Роберт Бернс в переводах С. Маршака

Кто честной бедности своей

Стыдится и все прочее,

Тот самый жалкий из людей,

Трусливый раб и прочее.

При всем при том,

При всем при том,

Пускай бедны мы с вами,

Богатство —

Штамп на золотом,

А золотой —

Мы сами!

Мы хлеб едим и воду пьем,

Мы укрываемся тряпьем

И все такое прочее,

А между тем дурак и плут

Одеты в шелк и ви́на пьют

И все такое прочее.

При всем при том,

При всем при том,

Судите не по платью.

Кто честным кормится трудом,

Таких зову я знатью,

Вот этот шут — природный лорд.

Ему должны мы кланяться.

Но пусть он чопорен и горд,

Бревно бревном останется!

При всем при том,

При всем при том,

Хоть весь он в позументах, —

Бревно останется бревном

И в орденах, и в лентах!

Король лакея своего

Назначит генералом,

Но он не может никого

Назначить честным малым.

При всем при том,

При всем при том,

Награды, лесть

И прочее

Не заменяют

Ум и честь

И все такое прочее!

Настанет день и час пробьет,

Когда уму и чести

На всей земле придет черед

Стоять на первом месте.

При всем при том,

При всем при том,

Могу вам предсказать я,

Что будет день,

Когда кругом

Все люди станут братья!

Трех королей разгневал он,

И было решено,

Что навсегда погибнет Джон

Ячменное Зерно.

Велели выкопать сохой

Могилу короли,

Чтоб славный Джон, боец лихой,

Не вышел из земли.

Травой покрылся горный склон,

В ручьях воды полно,

А из земли выходит Джон

Ячменное Зерно.

Все так же буен и упрям,

С пригорка в летний зной

Грозит он копьями врагам,

Качая головой.

Но осень трезвая идет.

И, тяжко нагружён,

Поник под бременем забот,

Согнулся старый Джон.

Настало время помирать —

Зима недалека.

И тут-то недруги опять

Взялись за старика.

Его свалил горбатый нож

Одним ударом с ног,

И, как бродягу на правёж,

Везут его на ток.

Дубасить Джона принялись

Злодеи поутру.

Потом, подбрасывая ввысь,

Кружили на ветру.

Он был в колодец погружен,

На сумрачное дно.

Но и в воде не тонет Джон

Ячменное Зерно.

Не пощадив его костей,

Швырнули их в костер,

А сердце мельник меж камней

Безжалостно растер.

Бушует кровь его в котле,

Под обручем бурлит,

Вскипает в кружках на столе

И души веселит.

Недаром был покойный Джон

При жизни молодец, —

Отвагу подымает он

Со дна людских сердец.

Он гонит вон из головы

Докучный рой забот.

За кружкой сердце у вдовы

От радости поет…

Так пусть же до конца времен

Не высыхает дно

В бочонке, где клокочет Джон

Ячменное Зерно!

В горах мое сердце… Доныне я там.

По следу оленя лечу по скала́м.

Гоню я оленя, пугаю козу.

В горах мое сердце, а сам я внизу.

Прощай, моя родина! Север, прощай, —

Отечество славы и доблести край.

По белому свету судьбою гоним,

Навеки останусь я сыном твоим!

Прощайте, вершины под кровлей снегов,

Прощайте, долины и скаты лугов,

Прощайте, поникшие в бездну леса,

Прощайте, потоков лесных голоса.

В горах мое сердце… Доныне я там.

По следу оленя лечу по скалам.

Гоню я оленя, пугаю козу.

В горах мое сердце, а сам я внизу!

Забыть ли старую любовь

и не грустить о ней?

Забыть ли старую любовь

и дружбу прежних дней?

За дружбу старую —

до дна!

За счастье прежних дней!

С тобой мы выпьем, старина,

за счастье прежних дней.

Побольше кружки приготовь

и доверху налей.

Мы пьем за старую любовь,

за дружбу прежних дней.

За дружбу старую —

до дна!

За счастье юных дней!

По кружке старого вина —

за счастье юных дней.

С тобой топтали мы вдвоем

траву родных полей,

но не один крутой подъем

мы взяли с юных дней.

Переплывали мы не раз

с тобой через ручей.

Но море разделило нас,

товарищ юных дней...

И вот с тобой сошлись мы вновь.

твоя рука — в моей.

Я пью за старую любовь,

за дружбу прежних дней!

За дружбу старую —

до дна!

За счастье прежних дней!

С тобой мы выпьем, старина,

за счастье прежних дней.

Был честный фермер мой отец.

Он не имел достатка,

Но от наследников своих

Он требовал порядка.

Учил достоинство хранить,

Хоть нет гроша в карманах.

Страшнее — чести изменить,

Чем быть в отрепьях рваных!

Я в свет пустился без гроша,

Но был беспечный малый.

Богатым быть я не желал,

Великим быть — пожалуй!

Таланта не был я лишен,

Был грамотен немножко

И вот решил по мере сил

Пробить себе дорожку.

И так и сяк пытался я

Понравиться фортуне,

Но все усилья и труды

Мои остались втуне.

То был врагами я подбит,

То предан был друзьями

И вновь, достигнув высоты,

Оказывался в яме.

В конце концов я был готов

Оставить попеченье.

И по примеру мудрецов

Я вывел заключенье:

В былом не знали мы добра,

Не видим в предстоящем,

А этот час — в руках у нас.

Владей же настоящим!

Надежды нет, просвета нет,

А есть нужда, забота.

Ну что ж, покуда ты живешь,

Без устали работай.

Косить, пахать и боронить

Я научился с детства.

И это все, что мой отец

Оставил мне в наследство.

Так и живу — в нужде, в труде,

Доволен передышкой.

А хорошенько отдохну

Когда-нибудь под крышкой.

Заботы завтрашнего дня

Мне сердца не тревожат.

Мне дорог нынешний мой день,

Покуда он не прожит!

Я так же весел, как монарх

В наследственном чертоге,

Хоть и становится судьба

Мне поперек дороги.

На завтра хлеба не дает

Мне эта злая скряга.

Но нынче есть чего поесть, —

И то уж это благо!

Беда, нужда крадут всегда

Мой заработок скудный.

Мой промах этому виной

Иль нрав мой безрассудный?

И все же сердцу своему

Вовеки не позволю я

Впадать от временных невзгод

В тоску и меланхолию!

О ты, кто властен и богат,

Намного ль ты счастливей?

Стремится твой голодный взгляд

Вперед — к двойной наживе.

Пусть денег куры не клюют

У баловня удачи, —

Простой, веселый, честный люд

Тебя стократ богаче!

Зверек проворный, юркий, гладкий,

Куда бежишь ты без оглядки,

Зачем дрожишь, как в лихорадке,

За жизнь свою?

Не трусь — тебя своей лопаткой

Я не убью.

Я понимаю и не спорю,

Что человек с природой в ссоре,

И всем живым несет он горе,

Внушает страх,

Хоть все мы смертные и вскоре

Вернемся в прах.

Пусть говорят: ты жнешь, не сея.

Но я винить тебя не смею.

Ведь надо жить!.. И ты скромнее,

Чем все, крадешь.

А я ничуть не обеднею —

Была бы рожь!

Тебя оставил я без крова

Порой ненастной и суровой,

Когда уж не из чего снова

Построить дом,

Чтобы от ветра ледяного

Укрыться в нем…

Все голо, все мертво́ вокруг.

Пустынно поле, скошен луг.

И ты убежище от вьюг

Найти мечтал,

Когда вломился тяжкий плуг

К тебе в подвал.

Травы, листвы увядшей ком —

Вот чем он стал, твой теплый дом,

Тобой построенный с трудом.

А дни идут…

Где ты в полях, покрытых льдом,

Найдешь приют?

Ах, милый, ты не одинок:

И нас обманывает рок,

И рушится сквозь потолок

На нас нужда.

Мы счастья ждем, а на порог

Вали́т беда…

Но ты, дружок, счастливей нас…

Ты видишь то, что есть сейчас.

А мы не сводим скорбных глаз

С былых невзгод

И в тайном страхе каждый раз

Глядим вперед.

Есть дерево в Париже, брат.

Под сень его густую

Друзья отечества спешат,

Победу торжествуя.

Где нынче у его ствола

Свободный люд толпится,

Вчера Бастилия была,

Всей Франции темница.

Из года в год чудесный плод

На дереве растет, брат.

Кто съел его, тот сознает,

Что человек — не скот, брат.

Его вкусить холопу дай —

Он станет благородным

И свой разделит каравай

С товарищем голодным.

Дороже клада для меня

Французский этот плод, брат.

Он красит щеки в цвет огня,

Здоровье нам дает, брат.

Он проясняет мутный взгляд,

Вливает в мышцы силу.

Зато предателям он — яд:

Он сводит их в могилу!

Благословение тому,

Кто, пожалев народы,

Впервые в галльскую тюрьму

Принес росток свободы.

Поила доблесть в жаркий день

Заветный тот росток, брат,

И он свою раскинул сень

На запад и восток, брат.

Но юной жизни торжеству

Грозил порок тлетворный:

Губил весеннюю листву

Червяк в парче придворной.

У деревца хотел Бурбон

Подрезать корешки, брат.

За это сам лишился он

Короны и башки, брат!

Тогда поклялся злобный сброд,

Собранье всех пороков,

Что деревцо не доживет

До поздних, зрелых соков.

Немало гончих собралось

Со всех концов земли, брат.

Но злое дело сорвалось —

Жалели, что пошли, брат!

Скликает всех своих сынов

Свобода молодая.

Они идут на бранный зов,

Отвагою пылая.

Новорождённый весь народ

Встает под звон мечей, брат.

Бегут наемники вразброд,

Вся свора палачей, брат.

Британский край! Хорош твой дуб,

Твой стройный тополь — тоже.

И ты на шутки был не скуп,

Когда ты был моложе.

Богатым лесом ты одет —

И дубом и сосной, брат.

Но дерева свободы нет

В твоей семье лесной, брат!

А без него нам свет не мил

И горек хлеб голодный.

Мы выбиваемся из сил

На борозде бесплодной.

Питаем мы своим горбом

Потомственных воров, брат.

И лишь за гробом отдохнем

От всех своих трудов, брат.

Но верю я: настанет день, —

И он не за горами, —

Когда листвы волшебной сень

Раскинется над нами.

Забудут рабство и нужду

Народы и края, брат,

И будут люди жить в ладу,

Как дружная семья, брат!

Вы, кого водили в бой

Брюс, Уоллес за собой, —

Вы врага ценой любой

Отразить готовы.

Близок день, и час грядет.

Враг надменный у ворот.

Эдвард армию ведет —

Цепи и оковы.

Тех, кто может бросить меч

И рабом в могилу лечь,

Лучше вовремя отсечь.

Пусть уйдут из строя.

Пусть останется в строю,

Кто за родину свою

Хочет жить и пасть в бою

С мужеством героя!

Бой идет у наших стен.

Ждет ли нас позорный плен?

Лучше кровь из наших вен

Отдадим народу.

Наша честь велит смести

Угнетателей с пути

И в сраженье обрести

Смерть или свободу!

Навек простись, Шотландский край,

С твоею древней славой.

Названье самое, прощай,

Отчизны величавой!

Где Твид несется в океан

И Сарк в песках струится, —

Теперь владенья англичан,

Провинции граница.

Века сломить нас не могли,

Но продал нас изменник

Противникам родной земли

За горсть презренных денег.

Мы сталь английскую не раз

В сраженьях притупили,

Но золотом английским нас

На торжище купили.

Как жаль, что я не пал в бою,

Когда с врагом боролись

За честь и родину свою

Наш гордый Брюс, Уоллес.

Но десять раз в последний час

Скажу я без утайки:

Проклятие предавшей нас

Мошеннической шайке!

Лучший парень наших лет,

Славный парень,

Статный парень,

На плече он носит плед,

Славный горский парень.

Носит шапку пирожком,

Славный парень,

Статный парень,

Он с изменой незнаком,

Славный горский парень.

Слышишь звонкий зов трубы,

Дочь полей,

Дитя долины,

Зов трубы и гром пальбы,

Девушка долины?

Слава в бой меня зовет,

Дочь полей,

Дитя долины,

За свободу и народ,

Девушка долины!

Легче солнце двинуть вспять,

Славный парень,

Статный парень,

Чем тебя поколебать,

Славный горский парень.

Честь добудь себе в бою,

Славный парень,

Статный парень,

И прославь страну свою,

Славный горский парень!

Он меня поцеловал

И ушел по склонам гор.

На уступы серых скал

Все гляжу я с этих пор.

Пощади его в пути,

Дробный дождь, трескучий град.

Горных троп не замети

На вершинах, снегопад!

В бледном сумраке ночном

Не кружись, метель, над ним —

Пусть он спит спокойным сном

И проснется невредим.

Пусть меня он назовет

И в долину кинет взгляд,

Путь ведет его вперед,

А любовь зовет назад.

Так весело,

Отчаянно

Шел к виселице он.

В последний час

В последний пляс

Пустился Макферсо́н.

Привет вам, тюрьмы короля,

Где жизнь влачат рабы!

Меня сегодня ждет петля

И гладкие столбы.

В полях войны среди мечей

Встречал я смерть не раз,

Но не дрожал я перед ней —

Не дрогну и сейчас!

Разбейте сталь моих оков,

Верните мой доспех.

Пусть выйдет десять смельчаков,

Я одолею всех.

Я жизнь свою провел в бою,

Умру не от меча.

Изменник предал жизнь мою

Веревке палача.

И перед смертью об одном

Душа моя грустит,

Что за меня в краю родном

Никто не отомстит.

Прости, мой край! Весь мир, прощай!

Меня поймали в сеть.

Но жалок тот, кто смерти ждет,

Не смея умереть!

Так весело,

Отчаянно

Шел к виселице он.

В последний час

В последний пляс

Пустился Макферсо́н.

Умолк тяжелый гром войны,

И мир сияет снова.

Поля и села сожжены,

И дети ищут крова.

Я шел домой, в свой край родной,

Шатер покинув братский.

И в старом ранце за спиной

Был весь мой скарб солдатский.

Шагал я с легким багажом,

Счастливый и свободный.

Не отягчил я грабежом

Своей сумы походной.

Шагал я бодро в ранний час,

Задумавшись о милой,

О той улыбке синих глаз,

Что мне во тьме светила.

Вот наша тихая река

И мельница в тумане.

Здесь, под кустами ивняка,

Я объяснился Анне.

Вот я взошел на склон холма,

Мне с юных лет знакомый, —

И предо мной она сама

Стоит у двери дома.

С ресниц смахнул я капли слез,

И, голос изменяя,

Я задал девушке вопрос,

Какой, — и сам не знаю.

Потом сказал я: — Ты светлей,

Чем этот день погожий,

И тот счастливей всех людей,

Кто всех тебе дороже!

Хоть у меня карман пустой

И сумка пустовата,

Но не возьмешь ли на постой

Усталого солдата?

