Роковой рейд полярной «Зебры»

X

День и вечер пролетели быстро и без происшествий. Операция по спасению полярников с дрейфующей станции «Зебра» прошла, в общем, успешно, и теперь мы двигались прямым курсом к родным берегам. Так что можно было только радоваться. Однако лично я этой радости не ощущал — слишком многие трагические обстоятельства, связанные с пожаром и гибелью людей на «Зебре», остались невыясненными. Свенсон, Хансен, Роулингс и Забрински тоже пребывали в безрадостном настроении, тем более, что им, как и мне, было хорошо известно, что убийца находится на борту. Кроме нас, об этом знал и доктор Бенсон, но он, пока что, слава Богу, не пришел в сознание, и во мне теплилась слабая надежда, что очнется он нескоро. Ведь, придя в себя после комы, Бенсон, будучи еще в прострации, мог при посторонних наговорить много лишнего.

Несколько человек из команды «Зебры» подошли к Свенсону и попросили разрешения осмотреть корабль, на что капитан ответил согласием, прекрасно отдавая себе отчет в том, что человеку непосвященному, непрофессионалу нипочем не разобраться в хитроумном устройстве машин и механизмов «Дельфина». А отказ только насторожил бы их, а у кое-кого даже вызвал бы подозрение. Сопровождать полярников по судну вызвался Хансен; я тоже решил к ним присоединиться, движимый не столько любопытством, сколько желанием понаблюдать за реакцией людей на то, что им предстояло увидеть. Мы совершили полный обход лодки, пропустив лишь реакторный отсек и рубку инерциальной навигационной системы, куда вход посторонним был строго воспрещен. Во время экскурсии по кораблю я внимательно, но незаметно следил за каждым членом команды «Зебры», особенно за двумя из них, однако ничего странного в их поведении так и не обнаружил.

После ужина я по мере сил помог Джолли провести вечерний осмотр пациентов. Что ни говори, а Джолли был первоклассным врачом. Быстро и умело обследовав ходячих больных и сменив повязки лежачим, он следом за тем переключился на Бенсона и Фольсома. Обработав им раны и наложив повязки, Джолли попросил меня сходить вместе с ним в дозиметрическую лабораторию, расположенную в кормовом отсеке лодки, куда перенесли близнецов Харрингтонов, Браунелла и Болтона. Сам лазарет был оснащен лишь двумя койками, занятыми Бенсоном и Фольсомом.

Болтон, вопреки мрачным прогнозам Джолли, после транспортировки на борт чувствовал себя вполне нормально. Он уже практически полностью пришел в сознание и теперь только жаловался на острую боль в предплечье — оно у него было здорово обожжено.

Джолли снял с руки Болтона повязку и, внимательно осмотрев уже начавшую гноиться рану, решил наложить на обожженное место специальную эмульсию, после чего плотно прикрыл его алюминиевой фольгой и аккуратно забинтовал. Затем он сделал Болтону болеутоляющий укол и дал несколько таблеток снотворного. Коротко наказав дежурному матросу немедленно сообщить ему о любом изменении в состоянии Болтона, если таковое случится, Джолли наскоро осмотрел трех остальных пострадавших, сменил им повязки — и на этом вечерний осмотр завершился. Наконец мы с чистой совестью могли отправиться спать.

Добравшись до своей каюты, я упал в койку и заснул без задних ног, несмотря на ноющую боль в руке.

А проснулся я часа в два ночи с таким ощущением, что проспал от силы минут пять. Впрочем, рев, вырывавшийся из селекторного устройства прямо над койкой Хансена, поднял бы даже мертвого.

Хансен был уже на ногах и в отчаянной спешке натягивал на себя одежду и ботинки. Никогда прежде я не видел его в столь возбужденном состоянии.

— Что, черт возьми, происходит? — спросил я. — Мне пришлось кричать, чтобы Хансен расслышал мой вопрос сквозь пронзительный вой сирены.

— Пожар! — Его лицо было мрачным и взволнованным. — Корабль в огне. Да еще под этим проклятым льдом!

