Секреты Ватикана

VII. Авантюрная история одного дворца

Пьяцца дель Квиринале — одна из самых пленительных в мире, с трех сторон закрытая, с четвертой — обращенная к бельведеру, едва видимым вдали контурам холмов и огромному куполу, что выделяется в небе к западу. С этой террасы летними вечерами можно наблюдать закат в вихрях лазури, индиго, розовых и синих красок, который не осмелился бы вообразить ни один художник, боясь показаться избыточным, чрезмерным. Впечатляющая, трогательная красота, порождаемая не только тем, что в состоянии объять взгляд, но и тем нагромождением событий, которые разворачивались на вершине этого холма, как на сцене, имматериальным присутствием, волнами памяти, страницами недавней и древней истории, часто драматической, порой двусмысленной и ускользающей, в иных случаях определяющей, решающей, каким быть грядущему. Можно сказать, что повествование о Квиринале — площади, дворце, точнее дворцах, фонтанах и садах — отражает целиком историю Рима и папства, правившего им на протяжении столетий.

Говорят, что название восходит к Куресу — старинному городу сабинян, первыми поселившихся на этом холме. Здесь по велению Константина были построены термы, носившие его имя и довольно быстро окруженные роскошными виллами, так что вскоре эта зона стала престижным районом жилых резиденций. Заброшенная в Средние века, она была вновь обнаружена только в XVI веке, когда на месте прежних терм на свет божий вытащили статуи Диоскуров — Кастора и Поллукса, которых приняли за укротителей лошадей. Отсюда и пошло народное название Монте Кавалло (букв. Гора Лошади), сделавшее известной эту возвышенность. При папе Сиксте V оба колосса были установлены на площади, по бокам фонтана. Скульптурная группа с вздымающимся за ней обелиском вносит заключительные штрихи в облик площадки. Что же до Диоскуров, то речь идет о двух прелестных статуях, искуснейших по исполнению копий с греческих оригиналов V века до н. э., приписываемых Фидию и Праксителю. Ошибочная атрибуция увековечена надписью на цоколе, породившей целый ряд недоразумений — что-то среднее между насмешкой и политкорректностью, — о чем непременно вспомнит любой, кто сумеет ее рассмотреть.

Действительно, во второй половине XVIII века Пий VI поручил архитектору Джованни Антинори передвинуть статуи, разместив между ними обелиск, взятый из мавзолея Августа, близнец того, что сейчас стоит на Эсквилине. Первая попытка в 1783 году провалилась, и народ иронически перефразировал надпись OPUS FIDIAE ("Творение Фидия") в звучащую насмешкой OPUS PERFIDIAE РП SEXTI ("Гнусное дельце Пия Шестого"). Вторая попытка, предпринятая тремя годами позже, напротив, была успешной, и всеобщий энтузиазм в связи с этим мероприятием (трудным, учитывая скудный инструментарий той эпохи) обернулся сочинением высокопарной фразы, в которой обелиск от собственного лица рассказывал о своей тысячелетней истории, завершая так: INTER ALEXANDRI MEDIUM QUI MAXIMA SIGNA / TESTABOR QUANTO SIT MINOR ILLE PIO ("Поставленный между этими великими статуями Александра, я удостоверяю второстепенность его в сравнении с Пием").

Когда в 1798 году французы провозгласили якобинскую республику, такого рода отзыв, принижающий Александра Великого, мог показаться провокационным в отношении Наполеона, поэтому пафос последней строчки был смягчен: TESTABOR SEXTI GRANDIA FACTA РП (удостоверяю великие деяния Пия). Однако торопливый каменотес забыл стесать одну деталь, из-за которой под буквой S в слове SEXTI все еще читается черточка от Q из прежнего слова QUANTO. Наконец, в 1818 году установка грандиозного монумента была закончена. Раффаэле Стерн задумал там новый фонтан, для которого использовал большой сосуд, добытый на римском Форуме, где его в свое время приспособили под поилку для волов.

Диоскуры, обелиск и фонтан сами по себе подсказывают мысль об исторических событиях, свидетельницей которых была эта площадь. Можно было бы также упомянуть и сад, располагающийся на улице Квиринале, напротив палаццо, — для того чтобы его разбить, были снесены две церкви и столько же монастырей. Хотели, чтобы германский кайзер Вильгельм, гостивший у короля Италии в 1888 году, из окна своих апартаментов мог любоваться максимально широкой перспективой. Если заглянуть внутрь, то стоит вспомнить капеллу Паолина, равную по размерам Сикстинской в Ватикане, или же Лоджию Благословений над главным входом, спроектированную Бернини, или мощную крепостную башню в правом секторе, служившую оплотом обороны и укрепленную артиллерией. Здесь тоже пришлось разрушить часть примыкающей к зданию виллы Колонна, чтобы у пушек появилось достаточное пространство для прицельной стрельбы.

Окончательным оформлением площади по воле папы Пия IX занялся маститый архитектор и инженер середины XIX столетия Вирджинио Веспи-ньяни. Необходимо было адаптировать узловую дорожную развязку к условиям прогрессирующей урбанизации и к потребностям возникающих новых столичных кварталов. Веспиньяни выровнял и сгладил поверхность площади, создав парадную лестницу, спускающуюся к улице Датария, и соединительный отрезок, который двойным поворотом на 90 градусов подступает вплотную к западному склону холма. Дабы проложить его, архитектору потребовалось разрушить уступчатую подъездную дорогу к конюшням (Скудерие) и возвести укрепляющую внешнюю стену, украшенную особыми нишами со статуями. Эффект чудесен, как отмечали уже тогда, поскольку при подъеме к площади "почти внезапно перед твоим взором предстают величественные громады Апостолического дворца, совещательной консульты, восхитительная скульптурная группа лошадей, обелиск, фонтан".

Отдельного упоминания заслуживают покои, приготовленные по случаю приезда Наполеона, который в Риме так и не побывал, но всегда мечтал иметь здесь второй по значению дворец-резиденцию после парижского. В частности, именно поэтому он и дал своему сыну титул римского короля. Париж и Рим должны были стать столицами его империи. Судьбой ему не было дано реализовать свой проект, поскольку на смену стремительному взлету через десять лет пришло падение, а финалом всего правления оказалось унизительное заключение и агония на острове Св. Елены.

