Секреты Ватикана

VIII. Две гробницы

На верхушке ворот Порта дель Пополо, со стороны, обращенной к одноименной площади, вмурована большая мемориальная доска из белого мрамора, на которой можно прочесть: FELICI FAUSTOQUE INGRESSUI — ANNO DOM MDCLV. О каком же счастливом и благоприятном вступлении в город в 1655 году здесь идет речь? Какой персонаж заслужил столь долгую память о своем прибытии?

Посвящение относится к королеве Швеции Кристине, одной из наиболее примечательных женщин своей эпохи, вдохновительнице бессчетных "академий", наделенной живым умом и легким нравом, при этом несколько раздражительным, бесстыдным и непостоянным в пристрастиях. Личность Кристины соизмерима с некоторыми из величайших и неоднозначных ее современников — от Людовика XIV и кардинала Мазарини до папы Александра VII и вспыльчивого аббата Ванини; с ними она пыталась соперничать в хитрости, великолепии и щедрости, но в большинстве случаев оказывалась побежденной. Один из ее лучших биографов, Вероника Бакли, написала, что Кристина, безусловно, обладала могучим интеллектом и многочисленными талантами, однако в своей лихорадочной и отчаянной погоне за блеском славы ей недоставало искры гениальности. Баланс ее жизни может быть подведен одной точной фразой, где она описана как "неровная жемчужина барокко, сверкающая и драгоценная, невзирая на ее несовершенство".

Именем Кристины Шведской в Риме названа улица, краем своим задевающая ботанический сад палаццо Корсини (тогда Риарио), ею когда-то заложенный. Но наиболее важно то, что королева оказалась единственной женщиной, удостоенной пышного мавзолея (скульптор Карло Фонтана) в соборе Святого Петра, а внизу, в крипте, находится ее могила, которая по случайному совпадению (оно бы ей наверняка понравилось) находится рядом с захоронением Иоанна Павла II. На ее саркофаге надпись: CORPUS CHRISTINAE ALEXANDRAE GOTHORUM SUECORUM VANDALORUMQUE REGINAE — ОВIIТ DIE XIX APRILIS MDCLXXXIX (здесь покоится тело Кристины Александры, королевы готов, шведов и вандалов, скончавшейся 19 апреля 1689 года).

Кристина умерла в возрасте шестидесяти трех лет весной 1689 года. Она приехала в Рим за тридцать лет до того, сразу после отречения от шведского трона в пользу своего двоюродного брата. Что подвигло ее отказаться от короны? Что побудило пересечь всю Европу, стать католичкой и поселиться в городе пап, колыбели Контрреформации? Это запутанная история, в которой неразрывно сплелись самые сокровенные порывы души и политическая целесообразность, случайность и страшные события, происходившие на континенте в те годы. Совокупность всех этих обстоятельств привела Кристину, урожденную лютеранку, лесбиянку по сексуальной ориентации и подлинную виновницу ряда убийств и преступлений, к посмертному ореолу славы под покровом Святого Петра.

Уже ее рождение — а Кристина была дочерью короля Густава Адольфа Великого и Марии Элеоноры Бранденбургской — сопровождалось подозрительными недоразумениями. Она появилась на свет 8 декабря 1626 года полуобернутой в амниотическую оболочку[56]. Странная комбинация, полная предзнаменований: год ее рождения совпал со временем освящения собора Святого Петра. Она имела громкий, звонкий голос, жизненную силу и физическую крепость, а также, вероятно, клиторальную гипертрофию, из-за чего повивальные бабки в смущении приняли ее за мальчика.

Только день спустя, после более внимательного исследования гениталий, был установлен ее истинный пол. Поговаривают, что королю это даже пришлось по вкусу; вроде бы он прокомментировал, смеясь: "А она будет способной, коль сумела обмануть нас всех". Ее отец, монарх доблестный и вспыльчивый, пал на поле брани во время войны. Он был ревностным защитником лютеровской Реформации, яростным врагом папской коррупции и непотизма. Эти детали способствовали возникновению грандиозного скандала, когда Кристина открыто объявила о своем обращении в католицизм.

Первоначальное заблуждение по поводу ее пола сопровождало ее всю жизнь; наверное, оно может послужить самым простым объяснением ее склонности к лесбийской любви. В течение многих лет к этой теме возвращались неоднократно, быть может, она стала одной из главных причин ее отречения от престола. Однажды, уже будучи в весьма зрелом возрасте, она вывалилась из двуколки, несшейся на большой скорости по садам палаццо Корсини, и распласталась на земле, а ее юбки задрались настолько, что никто не решался приблизиться к ней и помочь встать. Она поднялась сама и, улыбаясь, бросила окружающим: "Теперь вы знаете, что я не мужчина и не гермафродит, как некоторым хотелось бы думать".

Кристина взошла на трон в шесть лет, а уже в восемнадцать ей пришлось взять управление страной на себя. Она отреклась от престола в пользу кузена Карла Густава в двадцать восемь, процарствовав десять лет, причем вряд ли была недовольна своим положением, если принять на веру ее слова: "Престол был моей люлькой, я едва родилась, а уже предстояло на него взобраться… я была слишком маленькой, чтобы понять, какая удача мне выпала и какая беда; тем не менее я отлично помню, что была счастлива видеть всех этих людей у моих ног, целующих мне руку".

Среди памятных событий ее царствования стоит отметить прибытие ко двору французского философа Декарта, у которого молодая женщина, образованная и любознательная, хотела получить знания по философии и улучшить их в математике. Бедняга очутился в Стокгольме вопреки собственной воле и после настойчивых уговоров. Он был вынужден начинать свои уроки в пять часов утра и стоять перед лицом монарха на сквозняках с непокрытой головой. В сорок лет Декарт написал "Рассуждение о методе", запечатлевшее решительный поворот в применении человеческого разума и отказ от какого бы то ни было догматизма. И вот теперь, переступив порог пятидесятилетия, он согласился читать лекции, стуча зубами от холода. Декарт не выдержал ледяной скандинавской зимы и умер в феврале 1650 года от воспаления легких, оплакивая, надо полагать, умеренный климат и красоты родной Турени.

Сказать по правде, насчет его смерти с недавних пор стала циркулировать и другая версия. Профессор Теодор Эберт из университета Эрлангена в 2009 году опубликовал книгу под названием "Загадочная смерть Рене Декарта", где утверждается, что философа убил не мороз, а яд. Порывшись в архивах, Эберт откопал рапорт медика Декарта, диагностировавшего у пациента "продолжительную икоту, отхаркивание мокроты черного цвета, прерывистое дыхание". Эти симптомы, пишет он, свойственны отравлениям мышьяком, токсическим веществом, давно и хорошо знакомым церкви. По мнению ученого, мотивом для убийства могла быть направленность обучения и взгляды философа, который, по всей видимости, возражал против запланированного королевой перехода в католичество. А инструментом стала пропитанная ядом гостия[57], подготовленная и предоставленная августинцем падре Жаком-Франсуа Виоге. Кстати, этот священник испытывал такую лютую ненависть к Декарту, что отказал ему в соборовании, желая, чтобы тот "отправился прямиком в преисподнюю".