Продолжая застегивать пуговицы на рубашке, он перескочил через мою койку, рванул на себя дверь, так что та чуть не слетела с петель, и выбежал прочь.

Монотонное завывание тревоги внезапно прекратилось, и воцарилась неестественная гнетущая тишина. Вскоре я ощутил нечто такое, от чего внезапно наступившее безмолвие показалось мне еще более зловещим, — полное отсутствие вибрации корпуса лодки. Это могло означать лишь одно: огромные двигатели «Дельфина» стали. Но с чего это вдруг? Отчего заглох ядерный двигатель и что произошло вслед за тем? Неужели пожар вспыхнул в реакторном отсеке?

Я стал неспешно одеваться — из-за повреждений руки у меня это получалось медленно, — стараясь не поддаваться панике, которая уже давно начала мною овладевать.

Спустя три минуты после ухода Хансена я добрался до центрального поста и заглянул внутрь. В лицо мне сразу же ударил сильный запах дыма — и тут я услышал резкий голос Свенсона:

— Заходите скорее и закройте за собой дверь!

Исполнив требование капитана, я живо прошмыгнул

Внутрь и попробовал оглядеться. Но не тут-то было: глаза мои слезились так, словно мне в лицо швырнули целую пригоршню перца. И потом, от этого черного едкого дыма раздирало горло и невозможно было дышать…

— С той стороны, за дверью, вам было бы много лучше, — сухо сказал Свенсон. — Простите за столь резкое обращение, доктор, но мы не хотим, чтобы дым распространялся дальше.

— Где пожар?

— В турбинном отсеке. — Свенсон мог бы рассуждать таким тоном о погоде, сидя на парадном крыльце своего дома. — Но в какой секции — точно мы не знаем.

— Двигатели… — проговорил я. — Почему они стали?

Капитан протер глаза носовым платком и обменялся двумя-тремя словами с матросом, который натягивал на себя плотный резиновый комбинезон и противогаз.

Переговорив с матросом в защитном комбинезоне, в руках которого была какая-то коробочка, Свенсон прошел вместе с ним мимо штурманского стола и эхоледомера к большой тяжелой двери, выходившей в коридор, что вел к турбинному отсеку. Они повернули ручки и открыли дверь. В дверной проем тут же ворвались густые клубы черного дыма, матрос в комбинезоне и противогазе быстро шагнул в коридор и закрыл за собой дверь. Задраив ее наглухо, Свенсон вернулся к пульту управления и стал нащупывать микрофон.

— Говорит капитан. — Его голос гулко разнесся по центральному посту. — Пожар в турбинном отсеке. Причина возгорания пока не установлена. Возможна утечка радиации.

Так вот оно что: значит в руках у матроса, скрывшегося за тяжелой дверью, был счетчик Гейгера! А капитан между тем продолжал:

— Сейчас мы пытаемся определить зону распространения огня. Это нелегко — видимость практически нулевая. Во избежание короткого замыкания и взрыва электричество в турбинном отсеке отключено. Чтобы предотвратить распространение огня, мы перекрыли все воздухоочистительные системы. Так что курить на борту до особого распоряжения категорически воспрещается. Свет везде выключить, кроме тех мест, где без него не обойтись. Передвижение по кораблю ограничить. О дальнейшем ходе дел буду сообщать.

Я вдруг ощутил, что рядом со мной кто-то стоит. Это был доктор Джолли. Обычное жизнерадостное выражение с его лица как рукой сняло — вид у него был озабоченный, Удрученный, по щекам текли слезы — от дыма. Поникшим голосом он спросил меня:

— Не кажется ли вам, что это уже слишком, старина? Я теперь и не знаю, что делать — то ли радоваться, что нас спасли, то ли нет. Ни покурить тебе, ни включить свет, ни погулять. Неужели случилось то, о чем я даже не решаюсь подумать?