Летом 1809 года французская армия вновь оккупировала Рим, и папа Пий VII, подобно своему предшественнику, был пленен и вывезен во Францию. Если ориентироваться исключительно на эффективность, абстрагируясь от любых иных соображений, то наполеоновская администрация продемонстрировала свою открытость и продуктивность в бытность префектом города барона Камиля де Турнона, который мог полагаться, помимо всего прочего, на сотрудничество с Кановой, Камуччини, Валадьером, Стерном. К примеру, была приведена в порядок зона между мостом Мильвио и Порта дель Пополо, что позволило заложить прямую, как стрела, улицу, параллельную виа Фламиния (ныне бульвар Тициано), и разработать берегоукрепительные сооружения для того участка Тибра, что расположен в сердце города, между двумя высокими крепостными стенами. Барон приложил руку и к осушению зловонных Понтийских болот, что было начато еще при Пие V в XVI веке и доведено до победного конца только при фашистах. Образовались площадки для баров, ресторанов, гимнастических залов-палестр, театров и забав на открытом воздухе. Подумали и о мертвых, отведя территорию под кладбище Верано.

Для нас здесь наиболее интересно то, что были предприняты усилия для трансформации палаццо дель Квиринале в самый настоящий монарший дворец. 28 февраля 1811 года императорским архитектором был назначен Раффаэле Стерн, лелеявший в уме идею дворца, в котором бы "объединились характерная стилистика и роскошь обиталища Цезарей, внушительными остатками коего мы поражаемся и по сию пору". Между тем ситуация, в которой пребывал упомянутый объект, оставляла желать лучшего. С грустным чувством он пишет:

То, что ныне существует и где проживал папа, слишком мало и неподходяще, чтобы принять нашего августейшего монарха… здание нуждается во всем, у окон косые рамы и витражи, полы из обожженного кирпича пришли в негодность, вся обстановка Папы состояла из ветхих камчатых обоев, пары-тройки столов и деревянных лавок.

Корреспонденция и отчеты в Париж непрерывны; следует примирить два основных требования: оборудовать покои с предельной пышностью и провести реконструкцию как можно скорее. За строительство взялись в ноябре того же года. Объем работ гигантский, привлечены три тысячи рабочих. Проводится реставрация сводов, фризов, дверей, мраморных вставок, извлеченных из кусков античных колонн, сооружаются критически необходимые бытовые помещения, например ванные комнаты и туалеты (как отмечает Марина Натоли, автор качественной монографии о дворце, опубликованной издательством "Либрериа делло Стато" в 1989 году, "ванны Квиринала — первые из возникших в Риме после купальни Люсьена Бонапарта в палаццо Нуньеж"). Марциал Дарю, интендант имущества короны, кажется неудовлетворенным темпом и ходом работ, он находит, что римские рабочие менее усердны и старательны в сравнении с парижскими, пусть их мастерство и непререкаемо. Но именно их искушенность и профессионализм поражают префекта Камиля де Турнона, который в своих "Мемуарах" пишет:

Бесчисленные скульпторы, занимающиеся в Риме обработкой блоков мрамора для своих произведений, нанимают большое количество простых каменотесов, наделенных живым умом и способностями… резьба, гравировка, ваяние из твердого камня или раковин, будь то полости или рельефы, — это целая индустрия по экспорту замечательных изделий в Европу. Было время, когда на работу туда набирали до восьмидесяти человек, и это не считая управлявших ими блестящих художников.

Военные кампании Наполеона не позволили завершить строительство. После победы при Липсии австро-прусские войска в конце марта 1814 года вступают в Париж. 4 апреля император отрекается от престола и месяц спустя высаживается на острове Эльба. 24 мая в 19 часов папа Пий VII въезжает в Рим через Порта дель Пополо; его сопровождают высокопоставленные приближенные — кардиналы Маттеи и Пакка.

Палаццо дель Квиринале ожидает самая грандиозная реконструкция в его жизни, осуществленная к тому же с невиданным пылом. Стерн продолжает оказывать свои услуги, но наличные средства, имеющиеся в распоряжении папского правительства, уже совсем не те, что раньше. Положение усугубится после смерти Пия VII в 1823 году, достигнув кульминации упадка при Пие IX. Как написал Джулиано Бриганти в своем очерке о Квиринале, "все, что было сделано, это лишь бесполезные добавления или, хуже того, непочтительное и неряшливое искажение архитектонической целостности".

Многие из вещей, созданных специально для Наполеона, были разобраны и демонтированы; ситуация не улучшилась и после 1870 года, когда во дворце поселилось королевское семейство из Савойской династии. К примеру, постыдным решением был снос (по случаю визита в Рим Гитлера) того крыла дворца, где располагались очаровательные апартаменты французской императрицы. По мнению Марины Натоли, то немногое, что сохранилось до наших дней, — "это почти археологические артефакты и фрагменты", лишь тени художественной культуры, не имевшей равных в мире.

Эта книга посвящена некоторым эпизодам политической истории Святого престола, к которым сейчас и следует вернуться. Сикст V был первым понтификом, умершим в Квиринале (1590 год), но на "постоянное место жительства" туда перебрался в 1592 году лишь его последователь, Климент VIII. Дворец оставался папской резиденцией вплоть до трагической ночи 5 июля 1808 года, положившей начало событиям, упомянутым ранее в этой главе. Цепочка фактов была такова: 2 февраля 1808 года корпус генерала Миоллиса оккупирует Рим от имени императора французов. Неслыханное происшествие, особенно если учесть, что царствующий папа Пий VII 2 декабря 1804 года присутствовал в соборе Парижской Богоматери на церемонии коронации Наполеона, который на прославленном полотне Давида уже с лавровым венком на голове изображен возлагающим тиару на чело императрицы Жозефины. Папа примостился в углу, с грустным выражением лица, а порядок размещения гостей и поза понтифика сами по себе выразительно свидетельствуют о шаткости взаимоотношений между двумя монархами.

Они не наладились и в дальнейшем. 17 мая 1809 года император издает в Вене декрет об аннексии Римского государства Францией, что влекло за собой крах светского владычества понтифика. Юридическая мотивация, назовем ее так, сводилась к тому, что влияние, оказываемое иностранным правителем на внутренний курс империи, может служить угрозой ее безопасности; соответственно, рекомендуется аннулировать дарение Карла Великого римскому епископу. В документе можно прочесть, что,

когда Карл Великий, император французов и наш августейший предшественник, вручил в качестве дара епископам Рима несколько графств, сделано это было во благо этих территорий, но Рим все же не переставал быть неотъемлемой частью его империи. Впоследствии подобное сочетание власти спиритуальной и мирской превратилось в источник разногласий и остается таковым, ибо нередко понтифики прибегали к воздействию первой власти для подкрепления претензий второй. Таким образом, интересы духовные и дела небесные, суть которых неизменна, смешивались с земными заботами, а они по самой своей природе изменчивы в зависимости от обстоятельств и политики конкретного времени.

