XVII

Кладбищенские воробьи веселились вовсю. Склевывали набухающие сиреневые бутоны, вились вокруг желтых кистей акаций, качались с зазывным чириканьем на ветках миндаля и жимолости.

Дорн шел по строго расчерченным аллеям, вглядываясь в указатели на перекрестках и имена на могилах.

Поклониться праху фрау Штутт он считал своим человеческим долгом. Не мог не сделать этого, впервые за два года оказавшись снова в Германии.

На могиле фрау Штутт стоял стандартный лютеранский крест. И все же Дорну показалось, что он заметно отличается от тех, что устанавливались лет пять — десять назад. Крест был оскорбительно похож на свастику. Дорн положил на надгробие букет, обвитый черным крепом, зажег свечу: «Спасибо вам, добрая женщина, спасибо. Если бы вы не признали во мне маленького своего крестника, что сталось бы со мною? Я пришел к вам, хотя вы не ждали меня. Меня ждала Ингрид ван Ловитц, Зина Велехова, моя радистка. А вы, как и все в Пиллау, считали ее только служанкой-поденщицей офицерской гостиницы. Она и вам помогала вести хозяйство. Помогала, чтобы не только скрасить ваше одиночество, но и иметь постоянную возможность встречаться, потом переписываться со мной, когда я оставил ваш дом, фрау Эмма, чтобы начать своей тяжкий путь». Дорну вдруг вспомнилась мысль, что человеку дорога та земля, куда он опустил своих близких. Там, на Родине, за балтийскими волнами, бьющими в кладбищенскую ограду, — могила отца, которого он уже едва помнит, забыл лицо. Отца нет уже четверть века. У Дорна мурашки поползли по спине. Время начало отсчитываться для него не десятилетиями — вековыми вехами. А здесь, в Германии, он стоит перед четвертой могилой ставшего близким человека. Нет в живых фрау Штутт, Кляйна, Карла, нет Лоры…

«Какой я тогда был наивный и "зеленый", — вспомнил Дорн себя, двадцатичетырехлетнего, одетого в старую, не по росту, солдатскую шинель. Вспомнил свой первый день в Берлине, когда, не зная, куда деваться до отхода поезда на Пиллау, сидел в привокзальном сквере и заступился за паренька, расклейщика газет, его жестоко избивали взрослые конкуренты лишь потому, что в его сумке лежала пачка геббельсовского «Ангрифа», а у тех — «Берлинер арбайтерцайтунг» Штрассера. Мальчонку звали Фред Гейден. Как странно теперь кажется, что у нацистской пропаганды был другой патрон, место доктора Геббельса занимал Грегор Штрассер, а сейчас о нем уже никто не вспоминает, хотя и прошло всего семь лет. «Будь я тогда бдительнее, я бы не полез в драку, — думал Дорн, — и значит, не познакомился бы с братом Фреда Карлом и его друзьями, Максом Боу и Фрицем Достом, и мой путь в ряды СА был бы другим, может быть, более длинным. Так что нет худа без добра… Без Фреда и Карла я не встретил бы Лору. И не узнал бы, как прекрасна первая любовь. Знал, что должен запретить себе любить ее, да молодость брала свое, видно. Гейдены готовились к свадьбе, порой я чувствовал себя последним мерзавцем, пока не наступили страшные дни июля и августа 1934 года. Да может ли человек жить без любви? Бедная фрау Эмма искренне в своем застылом одиночестве привязалась ко мне, хотя вовсе не меня крестила в церкви, но вот по сей день я ношу имя, которое она дала тому младенцу. Любил меня и доктор Кляйн… Любил, когда я был мальчишкой, а он сам — военнопленным в русском лагере, где кашеварила моя мама Глафира Алексеевна. Наверное, в те годы он любил и маму. Не зря же он часто повторял уже здесь, в Берлине, — «твоя мать была настоящая красавица». Может быть, поэтому доктор Кляйн, экономический советник фирмы Круппа, не раскрыл истинного лица русского мальчишки, которого давным-давно выучил немецкому языку? Он сразу догадался, зачем и почему я в Германии. Но помогать начал только тогда, когда понял сам, что такое Гитлер. Не мог он, опытный экономист, честный ученый, на себе познавший ужас войны, не ужаснуться тому будущему, которое готовят для его родины Гитлер и его клика. Вот и стали мы в один ряд плечо к плечу, однажды случайно встретившись на берлинской улице. Вместе начали бороться против дьявольского фашистского обольщения немецкого народа.