Причина, навсегда лишившая Кристину шведского трона, заключалась в очередной попытке государственных сановников надавить на нее и подтолкнуть наконец-то к выбору достойного мужа, чтобы подарить стране и династии наследника. Поначалу королева в гневе покинула зал заседаний парламента; позже, успокоившись, подтвердила свой отказ от брачных уз: "Для меня невозможно выйти замуж, — воскликнула она. — Я не намерена объяснять вам мои мотивы, просто имейте в виду, что для меня это не представляется возможным. Свадьба вызывает во мне настолько сильное отвращение, что я вряд ли смогу преодолеть его когда-либо". Впоследствии она много раз поясняла свое отношение к половому акту как свидетельству подчиненного положения женщины в обществе мужчин; сама эта мысль казалась ей невыносимой. Кроме того, она говорила: "Я не потерплю даже мысли о том, чтобы быть использованной мужчиной так, как крестьяне распоряжаются своими полями и пашнями". Противореча себе самой, она, однако же, была способна сказать французской королеве-матери (Анне Австрийской, по другой версии), что "совокупление — это то, для чего созданы красивые девицы".

Такая брезгливость по части секса распространялась и на женщин? Вопрос спорный, поскольку известны некоторые ее любовные интриги именно с женщинами. Самая знаменитая история касается связи с очаровательной шведской графиней Эббой Спарре, фрейлиной двора, которую Кристина игриво называла Belle (красотка, крошка). Однажды королева, свободная от предрассудков, представила ее английскому послу как "мою обожаемую спутницу в постели". Проведя в Риме несколько лет, Кристина все еще отправляла ей томные, слащавые по содержанию и стилистике письма: "Как бы я была счастлива увидеть Вас, Belle, но, даже любя Вас с нежностью, я знаю — это больше никогда не случится, а значит, мне не удастся быть счастливой. Я целиком Ваша, как было и прежде, не имеет значения, куда меня забросила судьба. Я Вам так же дорога, как когда-то?" Или же: "Ты не должна сомневаться в моей дружбе, сохранившейся, невзирая на трехлетнюю разлуку. Если ты задумаешься о силе той власти, которую имеешь надо мной, то вспомни и о нашей любви, продлившейся двенадцать лет. Я принадлежу тебе, ты никогда меня не потеряешь, я буду любить тебя до самой смерти".

Кристина не отличалась внешней привлекательностью, что демонстрируют ее бесчисленные портреты, несмотря на то что художники пытались польстить ей и придать облику королевы благообразие. То же самое утверждают и ее современники. Английский путешественник Эдвард Браун в частной переписке от 1665 года сообщает: "Она маленького роста, полна, слегка кривонога; обычно она носит лиловый жакет с широкими оборками и галстуком, а также мужской парик; она всегда весела, а ее поведение весьма распущенно и вольготно". Пару десятилетий спустя, в 1688 году, какой-то француз в своем письме описывает ее гораздо менее сдержанно, не пытаясь приукрасить: "Низкого роста, слишком тучна, даже дородна. Телосложение, черты лица и голос таковы, что ее можно спутать с мужчиной. Мясистый нос, большие голубые глаза, светлые брови и двойной подбородок, на котором проглядывают волоски бороды".

В пору ее юности крупнейшим политическим событием стал Вестфальский мир, подписанный 24 октября 1648 года и положивший конец Тридцатилетней войне между североевропейскими монархами-лютеранами и католиками Габсбургами. Войне, обернувшейся массовыми бойнями и разбоями, в основном на германской территории, ставшей ареной боев и теперь полностью опустошенной. Этим трактатом в Европе был установлен новый порядок, продержавшийся почти до наших дней: Франция начинала восхождение к вершине могущества, когда будущему "королю-солнцу" Людовику XIV было всего десять лет, а вот величие Испании уже клонилось к закату, она к тому времени потеряла свои нидерландские провинции. Среди побежденных оказался и понтифик, который, как мы видели, расценил этот договор как окончательный крах надежды католической церкви объединить и унифицировать континент под сенью папской тиары.

А что же Кристина? Королева Швеции, дочь погибшего на войне великого Густава Адольфа, превратилась в одного из гарантов мира и стабильности. Если по причинам личного свойства ей не нравилось сидеть на престоле, то она могла бы ограничиться отречением от него и все равно остаться одной из ключевых фигур в своей стране. Она могла бы отстаивать религиозную терпимость, воздав тем самым честь своему почившему отцу. Но Кристина поступила иначе, и по поводу мотивов ее выбора биографы расходятся во мнениях, поскольку источники уклончивы и многое умалчивают, к тому же давно сказано: чужая душа — потемки. Но определенно, что ее отец, доблестный защитник Реформации, не одобрил бы ее шага.

Кристина остановилась на Риме: средиземноморское солнце, мягкий климат, щедрая природа, менее холодный и резкий свет, согревающий все, вплоть до нищеты, убожества и грязи в закоулках Вечного города, чего, впрочем, хватало и в Швеции. Один из ее биографов пишет: "Она отказалась от короны, но не от королевского статуса, она желала быть в центре событий", а Рим для этого оказался самым подходящим местом. Но быть лютеранкой и поселиться в городе пап — абсурд, это было в любом случае неуместно. Будучи королевой, она являлась главой шведской церкви, равно как все английские монархи после Генриха VIII олицетворяли церковь англиканскую. Жизнь в Риме делала необходимым переход в католическую веру.

Процедура была непростой. Экс-королева уехала из Стокгольма в сопровождении всего лишь четырех дворян; одним из этапов ее путешествия был Брюссель, где она со всеми почестями была размещена в великолепном дворце Эгмонт. Там, в смежной с ее комнатой личной капелле, она торжественно отреклась от лютеранства и прочла наизусть Credo[58] католиков. Это был только первый шаг, ибо в Брюсселе, в сущности, речь шла о частной церемонии, которая, само собой, не могла удовлетворить беспокойную Кристину. Действительно, через несколько месяцев, 3 ноября 1655 года во время посещения эрцгерцога Фердинанда в Инсбруке в королевской капелле бывшая королева Швеции была окончательно и официально принята в лоно новой церкви с соответствующей ее рангу помпой, подходящими одеяниями, пышной мессой, включающей исполнение Те Deum ("Тебя, Господи, славим"), колокольным звоном, пушечными выстрелами и народным ликованием.

Между тем в Риме на престоле Святого Петра воцаряется Александр VII. Кристина сразу же посылает ему письмо, в котором на сочном итальянском языке выражает новому папе безоговорочную преданность и покорность: "Я явила миру послушание Вашему Святейшеству и теперь чувствую радость, покидая то королевство, где почитать Вас — один из недопустимых грехов…" Обращение королевы, каким бы тактически обусловленным оно ни было, становится важным завоеванием католической церкви после глубочайшей раны, нанесенной Реформацией. Как сказали бы сегодня, папа предполагал воспользоваться этим в медиапространстве, в рекламных и пропагандистских целях. В частности, именно поэтому, если не считать бушевавшей в Риме чумы, маршрут Кристины оказался более извилистым, чем это требовалось на самом деле; нужно было время на достойную подготовку к прибытию царственной неофитки: Мантуя, Феррара, Болонья, Пезаро, Анкона, Лорето, Ассизи, Браччано.

