую очередь заключается в осознании того, что все ресурсы на земле ограничены и что мы поступаем хорошо, инвестируя средства в исследования восполняемых источников энергии. Энергетические концерны согласились производить на своих имеющихся атомных электростанциях строго определенное количество суммарной энергии. Это означает, что срок действия этих предприятий регулируется законом. Кроме того, компромисс включает такие пункты, как окончание переработки ядерных отходов и сокращение транспортировки ядерных материалов. Это было оптимальным решением, которого можно было добиться без возмещения ущерба энергетикам. А помимо того, достижение компромисса в атомной энергетике стало важным вкладом в сохранение мира во внутренней политике.

Из воспоминаний: на исполненном драматизма ночном заседании 14 июня 2000 года мы пришли наконец к согласию. Мы — это Вернер Мюллер, Юрген Триттин, Франк-Вальтер Штайнмайер и я — со стороны правительства и Ульрих Хартманн (E.ON)[31], Дитмар Кунт (RWE), Герхард Голль (EnBW) и Манфред Тимм (HEW)[32] - с другой стороны.

В последний момент Голль пошел всем наперекор, желая выторговать особые правила для атомной электростанции в Обригхайме. И тут весь наш проект чуть не рухнул. Решающим фактором для успеха всего соглашения стала новая компромиссная формула для Обригхайма. Позже, при переговорах о создании правительственной коалиции в 2002 году, из-за этого пункта у нас возникли новые существенные затруднения.

Общественно-политическое значение консенсуса по атомной энергетике так и не было оценено по достоинству. По одной простой причине: для противников ядерной энергетики мы зашли в своих требованиях недостаточно далеко, а для сторонников — слишком далеко. Одни, поддерживаемые оппозицией, устроили нам своего рода энергетико-политическое GAU[33], другие скандировали: «Консенс — нонсенс!». Но результат уличает и тех и других во лжи. Долю ядерной энергетики в общем производстве электроэнергии удалось значительно снизить — сегодня она составляет 28 процентов. Но еще важнее то, что Германия, как уже упомянуто, стала мировым лидером по использованию альтернативных источников энергии.

Мы смогли увеличить производство энергии на 24 процента, а вместе с тем увеличилась эффективность ее использования. За время моей работы в правительстве производство электроэнергии на основе восполняемых источников сырья выросло вдвое, а это привело к тому, что выброс отработанных газов сократился на 19 процентов. Сегодня переработка восполняемых источников занимает важное место в сфере производства электроэнергии: ее доля с 1998 по 2004 год возросла почти на 30 процентов. А помимо того, отрасль восполняемой энергетики находится на подъеме и становится все более существенным экономическим фактором — в Германии в этой отрасли занято около 150 тысяч человек. А начали мы с того, что ежегодно инвестировали в восполняемую энергетику около 6 миллиардов евро.

Сегодня среди членов большой правительственной коалиции снова ведутся дискуссии по поводу атомного консенсуса. Представителям ХДС/ХСС хотелось бы «уйти от ухода»: как минимум, увеличить срок действия атомных электростанций. социал-демократы в правительстве не хотят ничего менять. В коалиционном договоре содержится пункт о моратории. Что должен делать министр по охране окружающей среды, будучи социал-демократом? Он мог бы облегчить себе задачу. Коалиционный договор — хорошая подпорка, но только на данный период деятельности правительства. Вопрос, которым должна озаботиться СДПГ, звучит так: не важнее ли, в общем и целом, консенсус, чем кратковременный успех? Нельзя исключать, что в следующий раз к власти придут другие силы, причем это может быть и правительство, в целом направленное против демократических левых в Германии. Давление со стороны групп, в чьих интересах было бы возрождение атомной энергетики, заметно нарастает. Правительство, сформированное партиями ХДС/ХСС и СвДП, не захочет противостоять этому давлению. Перед лицом подобной перспективы имеет смысл, не фиксируясь на формальностях, поразмыслить над сутью. Какие наиболее важные основания имеются для компромисса? Чего мы, по сути, хотим?