Обоснования в чем-то частично взвешенные, в чем-то претенциозные, но в целом не слишком отличающиеся от тех, за которые ухватится несколько десятилетий спустя Кавур в своей попытке миролюбиво разрешить острый и щекотливый римский вопрос: "дела небесные" и политические интриги редко согласуются между собой, наоборот, они часто подталкивают к рискованным компромиссам. Впрочем, по этому пункту с ним охотно соглашались и представители церкви из числа наиболее либеральных католических теологов.

Реакция понтифика тверда: Наполеон предан анафеме, и в булле Quum memoranda от 10 июня 1809 года Пий VII заявляет: "Да поймут в очередной раз монархи, что подчинены они Престолу нашему и приказам нашим по закону, данному Господом нашим Иисусом Христом. Коим мы суть хранители самого благороднейшего суверенитета".

Незадолго до рассвета 5 июля сотня французских солдат при помощи горстки римских "якобинцев" пробирается во дворец через окна, обращенные к церкви Сант-Андреа на виа дель Квиринале. Оскорбительный поступок. Наполеон потом скажет, что это была личная инициатива генерала Миол-лиса, опасавшегося народного мятежа, или же приказ генерала Раде. В любом случае мандата на это он им не давал. Солдаты вламываются во дворец, швейцарская гвардия не реагирует и позволяет себя разоружить. Пока Наполеон на равнине под Ваграмом, к северо-востоку от Вены, готовится к одной из своих лучших битв, в Риме генерал Раде предстает перед Пием VII и именем императорского правительства требует подписать отказ от притязаний на светскую власть.

Папу не запугать, напротив, его ответные реплики отважны: "Мы не можем ни уступить, ни бросить то, что нам не принадлежит. Император может разорвать нас в клочья, но все равно ничего не получит. Разве после всего сделанного нами для него мы должны были ожидать подобного поведения?" Генерал в ответ сообщает, что его долг — переправить папу в другое место. Понтифик просит два часа на подготовку, в чем ему отказывают; тогда он требует, чтобы ему разрешили покинуть Рим в обществе его доверенных лиц, но тоже безрезультатно. В итоге Пий VII совершает возвышенно театральный жест: он берет с собой только требник и распятие и, сев в карету, отправляется в изгнание.

Скверное приключение после многих мытарств завершается благополучно. Падение наполеоновской империи погасило конфликт, а Пий VII сумел, наконец, возвратиться в Рим из ссылки в Фонтенбло. При содействии ловкого госсекретаря Эрколе Консальви (рукоположенного кардинала, то есть никогда не являвшегося священником) папа посвятил себя упорядочению собственного государства, которое решением Венского конгресса 1814 года было восстановлено практически полностью в прежних границах. Какая изысканная ирония! Ведь вся эта история началась в том же городе, где спустя шесть промелькнувших как один миг лет в ней была поставлена финальная точка.

Через несколько десятилетий, в 1848 году, в еще более трагических условиях дворец был осквернен вновь. В церковном государстве, как и по всей Италии, 1848-й — это год восстаний и бунтов. В Риме положение особенно запутанное. Как всегда случается, когда потребность в переменах не находит выхода в политическом поле, импульс толпы, не сконцентрированной на конкретной цели, распространяется во все стороны, порождая сумятицу; в годину смуты разумные и справедливые требования чередуются с самыми абсурдными претензиями. Экстремисты любого толка играют на струнах всеобщей нетерпимости, подпитывая и усугубляя ее. В сентябре папа вверяет правительство заботам Пеллегрино Росси, дисциплинированного, скрупулезного человека, пэра Франции и профессора политэкономии, который был направлен в Рим в качестве французского посла. За тонкое дипломатическое искусство его возвели в графское достоинство.

Росси следует попытаться вернуть былой авторитет и имидж понтифику и одновременно сформировать менее ретроградную администрацию, запустив неизбежные социально-экономические реформы. Вероятно, ему удалость бы решить поставленные задачи, но не хватило времени даже попробовать. Однажды, через два месяца после своего назначения, 15 ноября, Росси поднимается по парадной лестнице дворца Апостолической канцелярии на торжественное открытие парламентской сессии, но внезапно двое или трое преступников бросаются ему наперерез и убивают, полоснув кинжалом по горлу. А ведь Росси едва начал двигаться к своей цели по приданию светского характера царству понтифика, к тому же он симпатизировал концепции "Итальянской лиги", то есть федерации государств полуострова, в условиях которой каждое из них сохранило бы свою автономность. Его реформаторские действия были осмотрительными и осторожными, насколько позволяла обстановка, за это его и ненавидели самые яростные карбонарии, охваченные революционной манией, — извечная трагедия любого политического процесса. В своей первой речи с трибуны итальянского парламента Кавур отнесет Росси к числу величайших фигур Рисорджименто.

В результате его смерти мятежный дух, до того выплескивавшийся спорадически, перерос в открытое восстание. Пий IX затворился в палаццо Квиринале, осажденном взбешенной толпой. Бунт, беспорядочный и невнятный, имел вполне опознаваемую политическую ориентацию. Манифестанты потребовали, чтобы папа объявил войну Австрии, упразднил дворянские привилегии, созвал общеитальянское Учредительное собрание, провел радикальные преобразования. На площади разглагольствуют, кричат, распускают слухи, сплетничают, беснуются, наседают на ворота. Швейцарцы, скорее испуганные, чем грозные, дают залп; мятежники, сперва обескураженные, быстро реорганизуются; в их рядах тоже есть солдаты и гражданские гвардейцы, то есть люди, обученные обращению с оружием. Интенсивная перестрелка сменяется попытками штурма. Убитые и раненые есть с обеих сторон, застрелен папский секретарь.

Это несчастье подтолкнуло понтифика к решению покинуть Рим. Его бегство в короткие сроки подготавливается при помощи баварского посла Карла фон Спаура. Ночью 24 ноября, переодевшись простым священником и выдав себя за гувернера семьи Спаур, Пий IX устремляется в Гаэту под защиту короля обеих Сицилий.