На миг ее прекрасный взгляд

Был грустью отуманен.

— Мой милый тоже был солдат.

Что с ним? Убит иль ранен?..

Он не вернулся, но о нем

Храню я память свято,

И навсегда открыт мой дом

Для честного солдата!

И вдруг, узнав мои черты

Под слоем серой пыли,

Она спросила: — Это ты? —

Потом сказала: — Вилли!..

— Да, это я, моя любовь,

А ты — моя награда

За честно пролитую кровь

И лучшей мне не надо.

Тебя, мой друг, придя с войны,

Нашел я неизменной.

Пускай с тобою мы бедны,

Но ты — мой клад бесценный!

Она сказала: — Нет, вдвоем

Мы заживем на славу.

Мне дед оставил сад и дом,

Они твои по праву!

Купец плывет по лону вод

За прибылью богатой.

Обильной жатвы фермер ждет.

Но честь — удел солдата.

И пусть солдат всегда найдет

У вас приют в дороге.

Страны родимой он оплот

В часы ее тревоги.

Где-то девушка жила.

Что за девушка была!

И любила парня славного она.

Но расстаться им пришлось

И любить друг друга врозь,

Потому что началась война.

За морями, за холмами —

Там, где пушки мечут пламя,

Сердце воина не дрогнуло в бою.

Это сердце трепетало

Только ночью в час привала,

Вспоминая милую свою!

Джон А́ндерсон, мой друг, Джон,

Подумай-ка, давно ль

Густой, крутой твой локон

Был черен, точно смоль.

Теперь ты стал не тот, Джон,

Ты знал немало вьюг.

Но будь ты счастлив, лысый Джон,

Джон Андерсон, мой друг!

Джон Андерсон, мой друг, Джон,

Мы шли с тобою в гору,

И столько славных дней, Джон,

Мы видели в ту пору.

Теперь мы по́д гору бредем,

Не разнимая рук,

И в землю ляжем мы вдвоем,

Джон Андерсон, мой друг!

О скромный, маленький цветок,

Твой час последний недалек.

Сметет твой тонкий стебелек

Мой тяжкий плуг.

Перепахать я должен в срок

Зеленый луг.

Не жаворонок полевой —

Сосед, земляк, приятель твой —

Пригнет твой стебель над травой,

Готовясь в путь

И первой утренней росой

Обрызгав грудь.

Ты вырос между горных скал

И был беспомощен и мал,

Чуть над землей приподымал

Свой огонек,

Но храбро с ветром воевал

Твой стебелек.

В садах ограда и кусты

Хранят высокие цветы.

А ты рожден средь нищеты

Суровых гор.

Но как собой украсил ты

Нагой простор!

Одетый в будничный наряд,

Ты к солнцу обращал свой взгляд.

Его теплу и свету рад,

Глядел на юг,

Не думая, что разорят

Твой мирный луг.

Так девушка во цвете лет

Глядит доверчиво на свет

И всем живущим шлет привет,

В глуши таясь,

Пока ее, как этот цвет,

Не втопчут в грязь.

Так и бесхитростный певец,

Страстей неопытный пловец,

Не знает низменных сердец —

Подводных скал —

И там находит свой конец,

Где счастья ждал.

Такая участь многих ждет…

Кого томит гордыни гнет,

Кто изнурен ярмом забот, —

Тем свет не мил.

И человек на дно идет

Лишенный сил.

И ты, виновник этих строк,

Держись, — конец твой недалек.

Тебя настигнет грозный рок —

Нужда, недуг, —

Как на весенний стебелек

Наехал плуг.

Давно ли цвел зеленый дол,

Лес шелестел листвой,

И каждый лист был свеж и чист

От влаги дождевой.

Где этот летний рай?

Лесная глушь мертва…

Но снова май придет в наш край —

И зашумит листва.

Но ни весной, ни в летний зной

С себя я не стряхну

Тяжелый след прошедших лет,

Печаль и седину.

Под старость краток день,

А ночь без сна длинна.

И дважды в год к нам не придет

Счастливая весна.

Любовь, как роза, роза красная,

Цветет в моем саду.

Любовь моя — как песенка,

С которой в путь иду.

Сильнее красоты твоей

Моя любовь одна.

Она с тобой, пока моря

Не высохнут до дна.

Не высохнут моря, мой друг,

Не рушится гранит,

Не остановится песок,

А он, как жизнь, бежит…

Будь счастлива, моя любовь,

Прощай и не грусти.

Вернусь к тебе, хоть целый свет

Пришлось бы мне пройти!

Пробираясь до калитки

Полем вдоль межи,

Дженни вымокла до нитки

Вечером во ржи.

Очень холодно девчонке,

Бьет девчонку дрожь:

Замочила все юбчонки,

Идя через рожь.

Если кто-то звал кого-то

Сквозь густую рожь

И кого-то о́бнял кто-то,

Что с него возьмешь?

И какая нам забота,

Если у межи

Целовался с кем-то кто-то

Вечером во ржи!..

Пророчат осени приход

И выстрел в отдаленье,

И птицы взлет среди болот,

И вереска цветенье,

И рожь, бегущая волной, —

Предвестье урожая,

И лес ночной, где под луной

Я о тебе скучаю.

Вальдшнепы любят тихий лес,

Вьюрки — кустарник горный.

А цапли с вышины небес

Стремятся в край озерный.

Дрозды в орешнике живут,

В тиши лесной полянки.

Густой боярышник — приют

Веселой коноплянки.

У каждого обычай свой,

Свой путь, свои стремленья.

Один живет с большой семьей,

Другой — в уединенье.

Но всюду злой тиран проник:

В немых лесных просторах

Ты слышишь гром, и жалкий крик,

И смятых перьев шорох…

А ведь такой кругом покой.

Стрижей кружится стая.

И нива никнет за рекой

Зелено-золотая.

Давай пойдем бродить вдвоем

И насладимся вволю

Красой плодов в глуши садов

И спелой рожью в поле.

Так хорошо идти-брести

По скошенному лугу

И встретить месяц на пути,

Тесней прильнув друг к другу,

Как дождь весной — листве лесной,

Как осень — урожаю,

Так мне нужна лишь ты одна,

Подруга дорогая!

В полях, под снегом и дождем,

Мой милый друг,

Мой бедный друг,

Тебя укрыл бы я плащом

От зимних вьюг,

От зимних вьюг.

А если мука суждена

Тебе судьбой,

Тебе судьбой,

Готов я скорбь твою до дна

Делить с тобой,

Делить с тобой.

Пускай сойду я в мрачный дол,

Где ночь кругом,

Где тьма кругом, —

Во тьме я солнце бы нашел

С тобой вдвоем,

С тобой вдвоем.

И если б дали мне в удел

Весь шар земной,

Весь шар земной,

С каким бы счастьем я владел

Тобой одной,

Тобой одной.

Влажная печать признаний,

Обещанье тайных нег —

Поцелуй, подснежник ранний,

Свежий, чистый, точно снег.

Молчаливая уступка,

Страсти детская игра,

Дружба голубя с голубкой,

Счастья первая пора.

Радость в грустном расставанье

И вопрос: когда ж опять?..

Где слова, чтобы названье

Этим чувствам отыскать?

Нынче здесь, завтра там — беспокойный Вилли,

Нынче здесь, завтра там, да и след простыл...

Воротись поскорей, мой любимый Вилли,

И скажи, что пришел тем же, что и был.

Зимний ветер шумел, низко тучи плыли.

Провожала тебя я в далекий путь.

Снова лето придет, ты вернешься, Вилли,

Лето — в поле и лес, ты — ко мне на грудь.

Пусть уснет океан на песке и щебне.

Страшно слышать во тьме этот гулкий вой.

Успокойтесь, валы, опустите гребни

И несите легко путника домой.

Если ж он изменил и забыл о милой,

Пусть грохочут валы сутки напролет.

Не дождусь корабля и сойду в могилу,

Не узнав, что ко мне Вилли не придет.

Нынче здесь, завтра там — беспокойный Вилли,

Нынче здесь, завтра там, да и след простыл...

Воротись поскорей, мой любимый Вилли,

Воротись ты ко мне тем же, что и был!

Из всех ветров, какие есть,

Мне западный милей.

Он о тебе приносит весть,

О девушке моей.

Леса шумят, ручьи журчат

В тиши твоих долин.

И, как ручьи, мечты мои

К тебе стремятся, Джин.

Тебя напоминает мне

В полях цветок любой.

И лес в вечерней тишине

Заворожён тобой.

Бубенчик ландыша в росе,

Да и не он один,

А все цветы и птицы все

Поют о милой Джин.

На Клайд-реке богат, хорош

У девушек наряд,

Но лучше Джинни ты найдешь

Красавицу навряд.

Девиц мы знаем городских,

Одетых в шелк, муслин.

Но всех прекрасней щеголих

В холщовом платье Джин.

Она милей и веселей

Ягненка на лугу.

И никаких грехов за ней

Признать я не могу.

Ее глаза яснее дня,

А грех ее один:

С такою щедростью меня

Дари́т любовью Джин!

О ветер западный, повей,

Зашелести листвой.

Пусть нагружённая с полей

Летит пчела домой.

Мою любовь ко мне верни

С холмов твоих, равнин.

Улыбкой пасмурные дни

Мне озаряет Джин.

Какие клятвы без числа

Соединили нас,

Как нам разлука тяжела

Была в рассветный час!

Кто знает души всех людей

До самых их глубин, —

Тот видит, что всего милей

Мне в этом мире Джин!

Скалистые горы, где спят облака,

Где в юности ранней резвится река,

Где в поисках корма сквозь вереск густой

Птенцов перепелка ведет за собой.

Милее мне склоны и трещины гор,

Чем берег морской и зеленый простор,

Милей оттого, что в горах у ручья

Живет моя радость, забота моя.

Люблю я прозрачный и гулкий ручей,

Бегущий тропинкой зеленой своей.

Под говор воды, не считая часов,

С любимой подругой бродить я готов.

Она не прекрасна, но многих милей.

Я знаю, приданого мало за ней,

Но я полюбил ее с первого дня,

За то, что она полюбила меня!

Встречая красавицу, кто устоит

Пред блеском очей и румянцем ланит?

А если ума ей прибавить чуть-чуть,

Она, ослепляя, пронзает нам грудь.

Но добрая прелесть внимательных глаз

Стократ мне дороже, чем лучший алмаз.

И в крепких объятьях волнует мне кровь

Открытая, с бьющимся сердцем, любовь!

Ты свистни — и выйду

Тебя я встречать,

Ты свистни — и выйду

Тебя я встречать.

Пусть будут браниться

Отец мой и мать,

Ты свистни — и выйду

Тебя я встречать.

Чтоб нам не тревожить

Ни мать, ни отца,

Ко мне приходи ты

С другого крыльца.

Другое крыльцо —

На другой стороне.

Иди, но как будто

Идешь не ко мне!

Ты свистни — тебя не заставлю я ждать,

Ты свистни — тебя не заставлю я ждать.

Пусть будут браниться отец мой и мать,

Ты свистни — тебя не заставлю я ждать!

Но в оба гляди, пробираясь ко мне.

Найди ты лазейку в садовой стене,

Найди три ступеньки в саду при луне.

Иди, но как будто идешь не ко мне,

Иди, будто вовсе идешь не ко мне.

А если мы встретимся в церкви, смотри,

С подругой моей, не со мной говори,

Украдкой мне ласковый взгляд подари,

А больше — смотри! — на меня не смотри,

А больше — смотри! — на меня не смотри!

Другим говори, нашу тайну храня,

Что нет тебе дела совсем до меня.

Но, даже шутя, берегись, как огня,

Чтоб кто-то не отнял тебя у меня,

И вправду не отнял тебя у меня!

Ты свистни — тебя не заставлю я ждать,

Ты свистни — тебя не заставлю я ждать.

Пусть будут браниться отец мой и мать,

Ты свистни — тебя не заставлю я ждать!

Меня в горах застигла тьма,

Январский ветер, колкий снег.

Закрылись наглухо дома,

И я не мог найти ночлег.

По счастью, девушка одна

Со мною встретилась в пути,

И предложила мне она

В ее укромный дом войти.

Я низко поклонился ей —

Той, что спасла меня в метель,

Учтиво поклонился ей

И попросил постлать постель.

Она тончайшим полотном

Застлала скромную кровать

И, угостив меня вином,

Мне пожелала сладко спать.

Расстаться с ней мне было жаль,

И, чтобы ей не дать уйти,

Спросил я девушку: — Нельзя ль

Еще подушку принести?

Она подушку принесла

Под изголовие мое.

И так мила она была,

Что крепко обнял я ее.

В ее щеках зарделась кровь,

Два ярких вспыхнули огня.

— Коль есть у вас ко мне любовь,

Оставьте девушкой меня!

Был мягок шелк ее волос

И завивался, точно хмель.

Она была душистей роз,

Та, что постлала мне постель.

А грудь ее была кругла, —

Казалось, ранняя зима

Своим дыханьем намела

Два этих маленьких холма.

Я целовал ее в уста —

Ту, что постлала мне постель,

И вся она была чиста,

Как эта горная метель.

Она не спорила со мной,

Не открывала милых глаз.

И между мною и стеной

Она уснула в поздний час.

Проснувшись в первом свете дня,

В подругу я влюбился вновь.

— Ах, погубили вы меня! —

Сказала мне моя любовь.

Целуя веки влажных глаз

И локон, вьющийся, как хмель,

Сказал я: — Много, много раз

Ты будешь мне стелить постель!

Потом иглу взяла она

И села шить рубашку мне,

Январским утром у окна

Она рубашку шила мне…

Мелькают дни, идут года,

Цветы цветут, метет метель,

Но не забуду никогда

Той, что постлала мне постель!

Что видят люди в городке,

Закутанном в закатный свет?

Сияет солнце в городке

Для той, кому соперниц нет.

С лучом прощаясь на ходу,

Она идет в зеленый сад.

Цветок, раскрывшийся в саду,

Ее прощальный ловит взгляд.

Как рады птицы вместе с ней

Встречать приветом юный год.

При ней свежее и милей

Ее сестры — весны приход.

Мигает солнце городку

И свежей зелени долин.

Но в этом славном городке

Нет никого прекрасней Джин.

Без милой Джинни нет цветов,

Без милой Джинни рай — не рай,

А с нею вместе я готов

Перенестись в Лапландский край.

В пещере с ней найду приют,

Согласен жить в норе любой.

Там, где метели воздух рвут,

Я заслоню ее собой,

Над городком пробыв часы,

Уходит вниз багряный шар…

Но никогда такой красы

Не озарял его пожар!

Об этой девушке босой

Я позабыть никак не мог.

Казалось, камни мостовой

Терзают кожу нежных ног.

Такие ножки бы одеть

В цветной сафьян или в атла́с.

Такой бы девушке сидеть

В карете, обогнавшей нас!

Бежит ручей ее кудрей

Льняными кольцами на грудь.

А блеск очей во тьме ночей

Пловцам указывал бы путь.