В соглашении между федеральным правительством и предприятиями по энергоснабжению от 14 июня 2000 года это сформулировано с достаточной точностью. Там написано: «Федеральное правительство и предприятия по энергоснабжению считают достигнутое соглашение важным вкладом в достижение широкого компромисса по вопросу об энергетике. Участники соглашения намерены в будущем совместными силами работать над тем, чтобы и дальше развивать в Германии энергетику, совместимую с требованиями окружающей среды и конкурентоспособную на европейском рынке. Тем самым вносится и существенный вклад в то, чтобы в энергетике обеспечивалось как можно больше рабочих мест».

Далее следует: «Споры вокруг ответственности, возлагаемой на ядерную энергетику, десятилетиями приводили в нашей стране к ожесточенным дискуссиям и вызывали конфронтацию в обществе. Независимо от наших разных позиций по вопросу об использовании атомной энергии, предприятия по энергоснабжению с уважением относятся к решению федерального правительства об упорядоченном прекращении производства электроэнергии на основе ядерной энергетики».

Отсюда ясно: эра ядерной энергетики в Германии должна завершиться к тому времени, когда это будет оправданным с экономической точки зрения. Мои основания для принятия такого решения были связаны не столько с идеологической стороной вопроса, сколько с постепенным осознанием факта, что проблема с утилизацией отходов ядерной энергетики остается нерешенной, и решить ее, в принципе, чрезвычайно трудно, во всяком случае в масштабах одной страны.

Сверх того, для меня было самым важным — дать наконец толчок такому развитию энергоснабжения, когда во главу угла ставится экономное и заботливое обращение с природными ресурсами при использовании всех мыслимых технологий, а будущие инвестиционные потоки направляются именно в эти секторы, включая восполняемую энергетику.

Таким образом, речь шла о развитии совершенно новой энергетической политики. Преимущественную государственную поддержку должно иметь то, что позволяет экономно расходовать ресурсы, а самые крупные инвестиции должны получать секторы возобновляемых энергоносителей: использование солнечной энергии, энергии ветра и переработка биомассы. Эту чрезвычайно успешную стратегию следует и в будущем защищать при любых обстоятельствах, а очень удобный но, в конечном счете, не очень надежный ход в атомную энергетику надо постепенно замуровывать. На мой взгляд, в обществе, как и в прежние времена, есть согласие по этому вопросу.

В этой связи следует прояснить вопрос с утилизацией атомных отходов, и особенно с их захоронением. Я считаю ошибкой, в частности и моего правительства, то, что мы концентрировались исключительно на том, как бы решить эту проблему на национальном уровне. Густонаселенные страны, такие как Германия, обладают очень ограниченными геологическими возможностями для захоронения атомных отходов. Поэтому я не думаю, что решение проблемы утилизации можно найти в пределах наших границ. Мы должны попытаться подойти к решению этой проблемы в сотрудничестве с Россией. Немецкие технологии, соответствующие финансовые взносы со стороны немецких энергетиков и значительно лучшие возможности для захоронения, имеющиеся в России, должны послужить основой для создания концепции, выгодной для всех сторон. Имеется образец подобного сотрудничества, из него можно исходить. На саммите «Большой восьмерки» в июне 2002 года в Канаде мы договорились предоставить 20 миллиардов долларов на утилизацию российских ядерных материалов из ядерных боеголовок и отработанного топлива из атомных реакторов на подводных лодках — так, чтобы это было безопасно для окружающей среды и недостижимо для террористов. За прошедшее время при участии Германии начата утилизация первых атомных подлодок, началось также строительство объекта для долговременного промежуточного складирования ядерных отходов. Тому же примеру можно последовать и в переговорах с целью утилизации немецких ядерных отходов в России — конечно, под международным контролем МАГАТЭ.

