С привкусом пепла

Глава 15

Возвращение вышло, без ложной скромности, триумфальным. Встречать высыпал весь отряд. Ну может не весь, но половина уж точно. Хлопали по плечам, пихали в бочину, кричали. Выли и крутились под ногами облезлые псы. Кто-то от переизбытка чувств пальнул в воздух и тутже получил нагоняй. Зотов, уставший, грязный, потный и промокший насквозь, улыбался вяло и вполголоса бормотал:

– Здрасьти. Ага. Эт мы…

Кости ныли после ночевки в лесу на голой земле, в пояснице щелкало, башка чумная, ноги, как костыли.

– А ну разошлись! – рявкнул Марков. – Не наседай! Люди и без вас лиха хлебнули! Осади, говорю!

Народ отхлынул и Зотов увидел командира. Марков осунулся, похудел, под глазами залегли черные тени. Морщин стало больше, а старые углубились. Переживал.

– Ну, здорово! – командир шагнул навстречу и заключил Зотова в объятия. Спина предательски хрустнула. – Живы, чертяки!

– Были сомнения? – задыхаясь, прохрипел Зотов.

– Были, – Марков отстранился и заглянул в глаза. – Ваши, которые через Кокоревку уходили, вчера еще добрались. Про Малыгина доложили. А какая-то паскуда слух распустила, будто поубавили вас или в плен загребли. А вы ишь, заявились, порадовали старика. – командир погрозил кому-то невидимому кулаком и поочередно обнял остальных, уделив особое внимание Решетову. Зотов почувствовал ревнивый укол. С другой стороны, кто ты, а кто Решетов? Потеря Решетова – катастрофа, а ты по принципу «сдох Максим, да и хрен с ним.»

– Двоих потеряли, – буркнул Зотов. – Вляпались в засаду по самое не балуйся, едва утекли.

– Кого? – забеспокоился Марков.

– Савву Калинцева, – выдохнул Решетов.

– И Егорыча, – добавил Зотов.

– Савва парень был первейший, – Марков нахмурился. – Егорыч?

– Старшина-разведчик из моих. Пулеметчик.

– С усами? Вспомнил, – Марков покачал головой. – Война проклятая. Вам бы отдохнуть с дороги, в баньке попариться, да не до этого.

– Случилось чего? – напрягся Зотов.

– Новостей куча и одна хуже другой. Отойдем. – Марков засеменил в сторону. Зотов переглянулся с Решетовым и они пошли следом.

– Ты это, Никит, не серчай, – Марков остановился, похожий на нашкодившего мальчишку. – Вас пока не было, у нас еще убийство случилось.

– Кто? – Решетов окаменел.

– Антон Березов.

–Твою мать, – капитан, внешне оставшись спокойным, привалился к стволу обшарпанной ели и сполз на корточки, лапая рукоять автомата. – Снова мой.

– Вчера ночью.

– Как? – спросил Зотов.

– Зарезали, фельшар не смог раны пересчитать. И цифры опять.

– Девять и шесть?

– Угу.

Зотов вздохнул. Убийца успевал везде, работая через ночь, на износ, не оставляя следов. Сначала Малыгин, теперь Березов. Словно куда-то торопится. Спешит, но ошибок не допускает. Профессионал. Дураку ясно, его цель - группа Решетова. Мотив? Неизвестен. Версия с немецким агентом казалась самой логичной. Группа Решетова насолила фашистам по самое не балуйся, вот и принялись за нее. Трое из группы, плюс Твердовский, плюс пропавший Валька Горшуков. Двое последних слабо соотносятся с первыми. Хотя… Пацана ведь почти зачислили в боевой отряд. Связь есть, но зыбкая, зыбкая.

– И это не все, – продолжил Марков. – В лесу, за лагерем, позавчера нашли, ммм… труп.

– Еще один? – ахнул Зотов.

– Одинне один, с понталыку не разберешь. Отдельно руки, отдельно ноги, остальное кусками, и головы нет. Такие дела.

– Опознали?

– Издеваетесь, Виктор Палыч? Месиво там.