В реальности въезд Кристины в Рим свершался дважды. Первый произошел чуть ли не украдкой, тайком, вечером 10 декабря. Передохнув пару дней, Кристина снова покинула город и добралась до моста Мильвио, где ее уже поджидал роскошный кортеж из аристократов, прелатов церкви, рыцарей, карет, паланкинов и лошадей, эскортом сопровождавший ее до собора Святого Петра. Специально для нее папа повелел соорудить особый экипаж, но молодая женщина (а ей едва исполнилось двадцать девять лет) предпочла оседлать своего породистого скакуна и верхом вступила в Рим через ворота Порта дель Пополо, пересекая улицы, заполненные толпами любопытствующего народа, встречавшего ее аплодисментами. Облаченная в зеленый бархат, со шпагой на боку, в шляпе с большим плюмажем из перьев, служившей королеве не только украшением-аксессуаром, но и защитой от моросящего дождя и неприветливой римской погоды. Для светской хроники могу добавить, что похожую шляпу с перьями водрузили на голову Греты Гарбо, которая в 1933 году сыграла главную роль в фильме "Королева Кристина" у режиссера Рубена Мамуляна.

Александр VII был удовлетворен церемонией ее встречи, хотя с нетерпением ждал возможности узнать лучше эту импульсивную женщину, чтобы как следует оценить ее. Фабио Киджи, папа набожный и суровый, долго жил в немецкоязычных странах, отдав должное строгой и серьезной религиозности, молчаливой сосредоточенности протестантства, столь отличной от шумной и в чем-то языческой веры, принятой в Риме. В своей спальне он приказал установить гроб, который должен был постоянно напоминать ему о бренности всего сущего (memento mori). Что же до женщин, то он сумел удалить из Ватикана внушающую опасения Олимпию Майдалькини, бывшую любовницей его предшественника на протяжении многих лет.

Олимпию, ушедшую со сцены и чуть позже умершую во время эпидемии чумы, теперь сменила шведка Кристина, такая же интриганка, но с долей наивности, делавшей ее скорее мечтательницей, чем настоящим инструментом власти и сопряженного с нею риска. Выросшая в условиях безальтернативного лютеранства и пронизывающего холода своей страны, экс-королева с восторгом погрузилась в сияние барочного Рима и атмосферу религиозности, где щегольство ритуалов нередко замещало глубину веры. Это был город праздников, балов, сплетен, ухаживаний, состязаний и турниров; дворцы нобилей, подобные жемчугу и самоцветам, разбросаны в море убогих лачуг, а аристократия в своих плащах и рясах блистала посреди плебса, забитого и довольно невежественного. По сути оставшийся языческим город, в котором странные предметы, овеянные ореолом легенд и преданий, почитались мелким людом как священные реликвии: кисть руки Иосифа Аримафейского, один из тридцати Иудиных сребреников, фрагмент креста, на котором был распят Иисус, один из хлебов, чудесным образом умноженных Христом, и даже его крайняя плоть, удаленная во время иудейского обряда обрезания.

Первой резиденцией Кристины стало одно из самых чудесных римских зданий — палаццо Фарнезе, с галереей фресок Аннибале Карраччи, памятник ренессансного искусства. В честь ее прибытия были устроены праздничные гуляния, где оригинальные маски помогали скрыть коварство, козни и запретные галантные приключения. Также состоялись карнавальные скачки, в которых соревновались лошади и ослы; в забегах, помимо животных, заставляли принимать участие и евреев-"богоубийц", даже престарелых. Чернь веселилась, высмеивала, подзуживала, запускала в бедняг всем, что попадалось под руку, — от гнилых фруктов до дохлых кошек. В общем, "вечный Рим", как всегда балансирующий на грани великолепия и позора, блеска и унижений, склонный к издевке и злой шутке, к жестокости и благородству, но слегка инфантильный в любой ситуации. Кстати, в августе 1686 года, за три года до смерти, Кристина провозгласила себя покровительницей "евреев города Рима". Это был мужественный поступок, особенно в том городе, где всего лишь за столетие до этого придумали заключить их в гетто.

Кристина, понимая, к чему ее обязывает монарший ранг, распахнула двери своих салонов "сливкам" общества, всем тем, кто мог предложить ей самое лучшее — интеллект, остроумие, власть. Большинство кардиналов, обитавших в Риме, примерно человек тридцать, взяли за обыкновение посещение ее вечеров, довольные радушием и гостеприимством — веселым и торжественным, — которое для них приберегалось.

Среди ее гостей часто замечали кардинала Дечио Адзолино, родом из Фермо: с молоком матери он впитал хитрость и изворотливость родной области Марке. Это был непримечательный мужчина среднего роста, наделенный, однако, живейшим умом; пять из его девяти сестер были отданы в монахини, в священники подался и один из его братьев. В семьях скромного достатка отличным выходом из затруднительного положения считался постриг бесприданниц.

В эпоху Иннокентия X двадцатилетний Адзолино благодаря протекции грозной донны Олимпии получил пост секретаря шифра, то есть человека, ответственного за секретные коды папской корреспонденции. Естественно, должность весьма деликатная, требовавшая особых умений, непредвзятой трезвости и определенной склонности к интриганству. Все эти способности Адзолино проявит сполна, пройдя все ступени церковной карьерной лестницы, вплоть до должности кардинала. Это не исключает того факта, что его жизнь была чрезвычайно насыщенной и интенсивной в сексуальном плане, по крайней мере до тех пор, пока он не познакомился с Кристиной. Этих двоих связала любовь, длительная, нежная, быть может, даже плотская (здесь нет точных сведений) и уж точно пронизанная порывами чувств, острой ревностью, мелкими обидами и отмщениями — как и всякое истинное чувство.

Когда оба состарились, их еще видели спокойно прогуливающимися вместе в саду палаццо Корсини, тихо дискутирующими на различные темы, обсуждающими книжные новинки, поверяющими друг другу заботы и недуги; шаг замедлялся, вероятный пыл молодости усмирялся возрастом. Все фантазии, утопии и мечтания, составлявшие предмет вожделений королевы на протяжении ее бурной жизни, постепенно ушли. К шестидесяти годам у нее осталось только одно — присутствие и поддержка престарелого кардинала, когда-то способного влиять на ход избрания папы, а сейчас занятого отчуждением части своего имущества в пользу нуждающихся и на благотворительные цели.

Однако предыдущий этап жизни Кристины содержит эпизод, о котором стоит поведать, так как он в полной мере демонстрирует и ее темперамент, и политически ангажированную благожелательность папы и его двора. Речь идет об убийстве, совершенном настолько беспощадно, что оно наложило отпечаток даже на такое хаотичное существование, как жизнь Кристины.

В ноябре 1657 года она по приглашению короля Франции Людовика XIV находилась в Фонтенбло. Цель визита состояла в попытке окончательно прояснить, поспособствует ли будущий Roi Soleil ("король-солнце") завоеванию для нее трона Неаполя. Кристина, по простодушию или же по неосмотрительной амбициозности, воображала, что сможет вклиниться в борьбу Франции и Испании, чтобы выкроить для себя королевство на Апеннинах. Людовику было всего девятнадцать лет, но его "наставник", проницательный и коварный кардинал Мазарини (родившийся в затерянной деревеньке в Абруцци и добравшийся до французского двора), дал ей понять, что, быть может, рано или поздно стоит попытаться.

