- Сказала, что ей приятно было думать о том, что орудие убийства, которое ищут и не могут найти, лежит незапертое среди её вещей. И что ей нравилось каждый день видеть запёкшуюся кровь этой "гадины", по её выражению. Старушка не лишена некоторой утончённости в щекотании нервов.
- Какого же наказания, на ваш взгляд, заслуживает Котарь?
- Я говорил об этом с прокурором района, который, кстати, собирается принять участие в процессе. Он считает, что нужно назначить Котарю условное наказание и обязать его в течение испытательного срока работать на предприятии Чермных. Это позволит понаблюдать за парнем, выявить его контакты и хотя бы немного прояснить тёмное дело с убийством Лоскутовой. Уже имеется устное согласие Чермных трудоустроить Котаря.
- Устроить к хозяину ателье? Чтобы уголовник снова оказался именно там, где уже совершил преступление?
- Ну зачем же утрировать? У Чермных есть и другие предприятия. Мы его очень убедительно попросили помочь следствию. Мол, хотя Котарь - преступник, он еще пацан, шестёрка. Посадить его сейчас - значит обрубить все ниточки для выхода на его возможных сообщников. А на воле он будет под нашим наблюдением. Чермных скорчил такую кислую рожу, что на него было жалко смотреть. Но согласился, конечно. Ему же просто некуда деваться. Он прекрасно понимает, что его роль во всей истории с "Надеждой" очень сомнительная. И что пока с ним разговаривают по-хорошему...
Обдумывая этот разговор, Кухтина решила, что Першуков или кто-то стоящий за ним желает, чтобы в окружении Чермных появился человек с судимостью, обязанный каждый месяц являться в уголовно-исполнительную инспекцию и давать объяснения... В глазах Кухтиной Чермных был влиятельный человек, депутат городской думы, и ставить его подобным образом в затруднительное положение ей не хотелось. Но именно потому, что Чермных был влиятелен, кому-то захотелось прижать его. Кому именно, она могла только гадать. Хотя ни для кого в городе не являлось тайной то обстоятельство, что подобные неприятности в жизни Чермных были выгодны команде мэра. Предпринимателя-депутата достаточно хорошо знали в Ордатове по его выступлениям в городской думе с критикой мэрии по ряду вопросов. Кухтиной запомнилась шумиха, которую поднял Чермных в связи с "избирательным" порядком предоставления муниципальных земель под застройку.
Впрочем, формально подоплёка уголовного дела Кухтину не касалась. Свою задачу она видела прежде всего в безукоризненном соблюдении буквы закона. В данном случае, представлялось совсем нетрудным, не нарушая никаких юридических норм, пойти навстречу пожеланиям прокурора: ведь серьёзных улик против Котаря не имелось. Но она знала, что освобождение с небольшим условным сроком молодчика, пойманного с деньгами убитой рядом с её трупом, возмутит и привлечёт внимание слишком многих. Кто-нибудь с лупой в руке будет изучать не только все обстоятельства преступления, но заодно и её, судью Кухтину: кто она такая, какие приговоры выносила до сих пор...
"Ах, ну какой же это вздор!" - вдруг мысленно спохватилась она. Ведь стоящие над ней прекрасно знают, как работает юридическая система. Важно соблюсти установленные правила игры, и она это сделает. Произойдёт всё то же, что было на протяжении десятилетий, только и всего. Может быть, это будет не в духе нынешних модных фраз о независимости суда. Ну так это лишь слова, а жизнь совсем иная. Приговор, отвечающий пожеланиям прокурора, имеет больше шансов устоять в областном суде...
А может, плюнуть на прокуратуру и вынести свой вердикт? Эта шальная идея лишь на миг привлекла её, но не как настоящий выход из запутанного положения, а скорее как своего рода интеллектуальная игра с самой собой, как одна из тех ситуационных задач по уголовному праву, которые она решала студенткой юридического факультета. Она взвесила такую заведомо нереальную, чисто умозрительную возможность только для того, чтобы яснее убедиться в правильности уже сделанного выбора. Ну вот даст она Котарю реальный срок - и что дальше? Отношения с прокурором будут безнадёжно испорчены, и это не понравится в первую очередь председателю районного суда. Зачем ему судья, конфликтующий с прокурором? Далее, Першуков наверняка опротестует приговор, и это будет скандал! Областной суд протест, конечно, удовлетворит и вернет дело в районный суд, где им займется другой судья. А ей не удастся утешить себя хотя бы сознанием честно исполненного долга. Ведь очень вероятно то, что Котарь - на самом деле всего лишь глупый мальчишка, который оказался в ателье совершенно случайно.
