Русско-турецкая война 1877-1878 гг.

1. Ближневосточный кризис

Чтобы правильно определить характер той или иной войны, нужно, как указывал Владимир Ильич Ленин, выяснить, «из-за чего эта война разразилась, какие классы ее ведут, какие исторические и историко-экономические условия ее вызвали»[28]. Любую войну можно понять, лишь поставив ее «в связь с предшествовавшей политикой данного государства, данной системы государств, данных классов…»[29]. Эти положения в полной мере относятся и к русско-турецкой войне 1877–1878 гг., решающую роль в возникновении которой сыграл ближневосточный кризис 1875–1877 гг., порожденный активизацией национально-освободительного движения южных славян.

В XIV–XVI вв. Османская империя захватила Балканский полуостров. В самом тяжелом положении оказалось славянское население. Ф. Энгельс писал, что «славяне в Турции особенно сильно страдают от гнета военных оккупантов-мусульман, которых они должны содержать. Этот класс военных оккупантов объединяет в своих руках все государственные функции: военные, гражданские и судебные»[30].

Империя турок-османов представляла собой тип наиболее паразитического военно-феодального государства. Ее могущество основывалось на беспощадной эксплуатации порабощенных народов. С завоеванием турками Балкан был нарушен нормальный процесс исторического развития балканских стран, наступило время их экономического упадка, социально-экономического бесправия и культурного застоя. К. Маркс и Ф. Энгельс отмечали, что «пребывание турок в Европе представляет собой серьезное препятствие для развития всех ресурсов, которыми обладает фракийско-иллирийский полуостров»[31].

Но угнетенные народы не покорились. На протяжении веков они вели самоотверженную борьбу против поработителей. Крестьяне отказывались от уплаты многочисленных налогов и несения повинностей, убивали ненавистных захватчиков, уходили в леса и горы, добывали оружие и вели борьбу за свободу партизанскими методами; в южнославянских землях их называли гайдуками, в Греции — клефтами. Турецкие власти были бессильны в борьбе с ними. Гайдуки и клефты всегда находили поддержку и сочувствие у местных жителей, которые с риском для жизни укрывали их от врагов. Крупные отряды партизан нередко совершали набеги на города. Народные восстания стихийно вспыхивали то в одной, то в другой балканской стране.

Особенно широкого размаха национально-освободительное движение на Балканах достигло в 60 — 70-х годах XIX в. К этому времени только Греция была официально независимым государством. Черногория, в упорной борьбе завоевавшая независимость, не имела юридического статуса свободного государства. Сербия и Румыния считались вассальными княжествами и платили Турции дань. Оставались бесправными провинциями Османской империи Болгария, Босния, Герцеговина и другие страны этого полуострова, где турецкие феодалы и чиновники пользовались неограниченной властью. «Мы — рабы… Мы не можем даже сказать, что голова, которая у нас на плечах, принадлежит нам»[32], — писал болгарский революционер Христо Ботев.

Наиболее сильным и организованным национально-освободительное движение было в Болгарии, где наметилось два течения: либеральное, отражавшее интересы и настроения буржуазии, и революционно-демократическое, воплощавшее думы и чаяния крестьян, городских ремесленников и народной интеллигенции. В 60-х годах революционно-демократическое направление возглавил болгарский революционер писатель Георгий Раковский. Он писал, что путь к освобождению лежит не через месть отдельным турецким насильникам, а через общенародное вооруженное восстание, которое поднял бы вооруженный отряд болгарских патриотов, созданный на территории, соседнего государства. Раковский критиковал программу буржуазных либералов, ставившую освободительное движение в зависимость от политики западных государств. Сторонники Раковского в эмиграции — «младите» («молодые») стали тайно проникать на родину и вести революционную пропаганду. В Балканских горах возникали дружины из крестьян, готовившие восстание.

В октябре 1867 г. Раковский умер. Но национально-освободительная борьба не приостановилась. В июне 1868 г. в Болгарию направился крупный вооруженный отряд, возглавляемый Стефаном Караджой и Хаджи Димитром, чтобы поднять там всенародное восстание. Турки бросили против него крупные силы. Повстанцы были разбиты, а Караджа и Димитр погибли в боях.

Критически оценивая обстановку, болгарские революционеры пришли к выводу, что восстание надо готовить в самой Болгарин. В национально-освободительном движении наступил новый этап. Во главе движения встали выдающийся болгарский революционер Васил Левский и революционный писатель и публицист Любен Каравелов, большое идейное влияние на которого оказали великие русские революционеры-демократы Н. Г. Чернышевский и А. И. Герцен. Каравелов познакомился с их учением во время своего десятилетнего пребывания в России. Он питал глубокое уважение к русскому народу и верил, что в союзе с ним Болгария обретет свою свободу.

Осенью 1869 г. под руководством Васила Левского и Любена Каравелова в Бухаресте был учрежден Болгарский революционный центральный комитет (БРЦК). Одновременно Левский и Каравелов занялись созданием сети подпольных революционных комитетов в Болгарии, снабжением их оружием, обучением его членов военному делу. В 1872 г. на выборах нового состава центрального комитета председателем ЦК стал Каравелов, а на Левского было возложено руководство революционной организацией в самой Болгарии. Вернувшись на родину, Левский целиком отдался делу подготовки общенародного болгарского восстания. В 1873 г. Васил Левский и его товарищи были казнены в Софии. Массовые аресты и казни вызвали замешательство в болгарской революционной организации. Любен Каравелов отошел от революционной борьбы и занялся просветительской деятельностью.

Несмотря на неудачи, национально-освободительное движение южных славян продолжало развиваться. В июне 1875 г. восстала Герцеговина, а вскоре и Босния. Восстание активизировало деятельность болгарских патриотов, которых в то время возглавлял несгибаемый революционер поэт Христо Ботев. Соратником его был Стефан Стамболов. Оба они учились в России, познакомились с революционной литературой и организациями русских революционеров.

Болгарский революционный центральный комитет во главе с Ботевым и Стамболовым занялся подготовкой вооруженного восстания. В Белград была послана делегация для установления связи с герцеговинскими повстанцами. В начале сентября 1875 г. Стефан Стамболов прибыл в Стара Загору, созвал членов местного комитета и предложил начать выступление. По его призыву собралось всего 20 человек. 16 сентября повстанцы двинулись из Стара Загоры к Стара Планине, а затем в Тырново. Их действия не встретили поддержки широких народных масс. Восстание, начатое без должной подготовки, повлекло тяжелые жертвы. Многие члены местных комитетов были схвачены и казнены. Стамболову удалось пробраться в Румынию.

Неудача сентябрьского восстания не сломила болгарских патриотов. Они стали деятельно готовиться к новому выступлению. Современник событий Захарий Стоянов писал: «Всякий работал по своим способностям. Буйные натуры не выпускали из рук своего любимого карабина, ножа, пистолетов; молодые девушки и женщины ткали онучи, плели черные оборы, некоторые даже делали патроны и лили пули, старухи пекли хлеб на сухари — словом, работа кипела всюду»[33]. Наиболее энергично подготовка восстания велась в Пловдивском округе под руководством Георгия Бенковского.

Начало восстания было назначено на 11 мая 1876 г. — день Кирилла и Мефодия. Но, так как туркам удалось раскрыть намерения болгарских патриотов, его пришлось начать раньше. 20 апреля восстали жители Копривштица, вслед за ними — жители Панагюриште, Батака и других мест. Английский посол в Константинополе Эллиот советовал туркам подавить восстание, «не разбирая средств»[34]. Порта двинула против повстанцев регулярные войска и банды башибузуков (иррегулярная конница). Патриоты героически сражались против озверелых карателей. Но силы были неравны, и восставшие потерпели поражение.

Заключительным актом апрельского восстания 1876 г. явился героический поход отряда Христо Ботева, сформированного в Румынии, для оказания помощи болгарским повстанцам. Бойцы отряда захватили австрийский пароход «Радецкий», и он доставил их в Болгарию. В сражении близ Врацы Ботев был сражен турецкой пулей. После смерти отважного командира отряд распался на мелкие группы и вскоре прекратил свое существование. Неудача болгарских патриотов объяснялась превосходством сил турок, а также отсутствием у повстанцев единого руководства. Порта с исключительной жестокостью подавила апрельское восстание болгарского народа. Более 30 тыс. болгар погибло от рук карателей.

Опыт борьбы против османских захватчиков показал балканским народам, что их собственных сил недостаточно для достижения свободы и независимости. Единственной их надеждой была Россия. Маркс и Энгельс говорили об этом: «Что бы ни произошло, они взирают на Петербург в ожидании мессии, который освободит их от всех зол…»[35]

С русским народом народы Балкан с давних времен были связаны крепкими узами дружбы. «Эти давние связи, — писал академик М. Н. Тихомиров, — основаны на кровной близости языка, культуры и обычаев южных славян и русских. Они являются ярким примером братской поддержки народов, широкого обмена культурными достижениями, основанного не на завоевании или насилии, а на общности исторических судеб и взаимных интересов»[36].

Еще в XVI в. среди болгарского народа родилась легенда о могучем «дядо Иване» — русском народе, который непременно придет и избавит его от оков тяжкого рабства. Эта вера придавала болгарам силы и мужества в борьбе с жестокими поработителями.

В XVIII–XIX вв. Россия вела ряд войн против султанской Турции, которые ознаменовались выдающимися победами русского оружия. Эти победы ослабляли Османскую империю, подрывали ее господство на Балканском полуострове, облегчали народам этого района решение жизненно важной задачи — избавление от чужеземного гнета и создание самостоятельных национальных государств. В ходе русско-турецких войн складывались и укреплялись традиции боевого содружества народов России и Балкан.

В 60 — 70-е годы XIX в., в период подъема национально-освободительного движения на Балканах, русский народ оказал боровшимся славянам материальную, моральную и военную поддержку. Традиционная дружба и взаимные симпатии, издавна связывавшие народы России с народами Балкан, конкретно воплотились в движении помощи южным славянам.

Первым на балканские события откликнулся Южно-российский союз рабочих. Летом 1875 г. в Одессе на собрании членов союза, посвященном вопросу о восстании в Герцеговине, было решено послать туда добровольцев и организовать сбор средств в пользу восставших. По поручению союза на сбор денег по подписке среди рабочих железнодорожных мастерских был назначен рабочий Павлов[37]. В работе этой принял активное участие известный русский революционер-народник А. И. Желябов. Из Одессы герцеговинцам поступило 3 тыс. рублей. Деньги были израсходованы на покупку хлеба и оружия.

Большую помощь повстанцам стали оказывать славянские комитеты — единственные легальные организации, собиравшие пожертвования и пересылавшие их к месту назначения. Деньги поступали со всех концов страны; большей частью их вносили трудящиеся. Суммы, собранные по различным каналам и отправленные в помощь повстанцам Герцеговины и Боснии, были весьма значительными. Лишь Московский славянский комитет к концу 1875 г. собрал более 100 тыс. рублей.

