КОРОВА

Пролог

Познакомиться с девушкой при собачьей работе коммивояжера, когда по десять часов в день мотаешься, высунув язык, по дорогам и впендюриваешь медицинское оборудование, которое на хрен никому не нужно, — это из такой же области фантастики, как, например, быть избранным НАСА для участия в программе колонизации Венеры. Чтобы познакомиться с девушкой после того, как разменял тридцатник, нужно (этот перечень он порой твердил про себя, отсчитывая убегающие километровые столбики, казавшиеся ему маленькими надгробьями):

— Поехать в отпуск на курорт и постараться сойти за компанейского парня.

— Записаться в спортивный клуб и постараться сойти за компанейского парня.

— Найти работу, предполагающую «прямой контакт с клиентурой», и постараться сойти за компанейского парня.

— Завести друзей, которые не откажутся познакомить вас со своими знакомыми девушками на вечеринке, где надо постараться сойти за компанейского парня.

Поехать в отпуск Анри не мог — времени не было. На спортивный клуб у него тоже не было времени, по работе он встречался исключительно с медиками, которые, наверно, с меньшим презрением смотрели на анализ кала, чем на него, а друзей (сослуживцы Жан-Люк, Жан-Марк и Жан-Мишель, у которых на предмет «процедуры знакомства с девушками» дела обстояли точно также, не в счет) у него вообще не было. И все равно, даже окажись он в одной из вышеперечисленных ситуаций, да хоть бы и во всех, он не был компанейским парнем. Отнюдь. Скорее занудой. Ну какая девушка всерьез заинтересуется человеком, который носит белые носки под мокасины, слушает по радио только RTL (не NRJ, не BFM, не «Франс Мюзик», никогда, только RTL и «Умников»), часто жалуется на боль в промежности, на то, что устал, на погоду, на свою машину, на политику и дороговизну жизни, признает только одну туалетную воду, «Драккар Нуар», — и еще десять тысяч подобных мелочей, сливаясь серыми капельками, превращали его существование в унылую лужицу на мостовой северного города после осенних дождей.

Отсутствие любви угнетало.

Немного — когда в одиночестве на каком-нибудь паркинге, вяло жуя сыроватый сандвич, он вдруг ощущал неодолимое желание позвонить кому-нибудь, сказать, что «все в порядке», что он «будет через часок», что «вымотался». Еще немного — когда он просыпался утром и ощущал это утро точно капельку кислоты, упавшую прямо на сердце. И очень сильно угнетало его отсутствие любви по вечерам, когда, стоя посреди кухни, устремив глаза на вращающийся круг внутри микроволновки, где оттаивали быстрозамороженные молекулы готовой мусаки, он говорил себе, что жизнь у него все равно что у червяка: вот так всю дорогу ползаешь, землю роешь, дерьмо глотаешь и помрешь один-одинешенек под дубовым листом на какой-нибудь обочине, где давным-давно не встретить ни живой души. И стоило подумать про все это, про червяка, про рытье, дерьмо и смерть — он плакал. Давился всхлипами депрессивной старой девы, которую даже не пугают хлынувшие ни с того ни с сего слезы, для которой разрыдаться — все равно что зубы почистить, обычное дело, хоть она и говорит себе, что должно же это когда-нибудь кончиться.

Так он и жил, лужицей, червяком, один на один с наждачно-шершавой тоской каждое утро и каждый вечер, пока однажды не наткнулся на объявление в бесплатной газете: «Тем, кто хочет женского тепла. Простое общение (не секс и не проституция)». Странное объявление. Что бы оно могло значить? Особенно последняя строчка: «не секс и не проституция»? Это засело в нем на весь день, будто кто-то стикерс украдкой приклеил к спинному мозгу, а вечером, дома он уснул со словами «не секс и не проституция», зацепившимися за краешек сознания. Ему приснились эти слова, они лежали на каминной полке, на них было кружевное белье, и они раздвигали ножки.

Проснувшись, Анри позвонил по номеру, указанному в объявлении.