Я по-прежнему уверен: красно-зеленое коалиционное правительство взломало бесчисленное количество проржавевших структур в нашей стране. Нас ждало очень много задач — может быть, слишком много. И мы не всегда могли быть уверены, что люди справятся со всеми вносимыми нами изменениями, с этим марафоном реформ. Непростые реформы встречали большую поддержку первым делом у тех, кого они не затрагивали. Это так по-человечески! Но это же нам и аукнулось, когда при голосовании на выборах мы попали в трудное положение. Пока оппозиция создает впечатление, что она, дескать, может произвести необходимые изменения, ничего не меняя, с реформированием в Германии будет тяжело. Только когда ХДС в 2005 году обнародовал экономическую и налоговую программу, чье авторство вполне могло бы принадлежать программной комиссии СвДП, избиратели заметили, что их намереваются использовать в своих интересах ради чего-то, не имеющего отношения к их реальной жизни.

Оглядываясь назад и пытаясь подвести итог первого периода деятельности правительства, пожалуй, можно сказать: свет и тень друг друга уравновешивают. На рынке труда никак не устанавливалось достаточно продолжительной стабилизации. Не наблюдалось и оживления конъюнктуры, что опять же могло бы сказаться на состоянии рынка труда. В 2001 году, за год перед новыми выборами, количество безработных опять перевалило за четыре миллиона. Это затмевало успех первой стадии налоговой реформы и мешало порадоваться тому, что доход до 14 000 марок включительно не облагался налогом, что начальная ставка налога была доведена до 19,9 процента (прежде она составляла 22,9 процента), а максимальная — снижена до 48,5 процента (против прежнего 51 процента). Компании, в которых главную роль играет капитал, вложенный партнерами в акционерное общество, должны были теперь платить общий налог на прибыль в 25 процентов вместо прежних 30 процентов за дивиденды и 40 процентов за удержанную прибыль. Компании, общества и товарищества, где главную роль играет личное участие, а не капитал, вместо налога на вид деятельности теперь оплачивали общие начисления по подоходному налогу. Благодаря экологическому налогу удалось на 0,2 процента снизить отчисления по пенсионному обеспечению, и они составили 19,1 процента. Но зато на второй стадии введения экологического налогообложения подорожали бензин — на 7 пфеннигов за литр и электроэнергия — на 5,8 процента за киловатт/час. Не будем, однако, забывать и о том, что максимальная поддержка по Федеральному закону о поощрении обучения[34] выросла с 1030 до 1140 марок.

Весной 2001 года в правительстве произошли кадровые замены: вместо Карла-Хайнца Функе (СПД) — здравоохранение и Андреа Фишер (зеленые) — сельское хозяйство пришли Улла Шмидт и Рената Кюнаст. С появлением Ренаты Кюнаст в немецкой аграрной политике в самом деле началась новая глава. Поводом для давно уже назревшей переориентации в сельском хозяйстве стал кризис, вызванный завезенным из Великобритании коровьим бешенством. Последовал долгий и мучительный шок. В результате мы пришли к мысли о том, что в деятельности министерства сельского хозяйства надо перенести упор на сферу защиты потребителей и правильного питания. Рената Кюнаст выступала за прекращение производства избыточной продукции и за то, чтобы сконцентрироваться на качестве продуктов сельского хозяйства. Потому что кризис в сельском хозяйстве наступил еще до появления коровьего бешенства, то есть доверие потребителей было поколеблено еще раньше. По сути, критику вызывал тот факт, что современное интенсивное сельское хозяйство не может обеспечить производство продуктов должного качества, необходимых для здорового питания, а это вызвано колоссальной нагрузкой на окружающую среду, отчего сокращается разнообразие видов растений, загрязняется почва и грунтовые воды. Помимо того, с точки зрения профилактики здравоохранения, не придавалось должного значения качеству кормов. Критику вызывало не количество производимой продукции, а способ производства в аграрном секторе экономики.

При таком положении дел нам нужна была совершенно иная модель сельского хозяйства. Надо было распрощаться с производством, односторонне нацеленным только на количественный прирост и на конкуренцию цен. Вместо этого нужны были такие формы хозяйствования, которые не причиняли бы вреда природе, а при этом оставались экономически эффективными и конкурировали друг с другом, прежде всего по качеству продукции.