Красавиц всех затмит она,

Хотя ее не знает свет.

Она достойна и скромна.

Ее милее в мире нет.

Дочурка, пусть со мной беда

Случится, ежели когда

Я покраснею от стыда,

Боясь упрека

Или неправого суда

Молвы жестокой.

Дитя моих счастливых дней,

Подобье матери своей,

Ты с каждым часом мне милей,

Любви награда,

Хоть ты, по мненью всех церквей, —

Исчадье ада.

Пускай открыто и тайком

Меня зовут еретиком,

Пусть ходят обо мне кругом

Дурные слухи, —

Должны от скуки языком

Молоть старухи!

И все же дочери я рад,

Хоть родилась ты невпопад

И за тебя грозит мне ад

И суд церковный. —

В твоем рожденье виноват

Я безусловно.

Ты — память счастья юных лет.

Увы, к нему потерян след.

Не так явилась ты на свет,

Как нужно людям,

Но мы делить с тобой обед

И ужин будем.

Я с матерью твоей кольцом

Не обменялся под венцом,

Но буду нежным я отцом

Тебе, родная.

Расти веселым деревцом,

Забот не зная.

Пусть я нуждаться буду сам,

Но я последнее отдам,

Чтоб ты могла учиться там,

Где все ребята,

Чьих матерей водили в храм

Отцы когда-то.

Тебе могу я пожелать

Лицом похожей быть на мать,

А от меня ты можешь взять

Мой нрав беспечный,

Хотя в грехах мне подражать

Нельзя, конечно!

Полночный час угрюм и тих.

Лишь гром гремит порой,

Я у дверей стою твоих.

Лорд Грегори, открой.

Я не могу вернуться вновь

Домой, к семье своей,

И если спит в тебе любовь,

Меня ты пожалей.

Припомни лес на склоне гор,

Где волю я дала

Любви, с которой долгий спор

В душе своей вела.

Ты небом клялся мне не раз,

Что будешь ты моим,

Что договор, связавший нас,

Навеки нерушим.

Но тот не помнит прежних дней,

Чье сердце из кремня́.

Так пусть же у твоих дверей

Гроза убьет меня!

О небо, смерть мне подари.

Я вечным сном усну

У двери лорда Грегори,

Простив его вину.

Ты меня оставил, Джеми,

Ты меня оставил,

Навсегда оставил, Джеми,

Навсегда оставил.

Ты шутил со мною, милый,

Ты со мной лукавил —

Клялся помнить до могилы,

А потом оставил, Джеми,

А потом оставил!

Нам не быть с тобою, Джеми,

Нам не быть с тобою.

Никогда на свете, Джеми,

Нам не быть с тобою.

Пусть скорей настанет время

Вечного покоя.

Я глаза свои закрою,

Навсегда закрою, Джеми,

Навсегда закрою!

Где-то в пещере, в прибрежном краю,

Горе свое от людей утаю.

Там я обдумаю

Злую судьбу мою,

Злую, угрюмую участь мою.

Лживая женщина, клятвам твоим

Время пришло разлететься как дым.

Смейся с возлюбленным

Ты над загубленным,

Над обесславленным счастьем моим!

Вина мне пинту раздобудь,

Налей в серебряную кружку.

В последний раз, готовясь в путь,

Я пью за милую подружку.

Трепещут мачты корабля,

Как будто силу ветра меря…

Пред тем, как скроется земля,

Пью за тебя, малютка Мэри!

Нас ждет и буря и борьба.

Играя с ветром, вьется знамя.

Поет военная труба,

И копья движутся рядами.

Не страшен мне грядущий бой,

Невзгоды, жертвы и потери!

Но как расстаться мне с тобой,

Моя единственная Мэри?

В деревне парень был рожден,

Но день, когда родился он,

В календари не занесен.

Кому был нужен Ро́бин?

Был он резвый паренек,

Резвый Робин, шустрый Робин,

Беспокойный паренек —

Резвый, шустрый Робин!

Зато отметил календарь,

Что был такой-то государь,

И в щели дома дул январь,

Когда родился Робин.

Разжав младенческий кулак,

Гадалка говорила так:

— Мальчишка будет не дурак.

Пускай зовется Робин!

Немало ждет его обид,

Но сердцем все он победит.

Парнишка будет знаменит,

Семью прославит Робин.

Он будет весел и остер,

И наших дочек и сестер

Полюбит с самых ранних пор

Неугомонный Робин.

Девчонкам — бог его прости! —

Уснуть не даст он взаперти,

Но знать не будет двадцати

Других пороков Робин.

Был он резвый паренек —

Резвый Робин, шустрый Робин,

Беспокойный паренек —

Резвый, шустрый Робин!

— Кто там стучится в поздний час?

«Конечно, я — Финдлей!»

— Ступай домой. Все спят у нас!

«Не все!» — сказал Финдлей.

— Как ты прийти ко мне посмел?

«Посмел!» — сказал Финдлей.

— Небось наделаешь ты дел...

«Могу!» — сказал Финдлей.

— Тебе калитку отвори...

«А ну!» — сказал Финдлей.

— Ты спать не дашь мне до зари!

«Не дам!» — сказал Финдлей.

— Попробуй в дом тебя впустить...

«Впусти!» — сказал Финдлей.

— Всю ночь ты можешь прогостить.

«Всю ночь!» — сказал Финдлей.

— С тобою ночь одну побудь...

«Побудь!» — сказал Финдлей.

— Ко мне опять найдешь ты путь.

«Найду!» — сказал Финдлей.

— О том, что буду я с тобой...

«Со мной!» — сказал Финдлей.

— Молчи до крышки гробовой!

«Идет!» — сказал Финдлей.

— Не знаю, как тебя зовут,

Где ты живешь, не ведаю.

— Живу везде — и там и тут,

За угольщиком следую!

— Вот эти нивы и леса

И все, чего попросишь ты,

Я дам тебе, моя краса,

Коль угольщика бросишь ты!

Одену в шелк тебя, мой друг.

Зачем отрепья носишь ты?

Я дам тебе коней и слуг,

Коль угольщика бросишь ты!

— Хоть горы золота мне дай

И жемчуга отборного,

Но не уйду я — так и знай! —

От угольщика черного.

Мы днем развозим уголек.

Зато порой ночною

Я заберусь в свой уголок.

Мой угольщик — со мною.

У нас любовь — любви цена.

А дом наш — мир просторный.

И платит верностью сполна

Мне угольщик мой черный!

В недобрый час я взял жену,

В начале мая месяца,

И, много лет живя в плену,

Не раз мечтал повеситься.

Я был во всем покорен ей

И нес безмолвно бремя.

Но, наконец, жене моей

Пришло скончаться время.

Не двадцать дней, а двадцать лет

Прожив со мной совместно,

Она ушла, покинув свет,

Куда — мне неизвестно…

Я так хотел бы разгадать

Загробной жизни тайну,

Чтоб после смерти нам опять

Не встретиться случайно!

Я совершил над ней обряд —

Похоронил достойно.

Боюсь, что черт не принял в ад

Моей жены покойной.

Она, я думаю, в раю…

Порой в раскатах грома

Я грозный грохот узнаю́,

Мне издавна знакомый!

Всю землю тьмой заволокло.

Но и без солнца нам светло.

Пивная кружка нам — луна,

А солнце — чарочка вина.

Готовь нам счет, хозяйка,

Хозяйка, хозяйка!

Стаканы сосчитай-ка

И дай еще вина!

Богатым — праздник целый год.

В труде, в нужде живет народ.

Но здесь равны и знать и голь:

Кто пьян, тот сам себе король!

Неси нам счет, хозяйка,

Хозяйка, хозяйка!

Стаканы сосчитай-ка

И дай еще вина!

Святой источник — мой стакан:

Он лечит от сердечных ран.

Ловлю я радости в вине,

Но лучшие живут на дне!

Давай нам счет, хозяйка,

Хозяйка, хозяйка!

Стаканы сосчитай-ка

И дай еще вина!

У которых есть, что есть, — те подчас не могут есть,

А другие могут есть, да сидят без хлеба.

А у нас тут есть, что есть, да при этом есть, чем есть, —

Значит, нам благодарить остается небо!

О ты, кто не был никогда

Глухим к мольбам и стонам!

К тебе смиренная вода

Является с поклоном.

Во мне остался только ил.

Небесный зной жестокий

Ручьи до дна пересушил,

Остановил потоки.

Живая быстрая форель

В стремительном полете

Обречена попасть на мель,

Барахтаться в болоте.

Увы, ничем я не могу

Помочь своей форели.

Она лежит на берегу

И дышит еле-еле…

Я пролила немало слез

И пенилась от злости,

Когда какой-то бес принес

Поэта Бернса в гости.

Он написал мне пару строк,

А сочинил бы оду,

Когда увидел бы у ног

Бушующую воду!

Давно ли я у грозных скал

Бурлила и ревела,

И водопад мой бушевал,

Вскипая пеной белой.

В те дни была я глубока,

Гордилась буйной силой,

И молодежь издалека

На берег приходила…

Прошу, припав к твоим ногам,

Во имя прежней славы

Ты насади по берегам

Кусты, деревья, травы.

Когда придешь под сень ветвей,

Плеснет, играя, рыба

И благодарный соловей

Тебе споет: спасибо!

И жаворонок в вышине

Зальется чистой трелью,

И отзовется в тишине

Щегол своей свирелью.

И зазвенят у теплых гнезд,

Проснувшись спозаранку,

Малиновка и черный дрозд,

Скворец, и коноплянка.

Они от бурь покров найдут

В разросшихся дубравах.

И заяц-трус найдет приют

В моих кустах и травах.

Пускай прохожего ольха

Манит своей прохладой,

А дуб укроет пастуха

От ливня и от града.

Ко мне влюбленные весной

Придут на берег тайно

И встретятся в тиши лесной

Как будто бы случайно.

Оберегая их покой,

Росы роняя слезы,

Благоуханною рукой

Прикроют их березы.

И вновь придет ко мне поэт

В часы, когда сквозь ветки

На побережье лунный свет

Свои начертит клетки.

По склонам тихо он сойдет,

По шахматным полянам

Послушать гулкий рокот вод,

Окутанных туманом.

Пусть елки тянутся ко мне

Своей зубча́той тенью

И видят в ясной глубине

Верхушек отраженье.

Пускай берез листва звенит

На каменных утесах

И мой боярышник хранит

Певцов звонкоголосых.

Пусть, как цветы, в краю родном

Растут ребята наши,

Пусть будут крепче с каждым днем

И с каждым часом краше!

Греми до самых дальних дней,

Веселый клич заздравный:

За сыновей и дочерей

Моей отчизны славной!

Будь проклят, скомканный листок,

Ты был всегда ко мне жесток.

Ты разлучил меня с подружкой

И за столом обносишь кружкой.

Ты обрекаешь честный люд

На голод, рабство, тяжкий труд.

Видал я торжество злодея,

Что грабил нищих, не жалея.

Моей руки единый взмах

Его бы сокрушил во прах.

Но этой братии продажной

Ты власть даешь, листок бумажный.

И я от милых берегов

За океан бежать готов.

В милом знойном Сенегале в плен враги меня забрали

И отправили сюда — за море синее.

И тоскую я вдали от родной моей земли

На плантациях Виргинии, Виргинии…

О, я так устал, я так устал,

Мой прекрасный, мой далекий Сенегал!

На моем родимом юге не бывает зимней вьюги,

Ни морозов, ни снегов, ни инея.

Там журчат потоки вод и цветы цветут весь год,

Неизвестные Виргинии, Виргинии.

Под ударами бича цепи рабские влача,

Провожу я дни в печали и унынии.

Горько вспомнить мне друзей вольной юности моей

На чужбине, на плантациях Виргинии…

Моя Шотландия, прощай!

Милей мне твой туманный край

Садов богатых юга.

Прощай, родимая семья —

Сестра, и брат, и мать моя,

И скорбная подруга!

С тоской тебя я обниму,

Малютка дорогая.

Тебя я брату своему

С надеждой поручаю.

И ты, мой

Любимый

Товарищ юных дней,

Участьем

В ненастье

Семью мою согрей!

А ты, подруга, не грусти.

Чтобы тебя и честь спасти,

Бегу я в край далекий.

Нужда стучится к нам во двор,

Грозят нам голод, и позор,

И суд молвы жестокий.

Друзья, на дальнем берегу

В томительном изгнанье

Я благодарно сберегу

О вас воспоминанье.

Грохочет,

Пророчит

Бушующий простор:

Мне крова

Родного

Не видеть с этих пор!

Моя любовь давно минувших лет,

Твой милый голос в сердце не умолк.

Прими же дружбы искренний привет.

Да, дружбы, — лишь ее нам разрешает долг.

Когда получишь этот скромный дар,

Вздохни разок, подумав обо мне —

О том, кого томит в краю полдневном жар

Иль океан таит в холодной глубине.

Устал в полете конь Пегас,

Скакун крылатый Феба,

И должен был на краткий час

Сойти на землю с неба.

Крылатый конь — плохой ходок!

Скользя по мерзлым склонам,

Он захромал и сбился с ног

Под богом Аполлоном.

Пришлось наезднику сойти

И жеребца хромого

К Вулкану в кузницу вести,

Чтоб заказать подковы.

Колпак и куртку снял кузнец,

Работая до пота.

И заплатил ему певец

Сонетом за работу.

Вулкан сегодняшнего дня,

Твой труд ценю я выше.

Не подкуешь ли мне коня

За пять четверостиший?

Ты знаешь, что Мэгги намедни нашла?

Ты знаешь, что Мэгги намедни нашла?

Нашла жениха, дурака и бездельника,

И сердце разбила у бедного мельника.

Был мельник хорош и в труде, и в беседе,

Отважен, как лорд, и прекрасен, как леди.

Другой был невзрачный, пустой паренек,

Но туго набит был его кошелек.

Один обещал ей любовь и заботу,

Другой посулил посерьезнее что-то:

Гнедую лошадку с коротким хвостом,

С уздечкой в колечках, седлом и хлыстом.

Ох, деньги имеют изрядную силу,

Коль можно девицу купить за кобылу.

Приданое — важная в жизни статья,

Но дай мне любовь, дорогая моя!

Ты знаешь, что Мэгги к венцу получила?

Ты знаешь, что Мэгги к венцу получила?

С крысиным хвостом ей досталась кобыла.

Вот именно это она получила.

Ты знаешь, во что влюблена она пылко?

Ты знаешь, во что влюблена она пылко?

У Мэгги всегда под подушкой бутылка.

В бутылку давно влюблена она пылко.

А знаешь, как с Мэгги жених обвенчался?

А знаешь, как с Мэгги жених обвенчался?

Псаломщик был пьян, а священник качался

В то время, как суженый с Мэгги венчался.

А знаешь, чем кончилось ночью веселье?

А знаешь, чем кончилось ночью веселье?

Жених у постели свалился с похмелья.

Вот так и окончилось это веселье!