— Боюсь, что да. — На вопрос Джолли ответил сам Свенсон. — Случилось именно то, что способно ввергнуть в ужас капитана любой атомной подводной лодки, — пожару подо льдом. Мы оказались в куда более худшем положении, чем дизельная подлодка, поскольку на «Дельфине» имеется только одна аккумуляторная батарея, но ее не хватит даже на то, чтобы покрыть и треть расстояния, отделяющего нас от открытого моря.

Кроме того, только с ее помощью мы сможем снова запустить реактор. Если же она сядет, произойдет то, о чем лучше и не говорить.

— Ваши слова звучат не очень-то обнадеживающе, капитан, — обреченным голосом проговорил Джолли.

— Это уж точно. Но пока что дела обстоят именно так.

— А что с компасами? — поинтересовался я.

— Если запасная батарея сядет, три гирокомпаса и инерциальная навигационная система попросту перестанут работать. И тогда уж и впрямь пиши пропало. В этих широтах от магнитного компаса проку никакого — стрелка скачет кругами, как сумасшедшая… Однако мы ведь не собираемся умирать, правда, Джон? — этот вопрос капитан уже задал подошедшему к нам Хансену.

— Сэр, Сандерс там… за эхоледомером… Ему нужен противогаз, а то сквозь дым он ни черта не разглядит.

— Выдайте ему все, что надо, пускай только не сводит глаз с приборов. А с эхоледомера особенно. Если обнаружит разводье, шириной хотя бы с ладонь, или лед толщиной футов в восемь-девять, докладывайте немедленно — будем всплывать.

— Торпеды? — с сомнением в голосе спросил Хансен. — Но мы уже три часа идем подо льдом, который не прошибет ни одна торпеда. А с такой-то скоростью мы будем тащиться под ним еще три года. Я сам встану к эхоледомеру. Все равно из-за этой проклятой руки я больше ни на что не гожусь.

— Благодарю вас, лейтенант. Но сперва передайте старшему мотористу Гаррисону, чтобы выключил углекислотный очиститель в кормовом отсеке.

— Но ведь это же опасно для здоровья тяжелораненых, — возразил было я. — Чистый воздух им, может быть, нужен, как ничто другое.

— Знаю, — согласился Свенсон. — И мне чертовски неприятно причинять им лишние мучения, они и так понастрадались. Чуть позже, когда станет совсем трудно дышать, я велю включить воздухоочистительные системы — но только в лазарете и дозиметрической лаборатории…

Капитан вдруг прервался и повернул голову в сторону приоткрывшейся двери, что вела в кормовые отсеки, через которую к нам опять ворвались клубы черного дыма, — вернулся матрос в защитном комбинезоне. Как я успел заметить, протерев слезящиеся от едкой гари глаза, ему пришлось довольно туго. Свенсон и еще двое подхватили его под руки в тот самый миг, когда он, споткнувшись о порог, буквально ввалился на центральный пост, а кто-то из офицеров быстро задраил за ним тяжелую дверь.

Свенсон сорвал с матроса противогаз, и я узнал Мерфи, того самого Мерфи, с которым мы на пару задраивали злосчастную крышку торпедного аппарата. Таких парней, как Мерфи и Роулингс, подумал я, всегда посылают на самые опасные задания, будто они только для этого и созданы.

Лицо у Мерфи побелело, глаза закатились, он жадно хватал ртом воздух.

— Простите, капитан, — задыхаясь, проговорил он. — Но там и противогаз как мертвому припарки. Настоящая преисподняя, доложу я вам. — Затем, вымученно улыбнувшись, Мерфи добавил:

— Хотя, в общем-то, положение не настолько уж безнадежное, капитан. Утечки радиации нет.

— А где счетчик Гейгера? — бесстрастно спросил Свенсон.

— Кажется, посеял по дороге, сэр. Я даже не знаю точно, где находился. Верно говорю, сэр. Там в трех шагах не видно ни зги. Помню, я споткнулся, упал, по-моему, в машине слетела с петель, и выбежал прочь.

Монотонное завывание тревоги внезапно прекратилось, и воцарилась неестественная гнетущая тишина. Вскоре я ощутил нечто такое, от чего внезапно наступившее безмолвие показалось пеленой на ушах.