– Ну а вдруг, чем черт не шутит, – развел руки Зотов. Час от часу не легче, как раз только расчлененных трупов и не хватало. – Где тела?

– Я знал, вы заинтересуетесь. Оба на леднике, тот, который кусками, воняет уже.

– На леднике?

– Повар организовал, Кузьмич, он у меня жутко хозяйственный. А идея Аверина, он страсть не любит, когда продукты портятся, кажная крошечка на счету. Ямину по осени вырыли, сажени три глубиной, а как подморозило, тут озеришко неподалеку, нарезали льда. Мясо храним, когда есть.

– И трупы.

– Теперича да.

– Ведите, – Зотов отбросил мысль о еде, помывке и мягкой постельке. Нечего к хорошему привыкать. – Никита, ты с нами?

– Пошли, – Решетов тяжело поднялся. Взгляд капитана налился свинцом.

Из трубы полевой кухни сочился едва заметный, белый дымок, растворяющийся среди развесистых еловых лап без следа. Зотов жадно сглотнул. Пахло вареной картошкой и чем-то мясным. Интересно, какое у одноногого повара зрение? Ошибется в потемках на леднике и хана. Мало приятного выловить в щах чей-нибудь палец. С другой стороны жрать когда хочется, плевать, пальцы не пальцы…

Кузьмич, помешивающий в котле огромной поварешкой, встретил не ласково.

– О, Михал Федрыч, за мертвяками своими пришли? Они мне все завоняли, где это видано, трупье рядом с продуктом хранить!

– Ты, Кузьмич, не ярись, – успокоил Марков. – С тобой оговорено? Оговорено. Нет другого выхода у меня. Сейчас товарищ Зотов посмотрит и будем решать. Ты спустись на минутку.

Повар, гундося под нос, закрыл крышку и неожиданно ловко спрыгнул с подножки. Подхватил костыль и замер, весь скособочившись на правую сторону. Прожженный, измызганный ватник расхристан, шапка с подвязанными ушами сдвинута на затылок. Похож на пирата дожившего до пенсионного возраста, сабли не хватает абордажной, попугая и пары пистолей.

– Докладай об успехах своих, – приободрил повара Марков.

– Щецы варю, – лукаво хмыкнул Кузьмич. – Из квашенной капустки и солонины.

Часть капусты склизкими прядками застряла у него в бороде.

– Ты про свою находку давай, вишь, товарищи Зотов с Решетовыминтересуются.

– Можно и про находку, – отозвался повар явно польщенный вниманием большого начальства. – Тут дело такое. Собачки мои, – Кузьмич скосился на мелкую кудлатую шавку, аппетитно вылизывающую зад на солнышке возле кухни. – Позавчерась пропали зараз, вродь только сидели, в глаза любовно поглядывали, а тут нет ни одной. Непорядок. Думаю, не случилось чего? Фельдшар драный, потравить обещал, через то у меня с ним недопонимание жуткое вышло и свара. Где это видано, собачек травить? Чай не фашисты! Он через то и питаться у меня перестал. Брезговат. Живодер поиметый. Вот. А собачки пропали, даже жрать не идут. Робят поспрошал, сказали в лес ушастали с самым загадочным видом, сукины дети. Пошел доглядеть. Вон той тропочкой, она к оврагу ведет. Слышу: грызутся. Подошел, батюшки, кабыздохи мои в овраге энтом вьются. Полный сбор, и Трезорка, и Сойка, и Черныш, и Бобик трехлапый, и остальные…

– Вы им клички даете? – удивился Зотов.

– А то как же? – насупился повар. – Чай не дикие они у меня.

– Ясно, – Зотов хмыкнул, припомнив, как «не дикие» всей сворой накидываются на гостей. Душа в пятки уходит.

