Глава 16

Зотов молча смотрел на Ерохину. Какая-то глупая шутка, загадочная игра. Мысли прыгали и метались в дьявольском хороводе. Больше всего хотелось, чтобы вернулась прежняя Анька: своя, насмешливая и добрая, с лукавым прищуром голубых, наполненных веселыми искрами глаз. Чтобы исчезла новая Анька, печальная, озлобленная, чужая, похожая на дикую кошку. Но она не вернулась. Налила себе еще водки, выпила, не поморщившись, и пробурчала:

– Ну, чего смотришь?

–Ты серьезно?

–Серьезнее не бывает. Завербована гестапо в Брянске четырнадцатого октября сорок первого года, агентурная кличка «Сова», первым заданием было установление связи с подпольем. С середины ноября переведена на службу в разведку Локотской республики под личное командование Бронислава Каминского. Вот так.

Он понимал, что Анька не врет, ей нет смысла врать,взваливая на себя такое дерьмо.Все это время она была рядом, а он так ничего и не понял, эта девчонка с легкостью обвела вокруг пальца матерого следака. Утешение одного: не только его, всех. Змея, пригретая на груди.

– Как ты могла? – глухо обронил он.

– Такая я тварь! – прорычала Ерохина и внезапно расплакалась.

– Успокойся.

– Думаешь я сама? – Аня размазала слезы. – Думаешь, я предатель? Думаешь, Родину продала, да? Я не хотела. Они у меня сыночка отняли, Илюшеньку, понимаешь? Сказали убьют. Ты их не знаешь. Ты не знаешь Каминского, это не человек, это дьявол…

Она снова схватилась за фляжку, руки тряслись, горлышко прыгало и клацало по ободку металлической кружки. Дальше по ободку клацнули зубы, выбив мелкую дробь. Задвигалось горло.

«Как бы ты поступил на ее месте?» – подумал Зотов с неожиданной жалостью. – «Если бы твоего ребенка забрали? Ольку или Дениску, чтобы ты сделал? Смотрел, как они умирают?» Ответа не было. А может он был, но Зотов постарался забить его в самые темные закоулки души.

– Почему призналась?

– У меня…, у меня приказ, –Ерохина взяла себя в руки и вытерла слезы. – Я должна раскрыться, в знак доброй воли. Мне приказали…

– Кто?

– Обер-бургомистр Каминский. Хочет встретиться с вами.

– Каминский? – Зотов недоверчиво усмехнулся. Все это нравилось ему все меньше и меньше. – С какой целью?

– Я не уполномочена, – всхлипнула Аня. Или агент «Сова»? – Мое дело передать приглашение, у меня приказ… Обер-бургомистр гарантирует безопасность.

– А если не соглашусь?

Анькино лицо перекосилось от страха.

– Виктор Палыч, пожалуйста, я все, что угодно, Виктор Палыч, не губите. Если вы не согласитесь, Илюшку убьют. Это настоящие звери.

– А я ведь могу Маркова с Лукиным позвать, – испытующе откликнулся Зотов.

– Воля ваша, –Ерохина сжалась, побелевшее лицо украсилось нехорошей усмешкой. Руки незаметно скользнули под стол.

Интересно, будет стрелять? Или там нож, которым так удобно вырезать на трупах всякие цифры? Может все же не случайно она пропала из Тарасовки в ночь убийства Феди Малыгина? Лучше конечно нож, тогда будет неплохой шанс отбиться. Зотов застыл, стараясь не делать резких движений. Ерохиной терять в сущности нечего, вот и не стоит ее провоцировать. А предложение неожиданное. Каминский, Каминский… Знать бы, что задумал этот урод.

– Бронислав Владиславович хочет поговорить, – нарушила настороженное молчание Аня. Поняла, никого Зотов звать на помощь не будет. – На нейтральной территории, только он и вы, с глазу на глаз, никто не узнает.

– Почему я? – задал Зотов главный вопрос.

– Вы человек в лесу новый, ни от кого не зависимый и взгляд у вас свежий. Каминский выбрал именно вас.

– Экая честь, – присвистнул Зотов. – Интересно, с чьей подачи?

– Я подсказала, – глаза у Ерохиной были на мокром месте. – Простите, Виктор Палыч. Все мои доклады ложатся прямиком на стол Каминскому. Он велел передать на словах. – разведчица сосредоточилась и отчеканила. – «Приходите на встречу, ничего не бойтесь, это настолько же в ваших интересах, сколько в моих.»