В действительности Мазарини думал только о себе самом и о своем короле. Половинчатые и расплывчатые обещания стали не более чем уловкой, чтобы сдерживать эту неугомонную женщину, которая — кто знает — может оказаться полезной в Риме. Время шло, и с каждым месяцем Неаполитанское королевство становилось все более призрачной затеей. Хуже того, циркулировали упорные слухи, что Мазарини вел с Испанией секретные переговоры о мире — для Кристины это значило бесповоротное прощание с трепетно взлелеянной мечтой. Экс-королева так долго вынашивала эту идею, что озаботилась даже эскизом униформы армии, во главе которой она встанет: черные и фиолетовые кители с серебряным шитьем и позументами. Сейчас же все того и гляди канет в небытие, рассеется, как туман на заре. Сильнейшая досада или же более приземленные соображения подвигли ее возложить ответственность за собственный потенциальный провал и бесчестье на маркиза Джан Ринальдо Мональдески, придворного оруженосца, персонажа ненадежного и скользкого, но явно не заслуживавшего той страшной участи, на которую его обрекла Кристина, обвинив в измене.

Чудовищная сцена разыгралась 10 ноября в Оленьей галерее замка Фонтенбло. Там собрались королева, трое мужчин, священник и незадачливый маркиз. Кристина продемонстрировала всем пачку писем, адресованных маркизу, за подписью его конфидента, некоего Франческо Мария Сантинелли, в которых о ней неприкрыто злословили, смакуя всяческие сальности и скабрезности. На деле же все послания были сфальсифицированы самим Мональдески, признавшим после тщательного допроса этот факт и приведшим крайне слабые доводы в свою защиту. Маркиз был напуган, королева непреклонна, трое мужчин молча поглаживали эфесы шпаг. Внезапно Мональдески бросился перед королевой на колени, умоляя ее о прощении (сохранившаяся в замке картина воссоздает ситуацию). Он рыдал навзрыд, торопливо что-то говорил, глотая слова и всхлипывая. Королева бесстрастно выслушала его. Затем, по завершении бессвязной и затянувшейся речи Мональдески, холодно бросила священнику: "Подготовьте этого человека к смерти". Произнеся приговор, она покинула галерею и вернулась в свои покои.

Было предпринято несколько попыток заступничества. Кристине даже указали на то, что замок — это королевская собственность и убийство человека в нем было бы нарушением закона, суверенных прав и основ гостеприимства. Кристина парировала, что даже в Фонтенбло ее право судить своих подданных оставалось неприкосновенным; она велела священнику поскорее разобраться со своими обязанностями и с тем, что диктовала ему совесть. Когда стало очевидным, что все попытки безуспешны, один из трех мужчин молниеносным движением всадил клинок в живот просившего пощады маркиза. Удар не был смертельным, в том числе потому, что Мональ-дески под одеянием носил (ненужная предосторожность) железную кольчугу. Понадобились другие удары, еще и еще, но и они не поставили точку. Истекающий кровью, искалеченный, потерявший несколько пальцев, пытаясь защититься от шпаг нападавших, маркиз ползал вдоль стены, стонал, взывал к милости Господа, теряя силы и превращаясь в истерзанный кусок мяса. Казалось, его агония будет вечной. В итоге одному из трех палачей удалось его добить, перерезав горло.

Что же такого натворил маркиз? Что породило такую безжалостность в душе королевы? Теперь этого никто и никогда не узнает. Конечно же, истинным мотивом стали отнюдь не фальшивые письма маркиза — они были только поводом для грубо инсценированного придворного заговора. Поговаривали о любви, обернувшейся ненавистью, об откровенных признаниях, использованных ей во вред, о сговоре с целью лишить ее надежд на неаполитанский трон, о льстивых и подхалимских речах, цинично опровергаемых поведением в конкретных обстоятельствах. В итоге сообщили, что маркиз был виновен в политической измене — объяснение, которое придавало хоть какую-то видимость законности такой ужасающей казни. Несмотря на это, гнев Мазарини и замешательство папы были весьма сильны; последний прямо наказал Кристине какое-то время не возвращаться в Рим. Надменная и гордая королева не сочла нужным подчиниться.

Тем не менее на протяжении всей своей жизни, каждый раз, когда ей припоминали этот эпизод, Кристина торопилась громогласно подтвердить, что верит в свою правоту. Мазарини она написала: "Мы, люди Севера, довольно-таки дикие и не больно пугливые… По поводу того, как я поступила с Мональдески, могу сказать Вам только то, что, не будь это уже сделано, я бы сегодня вечером не уснула в своей постели, не завершив начатое, и раскаиваться мне не в чем". Тот, кто посетит замок Фонтенбло сегодня, сможет собственными глазами увидеть выставленные на всеобщее обозрение железную кольчугу и шпагу, которым Мональдески тщетно пытался вверить свою жизнь. Если присмотреться, то кажется, что между кольцами кольчуги виднеются остаточные следы крови, хотя это может быть и ржавчина.

Убийство маркиза отбросило тень на всю дальнейшую жизнь Кристины. Пусть это событие и не имело каких-то зримых последствий, но оно никогда не было забыто. В Риме существование Кристины вошло в прежнее русло: академии, собрания выдающихся личностей, художников и артистов, сердечная дружба с кардиналом Адзолино. При ее "дворе" регулярно появлялись композиторы Алессандро Скарлатти (занимавший какое-то время должность ее личного капельмейстера) и Арканджело Корелли, клавесинист Бернардо Пасквини, а нередко — и сам Бернини. Сердечные приглашения рассылались и некоторым из лучших певиц города (Анджелине Квадрелли, Антонии Корези, Марии Ландини), а также кастрату Антонио Ривани, прозванному Чиччолино, виртуозу с ангельским голосом, — Кристина (в художественном смысле) была от него без ума и непрестанно ревновала ко всем.

В здании, где раньше располагалась старинная тюрьма Тор ди Ноне, бывшая королева оборудовала первый в Риме общественный театр. На его подмостках перед публикой упражнялись в декламации, исполнительском мастерстве и пении настоящие женщины, ее "красавицы-протеже". Для этого папа Климент X (1670–1676) был вынужден аннулировать давнишнее постановление, запрещавшее женщинам выступать на сцене и участвовать в постановках, где их заменяли кастраты, обладавшие чистейшим фальцетом; этот запрет был одним из элементов привычной католицизму мизогинии (женоненавистничества), особенно подпитываемой пылом иезуитов после Тридентского собора.

Но активность бывшей королевы не ограничивалась исключительно увеселительной деятельностью. Помимо ботанических работ в саду, Кристина с нуля собрала библиотеку, состоявшую почти из тридцати тысяч томов и десяти тысяч манускриптов; организовала комнату медалей, орденов и прочих наград; основала научную лабораторию, где ставились алхимические эксперименты. Она, как и многие люди, бросавшиеся с головой в омут изучения оккультного мира, мечтала трансформировать свинец в золото. Однако в ее случае это были не просто мечты, а точная мысленная установка, граничившая с утопией и иллюзиями: с помощью извлеченного таким путем золота она намеревалась снарядить армию в поход против турок.

