Сколько волка ни корми

Глава 21. Снег и кровь

Баю будит Сивер.

— Бая, — говорит он. — Веш здесь.

И Бая понимает, понимает сразу по его голосу, понимает сразу по его глазам, едва открыв свои: что-то не так.

Бая не обнаружила Веша на Белых болотах, приведя на них бежавшую от Врана молодёжь. Бая не дождалась его и к рассвету, время до которого она провела в хлопотах столь бесконечных, что совершенно забыла, что должно произойти на нём.

Бая вспомнила об этом, только выдохнув после того, как сомкнул глаза в общей землянке последний волк и были отправлены в другие племена последняя подозванная из леса птица и умасленная русалка из болота. Бая выдохнула прямо в розовеющее робким рассветом небо — и вдруг поняла, что сулит этот рассвет.

Наступление Врана.

Волки, подобранные с его стоянки, рассказали Бае, что там действительно не осталось почти никого. Кто-то сбежал вчера, даже не попрощавшись, кто-то ускользнул якобы по своим очень ответственным, полезным и важным для племени делам — и не вернулся. Волки уходили поодиночке, волки уходили небольшими стайками, волки уходили целыми племенами — а кто-то, всё ещё раздумывавший, не остаться ли, принял окончательное решение после припадка Врана у всех на виду и на слуху. Волки неуверенно пожимали плечами и переглядывались, когда Бая спрашивала их, есть ли хоть малейшая возможность, что к Врану кто-то вернётся. «Дураков нет», — читалось в их осторожных взглядах.

Что ж. Вран остался с теми, с кем сам ушёл когда-то — а, может, растерял половину и от них. Но никуда не ушла Зима, никуда не ушли Горан и Зоран, не бросился за Баей к покинутому много лет назад брату Нерев и не променял своё знахарство, всё-таки вырванное у судьбы, на безопасность Белых болот Самбор.

Бая смотрела на этот рассвет — розовый, совсем не красный. Бая смотрела на этот рассвет — и почему-то не верила, что Вран и впрямь решится выступить с таким скромным набором союзников. Вран улыбался, когда она уходила. Вран смотрел с этой улыбкой ей вслед — сквозь Зиму, сквозь все воздвигнутые им же стены, которые разделяли его с Баей. Это была не улыбка безумца, не улыбка самоубийцы, не улыбка, как любит говорить Сивер, «самодура». Это была улыбка Врана. Просто Врана. Разве мог бы Вран, её Вран, её настоящий, проглядывавший всё это время сквозь пелену своего помешательства Вран, пойти на это? Когда-то Вран был способен остановиться. Когда-то Вран умел держать себя в руках — умел молчать, отступать, даже смиряться. Когда-то Вран делал это ради Баи.

Понял ли Вран, что она просила его сделать это и ради неё тоже и на этот раз?

«До встречи у вечного леса, Бая с Белых болот», — сказал ей Вран.

Скорее всего, нет.

Бая смотрела в это проклятое просыпающееся небо около часа — а, может, и больше.

Потом Бая смотрела на лес. Ещё дольше. В ту сторону, откуда короче всего путь с их бывшей стоянки.

Бая ждала. Бая не могла не ждать — Бая не могла заставить себя пойти в свою землянку. Бая ждала, что увидит его. Вдали, едва заметным, непринуждённо ступающим очертанием — словно ничего и не произошло, словно он просто возвращается на Белые болота после долгой охоты или — ну ладно, это уже что-то совсем невозможное — даже после помощи заблудившемуся деревенскому. Бая ждала, что увидит его невозмутимо выпрямленную спину, его невозмутимые синие глаза, его невозмутимую улыбку на губах: ну вот я и здесь, Бая. Ты звала меня — вот и я здесь. Знаешь, я слегка покривил перед тобой душой, отказываясь вчера от твоего предложения, — и впервые сделал это к месту. Знаешь, я передумал — возможно, люди правда того не стоят. Кстати, почему в нашей землянке живёт Искра? Если мне не изменяет память, в мужья стоит брать мужчин, а уж никак не сестёр. Или это просто ещё одни перемены, произошедшие за время моего отсутствия? Ну, красавица, что-то эти перемены мне совсем не по душе. Может, изменим их ещё раз?

Вран не пришёл.

Бая слушала, слушала и слушала. Бая ловила каждый звук — уже не из леса, а из деревни. До Белых болот порой долетают слабые, очень слабые отголоски деревенских празднеств.

И битв.

И битв…

Лес молчал — деревня тоже. Бая не слышала ничего. Бая не слышала даже ратного рога — а Бая слышала его за всю окропившуюся человеческой кровью недавнюю историю Сухолесья несколько очень отчётливых раз. Этот рог звучит совсем не так, как тот, что знаменует начало гуляний в честь новых божеств, или тот, что поддерживает своим гулом многоголосые обрядовые песнопения.

Бая покинула своё место только тогда, когда заметила, что за ней пристально наблюдает Сивер из своей землянки. Ничего не говорит, не упрекает, даже не подходит — но наблюдает.

«Успокойся, — сказала себе Бая. — Успокойся и не беспокой его. Хотя бы его. Он сделал свой выбор. Хватит повторять себе эти слова — прими их. Прими его. Прими то, что…»

В своей землянке Бая залпом выпила снадобье из маленького глиняного сосуда — она позаимствовала его из землянки Сивера, когда он не видел. Снадобье, вообще-то, предназначено для того, чтобы как можно скорее погрузить в спасительный сон тех, кто пострадал на охоте от оленьих рогов или боровьих клыков, — и его совсем не стоит без нужды принимать тем, кто не страдает ни от каких ран.

Но Бае был очень нужен сон. Бая была уверена — если бы её грудь пропорол сопротивляющийся олень, она бы вряд ли болела больше.