Пий IX, Джованни Мария Мастаи Ферретти (1792–1878), сыграл видную роль как в истории католической церкви, так и в политической истории Италии прежде всего благодаря двум взаимосвязанным причинам: долгое тридцатидвухлетнее царствование и необычайные перемены, с которыми мало-помалу ему приходилось сталкиваться. Достаточно подумать, что его детство выпало на годы Французской революции, а юность — на эпоху Наполеона и Реставрацию. В зрелом возрасте он застает революционные волнения 1848 года и утверждение рисорджиментских идеалов, которые поставят под вопрос легитимность его монархии. Стариком он будет наблюдать, как пьемонтские солдаты хозяйничают в его резиденции, а Квиринал превратится в королевский дворец "узурпаторов" из Савойской династии. Исключительная парабола жизни, взбудораженная, истерзанная эпоха, которую нужно было встречать лицом к лицу, имея определенный интеллектуальный и политический горизонт, гибкость, сговорчивость, широту воззрений. Всего этого в арсенале у него не было.

Уже в тридцать пять лет Джованни Мастаи Ферретти был назначен архиепископом Сполето, в 1840 году произведен в кардиналы. Шесть лет спустя, 16 июня 1846 года, в четвертом раунде голосования большинством в тридцать шесть голосов из пятидесяти участников конклава его избрали папой. В заключительном круге он обошел кардинала Ламбрускини, беспощадного реакционера; это давало надежду на то, что его понтификат будет ориентирован на умеренный реформизм. Действительно, итальянские патриоты выказали ему свое расположение, кто-то даже разглядел в нем воплощение "неогвельфского" идеала, о чем писал священник Винченцо Джоберти в своем труде "О духовном и гражданском превосходстве итальянцев". Джоберти придерживался концепции федерализма как фундамента итальянского единства и политической программы, сконцентрированной на идеях, распространенных и во Франции: примирение религиозности и духа нации, католицизма и либерализма.

В специфически итальянском контексте папа, относившийся к проекту благожелательно, мог бы послужить для него важнейшей точкой опоры. Мандзо-ни, Розмини, Пеллико, Томмазео с энтузиазмом восприняли успокаивающую мысль о переходе к федеральной системе в Италии во имя устойчивого равновесия и без пролития крови. В стане противников оказались некоторые католические иерархи, а также иезуиты, опасавшиеся, и не напрасно, противоречивого смешения политического режима и религиозных порядков.

Среди тех, кто, пусть лишь поначалу, загорелся этими идеями, был Джузеппе Монтанелли (дед знаменитого журналиста и историка Индро Монтанелли), писатель, чиновник, депутат, яркий представитель течения романтизма. В "Итальянских мемуарах" он поведает о своей увлеченности этими идеями на раннем этапе: "Да, мы все были охвачены порывом, и ошибка была благодетельна; поскольку без возгласа "Да здравствует Пий IX" кто знает, когда бы еще массы итальянцев смогли ощутить свою принадлежность к национальной жизни, образ которой сегодня, вольно или невольно, бережно хранят их души; именно он рано или поздно приведет нас к единству". Суждение трезвое, лишенное иллюзий, вероятнее всего, реалистичное относительно поводов, предлогов и причин, способных разжечь из искры пламя народного энтузиазма.

На первых порах папа проявил себя неплохо: объявлена амнистия по политическим преступлениям, учреждены залоговые органы и институт поручительства, гарантирована ограниченная свобода прессы. В Риме, где до 1815 года публиковался лишь один вестник "Диарьо бисеттиманале" (букв. "Двухнедельный журнал") и напрочь отсутствовали ежедневные издания (до 1846 года), внезапно расцвели частные газетные предприятия умеренно-либерального толка. Пий IX отменил меры, дискриминирующие евреев, равно как и требование их принудительного проживания в гетто; санкционировал прокладку короткой железнодорожной ветки в Лацио; 14 марта 1849 года позволил сформировать и, что принципиально с политической точки зрения, направить отдельные армейские полки на фронт военных действий с Австрией, в эпоху знаменитой Первой войны за независимость. Она продлилась недолго; уже к концу апреля папа недвусмысленно выразил желание покинуть ряды борцов за итальянское дело: "На земле поручено замещать нам Того, кто является творцом мира… и отеческая любовь наша обращена ко всем народам и нациям, без изъятия". Практическим и непосредственным следствием этого шага было то, что его войска, походным маршем продвигавшиеся к северным границам церковного государства, были отозваны.

Почему это произошло? Дебаты вокруг такой молниеносной перемены взглядов были долгими и упорными, мнения разделились. Заявляли о "предательстве Рисорджименто", намекали о настойчивом давлении иезуитов, противников объединительного процесса, и о том, что папа ощутил себя марионеткой, "инструментом" в руках "итальянцев", поэтому и решил дать обратный ход. Возможно, истина лежит где-то на стыке этих доводов, среди которых есть один фундаментальный: папе надлежит быть политиком. Это и подтолкнуло его к осознанию, что на посту главы церкви и главы государства, воплощая двойную власть, духовную и мирскую, будучи понтификом и королем, ему придется подчиняться требованиям осмотрительности и благоразумия, причем его собственная воля в данном случае не сможет разорвать узы возложенной на него ответственности.

Крутой поворот, низкое предательство, отказ от идеи, понимание подспудных течений… Как бы мы ни называли этот факт, но он оказался самой что ни на есть убедительной предпосылкой трагических событий последующих месяцев. Не исключено, что более дальновидный или же менее скованный традицией и доктриной политик сумел бы извлечь совершенно иной эффект из такого рода препятствий, например, проанализировать и взвесить вопрос светской власти, которая достигла высшей точки своего развития и клонилась к закату. Легче сказать, чем сделать, — всяк задним умом крепок. Так или иначе, но реакция папы была совсем другой.

О том, что случилось в Риме после его бегства в Гаэту, о краткой и славной авантюре Римской республики рассказано мною в главе "Братья Италии" книги "Секреты Рима", к ней я и отсылаю всех интересующихся этим периодом. Напротив, здесь мы проследим за Пием IX в изгнании, которое, впрочем, не было слишком длительным: семнадцать месяцев, с ноября 1848-го по апрель 1850 года.