Естественно, никакого богатства из воздуха добыть не удалось, и армия осталась одним из многих нереализованных экстравагантных проектов Кристины. Между тем конклав 1676 года под давлением могущественного Людовика XIV избрал папой Бенедетто Одескальки под именем Иннокентия XI. Новый понтифик принес с собою дух Реставрации: закрытие театров, включая Тор ди Нона, возобновленный запрет на участие женщин в спектаклях, потом отказ в праве брать уроки музыки, осужденной "как вредное для их целомудрия искусство". Протесты были, но осторожные: новый понтифик сам подавал пример аскетичной жизни, да и докучать едва воцарившемуся суверену было неосмотрительно. Его предшественник Климент X назначил Кристине ежегодную ренту в двенадцать тысяч скудо, что Иннокентий поспешил отменить. Говорят, что ее это не особенно огорчило. Она всегда жила не по средствам, залезая в долги и черпая деньги из неведомых источников с такой непринужденностью, какая встречается только в тех, кто никогда не сталкивался с бедностью и лишениями.

Жизнь Кристины катилась по уже накатанной колее, у нее было еще несколько любовных увлечений, помимо многолетней трепетной привязанности к кардиналу. Одной из ее последних любовниц стала балерина и певица Анджелика Волья по прозвищу Джорджина. Отношения Кристины с женщинами всегда были любопытными и запутанными, хоть по большому счету вполне объяснимыми в отличие от некоторых других ее поведенческих реакций. К примеру, во время своего путешествия во Францию она пожелала познакомиться с Нинон де Ланкло, прославленной куртизанкой, "заточенной" в монастырь Ланьи за то, что чрезмерно щедро раздаривала свои ласки и благоволение окружающим. Кристина часами беседовала с ней, обмениваясь сокровенными мыслями, суждениями и оценками. Рассказывают, что остроты, отпущенные ею в этих разговорах на тему религии, весьма оскорбили папу. Действительно, бывшая королева заявила, что ее истинным вероисповеданием было учение античных философов, а все прочее казалось ей чепухой или же мошенничеством.

Вероятно, она была искренна в своей пылкой любви к жизни, свободной от рамок, крайне беспорядочной и бесповоротно языческой. Вполне возможно, что по той же причине она не переносила даже вида беременных женщин, ведь и трон-то она покинула из-за отказа подчиниться династическому долгу, выступив в роли матери престолонаследника. Прознав, что одна из ее камеристок ждет ребенка, она велела той больше не появляться в ее присутствии.

Такой она оставалась до самой смерти, окруженная двором, невероятно пестрым и уникальным даже для видавшего виды Рима: лучшие умы, великие художники и артисты, и тут же — всевозможные шарлатаны, авантюристы, сводники, сутенеры и проститутки. На излете отмеренного ей срока Кристина ощутила совсем иное душевное волнение и одухотворенность, парадоксальным следствием чего стало растущее раздражение или разочарование, вызванное неуемной роскошью понтификата. К примеру, в письме к своему Адзолино она высказалась крайне категорически: "Предосудительно наблюдать, как многие миллионы из церковной казны выбрасываются на ветер — на неуместное пускание пыли в глаза или награды абсолютным ничтожествам и подхалимам, цель которых высосать до капли кровь и пот бедняков".

Возможно, она поняла, что ей самой было дано и прощено слишком многое только по причине ее обращения в католицизм. Она не могла знать заранее, что ждет ее после жизни земной, но, очевидно, ее вполне удовлетворил бы тот великолепный мавзолей, который воздвигли позднее в ее честь в соборе Святого Петра. Конечно, гениальность слегка коснулась ее своим крылом, но вместе с тем в той же степени она была капризной, взбалмошной, безжалостной женщиной, способной без колебаний отдать приказ об убийстве, к тому же лесбиянкой, и потому ее присутствие в базилике, полной святых, благочестивых дев и мучеников веры (начиная с основателя церкви — апостола Петра), безусловно, вызывает некоторое удивление. Однако даже после смерти — как и при жизни — Кристина оставалась для церкви беспроигрышной картой и одним из ее лучших завоеваний. Королевой, вырванной из лап лютеранской ереси.

Базилика Святого Петра не испытывает недостатка в надгробных монументах; большинство из них признаны выдающимися памятниками либо из-за своей эстетической значимости, либо из-за масштаба личности тех людей, которых они прославляют. Присутствие в таком месте мавзолея Кристины Шведской и другого монумента, о котором я сейчас расскажу, обусловлено исключительно тем, что политическая стратегия всегда оставалась для понтификата приоритетной.

В левом нефе, недалеко от входа, можно увидеть поразительный кенотаф, высеченный Антонио Кановой в чистейшем неоклассическом стиле, свойственном этому мастеру. Сложная посвятительная надпись на нем гласит: IACOBO III IACOBI II MAGNAE BRIT REGIS FILIO KAROLO EDUARDO ET HENRICO DECANO PATRUM CARDINALIUM IACOBI III FILIIS REGIAE STIRPIS STUARDUAE POSTREMIS ANNO M.DCCC.XIX[59].

Итак, в 1819 году Канова обессмертил семейство Стюартов, с 1371 года в течение трех веков правившее Шотландией, а потом — до 1714 года — и всей Великобританией. Интересно происхождение фамилии Стюарт, поскольку изначально это слово (Stewart или Steward, далее Stuart) обозначало должность сенешаля (мажордома, крупного сановника), дарованную в XII столетии королем Дэвидом I, сувереном тех земель, одному из членов рода. Нас же в данном контексте волнует иной период, XVII век, эпоха грандиозных перемен, именуемых Glorious Revolution — "Славной революцией" 1688 года, — цепочкой событий, в результате которых в Великобритании — первой из европейских держав — возникла конституционная монархия.

Случилось так, что несчастный Карл I Стюарт, король Великобритании и Ирландии (1600–1649), женился на католичке Генриетте Марии, дочери Генриха IV Французского и сестре Людовика XIII. В начале XVI века его предшественник, могущественный Генрих VIII, взбешенный отказом папы признать его развод, приложил руку к образованию новой христианской конфессии — англиканской церкви (Anglicana Ecclesia). Он провозгласил себя ее главой и постановил, что этот статус отныне будет передаваться всем его преемникам. Соответственно, брак Карла с "паписткой" считался крайне неосмотрительным: многие восприняли его (с опасением) как путь к сближению с Римом.

Подобное латентное недоверие к монарху перешло во взрывоопасную фазу из-за тяжелого фискального бремени, к которому Карл вынужден был прибегнуть, дабы иметь возможность покрывать расходы на свои войны. Постоянный конфликт короны и парламента, диспропорция между волей короля и теми ненадежными, хрупкими рычагами влияния, которыми он обладал (к слову, так всегда бывает, когда слабость сочетается со спесью), поспособствовали тому, что разразилась гражданская война. Вкратце события складывались так: 9 февраля 1649 года король окончил свои дни на плахе, под топором палача. За полтора века до того, как якобинцы в Париже отрубили голову Людовику XVI (1793 год), англичане уже показали пример того, как нужно расправляться с сувереном.