1

Ему ответил мужской голос и сразу продиктовал адрес. Это оказалась форменная глухомань. Проехать с полчаса по департаментскому шоссе, не пропустить развилку у лесосклада и еще метров через двести-триста свернуть у мусорных контейнеров. Анри все это проделал и увидел, наконец, перед собой строение вроде ангара посреди зеленого луга. Упитанные коровы, сочно хрустя травой, с любопытством косились на него вприщур. Человек в клеенчатом переднике, как у хирурга, вышел ему навстречу из домика, примостившегося сбоку от ангара.

— Это вы вчера звонили?

У человека в хирургическом переднике был измученный вид, как будто он не спал несколько ночей подряд. От него пахло кофе и потом, а передник пестрел всевозможными пятнами: что-то жирное, яичный желток, кровь, даже, кажется, чуть-чуть дерьма. Анри чувствовал, что странная история с женским теплом нравится ему все меньше, и молил Бога, чтобы это не оказалась какая-нибудь секта или, чего доброго, клуб свальных оргий.

Следом за человеком в хирургическом переднике он прошел в кабинет и увидел там молодую девушку, вроде бы поджидавшую их и почему-то немного грустную. На ней был костюм из набивной ткани в цветочек, старомодный с подкладными плечиками, а вообще-то она оказалась красивой. Даже очень красивой. Лицо как с картины, длинные темные волосы. Анри улыбнулся ей и поздоровался.

— Она вам не ответит, — сказал хирург.

Взглянув на изумленное лицо Анри, он добавил: «Это корова».

2

На обратном пути Анри перебирал в памяти все, что рассказал ему хирург. Он, оказывается, не всегда был ученым, когда-то просто фермерствовал, потом, когда стали общедоступными биотехнологии, занялся, как и многие другие, перелопачиванием генетического кода и расщеплением хромосом. Мало-помалу у него зародились более честолюбивые замыслы. Он увлекся клонированием и трансформацией млекопитающих, экспериментировал на мышах, крысах, кошках и собаках и наконец на коровах.

Больше мяса, больше молока… пройденный этап, скучно. И тогда ему вздумалось видоизменить животное полностью. Хорошенько поразмыслив, он счел самым подходящим и привлекательным, «так сказать, с точки зрения коммерции», обличье молодых девушек (со временем — это он подчеркнул особо — можно будет выбирать из нескольких вариантов внешности по каталогу). Эта форма наверняка заинтересует как профессионалов (скотоводам обрыдли одни и те же коровы на пастбищах. А тут — плохо ли — девушки, тоже дойные, тоже мясные?), так и любителей (холостяков, приверженцев полигамии, коллекционеров…).


На данный момент у него имелся только один опытный образец, но, будучи автором проекта, он не мог сам провести полноценные испытания.

— Понимаете, — сказал он Анри, — я знаю, кто ее отец и кто ее мать. Я слишком хорошо помню, что это корова. Все ее хромосомы знаю, как свои пять пальцев. Я просто не смогу вести себя достаточно естественно, а это необходимо. Вы — другое дело, вы тут, в каком-то смысле, человек неиспорченный. Для вас эта корова все-таки прежде всего девушка. Это мне и нужно — чтобы кто-то вроде вас пожил с ней, посмотреть, что получится. Все, о чем я вас прошу — взять ее к себе на три месяца, а потом вернуть мне. Вы согласны?

Анри взглянул на красивую девушку, опустил глаза. И сказал, что согласен. Хирург заулыбался, явно довольный. Он проводил Анри до машины и влепил затрещину девушке, которая упиралась, не желая садиться на заднее сиденье.

— Вы с ней особо не церемоньтесь, — сказал он. — Это корова.


Дома Анри позвонил на работу и сказал, что берет несколько дней неиспользованного отпуска. Он посмотрел на девушку, которая топталась между креслом и телевизором. Она и вправду была очень красивая. Никогда он не приводил в свою квартиру такую красивую девушку. Он подошел к ней и поднял руку — хотел погладить ее по голове. Она отпрянула. Хирург, наверно, не раз ее бил.

3

Девушка отпрянула, так и не дав погладить свои волосы. Она забилась в угол и пугливо косилась оттуда на Анри.