— О, герр Дорн! — окликнул чей-то голос. — Давненько…

Роберт оглянулся. На аллее стоял пастор Принт. Дорн поклонился ему. Пастор подошел к могиле, автоматически благословил Дорна, осмотрел надгробие и холмик, вырвал два сорняка, затерявшихся в дерне.

— Это хорошо, сын мой, что вы не забываете… чтите… — в голосе пастора Дорн уловил подавленность. — Говорят, наша Ингрид нашла себе приют рядом с вами. Я всегда был спокоен за детей, пока она оставалась их няней.

— Да, герр Принт. Но видимся мы редко. Ингрид управляет моей фабрикой в Швеции. А я живу в Лондоне.

— Значит, вы… — пастор понимающе закивал. — Разумеется. Вы всегда были человеком с большим сердцем. Как ваша мать, да помянет ее Господь. Да, истинно, сердце христианина заставляет его если не бороться, то удалиться от мест, где торжествуют силы тьмы. И вы уехали, — голос пастора стал еще подавленней. — Как здоровье Ингрид? После той чудовищной клеветы… А ведь она дочь священника.

— Все обошлось, слава Всевышнему, дорогой пастор. Справедливость восторжествовала.

— Да, конечно. Вы, наверное, не знали… Ведь и у фрау Штутт, и даже у меня тогда был обыск! Искали телеграфное устройство! Кто мог так оклеветать нашу бедную Ингрид? Господь покарает того человека, кто бы он ни был, я уверен. И ваша нареченная… Я молюсь о ее душе. Я так сочувствую вам, герр Дорн!

«Какая уж там была справедливость! — горько думал Дорн. — Если бы Лей смог хоть что-то доказать, пастору пришлось бы поминать в своих молитвах и Ингрид, и меня. Нас спас Кляйн, да, он спас нас, он умер на допросе у Лея. У Лея на допросе умер советник Круппа, против которого, если бы пришлось объясняться, СД не имело никаких компрометирующих материалов. Ничего, кроме подозрений, в глазах любого непредвзятого человека выглядевших наветом. Лей испугался ответственности. Дело поспешили закрыть. Кляйн смертию смерть попрал… Ингрид молодец, успела до ареста надежно спрятать рацию. И помог Центр. В Пиллау снова заработал передатчик, который активно искал Банге и у Ингрид, и у фрау Эммы, и даже у пастора, когда Ингрид уже находилась в тюрьме. И разрушились все хитроумные обвинительные построения штандартенфюрера СС Лея. А потом мне пришлось напомнить Лею о его старых грехах, и он, чтобы я получше о них забыл, посоветовал мне увезти Ингрид из Германии. А с Лорой я опоздал. Я опоздал, а они поспешили убрать свидетеля гибели Кляйна. Они очень боялись Круппа, его близости к Гитлеру».

— Хотел бы видеть вас на проповеди, — сказал пастор Дорну.

— Конечно, — ответил Роберт. — Я всегда любил слушать вас, герр Принт. Не у каждого духовного отца слово Божье так приближено к реальной жизни и так действенно.

Пастор печально улыбнулся:

— Герр Банге рекомендовал мне пересмотреть мои проповеди, дабы они не противоречили современным взглядам.

«Это уж точно, — невольно подумал Дорн. — Как провозгласить с амвона, к примеру, равенство людей перед Богом, когда выяснилось, что между людьми и Богом есть еще и арийская раса? Пониже, разумеется, господа, но куда выше прочих людишек. А что делать с заповедями "не укради", "не убий", если пропаганда готовит всех немцев к грабительской войне? Остается лишь посочувствовать его преподобию».

