Роберт Бернс в переводах С. Маршака

Нет, у него не лживый взгляд.

Его глаза не лгут.

Они правдиво говорят,

Что их владелец — плут.

Здесь Джон покоится в тиши.

Конечно, только тело…

Но говорят, оно души

И прежде не имело!

О ты, кого поэзия изгнала,

Кто в нашей прозе места не нашел, —

Ты слышишь крик поэта Марциала:

«Разбой! Грабеж! Меня он перевел!»

У него герцогиня знакомая,

Пообедал он с графом на днях…

Но осталось собой насекомое,

Побывав в королевских кудрях!

В кромешный ад сегодня взят

Тот, кто учил детей…

Он может там из чертенят

Воспитывать чертей.

Наш лорд показывает всем

Прекрасные владенья…

Так евнух знает свой гарем,

Не зная наслажденья.

В его роду известных много,

Но сам он не в почете.

Так древнеримская дорога

Теряется в болоте…

Тебе дворец не ко двору.

Попробуй отыскать

Глухую грязную нору —

Душе твоей под стать!

Пусть книжный червь — жилец резного шкафа —

В поэзии узоры прогрызет,

Но, уважая вкус владельца-графа,

Пусть пощадит тисненый переплет!

Прошел Джон Бушби честный путь.

Он жил с моралью в дружбе…

Попробуй, дьявол, обмануть

Такого Джона Бушби!

Рыдайте, добрые мужья,

На этой скорбной тризне.

Сосед покойный, слышал я, —

Вам помогал при жизни.

Пусть школьников шумливый рой

Могилы не тревожит...

Тот, кто лежит в земле сырой,

Был им отцом, быть может!

Господь во всем, конечно, прав.

Но кажется непостижимым,

Зачем он создал прочный шкаф

С таким убогим содержимым!

Пусть по приказу сатаны

Покойника назначат

В аду хранителем казны, —

Он ловко деньги прячет.

Нет, вы — не Стю́арт, ваша честь.

Бесстрашны Стюартов сердца.

Глупцы в семействе этом есть,

Но не бывало подлеца!

Чего ты краснеешь, встречаясь со мной?

Я знаю: ты глуп и рогат.

Но в этих достоинствах кто-то иной,

А вовсе не ты виноват!

О лицемерье, служишь ты молебны

Над прахом всех загубленных тобой.

Но разве нужен небу гимн хвалебный

И благодарность за разбой?

Мошенники, ханжи и сумасброды,

Свободу невзлюбив, шипят со всех сторон.

Но если гений стал врагом свободы, —

Самоубийца он.

На то и меньше мой алмаз

Гранитной темной глыбы,

Чтобы дороже во́ сто раз

Его ценить могли бы!

Эльф, живущий на свободе,

Образ дикой красоты,

Не тебе хвала — природе.

Лишь себя играешь ты!

Позабудь живые чувства

И природу приневоль,

Лги, фальшивь, терзай искусство —

Вот тогда сыграешь роль!

По́лно вам шипеть, как змеи!

Всех затмит она собой.

Был один грешок за нею…

Меньше ль было у любой?

Как твоя госпожа, ты трещишь, дребезжа,

Обгоняя возки, таратайки,

Но слетишь под откос, если оси колес

Ненадежны, как сердце хозяйки!

Ты восклицаешь: «Равенство! Свобода!»

Но, милая, слова твои — обман.

Ты ввергла в рабство множество народа

И властвуешь бездушно, как тиран.

— Зачем надевают кольцо золотое

На палец, когда обручаются двое? —

Меня любопытная леди спросила.

Не став пред вопросом в тупик,

Ответил я так собеседнице милой:

— Владеет любовь электрической силой,

А золото — проводник!

Со дней Адама все напасти

Проистекают от жены.

Та, у кого ты был во власти,

Была во власти сатаны.

О, будь у ско́ттов каждый клан

Таким, как Джинни Скотт, —

Мы покорили б англичан,

А не наоборот.

К политике будь слеп и глух,

Коль ходишь ты в заплатах.

Запомни: зрение и слух —

Удел одних богатых!

Газетные строчки

Прочел я до точки,

Но в них, к сожалению, мало

Известий столичных,

Вестей заграничных.

И крупных разбоев не стало.

Газетная братья

Имеет понятье,

Что значат известка и глина,

Но в том, что сложнее, —

Ручаться я смею, —

Она, как младенец, невинна.

И это перо

Не слишком остро́.

Боюсь, что оно не ответит

На все бесконечное ваше добро...

Ах, если б у солнца мне вырвать перо —

Такое, что греет и светит!

Вы, верные трону, безропотный скот,

Пируйте, орите всю ночь напролет.