"Неустранимые сомнения в виновности лица толкуются в пользу обвиняемого" - сколько раз по всевозможным поводам слышала Кухтина эти слова статьи 49 Конституции, выражающие принцип презумпции невиновности! Но это лишь теория, а господствующая практика отразилась в ином, более известном словосочетании: "обвинительный уклон в деятельности судов". Только теперь от неё, как ни странно, требуют совсем другого... И всё потому, что в темную историю угораздило вляпаться не рядовому предпринимателю, а депутату гордумы, который к тому же цапался с мэрией по вопросам о каких-то торгах и муниципальных заказах...
Кухтина с тоской представила себе, какие слухи поползут по городу после освобождения Котаря: мол, купленный суд передал киллера "на поруки" заказчику убийства! Намёки и домыслы на этот счёт могут просочиться и в местную прессу. Ах, какое неприятное, сырое, скользкое дело! "Хороши" прокурор и следователь, подсунувшие ей эту гадость!
К следователю у Кухтиной была дополнительная претензия. Тот в своём обвинительном заключении использовал пожелал показать знакомство с понятием "субъективного вменения" и оперировал им, утверждая, что преступник полагал себя проникшим во внутренние служебные помещения вполне легально. Ведь его приняли за обычного клиента ателье, у которого было дело к мастеру. Таким образом, совершая хищение, преступник пребывал в полной уверенности в том, что действует тайно, а не открыто, как в случае грабежа. Следователь, лишь недавно окончивший юридический факультет, был рад возможности щегольнуть знанием юридических тонкостей. Он полагал, что более лёгкое обвинение позволит суду ограничиться условным наказанием.
Между тем Кухтина была не согласна с тем, что следствие квалифицировало преступление Котаря всего лишь как кражу, то есть тайное хищение, в отличие от грабежа - хищения явного. Она усматривала в этом явную натяжку. Потому что ясно: всякий, кто желает проникнуть во внутренние служебные помещения заведения, должен объясниться, когда его просят об этом. Подсудимый же не ответил на вопрос приёмщицы заказов, чем и вызвал переполох в ателье. Однако в данном случае разумнее было, полагала она, поддержать мнение следователя.
Формально статья 158-я Уголовного кодекса позволяла Кухтиной назначить за кражу, совершенную с незаконным проникновением в помещение, одно из следующих наказаний по своему выбору: штраф в размере до двухсот тысяч рублей или в размере заработной платы либо иного дохода осуждённого за период до восемнадцати месяцев, обязательные работы на срок до двухсот сорока часов, исправительные работы на срок до двух лет, либо, наконец, лишение свободы на срок до пяти лет. Но за неимением у Котаря средств, дохода и работы дать ему на самом деле можно было только срок лишения свободы, реальный или условный. Как прежде несудимого его можно было признать способным к исправлению без лишения свободы и назначить ему на этом основании условное наказание с испытательным сроком.
Если ещё, как оплеуху Чермных, навязать ему Котаря в работники, обусловив освобождение молодчика его обязанностью добросовестно трудиться у предпринимателя, то Котарь не сможет до истечения испытательного срока ни покинуть город, ни сменить работу, определённую ему приговором об условном наказании. То есть он будет под присмотром сам и заодно станет сообщать какую-то информацию о Чермных. И ещё это даст повод для сплетен о причастности Чермных к убийству Лоскутовой. Да, хитро задумал Першуков или кто-то стоящий за ним!
А вот ей, судье Кухтиной, досталась в этом сомнительном деле уж очень жалкая роль - послушной исполнительницы чужих задумок, безответной "стрелочницы" и "козлицы отпущения", на которую после освобождения Котаря будут с возмущением показывать пальцами. Ну и пусть, если выбора нет... Всё же она выполнит свою долг, зафиксировав в мотивировочной части приговора все выявленные обстоятельства происшествия в ателье, которые отныне будут считаться установленными судом и сыграют свою роль в ходе процесса Бауловой. И ещё она слегка поможет себе она может сокращением процедуры исследования вещественных доказательств, где скрупулёзность не нужна...