— А вот настоятель церкви Святой Магдалены, мой коллега, не согласился с рекомендациями герра Банге. И его уже нет в церкви Святой Магдалены. Но я не уверен, что во Флоссенбурге он получил приход. — Дорн вздрогнул. И отбудничного упоминания страшного, уже известного за границей как «фабрика смерти» лагеря, где жертвы приветствовали смерть, если она наступала быстро, и от предельной откровенности пастора. Уж не провокация ли это? Ингрид, знавшая близко семью Принта, считала пастора очень порядочным человеком. Если это не провокация, неужели уже нет сил сдерживаться, не осуждать вслух государственный режим без страха перед жестоким наказанием? Что же будет дальше?

— Ну а как ваши дела? — спросил пастор. — Надеюсь, неплохо?

На колокольне зазвонили, Дорн понял, что разговор заканчивается.

— Жду вас к себе в любое время, — пастор поклонился и пошел. Сутану развевал морской ветер.


На другой день к вечеру Дорн добрался до Кенигсберга, где разыскал Банге. «Дядюшка Ари» жил в районе зоопарка, сразу за стадионом. Дорна встретила горничная — нечто новое в обиходе бывшего пиллауского отставника. Горничная вела гостя через комнаты. Бархатные обои, зеркала и полировка дорогой мебели — все демонстрировало, насколько поднялся не только общественный, но и финансовый вес герра Банге.

Когда горничная доложила о приходе Дорна, Банге смутился. Положа руку на сердце, он даже мог сказать, что не хотел бы встречаться с человеком, которому принес немало горя. Если бы тогда он нашел тот злосчастный передатчик, а не арестовал сгоряча ван Ловитц и невесту Дорна, он бы уже работал в Берлине. Но гусак Гейдрих проколов не забывает. Черт бы их всех побрал… и этих глупых фройлен, и старого профессора, уж ему вообще незачем было вмешиваться, и Дорна. Правда, мысль, что Дорн явился осуществить святую месть, так и не пришла в голову Банге, рыцарские времена прошли, и если Дорн себя преодолел и приехал, значит, надо, очень надо. Но в чем состояла эта необходимость, Банге представить себе не мог, это его смущало и тревожило.

«А может быть, он просто не знает, что его подружек упек в СД именно я? — вдруг поразила мысль. — Нет, не может не знать. Значит, хочет просить протекции. Когда сильно нужна помощь, ничего не помнишь, себе на горло наступишь, ненависть в любовь обратишь», — Банге всегда льстило, когда к нему приходили кланяться.

«Дядюшка Ари» явно специально для встречи Дорна восседал за рабочим столом с аккуратно разложенными стопками папок, слишком уж театрально выглядела его деловая поза. Обстановка кабинета с мраморным камином, который топился, несмотря на теплый вечер, напоминала дорогую декорацию к дешевой пьесе — но сам он этого не ощущал. «Лесопилка — это хорошо, и агентурная работа у англичан тоже неплохо, — думал он, разглядывая своего неожиданного гостя. — Но понимает же он, что настоящую карьеру сделает только в Берлине. А к кому ему еще обратиться, если не к старому другу отца?»

— Рад, рад… — Банге торопливым движением сдвинул бумаги, будто неожиданно оторвался от важного дела, но оторвался с готовностью, поскольку превыше всего ценит общение с другом, единомышленником и воспитанником. — Очень рад. Остепенился. Не женился? Нет?! Семья — основа карьеры, все больше в этом убеждаюсь. Семейному человеку есть во имя чего терпеть и стремиться… Поэтому с него можно требовать. А что возьмешь с холостяка? Ха-ха! Рад, рад видеть тебя, Роберт, — он наконец встал и шагнул из-за стола. — Ну как, большие прибыли дает твое дело? Но скромен. Предельно элегантен. Значит, богат. — Банге потрепал Дорна по плечу. — А скромность всегда была тебе свойственна. Скромность и партийная дисциплина.

— Я приехал к вам по делу, герр Банге, — Дорн уловил, что тот не называет его, как в былые времена, «сынком» и «пареньком», а потому не стал вворачивать «дядюшку», на котором Банге так настаивал когда-то, естественно, ведь он больше не нуждается во влиятельных и богатых родственниках, хотя и дальних.