Государство не может приказать сельскому хозяйству измениться и стать более успешным. Решающий момент здесь в том, чтобы повысить спрос на продукты питания и соответственно на корма для животноводства, произведенные с учетом экологических требований и обеспечивающие здоровое питание. Сюда же относится поддержка тех предприятий, чей способ производства отвечает требованиям охраны здоровья и защиты окружающей среды. Но это же требовало и финансовой помощи остальным предприятиям, чтобы они смогли перестроиться.

Чтобы переориентировать аграрный сектор на новое качество, надо было создать новые структуры для сотрудничества между сельским хозяйством, экологами, пищевой промышленностью и торговлей. Наша цель заключалась в том, чтобы новые продукты стали постоянным товаром в каждом супермаркете.

Такое переориентирование аграрной политики затрагивает сферу жизненно важных интересов потребителей. Но оно также проводится и в интересах многих хозяйствующих на земле людей, сознательно повышающих качество своей продукции. Для таких хозяев должны открываться и экономические перспективы. Что нам нужно, так это доверие к нашему сельскому хозяйству, потому что доверие усиливает спрос на аграрную продукцию. Но это же налагает определенные обязательства и на потребителей. Экологичное, ориентированное на высокое качество сельское хозяйство может существовать только там, где и потребители, совершая покупки, тоже делают выбор в пользу качества и готовы платить за качественный продукт достойную цену. Только такая позиция является выражением растущей культуры, когда предпочтение отдается ценности здорового питания и гармонии с природой.

В правительственной коалиции были согласны с моим предложением, чтобы зеленые отказались от руководства сферой здравоохранения и взяли на себя руководство сильно расширенным по своим компетенциям министерством по защите потребителей, здоровому питанию и сельскому хозяйству.

Я часто разговаривал со своей женой Дорис о том, как влияет на повседневную жизнь людей наша политика и как она воспринимается. Разумеется, Дорис была для меня важнейшим связующим звеном с внешним миром, с миром, который находится вне берлинских политических кругов. То же самое происходило и во время кризиса, связанного с коровьим бешенством. Это от Дорис я узнал, каково сейчас матерям и отцам, желающим обеспечить своим детям здоровое питание: встревоженные из-за коровьего бешенства и свиной чумы, люди в нерешительности застывали перед полками с продуктами, не зная, что выбрать. Это была ее идея — изменить приоритеты и переместить центр тяжести в работе министерства на вопросы охраны потребителей. Это очень дельное предложение я воспринял тогда с благодарностью, а в лице Ренаты Кюнаст я нашел и исполненную энтузиазма соратницу в борьбе за предстоящие нововведения.

Согласно практике всех коалиций партнеры сами определяют, кто займет предоставленный им пост в кабинете министров. И я, таким образом, ожидал решения зеленых. Когда выбор пал на Ренату Кюнаст, я был ошарашен. На федеральном уровне она была почти не известна. В ходе коалиционных переговоров она выступала от зеленых по темам, связанным с правовой политикой. Очевидно, она была кандидатурой Йошки Фишера, который со свойственным ему волевым напором вывел ее на старт. Рената Кюнаст оказалась ценным приобретением для кабинета министров. И конечно, далеко не в последнюю очередь, ее заслуга в том, что такие понятия, как «здоровое питание» и «защита потребителей», связаны в общественном мнении с деятельностью моего правительства. И в самом деле, смену ориентиров в сельском хозяйстве можно отнести к очень важным реформам, которые красно-зеленая коалиция сумела внедрить в жизнь общества.