Бае был нужен сон, потому что безумие Врана поистине заразно — потому что надежда, бессмысленная, непобедимая, терзавшая её своей близостью и одновременно далёкостью надежда мучила её куда сильнее, чем клыки всех боровов на свете. Потому что, даже засыпая, Бая надеялась: она проснётся — и он будет здесь. На Белых болотах.

Но на Белые болота пришёл только Веш.

Бая не спрашивает Сивера, что случилось. Сивер стоит над ней, произнеся всего три слова — и эти три слова говорят ей обо всём.

Или не совсем.

— Он мёртв? — просто спрашивает она у Сивера.

Сивер прекрасно понимает, кого она имеет в виду.

Сивер молчит несколько мгновений.

Сивер качает головой.

Бая поднимается на ноги одним рывком. Баю словно снова подхватывает ветер, оказавшийся вовсе не ветром — Бая снова вспоминает, как дышать.

Бая думает: если Вран жил в этой безумной надежде все эти двенадцать лет, возможно, неудивительно, что он стал таким, каким стал. Бая прожила в ней всего несколько часов — и, кажется, уже сама начала сходить с ума.

— Остальные? — коротко спрашивает она.

— Пойдём, — отвечает Сивер. — Я убью его. Бая, я его убью. Я не позволю ему вернуться. Я не пущу его. Делай со мной что хочешь, но я его не пущу.

Сначала Бая думает, что Сивер говорит о Вране. Конечно, о Вране. О ком же ещё?

Сначала Бая думает, что всё-таки увидит его.

Бая думает об этом, стремительно поднимаясь за Сивером по земляным ступеням. Бая думает об этом, выходя наружу — и видя всех членов своего племени и дюжину членов племён других, тоже выскочивших из землянок. Старики и дети, старшие и их подопечные. Те, кто должен был сейчас находиться в лесу — и те, кто, разумеется, поспешил покинуть его, как только узнал, кто пожаловал на Белые болота.

Пожаловавший — пожаловавшие? — стоит за границей. Бае приходится дойти до холма. Бае приходится преодолеть его земляные стены. Бае приходится сдерживать себя, насильно сдерживать себя, чтобы не сорваться на бег. Бая сама не знает, что чувствует — может, она ещё и не сошла с ума окончательно, но её бешено колотящееся сердце — точно да.

Бая думает: Вран. «Я убью его». «Я не пущу его». Разве мог Сивер выплюнуть такие слова в сторону своего любимого, пусть и ускользнувшего к Врану когда-то Веша? Нет, конечно же, нет.

Или…

За границей стоит один Веш.

Сивер стискивает зубы при виде него так, что Бае кажется — он вот-вот сломает себе челюсть.

«Я убью его».

«Я не пущу его».

— Я предупредил людей, — говорит Веш, глядя на Баю.

«Я убью его…»

«Я не пущу его…»

— Зима, Нерев, Самбор, Горан и Зоран мертвы, — говорит Веш.

— Вран у людей, — говорит Веш.

— Я не мог поступить иначе, — говорит Веш.

— Они собирались напасть на людей на рассвете — а у людей есть дети, — говорит Веш.

— Такие же дети, каким был я когда-то, — говорит Веш.

— Я тоже жил в этой деревне. Я тоже… — говорит…

Говорит, говорит, говорит…

Веш говорит и говорит. Сивер стискивает пальцы Баи в своих, словно желая её от чего-то удержать — но на самом деле сдерживая себя.

Веш рассказывает, как он пришёл в племя Врана несколько лет назад — Веш и сам не помнит, когда именно. Небо затянуто тучами, рассвет уж давно отгорел. Веш рассказывает, как племя Врана, как сам Вран поначалу казались ему очень даже разумным — Веш рассказывает, как со временем он понял, что ошибался. Небо затянуто тучами, небо пасмурно и равнодушно, небу совершенно безразлично, что происходило под ним несколькими часами ранее — и что происходит сейчас. Веш рассказывает, как Вран опутал его своими сладкими речами, догадками и предположениями — как Вран говорил ему, что, возможно, Веш способен обращаться в волка не просто так, что, возможно, один из волков Белых болот — а, может, и из гораздо более далёких племён — заделал волчонка, спутавшись с деревенской девкой, а деревенская девка решила на всякий случай от Веша избавиться. Небо затянуто тучами, у неба своя жизнью — небо не желает разбираться, сколько жизней было потеряно под ним совсем недавно.

Веш говорит: да, может быть, так оно и есть. Веш говорит: он и сам не знает, кто он — благословлённый ли волчьими предками человек или преданный человеческой матерью волк. Но Веш знает одно: то, что пытался сделать Вран, делать нельзя. Ни с кем и никогда. Веш всё-таки вырос среди волков — и Веш не мог допустить, чтобы Вран, не то волк, не то человек, посягнул на жизни тех, среди кого Вран родился. Посягнул на жизнь любого человека.

Веш ушёл перед последним закатом не для того, чтобы собрать травы. Не для того, чтобы бежать на Белые болота — не для того, чтобы спастись самому, но для того, чтобы спасти деревню. Веш пришёл в неё — пришёл в эту бывшую деревню. Веш предупредил живущих там, что на рассвете их ждёт набег.

Веш остался на опушке леса, чтобы увидеть всё своими глазами. Веш хотел пойти к Врану, к тем, кто остался с ним, несмотря ни на что, чтобы предупредить, уговорить, образумить и их — но что-то не позволило ему сделать это. Веш так и говорит, глядя Бае в глаза: «Что-то мне не позволило».

Наверное, они сумасшедшие все. Наверное, в этом лесу не осталось ни одного здравомыслящего волка — разве что Сивер. Глаза Веша ясные, искренние, в них нет ни капли вины — Веш уверен, что поступил правильно. Что он спас деревню. Что он спас неких детей, к которым он возвращается раз за разом.

