Росские зори

5 НА ВОЛЧЬИХ ТРОПАХ

От этой ночи зависело многое, надо было удалиться от Меотиды и оторваться от орды. Потом, может быть, им станет легче. Впрочем, как знать…

Маленький отряд был хорошо вооружен и подготовлен к долгому пути. У мужчин к поясу, кроме мечей и ножей, были пристегнуты длинные тонкие арканы: они могли пригодиться при переправах через реки. Еще у мужчин были щиты, копья и луки. У Даринки тоже был лук — она умела пользоваться им и в Загорье успешно состязалась с парнями в стрельбе из него. В стычке с небольшим отрядом степняков путники вполне могли постоять за себя.

Добротные, из двойной ткани плащи, подаренные Зеноном, защищали от ночной прохлады; мяса, хлеба, рыбы и вина им хватит дня на три-четыре, соли и муки — не меньше чем на две недели.

С моря дул свежий ветер, а степь безмолвствовала, будто никаких орд и не существовало. Останя шел впереди. Заблудиться в темноте он не боялся: пока над головой мерцает Лось, сбиться с направления невозможно. Неподвижная звезда никогда не обманывает путника. Если стать к ней лицом, перед тобой будет север; тогда за спиной будет юг, по правую руку — восток, а по левую — запад. Земли россов лежали между севером и западом. Оставалось только мысленно разделить пополам угол между севером и западом и идти по этой линии.

Однако постоянно выдерживать северо-западное направление было не просто: путь осложняли овраги и речки. Они то тянулись в том же направлении — тогда отряд шел вдоль них, — то круто изгибались, и тогда надо было решать, что делать, — перебираться на противоположную сторону или идти вдоль них в надежде, что они опять повернут на северо-запад. Не раз, перебравшись на другой берег, путники, к своей досаде, снова обнаруживали перед собой ту же речку, сделавшую петлю. Эти преграды утомляли их, замедляли движение, а надо было спешить, летняя ночь коротка. Созвездие Лося уже разворачивалось на небосводе, время бежало, а они, казалось, были еще совсем недалеко от Меотиды. Не застигнут ли их здесь днем передовые разъезды кочевников? У мертвого Танаиса орде нечего делать, она, по-видимому, двинется навстречу готам — возможно, даже через эти места…

Мысль об этом торопила их дальше, и, когда надоевшая им речка осталась наконец позади, Останя решительно повел маленький отряд открытой степью. Идти стало легче, зато на пути было множество степных птиц. Они с шумом взлетали в ночное небо, пугаясь людей. Окажись неподалеку кочевники, они непременно обратят внимание на этот шум…

Местность начала снижаться, впереди затемнели заросли, повеяло прохладой. Все сразу почувствовали усталость. Ночь была на исходе. Пожалуй, верст двадцать они все-таки прошли. Немного для росского воина, который за короткую ночь мог, не останавливаясь, пройти до сорока верст, но и немало для отряда с женщинами, идущего по незнакомой, изрезанной оврагами и речками степи. Можно было надеяться, что орда уже не зацепит их своим северным крылом. Они еще не знали, что находились на пути сарматского войска, которое направлялось к Сегендшу, до основания разрушенного готами…

Впереди скользнули какие-то тени. По знаку Остани все замерли на месте.

— Что? — забеспокоилась Даринка.

— Волки…

Перед ними была волчья семья — волчица, четверо крупных волчат и волк. Они тоже спускались к реке. Впереди осторожно шла волчица, за нею, цепочкой, волчата. Волк держался сзади, принюхиваясь к утреннему ветерку. Что-то тревожило зверя. Врагов в степи у волков немного: тигры, обитающие в речных долинах, беркуты, способные убить и унести даже крупного волчонка; из скалистой гряды, вытянувшейся на северо-восток от Меотиды, сюда мог забрести барс. Но волков вряд ли сейчас тревожил какой-то крупный хищник. Там, где живут волки, тигру и барсу нечего делать: волки умеют постоять за себя. Скорее всего, их тревожили люди — где-то неподалеку были кочевники!

Ветерок дул от волков, и они не почувствовали путников. Волчица подошла к воде, напилась, потом вошла в реку и поплыла. Волчата, преодолев нерешительность, последовали за ней. Волк ступил в воду последним. На противоположном берегу они отряхнулись и исчезли в зарослях.

Без нужды волки всей семьей никогда не переплывают реки, а эта была не мала — сажен двадцати в ширину. Значит, противоположный берег неспроста показался им надежнее этого. Надо было тоже перебираться туда и поскорее, пока не стало совсем светло.

Брода не было. Заплыв на середину реки, Останя измерил глубину, но не достал дна. Тут-то им и пригодились арканы: связанные вместе, они облегчили и ускорили переправу. Останя накинул один конец связки на корягу и поплыл через реку, вытягивая за собой арканный шнур. Правый берег был круче левого и зарос кустарником. Закрепив здесь второй конец связки, Останя поплыл назад. Тем временем все приготовились к переправе. Обувь, одежда, сумки с продовольствием, оружие и доспехи были сложены в плащи и увязаны, так что получилось несколько узлов.

Даринка, как и Останя, хорошо плавала — помощь ей не требовалась, а Авда не скрывала своего страха перед рекой. Веревка помогла ей преодолеть робость. Останя и Фалей плыли рядом готовые поддержать ее, если потребуется. Раш переправлялся последним. Когда его спутники достигли противоположного берега, он снял с коряги петлю, захлестнул ею узлы, дал знать, что можно тянуть, и поплыл сам. Останя вытащил узлы из воды, все принялись одеваться.

От купания у них будто прибавилось сил. Останя вывел группу из приречных зарослей и здесь заметил волчьи следы — волки уходили в ту же сторону. Можно было не опасаться встречи со степняками — волчья тропа давала им уверенность, что людей впереди нет.

Сначала волки неторопливо бежали вдоль кустарников, потом по лугу; там, где следы становились реже — волки ускоряли бег, — поторапливались и люди. Потом след повернул в степь. Путники остановились, решая, как быть. У реки можно было укрыться в зарослях, а в степи, под палящим солнцем, долго не выдержишь. Почему же волки ушли в степь, а не остались у воды, где уютно и прохладно? Волки поступили необычно, а они звери умные, осторожные, в их поведении всегда есть логика, выработанная ими в нелегкой борьбе за существование. Мужчины вглядывались в отодвигающийся горизонт и ничего подозрительного не замечали.

Но вот ветерок донес до них слабый запах дыма и коней: за скатом поля, куда повернула река, был лагерь степняков! Сомнения отпали разом. Группа устремилась по волчьему следу, еще заметному на росной траве.