Пока юная, розовая от волнения мастер швейного цеха Акимова, лишь год назад устроившаяся "Надежду" с новеньким дипломом колледжа, путано рассказывала о событиях ужасного вечера, Кухтина быстро написала несколько слов на листе бумаги, сложила его и протянула заседательнице Ершовой, сухонькой старушке, похожей на учительницу, шепнув:
- Передайте, пожалуйста, секретарю Лене.
Ершова послушно переложила листок на соседний стол, к Лене. Та развернула бумагу и удивленно вскинула брови. Но уже спустя миг она согнала со своего лица недоумение, поднялась, быстро подошла к столу прокурора Першукова и положила перед ним записку.
"Считаю осмотр вещественных доказательств излишним", - прочитал невозмутимый, как всегда, прокурор. Он тотчас понял, что судья хочет поскорее объявить судебное следствие завершённым и перейти к прениям. Что ж, вполне разумно. Осмотр изъятых у подсудимого ножа и купюр ничего не мог добавить к тому, что уже было известно. Но возня с вещдоками, особенно деньгами - дело канительное. Купюры нужно принимать под расписку, пересчитывать, а в идеале даже отразить в протоколе особенности их внешнего вида как основу для возможных глубокомысленных заключений... Да ну их к лешему! Першуков посмотрел на Кухтину и слегка кивнул ей. Ну вот, теперь судья знает, что прокурор не настаивает на соблюдении докучной формальности. И уже больше никто из участников дела не предъявит в связи с этим претензий, в том числе и юная адвокатесса: ведь приговор для ее подзащитного будет самый мягкий из возможных. А в протоколе, как положено, будет записана фраза: "Суд изучил вещественные доказательства"...
Котарь почти не прислушивался к тому, что говорили в зале суда. К чему напрасно терзать себя? Так утешительно было следить за легким колыханьем шторы на окне, вслушиваться в доносящийся издалека уличный шум и соображать о том, что уже март и что совсем скоро весна на воле будет в разгаре. Вот бы тогда на реку, на солнцепёк! Или в лес, полный свежей зелени!..
И в то же время он знал, что совсем не утешен мыслями о весне, что его безразличие к происходящему вокруг - старательный наигрыш, трудная попытка успокоить себя. На самом деле он трепетал в ожидании приговора. Потому что понял: в камере и лагере его жизнь стоит не больше краткого мускульного усилия урки для того, чтобы всадить ему заточку под лопатку. Что-что, а повод для куража и расправы найдётся всегда. Его же, едва ли не самого молодого, запросто могут "опустить"! Между тем именно в камере следственного изолятора, в тошнотворной грязи, вони и тесноте человеческого хлева, его давно осенила идея, показавшаяся сразу бесспорной истиной, ослепительной в своей ясности: в каждый миг на земле самое важное для любого человека - продлить своё существование. Хотя бы только скудное прозябание. Ну а если повезёт - и привычную, мало-мальски сносную жизнь. Пусть ненадолго. Зачем? Вопрос этот стал ненужным, зряшным после того, как он уткнулся носом в слишком бесспорное: несмотря на все тяготы и унижения неволи желание жить - просто существовать, просто дышать во что бы то ни стало - остается всепобеждающим, неистребимым. Оно оправдывало все, в том числе и трепет перед урками с готовностью покорно снести от них самый глумливый, хамский беспредел.
Да, сладостно было бы восстать против урок - но и совершенно невозможно, потому что означало бы это уже через миг оказаться с разбитой головой или с заточкой меж ребрами. Да, почти невыносимо было сознавать, что его стремление выжить любой ценой, хотя бы через постоянное унижение, - несомненное проявление малодушия. Но можно было и утешительно угадывать, смутно ощущать в этом и нечто иное: исполнение некоего предначертания, непреложного, как высший закон: обязательно нужно до конца пройти весь положенный ему жизненный путь, не торопя судьбу... Хотя бы для того, чтобы найти точно, в чем его предназначение... Он отыщет это... А пока душа занята поисками, надо не мешать ей, не расточать её силы на пустое - и для того жить как можно более тихо, спокойно, разумно и, по возможности, в относительном комфорте...