Бая думает: какая же она дура.

Дура. Дура. Полная дура. Почему она просто стояла здесь? Почему ждала, надеялась, уповала на чей-то здравый смысл — чей? Врана? Зимы? Может быть, Горана с Зораном? Бая стояла здесь, смотря в небо, а Веш стоял там, смотря на короткое и бесславное сражение, которое нельзя было назвать и сражением — и Бая ничем, ничем, ничем не отличается от Веша.

Люди расправились с пятёркой волков за несколько мгновений — им не пришлось даже покидать свои дубовые стены, они сделали то, что и пророчила Врану Бая: пронзили эту пятёрку десятками стрел, прежде чем та достигла ворот. Ворот. Вран даже не попытался зайти с тыла. Он даже не попытался найти одну из своих излюбленных лазеек.

Но шестого волка — шестого волка люди оставили в живых, словно почувствовав: это — их вожак. Вран действительно вёл всех за собой. Всех своих верных безумцев, не придумавших ничего лучше, чем присоединиться к нему и в этом безрассудстве, — не придумавших ничего лучше, чем прервать свои запутавшиеся, бестолковые, всегда преданно следовавшие за Враном жизни хотя бы так. Бая понимает, почему пошла на это Зима, почему решились на это Самбор и даже Нерев — но зачем это Горану и Зорану? Этого Бая не знает. Может быть, это просто показалось им забавным — в последний раз потешиться удивительной дуростью своих жизней перед тем, как уйти в тихий и всепрощающий вечный лес.

Веш рассказывает, как Врана, раненого, но не убитого, худого, некрупного волка с синими-синими глазами, затащили внутрь поселения. Веш рассказывает, как взобрался на ближайший холм — и увидел большую деревянную клеть прямо в середине разросшейся деревни, и Врана в этой клети. Веш рассказывает — он знает это потому, что часто тайком наблюдал за всеми человеческими поселениями, которые встречались племени Врана на их бестолковом пути, — что в таких клетях обычно держат зверей, которых собираются принести в жертву божествам. Веш путается в именах этих божеств — зачем он вообще их вспоминает? Бая не мешает ему. Не прерывает его. Веш добавляет: и колдунов. Зверей — и колдунов. Веш сказал людям, что их деревню вот-вот захватят колдуны. Веш поясняет: так им было понятнее. В деревне много новых жителей, знать не знающих про сказания о лютах — но о колдунах, умеющих перекидываться через ножи в волков и превращающихся после смерти в упырей, знают все. Деревне не нужно поднимающееся по ночам полчище упырей, — чтобы этого не случилось, колдунов нужно обезглавить, а их главного жреца — сжечь, предварительно содрав с него шкуру. Люди уже готовят костёр. Люди уже…

— Ты сошёл с ума, Веш, — медленно произносит Сивер низким, угрожающе дрожащим голосом. — Колдуны? Жрецы? Упыри? Обращение в волков? Ты пришёл в эту гнилую деревеньку — и выложил людям всё? Слушайте, слушайте меня, защитника ваших детей, спасителя ваших рожениц — на рассвете к вашим стенам подбежит кучка облезлых волков и пощёлкает зубами под вашими вышками, пока большинство из вас будет спать и даже не увидит этого, но не ждите, пока они угомонятся и уйдут ни с чем — о нет, это вовсе не волки, это двоедушники, собирающиеся накрыть вашу деревню своим тёмным колдовством, и вы должны встретить их во всеоружии. Так ты сказал своим беззащитным людям, Веш? Так ты позаботился о тех, кто глупо, неумело, но худо-бедно кормил тебя и поил, следил, чтобы твоя задница была прикрыта плащом от ветра, а голова — навесом от дождя? Колдуны? Колдуны, Хозяин тебя раздери с проворотом? Колдуны, водяной тебя оприходуй? Колдун…

— Хватит, Сивер, — негромко говорит Бая.

— Он убил их, Бая, — яростно разворачивается к ней Сивер — и сверкают гневом его глаза, и сжимается у Баи сердце — Сивер, Сивер, вот как тебе «наплевать» на тех, кого ты хулил при каждом удобном и неудобном случае. — Он убил эту дуру, эту сумасшедшую Зиму, которая понеслась за Враном верным хвостом! Он убил двух этих недоумков, этих разделивших не только души, но и разум на двоих Горана и Зорана! Он зашвырнул в вечный лес своей «помощью» эту бестолочь Нерева, так и проторчавшего полжизни лес знает где без брата! Он отправил к предкам и своего великого брата по недознахарскому делу, тупоголового Самбора, который не может отличить луковицу от ромашки! Он посадил твоего самодура, твоего любимого ополоумевшего Ворона из Сухолесья, кое-как собравшего лапы в кучу на четвёртом десятке, которому ты отдала свой пояс — спасибо, что пояс, а не нож! — в какую-то проклятую клеть, чтобы с него содрали шкуру и сожгли, и ему плевать, что люди уже готовят щипцы, чтобы ободрать Врану пёрышки, и угли, чтобы птичка не стала упырём! Что они будут делать в вечном лесу? Что они скажут предкам? Они бы порычали под стенами и успокоились! Они бы поиграли в искусных захватчиков человеческих деревень час, два, три — а потом бы убрались обратно на нашу стоянку к лесной матери, и на этом бы всё закончилось! Они не готовы представать перед предками! Они умалишённые — все до единого! Может, хотя бы этот провал заставил бы что-то сдвинуться в их головах! А теперь? Что теперь? Ты представляешь, что творится сейчас в вечном лесу? Ты представляешь, сколько несмываемой тупости и дерьма заляпало их души? Их не пустят ни-ку-да!

И Бая понимает: вот на чём была основана её надежда.