Папская политика по восстановлению контроля над государством протекает по двухчастному сценарию. С одной стороны, он дезавуирует деятельность республиканского правительства, с другой — побуждает к вмешательству и интервенции европейские католические державы. В феврале в речи, обращенной к дипломатическому корпусу, папа призывает:

Мы обращаемся к вам, дабы довели вы до сведения дворов и правительств ваших чувство Нашего глубокого возмущения и протеста. Низвергнуты подданные понтифика в бездонную пропасть нужды, и сподвигнуты они на это все той же дерзновенной сектой, извечной противницей человеческого общежития; Мы, как светский князь и еще более как понтифик католической религии, выражаем стоны и мольбы большей части означенных подданных, алчущих избавиться от сковывающих их цепей. В то же время просим, чтобы соблюдено было священное право светского владычества Святого престола, принадлежащее нам столетиями, повсеместно признанное и легитимное.

В апрельском (через год) торжественном обращении к Святой коллегии кардиналов он предостерегает:

Кто не ведает того, что город Рим, средоточие католической церкви, сейчас (увы, о горе нам!) превратился в непроходимую сельву с рыкающими животными, изобилующую людьми разных народностей, отступниками, еретиками или, как принято говорить, наставниками коммунизма или социализма? Вдохновлены они самой чудовищной ненавистью к догматам католической веры, изустно или письменно, любым доступным способом изыскивают они пути распространить и рассеять по свету зловредные ошибки любого рода, совратить сердце и душу каждого, дабы в самом Риме стало возможным замарать святость католической религии, незыблемые принципы вероучения.

Параллельно с этим госсекретарь кардинал Антонелли направляет в правительственные канцелярии Испании, Франции, Австрии и Королевства обеих Сицилий послание, где среди прочего пишет:

Ситуация в Папском государстве подобна опустошающему пожару, вызванному деятельностью партии, стремящейся подорвать социальные устои. Под обманчивыми, иллюзорными предлогами национализма и независимости она не гнушается никакими средствами, чтобы довести до кульминации свои низость и подлость. Так называемый фундаментальный декрет есть не что иное, как акт, коим повсюду порождается самое мерзкое вероломство и отвратительное безбожие.

И завершает: "[Папа] вновь обращается к державам, прежде всего к католическим, которые с таким благородством и великодушием явили свою твердую убежденность… в уверенности, что они сумеют действовать быстро и осуществить нравственное вмешательство с целью возвращения Ему престола". Кардинал пишет о "нравственном вмешательстве", но намекает при этом на вооруженную интервенцию. И действительно, послание, интерпретируемое в таком ключе, станет основанием для военной операции.

Политическая активность папы непрерывна, лишена всяческих нюансов и оттенков. Он ведет наступление по всему фронту, идет в лобовую атаку, бросает вызов, отвергает любое посредничество. Из Гаэты он провозглашает республиканское правительство незаконным и запрещает "добрым христианам" под угрозой отлучения от церкви участвовать в выборах, определяемых им как "святотатство". Фактически это приводит к тому, что умеренные манкируют голосованием, в результате чего (а процент голосующих высок: всего около 50 процентов, в ряде районов эта цифра доходит до 70) формируется ассамблея, где доминирующие позиции занимают радикалы, не чурающиеся экстремизма.

Как расценивать такой поступок? Как политическую ошибку? Или же это была хитроумная уловка? Не допустив к урнам для голосования последователей умеренных течений и предоставив всю политическую сцену экстремистам, новорожденная республика оказалась под контролем несбалансированного кабинета министров с сильным креном влево (в сегодняшних терминах). Тем самым создавалась питательная среда для эксцессов и крайностей, что, безусловно, сделало бы ее мишенью для критики. Нечто похожее опять произойдет с буллой Non expedit от 20 сентября 1870 года, появившейся после вступления итальянцев в Рим через брешь в Порта Пиа; она станет очередным подтверждением близорукости в отношении фанатичной непримиримости.

Можно себе представить, в каком душевном состоянии папа вернулся в Рим, как только обстановка позволила это сделать. Если на первом этапе понтификата его поведение в глазах многих казалось двойственным, то сейчас любые сомнения были развеяны. Он приступил к самой настоящей, аутентичной и скрупулезной реставрации прежних порядков, включая восстановление смертной казни, отмененной Римской республикой. Пий IX концентрируется на пастырской деятельности (конгрегации, семинарии, миссии для обращения "неверных", семинары и церковные службы), а также на некоторых социальных вопросах, которые пробудившееся народное сознание не позволяет больше игнорировать. Но по доктринальным и непосредственно теологическим темам его воззрения остаются абсолютно реакционными. 8 декабря 1854 года он объявляет догматом тезис о непорочном зачатии, а булла Ineffabilis Deus ("Невыразимый Господь") уточняет:

Оглашаем, обнародуем и определяем, что доктрина, согласно которой Пресвятая Дева Мария в миг своего зачатия, единственно по воле всемогущего Господа, даровавшего сие ввиду заслуг Иисуса Христа, Спасителя человечества, осталась непорочна и была спасена от первородного греха, открыта нам Богом, отчего каждому католику надлежит верить в нее постоянно и неукоснительно.

Этот жест, несомненно, наложил печать на весь его понтификат и вызвал бурные эмоции в католическом мире, пусть многие верующие в наше время уже и утратили точное понимание его значения, более того, нередко этот постулат смешивают с другим — о девственности и целомудрии Марии.

Десять лет спустя Пий IX издает энциклику Quanta сига ("Заботы наши"), приложением которой был пресловутый Силлабус, иначе говоря, нечто вроде каталога ошибок и заблуждений современности.

Время движется галопом, новости сменяют друг друга во всех сферах, промышленный переворот и инновации в самом разгаре, стремительно и неудержимо идет обновление политической жизни, социальной борьбы и средств коммуникации. Тот старый, привычный мир, служивший ориентиром для папы и идеалом для всего его поколения, клонился к закату, исчезал на глазах. Будучи духовным лидером, Пий IX боялся, что этот процесс опасен для церкви, рискующей очутиться за бортом, утратить функцию точки опоры и осевого стержня человеческой морали. Тревога подталкивает его к написанию печальных слов осуждения

злодейских махинаций и преступных козней тех, кто извергает, точно бушующее море, обломки, пену фальши и несостоятельности, кто обещает свободу, хотя сам является рабом развращенности и гниения. Обманчивыми суждениями и пагубными сочинениями вознамерились они ниспровергнуть основы католической религии и гражданского общества, устранить из мира любую добродетель и справедливость, совратить души и умы людские. и в наибольшей степени испортить несведущую молодежь, утянуть ее в западню ошибок, чтобы, в конце концов, вырвать ее из лона католической церкви.

