Шутки в сторону

Глава 26 Каково быть Чарльзом Дарвином

Огородников был на ногах с пяти утра, с той самой минуты, как ему сообщили о ночной стрельбе в городе и ранении Румянцева. К счастью, оперативники оказались на небывалой высоте и задержали стрелявшего, опять же к счастью, ранение Румянцева оказалось не слишком серьезным. В общем, около девяти Огородников уже попал к нему в палату, выслушав предварительно инструкцию врача: «Недолго, в вашем распоряжении максимум десять минут».

Огородников загодя поклялся себе, что не станет ни в чем упрекать Румянцева, и все же первое, что он сказал, точнее, прошептал (больничная обстановка, в его понимании, располагала к беседам исключительно на пониженных тонах):

— Что тебя дернуло заниматься самодеятельностью, жить надоело?

Вопрос был чисто риторическим и не предполагал ответа, в принципе, его следовало понимать как приветствие.

Румянцев вовсе не походил на умирающего. Огородников подошел к постели раненого поближе и склонился над ним. Румянцев открыл глаза и улыбнулся.

— Что, пришел проверить результаты эволюции? Чарльз Дарвин…

— Иди к черту, — опять прошептал Огородников, — я сюда не острить явился, у меня всего десять минут на все про все.

Румянцев сразу посерьезнел.

— Тебе плохо? — спросил Огородников.

Тот поморщился:

— Мне замечательно… Только скажи, он что, ушел?

— Представь себе, герой-одиночка, мы его задержали, — с удовольствием успокоил его Огородников, — мы ведь тоже не лыком шиты.

— Ну слава Богу, а то я боялся, что и вправду напортачил, — обрадовался раненый и тут же спохватился: — А Груздев, вы же ничего не знаете про Груздева…

— Да знаем-знаем, не переживай. Этот субчик так испугался, что сам явился с повинной. Говорит: только спасите, а то меня убьют. Сейчас сидит и пишет чистосердечное признание, по-моему, уже половину «Войны и мира» накатал каллиграфическим почерком.

— Ну слава Богу, — повторил Румянцев с облегчением. Помолчал и вдруг спохватился: — Где моя одежда? Там в куртке, там…

— Это, что ли? — Огородников извлек из кармана небольшой целлофановый пакет с пулей и гильзой. — Извини, может, тебе и не понравится, но мы уже полюбопытствовали на всякий случай. Сам знаешь, работа такая. Значит, Васнецова этой пулькой?

Румянцев кивнул, а Огородников продолжил:

— Кстати, что там у тебя в машине за кошка? Чувствует себя полноправной хозяйкой.

— Кошка? Ах да, кошка, — вспомнил Румянцев. — Как раз перед этим подобрал на дороге, ее бы раздавили. Что с ней делать? Вы ее хоть покормите, что ли…

— Уже покормили, чувствительный ты наш, — заверил его Огородников, — не забывай, что имеешь дело с Дарвином. Ну ладно, пора и честь знать. — Огородников распрямился и, сморщившись, потер поясницу. — С тебя, кстати, после таких вариаций на тему следовало бы подписку о невыезде взять, но раз ты все равно под больничным арестом…

— Слушай, а Ремезов, Ремезов знает, что это Груздев звонил матери пропавшей девочки, ему сообщили?

— Скоро узнает, — заверил Огородников. — Ладно, выздоравливай поскорее, тем более что ты, дорогой, будешь проходить свидетелем по делу… Надо же, каков! Ну, частный сыщик, да и только!

Румянцев позволил себе усмехнуться:

— А что, очень даже неплохая стезя, хоть и стреляют, зато начальство на ковер не вызывает… Слушай, Огород, может, организуем частное сыскное агентство? По-моему, неплохая идея! Заодно Ремезова пригласим, а?