Александр Дюма сплетает сюжет своего романа "Двадцать лет спустя" именно вокруг попытки Атоса и Арамиса спасти жизнь бедного Карла. Два бравых мушкетера отправлены с особой миссией в Англию вместе с лордом Винтером по просьбе Генриетты Марии, сестры Людовика XIII и супруги короля Англии, Шотландии и Ирландии Карла I. Арамис, Атос и Винтер должны прийти на помощь английскому монарху. Эта троица встречается с Карлом на границе с Шотландией, где королевские войска отчаянно сражаются с армией мятежников. Однако план спасения проваливается, и Карла после недолгого судебного процесса казнят.

Король мертв, но на троне его сменяет не другой король, а настоящий тиран. Тот самый Оливер Кромвель, лидер пуритан, принявший титул лорда-протектора Содружества (Commonwealth) и провозгласивший личный характер власти, но с аллюзиями на мнимую возможность учреждения республики. В ходе реставрации династии Стюартов на троне сменят друг друга двое братьев — сыновья убитого Карла I: Карл II с 1660 по 1685 год и на короткий промежуток Яков II с 1685 по 1688 год.

Когда говорят о том, что "Славная революция" была событием молниеносным и, в сущности, бескровным, в этом чувствуется некое преувеличение и неточность. Можно сказать, что ее темп был быстрым (в целом не более трех месяцев), да и жертв было относительно немного. Но это будет правдой, если только принять во внимание, что события, героем которых, как мы увидим, станет Яков II, — лишь заключительная часть конфликта, зародившегося в эпоху судорожного и печального царствования его отца Карла I. Герцог Йоркский — такой титул он носил до своего недолгого правления — был главнокомандующим королевским флотом (лорд — первый адмирал). Когда в 1664 году англичане захватили заморскую территорию Нидерландов — Новую Голландию, именно в его честь важнейшему городу этой провинции — Новому Амстердаму — было присвоено имя Нью-Йорк.

Первая жена Якова Анна Хайд умерла в 1671 году, произведя на свет двух дочерей — Марию и Анну (согласно традиции, одни и те же имена повторялись из поколения в поколение, как в римских императорских династиях). В качестве новой супруги для Якова была выбрана итальянская принцесса-католичка Мария Беатриче д’Эсте из рода герцогов Модены; этот шаг немедленно спровоцировал волну подозрений в парламенте, где нашлись и те, кто считал Марию шпионкой папы. Стремясь сбалансировать ситуацию, царствующий Карл II организовал свадьбу Марии, дочери его брата Якова от первого брака, с протестантом Вильгельмом Оранским, штатгальтером (правителем) Голландии. Дети, которые должны были появиться в этом браке, выросли бы в традициях реформатской религии, тем самым нейтрализовав угрозу возврата страны в лоно католицизма.

Однако подобная брачная стратегия не утихомирила недовольство. Англиканский министр и бывший иезуит Тит Оатс принялся распространять слухи о потенциальном папистском заговоре, нацеленном на ликвидацию короля Карла II и замену его католиком Яковом. Супруга Карла, португальская принцесса Екатерина Браганса, оказалась бесплодной, а потому, несмотря на дюжину детей от различных любовниц, законного наследника у монарха не было. Это делало Якова наиболее вероятным кандидатом на престол.

Карл II скончался в феврале 1685 года, тоже перейдя на пороге смерти (in extremis) в католицизм. Новым королем становится Яков, герцог Йоркский; ему пятьдесят два года, и поначалу его появление на престоле воспринято всеми с воодушевлением. Однако вскоре он сталкивается с заговорами и восстаниями; его "Прокламация об индульгенции" провозглашает религиозную свободу в королевстве, но монарха тут же обвиняют в том, что она не столько уравнивает англикан с католиками, сколько предоставляет последним все преимущества. Положение усугубляется еще больше, когда становится известно, что королева Мария Беатриче в положении. Если родится мальчик, ему суждено стать первым в линии наследования, оттеснив потомков ветви Оранских.

Будучи храбрым солдатом и военачальником, Яков II оказался нерешительным и бесхарактерным монархом. Его почти ничему не научил трагический опыт отца, жизнь которого оборвалась на эшафоте; напротив, он частично даже повторил некоторые его ошибки. Он упрямо отстаивал свою приверженность католичеству, что мгновенно настроило против него авторитетные круги англикан. Он оспаривал влияние протестантизма везде, где только возможно (в правительстве, вооруженных силах, в университетах), продвигая католиков на ключевые посты. Яков впервые с 1558 года восстановил дипломатические отношения со Святым престолом, чем вызвал ярость многих соотечественников. Конечно, как частное лицо он был католиком. Но при этом не имел права забывать, что в качестве короля выступает как глава англиканской церкви. Очевидный конфликт интересов, как мы определили бы это сегодня.

Короче говоря, бедняга Яков совершает самую серьезную, непростительную для любого политического лидера ошибку: от него ускользает (или же он им пренебрегает) настроение толпы, состояние души народа. В период царствования его брата Карла в Лондоне произошли два прискорбных события: в 1665 году — опустошительная эпидемия чумы, год спустя — катастрофический пожар, известный как the great fire (Великий лондонский пожар), практически целиком разрушивший город. Простой люд устал от стольких лишений, неприятностей и религиозных войн, многие внутренне готовы были воспринять призыв Джона Локка и прочих просветителей к религиозной толерантности и внедрению принципа о том, что ни одна религия не должна навязываться императивно; то есть вера должна привести человека к церкви, но принуждать его — незаконно. Противником такого пути выступает папа Иннокентий XI, в связи с чем католиков в Англии и считают "суеверными" и "идолопоклонниками".

В мае 1688 года английская делегация отправляется в Голландию, чтобы официально просить Вильгельма о вмешательстве. Штатгальтер отвечает, что если от него ждут высадки армии на Британских островах, то есть вооруженной интервенции, то для придания легитимности подобному предприятию ему требуется документ, подписанный значительным числом нотаблей и именитых граждан. К 30 июня этот документ был подготовлен, его завизировали многие влиятельные люди и выдающиеся деятели страны, хотя не все из них были того уровня, какого желал Вильгельм. Между тем неумолимое давление хода событий заставило пренебречь недостаточной престижностью собранных подписей.

По другую сторону пролива 10 июня Мария Беатриче родила мальчика, крепкого и жизнерадостного, которого окрестили под именами Джеймса (Якова) Франсуа Эдуарда и даровали ему традиционный титул принца Уэльского. У короля Якова отныне есть наследник; но в рядах англикан и протестантов появление этого невинного ребенка разбудило и усилило страх перед возможным возвращением пропапской династии на трон Англии.

В общем, позиции Якова продолжают стремительно ослабевать. Архиепископ Кентерберийский и большая часть англиканского клира отказываются зачитывать с амвона новое издание "Прокламации об индульгенции", как велел король. Взбешенный монарх жаждет предать епископов-бунтовщиков суду, но его отговаривают от поспешных шагов под предлогом того, что их вероятное оправдание только лишний раз подчеркнет непрочность его положения. Король продолжает настаивать, и процесс, завершившийся вердиктом о невиновности епископов, оборачивается, как и ожидалось, позором и бесчестьем для него самого. Некоторые историки полагают, что этот приговор стал точкой отсчета в истории его падения.