Именно на этом.

Именно на том, о чём говорит сейчас Сивер.

На провале. На неудаче. На плохо подобранном времени. На том, что и не будет никаких стрел — потому что опять заснёт в сторожке какой-нибудь Деян, о любви к отдыху которого Вран когда-то прожужжал Бае все уши, потому что и не будет никакой битвы, никакого сражения.

Но она была. В том или ином виде.

— Где они оставили свои ножи с поясами, Веш? — спокойно спрашивает Бая. — На стоянке?

Веш кивает.

— Хорошо, — так же спокойно говорит Бая. — Значит так, Веш из Сухолесья — или как ты там предпочитаешь себя называть. Ты забираешь их тела из деревни, а я позабочусь о Вране, ножах и поясах.

— Их тела?.. — моргает Веш. — Их тела… уже обезглавлены. Их головы на ограде — а где остальное, я не…

— Мне всё равно, как ты сделаешь это, Веш, — холодно прерывает его Бая, сжимая пальцы вновь напрягшегося Сивера. — Я дала тебе задание — и ты должен выполнить его, иначе я никогда не пущу тебя обратно на Белые болота. Ты помог смерти забрать твоих соплеменников — значит, тебе и заботиться о том, чтобы их тела вернулись домой, а не гнили на человеческом заборе и не подметали пол за одетыми в них людьми. Ты зашёл в эту деревню однажды — значит, зайдёшь и ещё раз. Можешь пойти со мной, можешь взять с собой тех, кто согласится помочь тебе, если таковые найдутся, можешь заняться этим не сегодня, а завтра, послезавтра, когда снег покроет эту землю, или даже когда он растает — но таково моё слово: я не позволю тебе пройти за эту границу, пока ты не выполнишь то, что я тебе сказала. Если ты хочешь вернуться в наше племя — всё в твоих руках.

— Мне нахер не нужно, чтобы он возвращался в наше… — вскидывается было Сивер.

— Сивер, — говорит Бая. — Так же, как тебе было не нужно, чтобы в него возвращались Зима и все остальные?

Сивер молчит.

— Вот именно, — говорит Бая. — Вперёд, Веш. Идём, Сивер.

— Деревня не будет спать до рассвета, — растерянно говорит Веш. — Сегодня ночью деревня будет…

— Да, любоваться на моих братьев и сестёр, нанизанных на частокол, и сдирать кожу с моего мужа, — вновь прерывает его Бая. — Вот почему я иду туда прямо сейчас. Не волнуйся, Веш — я не причиню там вреда ни ребёнку, ни опытному воину, можешь не предупреждать их о повторном нашествии колдунов. Я просто заберу то, что им не принадлежит. И прошу тебя сделать то же самое — если ты, конечно, по-прежнему считаешь себя волком, а не человеком.

— Волки никогда не приходили за теми, кого забирали люди, Бая, — замечает Веш уже ей в спину.

Бая оглядывается через плечо.

— Да, — соглашается она. — Не приходили. А я — приду. Вот и узнаем, чья это ошибка — моя или моих предков.

Сивер не возражает ей ни словом, трогаясь за ней.

Бая знала, что он и не возразит. Однажды Сивер сказал ей, что последует за ней куда угодно — и сколько бы Сивер ни ворчал на неё и не перечил ей скорее из вредности, чем из-за действительных разногласий, Бая всегда знала: он правда пойдёт.

Сивер ругается сквозь зубы, когда видит ограду.

Бае не хочется ругаться. Возможно, Бае хочется отвернуться. На мгновение.

В кожаной сумке Баи, перекинутой через плечо, только что звенели друг о друга пять ножей — в ровные, толстые, заострённые кверху брёвна воткнуты пять волчьих голов. У людей есть байка, что после смерти волки… волколаки, люты, колдуны, двоедушники, что после смерти они превращаются в людей — это полная чушь. Бая не знает, кто это придумал. Наверное, случайно прибивший заблудившегося в лесу путника человек, с честнейшими на свете глазами рассказывавший потом своим односельчанам: да волком, волком он ко мне вышел!..

— Всё будет хорошо, — негромко говорит Бая вместо привычных слов прощания — то ли Сиверу, то ли этим головам. — Всё будет хорошо, Сивер. Они не сделали ничего плохого — они просто запутались. Вечный лес не изгоняет своих детей из-за их ошибок в лесу этом — иначе бы он был таким же пустым, как головы Горана с Зораном.

Бая осознаёт, насколько двусмысленно это звучит, только произнеся это вслух.

— Да уж, — только и говорит Сивер.

Да уж.

Веш не пошёл за ними — так и остался у Белых болот, глядя Бае вслед. Кажется, Бая противоречила сама себе, когда предложила ему обратиться за помощью к своим бывшим соплеменникам — как он может, если она запретила ему проходить через границу? Впрочем, возможно, кто-то выйдет к Вешу сам.

Или нет — но это уже не баина забота.

Бая идёт вперёд.

Бая идёт вперёд, решительно ступая по почти докошенному полю — и Баю не волнует, что её прекрасно видно со всех сторожевых вышек, что сейчас совсем не рассвет и едва ли вечер, что пасмурное небо не собирается темнеть, накрывая её спасительным мраком. Бая и не думает ни от кого прятаться. Бая и не думает искать никакие потайные ходы.

А Сивер и не пытается убедить её сделать это.

— Кто идёт? — раздаётся с одной из вышек.

Бая поднимает голову.

Прореженное, тусклое в отсутствие солнца золото поля щекочет её сапоги. Начинает моросить мелкий дождь. У Горана с Зораном приоткрыты рты, у Зимы выбит левый глаз, у Нерева нет половины морды — один только Самбор сохранился таким, каким он сюда и пришёл. Если не считать того, что у Самбора отняли тело.