– Так я присмотрелся, – повар возбужденно подпрыгнул на костыле. – Мать твою, натурально грызут мяса кусок здоровущий. Спускаюсь, а они меня увидали, скалится зачали и рычать. Скотины неблагодарные. Авдей, кобелюка, черный, как трубочист, да все его знают, едва последнюю ногу мне не отгрыз. А я ж его, падлюку, кутенком больным нашел, выходил. Ну я калач тертый, палкой перетянул вдоль хребта, остальных расшугал. Кусок в песке весь извожен, погрызен, кости торчат, а рядом яма нарыта. Сунулся туды, вонища, аж глаза ест. Ага, смекаю, падаль трескают ироды. С душком мясо-то, нас таким в империалистическую на Кавказском фронте кормили. Слатенькое и жевать нужды нет. Сверхухозяйство это землицей присыпано и сушняком. Ковырнул. Собачкам не понравилось очень, что в харчах у их шебуршусь, пришлось ишшо одну атаку отбить. Хлам разбросал и аж сел. Рука человечья лежит, а под нею нога. Ну что за ить твою мать? Откуда? Никак не могли собачки мои человека задрать и припрятать. Оне, конечно, тварюки умные, но не до такой же степени! Кликнул хлопцев, вытащили ногу по колено, два бедра, две руки располовиненные, плечи и тулова два куска, третий у собачек отняли. Товарищ командир пришел, высказался матерно и велел на ледник оттащить. Вот такая история.

– Где овраг? – хмурясь, спросил Зотов. Появление расчлененного трупа его не обрадовало. Будто без этого проблем нет.

– Метров триста, – Марков указал направление. – От линии постов, стало быть, сотня с хвостом.

– Интересное дело. Около лагеря закапывают труп и никто ни ухом, ни рылом.

– Выходит так, – Марков потупился. Неприятно ему, как командиру, признавать, что в отряде творится бардак.

– На овраг, я так понимаю, глядеть нечего, – подал голос Решетов.

– Яму, разве, – поскреб затылок Кузьмич. – Больше ниче не осталось, собаки все перерыли, да и мы натопали.

– Пошли на трупы глядеть, – без особого энтузиазма предложил Зотов. – Посветить есть чем?

– А как же! – Кузьмич уковылял под навес и вернулся с замызганной керосиновой лампой в руках. – Смотрите,аккуратнее, скользко там, едрить его душу. Я два раза ступеньки боками считал, только ребра хрустели.

Ледник оказался ничем не примечательным холмиком, обложенным жухлым, подгнившим с одного края мхом. Марков, взявший на себя обязанности экскурсовода, отворил обитую старым ватником дверь. Из открывшегося черного зева дохнуло братской могилой. Стылый холод щупал лицо и пытался заползти под одежду, к запаху волглой земли и талого снега примешивался, перебивая их, аромат гнилой плоти. Свет керосиновой лампы пугливо сжался в крохотное пятно. Спуск в преисподнюю занял всего шесть скользких ступенек. Последняя ушла в пустоту и Зотов, порядком напугавшись, ткнулся Маркову в спину.

– Но-но, не балуйте, – опасливо проворчал командир.

Под ногами мерзко зачавкало, сквозьпол, застеленный неошкуренными жердями, проступала чернильная, вязкая жижа. Отблески прыгали по низкому потолку. Дыхание вырывалось белым невесомым парком. Вдоль стен громоздились глыбы грязного подтекшего льда. Комнатушка площадью не превышала десятка квадратов и втроем тут было тесновато.

– Туточки они, – Марков осветил противоположную стену и приподнял бурую простыню.

На льду лежало синюшное, покрытое кровавыми разводами тело.

– Антоха, – выдохнул Решетов. – Ну как же тебя угораздило? – он повернул жутко исказившееся в прыгающем свете лицо и обронил в пустоту. – Зимой жизнь мне спас.

Зотов оттеснил Маркова, взял лампу и приступил к поверхностному осмотру. Березов, мускулистый и обнаженный лежал на спине, свесив голову на плечо и сжав пальцы рук в плотные, тугие комки. Лицо с массивным набрякшим носом слиплось в жуткой гримассе. По щекам тянулись размытые алые полосы. Бледно-синий мертвец в неверных отсветах керосиновой лампы казался еще более страшным. Тело от шеи до паха покрывали колотые и резаные раны. Кровь пытались стереть и она насохла неряшливыми разводами. И снова проклятые цифры девять и шесть, вырезанные на груди. Жил человек, воевал, о чем-то мечтал, а погиб не в бою, зарезали, как барана. И от этого смерть Антона казалась какой-то унизительной, мерзкой, недостойной партизана и мужика.