— Отличная работа, Мерфи, — тепло поблагодарил отважного матроса Свенсон. — А теперь ступайте в столовую да глотните свежего воздуха.

Вскоре принесли проявленный пленочный дозиметр. Свенсон внимательно его изучил, улыбнулся и, протяжно вздохнув, сказал:

— Мерфи не ошибся. Утечки радиации нет. Слава тебе, Господи. Иначе дело было бы совсем дрянь.

Вслед за тем резко отворилась передняя дверь, и на центральный пост, точно вихрь, ворвался матрос, в котором я без труда узнал Роулингса.

— Получил вот разрешение от старшего торпедиста Паттерсона обратиться к вам, сэр, — бойко доложил Роулингс. — Только что видел Мерфи, его шатает, как в шторм… и мы со старшиной считаем, что таким молокососам нельзя…

— Значит, если я верно вас понял, Роулингс, вы жаждете отправиться туда следующим? — не дав ему договорить, спросил Свенсон.

— Ну, не то, чтоб уж очень, сэр. Хотя, с другой стороны, разве здесь еще есть желающие?

— Торпедный расчет «Дельфина», — съязвил Свенсон, — всегда отличался изрядным самомнением.

— Может, ему, если он так хочет, попробовать пробраться туда с подводным дыхательным аппаратом, раз от противогаза мало толку? — предложил я.

— И то правда, капитан. Что, если в турбинном отсеке прорвало главную паровую магистраль и произошла утечка пара? — Я сходил бы и проверил, — сказал Роулингс и самоуверенно прибавил: — Я пробуду там ровно столько, сколько понадобится, чтобы залатать прореху. — Затем он повернулся к Хансену и, широко улыбнувшись, сказал: — Однажды, лейтенант, когда мы торчали посреди этих проклятых льдов, вы послали меня к чертям собачьим. Но на этот раз, уж будьте спокойны, я себе медаль заработаю. Готов побиться о какой угодно заклад.

С этими словами Роулингс натянул на себя комбинезон, надел кислородный аппарат с маской и скрылся за тяжелой дверью в турбинный отсек, впустив на центральный пост очередную порцию едкого дыма.

Вскоре зазвонил телефон. Хансен снял трубку и после короткого разговора повесил ее обратно.

— Это Джек Картрайт, капитан. — Лейтенант Картрайт был командиром группы главных двигателей и нес вахту на посту управления энергетической установкой. Когда начался пожар, ему пришлось отступить в кормовой отсек. — Кажется, они там наглотались дыма и намертво застряли в кормовом. Говорит, сейчас с ним все в порядке и просит прислать ему и одному из его людей противогазы и кислородные маски, а то они никак не могут пробраться к мотористам, оставшимся в турбинном отсеке.

— Думаете, послать к ним кого-нибудь? — спросил Свенсон.

— Нет, лучше сам схожу. Пусть меня сменят на эхоледомере.

Свенсон взглянул на перебинтованную руку Хансена и, поколебавшись, кивнул:

— Хорошо. Но только одна нога там, другая тут.

Через минуту Хансен был готов к вылазке в турбинный отсек. А еще через пять минут он уже снова стоял с нами на центральном посту и стаскивал с себя кислородный аппарат. Его бледное лицо было сплошь усеяно бисеринками пота.

— Пожар действительно произошел в турбинном отсеке, — мрачно доложил он. — Сейчас там похлеще, чем в преисподней. Но ни огня, ни искр я почему-то не заметил. Хотя, впрочем, там столько дыма, что ни черта не разглядишь.

— Роулингса видели? — спросил Свенсон.

— Нет. А что, он разве не звонил?

— Раза два, но… — слова капитана прервал звонок. — Ну вот. С ним все в порядке. Что там в кормовом, Джон?

— Полно дыма и видно хуже, чем здесь. Раненым очень плохо, особенно Болтону. Дым, похоже, проник туда еще до того, как они успели задраить все двери.