Вышка — высокое, прочное прямоугольное строение с приземистой треугольной крышей — нависает над Баей, а из небольшого квадратного оконца высовывается внимательное круглое лицо. Лицо держит у губ рог. Светло-голубые глаза на лице смотрят на Баю с подозрением и недоверием.

Бае кажется, что этот человек как-то не похож на матёрого воина. Хотя что Бая знает о матёрых воинах?

— Зачем явились? — громко спрашивает человек ещё раз. — Назовите себя! Завтра!

— Что — завтра? — спрашивает Бая.

— Завтра мы всех ждём, — отвечает человек. — Завтра перунов день. Не сегодня. Ужо прости, красавица — не положено сегодня. С берьего леса ты, что ли?

«Красавица».

Бая сужает глаза.

— Да нет, из Сухолесья, человече, — отвечает она. — Перунов день? А разве не был он недавно совсем?

Бая не уверена, что был. Что-то точно было — что-то точно пели, что-то точно праздновали, точно жгли костры и огромной толпой шли к кургану, бросая перед самым большим человекоподобным образом щиты и копья, топоры и ножи. Бая наблюдала за всем этим со своего излюбленного холма и, кажется, даже слышала что-то об этом «Перуне». «Перун». «Перунами» в старых-старых книгах у Баи в племени назывались молнии. Молниями он, что ли, бьёт? И какое отношение это имеет к ножам?

Человек смотрит на неё с ещё большим подозрением.

— Был обычный — а завтра необычный, — отвечает он настороженно. — Колдуны с ведьмой к нам пришли, колдуны с ведьмой на деревню нашу пошли — а Перун к нам гонца от себя послал, и всё мы про них узнали, и благодарить его завтра будем. Это из какого же ты Сухолесья, красавица? Нет в Сухолесье поселений других, кроме нашего. А гонцы наши до соседних ещё не добрались. Назови-ка себя, пока я чего плохого не подумал.

— Перун ваш, значит, у вас за предупреждения отвечает? — задумчиво спрашивает Бая.

Теперь человек смотрит на неё как на полную дуру. Рог неумолимо приближается к его губам. Бае, в общем-то, всё равно.

— Какие ещё предупреждения? — всё-таки спрашивает он. — Ты чего это городишь?

— За молнии тогда, может? — предполагает Бая.

Человек хмурится. Подносит рог к своим губам ещё ближе.

— Может, и за молнии, — отвечает он напряжённо. — Ты назовись, назовись. Кто ты и откуда. И этот пусть представится. Нам гости незваные не нужны — на забор наш они уже сели, гости одни.

— Хорошо, — говорит Бая. — Молнии мне подходят. Ведьма я по-твоему, человече. А это — колдун. И не один Перун твой молниями управлять способен.

Бая видит страх. Бая видит резкость. Страх и резкость переплетаются в одно, страх и резкость подхватывают руку человека, страх и резкость открывают его рот, надувают его щёки, чтобы разорвал тревожный, призывный гул рога ленивый шелест мелкого дождя по сонному осеннему полю — но Бая не даёт ему этого сделать.

Проснувшийся, вырвавшийся из леса порыв ветра расправляет плечи и хрустит пальцами: что ж, начнём. Ветер выбивает рог из руки человека, отправляя его к ногам Баи. Ветер отбрасывает человека прочь, вглубь и вдаль его защитной вышки, ветер затыкает ему рот и связывает ноги, смыкаясь вокруг его тела в неумолимом вихре, — Бая кивает самой себе.

А затем посылает в крепкую, такую неприступную ограду молнию, одним ударом раскалывая её надвое.

Бая вызывает дождь. Бая вызывает снег. Бая вызывает уже не ветер — настоящий бушующий смерч, захлопывающий двери всех домов и уносящий внутрь людей. Дождь не даёт им моргнуть, снег не даёт ничего увидеть — хватает, хватает, хватает вьюга людей за ноги и за руки, за туловища и плащи, расшвыривая их по красивым, деревянным, выросшим вдвое домам. Ветер не даёт им подойти к окнам, ветер не даёт им схватиться за луки и копья, ветер не даёт им даже встать на ноги, — люди разлетаются в стороны и сами падают в свои красивые деревянные клети, как опавшие листья, подхваченные головокружительным, но милосердным вихрем. Бая просит ветер: помягче. Бая просит ветер: просто держи их от меня подальше. Совсем недолго — пока я не сделаю то, что должна.

Бая идёт между этими красивыми деревянными домами, припорошенными свежей крошкой снега, идёт мимо хлевов с тревожно мычащими коровами, мимо каких-то сараев и выглядывающих из-под них погребов, а ветер расчищает ей путь, загоняя последних людей туда, откуда они не выберутся, пока она не уйдёт. Ветер не задевает её и Сивера, снег не падает на их головы и плащи, зато падает на чужие — Бая успевает заметить безумное, испуганное, искажённое гневом выражение на чьём-то залепленном снегом лице, прежде чем захлопывается дверь и за ним. Конечно, люди сильны. Конечно, у людей есть стрелы и копья. Но, к несчастью для людей, природа может превратить в беспомощных букашек, беспорядочно крутящихся в водовороте её желаний, всех без исключения — и природа сломает надвое любой лук и выбьет из рук любое древко.

Деревня пуста. Пуста и бела. Белое покрывает крыши и землю, белое кружится вокруг окон, не позволяя выглянуть из них, белое образует перед Баей ровный, прямой проход: туда.

И Бая видит эту клеть.

И видит волка, лежащего в ней. Тоже нетронутого снегом. Зато тронутого кровью, сочащейся из его бока.

— Сивер, нож, — говорит Бая, ускоряя шаг.