Зотов задумался. Интересно девки пляшут. Ведь авантюра чистой воды. Сердце забилось ускоренно, волосы на руках встали дыбом. Вот оно, чувство опасности: сладкое, волнующее, тревожное. Допустим, Каминский брешет, как сивый мерин, и Зотова банально заманивают. И какой в этом смысл? Чтобы бургомистр лично суетился, пытаясь схватить какого-то пришлого человека?Сомнительно. И слишком сложно. Не того Зотов птица полета. Все можно было сделать куда как проще и без раскрытия ценнейшего агента. Ерохина не раз могла слить маршрут группы, а дальше дело техники, взяли бы тепленьким. Нет, тут дело в другом… Аньку сдавать нужды пока нет. Зотову пришлась по душе начавшаяся игра, загадочная, будоражащая воображение и крайне опасная.

– Хорошо, я согласен.

– Виктор Палыч…, – Анька вскочила и кинулась обниматься.

– Отставить, боец Ерохина, – отстранился Зотов.

– Брезгуете теперь, да? – Ерохина резко остановилась.

– Сама как думаешь? Тут такие новости, закачаешься.

– Меня заставили. Илюшенька мой…

– Не скули, – безжалостно оборвал Зотов. – Когда назначена встреча?

– Нужно выезжать прямо сейчас, – Анна приняла деловой вид. – К полуночи будем на месте, Каминский прибудет перед рассветом. Если не успеем, время запасной встречи наступит только через пять дней. Но, возможно, второго шанса не будет. Тут такое начинается, такое…, да не мне вам рассказывать, сами все видели.

– Что за место?

– Извините, Виктор Палыч, сказать не могу, – Анна смотрела прямо в глаза. – У меня две лошади, дороги я знаю, доставлю в целости и сохранности.

– А что я ребятам скажу?

– Придумайте. Только, пожалуйста, побыстрей.

– Беда с тобой, боец Ерохина, – Зотов тяжело поднялся из-за стола. Кости ломило, мышцы окаменели, тело словно провернули через огромную мясорубку. Вот она, старость. Три дня по лесам попрыгал и сил больше нет, хоть помирай. А еще на лошадке скакать, кавалерист, твою мать. Каминский, сучара, мог бы автомобиль за гостем прислать.

Маркова нашел возле кухни. Командир слушал оживленно жестикулирующего Решетова и согласно кивал.

– Ммм, товарищи партизаны, – протянул Зотов, не зная с чего начать. И бухнул прямиком в лоб. – Мне нужно отлучиться по личному вопросу. Немедленно.

– Куда, – ахнул Марков. У Решетова бровь изогнулась дугой.

– По делу, – Зотов мельком оглянулся. – Анна обещала кое-что показать.

– В землянке не мог посмотреть? – хмыкнул Решетов.

– Пошел ты. Я и обидеться могу.

– Ути, какие мы нежные, – капитан резко сменил тон на серьезный. – Ты хоть понимаешь, как опасно в лесу?

– Чай не маленький.

– Угу, а ведешь себя…

– Я ненадолго, завтра вернусь.

– Да как же так, Виктор Палыч, как же так? – засуетился Марков. – Давайте я хоть охрану вам дам!

– Спасибо, не нужно, – Зотов хлопнул его по плечу. – Вы не переживайте, я мигом, одна нога там, другая тут.

– Этого и боюсь, – помрачнел Решетов. – Одна нога в Локте останется, другую назад привезут. Твое дело точно стоит того?

– Сам не знаю, Никит, надеюсь стоит. – Зотов огляделся, выискивая Карпина. Не дай Бог увидит, от него не отвяжешься. – Лейтенанту моему передайте, чтобы не беспокоился. Ну бывайте, я побежал.

Зотов быстро пожал обоим руки, оставив Маркова с Решетовым удивленными и теряющимися в догадках. Врать им не хотелось, да особо и не пришлось.

Ерохина поджидала на краю лагеря с двумя гнедыми лошадьми в поводу. Спросила чуть насмешливо:

– Умеете на лошади-то?

– Приходилось помолодости, – уклончиво ответил Зотов, вскакивая на лошадь. Ну как вскакивая. Пока залез, сто потов сошло. Шуткали, последний раз в седле сидел лет пятнадцать назад.