След тянулся по неприметным, на первый взгляд, низинкам — волки превосходно использовали рельеф местности и безошибочно угадывали возможную опасность для себя, — потом по размоине, соединяющейся с оврагом. Здесь волки бежали трусцой — верный знак того, что опасности нет. Но в овраге они не задержались. Пробежав с версту, они переправились через ручей, журчавший на дне оврага, поднялись в степь и залегли в кустарнике у начала нового оврага, рассчитывая, очевидно, на дневной отдых.

С этого места они убежали огромными скачками, почувствовав приближение людей.

— Здесь и остановимся, — предложил Останя.

Только волки могли выбрать такое удобное место: отсюда далеко просматривалась степь, а в случае опасности можно было незаметно скрыться в одном из оврагов.

Люди устало опускались на землю и вскоре засыпали. Перед сном Останя тщательно оглядел округу. Всюду, куда доставал взгляд, спокойно паслись дрофы. Успокоенный, он лег рядом с Даринкой. Спящая, она выглядела беспомощной и слабой. Он прикоснулся к ее лицу губами, она не проснулась. Он с удовлетворением подумал, что сумел вырвать ее из рук степняков. Совместно пережитое еще сильнее сблизило их, теперь до скончания своих дней они пойдут рядом…

Для человека нет ничего дороже чувства удовлетворения от того, что живешь по чести и совести, поэтому Останя подумал, что несправедливо обошелся с семьей волков. Им люди наверняка были обязаны жизнью: волки вывели их из опасной территории и уже собирались отдохнуть после долгого бега, а он вместо благодарности за помощь согнал их с облюбованного места. «Нехорошо получилось, — подумал засыпая. — Отныне я никогда и нигде не буду охотиться на волков, никогда не подниму на них руку…»

Останю разбудил полуденный зной. Солнце палило так, словно намеревалось испепелить степь. Он открыл глаза и тут же вскочил: они спали слишком долго, всякое могло случиться! Но увидев, что Фалей не спит, успокоился: если его старший друг не проявлял беспокойства, значит, все в порядке. Остальные тоже проснулись, разморенные зноем. Всем хотелось пить, укрыться в тени деревьев — кусты не давали достаточной защиты от солнца.

— Что будем делать? Ждать ночи?

Женщины приводили себя в порядок, расчесывали волосы. Брачный наряд Даринки заметно пострадал за время их нелегких странствий, но она по-прежнему была хороша в нем, а в ее синих глазах поблескивали солнечные искорки.

— Сейчас бы переплыть через какую-нибудь речку!.. — улыбалась Даринка.

Кареглазая Авда только молча взглянула на Фалея — она во всем полагалась на мужчин, и прежде всего на своего покровителя.

Раш проговорил несколько слов на своем ломаном наречии.

— Я согласен с ним, — сказал Фалей. — Он предлагает идти днем. Сделаем так: осмотримся и пойдем. Остановимся, опять осмотримся и дальше — так всю дорогу.

На том и порешили. Днем идти лучше, чем ночью. Ночь хотя и скрывает идущего от чужих взглядов, но и затрудняет путь. В темноте каждая лощинка кажется оврагом, и почти невозможно предвидеть, что впереди — река, болото или стан кочевников. Днем такая неопределенность исключена, надо лишь смотреть в оба.

Маленький отряд спустился в овраг. Здесь утолили жажду и голод. Потом поднялись вверх, оглядели степь и, вытянувшись цепочкой, пошли на северо-запад.

Степь только на первый взгляд казалась открытой. В действительности открытых мест в ней столько же, сколько закрытых: лощин, речек, оврагов и низинок. Надо было уметь пользоваться ее складками так, как это делали обитатели степей. Кочевник с конем укроется в степи не хуже, чем житель северных мест в лесу. Здесь достаточно перевалить через лоб поля, чтобы стать невидимым для наблюдателя. Звери отлично понимали это, особенно волки. Увидеть в степи волка удается не всякому: эти умные хищники умели быть невидимками, а сами видели все. Главное здесь — вовремя заметить опасность, первым увидеть врага, и тогда лови ветер в поле!

Понемногу привыкая к степи, познавая ее характер, путники почувствовали себя увереннее. Кочевников нигде не было видно, хотя следы кочевий были — конский навоз, колеи от кибиток, темные пятна от костров. Покинутое кочевье опасений не вызывало: степняки возвращались на прежние места не раньше, чем там вырастала новая трава. Куда они ушли, можно было лишь предполагать: если не соединились с ордой, то стали в долинах рек, где достаточно корма для скота. В какой-то мере степь сама указывала маленькому отряду путь. К счастью, кочевники им пока не встретились. Это радовало и настораживало их. Степь не безлюдна, и если они никого не заметили, то не заметили ли их самих?

Это предположение подтвердилось неожиданным образом: солнце уже клонилось к горизонту, когда Останя припал к земле и дал знак идущим сзади соблюдать предельную осторожность. Впереди высился покатый холм. У основания его, в низине, покрытой редким кустарником, темнела свежевыкопанная земля, а у края земляного пятна отчетливо различались следы ног, тоже свежие. Отсюда к холму вела полоска вытоптанной травы. Все выглядело так, будто здесь сверху вниз носили в корзинах землю. Останя был в недоумении: зачем кому-то понадобилось рыть в степи потайной ход?

Фалей же с одного взгляда понял, в чем дело.

— Охотники за могилами, — сказал он. — Надо уходить, они хуже кочевников…

Из рассказов отца и других бывалых людей Останя знал, что кочевники устраивали своим умершим вождям пышные погребения и насыпали на их могилах огромные холмы земли. Обычай степняков снабжать мертвых оружием, украшениями и пищей, а также хоронить вместе с ними жен, наложниц и слуг воспринимался россами как чрезвычайно нелепый и бессмысленно жестокий. Россы сжигали убитых и умерших соплеменников. Души усопших вместе с дымом погребальных костров улетали в ирий, а жены и дети умерших продолжали жить на земле. Это было естественно и правильно: живые должны жить. А тут, в степи, вместе с мертвыми вождями погребали множество людей и коней, которых предавали насильственной смерти. Этот обычай представлялся Остане черной пропастью, разделяющей россов и степняков. Теперь он понимал, что такой страшный обычай появился у кочевников потому, что над ними господствовала одна личность, воля которой — закон для всех, а так у них сложилось оттого, что они вынуждены постоянно держаться вместе и подчинять свои личные желания воле рода, кочевья, племени; эта вынужденная общность — залог их относительной безопасности в степи. Отсюда контраст между бессилием единичного человека и всесилием степного кагана, осуществляющего волю общности; оттого и такие погребения, где под горой земли покоится носитель неограниченной власти, и после своей кончины влияющий на судьбы людей…