По мере усиления национально-революционного движения на Балканах движение в поддержку героической борьбы южнославянских народов приобретало все более массовый характер. Новая волна общественного негодования поднялась в России в связи со зверским подавлением турецкими властями — при прямом попустительстве англичан — апрельского восстания в Болгарии. Увеличился приток добровольных пожертвований в славянские комитеты. В защиту болгарского народа выступили выдающиеся русские ученые, писатели, художники — Д. И. Менделеев, Н. И. Пирогов, Л. H. Толстой, И. С. Тургенев, Ф. M. Достоевский, И. Е. Репин и другие. Выражая настроения передовых людей России, И. С. Тургенев писал: «Болгарские безобразия оскорбили во мне гуманные чувства: они только и живут во мне — и коли этому нельзя помочь иначе как войною, — ну, так война!»[38]

В июне 1876 г. против Турции выступили Сербия и Черногория. Трудящиеся России продолжали поддерживать своих южнославянских братьев. Газеты разных городов сообщали о ежемесячных добровольных отчислениях с заработка рабочих и служащих. Например, на Раменской бумагопрядильной фабрике рабочие отчисляли 1 процент месячного заработка, служащие — 2 процента. Корреспондент газеты «Современные известия» сообщал с Дона: «По станицам нашим сильное движение в пользу славян: жители жертвуют не только деньгами, но и всем, кто только что может: жертвуют чулки, платки и т. п.»[39].

Трудовому люду России были близки и понятны страдания балканских народов: оп сам испытывал тяжкий гнет царского самодержавия. «Со всех концов России, — писал корреспондент газеты «Русское обозрение», — получают заявления, что наиболее щедр к пожертвованиям простой, бедный, неимущий класс людей. Рабочие на фабриках и заводах работают по праздникам и весь свой заработок отдают в пользу славян»[40]. Как отмечал председатель Московского славянского комитета И. С. Аксаков, «пожертвования по общественной лестнице шли в обратной прогрессии: чем выше, чем богаче — тем относительно слабее и скуднее»[41]. В июле — августе 1876 г. Петербургским комитетом было разослано на места свыше 100 тыс. специальных подписных листов. По словам Аксакова, в комитет приходило так много денег, что недоставало времени считать их. За период 21 сентября 1875 г. — 8 октября 1876 г. поступило 811 тыс. рублей. Всего в помощь братским славянским народам было собрано до 4 млн. рублей. Движение поддержки южных славян, охватившее всю Россию, стало наглядным показателем роста общественного самосознания народных масс.

Боевая солидарность народов России с борющимися славянами проявилась также в добровольческом движении. Первыми откликнулись на вооруженную борьбу балканских народов представители русского революционного народничества. Известный революционер П. А. Кропоткин писал: «Мои лучшие друзья Сергей Степняк, Дмитрий Клеменц и многие другие отправились на Балканский полуостров, чтобы присоединиться и инсургентам»[42]. Народники надеялись, что национально-освободительная борьба южных славян перерастет в социальную и окажет революционизирующее влияние на Россию. Их желанием было не только послужить делу социальной революции, но и приобрести военный опыт, необходимый для будущих схваток с царским самодержавием.

Активное участие в добровольческом движении приняли передовые русские офицеры. Они требовали, чтобы им было предоставлено право уйти в отставку и поступить в ряды восставших южных славян. В июле 1876 г. один из агентов третьего отделения доносил, что в Петер-6ypre в театре Лесного корпуса на вечере, устроенном в пользу славян, «офицеры рассказывали, что вчера снова 50 офицеров подали прошение главнокомандующему войсками Петербургского военного округа об отпуске их для поступления в сербскую армию» и что публика «позволяла себе резко осуждать правительство по поводу пассивного его отношения к славянскому движению»[43]. Под давлением общественного мнения Александр II разрешил офицерам выходить во временную отставку и в качестве волонтеров вступать в сербскую армию. Сотни русских офицеров взяли отпуск и выехали на Балканы.

Вскоре добровольческое движение охватило всю Россию. Правительственные учреждения и славянские комитеты получали тысячи заявлений от людей различного общественного положения с просьбой отправить их добровольцами на Балканы. Астраханский губернатор в августе 1876 г. сообщал в Петербург: «В последнее время ко мне каждый день являются в значительном числе различного сословия лица с просьбой дать им материальные средства идти в Сербию на войну за единоверных славян, а 16 и 17 августа канцелярия моя была буквально с подобными требованиями осаждаема людьми разных сословий… В толпе находились и женщины, желающие также отправиться в Сербию в качестве сестер милосердия»[44].

Славянские комитеты, располагавшие крупными денежными средствами от добровольных пожертвований, взяли на себя организацию отправки добровольцев на Балканы. Были образованы специальные «вербовочные присутствия». Помимо Москвы и Петербурга главными центрами вербовки стали Одесса, Нижний Новгород (Горький), Орел, Екатеринодар (Краснодар), Новочеркасск, Владикавказ (Орджоникидзе). Значительное число добровольцев было отправлено и из других городов. В Москве вербовкой добровольцев руководили купец А. А. Пороховщиков и публицист И. С. Аксаков. «Вербовочное присутствие» Московского славянского комитета находилось на Никольской улице, во дворе ресторана «Славянский базар». Здесь, как вспоминал впоследствии Пороховщиков, «с раннего утра до поздней ночи не расходилась толпа, ожидавшая очереди для опроса, собирания предварительных справок и решения участи, кому можно идти в Сербию»[45].

Славянские комитеты старались в первую очередь послать офицеров, как специально выходивших в отставку, так и отставных. Комитеты выдавали подъемные: офицерам — 200–250 рублей, рядовым — 100 рублей и, кроме того, обеспечивали им бесплатный проезд по железной дороге до границы. В Белграде офицеры получали оружие и обмундирование — синюю куртку и шапочку и уходили на фронт. В Сербию было направлено около 700–800 русских офицеров, в основном людей мужественных и храбрых. Один турецкий полковник, возвратившийся с театра военных действий в Константинополь, так выразился о русских офицерах-добровольцах: «Таких воинов я не видывал, они всегда впереди своих солдат с обнаженной шашкой, нередко с непокрытой головой, бросаются в свалку, нанося жестокие удары направо и налево. Один восторженный вид их должен воодушевить солдат. О, если бы у нас были такие офицеры!»[46]

Важное значение имела медицинская помощь. В декабре 1875 г. в Черногорию выехал один из первых санитарных отрядов Российского общества Красного Креста. Русские медики организовали госпиталь в Цетинье и лазарет в Грахове. Небольшая группа врачей находилась в Дубровнике для помощи беженцам. На следующий год в Черногории были открыты новые лазареты. Руководил ими профессор Медико-хирургической академии Н. В. Склифосовский. «Между русским врачом и черногорцем, — писал он, — установились отношения, при которых всякий совет первого принимался с полным доверием»[47]. В сентябре 1876 г. в Черногории работало 14 врачей, 13 фельдшеров, 12 сестер милосердия.

В Сербии сначала работал санитарный отряд, возглавляемый известным врачом С. П. Боткиным. Затем туда стали прибывать новые отряды из разных городов России. В госпиталях Белграда работали врачи Киевского и Московского санитарных отрядов, в Делиграде — медики из Новгорода, в Крагуеваце — из Рязани, в Ягодине — из Харькова. Большую помощь оказал санитарный отряд Дерптского университета. Российским обществом Красного Креста в Сербию было направлено 115 врачей, 4 провизора, 118 сестер милосердия, 41 студент и 78 фельдшеров. Затраты Общества Красного Креста на помощь раненым и больным патриотам Сербии и Черногории составили около 700 тыс. рублей.

В добровольческом движении, как и в сборе пожертвований, решающую роль играли трудящиеся города и деревни. По словам князя В. П. Мещерского, чем ниже был общественный слой, тем сильнее проявлялось стремление вступить в ряды добровольцев[48]. Царский агент, следивший за деятельностью Петербургского славянского комитета, сообщал, что комитет осаждается крестьянами, пришедшими на заработки в Петербург. «Конечно, — отмечал он, — большинство получают отказ, некоторые же с замечательной энергией добиваются исполнения своей заветной цели»[49].

Когда царю стали известны случаи отправки в Сербию крестьян в качестве добровольцев и формирования в некоторых городах так называемых народных дружин, отношение его к славянским комитетам изменилось. В августе 1876 г. обер-прокурор Синода граф Д. А. Толстой посетил «Славянский базар» и заявил Пороховщикову, что, по его мнению, которое разделяет и государь, добровольцы и вся эта «кутерьма» вызваны на свет «подспудными, противообщественными силами»[50]. Царское правительство стало ограничивать деятельность славянских комитетов и предприняло ряд мер для ослабления народного движения помощи южным славянам. Было запрещено формирование народных дружин и манифестации при проводах добровольцев. Но добровольческое движение уже приняло массовый характер и не хотело умещаться в рамках официального курса.

Южные славяне с огромной благодарностью восприняли помощь России в их национально-освободительной борьбе. Но они хорошо понимали, что без прямой вооруженной поддержки со стороны русского народа им не одолеть такого сильного врага, каким была Османская империя. Поэтому все надежды на избавление от гнета иноземных захватчиков народы Балкан, особенно болгарский народ, связывали с приходом русской армии. Так, в обращении болгарских женщин к русским женщинам от 7 (19) ноября 1876 г. говорилось: «Милые русские сестры!.. Просим вас выразить нашу искренность и преданность русскому народу, на который мы смотрим, как на единственного нашего освободителя и избавителя; уверьте его с нашей стороны, что мы готовы принести и остальных сынов наших в жертву на поле битвы, если только русские батальоны явятся у пределов Болгарии»[51].

Русское правительство заявило о своей поддержке восставших славян, так как речь шла о традиционном влиянии России в странах Балканского полуострова. Но позиция правительства была двойственной, ибо оно испытывало страх перед активностью трудящихся масс, вызванной событиями на Балканах, и стремилось ее приглушить. В сентябре 1876 г. Д. А. Милютин отмечал в дневнике: «Ясно, что во всем этом деле движения волонтеров в Сербию сам государь действовал двойственно»[52]. Народное движение в поддержку славян оказывало большое влияние на принятие царизмом решений в восточном вопросе. В придворных кругах господствовало убеждение, что двойственное отношение царя к событиям на Балканах и в стране может привести лишь к усилению революционных настроений. В октябре 1876 г. наследник престола Александр Александрович — в будущем Александр III — писал своему наставнику К. П. Победоносцеву, что если правительство не возьмет в свои руки движение помощи южным славянам, «то бог знает, что из этого выйдет и чем оно может кончиться»[53].