— Передайте Гаррисону, пусть включит воздухоочистители. Но только в дозиметрической лаборатории.

В течение следующих пятнадцати минут телефон звонил трижды. Затем открылась дверь, ведущая в кормовые отсеки, — и на центральном посту снова стало черно от дыма.

Это вернулся Роулингс. Он едва держался на ногах и даже не мог снять с себя комбинезон с кислородным аппаратом. Лицо у него было мертвенно-бледного цвета, волосы и одежда так намокли от пота, как будто его только что вытащили из воды. Но, невзирая на перенесенные тяготы, Роулингс радостно улыбался.

— Утечки пара нет, капитан, голову даю на отсечение, — выдавил из себя Роулингс, сделав предварительно три глубоких вдоха. — Очаг пожара — внизу в машинном отделении, там повсюду летают искры. Огонь есть, но немного. В турбине высокого давления по правому борту горит обшивка.

— Считайте, что медаль уже у вас в кармане, Роулингс, — пообещал Свенсон, — даже если мне придется отлить ее самому.

Затем он повернулся к прибывшей на центральный пост пожарной команде и сказал:

— Вы что, не слыхали? Огонь в турбине правого борта! Разбейтесь на четверки. Работать по пятнадцать минут, не больше. Лейтенант Рэберн возглавит первую группу. Вперед!

После того как аварийная команда ушла, я спросил Свенсона:

— Это серьезно? Сколько времени уйдет на тушение, пожара? Десять-пятнадцать минут?…

Свенсон безрадостно воззрился на меня:

— В лучшем случае часа три-четыре. Машинное отделение — гигантский запутанный лабиринт, начиненный трубами, радиаторами, конденсаторами, да еще этот растреклятый паропровод в несколько миль длиной, не считая огромного корпуса турбины…

— Но из-за чего все-таки произошел пожар?

— Самовозгорание обшивки. Такое бывало уже не раз. Лодка прошла больше пятидесяти тысяч миль — за это время, я думаю, обшивка успела насквозь пропитаться маслом. Покинув «Зебру», мы шли на предельной скорости — вот от переизбытка тепла эта штуковина и загорелась… — Джон, как там Картрайт?

— Пока ни слуху, ни духу.

— Он уже торчит там добрых двадцать минут, если не больше.

— Вот именно. Когда я уходил, они с Рингменом только надевали комбинезоны… Сейчас позвоню в кормовой. — Набрав номер, Хансен послушал, ответил и с мрачным видом повесил трубку. — Из кормового сообщают, что их уже нет двадцать пять минут. Может, сходить проверить, сэр?

— Нет, оставайтесь здесь. Я не…

Капитан осекся на полуслове, услыхав, как со скрежетом отворилась дверь в кормовой отсек. На центральный пост, шатаясь, ввалились два человека. Один из них поддерживал другого — тому, видно, было совсем худо. Когда с обоих сняли кислородные маски, в одном из них я признал матроса, сопровождавшего Рэберна. Вторым же оказался командир группы главных двигателей Картрайт.

— Лейтенант Рэберн отослал нас сюда вместе с лейтенантом Картрайтом, — выдохнул матрос. — Похоже, ему плохо, капитан.

Картрайт, казалось, вот-вот потеряет сознание. Однако, являя собой пример завидного мужества, он из последних сил выговорил:

— Рингмен… Пять… пять минут назад. Мы уже возвращались…

— Так что же случилось с Рингменом? — мягко вернул ею к исходной мысли Свенсон.

— Он свалился вниз. В машинное отделение. Я… я кинулся за ним — попробовал поднять его по трапу. А он как закричит. О Господи, он так кричал! Я… он…

Картрайта вдруг повело в сторону, и, если б его вовремя не поддержали, он упал бы со стула. Тогда я сказал:

— Так-так… Скорее всего, у Рингмена внутренние ушибы или даже переломы.

— Тысяча чертей! — чуть слышно выругался Свенсон. — Проклятье! Переломы. Да еще там, внизу. Джон, проводите Картрайта в столовую команды… Переломы!