Грабители захоронений представлялись Остане в двояком виде: разрывая могилы степных властителей, они по-своему восставали против жестокой власти и тем самым, по его мнению, застуживали сочувствия; но они тревожили мертвых, служа тем самым силам зла. Не случайно они трудились в сумерках и по ночам, чтобы никто их не видел. Зрелище людских останков не отвращало их, они спокойно могли пользоваться имуществом мертвеца. Эти люди были чужды Остане, чужды вольной росской душе, свободной от поклонения вещам и чрезмерной власти и не выносящей тесноты земляных могил. Едва ли среди россов нашлись бы такие, кто решился разрыть могилу, взять из нее вещи мертвеца и пользоваться ими в быту. Только злые чаровницы осмеливались на такие черные дела, раскапывая могилы пришлых людей, чтобы отрезать для своих волхвований прядь волос у мертвеца, лоскут одежды или взять на кончике иглы трупного яду…

Предостережение Фалея насторожило его. Он понял: грабители ни во что не ставили человеческую жизнь; это закаленные в кровавых делах преступники, готовые из-за золота убить кого угодно…

Группа повернула в сторону, спустилась в лощину, ускорила шаг, обходя курган, и наткнулась на стреноженных коней. Мужчины непроизвольно обнажили мечи, Авда испуганно вскрикнула, зазвенела тетива Даринкина лука. В стороне кургана раздался крик боли, впереди, у коней, выросли трое вооруженных мужчин, еще двое спешили сверху.

Останя кинулся на помощь Даринке, Фалей и Раш встретили троих. Битва была короткой. Даринка не дрогнула и второй стрелой поразила еще одного грабителя, а Останя поверг на землю третьего. Потом они поспешили на помощь Фалею и Рашу, но помощь не понадобилась. Если бы грабители знали, с кем столкнулись, они поостереглись бы. Желание завладеть женщинами привело их к роковому концу. Фалей первым же выпадом поразил одного грабителя, мгновенно повернувшись, пронзил другого, а Раш покончил с последним.

Все это время Авда, замерев от ужаса, стояла на месте. Когда все кончилось, у нее случился нервный припадок. Даринка поспешила успокоить ее.

Победа над грабителями была полной. Мужчины осмотрели поверженных врагов — двое были еще живы. Фалей заговорил с ними на эллинском, потом на ромейском языке. Они молчали — или не понимали ни слова, или уже были не в состоянии говорить. Оставался шестой, раненный Даринкой. Он удирал вверх по склону, надеясь где-то там спрятаться или предупредить других сообщников, если они были.

— Седлайте коней! — приказал Фалей Рашу. — Мы за ним!

Фалей и Останя кинулись за грабителем. Они настигли его у темной дыры, ведущей внутрь кургана, но схватить не успели. Оставляя за собой кровавый след, он нырнул в дыру и нашел в ней смерть: то ли второпях сбил подпорки, поддерживающие земляной свод, то ли их вовсе не было — земля просела и похоронила его. Наружу торчали лишь видавшие виды сапоги.

— Его убили навьи, — сказал Останя.

— Он заслужил такую смерть, — добавил Фалей.

Они больше не сомневались: грабителей было шесть, и все погибли. Зло обрело заслуженный конец.

Они спустились в лощину. Кони были оседланы и навьючены — отряд стал конным и мог теперь проходить в день не менее пятидесяти верст. Надо было только по-новому распорядиться временем и приспособиться к степи: конный заметнее пешего, он выигрывает в скорости, но проигрывает в маскировке.

Наконец-то можно было освободить руки от копий, доставлявших мужчинам в пути немало неудобств, — их и кое-какое снаряжение, взятое у грабителей, приторочили к свободному, шестому коню.

Свежие лошади бодро шли в темноте, всадникам тоже было не до сна — победа подняла у них настроение, и всем хотелось одного: лететь вперед на крыльях удачи.

Лишь под утро сделали привал. Коней напоили, расседлали, стреножили и пустили пастись около ручья, где росла сочная трава. Женщины тут же уснули, мужчины по очереди бодрствовали и присматривали за лошадьми.

Солнце уже высоко висело над степью, когда опять сели на коней. Все уже достаточно оценили преимущества конного передвижения. Осмотрев окрестности и наметив себе место для последующего осмотра, они решительно устремлялись вперед. В их положении это был наиболее разумный способ движения. Так ехали до полудня. Переждав в лесистом овраге жару, опять ехали — до наступления вечерних сумерек. Убедившись, что на конях вполне можно было передвигаться и днем, остановились на ночевку.

Теперь решились развести небольшой костер. Останя и Фалей подстрелили двух птиц, а Раш наловил рыбы. Взмутив воду в небольшом озерце, он опустился на колени и принялся ощупывать руками илистое дно. Не более чем за четверть часа он выбросил на берег десятка три карасей.

Костер зажгли в укромном месте. Женщины напекли лепешек, рыбу и птиц также испекли в горячей золе. Поужинав, все, кроме караульного, уснули.

Фалей, дежуривший последним, поднял отряд на заре: решено было выехать пораньше, а днем, в самую жару, подольше отдыхать. В путь собрались быстро, настроение у всех было бодрое: позади осталось не менее ста пятидесяти верст. Если и впредь все пойдет так же, через неделю они достигнут росских земель. Правда, до них еще пугающе далеко — пожалуй, верст четыреста…

В этот день, кроме птиц, сусликов, лисы и ланей, они не видели никого.

Вечером, преодолев верст пятьдесят, они остановились на берегу реки, еще не зная, что она впадает в Данапр. Перед сном выкупали усталых лошадей и искупались сами. Раш опять наловил рыбы — теперь он шарил под берегом, среди корней деревьев, и таким образом поймал несколько рыбин.

На следующий день опять отправились с восходом солнца. Полдня ехали без всяких неожиданностей. Степь распахивала перед ними все новые дали, нещадно палило солнце, от жары одинаково страдали и кони, и люди. К полудню сделали привал в тени деревьев, а когда зной начал спадать, продолжили путь. Вскоре перед ними предстало странное зрелище. На участке шириной с версту степь была выжжена, а вокруг этого темного пятна стояли воткнутые в землю шесты с травяными пучками наверху. Своим невеселым видом они приковывали к себе внимание путника и молчаливо предупреждали: «Стой! Здесь что-то не так!» Еще не зная, в чем дело, всадники почувствовали неясную тревогу. Людей нигде не было, зато выжженный участок был усеян вороньем, облепившим человеческие останки. Что же здесь произошло? Битва, после которой пожирателям падали досталась обильная пища? Но для чего кому-то понадобилось огораживать участок этими мрачными вехами?

После довольно продолжительного молчания Фалей сказал:

— Тут чума.