Что делать девчонке? Как быть мне, девчонке?

Как жить мне, девчонке, с моим муженьком?

За шиллинги, пенни загублена Дженни,

Обвенчана Дженни с глухим стариком.

Ворчлив он и болен, всегда недоволен.

В груди его холод, в руках его лед.

Кряхтит он, бормочет, уснуть он не хочет.

Как тяжко пробыть с ним всю ночь напролет!

Брюзжит он и злится, знакомых боится,

Друзей сторонится — такой нелюдим!

Ко всем он ревнует жену молодую.

В худую минуту я встретилась с ним.

Спасибо, на свете есть тетушка Кэтти —

Она мне дала драгоценный совет.

Во всем старикану перечить я стану,

Пока он не лопнет на старости лет!

Ты спишь ли, друг мой дорогой?

Проснись и двери мне открой.

Нет ни звезды во мгле сырой.

Позволь в твой дом войти!

Впусти меня на эту ночь,

На эту ночь, на эту ночь.

Из жалости на эту ночь

В свой дом меня впусти!

Я так устал и так продрог,

Я под собой не чую ног.

Пусти меня на свой порог

И на́ ночь приюти.

Как ветер с градом и дождем

Шумит напрасно за окном,

Так я стучусь в твой тихий дом.

Дай мне приют в пути!

Впусти меня на эту ночь,

На эту, эту, эту ночь.

Из жалости на эту ночь

В свой дом меня впусти!

Тебе ни дождь, ни снег, ни град

Не помешал попасть в мой сад.

И, значит, можешь путь назад

Ты без труда найти.

Еще кругом глухая ночь,

Глухая ночь, глухая ночь.

Тебя впустить на эту ночь

Я не могу — прости!

Пусть на ветру ты весь продрог, —

От худших бед помилуй бог

Ту, что тебе через порог

Позволит перейти!

В саду раскрывшийся цветок

Лежит, растоптан, одинок.

И это девушке урок,

Как ей себя вести.

Птенца, не знавшего тревог,

В кустах охотник подстерег.

И это девушке урок,

Как ей себя вести!

Стоит кругом глухая ночь,

Глухая ночь, глухая ночь.

Тебя впустить на эту ночь

Я не могу — прости!

Наш Вилли пива наварил

И нас двоих позвал на пир.

Таких счастливых молодцов

Еще не знал крещеный мир!

Никто не пьян, никто не пьян,

А так, под мухою, чуть-чуть.

Пусть день встает, петух поет,

А мы не прочь еще хлебнуть!

Три молодца, мы дружно пьем.

Один бочонок — трое нас.

Не раз встречались мы втроем

И встретимся еще не раз.

Что это — старая луна

Мигает нам из-за ветвей?

Она плывет, домой зовет…

Нет, подождать придется ей!

Последний тот из нас, друзья,

Кто первым ступит за порог.

А первый тот, кого струя

Из нас последним свалит с ног!

В тебе я славлю командира

Всех пудингов горячих мира, —

Могучий Ха́ггис, полный жира

И требухи.

Строчу, пока мне служит лира,

Тебе стихи.

Дородный, плотный, крутобокий,

Ты высишься, как холм далекий,

А под тобой поднос широкий

Чуть не трещит.

Но как твои ласкают соки

Наш аппетит!

С полей вернувшись, землеробы,

Сойдясь вокруг твоей особы,

Тебя проворно режут, чтобы

Весь жар и пыл

Твоей дымящейся утробы

На миг не стыл.

Теперь доносится до слуха

Стук ложек, звякающих глухо.

Когда ж плотнее станет брюхо,

Чем барабан,

Старик, молясь, гудит, как муха,

От пищи пьян.

Пусть тот, кто любит стол французский —

Рагу и всякие закуски

(Хотя от этакой нагрузки

И свиньям вред),

С презреньем щурит глаз свой узкий

На наш обед.

Но — бедный шут! — от пищи жалкой

Его нога не толще палки,

А вместо мускулов — мочалки,

Кулак — орех.

В бою, в горячей перепалке

Он сзади всех.

А тот, кому ты служишь пищей,

Согнет подкову в кулачище.

Когда ж в такой руке засвищет

Стальной клинок, —

Врага уносят на кладби́ще

Без рук, без ног.

Молю я Промысел небесный:

И в будний день, и в день воскресный

Нам не давай похлебки пресной,

Яви нам благость

И ниспошли родной, чудесный,

Горячий Ха́ггис!

Со скрипкой черт пустился в пляс

И в ад умчал акцизного,

И все кричали: — В добрый час!

Он не вернется сызнова!

Мы варим пива лучший сорт

И пьем, справляя тризну.

Спасибо, черт, любезный черт, —

К нам не придет акцизный!

Есть пляски разные у нас

В горах моей отчизны,

Но лучший пляс, чертовский пляс

Сплясал в аду акцизный!

Ты, завладев моей скуло́й,

Пронзаешь десны мне иглой,

Сверлишь сверлом, пили́шь пилой

Без остановки.

Мечусь, истерзанный и злой,

Как в мышеловке.

Так много видим мы забот,

Когда нас лихорадка бьет,

Когда подагра нас грызет

Иль резь в желудке.

А эта боль — предмет острот

И праздной шутки!

Бешусь я, исходя слюной,

Ломаю стулья, как шальной,

Когда соседи надо мной

В углу хохочут.

Пускай их бесы бороной

В аду щекочут!

Всегда жила со мной беда —

Неурожай, недуг, нужда,

Позор неправого суда,

Долги, убытки…

Но не терпел я никогда

Подобной пытки!

И я уверен, что в аду,

Куда по высшему суду

Я непременно попаду

(В том нет сомнений!),

Ты будешь первою в ряду

Моих мучений.

О дух раздора и войны,

Что носит имя сатаны

И был низвергнут с вышины

За своеволье,

Казни врагов моей страны

Зубною болью!

Когда волочиться я начал за нею,

Немало я ласковых слов говорил.

Но более всех

Имели успех

Слова: "Мы поженимся, Шела О'Нил!"

Дождался я брака.

Но скоро, однако,

Лишился покоя, остался без сил.

От ведьмы проклятой

Ушел я в солдаты,

Оставив на родине Шелу О'Нил.

Решился я вскоре

Бежать через море,

С колонной прусса́ков в атаку ходил

Навстречу снарядам,

Ложившимся рядом

С шипеньем и свистом, как Шела О'Нил!

У Фридриха в войске

Я дрался геройски,

Штыка не боялся и с пулей дружил.

Нет в мире кинжала

Острее, чем жало

Безжалостной женщины — Шелы О'Нил!

На чёрта вздохи — ах да ох!

Зачем считать утраты?

Мне двадцать три, и рост неплох —

Шесть футов, помнится, без трех.

Пойду-ка я в солдаты!

Своим горбом

Я нажил дом,

Хотя и небогатый.

Но что сберег, пошло не впрок…

И вот иду в солдаты.

Стакан вина и честный друг.

Чего ж еще нам, братцы?

Пускай забота и недуг

В грядущей тьме таятся,

Мы ловим радости в пути.

Пугливо наше счастье,

Оно исчезнет — и найти

Его не в нашей власти.

Растет камыш среди реки,

Он зелен, прям и тонок.

Я в жизни лучшие деньки

Провел среди девчонок.

Часы заботу нам несут,

Мелькая в быстрой гонке.

А счастья несколько минут

Приносят нам девчонки.

Богатство, слава и почет

Волнуют наши страсти.

Но даже тот, кто их найдет,

Найдет в них мало счастья.

Мне дай свободный вечерок

Да крепкие объятья —

И тяжкий груз мирских тревог

Готов к чертям послать я!

Пускай я буду осужден

Судьей в ослиной коже,

Но старый, мудрый Соломон

Любил девчонок тоже!

Сперва мужской был создан пол.

Потом, окончив школу,

Творец вселенной перешел

К прекраснейшему полу!

… — Нет ни души живой вокруг,

А на дворе темно.

Нельзя ль к тебе, мой милый друг,

Пролезть через окно?

— Благодарю тебя за честь,

Но помни уговор:

Ко мне одна дорога есть —

Через церковный двор!…

Брела я вечером пешком

И повстречалась с пареньком.

Меня укутал он платком,

Назвал своею милой.

Гнал он коз

Под откос.

Где лиловый вереск рос,

Где ручей прохладу нес, —

Стадо гнал мой милый.

— Пойдем по берегу со мной.

Там листья шепчутся с волной.

В шатер орешника сквозной

Луна глядит украдкой.

— Благодарю за твой привет,

Но у меня охоты нет

Платить слезами долгих лет

За этот вечер краткий!

— Нет, будешь ты ходить в шелках,

В нарядных, легких башмачках.

Тебя я буду на руках

Носить, когда устанешь.

— Ну, если так, тогда пойдем

С тобой по берегу вдвоем,

И я надеюсь, что потом

Меня ты не обманешь.

Но он ответил мне: — Пока

Растет трава, течет река

И ветер гонит облака,

Моей ты будешь милой!

Гнал он коз

Под откос.

Где лиловый вереск рос,

Где ручей прохладу нес, —

Стадо гнал мой милый.

Ты славной клячею была,

И вот узнал я с грустью,

Что по реке ты поплыла

И доплыла до устья.

Кобылой доброй ты слыла,

Когда была моложе.

А нынче к морю уплыла,

Оставив людям кожу.

Ты от хозяина-попа

Не слышала «спасибо».

Стара ты стала и слепа

И угодила к рыбам.

Давно, покорная судьбе,

Лишилась ты здоровья,

Как все, кто возит на себе

Духовное сословье!

Мельник, пыльный мельник

Мелет нашу рожь.

Он истратил шиллинг,

Заработал грош.

Пыльный, пыльный он насквозь,

Пыльный он и белый.

Целоваться с ним пришлось —

Вся я поседела!

Мельник, пыльный мельник,

Белый от муки,

Носит белый мельник

Пыльные мешки.

Достает из кошелька

Мельник деньги белые.

Я для мельника-дружка

Все, что хочешь, сделаю!

Пишу стихами или прозой,

А по щекам струятся слезы.

Судьбы исполнились угрозы:

Погас мой свет.

Живут на свете овцы, козы,

А Мэйли нет!

Моя душа тоской объята.

Я потерял не клад богатый, —

Иная, тяжкая, утрата

Гнетет певца.

Меня любила, точно брата,

Моя овца.

Таких друзей на свете мало.

Меня узнав за два квартала,

Она по городу бежала

За мной вослед

И так сердечно отвечала

На мой привет.

Она была овцою кроткой,

Ходила чинною походкой

И не валила загородки

В чужом саду.

Грехов за век ее короткий

Я не найду.

Ее кудрявого барашка

Кормлю я хлебом или кашкой.

Увы, он так похож, бедняжка,

На мать свою,

Что я над ним вздыхаю тяжко

И слезы лью.

Она была не нашей местной

Овцой, породы неизвестной:

Приплыл ее прапрадед честный,

Большой баран —

С ее прабабушкой совместно —

Из дальних стран.

Никто не снял с нее овчины.

Увы, единственной причиной

Ее безвременной кончины

Была петля…

И так же душишь люд невинный

Ты, конопля!

Пускай же все поэты Дуна

Настроят дудки или струны.

Пусть соберутся ночью лунной

Ко мне певцы

Прославить память Мэйли юной,

Моей овцы!

Куда ты, низкое созданье?

Как ты проникло в это зданье?

Ты водишься под грубой тканью,

А высший свет —

Тебе не место: пропитанья

Тебе здесь нет.

Средь шелка, бархата и газа

Ты не укроешься от глаза.

Несдобровать тебе, пролаза!

Беги туда,

Где голод, холод и зараза

Царят всегда.

Иди знакомою дорогой

В жилища братии убогой,

Где вас, кусающихся, много,

Где борона

Из гладкой кости или рога

Вам не страшна!

А ежели тебе угодно

Бродить по шляпе благородной, —

Тебе бы спрятаться, негодной,

В шелка, в цветы...

Но нет, на купол шляпки модной

Залезла ты!

На всех вокруг ты смотришь смело,

Как будто ты — крыжовник спелый,

Уже слегка порозовелый.

Как жаль, что нет

Здесь порошка, чтоб околела

Ты в цвете лет!

И пусть не встряхивает дама

Головкой гордой и упрямой.

О, как должна она от срама

Потупить взгляд,

Узнав, что прихожане храма

За ней следят...

Ах, если б у себя могли мы

Увидеть все, что ближним зримо,

Что видит взор идущих мимо

Со стороны, —

О, как мы стали бы терпимы

И как скромны!

Ду́нкан Грэй давно влюблен,

И в ночь под рождество

К нам свататься приехал он…

Вот это сватовство!

Приехал в праздничную ночь

Хозяйскую посватать дочь,

Но был с позором прогнан прочь.

Ха-ха! Вот сватовство!

Затылок взмок у жениха,

Ха-ха! Вот сватовство!

А Мэгги будто бы глуха —

Не слышит ничего.

Он заводил с ней разговор,

Глаза и нос ладонью тер,

Топиться бегал через двор.

Вот это сватовство!

Любовь отвергнутая зла.

Вот это сватовство!

У парня рана зажила —

Вот это сватовство!

— Я, — говорит, — не так уж глуп,

Чтоб превратиться в жалкий труп

Из-за того, что ей не люб! —

Ха-ха! Вот сватовство!

А Мэгги кличет докторов,

Вот это сватовство!

Она больна, а он здоров.

Вот это сватовство!

Что́ злой недуг с людьми творит!

В ее груди огонь горит,

А взгляд так много говорит…

Вот это сватовство!

Был добрый парень — Ду́нкан Грэй.

Вот это сватовство!

Он скоро сжалился над ней,

Вот это сватовство!

Не мог он грех на совесть взять —

Лишить любимой дочки мать.

Он едет свататься опять…

Вот это — сватовство!

— Муженек, не спорь со мной,

Не сердись напрасно,

Стала я твоей женой —

Не рабой безгласной!

— Признаю права твои,

Нэ́нси, Нэнси,

Ну, а кто ж глава семьи,

Дорогая Нэнси?

— Если ты мой властелин,

Я начну восстанье.

Будешь властвовать один, —

С тем и до свиданья!

— Жаль расстаться мне с тобой,

Нэнси, Нэнси,

Но смирюсь я пред судьбой,

Дорогая Нэнси!

— Погоди, дождешься дня:

Лягу я в могилу.

Но, оставшись без меня,

Что ты скажешь, милый?

— Небо в помощь призову,

Нэнси, Нэнси,

И авось переживу,

Дорогая Нэнси!

— Но и мертвая не дам

Я тебе покоя.

Страшный призрак по ночам

Будет пред тобою!

— Я жену себе найду

Вроде Нэнси, Нэнси —

И все призраки в аду

Затрепещут, Нэнси!

Ах, тетя, совета прошу я!

Пропала, попала я в плен.

Обидеть родню не хочу я,

Но всех мне милее Тэм Глен.

