Северные новеллы

ТАНЦУЮЩИЙ журавль

Порою явь, реальность поражает сильнее самой тонкой, изощрённой фантазии. И собираюсь я живописать вовсе не волшебную страну с золотыми горами и жар-птицами. Зачем… На свете есть страна не выдуманная, а реальная — моя Родина; могу назвать и точное место действия — Дальний Восток, среднее течение Амура.

Туда мы, маленький поисковый отряд аэрогеологической экспедиции, прилетели не на ковре-самолёте, а на грузовом вертолёте Ми-4, терзающем грохотом барабанные перепонки и подпрыгивающем в воздухе, как телега на ухабистой дороге. В посёлке, где находилась база экспедиции и откуда нас забрасывали в тайгу, я и услышал о японском журавле — танчо, как называет его местный люд. Якобы они, эти пернатые, шесть или семь пар, гнездятся на месте будущей стоянки нашего отряда. Оказавшийся проездом в посёлке орнитолог подтвердил эти слова. Ещё, добавил он, японские журавли живут в Приморье и на Уссурийской низменности; у нас их не более тридцати пар; зимуют они в Японии и Корее. А во всём мире этих птиц двести восемьдесят штук.

Люди частенько принимают желаемое за действительность. В посёлке мне подробно описывали внешность танчо, их танец, но едва ли кто видел японских журавлей ближе чем за километр. Шагая маршрутом, мы на третий день действительно наткнулись на редкостных птиц. Они взлетели на таком расстоянии, что казались белыми искорками на фоне синего неба. Очень пугливыми были японские журавли.

Я приметил место, где они кормились. Оно и вправду находилось неподалёку от стоянки отряда.

Чтобы вести наблюдение за пернатыми, надо было иметь свободное время, но его-то мне и не хватало: маршруты с утра до ночи. Только недели через три начальник отряда решил дать нам передышку на сутки (выходных в поисковых отрядах не существует).

Ребята отсыпались в палатке, а я с рассветом, наскоро перекусив, отправился к заветному месту.

Зелёная штормовка и зелёный берет неплохо маскировали меня; вдобавок я сплёл широкий венок из орешника и водрузил его на голову, как это делают армейские разведчики.

Наконец впереди сквозь тайгу блеснул васильковый Амур и показалась обширная пойма, редко утыканная замшелыми от излишней влаги лиственницами. Пойма была почти сплошь скрыта белым туманом. Отсюда мы вспугнули японских журавлей.

Я долго стоял, весь обратившись в слух. Пели, заливаясь, птицы, со всех сторон в исступлении орали лягушки. Но чу! В эти привычные звуки вдруг вклинился иной крик. Этот чистый и гортанный крик могла издать только крупная, благородная птица. Он магнитом потянул к себе, и я запрыгал с кочки на кочку, стараясь потише хлюпать своими высокими болотными сапогами. Тяжёлые туманы колыхнулись, холодно облили штормовку, лицо, руки частыми каплями. Я продвигался поймой, подобно охотнику на глухаря: когда птица кричала, я бежал, обрывались заветные звуки — замирал как вкопанный.

С удивительной быстротою летит время в подобной ситуации, точнее, совершенно теряется его ощущение. Солнечный хохолок, только-только выглянувший из-за сопки, когда я подходил к пойме, превратился в твёрдый ярко-малиновый диск, победно поплывший над землёю. Туманы поредели и осели, как сугробы под дождём. Они уже не скрывали меня, приходилось то и дело пригибаться и приседать. Судя по движению солнца, прошло не менее часа.

Наконец послышались лёгкие хлопки крыльев. Странно, они не передвигались, как у летящих птиц, а раздавались с одного места. И ещё до слуха донеслось: шлёп-шлёп, шлёп-шлёп! Словно маленькие напуганные лягушата один за другим прыгали с кочек в воду. Я лёг и пополз по-пластунски и через минуту был весь вымазан липкой вонючей жижей. Что поделать, иначе спугнёшь. Довольно плотный у земли туман неожиданно оборвался. Я глянул вперёд и крепко зажмурился. Так инстинктивно поступает человек, если рядом вспыхивает магний или электросварка. Но я был ослеплён не вспышкой…

Птицы были яростной белизны, как иней в солнечных лучах, как расплавленный металл. А длинная шея, голые ноги и второстепенные маховые перья — чернее дёгтя, чернее самой тёмной ночи. Гениальный художник — природа — прихотливо бросил в это классическое, строгое и холодное сочетание маленькую деталь, лёгкий мазок: аккуратную длинноклювую головку венчала красная шапочка.