Он круто повернул коня, остальные последовали за ним, огибая страшное место, а оно продолжало притягивать к себе взгляды. Еще недавно здесь было кочевье, теперь на месте кибиток чернели обугленные головни, рядом валялись обеденные котлы, посуда, сбруя; тут же поблескивало оружие, белели человеческие скелеты. Смерть здесь не пощадила ни взрослых, ни детей — от многолюдного становища остался пепел и тлен.

Всадники ехали мимо этого открытого кладбища и, несмотря на дневную жару, чувствовали, как по телу пробегает холодок. В степи свершилось нечто необъяснимое, непостижимое — не битва, смысл которой можно было бы понять, а что-то таинственное, неведомое, невидимое; оно истребило сотни людей, выжгло травы и оградило побоище знаками смерти, напоминающими черные факелы.

Фалей резко сдержал коня: за краем выжженной степи струился дымок и двигался человек. Здесь еще оставались люди! Почему же они не бежали от этого мрачного места?

Всадники обогнули лагерь смерти и опять взяли северо-западное направление. Мертвое кочевье было теперь наполовину скрыто от них, а костер, шалаш и человек около него оказались недалеко. Человек передвигался медленно, неровно, заметно прихрамывая. Из зарослей, тянувшихся вдоль ручья, вышел еще один человек. Он нес хворост, волоча одну ногу. Все подумали о калеках-кузнецах, которых встретили на пути из Сегендша. Неужели это было то самое кочевье, где знатный сармат требовал, чтобы Останя продал ему Раша? Выходило, Останя избавил тогда Раша не только от рабства, но и от смерти…

Кроме несчастных кузнецов, у лагеря смерти никого не было.

Останя взглянул на своих спутников. Все молчали. В глазах у женщин была тревога, как перед всем непонятным и грозным. Рашу явно не терпелось поспешить к кузнецу-свеву, говорившему на близком ему наречии. Его можно было понять: у них лишняя лошадь, на ней оба кузнеца могли вырваться из плена. Фалей смотрел холодно и строго — не столько смотрел, сколько ждал, как поведут себя его нетерпеливые спутники.

От бывалых людей Останя слышал об опустошительных морах, выкашивающих целые племена и народы, но он не очень верил в подобные истории: у россов таких болезней не было. Они страдали от простуды, от малярии, от ран; болезни у них чаще поражали отдельных людей и реже — многих, но никогда не уносили в ирий целые села и племена. Не больше Остани знал о чуме Раш. В его лесных северных краях о ней даже не слышали. Она опустошала города империи с их многочисленным населением, но еще ни разу не побывала у готов. Теперь, наблюдая за людьми у костра, горящего жарким летним днем, оба они подумали о том, что перед ними два несчастных земляка, которым надо помочь. Почувствовав настроение друг друга, они одновременно тронули коней, но властный голос Фалея заставил их натянуть поводья.

— Не сметь! Тому, кто окажется там, назад пути нет. Я убью каждого, кто сделает туда десяток шагов! — Никогда еще голос Фалея не был так суров. Видя, что оба воина повинуются ему, Фалей добавил: — Вы не знаете, что такое чума. Поеду я: я знаю, как поступить в данном случае. Всем оставаться на месте.

Никто не возразил ему. Он тронул коня, пустил рысью. Все теперь следили за ним. Кузнецы — а это были они — заметили всадника. Один, у костра, привстал, другой, с хворостом, остановился. Оба не скрывали удивления: только сумасшедший мог добровольно желать смерти.

Шагах в двадцати от костра Фалей придержал коня. Он узнал обоих кузнецов, хотя узнать их теперь было не просто. Они еще больше похудели и почернели, глаза у них слезились, волосы на голове и бороды были всклокочены.

— Что здесь случилось?

Услыша родную речь, росс вздрогнул и непроизвольно шагнул к Фалею.

— Стой на месте, Варул, или я поверну назад! Что случилось?

Росс мазнул по лицу ладонью. Весь он был высохший, угловатый, жалкий.

— Сюда пришла розовая смерть. Заболели женщина и мужчина, потом заболела их семья и родичи. Тогда каган велел окружить кочевье знаками смерти. Никому нельзя было выйти за них. Воины кагана постреляли всех, кого не убила смерть, а нас двоих оставили, чтобы мы сожгли юрты, кибитки и все остальное. Мы так и сделали. Идти нам все равно некуда, а от смерти не уйдешь. До вчерашнего дня она отказывалась от нас — видать, боялась огня или приберегала нас к концу. Думали уж, пройдет мимо, а сегодня она пришла за нами.

Подтверждая его слова, свев у костра схватился за грудь и мучительно закашлялся, выплевывая розовую пену.

— Видишь, она уже в нем, завтра к утру умрет, а за ним моя очередь, если огонь не отгонит ее, — равнодушно, будто о чем незначительном, говорил кузнец. — И пора уж, устал…

— Далеко до следующего кочевья?

— Степь теперь пустая на день пути. Так бывает всегда, если приходит розовая смерть.

— Нужна ли тебе лошадь?

Росс покачал головой.

— Зачем тому конь, кто уже не нуждается ни в чем? Поклонись за меня росской земле и скажи людям, что Варул из Ополья умер на чужбине с мыслью о ней.

— Передам, Варул! Как зовут твоего товарища?

— Его имя Дорн!

Услыша свое имя, свев поднял голову, в его глазах, искаженных болью, проглянула тоска.

— Прощай, Варул! Прощай, Дорн!

— Прощай, добрый человек! — Росс стоял выпрямившись, тощий, широкий, бессильно опустив большие руки. — Подожди, стой! — вдруг спохватился он и заспешил к шалашу.

Конь Фалея нетерпеливо перебирал ногами: запахи разлагающихся людских останков тревожили его, в воздухе висел рой мух и слепней. Фалею самому не терпелось ускакать в степь, вдохнуть чистый воздух, почувствовать дуновенье свежего ветра.

Наконец Варул вышел из шалаша, держа в руках сверкающую на солнце диадему. Фалей узнал ее — еще недавно она украшала гордую голову знатной сарматки, потребовавшей, чтобы муж купил ей раба-гота…

— Возьми, добрый человек — чего ей зря пропадать? Смерти в ней нет, ее очистил огонь!

— Нет, Варул, ее место здесь! Сожги ее! Прощай!

Он поскакал назад, а за спиной у него мучительно кашлял умирающий свев.

Отряд двинулся дальше. Фалей на ходу рассказал своим спутникам, что увидел и узнал.

Удалившись от лагеря смерти верст на пятнадцать, остановились на ночлег. Здесь Фалей тщательно вымыл в ручье своего коня и вымылся сам. Спутники последовали его примеру.

Вопреки предположению Варула степь оказалась не безлюдной. Половину следующего дня ехали беспрепятственно, но после полуденного привала заметили отряд всадников, скачущих в том же направлении. И издали в них можно было узнать тяжеловооруженных сарматских воинов. Их было не менее ста, а за ними двигалось большое войско.