При дворе образовалась своего рода «партия действия» во главе с Александром Александровичем. К ней принадлежали К. П. Победоносцев, великий князь Константин Николаевич и императрица Мария Александровна. Они настаивали на войне с Турцией во имя освобождения братьев славян, считая, что это приведет к «единению царя с народом» и укрепит царизм в борьбе с растущим революционным движением.

За войну особенно ратовали панслависты. Осуждая колебания правительства, они требовали проведения более жесткого курса в отношении Османской империи, выступали с далеко идущими захватническими планами на Балканах. Лидер славянофилов И. С. Аксаков в речи в июне 1876 г. в Москве заявил: «Братья наши в Турции должны быть освобождены; сама Турция должна прекратить существование. Россия имеет право занять Константинополь, так как свобода проливов для нее — вопрос жизненной важности»[54].

Но в правящих кругах сознавали, что для осуществления панславистских планов у России нет ни сил, ни союзников. В 70-х годах XIX в. в силу слабости и международной изоляции царизм не помышлял о захвате проливов и Константинополя. Он стремился лишь вернуть утерянное в результате поражения в Крымской войне, укрепить свое влияние на Балканах. И правительство Александра II открыто заявило, что у него нет никаких захватнических планов на Балканском полуострове.

Русский посол в Турции Н. П. Игнатьев считал, что восточная политика России должна быть направлена на полную отмену Парижского договора, обеспечение для русских судов свободного выхода в Средиземное море, русский контроль над Константинополем и проливами путем образования на Балканах самостоятельных государств, связанных с Россией политическим и торговым договорами. Поскольку прямой захват Константинополя и проливов повлек бы за собой большие жертвы, Игнатьев считал целесообразным временно «отказаться от мысли открытого господства на Босфоре»[55]. В одном из писем к русскому послу в Лондоне П. А. Шувалову канцлер А. М. Горчаков сообщал, что у русского правительства для захвата Суэца и Египта нет «ни интереса, ни желания, ни средств», а Константинополь и проливы «в данный момент… также недоступны нам»[56].

Интересы России в ближневосточном вопросе сталкивались с интересами других великих держав. Против укрепления царизма на Балканах решительно выступила Англия, видя в этом угрозу своей колониальной политике. Английское правительство стремилось любой ценой не допустить Россию к Константинополю и проливам, воспрепятствовать свободному выходу России в Средиземное море. Оно выступало непримиримым врагом свободы и независимости балканских славян, всеми способами пыталось помешать их политическому освобождению. ярым проводником этой реакционной политики был английский посол в Константинополе Генри Эллиот. В депеше министру иностранных дел Дерби он так объяснял свою деятельность: «На обвинение, что я слепой сторонник турок, только отвечу, что никогда не руководствовался сентиментальной любовью к ним, а только твердым намерением всеми силами поддерживать интересы Великобритании»[57]. По признанию другого английского политического деятеля — герцога Аргайльского, Англия проводила политику поддержки Турции потому, что стремилась разрушить всякие возможные планы России относительно проливов. «Туркам должно было быть вполне ясно, — писал он, — что мы действовали, не забывая о собственных интересах и желая остановить какой бы то ни было ценой надвигающуюся мощь России»[58].

Английские капиталисты оказывали Порте большую материальную и военную помощь: доставлялось новейшее вооружение, направлялись инструкторы в армию и флот. В декабре 1876 г. в вооруженных силах Турции числилось 70 английских офицеров и 300 матросов. Преследуя захватнические цели, англичане всячески старались убедить турок, что единственным тормозом для возрождения и процветания их страны является одна Россия, что именно она якобы «устраивает волнения в балканских провинциях, чтобы вернее прибрать их к своим рукам и понасажать туда исправников и казаков с нагайками»[59].

Политика России на Балканах встретила противодействие и других западных держав. Большой интерес к ближневосточному вопросу проявляла Австро-Венгрия. Свое поражение в австро-прусской войне 1866 г. Габсбурги стремились компенсировать активной захватнической политикой на Балканах, рассчитывая расширить свою империю за счет южнославянских земель и выйти к Эгейскому морю. По выражению В. И. Ленина, «Австрия десятилетия шла на Балканы, чтобы там душить…»[60]. Предметом ее захватнических вожделений были Босния и Герцеговина, поэтому образование на Балканах самостоятельных государств и укрепление позиций России в этом районе было для нее крайне нежелательно.

Большую роль в обострении ближневосточного кризиса играла Германская империя — новое милитаристское государство, образовавшееся в результате победоносных войн Пруссии против Австро-Венгрии и Франции. Вдохновителем агрессивной политики германской буржуазии и юнкеров-помещиков был канцлер О. Бисмарк, всеми средствами добивавшийся установления германской гегемонии в Европе. Бисмарк понимал, что этого нельзя достигнуть, не поставив еще раз на колени Францию, мечтавшую о реванше за поражение в войне 1870–1871 гг. Подготовляя превентивную войну с Францией, Германия стремилась изолировать ее от России и Австро-Венгрии. Как только разразился ближневосточный кризис, германские правящие круги, внешне соблюдая нейтралитет, приложили немало усилий, чтобы столкнуть Россию с Турцией, Англией и Австро-Венгрией и тем самым получить свободу действий в отношении Франции. В разговоре с Н. П. Игнатьевым Бисмарк «сулил полную поддержку свою России в восточном вопросе, не только дипломатическую, но и материальную, войском и деньгами, если только мы предоставим Германии беспрепятственно расправиться с Францией. Не остается никакого сомнения в том, что Бисмарк точит зубы на эту ненавистную для него Францию; ему хочется доконать ее, пока еще она не окрепла и пока в Германии еще не остыл воинственный пыл»[61]. О намерении правительства Германии в период ближневосточного кризиса изолировать Францию от ее возможных союзников, в первую очередь от России, писал в своих мемуарах и германский посол в Петербурге Швейдниц: «Я понял, что мое правительство рассматривает турецкие неурядицы никак не в смысле гуманности и хозяйственной целесообразности, а хочет использовать их в чисто политических видах, а именно создать такую группировку держав, которая на долгое время исключила бы возможность образования цепи европейских соглашений или коалиций, враждебных для нее»[62].

Германские дипломаты настойчиво внушали царскому правительству мысль, что для России создались самые благоприятные условия решить восточный вопрос в свою пользу. «Настоящая эпоха, — говорил Бисмарк русскому дипломату Шувалову, — есть самая выгодная для России, чтобы распорядиться Турцией совершенно по своему усмотрению»[63]. Провоцируя Россию на войну с Турцией, Германия отнюдь не была безразлична к усилению русского влияния на Балканах, рассчитывая использовать восточный кризис не только для завоевания европейской гегемонии, но и для укрепления своего влияния на Ближнем Востоке. По замыслам германских правителей проводником германского влияния на Ближнем Востоке должна была стать Австро-Венгрия. Русскими посол в Константинополе Н. П. Игнатьев, хорошо разбиравшийся в интригах и уловках германской и австрийской дипломатии, так оценивал балканскую политику Бисмарка: «Князь же Бисмарк имел в виду поставить Австро-Венгрию и, по возможности, и Россию в свою зависимость, вытолкав на Балканский полуостров первую настолько, чтобы впредь разрешение восточного вопроса, в нашем смысле, было немыслимо и невозможно… без предварительной сделки между этими двумя державами при неизбежном посредничестве Германии и в ущерб, конечно, русско-славянским интересам»[64]. Германский канцлер хладнокровно и обдуманно проводил политику на обострение ближневосточного кризиса, на разжигание англо-русских и русско-австрийских противоречий.

Франция в восточном вопросе придерживалась осторожной политики. Имея крупные капиталовложения в Турции, она выступала за сохранение целостной Османской империи. Однако Франция не могла существенно повлиять на исход кризиса: постоянная угроза со стороны Германии заставляла ее лавировать между Англией и Россией. Поддерживая то одну, то другую сторону, она стремилась не допустить войны на Ближнем Востоке, так как при любом исходе французским интересам был бы нанесен ущерб.

Таким образом, правящие круги западных стран были заинтересованы в сохранении прогнившей Османской империи, чтобы увековечить угнетение балканских народов. Западные державы стремились использовать Порту не только как выгодный рынок для вывоза товаров и размещения капиталов, но и как важный плацдарм для постоянной военной угрозы России. Непримиримость интересов великих держав в восточном вопросе сыграла решающую роль в возникновении русско-турецкой войны 1877–1878 гг.

В начале ближневосточного кризиса царское правительство надеялось достигнуть своих целей мирными, дипломатическими средствами. Министр иностранных дел (канцлер) А. М. Горчаков, военный министр Д. А. Милютин, министр внутренних дел А. Е. Тимашев, министр финансов М. Х. Рейтерн и другие решительно высказывались против войны. Их мнение разделял и Александр II. Считалось, что война пагубно скажется на международном и внутреннем положении страны. «Может выйти то же, что было в Крымскую войну, — писал Милютин, — опять вся Европа опрокинется на нас»[65]. Было решено в первую очередь сделать попытку договориться с Габсбургами. Реакционные круги обеих держав объединяло стремление потушить пожар народной революции в Герцеговине и Боснии, не дать ему распространиться на другие страны Балканского полуострова. Всеобщее восстание балканских народов против национального и социального гнета турецких феодалов могло оказать революционизирующее воздействие на трудящиеся массы России и Австро-Венгрии. Русское правительство предложило совместно потребовать от Порты предоставить славянам автономию. Австро-Венгрия выдвинула собственную программу умиротворения восставших провинций: провести в Боснии и Герцеговине лишь незначительные административные реформы. Повстанцы решительно заявили, что они не сложат оружия до вывода турецких войск. «Народ, — заявили представители Герцеговины, — не может принять план, в котором нет ни слова о настоящей свободе»[66].

Русское правительство настояло, чтобы балканский вопрос был обсужден на совещании стран, входивших в Союз трех императоров[67]. Совещание состоялось в мае 1876 г. в Берлине. Россия продолжала настаивать на предоставлении восставшим славянам автономии. В ходе обсуждений был выработан так называемый Берлинский меморандум, отвечавший в основном австрийской программе урегулирования ближневосточного кризиса. К нему присоединились Франция и Италия, но Англия его отвергла. Так, попытка царской дипломатии добиться от Порты уступок в пользу восставших, опираясь на Союз трех императоров, также не увенчалась успехом.

Русская дипломатия предприняла новые попытки к мирному урегулированию кризиса. Пользовавшийся большим влиянием в правительстве министр иностранных дел A. М. Горчаков настаивал на согласовании восточной политики России с Австро-Венгрией и Германией. 8 (20) июля в Рейхштадте (Чехия) Александр II встретился с австрийским императором Францем-Иосифом, чтобы выработать общую позицию в балканском вопросе в связи с сербо-черногорско-турецкой войной. Стороны договорились воздержаться от вмешательства в события на Балканах. Одновременно было решено, что, если обстановка вынудит их отказаться от принципа невмешательства, они будут действовать совместно и по взаимной договоренности. Соглашением предусматривалось, что в случае поражения Сербии обе державы должны потребовать от Порты восстановления ее довоенного статута, а в случае поражения Турции — добиваться полной автономии Боснии, Герцеговины и Черногории и расширения прав Сербии и Румынии. Рейхштадтские переговоры не устраняли русско-австрийских противоречий в восточном вопросе. Обе стороны стремились использовать обстановку для укрепления влияния на Балканах.