«Впрочем, — не слушая ни себя, ни Роберта, продолжал ломать голову Банге, и эта новая мысль и успокаивала и объясняла поведение Дорна, — все дело в том, что он простак. Они все, Дорны, испокон веку простаки. Оттого у них ничего путем не складывалось, что все наружу, по правилам. Правила штука хорошая, исключают необходимость думать и маневрировать — чего напрягаться, действуя по правилам? А что предписывают правила доброму прихожанину? Вот именно, сиди и, не возражая, принимай на себя удары судьбы. Он и принял. Да, Дорн такой, как и вся их порода. Не толкни я его в порт, когда он вернулся из Кейптауна после смерти родителей, так бы и остался безработным. Еще ниже бы пал, пожалуй. И не посоветуй я ему отправиться в Берлин к тем славным парням из СА, что приветили его, так и шатался бы по сей день по Пиллау. А ведь послушай он меня тогда, когда я был готов пристроить его к Гейдриху, был бы сейчас если не на первых, так на вторых ролях, для него и то много… Что он сейчас собой представляет? Агентишка. Никогда карьеры сам не сделает. И все потому, что он… как это называется… щепетильный. "Не беспокойтесь, герр Банге…" Хотя тогда он меня еще и дядюшкой величал. Теперь не называет. Почему? — опять встрепенулся Банге. — Не простил? Значит, пришел с хитростью? Ладно, послушаем…» — и Банге приготовился слушать, величественно проговорив:

— Так что же привело тебя ко мне после стольких лет?

С тридцать третьего года Банге только и делал, что подозревал, ибо, едва Гитлер пришел к власти, он понял, как можно выделиться при новом режиме, когда одной железной преданности мало, — только активно искореняя инакомыслящих, инакоговорящих, инакопоступающих. Иначе какие у него могли быть вопросы к девице по имени Лора, невесте Дорна, служащей фирмы Круппа, которую он видел первый раз в жизни, к Ингрид, которую он всю жизнь знал и даже относился к ней с симпатией? Однако… Зачем они сели за один стол с английским журналистом О'Брайном, который явился разыскивать в Пиллау командира отряда штурмовиков Дорна именно тогда, когда фюрер поставил под сомнение существование СА, их право на жизнь? Почему не днем раньше или неделей позже, а именно 30 июля? Это было слишком подозрительно.

И вдруг Банге насторожился, Дорн словно прочитал его мысли:

— Я не хотел бы, герр Банге, чтобы между нами оставалась некая недоговоренность, — сказал Дорн. — Я чувствую, мысль о ней и вам не дает покоя. Конечно, мне пришлось немало пережить. И вы оказались, к сожалению, невольным виновником моего несчастья. И несчастья Ингрид. Но вы исполняли долг, и я знаю это. А потому мой долг — взять себя в руки и не позволить наложиться горечи на наши добрые отношения. Я повторяю, вы исполняли свой долг, да еще в то время, когда рейх переживал воистину тяжкие дни. Окажись я на вашем месте, я поступил бы так же, никакие родственные или дружеские чувства не могли бы стать помехой моим действиям.

Банге изумленно поднял брови. «О… Даты не так прост, как кажешься. Жизнь обтесана? — пронеслось в голове. — Или все-таки пошел в своего дядю Иоганна, который хоть и казался совсем никчемным, а капиталец-то составил… Без изворотливого умишка на деревяшках особых денег не сделаешь, а выглядел-то покойник ну таким Гансом! С тобой, Дорн-младший, можно иметь дело, даже стоит, оказывается, его иметь».

Банге предложил Дорну присесть, сам вернулся к рабочему столу — вид у него сделался серьезный, самое время поговорить о финансово-промышленных проблемах. Дорн заговорил о расширении своего предприятия, об английских знакомых, о своих связях с БСФ. О Венсе, Фратере, Мосли, наконец, дошел до предложения Венса и произнес имя Биргера Далеруса.