Сарматы тоже заметили отряд. Видно было, как они скучились, глядя на цепочку всадников, торопящихся в сторону Данапра. Потом от головного отряда отделился конник, поспешил к главным силам…

Теперь уже незачем было соблюдать осторожность — они были обнаружены. Отряд ускорил шаг, сарматы позади тоже шли на рысях, не ускоряя и не замедляя бег. В степи, под палящим солнцем, иначе нельзя. В скачке здесь побеждает тот, кто разумнее распределит свои силы.

Отряд безостановочно уходил на северо-запад, а за ним, на том же расстоянии, будто привязанные к нему невидимой нитью, следовали сарматы. Это тревожило беглецов, ставило в трудное, по существу безвыходное положение: окажись на пути болото, овраг или река — и степняки настигнут их. Вся надежда была на темноту: быть может, тогда удастся оторваться от преследователей.

Останя посматривал на женщин — Даринка держалась на коне свободно, а Авда была не очень умелой наездницей, скачка стоила ей немалых сил. К счастью, расстояние между беглецами и степняками не уменьшалось…

В вечерних сумерках достигли небольшой реки. Через нее переправились вброд. За рекой, уже в темноте, двинулись шагом. Усталые лошади тянулись к траве, густой и сочной: засуха не коснулась этих мест. Над речной долиной сгустился туман, в воздухе гудели комары, от которых доставалось и людям, и коням.

На ходу посоветовались, что делать. Кони нуждались в отдыхе едва ли не больше людей. На отдохнувших лошадях и завтра можно будет продолжить многочасовую гонку, а на усталых далеко не уедешь. О привале у реки не могло быть речи: комары покоя не дадут и степняки близко.

Отряд повернул на север, в степь, и верстах в семи от реки спешился в лесистой лощине. Здесь беглецы стреножили коней, поужинали и уснули, выставив караульного.

Останя дежурил первым. Поднявшись вверх по склону, он различил далеко на юге множество тусклых огней: степняки тоже остановились на ночлег. Сзади зашуршала трава — Останя узнал Даринку. Она опустилась рядом с ним и доверчиво прильнула к нему. Он почувствовал волнение от ее близости. Все случившееся в последние недели стало испытанием их чувств друг к другу, и этот трудный экзамен они выдержали. Их не разлучили ни козни Темной Вивеи, ни сарматский плен, ни кровопролитные битвы, ни опасности, упорно угрожающие им. Ничто уже, кроме смерти, не разлучит их. Они любили друг друга, и в этот ночной час в сарматской степи для них не существовало ни степняков, ни неизвестности.

На рассвете, закончив приготовления к пути, Останя и Фалей с возвышенного места оглядели окрестности. Из-за края земли выглянуло солнце, раздвинув сузившиеся на ночь степные пространства. Вдали пробуждался сарматский лагерь. Степняки седлали коней, покидали бивак. Это было огромное войско. Вдали за ним блеснули пятна воды, косые солнечные лучи высветили какое-то строение, напоминающее выщербленный гребень. Так ведь это Сегендш! Кто-то разрушил его! Сарматам не помогли ни рвы, ни насыпь, ни крепостные стены!

Оба подумали о готах. Значит, немалая у них сила, если справились с первым сарматским войском и с Сегендшем. Не на них ли опять шла тяжелая сарматская конница?

События принимали неожиданный оборот. Возможно, сарматы приняли беглецов за готский разъезд. Если это так, они едва ли будут искать их в степи и прямиком устремятся туда, где, по их расчетам, находились готы…

Вернувшись к своим спутникам, Останя и Фалей рассказали, что видели, не скрыв предположений о готах. У Раша заблестели глаза: соплеменники были близко! Зато для остальных готы были не лучше степняков.

Отряд продолжал двигаться на север, отдаляясь от опасного соседства с сарматами. Теперь ехали медленно, рассчитывая каждый шаг. До Данапра было уже недалеко, они приближались к естественной границе Сарматии. Еще несколько дней пути, и можно будет переправиться на Правобережье, а там и росские края…

Но они недооценивали степняков. Сарматы не отказались от преследования, а лишь изменили тактику погони, действуя, подобно охотнику за дичью, который прибегает к уловкам, чтобы заполучить желанную добычу. Им ничего не стоило разгадать вечерний маневр беглецов: след от реки вел в степь. Заметив это, они спокойно устроились на ночлег. Они знали, что на измученных конях беглецы далеко не уйдут, только вконец измотают себя и лошадей, и тогда днем их запросто можно будет схватить. Преследование осложнится, если беглецы дадут отдых коням, но и в этом случае им все равно не уйти: местность изобиловала ручьями и оврагами…

Сарматская конница направлялась к Сегендшу, разрушенному готами. Первое сарматское войско — то самое, которое повстречалось сухопутному каравану купца Зенона, — попыталось остановить пришельцев и отбросить за Данапр. Битва с небольшими перерывами длилась весь день — сарматы потерпели тяжелое поражение. И вот теперь новое, во много раз большее сарматское войско шло на помощь разбитому первому. Беглецы оказались у него на пути. Естественно предположив в них готскую разведку, наблюдающую за передвижением главных сарматских сил, каган приказал отряду воинов уничтожить ее, чтобы она не успела предупредить своих о приближении сарматской конницы.

Возглавлял отряд преследователей не кто иной, как Фаруд. Приказ кагана был короток и ясен: настичь и изрубить. Фаруд еще издали различил в беглецах трех мужчин и двух женщин. Ему не надо было ломать голову над тем, кто это, он понял, что перед ним его старые знакомые — трое россов, эллин и гот. Судьба причудливо соединила его с ними, но она же и расторгла эту связь: степь поднялась на города, он оказался в одном лагере, они — в противоположном. Война развязала ему руки. С началом войны против эллинов росс и его спутники лишились покровительства степи, потому что стали на сторону эллинов и предпочли пленного гота сарматам. Отказавшись продать гота, росс Евстафий не погрешил против законов степи: он имел право распорядиться своей собственностью по своему усмотрению; но когда он возвратил готу свободу и оружие и сделал его своим другом, он нарушил степной закон: приблизив к себе врага степняков, он тем самым перешел в стан врагов и освободил Фаруда от обязанностей перед ним. Приказ кагана означал смертный приговор россу, ничто уже не могло спасти его. С ним, с его приятелем эллином и готом покончено. Женщин Фаруд пощадит: сарматы не убивают женщин, особенно таких, как эти две. Он заключит их в свою кибитку. Законы степи до поры до времени сковывали его волю, а теперь ничто не мешало ему действовать по своему желанию: брат-соперник мертв, из родичей и соплеменников никто не рискнет отобрать у него добычу, и даже если сам каган будет претендовать на одну из женщин, Фаруд волен оставить себе, кого хочет, а оставит жену росса…

Едва забрезжил рассвет, Фаруд увел своих воинов в степь и вскоре приблизился к лощине, где ночевали беглецы. Они уже покинули место ночлега и направлялись на север. До них было не более, чем полторы версты. Фаруд хлестнул коня и рванулся им наперерез.