В конце сентября 1876 г. в письме к Францу-Иосифу Александр II предложил временно оккупировать русскими войсками Болгарию, а австро-венгерскими — Боснию и Герцеговину и тем принудить Порту предоставить восставшим славянам автономию. В Константинополь предлагалось ввести соединенную эскадру шести великих держав. Но Австро-Венгрия не согласилась на предоставление Болгарин, Боснии и Герцеговине автономии, а англичане отвергли идею коллективной оккупации Константинополя.

Видя неспособность великих держав прийти к какому-либо соглашению по балканскому вопросу, турки бросили в наступление против Сербии огромную армию и стали теснить ее войска. В решающем сражении 17 (29) октября 1876 г. под Джунисом сербские войска, несмотря на проявленную доблесть и мужество, потерпели поражение. Главной его причиной было огромное численное превосходство врага. Нависла угроза оккупации турецкими войсками всей территории Сербии.

Ухудшение военного положения Сербии, безуспешность попыток организовать коллективное выступление великих держав в пользу балканских славян, нарастание в стране революционного и демократического движения-все это заставило правительство Александра II пойти на более решительные меры. Вопрос о дальнейших шагах в восточной проблеме обсуждался 3 (15) октября на совещании в Ливадии. Кроме императора участниками его были А. М. Горчаков, Н. П. Игнатьев, престолонаследник Александр Александрович, военный министр Д. А. Милютин. Было решено добиваться скорейшего созыва конференции великих держав в Константинополе, а в случае ее неудачи — приступить к мобилизации армии, чтобы заставить Турцию быть уступчивее. Если же и эти меры не приведут к желаемым результатам, начать войну немедленно, заключив предварительно конвенцию с Румынией о пропуске русских войск через ее территорию и соглашение с Австро-Венгрией о соблюдении ею нейтралитета. Основной целью войны ставилось освобождение Болгарии от османского ига.

30 октября (11 ноября) Александр II, выступив на собрании представителей московского дворянства в Кремле, заявил, что старается найти мирные пути для улучшения положения христианских народов Балканского полуострова. Но если, сказал он, не удастся прийти и общему соглашению, «то я имею твердое намерение действовать самостоятельно и уверен, что в таком случае вся Россия отзовется на мой призыв, когда я сочту это нужным и честь России того потребует»[68].

Чтобы спасти Сербию от полного разгрома после поражения ее войск у Джуниса, Порте предъявили ультиматум — приостановить военные действия и заключить перемирие. Он был подкреплен изданием указа от 1 (13) ноября 1876 г. о частичной мобилизации войск Киевского, Одесского и Харьковского военных округов.

Военные приготовления России ускорили созыв Константинопольской конференции великих держав. Она открылась 29 ноября (11 декабря) 1876 г. Русские дипломаты настаивали на предоставлении широких автономных прав Болгарии, Боснии и Герцеговине. Соглашаясь с этим, западные державы, однако, решительно выступали против идеи создания большого болгарского государства. Их пугало, что народ Болгарии, ближе других стран расположенной к проливам и к Константинополю, питал глубокую симпатию к России. Представители Англии и Франции настояли на разделении Болгарии на две части. Но англичан не устраивало и это. Действуя в тайном сговоре с Турцией, они нашли пути для срыва конференции. «В Константинополе, — писал Д. А. Милютин, — продолжаются по-прежнему проделки Эллиота. Благодаря его внушениям решено провозгласить в турецкой империи комическую конституцию, в которую никто не верит, начиная от султана и самого Эллиота»[69]. Вскоре действительно турецкий делегат под гром пушечного салюта объявил о введении в стране конституции, которая якобы гарантирует теперь христианским подданным султана их жизнь, имущество и честь. Чувствуя поддержку Англии, султанское правительство открыто заявило, что отказывается «исполнять реформы, предложенные от имени шести великих держав»[70]. После бесплодных переговоров 18 (30) января 1877 г. конференция закрылась.

Провал Константинопольской конференции вынудил правительство Александра II начать активную дипломатическую подготовку к войне. Чтобы двинуть за Дунай военные силы России, надо было заручиться нейтралитетом Австро-Венгрии, которая по своему географическому положению, писал С. С. Татищев, была в состоянии «простой демонстрацией в тылу русской армии задержать ее наступательное движение»[71]. Такой нейтралитет не только создавал благоприятные условия для действий русских войск, но и освобождал Россию от угрозы войны с европейской коалицией, так как Англия, не располагавшая сильной сухопутной армией, едва ли рискнула бы воевать против России без союзников. Но добиться нейтралитета Австро-Венгрии было нелегко, ибо стремление России к образованию более или менее самостоятельных славянских государств и провинций на Балканах противоречило намерению Австро-Венгрии аннексировать соседние славянские земли — Боснию и Герцеговину; в создании же большого болгарского государства Габсбурги видели непосредственную угрозу своей лоскутной империи.

Русским дипломатам было ясно, что обеспечить нейтралитет Австро-Венгрии в предстоящей войне возможно лишь за счет удовлетворения ее захватнических аппетитов на Балканах. 15 (27) января в Будапеште состоялось подписание секретной конвенции. Россия обязывала Австро-Венгрию соблюдать нейтралитет в случае русско-турецкой войны и признавала за ней право на оккупацию Боснии и Герцеговины; действия русских войск не должны были распространяться на эти области, а также на Сербию и Черногорию, а действия австро-венгерских войск — на Румынию и Болгарию. В марте была заключена дополнительная конвенция, подтверждавшая условия Рейхштадтского соглашения о возвращении России юго-западной части Бессарабии, отторгнутой от нее в результате Крымской войны 1853–1856 гг, и о недопущении создания большого славянского государства на Балканах. Конвенция с Австро-Венгрией не только обеспечивала русскому царизму безопасность тыла армии в надвигавшейся войне с Турцией, но и, что особенно важно, страховала его от вооруженного столкновения с коалицией европейских государств.

Не менее важно было достигнуть договоренности с Румынией относительно прохода русских войск через ее территорию. Румынское княжество было одной из провинций Османской империи, находилось в вассальной зависимости от султана и выплачивало ему ежегодную дань общей суммой (в середине 70-х годов) 914 тыс. лей, Княжество не имело права самостоятельно заключать торговые договоры с другими государствами, устанавливать размеры таможенных пошлин, чеканить монету. Иностранный капитал свободно проникал в Румынию. В 70-х годах господствующее положение в ее экономике постепенно занимают Германия и Австро-Венгрия. Укреплению этих государств способствовал приход к власти Карла Гогенцоллерна[72].

Вассальная зависимость от Турции отрицательно сказывалась на экономическом развитии Румынии, обрекала на отсталость и нищету. Но господствующие классы предпочитали не порывать с Портой, стоявшей на страже их классовых интересов. Помещики (бояре), в чьих руках находилось около половины всех пахотных земель и пастбищ, страшились роста национально-освободительного движения, так как оно всегда сопровождалось борьбой крестьян за землю. Буржуазия, состоявшая в основном из торговцев, несмотря на заинтересованность в завоевании национальной независимости, не решалась выступить против боярства, с которым была тесно связана экономически и политически. Все это, а также зависимость от западноевропейского капитала определили отношение помещиков и буржуазии к национально-освободительному движению как в самой Румынии, так и в соседних балканских странах.

В начале ближневосточного кризиса правящие круги Румынии заявили о нейтралитете и готовности защищать его вооруженным путем. Такая политика не отвечала национальным интересам страны, отрицательно сказывалась на борьбе южных славян с турецкими поработителями, облегчала Порте сохранение позиций на Балканах. Демократические круги румынской общественности требовали от правительства отказа от политики нейтралитета, выступали за союз с балканскими странами и Россией.

Русское правительство, возлагавшее первоначально большие надежды на мирное разрешение ближневосточного кризиса, придерживалось мнения, что выступление Румынии на стороне балканских славян только осложнит дело, и потому добивалось от нее лишь соблюдения «благожелательного нейтралитета». Но события на Балканах летом и осенью 1876 г. резко обострили русско-турецкие отношения и заставили Петербург изменить отношение к этому вопросу. В случае войны Румыния не могла остаться нейтральной в силу своего географического положения. Избежать превращения своей территории в поле сражений она могла только путем заблаговременной договоренности с Россией о беспрепятственном проходе русских войск к румыно-турецкой границе на Дунае. В июле 1876 г. Н. П. Игнатьев предлагал А. М. Горчакову незамедлительно добиться соглашения с румынским правительством, обещав за отказ от политики нейтралитета «некоторые выгоды при окончательном устройстве восточных дел»[73]. В военных кругах придавали этому огромное значение. «Вмешательство Румынии даст заметный перевес христианам»[74], — отмечал военный министр Д. А. Милютин.

Под давлением широких общественных кругов правительство Румынии в сентябре 1876 г. вынуждено было начать переговоры с Россией относительно сотрудничества в предстоящей русско-турецкой войне, но они приняли затяжной характер: румынские правители надеялись, что им удастся заручиться поддержкой западных держав, добиться от них гарантий нейтралитета. Но таких гарантий они не получили. Стало ясно, что будущее Румынии может обеспечить только союз с Россией. 4 (16) апреля 1877 г. русско-румынские переговоры завершились наконец подписанием в Бухаресте конвенции, состоявшей из двух частей — политической и военной. В первой говорилось о поддержке политических прав Румынии и соблюдении ее законов. Вторая часть предусматривала обеспечение свободного прохода русских войск через румынскую территорию, использование железных дорог, почты и телеграфа. Впервые в истории Румыния заключила договор с великой державой как равная с равной. Народные массы восторженно встретили это событие. Русский полковник П. Д. Паренсов, находившийся в 1876–1877 гг. в Бухаресте, писал, что простые люди готовы оказать воинам России теплый и радушный прием. Старики передавали молодым, что раньше, во время войн с Турцией, когда русской армии приходилось бывать на румынской земле, «народу обид не было, а была выгода и жили в мире»[75]. Конвенция с Румынией, как и соглашение с Австро-Венгрией, содействовала созданию благоприятных условий для действий русской армии на Балканах.

Весной 1877 г. русское правительство сделало последнюю попытку мирного урегулирования ближневосточного кризиса. С дипломатической миссией в Берлин, Лондон, Париж и Вену был направлен Н. П. Игнатьев. В результате 31 марта (12 апреля) 1877 г. был подписан Лондонский протокол шести держав, содержащий требование к султанскому правительству провести в христианских областях реформы. Державы, подписавшие протокол, оставляли за собой право в случае отказа султана совместно выработать меры, которые они признают «наиболее действенными для обеспечения благосостояния христианского населения и всеобщего мира»[76].