Часто ему казалось, что он что-то уже нащупал, отыскал. Ну вот хотя бы это знание: что жизнь, хотя бы и в заключении, со всеми её тяготами и унижениями - драгоценность, которую надо хранить и лелеять. Разве этого мало? Сколько известно знаменитых самоубийц - зачастую благополучных баловней судьбы, к которым она была очень щедра и которые все же высокомерно пренебрегли её дарами! А всего-то надо было чуть-чуть смириться... Ему же именно в его нынешнем несчастье открылось, что счастье возможно и в совсем скромном положении, в прозябании на манер запечного сверчка (он растроганно вспомнил мелодичное поскрипывание в тёмном углу ателье в те роковые минуты, когда еще можно было попытаться разбить витринное стекло). И с этим знанием неволя на самом деле не так уж страшна. Ведь и в ней возможны свои небольшие радости. Например, глубокий, целебный сон, а еще лучше - одинокое, сладкое дремотное раздумье-мечтанье о будущем в тихий предрассветный час. Или вкусное угощение, которым иногда поделится сосед из своей передачи. Или общение с мало-мальски приличным человеком, чей-то интересный рассказ - тюремный "роман"... Так что срок вытерпеть можно, тем более небольшой. Важно только, чтобы в каждый миг заключения не потускнело его нынешнее знание о том, что в любом положении жизнь драгоценна.
И все же как хорошо было бы выйти сейчас на свободу! Какими радостями - огромными, несказанными, прежде совсем непонятными, неоценёнными - наполнено, оказывается, самое простое, немудрящее вольное существование! Можно по своему усмотрению гулять, где хочешь, можно пить пиво, ходить кино, встречаться с девушкой и даже жениться. Вот ради чего стоит жить! Всякие иные помыслы - пустое, обманчивое и опасное мудрствование. Когда приходится на самом деле выбирать между жизнью и смертью, между свободой и вздорными мечтаниями, всегда милее вольная жизнь с её простыми радостями. Так утешительно самое заурядное, будничное житьё-бытьё, хотя бы даже в своём родном городке!
Свидетели закончили давать показания, и вместо того, чтобы сразу перейти к прениям, Кухтина вдруг задала неожиданный вопрос:
- Подсудимый, объясните, с какой целью, направляясь к месту преступления, вы захватили с собой нож?
Котарь вяло повторил то, о чём уже не раз говорил на следствии: что в чужом городе, не имея никакого приюта, все необходимое для жизни он вынужден был носить с собой, включая складной нож, которым резал хлеб и колбасу. Воспользоваться же этим бытовым предметом в качестве оружия или средства устрашения у него и в мыслях не было. Вот почему нож во время происшествия в ателье лежал у него кармане его куртки, пока не был обнаружен и изъят во время обыска.
Отвечая, Котарь стоял понуро, не смея поднять взгляд на судей. Конечно, никто здесь ему не верит, думал он, каждый видит его насквозь. Все понимают, что он глупый мальчишка, который возомнил себя смелым и удачливым уркой и замыслил дерзкое преступлении, обуянный упрямым, настырным стремлением доказать самому себе свою мужественность, "крутость"!
Впервые это проявилось у него ещё в седьмом классе, когда он загорелся желанием "покарать" биологичку, посмевшую поставить ему несколько двоек подряд. Замысел мести показался таким соблазнительно-простым, что не исполнить задуманного было совершенно невозможно. После уроков он проследил за учительницей на улице и выведал, в каком доме она живет. В табличке со списком жильцов на двери её подъезда он нашел её фамилию и узнал номер её квартиры на втором этаже. Затем, темным зимним вечером, он камнем разбил одно из ее окон, предварительно начертав на стене подъезда возле её двери куском смолы: "Сука". Ему хотелось разбить еще два окна ее квартиры, но он не посмел нанести столь серьезный ущерб и решил, что оставляет их "про запас".