Острое чувство близкой опасности побудило Останю взглянуть в сторону. От неожиданности он вздрогнул: преследователи будто выроста из земли, до них было менее версты. В то же мгновенье он узнал переднего всадника, скачущего на Лосе…

Маленький отряд, только что чувствовавший себя в относительной безопасности, резко ускорил бег. Испуганная Авда чуть было не упала с лошади. Все понимали: дела плохи. Достаточно будет на минуту задержаться у первого попавшегося препятствия, и степняки схватят их. Еще лучше знали это сарматы. В их неторопливости было нечто насмешливо-снисходительное по отношению к беглецам. Они не понукали коней, даже когда расстояние между ними и преследуемыми увеличилось: они были уверены, что беглецы никуда от них не уйдут и что чем энергичнее те будут нахлестывать лошадей, тем скорее выбьются из сил.

Фаруд злорадствовал, близился час его торжества. Он сотрет с себя пятно плена и воздаст своим недавним победителям тем же. Это будет сладкая месть. Гота он изрубит тут же, а росса и эллина сделает рабами. Каган не осудит его за то, что он оставит их в живых: они не готы. Его месть будет долгой: он завладеет их женщинами, а у них самих перережет на ноге сухожилие — пусть тогда кичатся силой и гордостью…

Эти мысли опьяняли его, он забыл о Лосе и допустил непоправимый просчет.

В минуту опасности трусливый человек от страха теряет рассудок, а у смелого мысль работает с неуловимой быстротой, в доли мгновенья оценивая множество спасительных вариантов.

Останя поравнялся с Фалеем — они на ходу договорились, что делать. Оба мыслили одинаково: при первом же удобном случае попытаться обмануть преследователей, выиграть у них хоть немного времени и оторваться от них. Останя предложил Фалею скакать дальше с обеими женщинами, а сам он с Рашем постарается задержать степняков и потом увести их за собой в другую сторону.

Фалей предложил поменяться ролями, но спорить было некогда, да и риск в обоих случаях был одинаков. Надо было немедленно действовать: впереди показалась полоса деревьев — лощина или овраг. Нельзя было терять ни минуты.

Останя предупредил Даринку и Авду, чтобы не отставали от Фалея, а Фалей сообщил о замысле Рашу. Гот сразу одобрил этот план, и в его смелых глазах зажглись задорные искорки.

Полоска деревьев впереди укрупнялась; для беглецов она могла означать и удачу, и гибель, смотря по тому, что это — лощина с пологими склонами или глубокий овраг.

Впереди оказалась неглубокая лощина.

— Спустишься — скачи вправо! — крикнул Фалею Останя и начал сдерживать бег коня.

Раш последовал его примеру. К зарослям они подъехали чуть ли не шагом. Раш тоже узнал Лося и, кажется, начал догадываться о намерениях Остани.

Сарматы неторопливо, уверенно приближались, уже издали слышалась угрожающая поступь тяжеловооруженных всадников, впереди которых красовался на Лосе Фаруд.

Останя резко свистнул — так он подзывал Лося, когда хотел, чтобы тот скакал к нему во весь опор. Лось встрепенулся, поднял голову. Останя свистнул еще раз — Лось резко метнулся вбок, и опешивший Фаруд вылетел из седла. Подскакали и сгрудились конники, Фаруду помогли подняться с земли. Несколько степняков кинулись ловить Лося — стрелы Остани и Раша поразили передних и задержали остальных.

Лось скатился вниз по склону, устремившись на зов своего хозяина. Останя дождался его, вскочил в седло и увидел спешащую к нему Даринку. Досаду и радость от того, что она присоединилась к нему, захлестнуло чувство ответственности за нее, но на слова времени не было.

Они поскакали влево по лощине, потом поднялись в степь. Раш вел за собой освободившегося Останина коня.

Падение Фаруда, гибель двух степняков и возникшая из-за этого пауза изменили положение беглецов. Расстояние между ними и сарматами увеличилось, а Авда и Фалей оказались вне опасности.

Посрамленный Фаруд неистовствовал. Неслыханное дело: степняк не удержался в седле! Но бешенство — плохой помощник, а одна ошибка влечет за собой другую. Солнце уже обжигало степь, воины Фаруда задыхались от жары в своих панцирях, в то время как легко одетые беглецы чувствовали себя гораздо лучше. Когда же они выехали на открытое место и Фаруд увидел, что их всего трое, он завыл от злобы: хитрый росс не только вернул своего коня, но и обманул степняков! Эллин с другой женщиной исчезли, просочились сквозь пальцы, как песок, их уже не догнать, они успели отдалиться не менее чем на десять верст…

Теперь все помыслы Фаруда были направлены на сына воеводы Добромила, гот и даже славянка перестали иметь для него какое-либо значение, он всем своим существом жаждал наказать росса, сумевшего вырваться из готовой захлопнуться западни.

Но понемногу бешенство Фаруда утихало, сменялось злорадством: росс и его спутники сами устремились в ловушку! Вскоре перед ними будет болото, они возьмут вправо и упрутся в реку. Пока они будут раздумывать, как выбраться из западни, он их и схватит…

Оттого что Останя, Даринка и Лось опять были вместе, опасности, окружавшие их, будто уменьшились. По существу так и было: возвращение Лося, маленькая победа над степняками и отсутствие неумелой наездницы Авды, которая затрудняла движение группы, придало им сил. Теперь-то они потягаются с хитрым Фарудом! Спокойно и уверенно держался Раш: рядом были друзья, а где-то впереди, уже недалеко, находились его соплеменники, способные противостоять любому врагу. Они нанесли поражение сарматскому войску, разрушили Сегендш и наверняка раскинули свой лагерь в этих краях, богатых птицей, зверем и рыбой. Раш с радостным волнением думал о жене, уже отчаявшейся когда-нибудь увидеть его, о маленьком сыне, о матери, отце, брате и сестре. Как там у них? Все ли благополучно?