– Отпустили? – спросила Анна, тронув коня.

– А кого мне спрашивать? Сам себе начальничек, – откликнулся Зотов. – Сказал с тобой еду, под твою ответственность.

– Понятно. Если не вернетесь, спрос с меня будет.

– Надо было подстраховаться.

Дальше ехали молча, лагерь остался за спиной и затих. Дорога мерно лилась под копыта. Лошадь попалась смирная, не буянила, не пыталась сбросить неумелого седока. Елки покачивались, заслоняя бледное солнце и отбрасывая косматые тени. Километра через два Анна свернула на малохоженную тропу, заросшую травой и заваленную обомшелым валежником. Ощутимо похолодало, расплескавшееся неподалеку болото дышало могильным холодом и воняло протухшей водой. Левее раскинулся буреломный малинник, затянутый космами паутины, с торчащими острыми пиками обгорелых стволов. Минуты сливались в часы. В упавших сумерках лес размылся и потускнел, внушая иррациональный, болезненный страх. Анька кружила, запутывая следы. Зотов делал вид, что ничего не понимает. Они сворачивали все чаще, находя едва заметные звериные тропы и заброшенные просеки. В чаще трещало и охало. Край поляны перерыли кабаны, из земли торчали обглоданные до бела корни.

От тряски и жесткого седла у Зотова разболелась задница. Потихоньку бы надо, а тут… Враскорячку пойдешь. А ведь в Гражданскую мог сутками с коня не слезать. Стемнело внезапно, вроде только падали последние косые лучи, и сразу обрушилась тьма. Тропа ручейком нырнула в затянутый дымкой овраг и выскочила навстречу поднявшейся луне и грунтовой дороге. В подсохшей грязи виднелись отпечатки автомобильных протекторов. Вот и цивилизация.

– Долго еще? – спросил он, нарушая затянувшееся молчание.

– Немножко осталось, – тихо ответила Анна и приложила указательный палец к губам. Ее профиль четко выделялся в лунном свете. Разговор не заладился.

Дважды слышался отдаленный собачий лай, и однажды вроде гудели моторы. Дорога вихляла, как пьяная. Лес густел. К запаху гнили и сырой плесени примешался едва уловимый аромат табака. Зотов пропустил момент, когда из темноты выступили черные тени.

– Стой, кто идет? – спросил хриплый, прокуренный голос. В темноту улетел, рассыпая искорки, огонек. Предупреждающе лязгнул затвор. Шутить здесь не будут.

– Ни звука, – предупредила Анна. – Я разберусь.

Зотов поудобнее перехватил автомат. Если завертится, успеть бы прыгнуть в кусты. Там пускай ловят.

Вспыхнул электрический фонарь, узкий луч запрыгал по лошадиным крупам. Мазнул по лицу. Зотов ослеп. Сволочи, теперь, как новорожденный щенок. Пока неизвестно, гладить будут или сразу топить.

– Свои, не стреляйте, – предупредила Анна.

– Пароль.

– Свобода. Отзыв?

– Или смерть, – фонарик перестал слепить.

Зотов и Анна поравнялись с чернеющими фигурами. Лунные отблески играли на стали и белых повязках на рукавах. Полицаев было четверо, Зотов рассмотрел в кустах небрежно замаскированный пулемет. Пост особо и не скрывался, в яме на обочине дотлевали багровые угли, на палках сушились портянки, в зарослях храпели и беспокоились лошади. Не боятся, сволочи, как дома расположились. Интересно, куда это занесло, раз бобики чувствуют себя в безопасности?

– Чьих будете? – поинтересовался полицай, видимо главный.

– Своих собственных, – в голосе Анны прозвучала скрытая угроза. – Пароля вам мало?

– Время такое, партизаны шастают, – голос полицая напрягся. Их незаметно взяли в полукольцо.

– Назовите себя, – потребовала Анна.

– С чего бы? – изумился полицай. Подельники разразились мерзким смешком.

– Чтобы я могла сообщить ваши звания и фамилии моему непосредственному начальнику капитану Геберту, командиру абвергруппы «107», – отчеканила Анна.

Кто-то сдержанно выматерился, тени отпрянули.

– Проезжайте, – хриплый голос растерял былую уверенность.