Содеянное сошло ему с рук без каких-либо последствий, сильно укрепив его горделивую веру в себя. Он так и не узнал, занималась ли милиция расследованием этого преступления. Возможно, что биологичка просто не стала обращаться в милицию, не желая, чтобы происшествие получило огласку в школе. Возможно также, что кого-то из школьников постарше все же допрашивали, но сделали это тихо, осторожно для сохранения репутации педагога и школы. Во всяком случае, разговоров об этом он не слышал, и ему самому, тогда всего лишь тринадцатилетнему, никто никаких вопросов не задавал. Да и кто бы поверил в то, что подобное мог сотворить хлипкий тихоня-семиклассник? К тому же Вера Васильевна преподавала еще в восьмых классах, где у нее, конечно, хватало проблемных учеников. Но все же порой она останавливала на Котаре недоумённый, вопрошающий взгляд, словно силясь что-то понять. При этом на её немолодом лице проступала робость, как если бы её, беззащитную, застиг врасплох кто-то сильный и дерзкий. "Стерва-училка поняла, что я крутой!" - внутренне ликовал Котарь. В обращении с ним Вера Васильевна стала неловкой, боязливо-отстранённой: она задавала ему самые простые вопросы и спешила оставить его в покое, поставив неизменную тройку. Лишь иногда её быстрые взгляды смущали Котаря, обжигая ненавистью и каким-то другим сильным, непонятным ему чувством: то ли горечью, то ли презрением.
Воспоминания о своем "подвиге" Котарь лелеял до окончания школы, однако не помышлял о повторении подобного. Зачем? Он же доказал себе, что на кое-что способен, и этого было ему достаточно. К тому же новых острых конфликтов ни с кем из педагогов у него больше не случалось. Но мстить исподтишка соседям по дому и даче ему доводилось не раз.
Теперь эти давние воспоминания угнетали Котаря, убеждая его в собственной порочности, виновности. "С самого детства у меня наклонности к преступлению, и чем-то я кончу?" - с тоской и страхом думал он, чувствуя себя достойным самого сурового приговора. Но именно тогда казавшийся до сих пор враждебным к нему прокурор Першуков вдруг поразил его заявлением о том, что подсудимый заслуживает снисхождения.
- Уважаемые судьи! - звонко возвысил голос Першуков. - Вам предстоит дать оценку действиям молодого человека, подсудимого Котаря. Полагаю, что полностью доказана его вина в преступлении, предусмотренном статьей 158-й, частью 2-й, пунктом "в" Уголовного кодекса, то есть в краже, совершенной с незаконным проникновением в помещение. Улики неопровержимы: он задержан в вестибюле ателье с купюрами, взятыми из стола директора Лоскутовой. Имеется и признание Котаря в хищении чужих денег. Но, учитывая молодость подсудимого и тот факт, что преступление совершено им впервые, прошу на основании статьи 158-й приговорить его к двум годам лишения свободы условно.
Прокурор тяжело опустился на свое место и сразу побагровел. Он всегда испытывал будоражащее волнение и прилив крови к голове, выступая в судебных прениях, хотя делал это уже тысячи раз. Уже сидя на своем месте, он почувствовал, что начала пульсировать жилка на виске и горячо взмокли подмышки. Все эти признаки указывали на повышение артериального давления. Что ж, риск получить инсульт относится к издержкам его профессии... Он окинул публику быстрым взглядом: что, удивлены?
В самом деле, удивлёнными казались и работники "Надежды", и обе заседательницы, которые в тягостном недоумении смотрели на Першукова, от которого ожидали иного. "А ведь, пожалуй, на самом деле дадут условный срок!" - с боязливой надеждой подумал Котарь.
Адвокатесса Лощинина просияла от слов прокурора. Значит, вполне реально добиться условного срока! И она взялась за это с жаром. Были перечислены все мыслимые доводы за снисходительный приговор: речь идет о молодом человеке, ранее несудимом и даже не имеющем какого-либо криминального опыта, не только не привлекавшемся к уголовной ответственности, но даже не состоявшем на учете в детской комнате милиции по месту жительства. Совершённое им одиннадцатого декабря преступление было вызвано крайне тяжелыми жизненными обстоятельствами, в которых оказался подсудимый.