Драматические события последних недель оставили в нем глубокий след. Раш будто прозрел, стал лучше видеть, слышать и понимать, а его мысль утратила недавнюю легковесность. До ночной битвы на борту эллинского корабля, где он попал в плен, он если и размышлял о чем, то о самых простых вешах: о добыче, ради которой устраиваются походы и битвы, о возвращении с победой, о воинской славе, о праве решающего голоса на советах воинов, о встречах с Хельгой… О том, что стояло за битвами ради добычи, он никогда не задумывался. И к чему? Готы — люди действия, всякие фантазии им чужды, неспроста свои альтинги[79] они проводят по ночам, чтобы не занимать светлое время, которое дается им для того, чтобы действовать мечом. Такой образ жизни был прост, удобен и избавлял Раша и его соплеменников от бремени размышлений. Раш жил текущим днем и надеялся на завтрашнюю добычу. А теперь за походами и битвами он видел больше, чем добыча, довольство и слава. Оказалось, что готы не безгрешны: стремясь к добыче, они несли беды людям, не причинившим им зла, а люди эти были ничуть не хуже готов. Они жили по своим законам, так же дорожили свободой и честью, так же ценили в человеке мужество, достоинство и верность. Для Раша настоящим откровением было познание того, что люди, говорящие на разных языках, могут быть друзьями, если они честны, справедливы, ценят свободу и доверяют друг другу. Общаясь с россом и эллином, Раш открыл для себя много такого, что раньше ему и в голову не приходило. Он понял, что война не делает людей лучше и не может быть основой взаимоотношений племен. Меч должен обнажаться не ради добычи или господства над другими людьми, а только ради свободы, жизни и чести — лишь тогда пролитая в битве кровь приносит добрые плоды.

Росс и эллин многому научили Раша. Он познавал новый, необычный в своей привлекательности человеческий мир. Они никогда не давали согласия на то, что считали дурным и бесчестным, не унижали других людей и не стремились встать над ними, зато были щедры на помощь, дружбу и любовь. Чтобы спасти женщин, они вдвоем отправились в сарматскую степь; их не страшили ни расстояния, ни многочисленность врагов. Оба были непревзойденными в битвах бойцами, обладали здравым рассудком и никогда не действовали сгоряча — таким на советах готских старейшин принадлежало бы решающее слово…

Лось легко бежал по степи. Даринка не отставала от Остани, Раш держался сзади. Трава густела, под копытами зачавкало — беглецы достигли болотистых мест. Сплошной стеной потянулись заросли тростника, местами среди них поблескивала вода. Здесь было раздолье птице, рыбе и зверю. В воздухе висели тучи комаров — потревоженные, они во множестве поднимались из травы и набрасывались на людей и коней. Всадники взяли вправо, где было суше, но путь им преградила река. Они поскакали по берегу, а коридор между рекой и болотом продолжал сужаться, образуя западню. Сзади уже показались степняки, они спешили захлопнуть ловушку. В этот раз у них были все основания надеяться на успех.

Останя на скаку вглядывался в речное русло. Неровное течение свидетельствовало о капризности реки. Ширина — не менее пятидесяти сажен. Даже если они успеют переплыть через нее — это не поможет: сарматские луки бьют далеко…

Останя смотрел на реку, а Даринка и Раш смотрели на него: пора переправляться, медлить нельзя! Останя встрепенулся: впереди был брод! Спасительный выход им снова указывали волки!

Все взглянули, куда показал Останя: почти на середине реки цепочкой шли волки — волчица, трое волчат и волк. Именно шли, а не плыли! Появление людей заставило их покинуть укромный угол между рекой и болотом, где у них было логово. Звери знали брод через реку и воспользовались им!

Всадники поспешили вперед. Волки уже приближались к противоположному берегу. Они то шли, то плыли, но уверенно, в одном направлении. Достигнув берега, они скрылись в кустах.

Останя заметил место, где волки вышли на берег, соскочил с коня и принялся искать начало волчьего брода. Раш помогал ему. Потом они сняли обувь, приторочили к седлу и вошли в воду, ведя за собой коней.

У берега дно было вязкое, дальше потвердело, кони перестали увязать. Останя с Лосем шел впереди, за ним Даринка, Раш вел двух лошадей. Останя несколько раз сбивался с мели и терял под ногами дно — тогда он плыл рядом с Лосем, пока снова не находил брод, а Даринка тут же брала правее или левее, где было мельче. Чтобы не сбиваться с брода вслед за Останей, Даринка и Раш выдерживали дистанцию в пять саженей.

Переправа оказалась легкой и скорой. Они поспешили прочь от реки. Проскакав верст пять, они дали коням передышку и с кургана оглядели окрестности. Преследователей не было видно. Удовлетворение от победы над степняками омрачалось отсутствием мудрого эллина и Авды. Расставаясь, Останя и Фалей условились идти дальше врозь и встретиться лишь на росской земле, в Вежине. Искать друг друга в степи, рискуя быть схваченными кочевниками, было неразумно, и все-таки Останя посматривал по сторонам, надеясь где-нибудь заметить Фалея, хотя знал, что эллин вряд ли позволит кому-либо обнаружить себя.

Теперь продвигались медленно: где-то рядом был Данапр, а вместе с ним возросла вероятность встречи как с сарматами, так и готами. В приданапрских землях сосредоточивались два огромных войска, противостоящих друг другу. Степь здесь просматривалась вдоль и поперек. Там, где Останя, Даринка и Раш двигались чуть ли не на ощупь, кочевники знали все тропы. Беглецам рано было торжествовать победу: степняки опять вышли на их след. Разгоряченные скачкой сарматы — их теперь было во много раз больше! — яростно нахлестывали коней, и по их свисту и улюлюканью было очевидно, что они намерены покончить с беглецами без промедления. Казалось, они состязались между собой, кто быстрее настигнет добычу. Степь помогала им, до поры до времени скрывая их в своих складках, и всеми средствами затрудняла беглецам путь — жгучим солнцем, бескрайностью своих просторов, нелегкой проходимостью оврагов и рек…

Беглецы опять отдались во власть коней. Лось, чувствуя беспокойство своего хозяина, высоко выбрасывал вперед стройные ноги, а низенькие степные кони ровно и неутомимо бежали рядом со своим великолепным вожаком. Ручей, оказавшийся на пути, сократил расстояние между преследователями и преследуемыми, но он же и увеличил его, как только степняки начали переправу. Видя, что беглецы опять удалялись от них, сарматы пустили вдогонку десятки стрел, но, к счастью, ни одна не долетела до цели.

Далеко впереди блеснула полоска воды: Данапр! Еще немного, и Сарматия останется за спиной беглецов. Они все-таки преодолели сотни степных верст! Но Данапр не сулил им спасения…

Новое препятствие — размоина в степи, и сарматы опять приблизились к ним, схватились за луки. Стрелы еще не долетали, но звон тетив говорил о том, что конец погони близок. В версте от размоины — молодой лес, последняя надежда беглецов.