— Прошу вас, принесите мне комбинезон и кислородную маску, — сказал вдруг Джолли. — А я пока сбегаю в лазарет за аптечкой первой помощи.

— И вы туда же! — Свенсон покачал головой. — Чертовски благородно с вашей стороны, Джолли. Я ценю вашу самоотверженность, но не позволю…

— Хотя бы в виде исключения, старина, наплюйте на устав, — мягко перебил его Джолли. — Не забывайте, капитан, что мы все в одной лодке… и либо вместе пойдем на дно, либо поплывем дальше. Я говорю вполне серьезно.

— Вы же понятия не имеете, как обращаться с дыхательным аппаратом.

— Но ведь вы меня научите, правда? — не без иронии сказал Джолли, потом развернулся и вышел.

Взглянув на меня, Свенсон было перебил:

— Вы думаете…

— Джолли, безусловно, прав. У вас нет выбора. Вы же прекрасно понимаете — будь Бенсон здоров, вы бы отправили его туда, не мешкая. И потом, Джолли первоклассный врач.

— Просто вам никогда не приходилось бывать в машинном отделении. Там совершенно негде развернуться. Он даже палец не сможет перевязать…

— А кто вам сказал, что Джолли будет кого-то перевязывать или обследовать? Он сделает Рингмену обезболивающий укол, чтобы облегчить страдания, когда его будут поднимать наверх и нести сюда, только и всего.

Свенсон кивнул и, сжав губы, отошел взглянуть на эхоледомер. А я между тем обратился к Хансену:

— Как ужасно все складывается, вы не находите?

— И не спрашивайте, дружище. Хуже не придумаешь, тем более, если учесть, что воздуха нам хватит от силы на несколько часов.

— Звучит весьма обнадеживающе, — заметил я, — а сколько времени уйдет на то, чтобы снова запустить реактор?

— По меньшей мере час. Но сначала надо потушить огонь и отладить систему безопасности. Так что на все, про все — час.

В это время на центральный пост с медицинской сумкой в руке, кашляя и отплевываясь, вошел Джолли. Хансен наспех показал ему, как пользоваться кислородным аппаратом, и Джолли тут же натянул на себя комбинезон и дыхательную маску. В сопровождающие ему выделили Брауна, который перед тем доставил на центральный пост Картрайта, потому что Джолли никогда бы не нашел трап, что вел из турбинного отсека в машинное отделение.

— Пошевеливайтесь там, Джолли, — напутствовал его Свенсон. — И не забывайте, доктор, что у вас нет специальной подготовки для работы в таких условиях. Я буду ждать вас через десять минут.

Они вернулись ровно через четыре минуты, без Рингмена, причем Браун тащил на себе обмякшее, бесчувственное тело Джолли.

— Не могу сказать точно, что произошло, — задыхаясь, начал Браун. — Он и сам чуть не падал: ведь Джолли весил больше его футов на тридцать. — Не успели мы зайти в турбинный отсек — я шел впереди, — как вдруг доктор Джолли свалился на меня сзади, видать, обо что-то споткнулся. И мы оба грохнулись на палубу. Потом я, конечно, поднялся, а он лежит, не шелохнется. Я посветил на него фонариком — кислородная маска съехала на сторону. Я, как мог, надвинул ее на место и вытащил доктора из отсека.

— Право слово, — в раздумье проговорил Хансен, — должность врача у нас на борту не самая безопасная. Надо же, было целых три костоправа, и всем троим досталось, да еще как. Тут уж, и правда, ничего не скажешь, да, капитан?

Свенсон промолчал в ответ. А я сказал:

— Рингмену нужен обезболивающий укол. Вы умеете делать уколы?

— Нет.

— А кто-нибудь из команды?

— Не знаю, доктор Карпентер.

Я открыл медицинскую сумку Джолли, порылся в груде склянок и в одном из отделений крышки наконец обнаружил то, что искал. Наполнив шприц, я ввел иглу себе под кожу в области левого предплечья и сделал инъекцию.