Глаза волка закрыты — а когда они открываются, когда Бая ломает одним движением незатейливую перекладину, скрепляющую двери клети, поддерживаемая силой ветра, ведущей её руку, — когда они открываются, Бая не видит в них привычной яркой синевы.

Глаза Врана потускнели. В глазах Врана исчезла вся жизнь, вся насмешка над этой жизнью, весь вызов ей. Глаза Врана смотрят на Баю с той же безжизненной тусклостью, что и глаза Зимы, Нерева, Самбора, Горана и Зорана, живущих уже совсем в другом месте.

Ну уж нет, думает Бая.

Ну уж нет.

Сивер кладёт ей в руки нож. Нож Врана — нож не с белыми камнями, а с красными. Такими же, как кровь на его тёмно-русой шерсти. Как кровь, засохшая на кольях под отрубленными головами его друзей.

Белое и красное. Снег и кровь. Бая отвечает за снег — Вран отвечает за кровь. Может, именно это хотели сказать ей предки, посылая ему этот нож? Кровь расцветает на снегу, кровь заливает снег, кровь всегда превращает белое в красное — кровь всегда побеждает снег, впитывается в него, окрашивает его собой и пропадает только тогда, когда пропадает и снег. Кровь не вытравишь из снега ничем, одна крошечная капля — и до конца зимы. Можно раскидывать этот снег в стороны, топтать его, брызгать на него водой — но он лишь порозовеет, а не побелеет.

Что ж, пусть будет так, думает Бая. Пусть хотя бы порозовеет.

— Быстрее, Вран, — говорит она. — Нож. Тебе нужно перекинуться.

— Какая разница? — нетерпеливо спрашивает Сивер. — Он не будет держаться на ногах и человеком. Посмотри на него — кожа да кости, мы дотащим его и так. Мы провозимся с ним слишком долго. Ты и так еле держишься. Давай, недоумок, давай-ка я тебя…

— Нет, — качает головой Бая, опускаясь перед Враном на колени. — Он должен перекинуться.

— Зачем?.. Бая, ты занимаешься какой-то…

Бая сама не знает, зачем. Бая просто чувствует: так надо. Бая просто знает: долго волком Вран не проживёт. Бая видела, видела не раз, как с трудом Вран делает в волчьем обличье вдох, как старается дышать реже и неглубоко, как расцветает в его глазах боль — сколько же он пробыл волком сейчас, сколько тысяч этих мучительных вдохов он сделал? Нет, если они и «дотащат» Врана до Белых болот, то только его оболочку. Сам же Вран сделает то, о чём так беспечно шутил в их последнюю встречу, — останется ждать её на краю вечного леса, и почему-то Бае кажется, что там ему вовсе не станет легче дышать.

— В последний раз, — обещает Врану Бая. — Сделай это в последний раз. Из волка в человека. Тебе всё равно не идёт быть волком, Вран с Белых болот. Это совсем не твоё. Мне совсем не хочется называть тебя «красавцем».

— Чем ты занимаешься, Бая, — обречённо повторяет Сивер.

А Бае чудится — может, только чудится, — что на мгновение в глазах Врана всё-таки мелькает слабая усмешка.

Буран продолжает бушевать вокруг, сковывая людей — Бая и сама начинает дрожать, как заброшенная в самую середину хрупкая, тонкая веточка. Бая никогда прежде не просила Хозяина послать ей чудо на такой долгий срок — и, похоже, Хозяин начинает забирать своё. Узкая морда Врана слегка колеблется у Баи перед глазами, словно прикрытая рябью воды, когда Бая помогает ему подняться на ноги — и Вран сразу начинает крениться вбок. Как, впрочем, и Бая. Сейчас она не самый надёжный помощник.

Но тут же опускается рядом Сивер, с грубой поспешностью ухватив Врана за шкирку. Бая чувствует, как рябь перед глазами немного разглаживается — кажется, Сивер воззвал к Хозяину сам.

— Чем мы занимаемся, — бормочет Сивер. — Чем мы… а, к лесу всё это. Ты понимаешь, что от тебя требуется, Ворон, мать твою, из Сухолесья? Ты хоть помнишь, как это делается? Давай, сгибай свои нескладные ноги…

Теперь Вран пахнет по-другому — не так, как в человеческом обличье. С кровью, духом человеческих жилищ и свежей морозностью воздуха смешивается душок чего-то… подпаленного?.. Бая узнаёт этот запах — он всегда исходил от Врана, когда он обращался в волка. Тлеющая шерсть, тлеющая кожа — и никаких признаков огня снаружи. Бая прикрывала на это глаза. Бая ни о чём не спрашивала Врана. Бая догадывалась, что не получит вразумительных ответов — так зачем тратить на это время?

Возможно, в этом и заключалась главная баина беда. Возможно, она продолжает идти, нет, бежать, раскинув руки, навстречу этой беде и дальше — но белое уже стало красным, на снег уже попала кровь. Вран уже сделал к ней первый шаг — и она никогда не сможет по-настоящему отвернуться от него.

Сивер выхватывает нож из рук Баи. Сивер вонзает его в тонкую корку льда на земле, Сивер почти насильно подгибает задние лапы Врана одной рукой, продолжая держать его второй за шкирку.

— Давай, Вран, — говорит он. — Мне надоело сидеть среди этого уродства, а боров из соседнего дома вот-вот проломит дверь. Давай, мать твою. Иначе мы окажемся в этой клетке все трое. Ты будешь сидеть в ней со мной, ты понимаешь, что это для тебя значит? Я не позволю тебе дожить в спокойствии твои последние часы. О, нет, я не собираюсь оказывать тебе такую услугу. Я доведу тебя до того, что ты сам воззовёшь к своим проклятым людям, лишь бы они прикончили тебя поскор…

Тело Врана неловко валится на землю по другую сторону ножа.

Тело Врана — не волка, которым он никогда не был.