– Кровищи страсть натекло, – буркнул Марков.

– Я эту суку найду и удавлю своими руками, – безжизненно и отстраненно произнес Решетов в темноте.

– Будешь и дальше отрицать, что он охотится на твоих?

– Не буду, – окрысился Решетов.

– А раньше ковряжился.

– Душу, Вить, не трепи.

– Прикажи своим, пусть поодиночке не ходят.

– Да уж как-нибудь сам разберусь, спасибо за заботу.

– Неначем, обращайся, – Зотов аккуратно прикрыл мертвеца. – А теперь самое интересное показывай, Михаил Федорыч.

Марков протиснулся мимо, сдернул кусок мешковины и поспешно отвернулся. Зотов никогда не был на скотобойне, но, наверное, так там и происходит. На подстилке лежали части человеческого тела: руки, ноги, куски тела. Работа профессионального мясника.

– Твою мать, – интеллигентно удивился Решетов.

– Некомплект, – произнес Зотов, внезапно осипнув. – Голову искали?

– С превеликим усердием, – откликнулся Марков. – Ребята лес вокруг оврага прочесали, да без толку.

– Собаки сожрали? – предположил Решетов.

– Вполне может быть, – кивнул Зотов. Воняло здорово, хотелось на воздух. – Никит, помоги вытащить.

– Зачем? – забеспокоился Марков. – Люди ток успокоились, опять взбаламутить хотите?

– Ваши люди партизаны или кисейные барышни? – беззлобно спросил Зотов, берясь за края простыни. Они вдвоем с Решетовым подняли собачью находку без особого труда. Кило пятьдесят, может чуть больше. Светлое пятно выхода маячило и прыгало над головой.

– Давай сюда, – кивнул Зотов, выбравшись из затхлого морга под теплое весеннее солнышко.

Повар Кузьмич тихонечко забурчал и сделал вид, будто происходящее его не касается. Простыню расстелили за ледником на припеке. Куски тела в яркомсолнечном свете выглядели особенно жутко. Фиолетово-зеленая, покрытая темнымипятнами плоть, по-цыплячьи тонкие безволосые руки и ноги. Судя по первичным половым признакам, жертва - мужчина. Хм, уже что-то. Рубил мастер, по суставам, точными, сильными ударами, скорее всего топором. Концы мослов белели на срезах среди мяса и запекшейся крови. Местами виднелись неряшливые повторные удары, кривые и в крошках костей. Второпях расчленяли или в потемках. Но все равно мастерская работа, без опыта такое не провернешь. Мясник? Просто рукастый деревенский мужик?

– Доктор осматривал? – спросил Зотов.

– А то как же,– с готовностью отозвался Марков. – Первым делом, порядок мы знаем.

– Что сказал?

– Кузьмича клял, требовал собак пострелять.

– А по делу?

– Грит трупу дней пять.

Зотов быстро прикинул. Получается, расчлененка образовалась параллельно с убийством Твердовского, плюс минус день. Интересно. А это у нас что? Он обернул ладонь носовым платком и без всякой брезгливости поднял отрубленную правую руку. Рука и рука, ничего страшного, и не такое видал. На тыльной стороне ладони, на сгибе большого и указательного пальцев синела размытая, полустертая наколка «ЗОЯ», обрамленная с каждой стороны тремя лучиками. Такие по большой дурости колют или по малолетству.Буквы плавали и отличались между собой по размеру с наклоном.

– Зоя? – прочитал Решетов вслух.

– Не хотел бы я эту Зоечку на свидание пригласить, – хмыкнул Зотов, косясь на внушительные причиндалы между обрубков ног мертвеца. Догадка пришла сама по себе, быстрая, обжигающая, страшная.

– Михаил Федорыч, – окликнул он командира. – Пусть Воробьева мне позовут. Срочно.

– Сделаем, – ничего не понимающий Марков окликнул ближайшего партизана и отдал приказ.

– Ты чего? – подозрительно прищурился Решетов.