– Так мне назвать себя? – в Анне проснулось что-то другое, властное, жесткое, чужое. Зотов вдруг понял, что ничегошеньки не знает о ней.

– Ехай.

Анна тронула лошадь. За спиной слышался злой шепоток. Зотову стали отчетливо понятны причины успехов лихой разведчицы Анны Ерохиной, гордости партизан брянских лесов, неуловимую и бесстрашную, десятки раз пробиравшуюся туда, где остальные погибали ни за понюшку. Твою мать, никому верить нельзя. Он посмотрел на фосфорицирующие стрелки часов. Без пяти полночь, больше четырех часов в седле. Сколько отмахали, километров двадцать? Из них половину петляли. Полярная звезда мигала среди разорванных, дымчатых облаков, лесная дорога бежала на юго-восток. Впереди засинел открытый просвет, чаща редела, ельник сменили березы. Ерохина подстегнула коня. Неужели приехали?

Просвет оказался вырубкой, края которой терялись во тьме. Над землей космами сочился влажный туман. В стороне от дороги виднелись черные крыши. Анна свернула к строениям. Типичное бандитское гнездо из кино. Дом людоеда из сказки, и кончится она, сука, обязательно плохо. Паршивое место. Лошади мягко ступали по росистой траве, из мрака проступили очертания дома, облепленного сараями и пристройками. Окна недобро чернели. В лесу верещала ночная птица, продирая до самых кишок.

Пес залаял иступленно, забренькала цепь. Огромная зверюга, похожая в темноте на сгусток черноты, рвалась на привязи возле крыльца.

– Конечная, – Анна плавно соскочила с седла. Зотов попытался последовать примеру. Вышло хреново. Протестующе взвыла спина, в коленях защелкало, сапог запутался в стременах. Зотов вырвался, сдавленно матерясь. Нет, такие прогулки были не для него. Дома бы лежать на диване, с томиком Достоевского, вслушиваясь, как на кухне котлетки шкворчат. Желудок свело, два дня толком не ел. Интересно, накормят? Хоть отожраться на немецких харчах. От истошного лая кружилась башка.

Дом остался мрачен и нелюдим, окна темны, но Зотов не мог отделаться от ощущения постороннего взгляда. Паршиво, когда тебя разглядывают и скорее всего через прицел.

– Дядя Трофим! – позвала Анна, перекрывая собачий лай. – Это я!

Стукнул засов, дверь отворилась, на пороге возникла расплывчатая фигура.

– А ну цыть, бесово семя! – грубый мужской голос отдался эхом в ночной тишине. Пес осекся на высокой ноте, взлайнул напоследок и послушно замолк. – Ты, Анька?

– Я, дядя Трофим!

– Тьфу, напугала, в потемках шатаешься. А ежли я бы пальнул?

–Все под Богом ходим, дядя Трофим, – беспечно откликнулась Анна.

– Кто с тобой?

– Надежный человек.

– Ну заходите, дорогу знаешь, лошадок на конюшню сведу, – крыльцо осветилось керосиновой лампой. Зотов увидел мужика неопределенного возраста, от сорока до семидесяти: высокого, сутулого, по уши заросшего черной, с обильной проседью бородой. В правой руке хозяин сжимал винтовочный обрез. Он, прихрамывая, спустился по ступенькам, взял под уздцы лошадей. На Зотова глянули внимательные, цепкие, злые глаза из под густющих бровей. Словно ножом уколол. И тут же потерял к гостям интерес, переключившись на лошадей.

– Устали, миленькие, – Трофим любовно провел рукой по лоснящемуся потному крупу, пропустил пальцы сквозь шелковистую гриву. – Ничего, отдохнете сейчас.

Лошади отозвались на ласку шумным всхрапыванием, позволив легко увести себя в пахнущий навозом и сеном сарай.

Анна подхватив керосинку, кивнула Зотову. В сенях густо висели связки полыни и зверобоя, между рамами крохотного окошечка кладбище мух: торчащие лапки и поземка оборванных крыл. Скрипнув, отворилась дверь, оббитая старым засаленным одеялом, с торчащими в прорехи клочьями ваты. Утопающая во мраке изба дохнула тухлятиной, скисшими портянками и стоялой водой. Будто кто-то умер и довольно давно. Зотов невольно поморщился. Отсветы керосинки прыгали по отесаным бревенчатым стенам и беленой печи. В доме остро чувствовалась нехватка женской руки. На замусоренном полу грязные домотканные коврики, красивые ажурные занавески из паутины под потолком, гора немытой посуды на колченогом столе. В красном углу портрет Адольфа Гитлера вместо икон. Ну этим на оккупированных территориях вряд ли кого удивишь. Лавки и стулья с гнутыми спинками завалены кипами газет и ветхим тряпьем. Низкая кровать не заправлена, хвастаясь отсутствием белья. Разбудили человека, не хорошо вышло.