Котарю показалось, что прокурор бросил на старательную адвокатессу взгляд насмешливый, но благосклонный.
Судья Кухтина чуть помедлила и вкрадчиво вопросила:
- Поскольку в деле участвует как свидетель и присутствует сейчас в зале известный предприниматель Чермных, суд хочет узнать у Сергея Борисовича, не сочтёт ли он возможным предоставить работу подсудимому в случае условного его осуждения?
Чермных искривил губы в горькой полуусмешке. Словно его мнение здесь что-то значило! Неделю назад он был ошеломлён неожиданным, пугающим предложением Першукова. Ему, депутату и уважаемому в городе предпринимателю, предложили возиться с уголовником!
- Нам нужно только проследить контакты Котаря, - сказал по телефону Першуков. - Вы же знаете, что дело с убийством Лоскутовой тёмное. Пока нам ясно лишь одно: что Котарь пытался похитить деньги из стола Лоскутовой. Но возможно, что он причастен к убийству не только как невольный устроитель заварухи, которой воспользовались для устранения директрисы. Возможно, его роль в этом более значительная. Тут есть ещё над чем поработать следствию, и вы поможете нам, если согласитесь пристроить на время мальчишку у себя. Тогда нам удобно будет наблюдать за ним.
При всем своем возмущении Чермных сразу понял, что это предложение, от которого невозможно отказаться. Потому что в списке подозреваемых в причастности к убийству Лоскутовой и он сам. Ведь с убитой его связывали сложные, непонятные посторонним денежные расчеты, к тому же он сам был в "Надежде" в тот роковой вечер... Ему нужно показать свою добрую волю, сотрудничая со следствием. Но в любом случае эта смерть болезненно отзовётся на его репутации и делах. Ибо кровь вопиет к небу (где-то, когда-то эти слова запали ему в память). Пусть речь идет о всего лишь несчастной стерве Лоскутовой... И его так легко выставить виновным, потому что покойница всячески подчеркивала свои разногласия с ним, добиваясь сочувствия работниц, представляя себя заступницей интересов коллектива. А на самом деле обирала доверчивых баб. Но разве кто-то будет в этом разбираться?
С того самого злосчастного вечера в ателье Чермных знал, что теперь его ждут неприятности. Конечно, едва ли дело дойдёт до уголовного преследования, но скандальных намеков, недобрых слухов и домыслов не избежать точно. И в конечном счете всё это может обернуться реальной бедой, если пошатнётся его престиж, если отныне, произнося его имя, будут всегда вспоминать Лоскутову. А потом, что стоит следователям заставить того же Котаря дать показания на него? Тем более, что молодчик теперь будет рядом с ним. Ясно, что он будет выведывать чужие тайны и наушничать. Но отказаться, отговориться отсутствием вакансий невозможно. Потому что масштабы деятельности Чермных достаточно хорошо известны в городе.
Глухо кашлянув, Чермных выдавил из себя:
- Не такие работники мне нужны. Но если в интересах общества я должен дать ему работу - ладно... Что-нибудь придумаю...
- Значит, вы согласны, - спокойно подытожила Кухтина.
С тяжёлым сердцем Чермных думал о предстоящей ему неприятной перспективе - иметь дело с Котарем. То, что парень совсем зелен и глуп, - это он решил сразу. Условный срок будет для такого большой удачей. На зоне ему было бы нелегко. Его и "опустить" могли бы, если ещё не успели... Представив себе Котаря плачущим, окончательно униженным, опозоренным, Чермных с удивлением отметил, что этот образ почему-то заставил его вспомнить об Анжеле. Что-то общее было между ними, не только возрастная близость... Ну вот хотя бы то, как смотрит сейчас этот Котарь - и виновато, как побитая собака, и в то же время с надеждой, даже с затаённым упрямым вызовом... Этакий затравленный зверек! И, как ни странно, точно такой же взгляд появляется у Анжелы, когда начинаешь допытываться у неё о причинах её отчаяния, а она замыкается, уходит в себя! И оба добровольно ломали свои судьбы... Кто их поймет?.. Интересно: поняли бы они друг друга?