Я насчитал их семь пар. Самки внешне ничем не отличались от самцов. Птицы занимались очень прозаичным делом, расхаживали по болоту, отыскивали, хватали клювами и заглатывали небольших лягушек, но в каждом движении танчо, в наклоне шеи, повороте головы было столько грации! Шлёп-шлёп, шлёп-шлёп — передвигаясь, били они по водяным оконцам лапками. Вот, оказывается, кто рождал эти звуки.

Я лежал, затаив дыхание, унимая расходившееся сердце, потому что ближайший журавль расхаживал в десяти метрах от меня. Если бы не широкий венок из орешника, скрывающий голову, лицо, плечи и часть спины, я бы, безусловно, был обнаружен птицами.

В левую бахилу затекла вода, остро пахнущая болотная жижа холодила грудь и живот, но я не сделал ни единого движения, боясь вспугнуть осторожных птиц. И великое терпение моё было вознаграждено. То, что я увидел, верно, не забуду до конца дней своих. Такое невозможно забыть. Мне часто вспоминается болотистая низинка возле василькового Амура, тяжёлый запах мари, осевшие сугробы туманов и танцующие птицы, словно слетевшие с яркой японской акварели…

Парочка журавлей, что кормилась слева от меня, супруг и супруга, может, жених и невеста, неожиданно оставила в покое лягушек. Они повернулись друг к другу. Он или она, уж не знаю, видно, он, потому что обычно первым начинает танец самец, вытянул шею к груди подруги. Его головка с красной шапочкой начала плавно опускаться и вновь подниматься; шея извивалась чёрной змеёй. Приглашение к танцу? Возможно. Но самка этого не поняла и удивлённо косила на партнёра глазом. Тогда самец, приседая на длинных ногах, заходил кругами, всё быстрее и быстрее; выброшенные крылья взлетали и с хлопком опускались. Он танцевал, иначе не назовёшь эти выверенные движения; каждое па было доведено до совершенства.

Неожиданно самец остановился напротив подруги, как бы спрашивая: «Ну, дошло, душа моя? Я приглашаю тебя на танец». И птицы вместе запрыгали вверх и захлопали крыльями. И длилось это довольно долго. В прыжке они одновременно резко распрямляли согнутую левую ногу, а на вершине сложной фигуры непременно выбрасывали крылья, на мгновение замирая в воздухе.

Краем глаза я увидел: все журавли оставили трапезу, с напряжённым вниманием следили за танцующей парой, и при этом каждая птица заметно приседала и покачивалась. Так человек, наблюдая лихой пляс, невольно притопывает в такт ногой или поводит плечами.

Но вот птицы вновь остановились друг против друга. Я подумал, что танец окончен, и ошибся. Они начали иную фигуру. И самец и самка вытянули шеи к небу, а головки, напротив, опустили, направив клювы в землю. Красные шапочки смотрели друг на друга: чья краше? Потом, дрогнув крыльями, устремили клювы в небо и резко, гортанно прокричали. Повторили эту вторую фигуру вновь. И опять вернулись к первой: начали взлетать, хлопать крыльями, выбрасывая согнутую левую ногу, замирали в воздухе. Теперь они, опустившись очередной раз на землю, зачем-то подхватывали клювами то веточку, то травинку и высоко подбрасывали их.

Между тем остальные пары — шлёп-шлёп, шлёп-шлёп! — как по команде, приблизились к танцорам, окружили их со всех сторон.

И вот уже другой самец потянул шею к груди подруги, и красная шапочка его задвигалась челноком; затем прошёлся кругом, приседая и хлопая крыльями. И супруги начали танцевать точно так же, как и первая пара. Не успели они закончить фигуру, в танец вступили их соседи слева. Через минуту-другую танцевала вся стая! Хлопанье крыльев, гортанные крики. Сколько это длилось? Я забыл об уходящем времени…

Журавли подпрыгивали невысоко, метра на два. Но вот одна пара, быть может, та, что начала танец, взлетела намного выше танцующей стаи. Птицы медленно планировали, выбросив веер крыльев, и опустились в полсотне метров от своих соплеменников. И тотчас зашлёпали по оконцам, сосредоточенно принялись разыскивать лягушек. Для них танец был окончен. Вскоре выше взлетела другая пара…

Я готов был пролежать так хоть целый день — едва ли придётся когда-нибудь ещё увидеть такое, — но подвела предательская топь. Она поглощала, затягивала меня. Пришлось пошевелиться, чтобы перелезть на соседние кочки. И в ту же секунду раздался долгий, громкий, пронзительный крик. Верно, это забил тревогу вожак. Журавли — и те, кто закончил танец, и те, кто продолжал танцевать, — шумно забили крыльями, взлетели. В яркой синеве неба они вытянулись клином и полетели к Амуру. Сейчас, в утренних солнечных лучах, птицы казались оранжевыми…

Передышек начальник отряда больше нам не давал, план есть план, его надо выполнять, и я больше не ходил к журавлям. Но однажды маршрут пролёг мимо журавлиной поймы, и я предложил геологу подкрасться к птицам. Несмотря на усталость, он сразу согласился.