– Засрался Трофим, – словно извинилась Анна. – Один живет. Говорила, женись, а он ни в какую.

– Кто такой? – спросил Зотов, изучая фотографии на стене. Бородатый мужик с потешной собакой, женщина в платке, с усталым взглядом, кучка детей. Трофима ни на одной фотокарточке не было.

– Лесник. Ну вроде того, – откликнулась Анна, расчистив место для лампы среди стаканов с недопитым чаем. – До войны тут и правда лесничество было, прежнего лесника наши… в смысле каминцы, повесили. Трофим и вселился, приглядывает за окрестностями.

– На Локоть работает, как и ты?

– Тут все на Локоть работают, – Анна сняла платок, распустив черные волосы. – Ну кто на тот свет не спешит. Но в первую очередь, Трофим работает на себя. Хороший мужик.

В сенях забренчало, вошел хороший мужик. Зотова снова ожег быстрый, изучающий взгляд.

– Каким ветром надуло? – спросил Трофим, вешая обрез на гвоздь. – Навестить старика или проездом?

– У меня тут встреча, дядя Трофим, – Анна, устало опустившись на стул, с наслаждением вытянула затекшие ноги.

– Это с кем? – подозрительно сощурился хозяин.

– Завтра на рассвете приедет Сам, – тихо ответила Анна.

Трофим поперхнулся.

– Ты в уме, Анька? Не дело задумали. Под носом у партизан! Прознают – сожгут, все мои надежды прахом пойдут.

– У меня другого выхода нет, дядя Трофим, – в тоне Ерохиной послышалась сталь.

– Гляди, Анька, под Богом ходим. В петлю залезешь и меня утянешь, старого дурака. А я ведь не нажился еще.

– На твой век не хватило, дядя Трофим?

– Может я жениться решил? На тебе и женюсь. Я по мужской части знаешь крепкой какой?

– Знаю, коза твоя говорила.

Они засмеялись, Зотов и тот улыбнулся. Хорошая шутка.

– А этот, кто? – Трофим, оборвав утробный смешок, перевел взгляд на Зотова.

– Знакомый один, – беспечно отмахнулась Анна. – Виктором звать.

Зотов подмигнул Трофиму, как старому другу.

– Знакомый? Ну-ну, – буркнул хозяин. – Понял, не нашего ума дело. Как помочь да услужить, так дяденька Трофим, миленький, помоги. А как спросишь чего, рылом не вышел.

– Не ворчи, – пригрозила Анна.

– Да мне чего, – Трофим загремел посудой. – Жрать-то хотите?

–Хотим, – мило улыбнулась Анна.

– Я бы перекусил, – подтвердил Зотов, хотя его немножко мутило от окружающей чистоты. Ну это ничего, пустяки, война живо от брезгливости отучает, у нее закон один – ни за что не упускай возможность брюхо набить. Следующая может не скоро придти.

– Думал откажитесь. На те вот, объедайте, – Трофим грохнул на стол покрытый коркой жира чугун вареной картошки в мундире. Рядом поставил туесок с горстью крупной, грязноватой соли.–На соль не налегайте, последняя.

Картошка была еще теплая, приторно-сладковатая, примороженая. Вкус напомнил о детстве. Измученная работой, рано постаревшая мать поставит картохи на всю ораву, кто успел, тот поел. С ложечки никого не кормила, не уговаривала и не сюсюкала. Это сейчас моду взяли. Сама сядет в сторонке, концом платка слезы утрет, к еде не притронется. Чем жила, непонятно, но четверых на ноги подняла.

– Баню вчера топил, еще теплая, – буркнул Трофим. – Воды много не лить, она сама себя не наносит.

– Идем, я провожу, – Анна поднялась, расстегивая душегрейку.

– Вместе? – ужаснулся Зотов. Мысли смешались. Как-то очень уж неожиданно вышло.