— Хм, — фыркнул Банге, — да знаю я его! У него свое дело в Данциге. Он за него дрожит. Он понимает, задери поляки хвост, мы им начистим рыло. Поэтому перед нами готов ползать на карачках. Уж если с кем можно сладить любой вопрос, так это с ним, — Банге рассмеялся, но быстро посерьезнел. — Ты очень правильно сделал, Роберт, что пришел с этим разговором ко мне, — он значительно пожевал губами. — Верно мыслишь, большая политика решается не только на уровне господ Круппа да Тиссена. Конечно, иной раз приходится иметь дело с разными мошенниками… с негерманцами… Но и это к лучшему. Ведь мы будем диктовать им свою волю, а они — ее исполнять. Очень верно, что пришел ко мне. Твоя интуиция арийца тебя не подвела. Ты заметил, что люди, отмеченные знаком высшей расы, предельно интуитивны и могут предсказывать будущее? Я убедился в этом! И не только на примере дорогого фюрера. Так что… Ты верно сделал. Да… Но к делу. Видишь ли, в начале этого года я был назначен одним из руководителей «Штаба по сырью и девизам», который недавно учредил наш Геринг. Мне сейчас, как никогда, близки темы производства и финансов. Значит, англичане уже не могут без нас, — он усмехнулся. — Хорошо. А у нас как раз нехватка рабочей силы. Особенно в легкой и обрабатывающей промышленности. И в Пруссии это явно стало ощущаться.

«Конечно, — подумал Дорн, — если всю рабочую силу концентрировать в Руре и Эссене на тяжелой и военной промышленности, некому станет ткать сукно для солдатских мундиров».

— Тесное сотрудничество с Англией нам не слишком нужно. Это я тебе как специалист говорю. Если только в политическом отношении. Рейхсминистр Геринг и доктор Шахт уже перевернули все, скоро у каждого немца будет собственный автомобиль, а когда мы получим жизненное пространство… Но нужно время, для этого следует сделать вид… До того, как мы полностью подготовимся, и временно мы могли бы… Но только временно! Ведь придется в чем-то открываться перед англичанами. Ты думал об этом?

— Как точно вы рассуждаете, — вздохнул Дорн. — А вот штандартенфюрер Лей меня не понял, счел контакты финансистов и промышленников с британскими коллегами излишними. Он, наверное, подумал, что мне одному это надо.

— Лей — служака, без полета мысли. Но ты не сердись на него. Дорогой Роберт, увы, не каждому дано охватывать проблему в целом. Интересно, конечно, интересно. Мы сильнее, вот англичане и ищут у нас поддержки. Понимаешь? Мы подчиним их без единого… мда… — слово «выстрела», а может быть, «снаряда» Банге не произнес, не решился-таки. Он еще неточно знал нюансы политики фюрера в английском вопросе. Воздержался от собственных суждений. Но понял, что с Гейдрихом об этом поговорить необходимо. Конечно, все это вода на мельницу Гесса, но ведь из этой воды можно и помои сделать. И тогда Рейнгард найдет, как и в чем подковырнуть старину Рудольфа. Слишком уж Рудольф гордится своей близостью к Адольфу и без стыда пробалтывается, что якобы Адольфу «Майн кампф» написал. Некрасиво с его стороны. Нет партийной скромности. Что все они рядом с провидческой фигурой фюрера, мессии?

— Дело в том, что я снова уезжаю в Лондон, герр Банге. Когда бы вы могли увидеться с герром Далерусом? Я хотел бы знать итоги вашей первой встречи.

— Да, да… Надо подумать. Я позвоню тебе в Берлин.

«Он явно будет консультироваться, — понял Дорн. — Но с кем? С Гейдрихом, с Герингом?»

— Так я могу, герр Банге, в разговоре с Венсом сослаться на вас как на человека, который возьмет на себя труд довести наши общие интересы до рейхсминистра Геринга?

— Давай-давай… Нужно, чтобы англичане тебе побольше доверяли. С Германом я переговорю ночью, когда он не так загружен текущей работой. Это важный вопрос.

«Да, он сразу выйдет на Геринга. Было бы неплохо, если бы в разговоре с рейхсминистром он упомянул и мое имя. Может быть, мне удалось бы стать ближе к сердцевине переговоров немцев и англичан, всех переговоров, не только экономических», — думал Дорн.

Банге неожиданно встал, давая понять, что аудиенция окончена.