«Не бойся, не бойся, я тебя не обижу», — забормотал он, протягивая к ней руку. Но тон, которым он это произнес, ласковый, умиротворяющий, этакий тон братика, обращающегося к сестренке, делу не помог. Девушка задрожала всем телом, жалобно взвизгнула и уткнулась лбом в стену. Анри вдруг осенило. Он сходил в кухню и вернулся с куском сахара. Тихонько, осторожно, вытянув руку с сахаром на ладони, подошел к ней, приговаривая «ч-шш, ч-шш, вот, смотри, я добрый». Девушка снова взвизгнула, на этот раз с вопросительной ноткой, и заинтересованно потянула носом. Она скосила глаза на Анри, потом на сахар, который был теперь у самого ее лица. Наклонилась, чуть повернув голову, и взяла губами угощение.

Анри смотрел, как девушка с хрустом жует сахар. Она нравилась ему все больше и больше. Когда ее губы прикоснулись к его ладони, от изумительно нежного и бархатистого ощущения у него мурашки побежали по коже. Он снова заговорил с ней: «Вкусно, да? Ты ведь любишь сахар, а?» Девушка подошла поближе, уставившись на пустые руки Анри. Он спросил: «Хочешь еще?», снова сбегал в кухню и вернулся с полной пригоршней сахара. Девушка стояла посреди гостиной; увидев, что он принес, она пришла в возбуждение. Анри сел на диван, «иди сюда, иди, садись. Смотри, сколько у меня сахара, это тебе». Девушка подошла и села рядом с ним. Он протянул ей кусок. Она опять наклонилась к его ладони. «Какие губы, — подумал он, — какие потрясные губы».


Девушка хрустела сахаром, чмокая и пуская слюни. Она сидела очень прямо, устремив неподвижный взгляд на стену. Анри протянул руку и погладил ее волосы, она покосилась на него и снова уставилась в стену. «Какие волосы! — подумал Анри. Хоть снимай в рекламе шампуня». Он погладил лицо девушки, шею и протянул ей еще кусок сахара. Опустил руку ниже, ей на грудь, потом на бедро и решил, что надо бы дать ей имя, тогда ему будет проще. Катрин, Наташа? Или, может, что-нибудь американское, это сексуальнее? Шарон, Кейт, Беверли — нет, ей не идет. Нужно что-нибудь такое миленькое, чуточку наивное. Магали, пришло ему в голову. Вот-вот, Магали — то, что надо. Магали подойдет. И он заговорил: «Какая ты красивая, Магали, ты красивая, как… как цветок». Ему подумалось, что сравнение из области ботаники — не блеск, но лишь на секунду, потом он вспомнил, что имеет дело с коровой. Миленькой и ладненькой, но все же коровой. Это его раскрепостило, и, пока Магали жевала очередной кусок сахара, Анри, опустившись на колени, принялся расстегивать пуговицы старомодного костюма в цветочек. Это было нелегко, она ему совсем не помогала, но он все-таки справился.


Под костюмом хирург надел на нее сбрую, которую лет тридцать назад назвали бы «сексуальным ансамблем». Анри с большим трудом выпростал девушку из черных кружев. Теперь Магали сидела на диване совершенно голая, и при виде этой несказанной красоты в его квартире Анри показалось, будто ему впрыснули в кровь чистый спирт. Волна жара, блаженно-мучительная, захлестнула его всего, он взял Магали за руку и хотел увлечь ее в спальню. Но тут сработал какой-то коровий инстинкт: девушка воспротивилась. Анри просипел «идем, ну, идем же, давай…» и сам не узнал своего голоса. Магали скорчилась на диване. Анри почувствовал, как под напором обиды открываются в мозгу шлюзы раздражения, и вспомнил, что говорил ему хирург насчет того, как с ней обращаться. Он влепил Магали затрещину, та, взвизгнув, еще глубже забилась в уголок дивана, и Анри тотчас пожалел о том, что сделал. Черт побери! Драться — это совсем на него не похоже. Он склонился над ней и зашептал «извини, извини, я не хотел». Потом стал целовать ее лицо, шею, а рука между тем уже ласкала груди, живот. Это было восхитительно. Машинально он протянул ей еще кусок сахара, но она отвернула голову. Анри расстегнул ширинку и вынул член. Он не знал, будет Магали сопротивляться или нет, прижал ее локтем, чтобы не слишком дергалась, и все повторял «ну пожалуйста, ну пожалуйста…»


Вечерело. Движение на улицах становилось все оживленнее. Приглушенный гул автомобильных пробок наполнил квартиру. Анри поднялся, посмотрел на Магали, дал ей кусок сахара, и она взяла его. Ему было скверно, он чувствовал себя эсэсовцем, внезапно постигшим подлинную суть фашистской Германии. Он спросил: «Хочешь принять душ?» Магали не ответила. Она встала, пустила длинную струю прямо на пол, ушла в тот же угол и, привалившись к стене, уснула.