«Кожа да кости». «Кожа да кости», — сказал Сивер, едва взглянув на Врана в волчьем обличье.

Вран лежит на спине, впалый живот со светлой дорожкой волос, испачканных в крови, рёбра, выпирающие так, словно готовы рассечь своей остротой воздух, ключицы, будто собирающиеся прорвать кожу. Бая проглядела эту худобу под его рубахами и плащами — Вран успешно скрывал её под одеждой, под ухмылками и самоуверенными взглядами, Вран умудрился скрыть её даже тогда, когда притягивал Баю к себе, целуя её вчера — дрожью своих губ. Вран всегда был поджарым, но сейчас он выглядит так, словно толком не ел несколько месяцев.

Или гораздо, гораздо дольше.

Во что же превратил свою жизнь этот самонадеянный дурак?

Вран что-то хрипло говорит. Едва слышно.

Бая наклоняется к его губам — и кое-что понимает.

На Вране нет пояса. Нет и серьги. Конечно, нет. Вран снял их, обращаясь в волка — Вран ведь не знает, что серьги не снимаются никогда. На Вране нет никакой защиты — и Бая уже чувствует, как сгущаются вокруг него не только хлопья снега, но и уже хорошо знакомые ей тени.

Бая вскидывает руку к поясу, забранному со стоянки вместе с ножами — но Сивер вдруг опережает её, брезгливо набрасывая на Врана свой пояс.

И тени отступают.

И Вран что-то повторяет — и Бая снова не слышит ничего.

— Что? — раздражённо спрашивает Сивер. — Что ты там бормочешь, полоумный?

Бая наклоняется к Врану ещё ниже.

Лицо Баи оказывается у его лица. Узкого, скуластого, такого вроде бы умного — и такого на самом деле глупого лица. Бая наконец-то чувствует его настоящий запах — без гари неизвестно чего. Бая наконец-то видит синеву его оживших глаз.

И Бая наконец-то слышит то, что он так упорно пытался ей сказать.

— Не самое лучшее зрелище, да? — сипло выдыхает ей в губы Вран, указывая своими синими глазами на своё нагое тело.

Вот это.

Он хотел сказать ей вот это.

Да, Сивер прав — полоумный.

И Бая, видимо, тоже — потому что ей вновь хочется улыбнуться.

Или она улыбается и впрямь — потому что губы Врана трогает слабая, ответная улыбка.

Тащит Врана Сивер. Бая хочет помочь ему — но очень быстро обнаруживает, что не способна на это. Ветер и снег, Хозяин, прикрывший её ими, забрали почти все её силы — остались лишь жалкие ошмётки, чтобы она могла делать не слишком-то быстрые шаги.

Деревня, городище, что бы это ни было, остаётся далеко позади. Остаются далеко позади люди, всё-таки высыпавшие из своих домов — далеко позади их сторожевые вышки, далеко позади их попытки броситься в погоню, прорваться через лес, догнать «ведьму» и «колдуна», забравших своего «жреца». Хозяин, видимо, всё-таки любит Баю, Хозяину, видимо, всё-таки приходится по душе её упрямство — в отличие от упрямства Врана. Метель не прекращается даже после того, как Бая уже никого и ни о чём не просит. Метель, вызванная ей ранней осенью среди одних только человеческих домов, внезапно накрывает и опушку леса, вставая там колючей, непроходимой, свирепой стеной, пропуская их — но не людей. Ломая все летящие в них стрелы. Сбивая всех бросающихся за ними мужчин с ног. Выбивая из их рук копья и топоры, заталкивая их гневные крики обратно в глотки — и на что они злятся, на что обижаются? Бая сдержала своё обещание — Бая не отняла у них ни одной жизни. Кроме, конечно, той жизни, за которую она когда-то взяла ответственность перед Хозяином. Возможно, Хозяину понравилось именно это. Хозяину всегда нравится, когда его дети выполняют свои обещания.

Сивер несёт Врана на руках — Сивер одного роста с Враном, но Вран худее его вдвое, и порой Бае, порой её то и дело теряющемуся среди темнеющих деревьев взгляду кажется, что Сивер несёт не мужчину своих лет, а восемнадцатилетнего мальчишку, вырванного из лап человеческой деревни. Да, «из лап человеческой деревни». Врану наверняка бы понравилось такое описание. Наверное, Вран бы и сам мог сказать что-то подобное.

Вран, Вран, Вран…

Рана в боку Врана продолжает лениво кровоточить, пачкая руки Сивера и окрашивая осенний воздух железным привкусом крови — но Сивер говорит Бае: «Ничего, выживет».

«Ничего, пусть поживёт ещё немного».

«Ничего, мне ещё нужно с ним поговорить. Ты успеваешь, Бая? Может, отдохнём? О, я поговорю с ним, я поговорю с ним обо всём, и пусть только попробует притвориться спящим — я выбью из него его лживый сон вместе с его погаными зубами. Ты слышишь меня, Вран Лес-пойми-откуда? Ты же у нас любишь говорить — вот и побеседуем. Я не позволю тебе сбежать в вечный лес, нет, Вран, я не пущу тебя к твоим застрявшим на его границе дружкам. Тебя нельзя подпускать к ним и на ширину реки — если они увидят тебя сейчас, для них всё точно будет потеряно, а мне ещё утешать их родителей и братьев. Или, может, ты сам с ними поговоришь? Может, мне стоит попросить навестить тебя Верена? Хотя нет — тогда нам придётся делить твои зубы, а этим я не готов пожертвовать…»

Если бы Сивер лишал зубов всех, кому угрожал, на Белых болотах не осталось бы ни одного волка, способного прожевать кусок мяса. Кроме Баи. И, возможно, Искры? Нет, кажется, однажды Сивер грозил подобным и ей, когда она неудачно огрызнулась на Баю в его присутствии…

Они добираются до Белых болот, когда ночь опускается уже окончательно. Бая впервые в жизни чуть не проваливается в топь, оступившись, и только чутко ловящий каждое её движение Сивер спасает её от этой участи; Бая не соображает уже ничего, и единственное, о чём она думает в этот миг, — забавно. Какое необычное ощущение. Неожиданность и лёгкий испуг. Неужели Вран испытывал нечто подобное каждый раз, когда шагал по Белым болотам?