Силлабус резюмирует беспокойство понтифика. Это документ, в котором решительно, без половинчатых фраз и экивоков осуждается прогресс и все то, что он несет с собой: либерализм, современную цивилизацию, свободу, в том числе печати и совести. Пий IX считает тяжелейшими грехами развод, низложение светской власти папства — гипотезу, в рамках которой католицизм больше не является единственной религией государства, — да и саму идею о возможности отделения от него церкви. Он полагает неприемлемым публичное отправление прочих культов, демонстрацию плюрализма мнений, мыслей и воззрений. Социализм характеризуется как "роковая ошибка". Понтифик обрушивает проклятия на либеральные принципы устройства социума, которые постепенно и повсеместно укрепляются на Западе, он словно одержим этим, опасаясь (прозорливо), что такой современности непременно будет сопутствовать религиозная индифферентность. В той же энциклике его жалобы пропитаны грустью:

Разве не видно и не понятно каждому, что тот, кого полностью устраивает человеческое общество, избавленное от уз религии и истинной справедливости, конечно же, не может стремиться ни к чему иному, кроме как к добыванию и накоплению богатств, и нет для него иного закона, помимо необузданной алчности души, потакающей собственным желаниям благоустроенности и удовольствий?

Эти слова, вне всякого сомнения, точно схватывают суть одного из главных аспектов современности. И в самом деле, все это свойственно массовому обществу; безусловно, жадность и ниспровержение нравственных ценностей характеризуют многие современные культуры, где превалирует неистовая мания денег и потребления. Предугаданное папой, запертым в цитадели Святого Петра, точно совпадает с тем, что было предсказано крупнейшими мыслителями нашей эпохи, в частности во второй половине XX века. Вывод в том, что папа Мастаи видит возможное зло, но пренебрегает всем остальным: социальными завоеваниями, преимуществами свободы, распространением знаний, прогрессивным вкладом научных исследований, ускользнувших из силков насильственного подчинения доктрине. Прежде всего, человек, претендующий на роль политика, предлагает неверные управленческие средства, отстаивая возврат к беспримесному абсолютизму, уже неактуальному и элементарно невозможному в текущей повестке дня.

6 декабря 1864 года, за два дня до публикации Силлабуса, Пий IX уведомляет Конгрегацию ритуалов о своем намерении созвать в кратчайшие сроки Вселенский собор, то есть совещание всех католических епископов мира, дабы обсудить всю ту тематику, касающуюся церковной жизни, которую само время выдвинуло на первый план. Он будет двадцатым в истории церкви и впервые пройдет в базилике Святого Петра, отсюда его название — Первый Ватиканский. Потребуются месяцы подготовительных работ и согласования повестки, прежде чем он будет официально открыт. Между тем в 1866 году вспыхивает война между Италией и Австрией, в связи с чем французские войска, дислоцированные в Риме для защиты папства, будут выведены из города. В том числе и поэтому только 29 июня 1868 года булла Aeterni Patris ("Вечного Отца") ознаменует сбор всех делегатов собора.

Первая сессия ассамблеи пришлась на 8 декабря 1869 года, на ней присутствовали почти восемьсот кардиналов из всех уголков земли. Какие же цели преследовало столь торжественное событие? Историки выделяют две ключевые цели, полностью соответствующие важнейшим решениям, принятым собором. Первая сводилась к утверждению иерархами церкви тех положений, что были прописаны папой в Силлабусе. В этом документе, как мы помним, понтифик осудил современность, акцентируя свое порицание на самых негативных моментах. Ныне речь шла о том, чтобы обернуть неприятные перспективы к пользе Римской церкви, доктрина которой должна была противостоять рационализму, либерализму, материализму и особенно "губительному" политическому учению социалистов.

24 апреля 1870 года было единогласно одобрено (667 присутствовавших членов "за") установление De fide catholica ("О католической вере"), утверждающее догматическую природу этой религии и уточняющее среди прочего, в каком именно смысле Библия считается вдохновленной Богом.

Однако наиболее болезненные столкновения вызвало другое, более обязывающее решение, затрагивающее примат папы и его непогрешимость в случаях, когда ex cathedra (с амвона) он высказывается по вопросам веры. Пусть этот аргумент и не числился в распорядке дискуссий на момент открытия собора, все знали, что он будет затронут. Уже первая, предваряющая дебаты фаза довольно резко поделила участников собора на фракции. Многие епископы, преимущественно французские, австро-германские и частично североамериканские, считали утверждение такого типа чрезмерно ответственным и, более того, потенциально опасным как по отношению к иным религиям, так и в контексте внутреннего церковного устройства, учитывая концентрацию в руках папы гигантской власти, способной задушить в зародыше любую коллегиальную фронду.

На практике эта мера предусматривала следующее: понтифик, укрепляемый или прямо вдохновляемый Святым Духом, не может ошибаться, прокламируя новый догмат или окончательно фиксируя какие-либо элементы доктрины. Недаром установление о непогрешимости (от 18 июля 1870 года) получило название Pastor Aeternus ("Вечный пастырь"), а его "распорядительная часть" гласит:

Провозглашаем догмат, возвещенный Господом: каждый раз, как римский понтифик говорит ex cathedra, то есть исполняет функции пастыря и наставника всех христиан, и апостолическим авторитетом объявляет, что какая-либо доктрина, касающаяся веры или нравственной жизни, должна восприниматься непреложно всей церковью, тогда он, в силу Божественного присутствия и содействия, пожалованного святым Петром, обладает во всей полноте непогрешимостью, коей Спаситель наш пожелал наделить церковь свою в решениях, связанных с вероучением, обычаями и нравами. Тем самым подобные декреты и заветы римского понтифика не подлежат каким-либо изменениям… Тот же, кто присвоит себе право, вопреки Господу, перечить этому решению, да будет предан анафеме.