Идея призвать в кабинет Уллу Шмидт буквально витала в воздухе. Улла была одним из сильнейших профессионалов по социальной политике во фракции СДПГ и проделала превосходную работу по пенсионной реформе. Сфера здравоохранения является, без сомнения, самой тяжелой для любого федерального правительства. Требования к политике в этой сфере чрезвычайно разнообразны. Пациенты хотят получить лечение на высочайшем медицинском уровне, не желая за это расплачиваться сколь-либо достойной суммой из собственного кармана. Для моего правительства было очень важно гарантировать каждому лечение по самым современным стандартам науки и техники независимо от его личных доходов. Любые шаги к разделению медицины на «классы» были для нас немыслимы.

Действующие лица, предлагающие свои услуги в системе здравоохранения — врачи, аптекари, фармацевтическая промышленность и больничные кассы, — имеют прежде всего экономический интерес. Они хотят получить за свои достижения как можно больше. Но каждый из них полагает, что в глазах общественности можно свой частный интерес выдать за общественный, прикрываясь политикой здравоохранения. Больничные кассы в Германии обходятся очень дорого, их административные расходы неоправданно высоки. Около 250 разных больничных касс демонстрируют одно и то же, а именно: сама по себе очень работоспособная немецкая система здравоохранения остается непрозрачной, враждебной рынку, и, к тому же, она так основательно попала под власть лоббистов, что каждый, кто окажется на посту министра здравоохранения, попытавшись ее реформировать, обречен на провал. Разнонаправленные ожидания и интересы в этой сфере приводят к тому, что система медленно, но верно становится неоплачиваемой.

И в эту яму со змеями была направлена Улла Шмидт. До сих пор она храбро сражалась. Далеко идущие планы по реформированию, такие как право на владение аптеками (прежде один аптекарь имел право владеть одной аптекой, а тут — четырьмя) или разрешение больничным кассам торговаться об условиях договора с врачом напрямую, минуя союзы врачей, рухнули из-за сопротивления оппозиции в бундесрате. Остается надеяться, что ХДС осознал свои ошибки, и теперь большая правительственная коалиция снова займется тем, что раньше ХДС блокировал. Система здравоохранения тоже нуждается в новой сбалансированности между солидарным финансированием и собственной ответственностью всех, кто ею пользуется.

Красно-зеленая коалиция правильно расставила акценты, но не смогла из-за актуального соотношения сил в нашем обществе и в бундесрате пробиться с предложенной реформой. Теперь остается надеяться, что облаченное значительно большей властью правительство большой коалиции со всей решимостью сдвинет с места осмысленную и всеобъемлющую реформу здравоохранения и позаботится о том, чтобы первоклассная в европейском масштабе немецкая система сохранилась и еще долго могла быть финансируемой.

Перелистывая свои записи, я то и дело испытываю состояние дежавю. И снова вижу перед собой людей, с которыми был очень близок. Например, Йоханнеса Рау. Я отношу его к числу действительно великих федеральных президентов — в одном ряду с незабвенным Густавом Хайнеманном. Речь, с которой Рау выступил в Берлине в 2000 году, так актуальна, как будто была написана в наши дни, в 2006 году. Ее заголовок: «Без страха и без грез: сообща жить в Германии». Эта речь посвящена проблеме недостаточной интеграции живущих среди нас более семи миллионов иностранцев и, в частности, тому, как они изменили наше общество. Имеет смысл, сказал Рау, поразмыслить над тем, что это за совместное проживание в нашей стране. И он заострил вопрос: что означает ставшее ныне популярным выражение «параллельное общество»? Противопоставление «мы здесь» и «эти тут», сказал он, невыносимо в демократическом обществе. И еще он добавил: если явные неонацисты могут говорить о «свободных национальных зонах», то это «сигнал тревоги для правового государства и демократии и повод устыдиться всем настоящим патриотам».

Федеральный президент Йоханнес Рау все годы своего президентского срока был для нас голосом совести. Ему всякий раз удавалось вырвать нас из ежедневной политической суеты. Никогда не переступая границ своих полномочий, он, тем не менее, постоянно имел четкую и ясную позицию даже в самых актуальных дебатах. И он очень многого добивался исключительно силой слова, а словом он умел распорядиться, как мало кто другой. Когда он скончался, менее чем через год после окончания президентских полномочий, все в нашей партии, как и многие вне нашей партии, понимали — мы потеряли выдающуюся личность в немецкой социал-демократии и большого человека в немецкой политике.