Другая ошибка короля, плод общей сумятицы того времени, заключалась в угрозе приостановить действие закона Habeas corpus, принятого в 1679 году и гарантировавшего презумпцию невиновности в ходе уголовных процессов. Своими корнями этот важнейший институт восходит прямиком к "Великой хартии вольностей" (Magna Charta Libertatum), подписанной королем Иоанном Безземельным в 1215 году. Нет нужды говорить, какой фатальной ошибкой было угрожать ущемлением этого фундаментального права, завоеванного с таким трудом. Предупрежденный о риске вторжения, Яков сохраняет уверенность, что Вильгельм, его зять, не посмеет нанести ему подобного оскорбления: дочь Мария воспрепятствует тому, чтобы муж покусился на ее собственного отца. Мы знаем, что все случилось иначе, а многие примеры из той же итальянской или римской истории подсказывают нам, как часто политические соображения превалируют над личными мотивами.

Итак, 30 октября 1688 года Вильгельм отплывает из Голландии, и уже 5 ноября его флотилия бросает якорь в Торбее, в графстве Девон. Впервые с 1066 года чужая армия высаживается на английских берегах с враждебными намерениями. Уже в который раз король Яков не знает, как ему поступить: отправиться с армией навстречу врагу, оставив за плечами беззащитный Лондон, или же окопаться вокруг столицы, то есть ожидать неопределенно долгое время прибытия Вильгельма, что опасно. Единственные приближенные, на которых он может положиться, — это католики, которые, вопреки народной молве, занимают только десять процентов командных позиций. В эти тревожные дни Яков постоянно напоминает французскому послу и папскому нунцию о судьбе Эдуарда II, Генриха IV и Ричарда II, которые были убиты собственными родственниками. Говорят, что Вильгельм дал жене единственное обещание: ее отец Яков останется неприкосновенным. Но всем хорошо известно, чего стоят обещания правителя: достаточно какой-то мелочи, и он забывает о своих клятвах.

Кроме того, король боялся, что у него отберут новорожденного сына, чтобы вырастить и воспитать его как протестанта. Поэтому он приказывает одному из немногих верных ему приближенных вывезти во Францию свою супругу с ребенком. Там они будут в безопасности под защитой его кузена Людовика XIV. Яков дает им двадцатичетырехчасовую фору, и вслед за тем под покровом ночи тоже бежит из города, предварительно распустив армию. По дороге его останавливают, приняв за священника, и вынуждают возвратиться в Лондон. Вильгельм, уже ведущий переговоры о принятии короны, выслушивает эту новость с досадой. Для того чтобы добиться нужных решений насчет будущего, престол должен быть свободен и пуст. Именно в этот миг Яков и получает рекомендацию, если хотите, даже повеление отправиться туда, куда ему будет угодно, главное, за пределы Англии. Он следует совету и обустраивается с небольшим двором в Сен-Жермен-ан-Лэ, в паре километров от Парижа[60], в одной из многочисленных резиденций французского короля.

Именно таковы были факты, предшествовавшие "Славной революции". События запутанные, и, даже если излагать их предельно упрощенно, как это делаю я в данной книге, в полной мере демонстрирующие, какие мощные импульсы руководили их участниками; каковы были политические идеалы и религиозные убеждения, предопределившие их поступки. Но самое главное, что исключительно личные интересы всегда брали верх над чувствами и верой. Тем не менее именно эта совокупность разрозненных, несходных элементов и действий, часто мотивированных эгоизмом, спровоцировала фундаментальный перелом в истории западной цивилизации. Конечным результатом борьбы и ожесточенных схваток стали весомые ограничения, которые английский парламент навязал короне. В Англии, а в дальнейшем и в ряде других государств был внедрен в практику политический принцип, согласно которому власть короля должна быть сбалансирована рядом противовесов, чтобы впредь никому не пришло в голову принять царский скипетр за дубину тирана. В том, что касается истории Англии, важно отметить, что на ее трон больше никогда не сядет ни один католик.

Вильгельм высаживается в Торбее 5 ноября 1689 года; Яков бежит 23 декабря; парламент собирается на заседание во второй половине января; 13 февраля Вильгельму и его жене Марии большинством голосов парламента предложена английская корона.

Для нашей же истории особый интерес представляет тот самый едва родившийся сын Якова и Марии Беатриче, поспешно вывезенный с острова, чтобы уберечь его от неизбежного воспитания в протестантском духе. В 1718 году этот ребенок, уже ставший тридцатилетним молодым человеком, обосновывается в Риме, поощряемый и радушно встреченный папой Климентом XI и его преемниками. Понтифик преподнесет ему в дар палаццо Мути Папаццурри, чудное здание с импозантным порталом-колоннадой, которое расположено на пьяцца Пилотта и обращено фасадом к нынешнему Григорианскому университету. Вдобавок к этому дворцу папы впоследствии добавили и солидную ренту в двенадцать тысяч скудо, когда незадачливый претендент на трон женился на Марии Клементине Собесской, состоятельной польской принцессе, католичке; она была моложе своего супруга на четырнадцать лет и приходилась родной внучкой тому самому Яну Собесскому, который в 1683 году внес решающий вклад в освобождение Вены от турецкой осады.

Не стоит думать, что слишком просто было организовать свадьбу, в которой присутствовал такой красноречивый политический и религиозный подтекст. Напротив, согласие жениха и невесты стало всего лишь зачином серии авантюрных ходов и контрходов во взаимоотношениях целого ряда монархов, включая папу. Тайные посланники, пришпоривая скакунов, пересекали Европу из конца в конец, дипломаты изучали приемлемые решения и делали прогнозы, было затеяно множество козней, чтобы помешать этому браку. Юная принцесса очутилась в самом центре хитросплетения таких интриг, которые сегодня могли бы лечь в основу сценария увлекательного телевизионного фильма.

Самым настойчивым противником проекта был Георг I Ганноверский, тогдашний король Великобритании и Ирландии, опасавшийся повторного возникновения католического вопроса на острове, где, ко всеобщему удовлетворению, наконец-то установился порядок, как надеялись многие подданные, раз и навсегда. Император Австрии Карл VI разделял опасения британского монарха; зная, что Марии Клементине предстоит пересечь территорию его государства, чтобы достичь Рима, он распорядился арестовать ее и заключить в замок Инсбрука. Это было на редкость мрачное жилище, откуда принцессе, однако, удалось сбежать, обманув стражников. Едва она достигла Болоньи, было решено, дабы избежать повторных покушений на ее свободу, провести бракосочетание с Джеймсом по доверенности. Настоящая свадьба была отпразднована в Монтефьясконе в сентябре 1719 года. Папа Климент XI провозгласил их королем и королевой Англии (в этом и заключался смысл всего действа), предоставив в полное распоряжение супругов гвардейский эскорт в дополнение к римскому дворцу и поместью на холмах Лацио к югу от Вечного города.