Позор ваш — надежный от зависти щит.

Но что от презрения вас защитит?

Нет злее ветра этих дней,

Нет церкви — этой холодней.

Не церковь, а какой-то ле́дник…

А в ней холодный проповедник.

Пусть он согреется в аду,

Пока я вновь сюда приду!

В году семьсот сорок девятом

(Точнее я не помню даты)

Лепить свинью задумал черт.

Но вдруг в последнее мгновенье

Он изменил свое решенье,

И вас он вылепил, милорд!

Я ехал к вам то вплавь, то вброд.

Меня хранили боги.

Не любит местный ваш народ

Чинить свои дороги.

Строку из Библии прочти,

О город многогрешный:

Коль ты не выпрямишь пути,

Пойдешь ты в ад кромешный!

Достойна всякого почета

Владений этих госпожа.

В ее таверне есть работа

Для кружки, ложки и ножа.

Пускай она, судьбой хранима,

Еще полвека проживет.

И — верьте! — не промчусь я мимо

Ее распахнутых ворот!

Мы к вам пришли

Не тешить взгляд

Заводом вашим местным,

А для того,

Чтоб смрадный ад

Был местом,

Нам известным,

Мы к вам стучались

Целый час.

Привратник не ответил.

И дай нам бог,

Чтоб так же нас

Привратник ада встретил!

Когда-то Стю́арты владели этим троном

И вся Шотландия жила по их законам.

Теперь без кровли дом, где прежде был престол,

А их венец с державой перешел

К чужой династии, к семье из-за границы,

Где друг за другом следуют тупицы.

Чем больше знаешь их, тиранов наших дней,

Тем презираешь их сильней.

Пред нами дверь в свои палаты

Закрыли вы, милорд.

Но мы — не малые ребята,

А ваш дворец — не торт!

Покойник был дурак и так любил чины,

Что требует в аду короны сатаны.

— Нет, — молвил сатана. — Ты зол, и даже слишком,

Но надо обладать каким-нибудь умишком!

Клади земли тончайший слой

На это сердце робкое,

Но башню целую построй

Над черепной коробкою!

Напоминает он лицом

Ту вывеску, что над крыльцом

Гремит, блестит,

Лаская слух и взор,

И говорит:

«Здесь постоялый двор».

Как эта голова чиста, пуста,

Припудрена, искусно завита́!

Такую видишь в лавке брадобрея.

И каждый, кто проходит перед нею,

Одни и те же говорит слова:

— Вот голова!

А эта голова

Могучего напоминает льва,

Но только льва довольно мирного —

Трактирного.

Пред тем, как предать капитана могиле,

Друзья бальзамировать сердце решили.

— Нет, — молвил прохожий, — он так ядовит,

Что даже червяк от него убежит!

Вам, остроумцам, праздным и капризным,

Довольно издеваться над акцизным.

Чем лучше ваш премьер или священник,

С живых и мертвых требующий денег

И на приход глядящий с укоризной?

Кто он такой? Духовный ваш акцизный!

Себя, как пле́вел, вырвал тот,

Кого посеял дьявол.

Самоубийством от хлопот

Он господа избавил.

Джемс Грив Богхе́д

Был мой сосед,

И, если в рай пошел он,

Хочу я в ад,

Коль райский сад

Таких соседей полон.

Прими мой дружеский совет:

Писать тебе не надо

Небесных ангелов портрет,

Рисуй владыку ада!

Тебе известней адский лорд,

Чем ангел белокурый.

Куда живее выйдет черт,

Написанный с натуры!

Ушел ли ты в блаженный рай

Иль в ад, где воют черти, —

Впервые этот вздорный лай

Услышат в царстве смерти.

Слова он сыпал, обуян

Ораторским экстазом,

И красноречия туман

Ему окутал разум.

Он стал затылок свой скрести,

Нуждаясь в смысле здравом,

И где не мог его найти,

Заткнул прорехи правом...

Тебе мы кланяемся низко,

В последний раз сказав: "Аминь!"

Грешил ты редко по-английски.

Пусть бог простит твою латынь!

Лежит карга под камнем сим.

И не могу понять я,

Как этой ведьме Гриззель Грим

Раскрыла смерть объятья!

Ты обозвал меня совой,

Но сам себя обидел:

Во мне ты только образ свой,

Как в зеркале, увидел.

Проведав, что Френсис в объятиях смерти,

Топ-топ — прибежали к одру его черти.

Но, слыша, как стонут под грузом больного

Тяжелые ножки кровати дубовой,

Они отказались принять его душу:

Легко ли поднять эту грузную тушу!

Склонясь у гробового входа,

— О смерть! — воскликнула природа,

Когда удастся мне опять

Такого олуха создать!..