И, конечно же, Рудольф Шарпинг относится к людям, сыгравшим важную роль в том, что период моего канцлерства, а вместе с тем возвращение к власти немецких социал-демократов, не стало лишь эпизодическим явлением. На посту министра обороны он был незаменим всякий раз, когда надо было брать на себя ответственность за внешнюю политику и отстаивать нашу позицию перед союзниками в Косово. То, что удалось отстоять нашу линию и в охваченной сомнениями фракции СДПГ, и в коалиционном правительстве, стало возможным, в первую очередь, благодаря его деловому, очень рациональному поведению. Как пример назову и начатую им реформу бундесвера. Это было его решение — следовать по многим существенным направлениям программе, которую разработала специально назначенная комиссия под руководством бывшего федерального президента Рихарда фон Вайцзекера, но настаивать на своем несогласии по одному пункту — отмена всеобщей воинской повинности де-факто, как запрограммировала комиссия.

Я тоже противник отмены всеобщей воинской повинности и связанной с ней альтернативной службы. Бундесвер очень сильно интегрирован в общество, он всеми своими корнями связан с миром гражданских людей, и это в существенной мере благодаря всеобщему призыву.

Таким образом, Рудольф Шарпинг имел мою полную поддержку, когда в ходе острейших дебатов с представителями СвДП и с зелеными по вопросу о всеобщей воинской повинности не дал ввести себя в заблуждение. Мне, как и прежде, жаль, что он, последовав не лучшим советам, постепенно пришел в глазах общественности к тому имиджу, который перевесил его заслуги и его успешную работу на посту министра обороны. Мне пришлось преодолеть себя, чтобы с ним расстаться. Но только он сам мог изменить ситуацию, если бы своевременно начал действовать. И все-таки, что остается? Его деятельное участие в принятии важнейших решений, его ответственные поступки, когда надо было дать ответ на нападение террористов на США 11 сентября 2001 года, когда надо было вводить войска в Косово и в Афганистан и принять участие в военной акции Enduring Freedom — а для всего этого требовалось добиваться согласия бундестага.

Только на таком основании могло последовать наше «нет» войне в Ираке. Твердый отказ от участия в военной версии развития событий со стороны федерального правительства, канцлера и министра иностранных дел, несомненно, повлиял на исход федеральных выборов 2002 года. Наш внешнеполитический курс находил бесспорную поддержку у большинства жителей нашей страны. Во внутренней политике поддержка имелась, но не в таком масштабе. Об этом я уже написал и назвал причины. Конечно, большое значение имело и то, как мы преодолели последствия катастрофического наводнения на Эльбе и Одере: спокойно, решительно и с максимальной быстротой. Люди, затронутые катастрофой — об этом свидетельствуют данные всех исследований — были уверены, что они могут рассчитывать на свое правительство, если дело дойдет до крайности.

Два важных фактора — «нет» войне и энергичные действия при наводнении века — оказались решающими, и претенденты из лагеря консерваторов недооценили их важности. Наводнение нанесло нам ущерб порядка десяти миллиардов евро, не говоря уже о том, что на востоке эта беда постигла людей, которые только-только поверили, что теперь наконец они смогут вздохнуть спокойно, как вдруг они вновь оказались чуть ли не у разбитого корыта. Было совершенно необходимо дать пострадавшим ясный сигнал, что ответственные политики не бросят их в беде. Нам нельзя было никоим образом ввязываться в разговоры о том, кто потерпел миллиардные убытки. Отсюда и наше предложение профинансировать восстановление инфраструктуры — разрушенные жилые дома, размытые улицы, сорванные мосты и уничтоженные железнодорожные трассы — с переносом на один год запланированной нами второй стадии налоговой реформы. Так можно было избежать дополнительной новой задолженности Федерации. За неимением собственных идей, оппозиция с этим согласилась, хотя и не постеснялась заявить, что после выборов все это будет отменено.