С таким молодцом мне не надо

Бояться судьбы перемен.

Я буду и бедности рада, —

Лишь был бы со мною Тэм Глен.

Наш лорд мне кивает: «Плутовка!..»

Ну что тебе, старый ты хрен?

Небось ты не спляшешь так ловко,

Как пляшет под скрипки Тэм Глен.

Мне мать говорила сердито:

— Мужских опасайся измен.

Повесе скорей откажи ты! —

Но разве изменит Тэм Глен?

Сулит за отказ мне сто марок

Отец, да не знает он цен!

Сто марок — богатый подарок,

Но много дороже Тэм Глен!

Я в день Валентина гадала.

О, как же мой жребий блажен!

Три раза я жребий кидала,

И вышло три раза: Тэм Глен.

Под праздник осенний я тоже

Гадала. И вижу: вдоль стен

Идет — до чего же похожий! —

В штанах своих серых Тэм Глен.

Кто ж, тетя, возьмет меня замуж?

Ты мне погадай, а взамен

Я черную курицу дам уж, —

Но только скажи, что Тэм Глен!

Вот старый Роб Моррис. А кто он таков?

Король за столом, старшина стариков.

Он славится стадом коров и свиней

И дочкой — отрадой своей и моей.

Прекрасней, чем утро в сиянии рос,

Свежей, чем закат на лугах в сенокос,

Она, как ягненок, резва и нежна.

Мне света дневного дороже она.

Но садом и стадом отец ее горд.

В усадьбе живет он не хуже, чем лорд.

У нас же с отцом только домик и двор.

Немногого сто́ит такой ухажер.

Забрезжит ли утро, — не мил мне рассвет.

Настанет ли вечер, — покоя мне нет.

Смертельную рану от всех я таю,

И жалобы грудь разрывают мою,

Была бы невеста чуть-чуть победней,

Я мог бы, пожалуй, посвататься к ней.

Как жадно я ждал бы заветного дня.

А жить без надежды нет сил у меня!

Любовь и бедность навсегда

Меня поймали в сети.

По мне и бедность не беда,

Не будь любви на свете.

Зачем разлучница-судьба —

Всегда любви помеха?

И почему любовь — раба

Достатка и успеха?

Богатство, честь в конце концов

Приносят мало счастья.

И жаль мне трусов и глупцов,

Что их покорны власти.

Твои глаза горят в ответ,

Когда теряю ум я,

А на устах твоих совет —

Хранить благоразумье.

Но как же мне его хранить,

Когда с тобой мы рядом?

Но как же мне его хранить,

С тобой встречаясь взглядом?

На свете счастлив тот бедняк

С его простой любовью,

Кто не завидует никак

Богатому сословью.

Ах, почему жестокий рок —

Всегда любви помеха

И не цветет любви цветок

Без славы и успеха?

В Тарбо́лтоне, право,

Есть парни на славу,

Девицы имеют успех, брат.

Но барышни Ро́налдс,

Живущие в Бе́нналс,

Милей и прекраснее всех, брат.

Отец у них гордый.

Живет он, как лорды.

И каждый приличный жених, брат,

В придачу к невесте

Получит от тестя

По двести монет золотых, брат.

Нет в этой долине

Прекраснее Джинни.

Она хороша и мила, брат.

А вкусом и нравом

И разумом здравым

Ровесниц своих превзошла, брат.

Фиалка увянет,

И розы не станет

В каких-нибудь несколько дней, брат.

А правды сиянье,

Добра обаянье

С годами сильней и прочней, брат,

Но ты не один

Мечтаешь о Джин.

Найдется соперников тьма, брат.

Богатый эсквайр,

Владелец Блекбайр —

И тот от нее без ума, брат.

Помещик Брейхед

Глядит ей вослед

И чахнет давно от тоски, брат.

И, кажется, Форд

Махнет через борт,

Ее не добившись руки, брат.

Сестра ее Анна

Свежа и румяна.

Вздыхает о ней молодежь, брат.

Нежнее, скромнее,

Прекрасней, стройнее

Ты вряд ли девицу найдешь, брат.

В нее я влюблен,

Но молчать осужден.

Робеть заставляет нужда, брат.

От сельских трудов

Да рифмованных строф

Не будешь богат никогда, брат.

А если в ответ

Услышу я «нет», —

Мне будет еще тяжелей, брат.

Хоть мал мой доход

И безвестен мой род,

Но горд я не меньше людей, брат.

Как важная знать,

Не могу я скакать,

По моде обутый, верхом, брат.

Но в светском кругу

Я держаться могу

И в грязь не ударю лицом, брат.

Я чисто одет.

К лицу мне жилет,

Сюртук мой опрятен и нов, брат.

Чулки без заплатки,

И галстук в порядке,

И сшил я две пары штанов, брат.

На полочке шкапа

Есть новая шляпа.

Ей шиллингов десять цена, брат.

В рубашках — нехватка,

Но есть полдесятка

Белейшего полотна, брат.

От дядюшек с детства

Не ждал я наследства

И тетушек вдовых не знал, брат.

Не слушал их бредней

И в час их последний

Не чаял, чтоб черт их побрал, брат.

Не плут, не мошенник,

Не нажил я денег.

Свой хлеб добываю я сам, брат.

Немного я трачу,

Нисколько не прячу,

Но пенса не должен чертям, брат!

Доволен я малым, а бо́льшему рад.

А если невзгоды нарушат мой лад,

За кружкой, под песню гоню их пинком —

Пускай они к черту летят кувырком.

В досаде я зубы сжимаю порой,

Но жизнь — это битва, а ты, брат, герой.

Мой грош неразменный — беспечный мой нрав,

И всем королям не лишить меня прав.

Гнетут меня беды весь год напролет.

Но вечер с друзьями — и все заживет.

Когда удалось нам до цели дойти,

К чему вспоминать нам о ямах в пути!

Возиться ли с клячей — судьбою моей?

Ко мне, от меня ли, но шла бы скорей.

Забота иль радость заглянет в мой дом,

— Войдите! — скажу я, — авось проживем!

Мой друг — лукавый, ловкий вор,

Не воровал ты до сих пор.

Зато сердца́ твой быстрый взор

Умеет красть.

Перед тобой любой затвор

Готов упасть.

И сам я устоять не мог.

Не раз к тебе, не чуя ног,

Шагал я по камням дорог

И грязь месил,

И ровно двадцать пар сапог

Я износил.

Ты создан был природой шалой

Из дорогого матерьяла.

Она тобою увенчала

Наш скудный век

И каждой черточкой сказала:

— Вот человек!

Сейчас я в творческом припадке,

Башка вари́т, и все в порядке.

Строчу стихи, как в лихорадке,

А ты, мой друг,

Прочти их бегло, если краткий

Найдешь досуг.

Одни рифмуют из расчета,

Другие, чтоб задеть кого-то,

А третьи тщетно ждут почета

И громкой славы,

Но мне писать пришла охота

Так, для забавы.

Я обойден судьбой суровой.

Кафтан достался мне дешевый,

Убогий дом, доход грошовый,

Я весь в долгу,

Зато игрой ума простого

Блеснуть могу.

Поставил ставку я задорно

На четкий, черный шрифт наборный,

Но разум мне твердит упорно:

— Куда спешишь?

Ты этой страстью стихотворной

Всех насмешишь!

Поэты, — где такие ныне? —

Собаку съевшие в латыни,

Мечтали, полные гордыни,

Жить сотни лет,

Но их давно уж нет в помине, —

Простыл и след.

Итак, пора мечту оставить

Себя поэзией прославить.

Косу и серп я буду править,

Налажу плуг

И буду петь, чтоб позабавить

Поля вокруг.

Я проживу безвестной тенью,

Не слыша, как бегут мгновенья.

Когда ж порвутся жизни звенья, —

Покину свет,

Как и другие поколенья,

Которых нет.

Но говорить о смерти рано.

Полны мы жизнью неустанной.

Давай поднимем парус рваный,

Возьмем штурвал,

Чтоб ветер счастья пеной пьяной

Нас обдавал.

Мой друг, живем мы в царстве феи,

Где смех — оружье чародея.

Коль, этой палочкой владея,

Отдашь приказ,

Часы бегут минут быстрее,

Пускаясь в пляс.

Не трать же время жизни краткой!

Примерно с пятого десятка

Мы вниз с горы походкой шаткой

Труси́ть должны,

Одышкой, кашлем, лихорадкой

Изнурены.

Когда достигли мы заката,

Бродить, мечтать нам скучновато.

Вино слабее, чем когда-то,

Бьет через край.

И то, чем жизнь была богата, —

Любовь, — прощай!

Но жизнь безоблачна вначале,

Мечта лучами красит дали.

Летим, не слушая морали,

Мы на простор,

Как мальчики, что побежали

На школьный двор.

Мы на ходу срываем розы,

Не замечая в них угрозы.

И даже первые занозы

Нам не страшны.

Мгновенно солнце сушит слезы

Во дни весны.

Одни идут дорогой гладкой

И, не трудясь в поту над грядкой,

Едят обильно, жирно, сладко

И свысока

Глядят на дом с оградой шаткой —

Дом бедняка.

Другие борются за счастье,

Полны надежды, воли, страсти,

Стремясь достичь богатства, власти

Любой ценой,

Чтобы потом, забыв ненастье,

Вкушать покой.

А третьи, путь покинув торный

(Как, скажем, ваш слуга покорный),

Сбиваются с тропинки горной

Туда-сюда.

Таким на склоне лет бесспорно

Грозит нужда.

Но лучше труд до изнуренья,

Чем с жалкой жизнью примиренье.

Пусть смотрит с неба бледной тенью

Фортуны серп,

Не помешает вдохновенью

Ее ущерб.

Но здесь перо я оставляю

И провиденье умоляю,

Пред ним колени преклоняя:

Пускай со мной

Кочует вместе в край из края

Созвучий рой.

Дай сочный ростбиф местным лордам,

Чтоб жир по их струился мордам,

Дай галуны гвардейцам гордым

И боевым,

А виски — на ногах нетвердым

Мастеровым.

Дай Демпстеру[6] желанный титул,

Подвязку дай премьеру Питту.

Стремится к прибыли, кредиту

Негоциант.

А мне лишь разум сохрани ты,

Да и талант.

Мне для покоя нужно мало:

Чтобы здоровье не хромало.

Ну и обед какой попало,

Простой на вкус,

Но чтоб молитву прочитала

Одна из муз.

Мне не страшны судьбы угрозы,

Ненастье, стужа и морозы.

Гоню я рифмой вздохи, слезы,

Пою, шучу

И, враг заботы, скуки, прозы,

Стихи строчу.

Вы, что по правилам живете

В тиши, в довольстве и в почете,

Пускай безумным вы зовете

Меня подчас,

Вода стоячая в болоте —

Душа у вас.

На ваших лицах деревянных,

Таких безличных, безымянных,

Нет и следа восторгов пьяных.

Ваш голос глух.

Он, как басы в плохих органах,

Томит наш слух.

Ступая важно и степенно,

На тех вы смотрите надменно,

Которым море по колено, —

На грешный люд, —

И ввысь взираете блаженно.

Там — ваш приют!

А я куда пойду — не знаю,

К воротам ада или рая.

Но, эту песню обрывая,

Скажу я, брат,

Что буду я любому краю

С тобою рад!

Утихни, мой А́фтон, в зеленом краю,

Утихни, а я тебе песню спою.

Пусть милую Мэри не будит волна

На склоне, где сладко уснула она.

Пусть голубя стон из лесного гнезда,

Пусть звонкая, чистая флейта дрозда,

Зеленоголового чибиса крик

Покоя ее не встревожат на миг.

Прекрасны окрестные склоны твои,

Где змейками путь проложили ручьи.

Бродя по холмам, не свожу я очей

С веселого домика Мэри моей.

Свежи и душисты твои берега,

Весной от цветов золотятся луга.

А в час, когда вечер заплачет дождем,

Приют под березой найдем мы вдвоем.

Поток твой петлю серебристую вьет

У тихого дома, где Мэри живет.

Идет она в лес, собирая цветы, —

К ногам ее белым бросаешься ты.

Утихни, мой Афтон, меж склонов крутых,

Умолкни, прославленный в песнях моих.

Пусть милую Мэри не будит волна —

Над берегом тихо уснула она.

Прощай, красавица моя.

Я пью твое здоровье.

Надоедать не стану я

Тебе своей любовью.

Прощай, прости! Перенести

Сумею я разлуку.

А ты смекни да разочти,

Кому отдашь ты руку.

Ты говоришь: — Вступать мне в брак

Покуда неохота. —

А я скажу: — Я не дурак,

И ждать мне нет расчета.

Я знаю, ждет твоя родня

Кого-то побогаче.

Она не жалует меня.

Ну, дай вам бог удачи!

Меня считают бедняком

Без имени и рода.

Но не нуждаюсь я ни в ком, —

При мне моя свобода.

Башка и руки — вот мой клад.

Всегда к труду готов я.

Как говорят, — сам черт не брат,

Покуда есть здоровье!

Оно, конечно, высоко

Летит иная птица.

Но в дальней птице так легко

Порою ошибиться.

Прощай, мой друг. Я ухожу,

Куда ведет дорожка.

Но, может, в полночь погляжу

Я на твое окошко…

Когда кончался сенокос,

И колыхалась рожь волной,

И запах клевера и роз

Струей вливался в летний зной,

Когда в саду среди кустов

Жужжала сонная пчела, —

В тени, в загоне для коров

Беседа медленная шла.

Сказала Бесси, наклонясь

К своей соседке древних лет:

— Идти я замуж собралась.

— Ну что ж, худого в этом нет!

Твоих поклонников не счесть,

А ты, голубка, молода.

Ты можешь выбрать — время есть —

Себе усадьбу хоть куда!

Взяла бы Джона ты в мужья

Из Баски-Глена. Парень — клад.

А знаешь, курочка моя,

Где есть достаток, там и лад.

— Ну что мне Джон! На что мне он!

Я на него и не взгляну.

Свои амбары любит Джон, —

Зачем любить ему жену!

Мне Ро́бин по́ сердцу давно,

И знаю, — я ему мила.

Я за словцо его одно

Весь Баски-Глен бы отдала!

— Но жизнь, малютка, не легка.

К богатству, к счастью — путь крутой.

И верь мне, полная рука

Куда сильней руки пустой.

Кто поумней, тот бережет.

У тех, кто тратит, нет ума.

И уж какой ты сваришь мед,

Такой и будешь пить сама!

— О да, за деньги не хитро́

Купить поля, луга, стада,

Но золото и серебро

Не купят сердца никогда!

Пусть мой удел — убогий дом,

Пустой амбар и тесный хлев, —

Вдвоем мы лучше заживем

Всех королей и королев.

Так хороши пшеница, рожь

Во дни уборки ранней.

А как ячмень у нас хорош,

Где был я с милой Анни.

Под первый августовский день

Спешил я на свиданье.

Шумела рожь, шуршал ячмень.

Я шел навстречу Анни.