4

Прошло несколько дней, и Анри пришлось выйти на работу. Он с трудом привыкал к присутствию девушки, то есть коровы, ну, в общем, Магали. После происшедшего на диване какая-то странная тяжесть, вобравшая в себя чувство вины, стыд и желание, поселилась в сердце и пробивала ход к самой его середке. Трогать девушку он больше не смел, говорил с ней смущенно-ласково, тоном, который, как ему казалось, мог успокоить пугливую корову. Обихаживал он ее старательно, каждый вечер мыл в ванне (в первый раз она боялась, но потом сама вошла во вкус и соглашалась выйти из воды только за кусок сахара в награду). Поскольку она не могла управлять своими сфинктерами, он, уходя, оставлял ее голой или, если было холодно, надевал на нее верх от тренировочного костюма. По утрам он отводил ее в кухню, предварительно застелив пол газетами и поставив в углу большое зеленое ведро с кормом. Возвращаясь после работы, кричал с порога: «Это я! Я дома!», открывал дверь кухни и заставал Магали либо спящей, либо жующей. Пока он убирался в кухне и запихивал грязные газеты в мусорный мешок, ей разрешалось погулять по квартире. Чаще всего она по привычке сама шла в ванную и ждала его там. Он наполнял для нее ванну, рассказывая, как прошел день, потом сажал девушку в воду и мыл ей волосы и тело пенистым гелем «два-в-одном» с ароматом смородины, от которого, по мнению Анри, кожа у нее становилась изумительно нежной. Он сам вытирал ее большим купальным полотенцем, подогретым на батарее, аккуратно чистил ей зубы и наносил на лицо немного увлажняющего крема. После этого Анри включал телевизор, смотрел новости, потом фильм. Магали топталась по комнате, без интереса поглядывала на происходящее по ту сторону оконного стекла, пила из раковины в кухне, где он всегда оставлял для нее свежую воду. Сколько раз Анри надеялся, что она сядет к нему на диван, что ей тоже захочется его тепла, но она, похоже, совсем в этом не нуждалась.


От ежедневного лицезрения нагого тела Магали и жгучих желаний, не находивших утоления, тоска, точно раковая опухоль, разрасталась день ото дня, заполняя собой мир Анри. Время шло, и он чуть-чуть осмелел. Теперь он решался погладить Магали, задержать руку на ее груди или ягодицах. Он заказал и прочел два-три практических пособия о коровах, но ни в одном не рассматривались психологические аспекты. Что ж, может быть, и вправду ни разума, ни сознания, ни психологии у коров нет вовсе. Анри решил попробовать приучить Магали к своей собственной наготе и стал ходить дома голым, задевая девушку то плечом, то бедром при каждом удобном случае, которых в их повседневной жизни хватало, и надеясь таким образом пробудить в ней подобие человеческого желания. Ничего не произошло, но, чувствуя, как колоссальная обида глыбой давит на желудок, Анри все же не мог смириться с мыслью, что только путем грубой силы возможно более интимное сближение с коровой. Случалось, вечером он мягко подталкивал ее в спальню и усаживал на кровать. Потом принимался оглаживать по спине, нахваливая атласную кожу и точеные плечи, а про себя думал, что, может быть, в конце концов, она полюбит эти движения, эти интонации. Однако что массаж, что комплименты имели не больше успеха, чем соприкосновения тел, и не вызывали у Магали ничего, кроме полнейшего, на его взгляд, безразличия.