Англичане, продолжая двойную игру, дали Порте тайный совет отклонить Лондонский протокол. Они полагали, что война, истощив силы обеих сторон, позволит Великобритании добиться захватнических целей на Ближнем Востоке и на Балканах. По словам советника турецкого посольства в Вене Фалкон-эффенди, всякий раз, когда британское правительство начинало опасаться за свои владения в Индии и увеличения русского влияния в Азии, «оно находило способ развязать войну между Россией и Турцией, чтобы по окончании ее России, одержавшей победу, но измотавшейся, потребовался бы целый ряд лет, чтобы оправиться и снова взяться за распространение своего влияния в Азии»[77].

Порта последовала совету англичан, и русский царизм оказался перед выбором: или сдать свои позиции на Балканах и Ближнем Востоке, или идти на крайние меры. Решено было провести новую мобилизацию русских войск. Когда же и это средство давления не дало желаемого результата, Россия 12 (24) апреля 1877 г. объявила Турции войну.

2. Вооруженные силы сторон

Накануне войны, в 60 — 70-х годах XIX в., в русской армии и на флоте были проведены военные реформы, явившиеся частью буржуазных преобразований, начало которым положила отмена крепостного права в 1861 г. Реорганизация вооруженных сил России проводилась под руководством военного министра Д. А. Милютина — типичного представителя либерального направления. «Либералы, — писал В. И. Ленин, — были и остаются идеологами буржуазии, которая не может мириться с крепостничеством, но которая боится революции, боится движения масс, способного свергнуть монархию и уничтожить власть помещиков. Либералы ограничиваются поэтому «борьбой за реформы», «борьбой за права», т. е. дележом власти между крепостниками и буржуазией»[78].

Военные реформы рассматривались Милютиным как средство укрепления самодержавного строя. Прежде всего была изменена система комплектования вооруженных сил. Старая рекрутская система с длительным сроком действительной службы не обеспечивала накопления в стране военно-обученного запаса. Многие мужчины в армию не попадали и военной подготовки совсем не получали. Лица, прошедшие действительную службу, в большинстве своем оказывались уже физически неспособными служить в армии в случае войны.

1 (13) января 1874 г. был принят устав о воинской повинности, отменявший прежние рекрутские наборы, распространявшиеся на податные сословия. Воинскую повинность должны были отбывать все мужчины Российской империи, достигшие 21 года. Контингент призыва устанавливался ежегодно. Поступление на службу решалось жребием. Призывники, не попавшие по жребию на действительную службу, зачислялись в ополчение, которое созывалось лишь в чрезвычайных обстоятельствах военного времени. Срок действительной службы в сухопутных войсках определялся в 6 лет, после чего солдат зачислялся в запас на 9 лет. Срок службы на флоте был установлен в 10 лет, из них 7 лет действительной службы и 3 года пребывания в запасе.

Воинская повинность не была, однако, всеобщей. Она не распространялась на народы Кавказа, Средней Азии и северных районов страны. От нее освобождалось духовенство. Для господствующих классов были созданы многочисленные отступления от закона. «В сущности, — писал В. И. Ленин, — у нас не было и нет всеобщей воинской повинности, потому что привилегии знатного происхождения и богатства создают массу исключений»[79].

Новая система комплектования армии отвечала требованиям развития вооруженных сил того времени. Она позволяла быстро создавать резервы для увеличения численности войск и пополнения их во время войны. Но, введенная всего за три года до начала русско-турецкой войны 1877–1878 гг., всеобщая воинская повинность не могла полностью обеспечить вооруженные силы необходимым обученным резервом. По штатам мирного времени на 1 (13) ноября 1876 г. численность армии определялась в 722 123 человека, запаса — 752 305 человек. Штатами военного времени предусматривалось иметь в армии 1 474 428 человек. В действительности же к 1 (13) января 1877 г. численность всего обученного резерва составляла 517 941 человек[80]. Некомплект достигал 234 364 человека.

Значительным изменениям подверглась система военного управления. Ранее в России фактически не было единого высшего военного органа, способного направить развитие вооруженных сил в соответствии с требованиями обстановки. Наряду с военным министерством существовали независимые от него органы руководства отдельными родами войск. Это тормозило решение общих задач укрепления армии. К 1868 г. удалось достичь единства высшего руководства войсками, сосредоточив в военном министерстве все командные, военно-административные и хозяйственные функции по отношению к сухопутным силам.

Важное значение имело образование в 1862–1867 гг. военных округов. Военно-окружные управления являлись промежуточными между министерством и войсковыми органами управления. Они сосредоточивали в себе все командные и военно-административные функции в отношении войск, военных учреждений и заведений, расположенных в определенном районе. При создании военных округов царское правительство преследовало и классовые цели. Концентрация в руках командующих войсками округов значительной военной силы позволяла быстро подавлять революционные выступления.

Создание военных округов сделало систему управления вооруженными силами более гибкой, приблизило ее к войскам. С образованием военных округов, а затем губернских и уездных военных управлений, возглавляемых воинскими начальниками, началась практика составления мобилизационных планов, что обеспечивало быстрое отмобилизование и развертывание армии на случай войны. Теперь мобилизацию можно было провести за 30–40 дней, в то время как раньше на это требовалось от 3 до 6 месяцев. Положительным было и то, что в военное время военно-окружные управления могли быть в готовом виде обращены в штабы армий или выделить необходимые кадры для их формирования.

В период военных реформ значительно улучшилась организация войск. В составе сухопутных сил имелись регулярные и иррегулярные войска и ополчение. Регулярные войска состояли из полевых, тыловых, запасных и вспомогательного назначения. В полевые войска входили пехота, кавалерия, артиллерия и инженерные войска. Вся пехота сводилась в 48 дивизий, 8 стрелковых бригад и 34 линейных батальона. Пехотная дивизия состояла из 2 пехотных бригад, бригада — из 2 пехотных полков 3-батальонного состава. В батальоне было 5 рот— 1 стрелковая и 4 линейные. Каждая рота делилась на 2 полуроты, полурота — на 2 взвода, взвод — на 4 отделения. Стрелковая бригада имела 4 стрелковых батальона. В линейном батальоне было 4–5 рот, 1 из которых стрелковая.

Кавалерия объединялась в 19 кавалерийских дивизий, из них 2 казачьи. Дивизия состояла из 4 кавалерийских полков (3 регулярных и 1 казачий), сведенных в 2 бригады по 2 полка в каждой. Регулярные полки были 4-эскадронного состава, казачий — 6-сотенного. Эскадрон (сотня) делился на 4 взвода. Кроме того, кавалерийской дивизии придавались 2 конные батареи по 6 пушек в каждой.

Полевая артиллерия подразделялась на пешую и конную. Пешая артиллерия была сведена в 48 артиллерийских бригад — по числу пехотных дивизий, которым они придавались. В артиллерийской бригаде имелось 6 батарей 8-орудийного состава. Кроме того, были 3 артиллерийские бригады особого состава (в Туркестане и Сибири) и отдельная батарея. В пешей артиллерии числилось 299 батарей с 2392 орудиями. Конная артиллерия состояла из 66 батарей с 416 пушками. Всего в полевой артиллерии имелось 365 батарей с 2808 орудиями.

К концу 70-х годов XIX в. в русской армии было сформировано 16 корпусов, в том числе 14 армейских, 1 гвардейский и 1 гренадерский. В состав армейского корпуса входили 2 пехотные и 1 кавалерийская дивизии. Всего в армейском корпусе насчитывалось 24 батальона, 18 эскадронов и сотен и 108 орудий.

Инженерные войска состояли из 5 саперных бригад. В них имелось 15 саперных батальонов, 9 военно-телеграфных парков, 6 понтонных полубатальонов, 2 осадных и 2 полевых инженерных парка и железнодорожный батальон.

Тыловые войска подразделялись на крепостные, резервные и местные. Крепостные войска предназначались для образования гарнизонов крепостей. Резервные войска формировались лишь в военное время с целью пополнения полевых войск. Местные войска, состоявшие из пехотных батальонов и команд, размещались в губернских и уездных городах и служили для несения караульной, конвойной и внутренней службы.

Запасные войска всех видов оружия формировались на время войны. В их задачу входило обучение и отправка на театр военных действий вновь призываемых пополнений из запаса: К вспомогательным войскам относились и части, не имевшие боевого назначения, а предназначенные исключительно для обслуживания действующих войск.

Помимо регулярных войск (полевых, тыловых, запасных и вспомогательных) в состав вооруженных сил России входили иррегулярные войска и государственное ополчение. Иррегулярные войска состояли из казачьих частей, а также частей, сформированных из народов Кавказа, татар и башкир. Государственное ополчение делилось на два разряда: в первый входили лица от 21 года до 25 лет, во второй — от 25 до 40 лет. Всего ополчение должно было дать 600 тыс. человек. Призыв его намечался в три очереди, по 200 тыс. человек каждая. Ополченцы первого разряда должны были идти на пополнение полевых и резервных войск, а из ополченцев второго разряда намечалось формировать особые дружины, сотни и команды для тыловой службы.

Организационная перестройка армии сопровождалась ее перевооружением. Насущной задачей была быстрая замена гладкоствольного оружия нарезным, заряжающимся с казны. В 1867 г. на вооружение принимается 6-линейная винтовка Карле, в 1869 г. — 6-линейная винтовка Крнка. В конце 60-годов американцем Берданом при участии русских офицеров А. П. Горлова и К. И. Гунниуса была создана стрелковая винтовка Бердана № 1. Она поступила на вооружение русской армии в 1868 г. и отличалась от прежних образцов более совершенной конструкцией и уменьшенным калибром — 4,2 линии (10,67 мм). В 1870 г. ее сменила винтовка Бердана № 2, обладавшая простотой конструкции, меткостью и скорострельностью. Участие русских офицеров Горлова и Гунниуса в усовершенствовании винтовки Бердана было настолько значительным, что в самой Америке ее называли «русской винтовкой». К ней впервые был принят четырехгранный штык вместо существовавшего ранее трехгранного.

Это были первые казнозарядные винтовки под металлический патрон. «Система заряжания с казенной части, — указывал Ф. Энгельс, — сама по себе имеющая преимущества над всеми остальными системами винтовок в самом способе заряжания и стрельбы, в то же самое время дает наибольшую вероятность того, что пуля должным образом пойдет по нарезам, так как камора и сама пуля делаются несколько большего размера, чем остальная часть канала ствола, и, таким образом, пуля не может дойти до дула, не будучи вдавлена в нарезы. Этой системе суждено, видимо, постепенно вытеснить все остальные»[81]. Переход к ружьям, заряжающимся с казенной части, позволил добиться значительного ускорения процесса стрельбы и повышения ее меткости. Само оружие стало более надежным и простым. Солдаты быстрее осваивали его. Открывались лучшие возможности для организации его производства в массовом масштабе.