Между тем подсудимому было предоставлено последнее слово. Как только судья объявила об этом, Котарь ощутил внезапную слабость. Всё же поднялся он резко - настолько, что вдруг у него закружилась голова и всё поплыло перед глазами.
- Я признаю себя виновным в попытке хищения денег, - пробормотал он, тут же поразившись тому, как слаб его голос. - Прошу не назначать сурового наказания. Обещаю больше не нарушать закон.
Кухтина спросила его, не хочет ли он что-то добавить. Он пробормотал "нет". Она помедлила несколько мгновений и предложила ему сесть. В зале послышались вздохи и нетерпеливое шарканье.
- Суд удаляется в совещательную комнату для постановления приговора, - будничной скороговоркой произнесла Кухтина.
Судьи нестройно поднялись и поспешно вышли из зала. Через другую дверь, ведущую в коридор, удалился и прокурор. Тотчас в зале возник ровный гул голосов. Все заговорили громко, вольно, вознаграждая себя за минуты вынужденного молчания. Иные поднялись, подошли к знакомым. Несколько человек покинули зал, но большинство всё же осталось, желая услышать приговор. Никто, казалось, не обращал на Котаря никакого внимания. Даже взгляды двух сержантов-охранников скользили где-то поверх его головы, словно его клетка и он сам в ней были пустым, докучным местом.
Через пять минут судейские дамы вернулись в зал. Как бы с сомнением пожевав сухими губами, Кухтина объявила:
- Всем встать. Оглашается резолютивная часть приговора. Котарь Владимир Анатольевич, 1977 года рождения, зарегистрированный в городе Ртищево Саратовской области, безработный, признан виновным в совершении кражи, сопряженной с незаконным проникновением в помещение. Подсудимый вину в совершении преступления признал, в содеянном раскаялся. Всё это суд признаёт смягчающими наказание обстоятельствами. Признание подсудимым вины, небольшая тяжесть содеянного, относительно молодой возраст Котаря объективно свидетельствуют о возможности исправления его без реального отбывания наказания, а потому суд считает возможным применение к назначенному наказанию статьи 73 УК РФ. По убеждению суда, это соответствует требованиям статьи 43 УК РФ о применении уголовного наказания в целях восстановления социальной справедливости, а также в целях исправления осужденного и предупреждения совершения новых преступлений.
Сделав паузу, Кухтина продолжила:
- Руководствуясь статьями 296-304, 307-309, 316, 317 УПК РФ, суд признал Котаря Владимира Анатольевича виновным в совершении преступления, предусмотренного частью 2 статьи 158 УК РФ, и назначил ему наказание в виде двух лет лишения свободы. Учитывая молодой возраст осуждённого и отсутствие у него в прошлом судимости, суд считает возможным исправление его без отбывания наказания. На основании статьи 73 УК РФ назначенное Котарю наказание считать условным с испытательным сроком один год, в течение которого условно осуждённый должен своим поведением доказать свое исправление. Обязать Котаря в течение испытательного срока один раз в месяц являться на регистрацию в уголовно-исполнительную инспекцию и трудиться на предприятии АОЗТ "Кредо". Осуждённый осбождается под подписку о невыезде.
Оторвав наконец глаза от бумаги, Кухтина произнесла остальное скороговоркой:
- Приговор может быть обжалован в Ордатовский областной суд в течение 10 суток со дня его провозглашения через Пролетарский районный суд с соблюдением требований статьи 317 УПК РФ. Участникам процесса все понятно? Судебное заседание окончено.
Железную клетку открыли, и секретарь суда велела Котарю поставить подпись под заранее составленным текстом подписки о невыезде. Теперь он был свободен. Как мечталось об этом миге в камере следственного изолятора долгими бессонными ночами! Ему представлялось, что мощная волна ликующей радости захлестнёт его, закрутит до головокружения... А между тем сразу по оглашении приговора в его душе возникло тревожное, тягостное недоумение: что же дальше? Странный условный приговор с непонятным обязательством работать непременно в каком-то АОЗТ казался лишь новой разновидностью несвободы...