Предположительно и комиссия Хартца способствовала реформированию рынка труда, во всяком случае она создала атмосферу, которая, по опросам последних месяцев перед выборами, постепенно менялась в пользу нашей коалиции. Петер Хартц предложил вполне завершенную концепцию из тринадцати основных пунктов, которая была представлена на рассмотрение комиссии, совершенно разнородной по своему составу. И у этой комиссии, названной потом его именем, концепция Хартца получила единогласный вотум доверия. Я знал Петера Хартца по его деятельности в концерне «Фольксваген». Во времена, когда я состоял в президиуме наблюдательного совета (1990–1998 гг.), по предложению тогдашнего председателя президиума концерна Фердинанда Пиеха к делу был привлечен Петер Хартц. И вскоре Хартц своими инновационными разработками по моделированию рабочего времени создал себе доброе имя далеко за пределами концерна.

Петер Хартц светился от оптимизма, когда в мае 2002 года он знакомил нас с результатами отчета комиссии. Он хотел привлечь к делу все общество в целом — так, чтобы безработица стала темой для размышлений каждого человека. Никому нельзя, подчеркивал он, от этой темы отмахиваться — дескать, это дело не мое и не я за это в ответе. Он называл это задачей для всех «профи нации», причем подразумевались не только политики, менеджеры, предприниматели и профсоюзные деятели. В тот же ряд он ставил ученых, педагогов, журналистов, людей искусства, служащих социальных учреждений, а также представителей объединений и инициативных групп безработных. Он хотел всех взбодрить и нацелить на прорыв. При этом Хартц требовал покончить с плаксивостью и преодолеть унылые настроения.

Некоторые сочли это неслыханной наглостью: он позволяет себе плыть против течения, высказываться против очевидной тенденции! Он был воплощением слегка американизированной уверенности и бодрости. Хартц излучал послание: поверьте же, наконец, в себя! Почему мы не восприняли это послание? Возможно, из-за того, что начиналась предвыборная борьба, с обычным напряжением и поляризацией политических сил, или из-за нехватки у нас собственной фантазии, чтобы воспользоваться этим посланием и сделать его популярным в предвыборной агитации? Хартц обладал практическим опытом, накопленным при успешной работе с коллективом на «Фольксвагене». Он знал: персонал предприятия, где уже видят перед собой красные цифры отрицательного баланса, можно мотивировать и нацелить так, что все сотрудники вместе с менеджментом, общими усилиями — даже при временном отказе от каких-то благ — сумеют поймать в паруса свежий ветер. Он надеялся и ожидал, что этот опыт удастся перенести на павшее духом политическое общество. Он настолько увлекся, что выступил с предсказанием: реакция на его тринадцать модулей станет такой, что количество безработных к 2005 году снизится с четырех миллионов до двух. Между тем, если проанализировать ситуацию с долговременной безработицей, которая, среди прочего, обусловлена тем, что мы имеем исполненный драматизма дефицит в сфере образования, профессионального обучения и переобучения, станет ясно — остроту этой структурной проблемы не сгладить даже самым изысканным модулем. Мы по сей день не решили эту чрезвычайно важную проблему, и год за годом наша система образования производит на свет десятки тысяч будущих безработных. Десять процентов школьников в каждом выпуске не могут осилить выпускные экзамены. Этот скандальный факт прячется в складках федерализма. Среди детей беженцев и иммигрантов количество тех, кто на пороге жизни расшибается о нашу школьную систему, составляет еще больше — вплоть до 40 процентов.