— Давай, — одобрил румянцевскую идею Огородников. — Даже название подходящее имеется: «Клуб сентиментальных детективов». Звучит? — И сам себе ответил: — Ну клиника, чистая клиника. Как говорит мой младшенький, крыша едет не спеша, тихо шифером шурша.

В дверь просунулся белый колпак медсестры:

— Товарищ следователь, десять минут истекли.

— Иду, иду, — отозвался Огородников, — я бы уже давно ушел, если бы он сам меня не задерживал. Вы, кстати, следите за ним получше, а то он герой известный, того и гляди в окошко выпрыгнет.

— Не выпрыгнет, — улыбнулась медсестра, — у нас на окнах решетки.

— Решетки? — переспросил следователь. — Замечательно! Что и требуется в данном случае.

Огородников мог себе позволить те нехитрые шутки, которые он отпустил в палате раненого Румянцева. Дело, которое еще вчера грозило обернуться заведомым «висяком», сегодня явно сдвинулось с мертвой точки, обрастая новыми подробностями, точно снежный ком. Огородников уже догадывался, что подоплекой этой истории с шантажом, компроматом и убийством, всей этой шумихи вокруг Костецкого и его семейства, явилась предвыборная кампания, а инициировал ее кто-нибудь из конкурентов Костецкого на хлебную должность мэра.

«Надо же, — думал он, — еще вчера я бы сам не поверил: такие политические страсти кипят в заштатном городке, борьба за власть идет на полную катушку». Огородников всегда предпочитал конкретную работу руководящей. Он и отчитаться-то толком не умел, а один вид трибуны вызывал в нем черную меланхолию по крайней мере на неделю. Удалось бы только довести до логического завершения, а там заголовки в газетах обеспечены. Хотя его лично, разумеется, интересовали не заголовки, а результат.

А результат должен быть непременно. Как только в его руках оказался конец заветной ниточки, была создана следственная бригада. В то время, когда он беседовал с раненым Румянцевым, по меньшей мере полдесятка сыщиков рыскали по городу, задрав хвосты, в поисках свидетелей и вещдоков. Подобные широкомасштабные акции — а Огородников знал это по собственному опыту — хороши еще и тем, что в сферу внимания оперативников, как правило, попадали и другие дела, на первый взгляд не связанные между собой. Главное — забросить в реку невод, а там — маленькая ли рыбешка, большая ли, но обязательно попадется. Чего доброго, а «висяков» хватало. Взять хотя бы найденный на окраине труп молодой девушки…

Размышляя подобным образом, Огородников подкатил к прокуратуре, припарковал «Волгу» и, гремя своими заскорузлыми ботинками, как новобранец кирзачами, двинулся по сумрачному коридору в свой кабинет.

— Ну слава Богу, это вы, Александр Васильевич, — обрадовался ему, как родному, Булавинцев. — А то я уже и в больницу звонил, говорят: уже уехал. Думаю, вдруг как еще куда завернул — рации-то у вас в «Волге» нет.

— Что, есть новости? — осведомился Огородников, оседлав свой вихляющийся стул и бросив шапку на стол, поверх кипы скопившихся бумаг.

— Сыплются, как из рога изобилия, — Булавинцева явно заносило, — прямо даже не знаю, с какой начать.

— Начинай с последней, — предложил Огородников.

— Начинаю с последней. Блондинку с окраины опознали. Ею оказалась Пивоварова Ксения Леонидовна, 1981 года рождения, учащаяся ПТУ № 119; позавчера около шести вечера ушла из общежития, и с тех пор ее никто не видел…

— Она что, не местная? — перебил его Огородников.

— В том-то и дело, она сама из Стеблиевки, здесь училась на портниху. На выходные обычно ездила домой. И на этот раз в училище решили, что она соскучилась по родителям и махнула в свою деревню. Она вообще была, говорят в училище, не подарок: окончила семь классов школы для детей с замедленным развитием, не то чтобы полная дебилка, но… В общем, до следующих выходных ее могли бы и не хватиться, да тут мать приехала на рынок торговать салом — они недавно свинью зарезали, — естественно, и дочку проведать. Так и выяснилось.