– Есть предчувствие нехорошее, подожди, я сейчас, – Зотов поднялся, увидев Кольку Воробьева. Парень вприпрыжку скакал по тропе, что-то жуя на ходу.

– Звали, Виктор Палыч? – набитым ртом спросил Воробьев и любопытно вытянул тонкую шею, в попытке рассмотреть останки сложенные на простыне.

– Звал, Коля, звал, – Зотов приобнял его за плечи, уводя в сторону от расчлененного трупа. – Помнишь, ты говорил у Горшукова наколка была?

– Была, – живо подтвердил Колька и в доказательство ткнул себя в тыльную сторону правой ладони. В пухлый валик на стыке большого и указательного. – Туточки вот. Девчонки имя, ну я вам рассказывал.

– Зоя? – Зотов весь сжался.

– А откуда вы знаете? – Колька удивленно захлопал коровьими глазами. И тут же рванулся что было сил. Сметливый, поганец.

– Погоди, погоди, еще ничего неизвестно, – Зотов с трудом удержал парня.

– Он там? Он? – запальчиво кричал Колька. – Пустите меня!

Зотов разжал руки, не до сантиментов сейчас. Колька подлетел к леднику и резко остановился, будто напоровшись на стену. Задышал, бурно вздымая грудь, хватая воздух высохшим ртом, ошеломленный видом растерзанного, расчлененного мертвеца.

– Это не Валька, – выдохнул Воробьев, уставившись на Зотова безумным, испуганным взглядом и приговаривая, как заклинание. – Это не Валька, это не он…

– Успокойся, – приказал Зотов. – Мне истерики твои ни к чему, дело надо делать. Никто не говорит, что это он. Догадки одни.

Он, мягко нажав на плечо, заставил Кольку опуститься на корточки и указал пальцем на едва заметную синенькую наколку.

Колька сдавленно захрипел, отпрянул, пытаясь нащупать опору и упал назад, выставив руки. Вся его и без того тщедушная фигурка еще больше сжалась и сьежилась, на шее и висках надулись синие жилы, слезы заблестели на краешках длинных белесых ресниц.

– Горшуков? – тихо спросил Зотов.

Ответа не требовалось. Кольку заколотило. Он отползал, пятясь и слизывая мелкие соленые капли с перекошенного лица. Потом повернулся и его вырвало. Мальчишка давился рыданиями и бессмысленно вытирал рот, плечи дрожали. Он вскочил и бросился прочь, не разбирая дороги.

– Куда, Воробьев?! – заорал Марков.

– Не надо, Михаил Федрыч, – остановил командира отряда Зотов. – Пусть бежит, не каждый день лучшего друга кусками находишь. Тут взрослого подкосит, не то что щенка.

– Значит Горшуков, – едва слышно обронил Решетов. – Эх Валька, Валька, боевой парень был, рассчитывал я на него.

– Заметил, все, кто имеют с тобой дело, плохо заканчивают? – на полном серьезе спросил Зотов.

– Пошел ты, – окрысился Решетов.

Зотов отстраненно рассматривал труп. Валька Горшуков никуда не убегал, не убивал особиста и не брал синей тетради. Все это время он лежал себе тихонечко рядом с лагерем, и так бы все и закончилось, не явись на запах собаки. Классический ложный след. Зотов сосредоточился, силясь припомнить, кто вложил ему в голову мысль о виновности Горшукова. Первым отметился Воробей. Но там все понятно, переживал за пропавшего друга, это нормально. Тем более первым доложил Маркову… Марков… Зотов покосился на суетящегося командира отряда. Марков вообще был уверен, что Валька сбежал, прецеденты бывали. Лукин… Начштаба как раз напирал на возможную причастность Горшукова, ссылаясь на его отношения с немцами. Отношения эти в итоге оказались шиты белыми нитками. Вальку убили расчетливо, жестоко и с выдумкой. Кто-то все продумал заранее, просчитав партию на два хода вперед. Знал, что Зотов не поверит в виновность Сашки Волжина и подстраховался, подсунув историю фашистского пособника и подозрительного типа Вальки Горшукова. Убит Твердовский, исчезли документы, пропал Горшуков. Складная версия, и Зотов купился, чего уж греха-то таить. Пошел по простому пути. А парня расчленили и спрятали. Не учли одного – пронырливость голодных собак.