— Ты поезжай, паренек. Рад был тебя видеть. Женись вот только. Нора, пора… Я второй год вдовствую, однако тоже думаю. Семья — это еще и укрепление реноме, не забывай. И езжай, исполни свой долг солдата. — Банге вытянулся в струнку, как тому ни мешал радикулит. — Хайль Гитлер, Дорн!

— Хайль Гитлер, герр Банге!

— Иди, сынок, торопись, езжай, мой милый… — повторял Банге, провожая Дорна.

Банге не терпелось внести самостоятельное предложение в работу «Штаба по сырью и девизам», а там, смотришь, начать новый виток карьеры.

В Берлине Лей встретил Дорна с грустной озабоченностью:

— Мне очень жаль, я лично не желал бы этого, но… Пришлось прийти к мысли, что вам сейчас целесообразнее заняться другой работой. Да, обидно, что ваши нужные рейху отношения в Лондоне пока не. получат должного развития, но, с другой стороны, наше решение продиктовано прежде всего заботой о вас, Дорн. Заботой о деле. Дайте в Лондон телеграмму служащим своей конторы, что вы решили отдохнуть на одном из европейских курортов. Нельзя вам в Лондон. Все дело в том, — Лей снял очки, покрутил их, скорбно вздохнул, словно ему было тяжело продолжать, и договорил: — Все дело, увы, в том, что в Лондоне задержан Дост. Так что до выяснения… Мы не можем рисковать и вами.

Дорн растерянно покачал головой. Да, дело обернулось неважно. Действительно, придется сделать паузу в лондонских делах, хотя эта пауза нежелательна. Но как сказал Багратиони: «Пишите письма, дабы подтвердить вашим начальникам симпатии к моей семье».

— Не расстраивайтесь, — Лей сочувственно улыбнулся. — Вы все же счастливчик, Дорн. Во-первых, вы не оказались на месте Фрица, что уже радостно. Да и посылают вас не куда-то на черную работу в Австрию или в Судеты. Вы действительно поедете на курорт. На очень дорогой и престижный курорт, — Лей завистливо вздохнул, — на Канары. Функ и Ниман, кто это, я надеюсь, вам не нужно объяснять, крайне нуждаются в свежих силах. Генерал Франко уже поставлен в известность, что вы офицер СД, и не возражает против того, чтобы вы, действуя по обстановке, разумеется, в вашем образе шведского лесопромышленника, присмотрели в окружении генерала толковых испанских офицеров для дальнейшей работы в контакте с нами, со службой безопасности. Языковой барьер мы учли. Испанцы плохо владеют немецким, но довольно сносно говорят по-английски — Гибралтар, сами понимаете.

Функ был сотрудником СД, профессиональным шпионом. Дорн знал, что представитель германского торгпредства на Канарских островах Ниман и почетный консул рейха в Лас-Пальмасе Зауэрман являются прямыми инструкторами генерала Франко от абвера. И подумал, что, очевидно, Гейдрих решил внести и свою лепту в обработку франкистского офицерского корпуса.

Задолго до того, как радио Сеуты передало слова «Над всей Испанией безоблачное небо», скромный, но честолюбивый офицер испанских войск в Северной Африке думал об установлении в Испании фашистского режима. Это был Франсиско Франко Баамонде, просто Франко, как он числился среди агентуры абвера, после того как во время Первой мировой войны его завербовал адмирал Канарис, тогда еще капитан I ранга.

В службе Франко был прилежен, рьян, выслужил генеральский чин и занял пост начальника пехотной школы в Сарагосе. При столь крутой карьере Франко скрывать свои фашистские убеждения нужным не считал. И республиканское правительство Ларго Кабальеро поэтому отстранило Франко от воспитания воинских кадров. При этом дать низшую должность генералу Франко сочли нецелесообразным: его авторитет в армии как военного специалиста был весьма высок. Нашелся другой выход, чтобы лишить Франко влияния на армию. Его решили из Испании удалить. Генерал Франко получил назначение главнокомандующим на Канарские острова. Эти войска знали Франко с 1924 года, и Франко считал колониальные войска на Канарских островах и в Марокко своей опорой для захвата власти.

Загрузка...