Бая замечает, что у холма нет Веша. Бая замечает голову местного водяного, торчащую из трясины, — и то, как он в сердцах сплёвывает на землю, завидев Врана.

— Ну кудай-то ты его, милая? — вопрошает у Баи водяной. — А ты кудай-то его, Сива? Ну чего же ты её слушаешь? Ну ты зачем грязь эту полудохлую домой к себе тащишь, вору этому поганому снова разум её красть позволяешь?

— Уже давно он его украл, дедуля, — сквозь зубы отвечает ему тяжело дышащий Сивер. — Ты давай, со своими ворами разбирайся, а этим я сам займусь.

— А нету у меня воров, — гордо заявляет водяной. — Никогда не было — и этого бы к себе не пустил! И вы его не пускайте. Бая, Баюшка, Баечка — ну чего же ты? Ну что бы мать твоя сказала?

— Ох, не знаю, дедуля, — говорит Бая, едва шевеля языком. — Может, похвалила бы?

— Похвалила?..

Волк и волчица, стоящие на холме, таращатся на Баю круглыми-круглыми глазами. Забывают даже выпрямить спины, почтительно склонить головы — ну и ладно, думает Бая, но Сивер тут же сердито напоминает им, что они неотёсанные невежи, в самых несдержанных выражениях, и на губах Баи появляется новая улыбка.

А за границей Баю ждёт новая неожиданность.

Веш. Сидящий на камне круга для собраний Веш, а рядом с ним — Искра.

— Совсем сдурела? — шипит Сивер, наверное, на всё болото. — Что он здесь делает? Искра, ты его сюда…

Искра поворачивает голову в их сторону.

Искра вскидывает брови, пренебрежительно пробегая взглядом по Врану. Задерживается глазами на его пропоротом боку — но без особого любопытства.

— Фу, — перебивает она Сивера на полуслове. — А что он здесь делает? Лесьяра изгнала его.

— Сивер, иди к себе, — быстро говорит Бая: глаза Сивера сужаются очень, очень нехорошо. И смотрит Сивер не на Искру — на Веша. — Иди, Сивер. Я сказала тебе идти. Позаботься о нём.

— Лесьяра изгнала его, — повторяет Искра, безразлично смахивая с себя крайне недовольный взгляд Сивера, всё-таки брошенный на неё напоследок. — А ты притащила его обратно.

Взгляд. Взгляды. Бая чувствует их на себе — Бая чувствует взгляды всех, кто успел занять удобные места у окон землянок. Конечно, никто сегодня опять не спал. Конечно, все ждали, вернётся ли Бая одна — или с тем, кого не ждал никто.

Конечно, все узнали о том, куда направилась Бая, от Искры — а Искра узнала это от Веша.

И самовольно впустила его за границу, хотя Бая прямо сказала ему: нет.

— Изгнала? — сухо переспрашивает её Бая. — Похоже, ты, как всегда, думала на том собрании о чём-то своём, сестра. Я не помню, чтобы кто-то кого-то изгонял. Но так и быть — в таком случае Лесьяра изгнала и его.

Бая кивает на Веша. Веш избегает смотреть ей в глаза — зато смотрит на Искру.

И Бае вдруг становится смешно. Горько и смешно.

Бая узнаёт этот взгляд — о, она знает его очень хорошо.

Именно так смотрела на Врана Зима.

— Так вот куда ты порой пропадаешь на целый день, Искра? — спрашивает Бая.

Искра морщит нос — так, как она морщилась всегда, когда Бушуй в очередной раз пытался учить её уму-разуму. «Ну почему вы все такие скучные?» — читается на её лице.

Что ж, видимо, Веш стал тем единственным, кто смог её развеселить.

— Если ты привела сюда его, то и я могу привести Веша, — заявляет Искра невозмутимо. — В чём разница?

В землянке Сивера что-то грохочет. Бая снова слышит его ругательства — и слышит тихий хрип Врана.

— Разница в том, что я могу привести сюда кого угодно, Искра, — негромко говорит Бая. — Если я захочу — я могу привести сюда хоть всю людскую деревню, и пока ты Искра с Белых болот, Искра от Баи, ты не сможешь мне возразить. Выведи его отсюда — или в следующий раз, когда я увижу тебя рядом с ним на земле моего племени, ты отправишься за границу вместе с ним.

— И когда же будет этот следующий раз? — фыркает Искра. — Когда ты наконец разродишься наследницей от этого недомерка и вылезешь наружу из-под охраны Сивера, чтобы показать её племени?

Стон повторяется.

Бая смотрит на Искру — и Искра кажется очень довольной собой.

Бая смотрит на Искру — и радуется, что Сивер сейчас слишком занят Враном, чтобы выскочить из землянки и оттаскать Искру за волосы.

— Очень остроумно, Искра, — просто говорит Бая. — Но, боюсь, если ты не сделаешь то, что я тебе сказала, ты будешь радовать своей находчивостью только своего верного друга.

Искра что-то бросает ей в спину. Что-то про то, что ей всё равно, что там несёт Бая — и что ни один волк на Белых болотах не хочет видеть здесь Врана.

У Искры всегда было плохо со счётом, думает Бая, быстро спускаясь в знахарскую землянку.

Как же — «ни один», если этого хочет Бая?