Вечерней позднею порой —

Иль очень ранней, что ли? —

Я убедил ее со мной

Побыть в ячменном поле.

Над нами свод был голубой,

Колосья нас кололи.

Я усадил перед собой

Ее в ячменном поле.

В одно слились у нас сердца.

Одной мы жили волей.

И целовал я без конца

Ее в ячменном поле.

Кольцо моих сплетенных рук

Я крепко сжал — до боли

И слышал сердцем сердца стук

В ту ночь в ячменном поле.

С тех пор я рад бывал друзьям,

Пирушке с буйным шумом,

Порою рад бывал деньгам

И одиноким думам.

Но все, что пережито мной,

Не стоит сотой доли

Минуты радостной одной

В ту ночь в ячменном поле!

Стыдись, бесчеловечный человек!

Долой твое разбойничье искусство!

Пускай твоей душе, лишенной чувства,

Не будет утешения вовек.

А ты, кочевник рощ, полей, лугов,

Где проведешь ты дней своих остаток?

Конец твой будет горестен и краток.

Тебя не ждет родной зеленый кров.

Калека жалкий, где-нибудь в тиши,

Среди заросшей вереском поляны

Иль у реки, где свищут камыши,

Ты припадешь к земле кровавой раной.

Не раз, встречая над рекою Нит

Рассвет веселый или вечер трезвый,

Я вспомню о тебе, приятель резвый,

И прокляну того, кем ты убит!

Привет тебе, старуха-кляча,

И горсть овса к нему в придачу.

Хоть ты теперь скелет ходячий,

Но ты была

Когда-то лошадью горячей

И рысью шла.

Ты глуховата, слеповата.

Седая шерсть твоя примята.

А серой в яблоках когда-то

Была она.

И твой ездок был тоже хватом

В те времена!

Лошадкой ты была на славу.

Хозяин был тебе по нраву.

И я гордиться мог по праву,

Когда с тобой

Любую брали мы канаву,

Подъем любой.

Тебя с полсотней марок вместе

Родитель дал моей невесте.

Хоть капитал — скажу по чести

Был очень мал,

Не раз добром подарок тестя

Я поминал.

Когда я стал встречаться с милой,

Тебе всего полгода было,

И ты за матерью-кобылой

Труси́ла вслед.

Ключом в тебе кипела сила

Весенних лет.

Я помню день, когда, танцуя

И щеголяя новой сбруей,

Везла со свадьбы молодую

Ты к нам домой.

Как любовался я, ликуя,

В тот день тобой!

Перевалив за три десятка,

Ты ходишь медленно и шатко.

С каким трудом дорогой краткой

Ты возишь кладь,

А прежде — чья могла лошадка

Тебя догнать?

Тебя на ярмарках, бывало,

Трактирщики кормили мало,

И все ж домой меня ты мчала,

Летя стрелой.

А вслед вся улица кричала:

— Куда ты? Стой!

Когда ж с тобой мы были сыты

И горло у меня промыто, —

В те дни дорогою открытой

Мы так неслись,

Как будто от земли копыта

Оторвались.

Ты, верно, помнишь эти гонки.

С обвислым крупом лошаденки

Теснились жалобно к сторонке,

Давая путь,

Хоть я не смел лозою тонкой

Тебя стегнуть.

Всегда была ты верным другом,

И нет конца твоим заслугам.

Напрягшись телом всем упругим,

Ты шла весной

Перед моим тяжелым плугом

И бороной.

Когда глубокий снег зимою

Мешал работать нам с тобою,

Я отмерял тебе с лихвою

Овес, ячмень

И знал, что ты заплатишь вдвое

Мне в летний день.

Твои два сына плуг мой тянут,

А двое кладь возить мне станут.

И, верно, не был я обманут,

Продав троих:

По десять фунтов чистоганом

Я взял за них.

Утомлены мы, друг, борьбою.

Мы все на свете брали с бою.

Казалось, ниц перед судьбою

Мы упадем.

Но вот состарились с тобою,

А все живем!

Не думай по ночам в тревоге,

Что с голоду протянешь ноги.

Пусть от тебя мне нет подмоги,

Но я в долгу —

И для тебя овса немного

Приберегу.

С тобой состарился я тоже.

Пора сменить нас молодежи

И дать костям и дряхлой коже

Передохнуть

Пред тем, как тронемся мы лежа

В последний путь.

Он чист душой, хорош собой,

Такого нет и в сказках.

Он ходит в шляпе голубой

И вышитых подвязках.

Ему я сердце отдала, —

Он будет верным другом.

Нет в мире лучше ремесла,

Чем резать землю плугом.

Придет он вечером домой,

Промокший и усталый.

— Переоденься, милый мой,

И ужинать пожалуй!

Я накормить его спешу.

Постель ему готова.

Сырую обувь посушу

Для друга дорогого.

Я много ездила вокруг,

Видала местных франтов,

Но лучше всех плясал мой друг

Под скрипки музыкантов.

Как снег, сияли белизной

Чулки из шерсти тонкой.

Вскружил башку он не одной

Плясавшей с ним девчонке.

Уж с ним-то буду я сыта, —

Ведь я неприхотлива.

Была бы миска не пуста

Да в кружке было пиво!

Беззаботны и свободны,

Мы собра́лись у огня.

Дружба полночью холодной

Вас пригрела и меня.

С каждым часом веселее

И дружнее тесный круг.

А когда мы захмелеем,

Нам опорой будет друг.

День и ночь трясется скряга

Над заветным сундуком,

И не знает он, бедняга,

Что с весельем незнаком.

В шелк и мех одет вельможа,

Но куда он нас бедней!

Даже совесть он не может,

Не солгав, назвать своей.

Кубок огненный друг другу

Мы всю ночь передаем.

И, пустив его по кругу,

Песню дружную поем.

В крепкой дружбе — наша сила.

Дружбе — слава и хвала.

Дружба кубок освятила

И сюда нас привела!

За тех, кто далёко, мы пьем,

За тех, кого нет за столом.

А кто не желает свободе добра,

Того не помянем добром.

Добро быть веселым и мудрым, друзья,

Хранить прямоту и отвагу.

Добро за шотландскую волю стоять,

Быть верным шотландскому флагу.

За тех, кто далёко, мы пьем,

За тех, кого нет за столом.

За Чарли, что ныне живет на чужбине,

И горсточку верных при нем.

Свободе — привет и почет.

Пускай бережет ее Разум.

А все тирании пусть дьявол возьмет

Со всеми тиранами разом!

За тех, кто далёко, мы пьем,

За тех, кого нет за столом.

За славного Тэмми, любимого всеми,

Что нынче живет под замком.

Да здравствует право читать,

Да здравствует право писать.

Правдивой страницы

Лишь тот и боится,

Кто вынужден правду скрывать.

За тех, кто далёко, мы пьем,

За тех, кого нет за столом.

Привет тебе, воин, что вскормлен и вспоен

В снегах на утесе крутом!

Прикрытый лаврами разбой,

И сухопутный и морской

Не сто́ит славословья.

Готов я кровь отдать свою

В том жизнетворческом бою,

Что мы зовем любовью.

Я славлю мира торжество,

Довольство и достаток.

Создать приятней одного,

Чем истребить десяток!

Кто независим, прям и горд,

В борьбе решителен и тверд,

Кому равно́ претит судьба

Рабовладельца и раба,

Кому строжайший приговор —

Своей же совести укор,

Тому, чья сила — правота,

Открой, алтарь, свои врата!

Пусть ветер, воя, точно зверь,

Завалит снегом нашу дверь, —

Я, сидя перед печью,

Примусь, чтоб время провести,

Стихи досужие плести

На дедовском наречье.

Пусть вьюга в щели будет дуть

И громоздить сугробы,

Я не завидую ничуть

Вам, знатные особы.

Ни дому

Большому,

Ни жару очагов.

Проклятья

Послать я

Вам, гордецы, готов.

Когда глядишь со стороны,

Как все дары поделены,

Нельзя не рассердиться.

Тех, кто получше, гнет нужда,

А богатеют без труда

Невежда и тупица.

Но, Дэви, парень, что́ роптать

На жребий наш суровый!

Нам не придется голодать,

Покуда мы здоровы.

Мы с горем

Поспорим.

Нам старость — нипочем!

Да и нужда —

Нам не беда.

И с ней мы проживем.

Ночлег в амбаре на земле,

Когда нуждается в тепле

Скудеющая кровь, —

Конечно, горькая беда,

Но все же радость и тогда

Нас посещает вновь.

Кто сердцем чист, душою прям

И прожил так, как надо,

К тому в беде по временам

Приходит и отрада.

Смотри же,

Найди же

В себе над страхом власть,

Беду забудь

И счастлив будь,

Что некуда упасть!

Пускай, лишенные жилья,

Как птиц пролетная семья,

С тобой скитаться будем,

Но ширь полей, и листьев свод,

И даль долин, и ясность вод

Открыты вольным людям,

Когда цветут луга весны

И трель выводит дрозд,

Мы честной радости полны,

Бродя с утра до звезд.

На склонах

Зеленых

Случайно подберем

Мотив мы,

А рифмы

Придут к нему потом.

Ни громкий чин, ни важный ранг,

Ни лондонский богатый банк

Блаженства не дают,

Ни многолистые тома,

Ни эти парки и дома,

Ни слава, ни уют.

Когда для счастья места нет,

Простора нет в груди,

Объехать можешь целый свет,

Но радости не жди.

Успехи,

Утехи

Не стоят ни гроша.

Ты прав иль нет, —

Пусть даст ответ

Тебе твоя душа.

Неужто, Дэви, я и ты,

Трудясь с утра до темноты,

Несчастней тех господ,

Одетых в шелк или в атлас,

Что еле замечают нас —

Простой, честно́й народ?

Людей людьми не признают

Хозяева палат.

Удел одних — тяжелый труд,

Удел других — разврат.

В безделье,

В похмелье

Они проводят дни.

Ни в райский сад,

Ни в чертов ад

Не веруют они.

Зачем же, Дэви, милый друг,

Нам скорбью омрачать досуг,

Покоя краткий час?

А коль в беду мы попадем,

И в ней мы доброе найдем,

Как видел я не раз.

Пускай беда нам тяжела,

Но в ней ты узнаёшь,

Как отличать добро от зла,

Где правда и где ложь.

Напасти,

Несчастья —

Суровый нам урок,

Но годы

Невзгоды

Порой идут нам впрок.

Собрат мой милый по судьбе,

Послушай, что скажу тебе.

(Чужда́ мне ложь и лесть!)

С тобой мы радости нашли.

За все сокровища земли

Таких не приобресть.

Они дают покой, уют,

Какого нет в раю.

Твою отраду «Мэг» зовут,

А «Джин» зовут мою.

Довольно

Невольно

Мне вспомнить имя Джин,

Тепло мне,

Светло мне,

И я уж не один.

Того, кто создал плоть и кровь,

Того, кто есть сама любовь,

В свидетели зову,

Что эта радость мне милей

Всех благ земных, души моей,

Всего, чем я живу.

Когда тревоги терпкий яд

Мою сжигает грудь,

Довольно вспомнить милый взгляд,

Чтоб силы мне вернуть.

В несчастье,

В ненастье

И в солнечные дни

Ее ты

Заботой

Своею осени!

Моя награда из наград —

Слеза любви, участья взгляд,

Улыбка добрых глаз!

Давно бы где-нибудь в пути

Я свой конец успел найти,

Не будь на свете вас.

Делю я с другом юных дней

Невзгод тяжелый груз —

Но узы есть еще нежней,

Чем дружеский союз.

Милее,

Светлее

Теперь мне этот свет,

Где ты, моя

Любимая,

И Дэви, друг-поэт.

Назвал я Джин — и вот ко мне

Несутся строчки в тишине,

Жужжат, сбегаясь в строй,

Как будто Феб и девять муз,

Со мной вступившие в союз,

Ведут их за собой.

И пусть хромает мой Пегас,

Слегка его пришпорь, —

Пойдет он рысью, вскачь и впляс,

Забыв и лень и хворь.

Но потное

Животное

Я должен пожалеть.

Пора в пути

С коня сойти

И пот с него стереть.

Проклятье тем, кто, наслаждаясь песней,

Дал с голоду поэту умереть.

О старший брат мой по судьбе суровой,

Намного старший по служенью музам,

Я горько плачу, вспомнив твой удел.

Зачем певец, лишенный в жизни места,

Так чувствует всю прелесть этой жизни?

Ни урны, ни торжественного слова,

Ни статуи в его ограде нет.

Лишь голый камень говорит сурово:

— Шотландия! Под камнем — твой поэт!

Поцелуй — и до могилы

Мы простимся, друг мой милый.

Ропот сердца отовсюду

Посылать к тебе я буду.

В ком надежды искра тлеет,

На судьбу роптать не смеет.

Но ни зги передо мною.

Окружен я тьмой ночною.

Не кляну своей я страсти.

Кто твоей не сдастся власти?

Кто видал тебя, тот любит,

Кто полюбит, не разлюбит.

Не любить бы нам так нежно,

Безрассудно, безнадежно,

Не сходиться, не прощаться,

Нам бы с горем не встречаться!

Будь же ты благословенна,

Друг мой первый, друг бесценный.

Да сияет над тобою

Солнце счастья и покоя.

Поцелуй — и до могилы

Мы простимся, друг мой милый.

Ропот сердца отовсюду

Посылать к тебе я буду.

Как слепы и суровы

Порой отец и мать,

Что дочь свою готовы

Богатому продать.

И дочь, гонимая отцом,

Изнурена борьбой,

Должна покинуть отчий дом

И стать женой-рабой.

Так сокол над голубкой

Без устали кружит.

Дрожащей жертвы хрупкой

Злодей не пощадит.

Бедняжка мечется, пока,

Отчаянья полна,

К ногам жестокого стрелка

Не бросится она.

О птица ночи! Жалобу свою

Ты изливаешь в полночь скорбным стоном —

Не оттого ль, что в северном краю

Родится холод — смерть росткам зеленым?

Не оттого ль, что, облетев, листва

Тебя лишит укромного навеса?

Иль зимних бурь страшишься ты, сова,

Ночной тоски безжизненного леса?

Твой стон летит в неслышащую тьму.

Всегда одна, зловеща и угрюма,

Ты не вверяешь в мире никому

Своих тревог, своей бессонной думы.

Пой, плакальщица ночи! Для меня

Твой грустный голос — тайная утеха.

В полночной тьме без звука и огня

Твои стенанья продолжает эхо.

Неужто лик земли не так красив,

Когда природа плачет в час ненастья?

Бедней ли сердце, горе пережив,

И от участья меньше ль наше счастье?

Нет, одинокий стон из тишины

Мне по́ сердцу, хоть он рожден тоскою.

Он не похож на голоса весны,

На летний щебет счастья и покоя.

Пусть днем не слышно песен из гнезда

И самый день заметно стал короче,

Умолкла трель вечерняя дрозда, —

Ты в сумраке не спишь, певица ночи.