— Обезболивающее, — сказал я, — чтобы можно было работать и левой рукой.

Бросив взгляд на Роулингса, который вроде бы уже оклемался, я спросил:

— Как самочувствие?

— Лучше не бывает. — Он встал со стула и стал натягивать на себя комбинезон. — Будьте спокойны, док. Торпедист первого класса Роулингс с вами.

Он широко улыбнулся, и лицо его тут же скрылось под маской. Через пару минут мы вдвоем уже были в турбинном отсеке.

Здесь было настоящее пекло. А дыма скопилось столько, что даже при свете мощных фонарей ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки. Но мой кислородный аппарат работал нормально, и особых неудобств я не испытывал. Поначалу.

Роулингс взял меня за руку и повел к трапу, спускавшемуся в машинное отделение. Перегнувшись через трап, я услышал внизу яростное шипение огнетушителя.

Человек с огнетушителем — это был Рэберн — заметил нас. Мы быстро спустились в машинное отделение, и Рэберн повел меня по лабиринту, облепленному трубами и проводами, туда, где находился Рингмен. Тот неподвижно лежал на спине, но был в сознании. Нагнувшись к нему, я крикнул:

— Что, нога?

Рингмен кивнул.

— Левая?

Он снова кивнул. Я открыл аптечку, достал ножницы и распорол комбинезон у него на плече. Потом сделал укол. Спустя две минуты Рингмен уже спал. Следом за тем с помощью Роулингса я наложил ему на сломанную ногу шину и накрепко перетянул бинтом. Вскоре подоспели два человека из пожарной команды, они помогли нам поднять Рингмена по трапу в турбинный отсек, а дальше мы понесли его уже вдвоем с Роулингсом. К тому времени дыхание у меня сбилось окончательно, ноги тряслись, а тело взмокло от пота.

Когда мы наконец добрались до центрального поста, я, не успев сорвать с себя кислородную маску, зашелся от кашля, из глаз у меня ручьями потекли слезы. За время нашего отсутствия дыма здесь изрядно прибавилось.

Свенсон сказал:

— Благодарю вас, док. Ну, как там, в машинном?

— Довольно паршиво. Не то, чтоб уж очень… Пожарные группы надо бы менять каждые десять минут.

— Людей у нас сколько угодно. Согласен, пусть работают по десять минут.

Два дюжих матроса подняли Рингмена и понесли в лазарет. Роулингс отправился отдыхать в столовую команды, но прежде он решил заглянуть вместе со мной в лазарет. Посмотрев на мою забинтованную руку, он заметил:

— Три руки все равно лучше, чем одна, даже если две из них принадлежат такому бестолковому малому, как я.

Бенсон лежал на койке, время от времени вздрагивал и бормотал что-то невнятное. Он все еще был без сознания. Капитан Фольсом спал крепким, безмятежным сном, что меня премного удивило, поскольку кругом царил страшный переполох; однако Роулингс объяснил, что лазарет — единственное место на корабле, где нет репродуктора селекторной связи, и что дверь и стены здесь не пропускают ни единого звука.

Мы уложили Рингмена на стол для обследования, и Роулингс, вооружившись хирургическими ножницами, разрезал ему штанину на левой ноге. Все оказалось не так уж безнадежно: у Рингмена был ярко выраженный перелом большой берцовой кости.

Мы с Роулингсом едва успели обработать и закрепить ногу Рингмена в удобном положении, как вдруг зазвонил телефон. Роулингс, в мгновение ока, пока не проснулся Фольсом, схватил трубку, послушал, что-то бросил в ответ и дал отбой.

— Центральный пост, — сказал он. — Его лицо обрело серьезное выражение, и я понял, что сейчас он сообщит мне какую-то дурную весть. — Специально для вас. Болтон, один из тех двоих, которых мы вчера перенесли с «Зебры» и положили в дозиметрическую лабораторию… Так вот, он умер. Пару минут назад. — Роулингс отчаянно замотал головой. — Боже мой: еще одна смерть.

— Нет, — возразил я. — Еще одно убийство.