Нет, к проблеме безработицы надо подходить еще более всеохватно, чем это предлагалось в достойной всяческих похвал и отчасти реализованной в работе красно-зеленой коалиции концепции комиссии Хартца. Это и в самом деле может стать достойной задачей для всех «профи нации»: поразмыслить над причинами безработицы и над тем, как можно ее избежать в современном мире труда, который базируется на знаниях и делается все более наукоемким. При этом надо учитывать разные аспекты. Сюда относится и факт, что существуют «долговременные безработные», которые, по сути, уходят из трудовой жизни добровольно, как «преждевременные пенсионеры», или же бывают вытеснены в такое положение против своей воли. Необходима также и срочная комплексная проверка нашей системы школьного образования. Хорошо бы ответить на вопрос: как удается Финляндии год за годом оказываться победителем по результатам тестирования PISA[35]? красно-зеленое коалиционное правительство сделало как минимум одну попытку вывести школу на новый путь — взяв за правило школу продленного дня. На эти цели, для затравки, правительство выделило землям четыре миллиарда евро из федеральной кассы.

Но в этой связи необходимо еще одно: хотя бы допустить мысль о том, что рост цен — буквально наперегонки — в системе здравоохранения среди прочего связан, возможно, и с тем, что на свалку выбрасывается поколение людей, достигших пятидесятилетнего возраста. Врачебная практика превращается в своего рода пункты социального обеспечения для людей, ожидающих в длинных и все более длинных очередях, так как общество, очевидно, не может им предложить никакого осмысленного занятия. Всем известно, что невостребованность делает человека больным. Какое разбазаривание человеческих ресурсов, какое неуважение к опыту и мастерству! И это при том, что все знают: у нас, с одной стороны, слишком низкий процент рождаемости, а с другой стороны, активная старость у поколения наших дедушек и бабушек будет и дальше растягиваться на долгие годы, те самые годы, когда они могли бы делать для нас что-то полезное и благое.

22 сентября 2002 года пункты голосования, как обычно, закрылись в 18 часов и последовала напряженная ночь с волнениями по поводу трендов и предварительных подсчетов. Потеря и обретение правительственных полномочий менялись местами при каждом новом подсчете. Незабываемым останется выступление Эдмунда Штойбера, когда он уже предложил «раскупорить и разливать шампанское», чтобы выпить за предполагаемый успех ХДС. Но в итоге СДПГ вырвалась вперед, обойдя ХДС примерно на шесть тысяч голосов, и вновь оказалась сильнейшей партией. Зеленые набрали 8,6 процента, то есть почти на два процента больше, чем четыре года назад, в то время как мы потеряли 2,4 процента и имели окончательный результат 38,5 процента. Настроение в Доме Вилли Брандта на улице Штреземаннштрассе в берлинском районе Кройцберг кардинально менялось при каждом новом сообщении о результатах предварительных подсчетов. Около полуночи, с появлением Йошки Фишера, чей неиссякаемый оптимизм сопровождал и подбадривал меня на протяжении всех перипетий этой избирательной кампании, можно было уже не сомневаться — мы вновь получаем власть и ответственность за страну.

Когда мы затем вошли в большой зал на пятом этаже Дома Вилли Брандта, нас встретили вздохом облегчения. Среди гостей было много художников, публицистов, писателей — они были нашими соратниками и помогали добиться успеха. А для меня это стало важным свидетельством того, что за прошедшие годы нам удалось завязать диалог между культурой и политикой. Все министры культуры первого периода полномочий красно-зеленого коалиционного правительства — Михаэль Науманн, и Джулиан Нида-Рюмелин, и, позже, Кристина Вайс — внесли большой вклад в это общее дело. И еще я наслаждался своей тихой радостью по поводу того, что в новом здании Ведомства канцлера найдется место для проведения выставок современного искусства. Там теперь поставили большую скульптуру Маркуса Люпертца под названием «Философка». Эта обнаженная женщина, без ложного стыда и без всякого притворства, с очень земными формами, которые привели бы в восторг Рубенса, крепко стоит на своих ногах в холле при входе в здание. День за днем она упорно ждала моего появления на работе. Выражение ее лица преисполнено мягкости, дружелюбия и задумчивости, ее взгляд обращен в бескрайнюю даль — для меня это как призыв держать свои собственные глаза открытыми и пытаться увидеть, что там за горизонтом. Я приветствовал ее всякий раз, когда проходил мимо.