– Голой бабы не видел? – хохотнул проклятый Трофим.

– За невинность не беспокойся, – фыркнула Анна.

– Я и не беспокоюсь, – растерявшийся Зотов вышел за ней. Ночь набрякла яркими звездами, туман загустел, липкими, холодными пальцами заползая в ворот и рукава. Баня, низкая, словно приплющенная, стояла за домом. Анна первой зашла в жаркую темноту, держа лампу на вытянутой руке. Пахло мылом, березовыми вениками, дымом и смолистой щепой. В углу раскорячилась кирпичная печь с каменкой и железным, пятиведерным котлом.

– Холодянки возьми, у порога стоит, – сказала Анна.

Зотов нашарил в потемках бок покрытого холодной испариной жестяного ведра. Рядом второе. Подхватил оба и вошел в прогретое, залитое тусклым светом, нутро. Тактично покашлял и отвернулся, брякнув ведра у входа. Чертова девка успела раздеться. В полутьме вызывающе белели большие, чуть отвисшие груди, с крупными, налитыми сосками, плавно переходя в округлый животик с мягкими складками, смыкаясь пышными бедрами с треугольником курчавых волос. Крепкие, полноватые ноги с маленькими ступнями крепко стояли на дощатом полу. Зотов утробно сглотнул.

– Сам разденешься или помочь? – бесстыдно улыбнулась Анна.

– Сам, – буркнул Зотов, с трудом оторвавшись от созерцания прелестей. Стеснительным никогда особо не был, а тут, как отрубило. Он повернулся и через голову стянул пропотевшую рубаху. Позади загремел ушат, полилась вода. Зотов понял, что пропал окончательно, снимая галифе и исподнее. В бане, голый, с вражеским агентом. Узнают, не отбрехаешься. Хотя… скажу вербовал. Вербовка в бане самая верная…

– Жаль пару нет, – вздохнула Анна. – Страсть люблю париться, мамка-покойница приучила, на полок засунет, ковшик поддаст, ух, уши горят, дышать нечем, мы с сестренкой визжим, а мамка как ледяной водой хлобыстнет, аж сердце замрет, благодать! Любишь париться-то?

– А кто не любит? – Зотов повернулся, прикрывая срам левой рукой.

– Давай намылю, – Анна подступила с мочалом, глазенки по-бесовски блестели во тьме.

Зотов вздохнул и поспешно повернулся. На плечи полилась теплая вода. Он почувствовал легкое прикосновение.

– Шрамов-то сколько.

– В детствес велосипеда упал, – хмыкнул Зотов.

– Я так и подумала, – по спине, разгоняя мурашки, поползла намыленная мочалка. Зотов задрожал под нежной рукой. – Чего пугливый такой?

– Щекотно.

– Буду поосторожней, – к спине прижалась большая, мягкая грудь, твердые соски заскользили ниже лопаток. Зотов напрягся, ощущая затылком горячее, сбивчивое дыхание.

– Боец Ерохина!

– Да, товарищ командир, – намыленная рука скользнула с плеча на живот и ниже. Зотов закусил губу и резко развернулся. Анька в полутьме была красивая и манящая, стояла, подняв голову и подставив горячие губы. Зотов склонился и нырнул в нежную, горячую, влажную глубину. На войне все молниеносно: симпатия, дружба, любовь. Потому что хочется жить. И все мимолетно. Потому что не хочется умирать....

Из бани явились притихшие, довольные и очень уставшие. Трофим понимающе хмыкнул, неуместных вопросов не задавал. Спать положил в соседней комнате на продавленный, в подозрительных пятнах, диван. Легли одетыми, затолкав в ноги шерстяное одеяло, пропахшее мышами и застарелой мочей. На часах без пятнадцати два. Анька прижалась вплотную, положила голову на грудь. Зотов вдыхал аромат ее волос, пахнущих баней и мылом. Успокаивающий запах, родной. Он был спокоен и счастлив. Умиротворен впервые за несколько месяцев. Она молчала. Он тоже молчал. Им не нужны были слова. В сторожке, затерянной в брянских лесах, были он и она. И война была так далеко…