Оба постановления — о вере и непогрешимости — в тех или иных плоскостях неразрывны. Например, и по сей день животрепещущими остаются отношения веры и разума. Тайны веры, как удостоверял документ, не могут быть постигнуты человеческой натурой, но, взаимообратно, явленная истина никогда не может противоречить умопостигаемым результатам. Отсюда, в очередной раз сокрушая перспективу, следует вывод, что любое утверждение, опровергающее подсказанные верой истины, должно быть ложным. Однако вера, как вытекает из установления, не сравнима ни с одной философской системой, развиваемой и совершенствуемой с ходом времени. Истины веры определены раз и навсегда. Доверенные защите, протекции и непогрешимой интерпретации церкви, они не могут быть модифицированы под предлогом более углубленного толкования. В целом в заключительных разделах доктринальное учение смыкается с папской непогрешимостью.

Этот догмат был проведен под сильнейшим давлением понтифика, подталкиваемого, в свою очередь, иезуитами. Против него выступали светские круги и наиболее либеральные слои католиков. Уже в ходе дискуссии по Ватикану начали циркулировать анонимные листовки, которыми разоблачалась невозможность свободного обсуждения и высокомерная наглость папы, претендовавшего на абсолютизацию власти, что расходилось, как поговаривали в кулуарах, с буквой и духом Евангелия.

Между тем если в 1866 году была в разгаре итало-австрийская война, то сейчас над Европой сгущались тучи гораздо более серьезного конфликта — между Францией и Германией. Воспользовавшись этим несчастьем, воспринятым почти всеми как неизбежное, и прибегнув к нему в качестве удобного повода, многие епископы покинули Рим. В реальности это была группа, представлявшая оппозиционное догмату о непогрешимости меньшинство, и ее отъезд был способом избежать голосования, влекущего за собой одобрение, к чему епископы были не готовы. В те дни возникла даже маленькая секта центральноевропейских епископов под названием "Церковь старокатоликов", что породило настоящую схизму. Результатом всех волнений стало итоговое голосование в понедельник 18 июля 1870 года, накануне франко-прусской войны, в ходе которого папа добился прерогативы верховенства и непогрешимости одобрением только 433 епископов из первоначального списка, насчитывавшего 800 человек. Результат был достигнут, но весьма высокой ценой — глубоким расколом внутри самого католицизма.

Полученной благодаря установлению о непогрешимости экстраординарной властью воспользовался, к примеру, Пий XII, когда в 1950 году провозгласил догмат об Успении Пресвятой Богородицы при помощи торжественной формулы, продиктованной как раз намерением выбить почву из-под ног любых интерпретаторов-диссидентов: "Оглашаем, объявляем и определяем догмой, открытой нам Господом, что чистая и непорочная Мать Христова, Дева Мария, по завершении земной жизни была вознесена духом и плотью к славе небесной".

Однако критические выпады теологов не утихали. Среди них были Ханс Кюнг и его ученик Август Бернард Хаслер, который, в частности, сфокусировал свое расхождение во взглядах с церковью на размытости и нечеткости границ мнимой непогрешимости, принимая во внимание и гибкость выражения ex cathedra: "Концептуальная неопределенность позволяет как экстенсивное применение догмата, расширяющего папскую власть, так и более узкое толкование, которое перед лицом неверных заветов прошлого всегда будет допускать положение, что данное утверждение не вписывается досконально в рамки так называемого "непогрешимого учительства" церкви". Впрочем, ни догма о непорочном зачатии Мадонны, ни пункт о непогрешимости никогда не были признаны другими христианскими конфессиями по мотивам как доктринального свойства, так и напряженности двусторонних отношений.

Восемьдесят девятая и последняя сессия собора была проведена 1 сентября 1870 года. Через неделю пьемонтские войска вступили в пределы Папской области, и 20-го числа, за несколько минут до восьми часов утра, пробив брешь в Аврелиановой стене, в ста метрах от Порта Пиа, они вошли в Рим, свергнув светское владычество пап. Пий IX затворился в Ватикане, объявив себя добровольным узником; интендант священных дворцов отказался вручить победителям ключи от Квиринала, путь к которому преграждали баррикады. Поэтому пьемонтцам пришлось взломать ворота, чтобы войти в него: понтифик хотел, чтобы учиненное над ним насилие было очевидным. Ровно месяц спустя, 20 октября, буллой Postquam Dei типеrе Пий IX отсрочил закрытие собора на неопределенный срок. И действительно, он был официально завершен только в 1960 году папой Иоанном XXIII в ходе подготовки к созыву Второго Ватиканского собора.

Тем временем в Европе продолжались потрясения. Разгром при Седане, как и многие другие поражения, привел к полному краху хрупкую империю Наполеона III и позволил королю Пруссии Вильгельму провозгласить себя в зеркальной галерее Версальского дворца германским императором. А вот последствия прорыва у Порта Пиа имели большое значение прежде всего для вновь образованного королевства Италия, поскольку конфронтация папы и короля оказала тяжелое и длительное воздействие на жизнь итальянцев. В сентябре 1874 года Апостольская пенитенциария, верховный трибунал и политический орган Ватикана, выпустила знаменитый документ Non expedit ("Не дозволяется"), согласно которому всем католикам искренне советовали не участвовать в общественной жизни государства. Италии придется ждать 1905 года, когда другой папа, Пий X, смягчит запрет, и 1919 года, ознаменованного тем, что Бенедикт XV аннулирует его и разрешит священнику дону Луиджи Стурцо основать "Пополари", Итальянскую народную партию, стоявшую у истоков будущей ХДП — Христианско-демократической партии Италии.

Каковы причины настолько жесткой реакции церкви? Мотив, лежащий на поверхности, — это, естественно, потеря светской власти. После многих столетий доминирования римский понтифик оказался лишен функций суверена, с соответствующими негативными последствиями для его формального статуса, интересов на мировой арене и политического веса. Более того, присоединение Рима сопровождалось многочисленными эпизодами экспроприации имущества Ватикана, что нанесло прямой удар по финансовой состоятельности и прочим дополнительным преимуществам церкви, проистекавшим от обладания мирской властью. Напрасно Кавур (преждевременно скончавшийся в 1861 году) ясными доводами пытался увещевать папу и показать ему, каким анахронизмом в условиях новой Европы было сохранение полномочий и духовного, и политического свойства. Еще в марте 1861 года, выступая в палате депутатов, он заявил:

Все то оружие и те рычаги влияния, которыми должна быть обеспечена гражданская власть в Италии и за ее пределами, перестанут быть нужными, как только понтифик ограничится духовной властью. Именно поэтому его авторитет, не будучи никоим образом умален, возрастет и укрепится в единственной сфере, ему причитающейся.