– Кошмарное дело, – ахнул, не выдержив затянувшегося молчания Марков. – Так надругаться, во времечко подвалило! Рубить-то зачем?

– Не хотели, чтобы труп опознали, – уверенно отозвался Зотов.

– Потому и головы нет, – скривился Решетов.

– Неплохо задумано, – кивнул Зотов. – Повесить на парня подозрение в убийстве Твердовского, и концы в воду. Бегайте, суетитесь, ищите. Голову, видимо, отдельно спрятали. Только исполнение подкачало, наколочку приметную пропустили и поленились дальше в лес оттащитьили вовсе в болото. Халтурная работенка.

– Есть такое, – согласился Решетов. – Но уж больно затейливо. Не пойму я, – он невольно посмотрел в сторону ледника. – Мои зарезаны, Валька разрублен, Твердовский задушен.

– А кто сказал, что убийца один?

– Несколько?

– Угу, причем, скорее всего, действуют они независимо.

– Да ну на хер.

– Сам посуди, – Зотов хлопнул кусок Валькиного мяса. – У нас расчлененка, инсценировка самоубийства и три поножовщиныс вырезанием цифр и множеством колотых ран.

Марков, наглядевшись, как Зотов вольно обращается с трупом, сказал с долей суеверного ужаса:

– Экий вы небрезгливый, Виктор Палыч. Меня аж выворачивает всего, а вы огурцом.

– Работа такая, – хмуро отозвался Зотов. – Это цветочки еще. В двадцать первом меня в саратовскую чрезвычайку перевели, молодой совсем был, опыта с гулькин нос. Голод в самом разгаре, за пуд хлеба миллион просят, избу можно на ведро квашеной капусты сменять, в городе терпимо, снабжение какое-никакое, а шло, а деревни сплошь вымирали. По селу едешь, вонища, кругом трупы гнилые, дети с распухшими животами и глазенками древних старух, ручонки протягивают, хлебушка просят, взрослые кожей обтянуты, ворочаются в пылище и стонут, к коню ползут, пытаются копыта погрызть, а зубы выпадают из стершихся десен. Поехали мы на задание: по дороге на Бальцер начал народ пропадать. Время тяжелое, жизнь копейки не стоила. Покружили, народец поспрашивали, вышли на хутор один. Семейка жила: муж, жена да сынишка придурошный. Как нас увидали, сразу в бега. Да разве в голой степи убежишь? Поймали, трясутся, баба в обморок пытается хлопнуться, мужик припадошного разыгрывает. Спрашиваем: «Зачем бежали?» Отвечают: «Испужались, не каждый день конные едут, думали банда». Повели на хутор, там понятно стало, чего бежали они. В доме мясным духом таращит, густым, наваристым, свежим. На кухню ввалились, твою же мать, стоит корыто с кровью свернувшейся, на столе труп человеческий, наполовину разделанный, в печи три полуведерных чугуна с мертвечиной вареной, и сынишка их, идиот, с поварешкой сидит, глазками хлопает. Кушать вроде как подано. Дальше плохо помню, голова помутилась, на улицу выскочил, надышаться не мог. Двадцать лет прошло, а запах этот, сладкий, жирный и липкийв глотке стоит. У нас двое после этого из ЧК ушли, молодые, здоровые парни, хлебнувшие империалистической и гражданской, а я к мертвецам стал спокойнее относится. Мертвец - сволочь безвредная, с той поры боюсь только живых.

– Тьфу, Виктор Палыч, расскажете на ночь всяких страстей, – Маркова передернуло. – Нас-то голод краешком самым задел, обошлось, но наслышались всякого и беженцев мимо ужас прошло. Кормили мы их…

– Людоеды? – заинтересованно спросил Решетов. Этого страшными байками не пронять.