Зотов инстинктивно проснулся, почувствовав, как Анна встала с кровати. Замерла, прислушиваясь. Зотов прикинулся спящим, выровнял дыхание. Скрипнули половицы, мягко хлопнула дверь, впустив в комнату прохладный, не первой свежести сквознячок. Фантазия услужливо подсунула образ Трофима, подбирающегося с огромным тесаком, зажатым в зубах, на манер злобного самурая из одного кино. Зотов приоткрыл глаза. За грязным, отродясь не мытым окном плескалась хищная темнота. Ни намека на зарождающийся рассвет. Спал от силы час-полтора. Короткий сон унял головную боль, стало полегче. Интересно, куда она? А какая тебе разница? Ну-у, профессиональное любопытство. Прямоугольник двери подсветился отчетливым прямоугольником. Так-так, всем нынче не спится. Зотов прислушался, уловив разговор. Черт, не разобрать ничего. А жутко хочется. Он осторожно вытек с топчана, молясь, чтобы старая развальня не принялась надсадно скрипеть. Проколешься враз. Зотов тенью переместился к неплотно прикрытой двери. В щель просматривалась печка и рукомойник с помойным ведром. Обзор закачаешься. Но слышно получше. Приступаем к акустической разведке, мать ее так. Тихие голоса принадлежали Анне и Трофиму.

– Спит, твойто? – поинтересовался хозяин.

– Спит, намаялся.

– Ты кого хошь намаешь.

– Дядя Трофим.

– Ладно, не дуйся. Сам зачем пожалует?

– Не пытай, не нашего ума это дело.

– Так-то оно так, – вздохнул Трофим. – Тайком приедет?

– Тайком. Может оцепление выставят, не знаю, мне не докладывают.

– Ох, Анька, не сидится на жопе тебе, все приключениев ищешь.

– А чего мне? Один раз живем, – в этом была вся Анька Ерохина. – Сам как, дядька Трофим? Как улов?

Рыбак чтоли? – подумал Зотов. Вроде ни сетей, ни удочек нет.

– Небогатый, – буркнул Трофим. – Народишко измельчал. – он замолк, словно прислушиваясь. Зотов затаил дыхание. – Давеча двое пришли, старый да молодой. Попросились переночевать. Ну я чего? Добрая душа, проходите пожалуйста, места много напасено. Старичок шустрый такой, Митричем звать, разговорилися с ним, душевный оказался дедок. Ему б на печке вшей щелкать, а он воюет. Пожрали ироды и спать завалились. Я обождал немного да удавочкой старого придушил. А он, сука, крепкий попался, захрипел напоследок. Молодой, рыженький, в конопушечках весь, как яблочко гнилое, вскинулся, спросонья винтовку нашаривает, пришлось долбануть обушком. Рубаху жалко, кровякой испортил, ох хороша рубаха была. Такую на рынке на кусок мяса можно сменять. Остался без мяса. Всего улова: одеженка худая, два зуба золотых,пол тыщи рублей да старые сапоги. Тьфу, слезы одни.

Зотов ничего толком не понял, кроме главного:сраный Трофим убил неких постояльцев ради жалкого барахла. Охренеть. А ведь сразу здесь не понравилось, чуйку не обмануть. Ну Анька, ну и сука.

– В другой раз повезет, – утешила собеседника Анна. Признания лесника ее никоим образом не смутили. Будто так и положено.

– Повезет, – насмешливо всхрапнул Трофим и мечтательно причмокнул. – Помнишь, зимой немчиков прихватил с мотоциклой? Заблудились в пургу. Вот навар так навар, часы золотые с цепочкой, вторые на руку, портсигар чистого серебра, деньги в кожаном портмоне, два автомата, кинжал с орлом. А мотоцикла? Машина - зверь! В болотине топил - плакал, истинный крест.

– Полно жалиться, дядька Трофим. Полные закрома уж наверно набил.

– Кхе-кхе, – многозначительно закашлялся Трофим. – Кому война, а кому мать родна. В мутной водичке завсегда лучше ловится. Кончится все, поживу человеком, хватит, намаялся.

– Про меня не забудь, как жить человеком начнешь.

Зотов нечаянно налег на дверь. Тишину прорезал едва различимый, протяжненький скрип. Идиот. Разговор оборвался. Равномерно тикали ходики на стене. Чик-чик, чик-чик. Кровь в висках закипела. Послышался стук отодвинутого стула и мягкие, крадущиеся шаги. Дверь резко распахнулась.Анна, возникшая на пороге, подозрительно щурилась. Зотов спал, уютно свернувшись калачиком.

Загрузка...