Призывы чередовались с заверениями:

Каким бы ни был способ овладения Вечным городом, по соглашению или без него, но стоит лишь Италии заполучить Рим, падение светской власти папы произойдет сразу же, равно как без промедления будет введен принцип отделения церкви от государства в сочетании с принципом свободы церкви на самых разумных и широких началах.

Ввиду таких соображений Пий IX ни на шаг не отступил от своих позиций. Помимо чисто финансового ущерба, королевство Италия воплощало в себе, на его взгляд, наихудшие веяния века, те самые, на которые он яростно обрушился в Силлабусе, видя в либеральном рационализме просвещенческой закваски претензию на установление верховенства разума над верой, последний плод той Французской революции, что смела старый теократический режим. После 1870 года он не преминул коллективно отлучить от церкви правящий класс объединенной Италии, а позднее, в 1873 году, — лично короля Виктора-Эммануила II. Он ни в коей мере не сомневался, что является одним из пап, до глубины души преданных духовной миссии, на них возложенной.

Экспроприация движимого и недвижимого имущества Ватикана тоже сыграла свою роль, но изнанка распри была сугубо идеологической, то есть непоколебимой и неразрешимой. Пий IX заточил сам себя внутри ватиканских стен, намереваясь наглядно показать миру, что его подвергли насилию, навязав разделение церкви и государства. В Италии и по всей Европе верующие выставляли напоказ иконы, изображавшие папу-пленника. Священники и монахини, будто священную реликвию, продавали солому, на которой, громогласно вещали они, итальянское правительство заставляло спать несчастного Святого Отца по ночам.

Все это подпитывало его обиду и злобу, укрепляло в убеждении, что новые теории несли с собой ужасные беды и непоправимый вред. В социализме он порицал не столько политическое мировоззрение или экономическую модель, сколько концепцию семьи, изменение роли и положения женщины, домашнюю мораль, противоположную, как он считал, христианской; он видел в нем инструмент "обмана и совращения беспечной молодежи", средство сделать ее чуждой учению церкви, направить ее, беззащитную, к исключительно земным идеалам. Разрыв между церковью и государством, обоюдная независимость и свобода, на чем настаивал Кавур в качестве гарантии нормализации обстановки, воспринимались понтификом как самая страшная угроза.

С другой стороны, можно понять, что для такого института, как католическая церковь, считавшего себя хранителем единственно возможной и допустимой истины, любое иное предположение прозвучало бы провокационно и, более того, богохульно. Недоверие к правам индивида, отвоеванным в конце XVIII столетия, не вытравилось и в сознании преемников Пия IX. К примеру, Пий XI, папа Ратти, ничтоже сумняшеся заявит уже в XX веке: "Если и есть тоталитарный режим, фактически и юридически, то это режим церкви, потому что человек всецело принадлежит церкви, он должен ей принадлежать, принимая во внимание, что он творение доброго Бога… и, кроме церкви, нет представителя прав Господа нашего, выразителя идей Его и мыслей". Напротив, Иоанн Павел II, папа Войтыла, в энциклике Evangelium vitae провозгласил, а после еще раз подтвердил, что "демократия, вопреки своим нормам и порядку, шествует по пути сущностного тоталитаризма", когда перечит поддерживаемой церковью этике. Одна и та же идеология — тоталитаризм — отважно отстаивается, если ее вменяют самой церкви, и оспаривается, если она реализуется на практике демократической системой.

Свирепость споров и столкновений итальянского королевства и папства вызвала противоположную реакцию либеральных кругов, ударившихся в бесчисленные антиклерикальные манифестации — от самых вульгарных шуток (тот же Гарибальди назвал Пия IX "кубометром навоза") до навязчивых подозрений в том, что каждая католическая организация есть скрытый маневр против нации и государства. Дошли до того, что задавали вопрос, а правомерно ли вообще считать католиков полноценными гражданами. Католики тоже не сидели сложа руки. Они настойчиво пропагандировали идею о том, что Рисорджименто и единство Италии были плодом интриг и интересов европейского масонства, а Кавур, будучи членом этой секты, получал указания от международного масонства, манипулировавшего из Лондона внешней политикой маленького Пьемонтского королевства.

Для многих верующих католиков Пий IX стал фигурой, обладавшей невероятным престижем и популярностью. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что "культ личности" понтификов начался именно с него не только из-за проводимой и твердо защищаемой им политической линии, но и по причине известности его человеческих качеств и достоинств, добродушия, приветливости, душевной теплоты.

Пий IX умер в Риме 7 февраля 1878 года в возрасте восьмидесяти шести лет. Он был погребен в Ватикане, но это рассматривалось как временный вариант. Через три года, по окончании работ над гробницей в базилике Сан-Лоренцо аль Верано, его прах был перенесен туда. По соглашению с префектом и начальником квестуры[55] Рима транспортировка к месту назначения должна была пройти ночью, во избежание возможных инцидентов. Однако эта новость благодаря стараниям представителей клерикальных кругов, надеявшихся, что церемония будет сопровождаться проявлениями любви и почтения к понтифику, как это было при его жизни, просочилась сквозь ватиканские стены. Антиклерикалы также мобилизовались, но их соображения по поводу любви и почтения, само собой, разительно отличались.

Правительство (IV кабинет Агостино Депретиса) продемонстрировало явное нежелание обеспечить в ходе церемонии надлежащий порядок, необоснованно ожидая от участников мероприятия сдержанности и корректного поведения. В результате похоронный кортеж, двигаясь по согласованному маршруту, натолкнулся на толпу людей, скандирующих, размахивающих флагами и плакатами. Причем по одну сторону улицы чествовали и восхваляли папу-короля, а по другую им в ответ орали: "В реку грязную свинью", угрожая сбросить останки понтифика в Тибр. Полетели камни, взбешенные люди потрясали палками и тростями, шум, гам, стычки приняли такой размах, что процессия на всех парах поспешила к месту назначения, преследуемая ревущей толпой. Царствующий папа Лев XIII протестовал энергично и пылко, даже на миг показалось, что "римскому вопросу" суждено открыться вновь. Префект был снят со своего поста, а министру иностранных дел Италии пришлось извиняться перед главными европейскими дворами.

3 сентября 2000 года папа Иоанн Павел II совершил беатификацию Пия IX на площади Святого Петра.