Таблица 1

Тактико-технические данные стрелкового оружия русской армии накануне русско-турецкой войны 1877–1878 гг.[82]

Русский царизм оказался неспособным снабдить армию необходимым количеством винтовок системы Бердана № 2. К началу русско-турецкой войны 1877–1878 гг. ею была оснащена лишь часть пехоты. На вооружении большинства частей находились винтовки системы Крнка и Бердана № 1. Войска, располагавшиеся на Кавказе, в Туркестане и Сибири, имели еще более несовершенное оружие — 6-линейную игольчатую винтовку системы Карле. Неверие в солдат и младших офицеров было одной из основных причин, тормозивших использование высоких боевых качеств нового оружия. Опасаясь, что солдаты будут открывать огонь с предельных дистанций, многие военные деятели высказывались против внедрения в армию усовершенствованных образцов оружия, добивались искусственного уменьшения прицельной дальности винтовок. Так, винтовка Бердана № 1 с дальностью огня до 3600 м имела прицел лишь до 1200 м.

Принимались меры и по совершенствованию артиллерии. В 60-е годы были приняты на вооружение бронзовые нарезные орудия, заряжавшиеся с дульной части. Вскоре они были заменены 3-, 4- и 9-фунтовыми бронзовыми нарезными пушками, которые заряжались с казны. Гладкоствольная артиллерия все более решительно вытеснялась нарезной, казнозарядной.

Русские ученые-артиллеристы приступили к опытной разработке стальных нарезных, заряжающихся с казны орудий. В 1860 г. по чертежам горного инженера П. М. Обухова в Златоусте была отлита первая в мире стальная пушка, получившая в 1862 г. на Всемирной выставке в Париже высшую награду. Много труда потребовалось, чтобы освоить производство специальной стали. Важную роль в решении этой проблемы сыграли русские металлурги Д. К. Чернов, Н. В. Калакуцкий, А. С. Лавров. Не меньшее значение имели работы А. А. Фадеева, Л. Н. Шишкова, В. Ф. Петрушевского, Г. П. Киснемского в области изобретения новых порохов и взрывчатых веществ. В создание железных лафетов большой вклад внес А. П. Энгельгардт. Огромная заслуга в конструировании казнозарядных стальных артиллерийских орудий принадлежит А. В. Гадолину и Н. В. Маевскому. Благодаря успешной деятельности отечественных ученых-артиллеристов были созданы образцы 4-фунтовой легкой, 4-фунтовой конной и 9-фунтовой батарейной стальных пушек, которые после длительных испытаний в 1877 г. были приняты на вооружение полевой артиллерии. Они обладали высокими по тому времени боевыми качествами.

Русские новаторы первыми решили вопрос скорострельности орудий. В 1874 г. талантливый артиллерист В. С. Барановский создал принципиально новую скорострельную пушку и заслуженно считается основоположником современной скорострельной артиллерии. Его орудие имело поршневой затвор с самовзводящимся пружинным ударником, противооткатное приспособление и было снабжено оптическим прицелом. Оно позволяло производить до 10 выстрелов в минуту. Но, несмотря на успехи в создании стальных казнозарядных, нарезных орудий, перевооружение ими артиллерийских частей к началу русско-турецкой войны 1877–1878 гг. осуществлено не было. Причиной тому — технико-экономическая отсталость России, рутина и косность бюрократического аппарата.

Таблица 2

Данные, характеризующие орудия образца 1877 года принятые на вооружение русской артиллерии[83]

Русская артиллерия вступила в войну, имея на вооружении бронзовые нарезные казнозарядные орудия. Снаряды были трех типов: граната с ударной трубкой, шрапнель с дистанционной трубкой и картечь. Граната давала хороший результат при стрельбе по легким наземным укреплениям, но была малоэффективна против земляных укреплений и против расчлененной, особенно окопавшейся пехоты. Шрапнель и картечь давали хорошие результаты только против живой силы вне укрытий.

Военный министр Д. А. Милютин не смог полностью осуществить программу перевооружения армии. Его стремление наладить собственное производство всех видов вооружения, обходиться без иностранных заказов не могло быть осуществлено из-за недостаточной мощности военной промышленности. Недостатком по-прежнему являлось многообразие стрелкового оружия, отсутствие на вооружении полевой артиллерии стальных дальнобойных пушек и орудий навесного огня (мортир), а также снарядов с сильным фугасным действием. И все же оснащение армии более совершенными видами стрелкового и артиллерийского вооружения существенно повлияло на боевую подготовку войск.

Таблица 3

Тактико-технические данные орудий русской артиллерии накануне русско-турецкой войны 1877–1878 гг.[84]

Русская военно-теоретическая мысль полнее и глубже отражала требования современного боя, чем это имело место в других странах, Основываясь на опыте Крымской войны, она отдавала предпочтение стрелковым цепям перед сомкнутым строем. «По нынешнему улучшению и влиянию на бой ручного огнестрельного оружия, — писал полковник А. И. Астафьев еще в 1856 г., — тактика должна изменить строй, отдавая все преимущества рассыпному перед колоннами. Рассыпать не только роты и батальоны, но даже целые полки и бригады»[85]. Возросло значение одиночной подготовки пехотинца. Подразделения и части стали обучаться действиям на пересеченной местности не только в колоннах, но и в стрелковой цепи.

Боевой порядок полка в наступлении состоял из двух линий батальонов. Батальоны первой линии выстраивались тоже в две линии рот, имея впереди стрелковую роту в цепи. Кроме того, от каждой линейной роты выделялись полувзводы, которые образовывали вторую стрелковую цепь. Все остальные подразделения батальона выстраивались взводными и полувзводными колоннами в 240 м от цепи. В цепи боевой единицей считалось звено из четырех солдат. Наступление стрелковой цепи велось перебежками (по 20–40 м) от укрытия к укрытию. Когда до противника оставалось 40–80 м, стрелки бросались по команде в штыковую атаку. Наступление остальных линий батальона осуществлялось в сомкнутых строях.

Единые тактические взгляды выработать не удалось. Если передовые военные деятели придавали решающее значение стрелковой цепи, то почти весь высший командный состав отводил главную роль линейной пехоте, наступавшей в сомкнутых строях. «Атака сомкнутыми частями, — говорилось в уставе 1875 г. «Батальонное учение», — должна быть сколь возможно подготовлена огнем цепи; поэтому перед началом атаки цепь должна быть не только выслана, но и возможно усилена; огонь ее должен быть самый учащенный»[86]. Следовательно, стрелковая цепь рассматривалась как вспомогательный элемент к сомкнутому строю. Основное внимание уделялось залповому огню и штыковому удару, а прицельный огонь считался второстепенным. Это не позволяло в полной мере использовать возможности пехотного оружия.

Неверие реакционного генералитета в солдат тормозило внедрение в жизнь прогрессивных советов передовых военных деятелей относительно важности обучения войск самоокапыванию. Только в начале 70-х годов на это стали обращать внимание. В «Наставлении для обучения полевых войск саперному делу» 1871 г. указывалось, что «все части пехоты и пешей артиллерии в полном их составе, во время летних сборов, должны упражняться в земляных работах, имеющих целью устройство закрытий от неприятельских выстрелов»[87]. Однако обучение саперному делу не привилось: солдаты не имели малого шанцевого инструмента и окапываться не могли.

При обучении пехоты действиям в обороне также господствовали неправильные взгляды. Большая часть сил батальона располагалась в сомкнутом строю в резерве и лишь небольшая часть — в цепи. Оборонительный бой велся так: противник подпускался к позиции возможно ближе (на 300–500 м), затем по нему открывался залповый огонь; когда же он приближался на 50 м, цепь и резерв стремительно бросались в штыковую контратаку. Таким образом, прицельному огню в обороне, как и в наступлении, отводилась второстепенная роль.

С возрастанием роли нарезного оружия распространилось ошибочное мнение, будто кавалерия потеряла свое былое значение, что она не может, как прежде, успешно вести атаку пехоты. Конницу намечалось использовать лишь при осуществлении таких задач стратегического значения, как маневр на театре военных действий, удары по коммуникациям противника и другие. Считалось, что ей следует придать большую самостоятельность, а значит, изменить содержание боевой подготовки. Важная роль отводилась обучению ее действиям не только в конном, но и в пешем строю, особенно на пересеченной местности.

Много делалось для улучшения боевой подготовки артиллеристов, но и эта работа не была доведена до конца. Зачастую офицеры слабо знали новые образцы орудий, новую теорию стрельбы, не умели быстро выбирать и менять огневые позиции, вести фланговый и косоприцельный огонь. Не в полной мере отрабатывались вопросы взаимодействия артиллерии с другими родами войск. Не было должным образом поставлено обучение артиллеристов сосредоточению огня путем маневра траекторией по важнейшим целям.

Инженерные войска имели достаточную подготовку. Хорошо были обучены понтонные части и подразделения минеров.

Рост численности армии, совершенствование средств борьбы изменения в тактике, усложнение военного дела — все это повысило требования к подготовке военных кадров. Офицеры с высшим военным образованием готовились в Николаевской академии генерального штаба, Михайловской артиллерийской, Николаевской инженерной и Военно-юридической академиях. С 1854 по 1876 г. включительно этими академиями было выпущено 2 288 офицеров. Специальная военная подготовка была сосредоточена во вновь созданных военных училищах с 3 — 4-годичным сроком обучения и в юнкерских училищах — с 2-годичным. В войсках вводились занятия с офицерским составом по расширению и углублению их тактических знаний и навыков.

Несмотря на некоторые достижения, к началу русско-турецкой войны 1877–1878 гг. лишь треть офицерского состава мирного времени получила достаточную военную подготовку. Около половины офицеров окончили юнкерские училища и обладали самыми элементарными познаниями в области военного дела, другие не имели их вовсе. Следует учитывать также, что офицеры с хорошим военным образованием служили в гвардии, артиллерии и технических войсках, а в пехоте и коннице их насчитывались единицы. Высшие руководящие должности в русской армии замещались, как правило, лицами, близко стоявшими к царскому двору. Это вело к тому, что во главе войск часто оказывались малоспособные генералы.

Военно-морские силы России, переживавшие переходный период от парусного деревянного флота к паровому броненосному, состояли из кораблей самых различных классов и типов. На состоянии Черноморского флота продолжали сказываться последствия Парижского договора[88]: в его составе не было ни одного современного боевого корабля. Имелись всего 2 броненосные плавучие батареи («поповки»), 4 винтовых деревянных корвета, 7 вооруженных пароходов, 13 винтовых шхун, яхта «Ливадия»[89]. К этим кораблям в начале войны были присоединены еще 12 пароходов, купленных у Русского общества пароходства и торговли, и минные катера. Наиболее совершенными являлись «поповки» — крупные плоскодонные бронированные паровые суда конструкции вице-адмирала А. А. Попова и корабельного инженера А. В. Мордвинова. Это были броненосцы «Новгород» и «Вице-адмирал Попов». Они служили в основном для оборонительных целей. Все остальные суда не имели брони и были слабо вооружены.