– Ну. Заманивали беженцев, обещая ночлег и кормежку. Жрали сами и на рынок возили, торговля бойкая шла. Почти двести кило живого мяса распродали. Мы потом окрестные деревеньки объезжали, у сельсоветов бумагу вывешивали: «Мясо, купленное у Тихона и Марьи Кишко, приказано сдать – человечина». Председатели по дворам ходили, народишко совестили. Думаете сдал кто? Ни куска. Знали откуда мясо и жрали. Так к чему я веду?

– Я почем знаю? – удивился Решетов. – Аппетит испортить решил, или щас мораль какую позаковырестей завернешь. Типо человек человеку волк.

– Бес с ней, с моралью, – Зотов вновь указал на расчлененное тело. – В первых двух случаях прослеживается точный расчет, подготовка, а в остальных звериная жестокость, работа сумасшедшего. Заметьте, почерк разный. Не просто разный, вообще ничего общего нет. Убийства Твердовского, Вальки и твоих парней разными людьми совершены. Преступники крайне редко меняют свой почерк, это как отпечатки пальцев, убийца стремится снова и снова пережить самый первый момент, подсознательно копируя действия.

– А людоеды твои тут при чем?

– Для примера. За домом гостеприимной семейки Кишко эксгумировали останки семерых человек: вываренные кости и черепа. Убиты все одинаково, ударом по темечку, Тихон бил обухом точно и сильно. Смекаете? Метод один.

– Может наш просто огромной фантазии душегуб? – предположил Решетов.

– Может, но маловероятно до безобразия, – неожиданно согласился Зотов. – Будем разбираться. А пока тебе нужна охрана, Никит.

– Ага, щас, разбежался, – фыркнул Решетов. – Люди смеяться будут. Где это видано, чтобы Решетов с охраной ходил?

– Не капризничай.

– Урон для моей героической репутации.

– Зато живой, может, будешь, – Зотов прекрасно понимал, заставить Решетова умерить гордыню уговорами не получится, и поэтому обратился к Маркову. – Михаил Федорыч, дорогой, он меня не послушает, хоть вы ему прикажите. Иначе отряд останется без руководителя боевой группы. Оно вам надо?

И замер, внезапно увидев Аньку Ерохину. Разведчица, миленько улыбаясь, стояла возле полевой кухни. Вот тебе раз! Не думал, не гадал… В груди потеплело.

– А эта дамочка откуда? – спросил он, стараясь скрыть мальчишеское волнение.

– Анька-то? Ночью приехала, – проследил за взглядом Марков и удивился. – Я думал вы знаете.

– Приехала? – протянул Зотов. – На чем? На попутке?

– На лошадке, а втора в поводу, – не без гордости поведал Михаил Федорович. – У полицаев увела, ух девка-огонь!

Зотов медленно поднялся с корточек, зачем-то отряхнул измызганные штаны и направился к огонь-девке. «Сейчас огонь буду тушить»,– подумал он на ходу. Ерохина стояла расслабившись, похожая на лисичку, забравшуюся в курятник, постреливая глазенками, в которых не было и тени раскаянья.

– Здравствуйте, боец Ерохина, – вежливо поприветствовал Зотов, с деланым равнодушием изучая разведчицу. Ран и окровавленных бинтов не заметно, разве на щеке небольшая царапина. А ты боялся, переживал, надумывал себе всякого. Ну не коза?

– Здравия желаю, товарищ наиглавнейший командир, – Анька вытянулась по струнке и обожгла насмешливым взглядом.

– Не паясничай.

– А вы зачем так официально? Я аж испугалась чуть-чуть.

– Ты… ты…, – Зотов схватил ее за руку и дернул к себе. – Ты куда пропала? Думал убили или в плену.

– Переживали, товарищ наиглавнейший командир? – лукаво спросила Ерохина.

– Переживал? – поперхнулся Зотов. И как таких земля носит? – Моя воля, я б тебе задницу напорол.

– Так я тебе и далась, порольщик, – вспыхнула разведчица. – Нету таких законов, чтобы комсомолок ремнями пороть, не по уставу. Пора эти старорежимные замашки бросать.

– Сейчас я тебе устав покажу, – пригрозил Зотов, с трудом сдерживая желание обнять проклятую девку.