Останя хлестнул Лося. Конь обиженно вздрогнул — так хозяин никогда не обращался с ним! — и стремительно понесся к лесу. Даринка и Раш не отставали от него. В этот момент все разглядели впереди частокол копий — не копья будто, а густые всходы хлебных злаков, неторопливо выпрямляющихся после ливневого дождя.

Копья угрожающе наклонили свои металлические острия-колосья, а за ними показалось множество шлемов, лиц, плеч, рук.

Останя резко остановил коня, соображая, что делать. Лось встал на дыбы, а около него поднялся на дыбы конь Даринки. Обостренным слухом Останя уловил голоса впереди и нарастающий вой сзади. В то же мгновенье Раш двинулся к лесу, поднял руку и закричал на своем непонятном наречии. Копья на опушке раздвинулись, образовали просвет, в который устремился Раш. Останя последовал за ним, не разумом, а скорее инстинктом понимая, что этот коридор между копьями — их единственное спасение.

Когда Останя и Даринка достигли леса, копья позади опять сомкнулись, и опять не рассудком, а чувством Останя уяснил, что опасность временно миновала и что барьер, оградивший их от степняков, — это соплеменники Раша…

Проскакав в лесочке десятка два саженей, Останя сдержал коня. Лось шумно дышал, роняя хлопья пены; рядом, склонившись к шее коня, тяжело дышала Даринка: скачка отняла у нее много сил. Раш уже стоял на земле и что-то возбужденно говорил окружающим его людям. Понемногу Останя пришел в себя, обрел ясность мысли. Он соскочил на землю, помог Даринке. В ту же минуту вой и крики слились в одно непередаваемое неистовство битвы. Страшно кричали раненые кони, дико рычали схватившиеся насмерть люди, звенели мечи…

Потрясенная пережитым, Даринка прильнула к Остане, вздрагивая всякий раз, когда предсмертные крики людей и коней были слишком страшны. Эта ее чисто женская незащищенность окончательно отрезвила его. Он снова был внутренне собран и готов к действию.

Готы защитили их от степняков, но Останя и Даринка стали пленниками готов, а плен — всюду плен, только Останя никогда не смирится с ним. Видя, что готы, окружавшие Раша, сели на коней и что Раш тоже был в седле, Останя мягко отстранил от себя Даринку:

— Стой здесь!

Он провел ладонью по крутой, горячей шее Лося, провел еще раз, прося его снова собраться с силами, и вскочил в седло.

Сарматы, окруженные готами, бились отчаянно. Оставив щиты и копья, они взялись за свои длинные мечи и рубились как одержимые. Гогы со всех сторон напирали на них, а строй сарматских конников от этого только уплотнялся. Казалось, их нельзя было победить: строй оставался несокрушимым, и перед ним множились тела убитых готов. Сарматы сражались конными, готы — пешими. Отчаяние сарматов и ярость готов не уступали одно другому, но исход битвы был предопределен: отряд степняков таял, как кусок льда под лучами солнца. Степняки погибали как воины: ни один не дрогнул, не искал спасения в бегстве, не прятался за спины соплеменников, а в гуще сражающихся, то здесь, то там, появлялся Фаруд, и его меч и круп коня были в крови.

Наступил тот особый момент в битве, когда не меньшее, чем победа, значение имели честь и доблесть. Сарматы терпели поражение, но никто не мог упрекнуть их в слабости или трусости, а готы побеждали, но едва ли могли гордиться победой над сарматами — победой тысячи пеших над четырьмястами конных. Для полной победы готам надо было еще доказать индивидуальное превосходство над степняками — превосходство в силе, воинском мастерстве и бесстрашии.

Пробил час единоборств. Отряд конных готов двинулся на поле боя — пехота расступилась перед ними, образовав широкий круг. Воины переводили дух и, видя, что битва вступает в свою завершающую фазу, забывали об усталости и ранах: сейчас честь столкнется с честью, сила с силой, умение с умением, и только после этих единоборств определится победитель.

Сарматы, увидев готскую конницу, опустили мечи. В руках у них опять появились щиты и копья.

Готские всадники осадили коней, образуя ровные ряды, изготовившиеся к последней схватке. Всадник против всадника, копье против копья, меч против меча.

На поле битвы установилась тишина, которую нарушали лишь стоны тяжелораненых.

Лось вынес Останю из леса.

— Фаруд мой! Вызываю тебя, Фаруд!

Это был голос воеводы, и все готы и сарматы повернули головы на этот голос, но еще никто из них не понимал, чего хотел росс.

Останя вынесся за передний край готов, поднял меч.

— Фаруд, вызываю тебя!

Теперь его поняли. По рядам готов пронесся шум голосов и стих.

Фаруд принял вызов. Он отбросил копье и поднял меч. Глаза у него блеснули: наконец-то он сквитается с этим неуловимым россом, сумевшим не раз унизить его, поставить на грань позора!

А Останя с холодной решимостью смотрел на коварного сармата, на совести у которого было немало росской крови. Это он вторгся с отрядом головорезов в земли россов, грабил и лил кровь, хватал и уводил в плен молодых женщин и мужчин; он выступал под личиной союзника, когда ничего иного ему не осталось, и он же превратился в опаснейшего врага, когда сила опять оказалась на его стороне. По его вине Останя разлучен с Фалеем, а маленький отряд беглецов пережил столько бед. Этот человек причинил много зла, насилие для него было привычно в отношениях с людьми, он не заслуживал права на жизнь. Такое право имеет лишь тот, кто сам защищает жизнь, — так поступали россы, поклоняющиеся великим богам справедливости: всеобъемлющему Роду, матери-земле Макоши и покровительнице счастья вечно юной Ладе…

Готы и сарматы затаили дыхание, следя за поединком.

Бой был короток. Фаруд погнал своего коня навстречу сопернику. Лось, почувствовав, как напряглось могучее тело его властелина, звонко заржал и ринулся вперед. Кони вздыбились, сшиблись, лязгнули мечи и Фаруд вместе с конем рухнул наземь. Останя снова поднял Лося на дыбы, вскинул вверх мускулистую руку с мечом, вызывая на битву следующего сармата, но никто из степняков не двинулся с места. Один схватился было за лук, чтобы издали поразить победителя, — тотчас сотни готских луков нацелились изрешетить сармата. Степняк опустил руку. Останя повернул коня — готы расступились перед ним и, пропустив его, снова сомкнули ряды. Уже на опушке леса он услышал шум возобновившейся битвы: конные пошли на конных…

Даринки на месте не было. Обеспокоенный, он оглянулся — она ехала за ним, сквозь бледность на лице у нее проступал румянец, а синие глаза светлели, оттаивали от пережитого ею волнения и страха.

Он понял, что она все видела и что там, на поле, между готами и сарматами, она тоже была рядом с ним. Он повернул Лося к Данапру, Даринка последовала за ним.

Шум битвы позади затихал.