В этом союзе на свет появились двое сыновей: первенец, Карл Эдуард Луи Филипп Казимир, через год после свадьбы; второй, Генрих Бенедикт, — в 1725 году. Брак не был счастливым, невзирая на то упорство, с каким все участники этой истории добивались его осуществления. Вскоре после появления на свет второго ребенка Мария Клементина ударилась в подлинный религиозный фанатизм и удалилась в монастырь, обвиняя мужа то в адюльтере (что было правдоподобно), то в желании передать детей на попечение наставника-протестанта, а это в Риме сделать было весьма затруднительно даже монарху, пусть и лишенному власти.

Несчастная принцесса умерла в тридцать два года, в 1735 году. Папа Бенедикт XIV, болонец Просперо Ламбертини, заказал скульптору Пьетро Браччи (автору статуи Нептуна в комплексе фонтана Треви) величественный надгробный памятник, которым и сейчас можно полюбоваться в соборе Святого Петра. Композиция, своей барочной изысканностью и волнообразными драпировками отсылающая к Бернини, сделана из мрамора, алебастра и бронзы, а изображение усопшей выложено мозаикой в овальном медальоне, поддерживаемом маленьким ангелочком.

Их первенец Карл Эдуард продолжал, опираясь на ресурсы и помощь папы, сражаться за свой трон. В возрасте двадцати пяти лет ему удалось осуществить высадку на Гебридские острова, где он торжественно водрузил штандарт отца. Он даже сумел заручиться поддержкой нескольких влиятельных шотландских кланов, но ничто не помогло сдержать английское наступление, и ему пришлось ретироваться обратно в море. Его отца на родине иронически называли "Старым претендентом", а к нему самому прицепилось прозвище "Красавчик принц Чарли" или "Молодой претендент", что содержало в себе хлесткую словесную игру, поскольку понятие pretender имеет двойной смысл: с одной стороны, "претендент" (на трон), с другой — "притворщик, обманщик, симулянт".

В реальности такое на редкость двусмысленное прозвище больше подходило его брату Генриху, к которому перешел принадлежавший деду титул герцога Йоркского. После смерти брата Генрих продолжал выдвигать претензии на английский престол, хотя в Европе всем уже было ясно как божий день, что идее о католической реставрации в Англии суждено остаться призрачной и невыполнимой. В 1747 году, когда Генриху было всего двадцать два года, папа Бенедикт XIV назначил его кардиналом и поручил епархию Санта-Мария-ин-Портико в Кампителли. В 1761 году другой папа, Климент XIII, произвел его в епископы Тусколаны во Фраскати. Именно в кафедральном соборе Фраскати кардинал Генрих Бенедикт, герцог Йоркский, и захотел провести торжественную церемонию погребения своего брата, скончавшегося в январе 1788 года. Причем с помпой, достойной монарха: на гроб были возложены корона и королевский скипетр.

В жизни кардинала-герцога Йоркского не наблюдалось особенно ярких эпизодов, если не брать в расчет регулярно возникавшие кривотолки о том, что его гомосексуальные наклонности чрезмерно афишировались, а это было несовместимо с его рангом и самой атмосферой города Рима. Английская писательница Эстер Линч Траль (1741–1821), подруга и биограф Сэмюэля Джонсона, эпитафия на могиле которой называет ее женщиной "остроумной, живой и очаровательной", в своих знаменитых дневниках отмечает, что кардинал "публично держал при себе любовника" — поведение, воспринимающееся итальянцами "как признак дурновкусия".

Похожее по содержанию свидетельство мы имеем от Джузеппе Горани (1740–1819), ярчайшего персонажа, солдата, писателя и авантюриста (кстати, ведущая в Милан дорога напоминает нам об этом человеке), примкнувшего к ломбардским просветителям и немедленно отправившегося в Париж в 1789 году, как только там вспыхнула революция. Горани разделял сексуальные привычки кардинала, которые приобрел, как он сам признавался, еще в юности, проведенной в стенах миланского колледжа отцов-барнабитов. В своих воспоминаниях, ставших первоклассным источником сведений о нравах и обычаях XVIII века, он пишет:

Я озабочусь тем, чтобы просто поведать все то, что мне довелось увидеть, не претендуя на какие-либо выводы. Его [кардинала] дворец показался мне забитым молодыми юношами благообразного вида, облаченными в одеяния аббатов. Все это заставило меня подозревать, что его королевское высокопреосвященство питает пристрастие к тому, в чем был обвинен кое-кто из его собратьев.

Впрочем, аналогичный отклик оставил нам и Гаэтано Морони (18021883), великий эрудит и высокопоставленный функционер папского правительства, который, прикрываясь туманными недомолвками, рассказывал о длительных отношениях кардинала с монсиньором Анджело Чезарини, возведенным в достоинство каноника кафедрального собора Фраскати.

Однако все эти подозрения не были приняты во внимание, и в 1803 году кардинал-герцог Йоркский был назначен деканом Священной коллегии, что и объясняет отрывок надписи на кенотафе Кановы: DECANO PATRUM CARDINALIUM (букв. "Декан Отцов-кардиналов"). Он умер в июле 1807 года, но на его гроб, в отличие от похорон брата, не были водружены ни корона, ни скипетр. На нем лежали просто митра и пастырский крест, хотя именно Генрих так долго и упорно добивался трона. Останки братьев Стюартов позднее были перевезены в Рим и захоронены в подземных гротах Святого Петра рядом с их отцом Яковом III. В 1939 году король Георг VI Виндзор заказал для них прекрасный саркофаг из красного гранита, которым сегодня можно полюбоваться в крипте базилики. Да упокоятся с миром (Requiescant).

Мы смотрим на эти гробницы и истории, с ними связанные, испытывая глубокую грусть от того, что здесь в очередной раз в полной мере ощущается та огромная разница между церковью и Ватиканом, которая является ключевым аргументом этой книги. И Кристина Шведская, и кардинал-герцог Йоркский были явными и убежденными гомосексуалистами; разумеется, это ничего не отнимает (и не прибавляет) к их личностной характеристике, кроме того, что и в XXI веке церковь считает однополую любовь страшным пороком или чем-то вроде того.

Очевидно, что Ватикан не всегда придерживался этого суждения, раз уж предоставил им обоим право быть погребенными в главной базилике католического мира. Соображения теологические удалось гармонизировать с доводами политической целесообразности. Впрочем, как мы увидим далее, в другой римской базилике — Сант-Аполлинаре покоится прах серийного убийцы Ренато де Педиса, главаря банды делла Маньяна, похороненного там в качестве компенсации за ряд сомнительных услуг, что прямо нарушает канон 1242, в соответствии с которым "погребение внутри церковных стен запрещено, за исключением тех случаев, когда речь идет о римском понтифике или (в собственных церквях) о кардиналах, епископах, а также заслуживших сие прихожанах".

Идеалы веры и политический расчет опять вступают в конфликт, получая в разных жизненных ситуациях диаметрально противоположные оценки. Само собой, тут ничего нового. За много столетий до нас люди, куда более влиятельные и значимые, чем автор этой книги, жаловались приблизительно на то же самое. К примеру, Франциск Ассизский или Мартин Лютер.