С высокой башни где-нибудь в глуши,

Где ты ютишься в тайном закоулке,

Где лес и стены древние в тиши

На каждый звук рождают отклик гулкий, —

Твой хриплый голос для меня звучит,

Как трели соловья чете влюбленной.

Так ловит тот, кто всеми позабыт,

Унылый отзвук песни отдаленной…

Прощусь, Элиза, я с тобой

Для дальних, чуждых стран.

Мою судьбу с твоей судьбой

Разделит океан.

Пусть нам в разлуке до конца

Томиться суждено, —

Не разлучаются сердца,

Что спаяны в одно!

Оставлю я в родной стране

Тебя, мой лучший клад.

И тайный голос шепчет мне:

Я не вернусь назад.

Последнее пожатье рук

Я унесу с собой.

Тебе — последний сердца стук

И вздох последний мой.

Пой, милый дрозд, в глухой морозной мгле.

Пой, добрый друг, среди нагих ветвей.

Смотри: зима от песенки твоей

Разгладила морщины на челе.

Так в одинокой бедности, впотьмах

Найдешь беспечной радости приют,

Она легко встречает бег минут, —

Несут они надежду или страх.

Благодарю тебя, создатель дня,

Седых полей позолотивший гладь.

Ты, золота лишив, даришь меня

Всем, что оно не в силах дать и взять.

Приди ж, дитя забот и нищеты.

Что бог пошлет, со мной разделишь ты.

О как ты прозрачен, извилистый Де́вон,

Прохладен и свеж твой таинственный дол.

Но лучший из лучших цветов твоих, Девон.

У берега Эйра впервые расцвел.

Солнце, щади этот нежный, без терний,

Алый цветок, освеженный росой.

Пусть из крадущейся тучи вечерней

Бережно падает ливень косой.

Мимо лети, седокрылый восточный

Ветер, ведущий весенний рассвет.

Пусть лепестков не коснется порочный

Червь, поедающий листья и цвет!

Лилией стройной гордятся Бурбоны,

В гордой Британии розе почет.

Лучший цветок среди рощи зеленой

Где-то у Девона скромно цветет.

За полем ржи кустарник рос.

И почки нераскрытых роз

Клонились, влажные от слез,

Росистым ранним утром.

Но дважды утренняя мгла

Сошла, и роза расцвела.

И так роса была светла

На ней душистым утром.

И коноплянка на заре

Сидела в лиственном шатре

И вся была, как в серебре,

В росе холодной утром.

Придет счастливая пора,

И защебечет детвора

В тени зеленого шатра

Горячим летним утром.

Мой друг, и твой придет черед

Платить за множество забот

Тем, кто покой твой бережет

Весенним ранним утром.

Ты, нераскрывшийся цветок,

Расправишь каждый лепесток

И тех, чей вечер недалек,

Согреешь летним утром!

Как этот год от нас далек,

Когда, безусый паренек,

Я молотить ходил на ток,

Пахал впервые поле

И хоть порой бывал без ног,

Но рад был этой школе.

В одном со взрослыми строю,

Товарищ их по плугу,

Я знал и полосу свою,

И юную подругу,

И шуткой,

Прибауткой

Под мерный звон косы

Я скрадывал минутки

И коротал часы.

Одной мечтой с тех пор я жил:

Служить стране по мере сил

(Пускай они и слабы!),

Народу пользу принести —

Ну, что-нибудь изобрести

Иль песню спеть хотя бы!

Я при уборке ячменя́

Щадил татарник в поле.

Он был эмблемой для меня

Шотландской древней воли.

Пусть родом,

Доходом

Гордится знатный лорд, —

Шотландской

Крестьянской

Породой был я горд.

Я был юнцом, но и тогда

Обрывки строк в часы труда

Твердил я непрестанно,

Пока подруга юных дней

Не придала строфе моей

И склад и лад нежданный.

Не позабыл я до сих пор

Моей подруги юной,

Чей звонкий смех и быстрый взор

Тревожил в сердце струны.

Краснея,

Не смея

Поднять влюбленный взгляд,

Среза́л я,

Вязал я

Колосьев спелых ряд.

Да здравствует стыдливый пол!

Когда мороз ревнивый зол,

Обняв подругу в танце,

Мы забываем боль невзгод,

Нам сердце жаром обдает

Огонь ее румянца.

Любви не знавший дуралей

Достоин сожаленья.

Во взоре матери своей

Увидит он презренье.

Укором,

Позором

Мы заклеймим того,

Кто не любил

В расцвете сил

На свете никого!

Пусть вы, сударыня, росли

Под кровом дедовским — вдали

От наших изб крестьянских,

Вам незнаком амбар и хлев,

Зато вам по́ сердцу напев

Старинных лир шотландских.

Спасибо вам за ваш привет.

Горжусь таким союзом.

Благодарю за пестрый плед.

Я в нем приятней музам.

Простой наряд страны моей,

Он для меня дороже

Всех горностаев королей

И бархата вельможи.

Прощайте!

Не знайте

Ни горя, ни потерь.

Пусть ссоры,

Раздоры

Минуют вашу дверь!

У женщин нрав порой лукав

И прихотлив и прочее, —

Но тот, в ком есть отвага, честь,

Их верный раб и прочее.

И прочее,

И прочее,

И все такое прочее.

Одну из тех, кто лучше всех,

Себе в подруги прочу я.

На свете чту я красоту,

Красавиц всех и прочее.

От них отпасть,

Презреть их власть —

Позор, и грех, и прочее.

Но есть одна. Она умна,

Мила, добра и прочее.

И чья вина, что мне она

Куда милей, чем прочие!

Дружок мой пленен моим взором и станом.

Ему полюбились мой дом и родня.

Но, кажется, больше прельщен он приданым

И любит червонцы нежней, чем меня.

За яблочко яблоню любит мой милый,

Пчелу свою любит за будущий мед.

И так серебро его душу пленило,

Что в сердце местечка он мне не найдет.

Ему дорога не жена, а приплата.

Любовь для него — не любовь, а базар.

Хитер он, — и я уж не так простовата:

Пускай он попроще присмотрит товар!

Побегов не жди от прогнившего корня,

Зеленых ветвей — от сухого ствола.

Такая любовь ускользает проворней,

Чем тонкая, скользкая нить без узла!

Цвел ве́реск, и сено собрали в стога.

С рассвета обшарили парни луга,

Низины, болота вблизи и вдали,

Пока, наконец, куропатку нашли.

Нельзя на охоте спешить, молодежь,

Неслышно к добыче крадись, молодежь!

Кто бьет ее в лёт,

Кто взлететь не дает,

Но худо тому, кто добычу вспугнет.

Сметет она с вереска ро́сы пером

И сядет вдали на болоте сыром.

Себя она выдаст на мху белизной,

Такой лучезарной, как солнце весной.

С ней Феб восходящий поспорить хотел,

Ее он коснулся концом своих стрел,

Но ярче лучей она стала видна

На мху, где доверчиво грелась она.

Лихие стрелки, знатоки этих мест,

Обшарили мхи и болота окрест.

Когда ж, наконец, куропатку нашли,

Она только фрр… — и пропала вдали!

Нельзя на охоте спешить, молодежь,

Неслышно к добыче крадись, молодежь!

Кто бьет ее в лёт,

Кто взлететь не дает,

Но худо тому, кто добычу вспугнет.

Не пойдешь ли, милый друг,

Милый друг, милый друг,

Не пойдешь ли, милый друг,

К березам Эберфельди?

Холмы, смеясь, уходят вдаль.

Ручей играет, как хрусталь.

Забудем горе и печаль

В зеленом Эберфельди.

Там птицы пестрые поют,

Найдя в орешнике приют,

Или на крылышках снуют

В зеленом Эберфельди.

Струясь вдоль каменной стены,

Вода несется с вышины,

И рощи свежести полны

В зеленом Эберфельди.

Цветут цветы над крутизной,

Поток сверкает белизной,

Кропя, как дождь, в полдневный зной

Березы Эберфельди.

Пускай судьба дари́т свой клад

Кому захочет — наугад,

Тебе одной я буду рад

В зеленом Эберфельди!

Мой горец — парень удалой,

Широкоплеч, высок, силен.

Но не вернется он домой —

Он на изгнанье осужден.

Как мне его вернуть?

О, как его вернуть?

Я все бы горы отдала,

Чтоб горца вновь домой вернуть!

Соседи мирно спят в домах,

А я брожу в тиши ночной.

Сажусь и плачу я впотьмах

О том, что нет его со мной.

Ах, знаю, знаю я, кого

Повесить надо на сосне,

Чтоб горца — друга моего —

Вернуть горам, лесам и мне!

Я часто плачу по ночам

И каялась не раз,

Что верила твоим речам

И взорам лживых глаз.

Где нежный цвет девичьих щек?

А был он так румян!

Где прежний тесный поясок,

Что стягивал мой стан?

Я часто слышу злобный смех

Соседок за собой,

Хоть не один сокрытый грех

Найдется у любой.

Отец мой, вспомнив обо мне,

Ниц опускает взор.

И плачет матушка во сне,

Припомнив мой позор.

Услышав тяжкий шаг отца,

Я прятаться бегу,

И материнского лица

Я видеть не могу.

Был сладок цвет любви моей,

Но горький плод принес.

И каждый взгляд твоих очей

Мне стоил многих слез.

Пускай же радостного дня

Не будет у того,

Кто бросил в рубище меня

И сына своего!

Беспутный, буйный Вилли

Поехал на базар.

Продать хотел он скрипку,

Купить другой товар.

Но, скрипку продавая,

Заплакал он над ней.

Беспутный, буйный Вилли,

Вернись домой скорей!

— Продай свою скрипку, Вилли.

Продай и смычок, старина.

Продай свою скрипку, Вилли,

И выставь пинту вина.

— Ах, если бы про́дал я скрипку,

Безумным меня бы сочли.

Не раз мы счастливое время

Со скрипкой моей провели!

Вот еду через город,

Гляжу — трактир открыт.

Беспутный, буйный Вилли

В углу перед стойкой сидит.

Сидит перед стойкой Вилли

В компании друзей.

Беспутный, буйный Вилли,

Вернись ко мне скорей!

О Тибби, ты была горда

И важный свой поклон

Тем не дарила никогда,

Кто в бедности рожден.

Вчера же, встретившись со мной,

Ты чуть кивнула головой.

Но мне на чёрта нужен твой

Презрительный поклон!

Ты думала наверняка

Пленить мгновенно бедняка,

Прельщая звоном кошелька…

На что мне этот звон!

Пускай меня гнетет нужда,

Но я сгорел бы со стыда,

Когда тобой, что так горда,

Я был бы побежден.

Как ни остер будь паренек,

Ты думаешь, — какой в нем прок,

Коль желтой грязью кошелек

Набить не может он!

Зато тебе по нраву тот,

Кто состоятельным слывет,

Хотя и вежлив он, как скот,

И столько же умён.

Скажу я прямо, не греша,

Что ты не сто́ишь ни гроша,

А тем достатком хороша,

Что дома припасен.

С одной я девушкой знаком.

Ее и в платьице простом

Я не отдам за весь твой дом,

Сули хоть миллион!

Со мной жена не ладит,

Колотит, а не гладит.

Тому, кто волю даст жене,

Она на шею сядет.

Я в ней мечтал найти покой,

Но, видно, дал я маху.

Ах, никогда порыв благой

Не вел к такому краху.

Одну надежду я таю, —

Что ждет меня награда,

И, верно, буду я в раю,

Отбыв все муки ада!

О, если б ты улегся вдруг

В могилу, дряхлый мой супруг,

Твою утешил бы вдову

Веселый горец — милый друг.

На сковородке шесть яиц.

На сковородке шесть яиц.

Тебе — одно, мне — два яйца,

А три — для горца-молодца!

В горшке баранья голова.

В горшке баранья голова.

Похлебка мне, мясцо — ему,

А рожки — мужу моему!

Где к морю катится река,

Быстра, бурлива и звонка́,

Там я встречала паренька,

Веселого ткача.

Семь женихов из-за реки

Пришли просить моей руки.

Не рвать же сердце на куски, —

Отдам его ткачу!

Меня бранят отец и мать,

Им по душе богатый зять.

Они велят мне отказать

Веселому ткачу.

Отец мой жаден и упрям,

Грозит: «Приданого не дам!»

Но к сердцу руку я придам —

И всё отдам ткачу.

Пока вода в реке бежит,

Пока пчела в цветке жужжит

И рожь под ливнями дрожит,

Любовь моя — ткачу!

О ты, не знающий преград!

Ты шлешь своих любезных чад —

В рай одного, а десять в ад,

Отнюдь не глядя

На то, кто прав, кто виноват,

А славы ради.

Ты столько душ во тьме оставил.

Меня же, грешного, избавил,

Чтоб я твою премудрость славил

И мощь твою.

Ты маяком меня поставил

В родном краю.

Щедрот подобных ожидать я

Не мог, как и мои собратья.

Мы все отмечены печатью

Шесть тысяч лет —

С тех пор как заслужил проклятье

Наш грешный дед.

Я твоего достоин гнева

Со дня, когда покинул чрево.

Ты мог послать меня налево —

В кромешный ад,

Где нет из огненного зева

Пути назад.

Но милосердию нет меры.

Я избежал огня и серы

И стал столпом, защитой веры,

Караю грех

И благочестия примером

Служу для всех.

Изобличаю я сурово

Ругателя и сквернослова,

И потребителя хмельного,

И молодежь,

Что в праздник в пляс пойти готова,

Подняв галдеж.

Но умоляю провиде́нье

Простить мои мне прегрешенья.

Подчас мне бесы вожделенья

Терзают плоть.

Ведь нас из праха в день творенья

Создал господь!

Вчера я вышел на дорогу

И встретил Мэгги-недотрогу.

Клянусь всевидящему богу,

Обет приму,

Что на нее я больше ногу

Не подниму!

Еще я должен повиниться,

Что в постный день я у девицы,

У этой Лиззи смуглолицей,

Гостил тайком.

Но я в тот день, как говорится,

Был под хмельком.

Но, может, страсти плоти бренной

Во мне бушуют неизменно,

Чтоб не мечтал я дерзновенно

Жить без грехов.

О, если так, я их смиренно

Терпеть готов!

Храни рабов твоих, о боже,

Но покарай как можно строже

Того из буйной молодежи,

Кто без конца

Дает нам клички, строит рожи,

Забыв творца.

К таким причислить многих можно.

Вот Гамильтон — шутник безбожный.

Пристрастен он к игре картежной,

Но всем так мил,

Что много душ на путь свой ложный

Он совратил.

Когда ж пытались понемножку

Мы указать ему дорожку,

Над нами он смеялся в лёжку

С толпой друзей, —

Господь, сгнои его картошку

И сельдерей!

Еще казни, о царь небесный,

Пресвитеров из церкви местной.

(Их имена тебе известны.)

Рассыпь во прах

Тех, кто судил о нас нелестно

В своих речах!