Таблица 4

Основные данные броненосцев береговой обороны ("поповок")[90]

В лучшем положении был Балтийский флот; в его составе числилось 27 броненосных, 26 неброненосных и два парусных корабля. Каспийская, Аральская и Сибирская флотилии насчитывали в общей сложности 25 неброненосных судов. Но вследствие стратегической разобщенности театров сосредоточить для предстоящих военных действий все эти силы или хотя бы часть сил на Черном море не представлялось возможным.

Таким образом, накануне русско-турецкой войны 1877–1878 гг. в русской армии была проделана огромная работа по улучшению вооружения, организации и подготовке. Военные реформы 60 — 70-х годов имели большое значение. Их главная задача — приспособить вооруженные силы феодального государства к условиям капиталистического развития страны — в основном была выполнена. Русская армия превращалась в массовую армию буржуазного типа. Однако вследствие экономической отсталости России и реакционной политики царского правительства военные реформы не были и не могли быть последовательными. И после реформ в царской армии сохранилось много порядков, свойственных феодальной армии.

Накануне войны турецкая армия и флот были реорганизованы. План военных преобразований разработала специальная комиссия. В 1869 г. он был утвержден и получил силу закона. Согласно новому закону воинская повинность распространялась на всех жителей Оттоманской империи в возрасте от 20 до 29 лет. Фактически военную службу несли только мусульмане. Христианское население вместо ежегодного выставления определенного контингента войск было обязано вносить денежный налог с каждого мужчины.

Сухопутные силы состояли из трех частей: полевых войск (низам), резервных войск (редиф) и ополчения (мустахфиз). В низаме полагалось иметь 210 тыс. человек, из которых 150 тыс. должны были находиться на постоянной службе, а 60 тыс. (ихтиат) — в запасе, для пополнения действующей армии во время войны. Численность редифа определялась в 192 тыс. человек и мустахфиза — в 300 тыс. человек.

Срок действительной службы в низаме был установлен в 6 лет, включая последние 2 года нахождения в запасе. В кавалерии и артиллерии время пребывания в ихтиате было установлено в 1 год. Лица, отбывшие срок службы в низаме, зачислялись в редиф на 6 лет, а затем в мустахфиз на 8 лет. Общая продолжительность службы военнообязанных во всех трех частях сухопутных войск составляла 20 лет.

Высшим войсковым соединением армии был корпус, который состоял из 2 пехотных и 1 кавалерийской дивизий, артиллерийского полка и инженерной роты. В дивизию входили 2 бригады по 2 полка в каждой. Полки пехотные были 3-батальонного, а кавалерийские — 6-эскадронного состава. Батареи полевой артиллерии имели по 6 орудий. 3 батареи сводились в батальон, а 4 батальона (3 пеших и 1 конный) составляли полк; при этом 3 батальона придавались дивизиям, а четвертый находился в распоряжении командира корпуса. Но эта организация не выдерживалась. Как правило, соединения формировались из различного количества частей. Даже полки и батальоны не были одинаковыми по своему составу. Всего в турецкой армии было 7 корпусов — 6 армейских и 1 гвардейский.

Иррегулярные войска комплектовались в военное время из представителей подвластных османам горных народов — природных всадников и предназначались для несения гарнизонной службы. Часть их, именуемая «башибузуками» («сорви-голова»), придавалась полевой армии. Башибузуки действовали шайками («одами»).

На вооружении пехоты было ружье Пибоди-Мартини и отчасти ружье Снайдера. Конница вооружалась магазинными карабинами Винчестера. Тактико-технические данные этих ружей были почти те же, что и ружей в русской армии, но прицельная дальность их огня была несколько выше.

Таблица 5

Тактико-технические данные стрелкового оружия турецкой армии накануне русско-турецкой войны 1877–1878 гг.[91]

* 15 выстрелов за 45 секунд.

Полевая артиллерия оснащалась преимущественно 4- и 6-фунтовыми стальными и 3-фунтовыми бронзовыми орудиями. Снаряды были трех видов: граната, шрапнель и картечь.

Таблица 6

Тактико-технические данные полевой турецкой артиллерии накануне русско-турецкой войны 1877–1878 гг.[92]

Тактическая подготовка турецкой армии стояла на низком уровне. Главное внимание уделялось обороне, в которой турки проявляли большое упорство. Это объяснялось и относительно высоким уровнем их инженерного искусства. Наступление велось фронтально, в густых цепях со следовавшими за ними поддержками. Резервы держались далеко от боевых линий. Обходы флангов противника применялись крайне редко. Лучшим из родов войск являлась артиллерия, за ней по качеству подготовки шла пехота; хуже всего была подготовлена конница.

Командный состав турецкой армии, особенно высший, большинстве слабо разбирался в военных вопросах. Среди офицеров было много даже неграмотных, а окончившие военные училища составляли всего 5 — 10 процентов. Наиболее надежным элементом турецких войск являлся рядовой и младший командный состав, отличавшийся дисциплинированностью и выносливостью.

К началу войны на Черном море Турция с помощью Англии и Франции создала достаточно мощный военно-морской флот, состоявший из 8 броненосных батарейных фрегатов, 5 броненосных батарейных корветов, 2 двухбашенных броненосных мониторов. В его состав входили Дунайская флотилия, имевшая броненосные корветы, мониторы, канонерские лодки, колесные пароходы и другие суда — всего 50 единиц. На кораблях турецкого флота служило 370 английских моряков, из них 70 офицеров и 300 матросов. Они занимали многие высшие должности, в частности командующих эскадрами.

В боевом отношении военно-морской флот Турции не был силен, но все же ему принадлежало господство на Черном море. Россия только в 1871 г. получила право иметь свой флот в этом море.

Таблица 7

Тактико-технические данные типовых кораблей турецкого флота, участвовавших в русско-турецкой войне 1877–1878 гг.[93]

3. Военные планы

Турция граничила с Россией на протяжении 400 км на Кавказе, а в Европе примыкала к ней своим вассальным княжеством — Румынией. При ведении войны события неизбежно должны были развернуться на двух театрах военных действий — Балканском и Кавказском, разделенных между собой Черным морем. Балканский театр делился Дунаем и Балканским горным хребтом на три части: Румынию, Северную Болгарию и Забалканье. Река Дунай являлась первым крупным естественным препятствием на направлении действий русской армии. Высокий и крутой правый берег был удобен для обороны и невыгоден для высадки войск. Низменный левый берег изобиловал множеством озер и был покрыт камышами, что затрудняло доступ к руслу. Весенний разлив на Дунае начинается в первых числах апреля и оканчивается обычно в середине июня; иногда паводок затягивается и до конца нюня, как это случилось в 1877 г.

Форсирование реки во время мощного разлива, когда ширина ее доходит до 10 км, а глубина до 30 м, представляло собой весьма трудную задачу, усложнявшуюся еще и наличием построенных в XVIII в. и непрерывно модернизировавшихся крепостей. Самыми мощными из них были Рущук, Силистрия, Варна, Шумла; первые две, находившиеся на правом берегу Дуная, непосредственно обеспечивали оборону реки. Этот четырехугольник крепостей преграждал кратчайший путь через Восточную Болгарию к Константинополю и являлся фланговой позицией по отношению к коммуникациям, ведущим в Среднюю Болгарию. Западнее крепостного четырехугольника, на Среднем Дунае, турки имели весьма сильную крепость Видин и более слабые и устаревшие крепости Никополь и Туртукай.

Вторым барьером, стоявшим на пути русских войск, были Балканские горы, Они тянутся в широтном направлении и делятся на три части: западную, среднюю и восточную. Для всего хребта, за исключением западной части, характерны пологие и лесистые северные склоны и крутые, почти безлесные южные. В западной и средней частях горы высокие, с вершинами более 2000 м. К востоку они снижаются до 500 м и у Черного моря заканчиваются 60-м обрывом. Через хребет проходит ряд перевалов. Главнейшие из них — Берковецкий, Орханийский (Араб-Конакский), Троянский, Шипкинский, Травненский, Хаинкиойский, Твардицкий и Сливненский. Все дороги через перевалы выходили на общий рокадный путь: София, Казанлык, Сливно, Бургас. Это значительно облегчало туркам ведение обороны, так как позволяло быстро сосредоточивать войска у любого перевала. Имелось также много вьючных дорог и троп. Если летом хребет преодолевался в любом направлении, то зимой возможности его форсирования становились крайне ограниченными.

Кавказский театр представлял собой горную местность, возможности развертывания на нем крупных операций были ограничены.

При планировании войны русское командование должно было прежде всего решить, какой из двух театров следовало считать главным. На Балканском полуострове лежали кратчайшие пути к столице Турции — Константинополю и проливам. Местное население (румыны, болгары, сербы, черногорцы и другие народы) сочувственно относилось к русским и смотрело на них как на избавителей от чужеземного ига. Оно могло оказать и вооруженную помощь русской армии. Балканский театр, кроме того, лучше связывался железными дорогами с Россией. Кавказский театр, удаленный от центральных районов империи, не имел многих из этих преимуществ; дорожная сеть была развита слабо.

Учитывая все эти обстоятельства, русское командование решило сосредоточить главные усилия на Балканском театре; Кавказский театр имел вспомогательное значение.

В марте 1876 г. сотрудник военно-ученого комитета главного штаба полковник Н. Д. Артамонов прочел для офицеров Петербургского военного округа цикл лекций, объединенных общей темой — «О наивыгоднейшем в стратегическом отношении способе действий против турок»[94]. Главной целью ставилось овладение Константинополем, как важнейшим стратегическим пунктом Турции. Борьба за крепости исключалась. Большое внимание уделялось вопросу форсирования Дуная. В частности, предлагалось заблаговременно подвезти лесоматериалы, заготовить элементы сборных мостов, доставить 24-фунтовые (152-мм) пушки для борьбы с Дунайской (турецкой) флотилией, обеспечить участок переправы постановкой минных заграждений. Высказывалось мнение, что лекции читались по указанию начальника главного штаба генерала Н. Н. Обручева, который таким способом проверял правильность своих соображений относительно плана войны. В мае 1876 г. материал лекций был оформлен в виде специальной записки, а в октябре доложен Н. Н. Обручевым царю.