– Поговорить надо, наедине, – Анька неожиданно подобралась, стала серьезной и закусила губу.

– У тебя или у меня? – Зотов насторожился. Что-то в Анькином тоне ему не понравилось.

– Конечно у вас, у меня своего угла отродясь не бывало, я птичка вольная, то тут, то там поклюю, – Анька потащила Зотова в глубину партизанского лагеря.

– Где пропадала? – спросил Зотов. – Или военная тайна?

– Да какая там тайна, – отмахнулась Ерохина, взяв его под руку. Прямо парочка на свидании. – Как вы с Решетовым воевать надумали, я и ушла. Какой от меня толк в обороне? Разведчица я. Вы, Виктор Палыч, не обижайтесь, мне в одиночку привычнее, ни за кого отвечать не нужно, кроме как за себя. Ночью вышла к лагерю полицаев, они у дороги стояли. Часовой – рохля, уснул сукин сын, ну я двух лошадок у них и свела, даже не чухнулись.

– Могла бы предупредить, – буркнул Зотов. Рассказ вроде складный, но было что–то, что мешало поверить. Не договаривала Анька в этот момент, пряча неуверенность за бравадой.

– Я не нарочно, некогда было, все мечутся, бегают, – робко улыбнулась Ерохина и поспешила сменить тему, усилив подозрения Зотова. – Вы-то как выбрались?

– Нам экипаж не подали, пришлось на своих двоих шлепать. В лесу напоролись на немцев. Егорыч убит.

– Егорыч? – Аня разом поникла, пушистые ресницы затрепетали. – Да как же, Виктор Палыч?

– По дурости, – буркнул Зотов. – Сами виноваты, перли, словно в городском парке. Две пули, в шею и грудь, умер сразу, не мучаясь.

– Хороший был человек, добрый очень.

– Война, чтоб ее, – Зотов посторонился, пропуская девушку в землянку. Внутри ничего не изменилось, в полосе света, падавшего из узкого окошка, вились в хороводе пылинки, пахло деревом и землей. Отвратительный, могильный запашок, к которому невозможно привыкнуть.

Ерохина примостилась на краешек нар, огляделась и спросила:

– Здесь особиста повесили?

– Здесь, – кивнул Зотов, садясь на деревянный чурбак, служащий табуретом.

– Не страшно рядом с повешенным жить?

– Я не суеверный.

– Я тоже, только все равно немного не по себе, – Аня зябко поежилась и неожиданно спросила. – Выпить ничего нет?

– Нет, – Зотов удивленно приподнял бровь, про себя проклиная свою бесхозяйственность. Хорошенькое начало. – Хочешь, до Аверина сбегаю, он не откажет.

– Не надо, – Аня со вздохом отцепила с пояса армейскую фляжку. Внутри булькнуло. И пояснила, словно извиняясь. – У меня с собой неприкосновенный запас. Для крайнего случая.

– И сейчас как раз он? – хмыкнул Зотов, извлек из-под стола две не очень чистые кружки и подул в них, искренне надеясь, что бывший хозяин использовал посуду по назначению. Порылся в карманах и присовокупил немного погрызенную горбушку хлебас налипшими крупинками соли, сахара и табака.Чем богат.

– Бывало и хуже, – Аня вымучено улыбнулась и разлила по кружкам мутную, пахнувшую ацетоном жидкость. – Давайте за Егорыча и остальных, за всех, кто не вернулся сегодня.

Чокаться, понятно, не стали. Зотов задержал дыхание и вылил водку в рот. Язык обожгло, раскаленный ком застрял в горле и провалился в желудок. Анька махнула, как мужик, крякнула и занюхала корочкой хлеба. Вздохнула тяжело, с надрывом и подняла умоляющие, наполнившиеся слезами глаза. Голос ее был глух и надрывен, страшные слова пришли откуда-то издалека:

– Виктор Палыч, я вам врала. Вам, Маркову, всем, –Ерохина тяжело навалилась на стол. – Никакая я не разведчица. Я агент Локотской республики.

В обрушившейся тишине было слышно, как жирная зеленая муха ползла по стене.