Отчаявшись, Анри однажды даже залез к ней в ванну, но и тут был облом, он понял это, пролежав минут десять в остывающей воде. Тогда он застонал «я не могу больше, не могу, понимаешь, я от тебя с ума сойду!» Ему все осточертело, он устал быть добреньким, устал разговаривать ласково. «Сколько я для тебя делаю, а от тебя я что имею?» — сказал он еще и понял, что если хоть минуту лишнюю пробудет с ней в тесной ванной, это плохо кончится. Он ушел, оставив ее в ванне одну, не расчесав ей волосы, не почистив зубы, не намазав увлажняющим кремом. Лег в постель, но заснуть никак не мог. Он был в ярости.

Наутро он нашел девушку спящей на полу ванной и разозлился. Загнал ее пинками в кухню, прикрикивая «пошла, пошла!» и отправился на работу. Вернувшись вечером, он открыл дверь кухни, чтобы выпустить Магали на вечернюю прогулку, но у него вдруг окончательно пропало желание быть добрым. Да, он обиделся, да, он не в духе, а кто виноват? Магали направилась в ванную, но ему больше не хотелось ее мыть, и видеть ее тоже больше не хотелось. Все равно на него это больше не действовало. Он огрызнулся: «Чего тебе? чего ты тут дожидаешься?» И выгнал ее из ванной.

Он стал злым. Присутствие девушки в доме раздражало его все сильней. Он почти совсем перестал за ней ухаживать. Корм, вода, газеты — и будет с нее. Раз или два он позвонил хирургу и спросил, нельзя ли вернуть девушку пораньше, но тот ответил, что опыт должен продлиться не меньше трех месяцев. Анри пришлось смириться. Он стискивал зубы. Еще больше месяца.

5

Оставшиеся недели стали самыми мрачными и унылыми в мрачной и унылой жизни Анри. Он ни на что больше не надеялся, он окончательно разочаровался в Магали и в любви вообще. За окном темнело все раньше, становилось все холоднее, пришла зима, и Рождество стало очередным тяжким испытанием. Анри встретил его один у себя дома, с коровой, брезгливо обнюхивавшей вчерашний корм. Он выпил, наутро проснулся с больной головой, опять выгнал девушку из ванной, да еще и наорал на нее «ты мне осточертела, видеть тебя не могу!» Она убежала в кухню, Анри остался в гостиной. За окном толпы людей, навьюченных свертками, подарками, тортами и пирожными, обремененных горластыми чадами и мелочными заботами, медленно двигались в серой мгле 25 декабря. Анри покачал головой, он презирал их и презирал себя, жизнь — тупик, хоть целый век бейся лбом о стену. Он пошел в кухню, взял кусок хлеба. Магали смотрела, как он входит и выходит, но он ничего не сказал ей. Ему осточертела грязь в кухне, осточертел этот запах, он сказал себе, что надо будет убраться здесь как следует, но пока на это не хватало духу.

Он решил весь день бездельничать. Немного посмотрел телевизор, побрился, попытался вздремнуть после обеда. Ничего не хотелось. Он взял несколько досье на клиентов и принялся подчеркивать зеленым карандашом положительные данные, а красным — отрицательные. У него это хорошо получалось, очень аккуратно. Он встал с чувством удовлетворения: как-никак славно поработал. Ему стало получше, на горизонте событий его жизни, кажется, все же вырисовывался какой-то смысл. Он снова пошел в кухню взять еще хлеба. Магали стояла у окна, устремив неподвижный взгляд в пелену зимнего тумана. Желтый свет от фонаря падал на ее лицо. Что-то было не так, Анри сразу заметил, что-то блеснуло на щеке девушки. Он подошел поближе и увидел, как крупные слезы катятся по нежной коже и падают одна за другой на пол. Она плакала.

Эпилог

Через несколько дней Анри отвез корову хирургу. Он не счел нужным распространяться о слезах и оставил это при себе. Хирург побил корову, загоняя ее в стойло.

— Я думаю, надо как-то решать проблему гигиены, — сказал он. — Такую девушку все же трудно содержать в домашних условиях.

Анри согласно кивнул и спросил, что станется с «опытным образцом».

— С ней-то? Она, знаете ли, не молочной породы, но мясо у нее отменное. С бойнями у меня договоренность.

Анри подумал, что дело у хирурга поставлено наилучшим образом.

Загрузка...