Планы сторон

Осенью 1876 г. Турция оказалась в трудном положении. Ее армия была деморализована напряженной и длительной борьбой с восставшими славянскими народами. Запасы оружия и боеприпасов иссякли, а новые могли поступить из-за границы не ранее мая следующего года. Этим и предлагал воспользоваться Н. Н. Обручев. Он считал возможным после проведения частичной мобилизации с небольшой армией начать решительное наступление на Константинополь. Действуя так, можно было, по его мнению, захватить столицу султанской Турции раньше, чем придет помощь западных стран. План хорошо разрабатывал вопрос форсирования Дуная. «Переправу через Дунай, — писал Обручев, — признано выгоднейшим совершить у Зимницы — Систово (или в окрестностях), так как пункт этот наиболее вдается внутрь Болгарии, позволяет обойти крепости и представляет с румынской стороны достаточно путей для маневренного сосредоточения войск. Сверх сего предположена демонстративная переправа у Галаца — Браилова, а может быть, и летучим отрядом в соседстве с Видином. Способ переправы предложен маневренный, при помощи понтонов, так как только преимущество тактической подготовки, технических средств и быстроты передвижений русских войск могли обещать успех этой важнейшей операции. Ограждение переправ должно было быть достигнуто устройством минных заграждений и сильных батарей»[95].

План Обручева был обсужден и принят. В обстановке плохой военной подготовленности Турции переход сосредоточенных русских войск в решительное наступление обещал им верный успех. Однако русское правительство, хотя и провело частичную мобилизацию армии, не рискнуло начать войну. Оно надеялось на мирное урегулирование ближневосточного кризиса. Провал Константинопольской конференции 1876 г. и Лондонской конференции 1877 г. показал невозможность решить вопрос дипломатическим путем. Тем временем Турция с помощью Англии усиленно готовилась к войне. Она получила много оружия и боеприпасов, укрепила армию. Военные мероприятия турецкого правительства вынудили русское правительство провести весной 1877 г. вторую частичную мобилизацию. После того как Турция по указке своих покровителей 7 (19) апреля 1877 г. отвергла рекомендации Лондонской конференции, война стала неизбежной.

Новая обстановка требовала внесения изменений в первоначальный вариант плана войны. Это и сделал Н. Н. Обручев в своих «Соображениях на случай войны с Турцией весной 1877 г.» от 10 (22) апреля 1877 г.: «…чтобы достигнуть решительных результатов, целью наших стратегических действий, более чем когда-либо, должен быть самый Константинополь. Только на берегах Босфора можно действительно сломить владычество турок и получить прочный мир, раз навсегда решающий наш спор с ними из-за балканских христиан»[96]. В то же время генерал Обручев отмечал, что Россия «никогда не займет Константинополя политически, никогда его себе не присвоит»[97].

Согласно плану на Балканском театре предполагалось развернуть 7 корпусов, сведя их в 2 армии. Одной из них, силой примерно в 3 корпуса, надлежало сразу после форсирования Дуная двинуться через Балканский хребет и, наступая с максимальной быстротой, дойти до Константинополя за 4–5 недель. Вторая армия, силой в 4 корпуса, должна была вести борьбу за упрочение положения на Дунае и обеспечивать тыл армии, наступающей к Константинополю. В последующем эта армия, получив свободу действий, могла быть выдвинута для уничтожения оставшихся сил противника в Северной Болгарии или за Балканы на помощь первой армии. Из трех возможных операционных направлений для наступления (приморского, центрального и западного) наиболее приемлемым считалось центральное, ибо оно давало максимум выгод в политическом и военном отношениях.

При расчете сил и средств Обручев исходил из численности турецких войск на Балканах в 160 тыс. человек и возможного усиления их англичанами через 8 — 14 недель после начала войны на 50–60 тыс. человек. Он полагал, что первая армия, предназначенная для наступления к Константинополю, должна иметь 135 тыс. человек, а вторая армия, предназначавшаяся для действий в Северной Болгарии, 100 тыс. человек. В резерве оставлялось 10 батальонов. Общая численность русских войск, намеченных к развертыванию на Балканском театре, должна была составить 250–300 тыс. человек.

Военные действия на Кавказе, по плану Обручева, предпринимались «для ограждения нашей собственной безопасности и отвлечения сил противника»[98]. Этого же мнения придерживался и Милютин, который 5 (17) октября 1876 г. писал командующему Кавказской армией: «Главные военные операции предполагаются в Европейской Турции; со стороны же Азиатской Турции действия наши должны иметь целью: 1) прикрыть наступлением безопасность наших собственных пределов — для чего казалось бы необходимым овладеть Батумом и Карсом (или Эрзерумом) … и 2) по возможности отвлекать турецкие силы и средства от европейского театра и препятствовать их организации — для чего, по овладении частью Армении, должны быть предпринимаемы более или менее дальние поиски легкими отрядами»[99].

Черноморскому флоту ставилась задача оборонять побережье и обеспечивать форсирование Дуная. Русское военно-морское командование планировало путем постановки минных заграждений в устье Дуная не допустить прохода кораблей противника в реку со стороны Черного моря. Кроме того, намечалось при помощи мин изолировать друг от друга отдельные отряды турецких судов, которые базировались на крепости, а затем уничтожить их посредством атаки минных катеров, вооруженных шестовыми минами. Для непосредственной защиты переправ на Дунае, а также береговых батарей предусматривалась постановка оборонительных минных заграждений. Борьбу на морских сообщениях противника было решено вести с помощью вспомогательных крейсеров, оборудованных из пароходов. Несмотря на огромное превосходство противника в силах на Черном море и на Дунае, русский флот, значительно превосходивший по своей подготовке турецкий, был способен выполнять поставленные перед ним задачи даже в такой сложной обстановке.

План войны, разработанный русским командованием, представляет большой интерес с точки зрения развития военной мысли. Он отличается оригинальностью и смелостью замысла. Предусмотренная планом решительная концентрация сил и средств на направлении главного удара обеспечивала достижение целей войны в течение одной скоротечной кампании. Однако, как показали последующие события, верховное командование не сумело в полной мере реализовать свой план. В результате борьба затянулась, потребовала значительных усилий и жертв.

Военное руководство Турции также считало главным Балканский театр. На него была направлена лучшая и большая часть армии. Однако основные силы находились под ударами балканских народов, боровшихся за свою свободу и независимость. Не рассчитывая на количественное, а тем более на качественное превосходство над русскими, турецкое командование предполагало ограничиться обороной. Намечалось в полной мере использовать такие выгодные рубежи, как Дунай и Балканский хребет. В предписании султана военному министру от 8 (20) апреля 1877 г. говорилось: «Так как нельзя удержать всю оборонительную линию Дуная от Мачина до Видина, то с наступлением войны надлежит завлекать неприятеля в глубь страны и там дать ему сражение»[100]. Относительно дальнейших действий турки рассуждали следующим образом: «Если неприятель будет побежден, то мы заставим его перейти обратно через Дунай и будем преследовать его до Прута, в противном случае, отойдя к Балканам и удерживая Варну, Бургас и разные важные пункты в районе Балкан, нам следует стараться не дозволять противнику распространяться»[101].

С целью подготовки сильных контрударов турецкое командование создало крупные группировки в четырехугольнике крепостей (Силистрия, Рущук, Шумла, Варна), а также в районе крепостей Видин, Ниш, София. Нанесение контрударов намечалось после того, как русские войска будут обескровлены и измотаны на втором оборонительном рубеже — Балканском горном хребте. В этот момент удары по флангам и тылу русской армии должны были привести, по расчету вражеского командования, к окружению ее и разгрому. Группировка сил турецкой армии в Северной Болгарии, как указывал немецкий военный теоретик фон дер Гольц, «имела все внешние признаки концентрической операции, направленной с нескольких сторон на противника, стиснутого в охваченном пространстве»[102]. В стратегическом плане турецкого командования обращает на себя внимание стремление всесторонне использовать географические условия и инженерную подготовку театра военных действий. Войскам ставились решительные цели, предусматривалось применение сложных форм маневра. Но составители плана не учли, что для его выполнения нужны лучше подготовленные командование и штабы, чем были в армии.

На Кавказском театре турецкое командование первое время намеревалось развернуть активные наступательные действия, возлагая надежды на поддержку местной феодальной верхушки и возможность поднять восстание той части населения Кавказа, которая находилась под сильным влиянием мусульманского духовенства. Турки рассчитывали, что вторжением в пределы России им удастся отвлечь часть сил русской армии с Балканского театра. Но вскоре выяснилось, что для ведения наступления на Кавказском театре войск не было; Мухтар-паша, вступивший в командование Анатолийской армией, решил ограничиться обороной. «В плане говорилось, — писал он, — что повсюду турецкие военные силы должны держаться оборонительной войны»[103].

На Черном море противник, обладавший превосходством, предусматривал активные действия и поставил флоту задачи: блокада русских портов, поддержка действий армии на Дунае, прикрытие флангов сухопутных сил на Балканском и Кавказском театрах, обеспечение высадки десантов, перевозка военных грузов. Ставя такие сложные и разнообразные задачи, турецкое командование переоценило свои возможности, не приняло во внимание сильных сторон русского Черноморского флота и тем самым допустило просчет.

Таковы были планы сторон. Их выполнение привело к столкновению вооруженных сил России и Турции. На Балканском и Кавказском театрах развернулись военные действия крупного масштаба.

«Всякая война, — указывал Владимир Ильич Ленин, — нераздельно связана с тем политическим строем, из которого она вытекает»[104]. Война России с Турцией была вызвана столкновением интересов этих двух государств в районе Балканского полуострова. Правительство России, решив начать военные действия против султанской Турции, ставило главной целью освобождение из-под ее власти Балканских стран, что, разумеется, было обусловлено стремлением к укреплению своего влияния на Балканском полуострове. Правящие круги Османской империи видели в войне действенное средство приостановить прогрессивное движение балканских народов, укрепить прогнивший феодальный строй. Не менее реакционной была политика западных держав, пытавшихся использовать столкновение России и Турции для осуществления своих захватнических устремлений на Балканах и Ближнем Востоке.

Марксизм-ленинизм требует при оценке характера той или иной войны учитывать не только цели, которые ставили господствующие классы, но и конкретно-историческую обстановку, в которой данная война происходила, и те объективные последствия, к которым она привела. Необходимо помнить положение Ленина: «Войны вещь архипестрая, разнообразная, сложная. С общим шаблоном подходить нельзя»[105]. Русско-турецкая война 1877–1878 гг. отвечала вековым чаяниям народов стран Балканского полуострова, их стремлениям идти по пути национальной независимости. Она являлась справедливой и прогрессивной, так как содействовала освобождению народов Балкан от турецкого ига. По словам выдающегося болгарского государственного деятеля Васила Коларова, «восточная политика царской России объективно шла по линии прогрессивного развития Ближнего Востока, в то время как восточная политика европейских держав, пропитанная консервативным духом и направленная на сохранение прогнившей Османской империи, была враждебной к пробуждающимся жизнеспособным и прогрессивным балканским нациям»[106].