Вот Эйкен. Он — речистый малый.

Ты и начни с него, пожалуй.

Он так рабов твоих, бывало,

Нещадно бьет,

Что в жар и в холод нас бросало,

Вгоняло в пот.

Для нас же — чад твоих смиренных —

Ты не жалей своих бесценных

Даров — и тленных и нетленных,

Нас не покинь,

А после смерти в сонм блаженных

Прими. Аминь!

Святого Вилли жалкий прах

Покоится в могиле.

Но дух его не в небесах.

Пошел налево Вилли.

Постойте! Мы его нашли

Между землей и адом.

Его лицо черней земли.

Но кто идет с ним рядом?

А, понимаю, — это черт

С девятихвостой плеткой.

Не согласитесь ли, милорд,

На разговор короткий?

Я знаю, жалость вам чужда́.

В аду свои законы.

Нет снисхожденья у суда,

И ми́нул день прощеный...

Но для чего тащить во мрак

Вам эту жертву смерти?

Покойник был такой дурак,

Что засмеют вас черти!

Прошу, примите, государь,

Привет ко дню рожденья,

Как принимали вы и встарь

Поэтов поздравленья.

В кругу вельмож поэт-плугарь —

Престранное явленье.

Но, заглянув в свой календарь,

Спешу к вам в этот день я,

В столь славный день.

Сияют яркие огни,

Теснится знать в приемной,

И «Боже, короля храни!»

Твердят кукушки томно.

Стихами славит ваши дни

Поэтов хор наемный,

Припомнив доблести одни,

Не видя тени темной

В столь светлый день.

Но льстивых од я не припас,

Обычных в этом зале.

К тому ж я не в долгу у вас, —

Мне пенсий не давали.

Сказать могу я без прикрас

И ошибусь едва ли,

Что были хуже вас у нас

И лучшие бывали

В минувший день.

Пускай не звучно, не красно́

Мое простое слово.

Но с правдой спорить мудрено,

Она всегда сурова.

Гнездо у вас разорено,

Его мы чиним снова,

А что в гнезде сохранено,

Есть только треть былого

На этот день.

Законодателя страны

Я не хочу бесславить,

Сказав, что вы не так умны,

Чтоб наш народ возглавить.

Но вы изволили чины

И званья предоставить

Шутам, что хлев мести должны,

А не страною править

В столь трудный день.

Вы дали мир нам наконец.

Мы чиним руки, ноги.

Зато стригут нас, как овец,

Жестокие налоги.

Меня пахать учил отец,

Но я живу в тревоге,

Что я найду такой конец,

Как мой баран безрогий

В печальный день.

Подозревать я не могу

Ни в чем Вилья́ма Питта.

С баранов шерсть я сам стригу,

Он нас стрижет сердито.

Я знаю, вы кругом в долгу,

Расходы непокрыты.

Но черт возьми! Пусть сберегут

Хоть флот наш знаменитый

В столь грозный день.

Итак, прощайте! Долгих лет!

Пускай под вашей сенью

Мы видим вольности расцвет,

Конец растрат, хищенья.

Хотя на празднества поэт

Пришел без приглашенья,

Он королеве шлет привет,

А также поздравленье

В столь славный день!..

Где в память Койла-короля

Зовется исстари земля,

В безоблачный июньский день,

Когда собакам лаять лень,

Сошлись однажды в час досуга

Два добрых пса, два верных друга.

Один был Цезарь. Этот пес

В усадьбе лорда службу нес.

И шерсть и уши выдавали,

Что был шотландцем он едва ли,

А привезен издалека,

Из мест, где ловится треска.

Он отличался ростом, лаем

От всех собак, что мы встречаем.

Ошейник именной, с замком,

Прохожим говорил о том,

Что Цезарь был весьма почтенным

И просвещенным джентльменом.

Он родовит был, словно лорд,

Но — к черту спесь! — он не был горд

И целоваться лез со всякой

Лохматой грязною собакой,

Каких немало у шатров

Цыган — бродячих мастеров.

У кузниц, мельниц и лавчонок,

Встречая шустрых собачонок,

Вступал он с ними в разговор,

Мочился с ними на забор.

А пес другой был сельский колли,

Веселый дома, шумный в поле,

Товарищ пахаря и друг

И самый преданный из слуг.

Его хозяин — резвый малый,

Чудак, рифмач, затейник шалый —

Решил — кто знает, почему! —

Присвоить колли своему

Прозванье «Лю́ат». Имя это

Носил какой-то пес, воспетый

В одной из песен иль баллад

Так много лет тому назад.

Был этот Лю́ат всем по нраву.

В лихом прыжке через канаву

Не уступал любому псу.

Полоской белой на носу

Самой природою отмечен,

Он был доверчив и беспечен.

Черна спина его была,

А грудь, как первый снег, бела.

И пышный хвост, блестящий, черный,

Кольцом закручен был задорно.

Как братья, жили эти псы.

Они в свободные часы

Мышей, кротов ловили в поле,

Резвились, бегали на воле

И, завершив свой долгий путь,

Присаживались отдохнуть

В тени ветвей над косогором,

Чтобы развлечься разговором.

А разговор они вели

О людях — о царях земли.

Мой честный Лю́ат! Верно, тяжкий

Удел достался вам, бедняжки.

Я знаю только высший круг,

Которому жильцы лачуг

Должны платить за землю птицей,

Углём, и шерстью, и пшеницей.

Наш лорд живет не по часам,

Встает, когда захочет сам.

Открыв глаза, звонит лакею,

И тот бежит, сгибая шею.

Потом карету лорд зовет —

И конь с каретой у ворот.

Уходит лорд, монеты пряча

В кошель, длинней, чем хвост собачий,

И смотрит с каждой из монет

Гео́рга Третьего портрет.

До ночи повар наш хлопочет,

Печет и жарит, варит, мочит,

Сперва попотчует господ,

Потом и слугам раздает

Супы, жаркие и варенья, —

Что ни обед, то разоренье!

Не только первого слугу

Здесь кормят соусом, рагу,

Но и последний доезжачий,

Тщедушный шут, живет богаче,

Чем тот, кто в поле водит плуг.

А что едят жильцы лачуг, —

При всем моем воображенье

Я не имею представленья!

Ах, Цезарь, я у тех живу,

Кто дни проводит в грязном рву,

Копается в земле и в глине

На мостовой и на плотине,

Кто от зари до первых звезд

Дробит булыжник, строит мост,

Чтоб прокормить себя, хозяйку

Да малышей лохматых стайку.

Пока работник жив-здоров,

Есть у ребят и хлеб и кров,

Но если в нищенский приют

Подчас болезни забредут,

Придет пора неурожаев

Иль не найдет бедняк хозяев, —

Нужда, недуги, холода

Семью рассеют навсегда...

А все ж, пока не грянет буря,

Они живут, бровей не хмуря.

И поглядишь, — в конце концов

Немало статных молодцов

И прехорошеньких подружек

Выходит из таких лачужек.

Однако, Лю́ат, вы живете

В обиде, в нищете, в заботе.

А ваши беды замечать

Не хочет чопорная знать.

Все эти лорды на холопов —

На землеробов, землекопов —

Глядят с презреньем, свысока,

Как мы с тобой на барсука!

Не раз, не два я видел дома,

Как управитель в день приема

Встречает тех, кто в точный срок

За землю уплатить не мог.

Грозит отнять у них пожитки,

А их самих раздеть до нитки.

Ногами топает, кричит,

А бедный терпит и молчит.

Он с малых лет привык бояться

Мошенника и тунеядца...

Не знает счастья нищий люд.

Его удел — нужда и труд!

Нет, несмотря на все напасти,

И бедняку знакомо счастье.

Знавал он голод и мороз —

И не боится их угроз.

Он не пугается соседства

Нужды, знакомой с малолетства.

Богатый, бедный, старый, юный —

Все ждут подарка от фортуны.

А кто работал свыше сил,

Тем без подарка отдых мил.

Нет лучшей радости на свете,

Чем свой очаг, жена и дети,

Малюток резвых болтовня

В свободный вечер у огня.

А кружка пенсовая с пивом

Любого сделает счастливым.

Забыв нужду на пять минут,

Беседу бедняки ведут

О судьбах церкви и державы

И судят лондонские нравы.

А сколько радостей простых

В осенний праздник всех святых!

Так много в городах и селах

Затей невинных и веселых.

Людей в любой из деревень

Роднит веселье в этот день.

Любовь мигает, ум играет,

А смех заботы разгоняет.

Как ни нуждается народ,

А Новый год есть Новый год.

Пылает уголь. Эль мятежный

Клубится пеной белоснежной.

Отцы усядутся кружком

И чинно трубку с табаком

Передают один другому.

А юность носится по дому.

Я от нее не отстаю

И лаю, — так сказать, пою.

Но, впрочем, прав и ты отчасти.

Нередко плут, добившись власти,

Рвет, как побеги сорняков

Из почвы, семьи бедняков,

Стремясь прибавить грош к доходу,

А более всего — в угоду

Особе знатной, чтобы с ней

Себя связать еще тесней.

А знатный лорд идет в парламент

И, проявляя темперамент,

Клянется — искренне вполне —

Служить народу и стране.

Служить стране?.. Ах ты, дворняжка!

Ты мало знаешь свет, бедняжка.

В палате досточтимый сэр

Повто́рит, что велит премьер.

Ответит «да» иль скажет «нет»,

Как пожелает кабинет.

Зато он будет вечерами

Блистать и в опере, и в драме,

На скачках, в клубе, в маскараде,

А то возьмет и скуки ради

На быстрокрылом корабле

Махнет в Гаагу и в Кале́,

Чтобы развлечься за границей,

Повеселиться, покружиться

Да изучить, увидев свет,

Хороший тон и этикет.

Растратит в Вене и Версале

Фунты́, что деды наживали,

Заглянет по пути в Мадрид,

И на гитаре побренчит,

Да полюбуется картиной

Боёв испанцев со скотиной.

Неаполь быстро оглядев,

Ловить он будет смуглых дев.

А после на немецких водах

В тиши устроится на отдых

Пред тем, как вновь пуститься в путь,

Чтоб свежий вид себе вернуть

Да смыть нескромный след, который

Оставлен смуглою синьорой...

Стране он служит?.. Что за вздор!

Несет он родине позор,

Разврат, раздор и униженье.

Вот каково его служенье!

Я вижу, эти господа

Растратят скоро без следа

Свои поля, свои дубравы...

Порой и нас мути́т лукавый.

— Эх, черт возьми! — внушает черт. —

Пожить бы так, как этот лорд!..

Но, Цезарь, если б наша знать

Была согласна променять

И двор и свет с его отравой

На мир и сельские забавы, —

Могли прожить бы кое-как

И лорд, и фермер, и батрак.

Не знаешь ты простого люда.

Он прям и честен, хоть с причудой.

Какого черта говорят,

Что он и зол и плутоват!

Ну, срубит в роще деревцо́,

Ну, скажет лишнее словцо

Иль два по поводу зазнобы

Одной сиятельной особы.

Ну, принесет к обеду дичь,

Коль удалось ее настичь,

Подстрелит зайца на охоте

Иль куропатку на болоте.

Но честным людям никогда

Не причиняет он вреда.

Теперь скажи: твой высший свет

Вполне ли счастлив или нет?

Нет, братец, поживи в палатах —

Иное скажешь о богатых!

Не страшен холод им зимой,

И не томит их летний зной,

И непосильная работа

Не изнуряет их до пота,

И сырость шахт или канав

Не гложет каждый их сустав.

Но так уж человек устроен:

Он и в покое неспокоен.

Где нет печалей и забот,

Он сам беду себе найдет.

Крестьянский парень вспашет поле

И отдохнет себе на воле.

Девчонка рада, если в срок

За прялкой выполнит урок.

Но люди избранного круга

Не терпят тихого досуга.

Томит их не́мочь, вялость, лень.

Бесцветным кажется им день,

А ночь — томительной и длинной,

Хоть для тревоги нет причины.

Не веселит их светский бал,

Ни маскарад, ни карнавал,

Ни скачка бешеным галопом

По людным улицам и тропам...

Всё напоказ, чтоб видел свет,

А для души отрады нет!

Кто проиграл в турнире партий,

Находит вкус в другом азарте —

В ночной разнузданной гульбе.

А днем им всем не по себе.

А наши леди!.. Сбившись в кучку,

Они, друг дружку взяв под ручку,

Ведут душевный разговор...

Принять их можно за сестер.

Но эти милые особы

Полны такой взаимной злобы,

Что, если б высказались вслух,

Затмить могли чертей и шлюх.

За чайной чашечкой в гостиной

Они глотают яд змеиный.

Потом, усевшись за столы,

Играют до рассветной мглы

В картишки — в чертовы картинки.

Плутуют нагло, как на рынке,

На карту ставят весь доход

Крестьянина за целый год,

Чтобы спустить в одно мгновенье...

Бывают, правда, исключенья —

Без исключений правил нет, —

Но так устроен высший свет...

Давно уж солнце скрылось прочь,

Пришла за сумерками ночь...

Мычали на лугу коровы,

И жук гудел струной басовой,

И вышел месяц в небеса,

Когда простились оба пса.

Ушами длинными тряхнули,

Хвостами дружески махнули,

Пролаяв: — Славно, черт возьми,

Что бог не создал нас людьми!

И, потрепав один другого,

Решили повстречаться снова.

С приветом я к вам посылаю

Пегаса — конька своего.

Спросите, чего я желаю,

И я вам скажу: ничего!

Простите беспечность поэта.

Дышу я — и только всего.

А шум деловитого света

Не стоит подчас ничего.

Процентщика мучат тревоги.

Червонец — его божество.

Но вот подведет он итоги —

И что же найдет? Ничего.

Отвешивать должен поклоны

Вельможа-старик для того,

Чтоб графской добиться короны,

А что ему в ней? Ничего.

Унылая ряса пресвитера —

Заветная цель одного.

Другой добивается митры.

А суть-то одна: ничего.

Влюбленному жизни дороже

На свете одно существо.

Но вот он женился — и что же

Нашел под тряпьем? Ничего,

Рифмует поэт беспокойный

И верит: его мастерство

Торжественных лавров достойно.

А что его ждет? Ничего.

Храбрится буян, угрожая,

Но тщетно его хвастовство,

И, кроме свирепого лая,

Не жди от него ничего.

Не верит поэту девица —

Ни просьбам, ни вздохам его,

Но скоро она убедится,

Что страшного нет ничего.

Ей по́ сердцу ласки поэта.

Упрямец достиг своего,

А что обещал ей за это?

По правде сказать, ничего…

Священник громит за неверие

С амвона ее и его.

Но попусту бьет артиллерия —

Поправить нельзя ничего.

Прощайте! У бурного моря

Я жду корабля своего.

И, если погибну я вскоре,

Что вам эта смерть? Ничего.

Останусь готовым к услугам

До смертного дня моего —

Коль есть у вас что-нибудь, — другом,

И другом, коль нет ничего!