— Ее изнасиловали? Что там с результатами экспертизы?

— Экспертиза этого однозначно не утверждает, может, были попытки, но главное — ее убили. Сначала ведь признаков насильственной смерти не обнаружили. А теперь оказывается, ее первым делом мертвецки напоили, а потом аккуратненько придушили чем-то вроде подушки. Причем совсем не в том месте, в котором нашли. Теперь дальше… Есть свидетели, которые утверждают, что видели, как она в тот вечер садилась в иномарку темного цвета.

— И что за свидетели? По крайней мере, им можно доверять?

Булавинцев заглянул в свой «поминальник»:

— Некие Ремешкова и Коновалова, учащиеся того же училища. Марку автомобиля они, к сожалению, не знают, зато неплохо описывают ее владельца. Молодой человек, темноволосый, хорошо одет. Говорят, что он и раньше был замечен на той же машине неподалеку от училища.

— Так в чем же дело? — завелся с пол-оборота Огородников. — Нужно проверить все иномарки темного цвета, думаю, не так уж их и много у нас в городе. Если он появлялся не однажды, то наверняка местный.

— Уже, — блеснул карими очами Булавинцев, непревзойденный красавчик на всю прокуратуру, — уже проверяют. Что, думаете, маньяк? Только этого нам не хватало для полного счастья.

Огородников принялся размышлять вслух:

— Хуже, если они приняли за иномарку какую-нибудь новую модель «Жигулей», тогда работы прибавится… Может, этим, как их…

— Ремешковой и Коноваловой, — подсказал, как на уроке в школе, Булавинцев.

— Вот-вот, может, им картинки какие-нибудь показать? Или вывести на улицу, пусть посмотрят, вдруг увидят такую же машину? Если он околачивался возле училища, то не исключено, что мог засветиться и у школ. — Огородников вздохнул. — Пожалуй, одним нам все это не осилить. Надо обращаться за помощью в управление, пусть подключат участковых, в таких делах они доки… Остальные новости, надо полагать, по делу Васнецова и Костецкой?

— Точно, — подтвердил Булавинцев, — Груздев пишет роман, умываясь слезами запоздалого раскаяния, такого понаписал!.. Прокопенко молчит, утверждает, что в Груздева и Румянцева стрелял не он. Мы отправили на экспертизу пули, застрявшие в стене на квартире Груздева, и ту, что попала в Румянцева, но пистолета пока не нашли. И куда он мог его припрятать? Район поисков не такой уж и большой — пара дворов, но, с другой стороны, там столько хлама! Хуже, если пистолет найдут пацаны.

— Чем скорее он найдется, тем скорее заговорит Прокопенко, — подвел итог Огородников и добавил, вынимая находку, извлеченную из кармана куртки Румянцева: — Отправь-ка заодно на экспертизу и вот эту пульку, похоже, ею отправили на тот свет Васнецова.

— Откуда она у вас? — удивился Булавинцев.

— Сорока на хвосте принесла, — бесцеремонно отфутболил его Огородников. — Меньше спрашивай и больше делай.

— Слушаюсь и повинуюсь, — недовольно пробурчал Булавинцев и смиренно потопал в лабораторию.

Огородников принялся набирать номер телефона Ремезова, его крупный указательный палец неловко крутанул диск, и вместо густого ремезовского баритона на линии возник тонкий девичий голос, который спросил с придыханием:

— Пашка, это ты? Ну не молчи, я же знаю, что это ты… Ты все время звонишь и молчишь…

В этом голосе было столько тоски и надежды, что лоб Огородникова покрылся испариной; он бросил трубку с таким ощущением, словно его застукали подглядывающим в окно женской бани.

Набирая номер во второй раз, он был предельно внимательным.