Мы долго стояли в ожидании знакомого гортанного крика, чтобы определить точное местонахождение птиц. Но услышали вдруг не обычный, а долгий и душераздирающий крик-вопль.

Не сговариваясь, мы побежали на отчаянный зов.

За перелеском показались журавли. Стаей они кружили над одним местом. Мы не таились и были сразу же обнаружены осторожными птицами, но странно: сейчас они не улетели прочь, только поднялись повыше. Меж ветвей на земле кувыркалось что-то бело-чёрное, живое…

Это был танчо. Когда мы подбежали к нему почти вплотную, он взлетел. Полёт его был неровен, пернатый заваливался то на один, то на другой бок. И что-то свисало с его окровавленной груди, что именно, я понял лишь тогда, когда оно отделилось от птицы и упало на землю. Гибкий и маленький, не больше двухмесячного котёнка, линялый горностай молнией метнулся прочь и мгновенно исчез за кочками.

На что способен этот безобидный на вид «котёнок», мы знали не понаслышке. Каждую ночь маленький разбойник заявлялся на стоянку отряда и пожирал или тащил в нору всё, что плохо лежало: убитых с вечера уток, остатки мясной трапезы в котле, жестяные банки с говяжьей тушёнкой, которые наловчился прокусывать острейшими зубками. Разбой на стоянке мы ему прощали: не виноват же зверёк, что природа наградила его отчаянной храбростью, воровскими повадками и аппетитом Гаргантюа. Но сейчас я пожалел, что не успел сорвать с плеча ружьё и не прикончил маленького убийцу.

Танчо упал неподалёку в камыши, забился. Мы подошли к пернатому. Он лежал вверх ногами. Матовая плёнка натекла на его глаза. Из грудки резвой струйкой била кровь. Силы оставили птицу.

Мой товарищ поспешно снял штормовку, а затем и рубаху. Он перетянул рубахой туловище журавля, закрыв материей рану.

— А то кровью изойдёт, — пояснил геолог.

Затем осторожно, как новорождённого, поднял танчо на руки, и мы пошли к стоянке.

Танчо уложили на оленьей подстилке. Я наловил лягушек, миску с пищей поставил у изголовья птицы. Ни к еде, ни к воде журавль за ночь не притронулся. Он лежал, как мёртвый, на спине, с подогнутыми ногами.

Утром я был немало напуган, выйдя из палатки. От полога с громкими хлопками крыльев отлетел журавль. Догадался: супруг или, напротив, супруга раненой птицы. Я знал, что танчо, как и белые гуси, объединяются парами на всю жизнь и верность их граничит с самопожертвованием. Похоже было, что он находился возле палатки всю ночь.

Пернатый опустился неподалёку, замер в чуткой стойке, неотрывно глядя на меня. Так он и простоял битый час, пока мы завтракали и собирались в маршрут.

Раненую птицу мы оставили в палатке, тщательно застегнули полог. Сейчас с ней в два счёта расправился бы любой хищник.

На третий день журавля вынесли из палатки, поставили на мох. Он сразу увидел своего соплеменника, супругу или супруга, неотлучно дежурившего на стоянке эти дни. Рванулся из рук, побежал к нему. Длинные ноги подвернулись — упал, пропахав клювом землю, но тотчас поднялся.

Мы отошли от палатки, чтобы не пугать птиц. Теперь и тот, что ожидал на стоянке, неуверенными шажками направился к нашему танчо.

И вот они рядом. Стукнулись клювами, издав тупой костяной звук. Красные шапочки задёргались челноками. Одновременно выбросили крылья, подпрыгнули, дёрнув в воздухе согнутыми левыми ногами. Так начиналась первая фигура журавлиного танца.

Но сейчас птицы не собирались танцевать. В прыжке они не опустились на землю, а поднялись, отчаянно хлопая крыльями, над тайгою. Затем одна пристроилась в хвост другой, пернатые сделали круг над стоянкой и поплыли по направлению к журавлиной пойме. И опять в утренних солнечных лучах птицы казались оранжевыми.