7
После оглашения приговора люди стали торопливо покидать зал суда, и никому, казалось, не было дела до Котаря. Он вышел из клетки, растерянно озираясь по сторонам. В этот миг к нему подошла уже знакомая ему приёмщица заказов Зоя Акопова. Снова, как и раньше при встрече с ней, он мучительно напрягся. Если перед кем-то он и испытывал чувство вины и стыда, так это перед ней - его несостоявшейся жертвой, сумевшей посадить его на скамью подсудимых!
Акопова окинула задумчивым взглядом его одежду, изношенную, пропахшую камерой. Ни презрения, ни ожесточения не отразилось на её лице, - напротив, на нем читалось даже сочувствие, хотя и без настоящего тепла.
- Ну что, Владимир, оглушён своим счастьем? - с улыбкой спросила она его. - Не знаешь теперь, что делать со своей свободой? Я подскажу. Пойдем.
Вдвоём они спустились в канцелярию суда и взяли справку об освобождении, на основании которой можно будет получить в следственном изоляторе паспорт Котаря. Затем вышли из здания суда к ожидавшей машине. Лоскутова села впереди, рядом с водителем Шарковым, а Котарю досталось место сзади. Шарков то и дело посматривал с опаской на отражённое в зеркальце заднего обзора лицо молодого человека: что бы там ни решил суд, этот юнец явно причастен к убийству Лоскутовой. Ему казалась удивительной та непринуждённость, с какой Акопова держалась с преступником, как если бы тот был самым обычным, ничем не примечательным дворовым пареньком. А ведь она могла оказаться его жертвой точно так же, как Лоскутова!
- Ну что не весел, нос повесил, Владимир? - задорно спросила Акопова, обернувшись к Котарю. - Сбежать не собираешься?
- Пока не решил, - в тон Акоповой, непринуждённо и чуть насмешливо, ответил Котарь, уже приятно расслабленный.
- Этого не советую. Ведь попадёшь в розыск. А когда поймают, придётся отбывать наказание. Давай-ка лучше думать о твоей работе. Ты что умеешь делать?
- Могу работать на станках - токарном, фрезерном.
- Значит, пойдёшь в механическую мастерскую. Там вакансий, кажется, нет, но ты пока будешь работать в смену.
Акопова импровизировала на ходу, потому что Чермных успел дать ей только самые общие указания о том, как поступить с Котарем. Она сама догадалась вызвать Шаркова с его машиной, и тот по старой памяти согласился помочь, хотя был уже на вольных хлебах. Впрочем, и она числилась теперь не в закрывшейся "Надежде", а кладовщицей в АОЗТ "Кредо".
Молодой человек был заранее готов на всё. Лишь бы в конце концов его оставили в покое, дали возможность в каком-то уголке отдохнуть от людей, от их любопытных взглядов. Он так долго не был наедине! Ему хотелось стушеваться, стать незаметным. Быть может, со временем ему захочется понравиться окружающим, завоевать их доверие. Но сейчас он желал просто убраться подальше от всех.
- Значит, так, - приняла решение Акопова. - Поселим тебя, Владимир, пока что на квартире. Была у нас в ателье Галина Хорикова, у которой сын в армии, так что комната его свободна. Думаю, она не откажется. Муж у неё инвалид, пенсия маленькая, поэтому лишние деньги им не помешают. Прямо сейчас к ним заедем и договоримся. У них переночуешь, а завтра к девяти утра явишься для оформления на работу в офис ООО "Кредо", к Сергею Борисовичу Чермных. Вот здесь, на визитке, его адрес. Я ему позвоню и скажу, что ты согласен работать в мастерской. Константин Викторович, поезжайте на Арзамасскую!
Машина тронулась с места, и за оконными стёклами вскоре замелькали заборы, хижины и особняки предместья. У довольно большого, но запущенного, давно некрашеного деревянного дома за покосившимся забором Акопова велела остановиться.
- Вот и приехали. Выходим! - скомандовала она.
Войти во двор оказалось просто: достаточно было просунуть руку поверх ограды, нащупать и толкнуть щеколду калитки. На стук в дверь на крыльцо выглянула одутловатая полная женщина с растрёпанными льняными кудрями, в поношенном халате.
- Галя, это свои. Узнаёшь? Дело есть.
Хорикова распахнула дверь, пропуская незваных гостей. Чуть расширенными от удивления глазами она пристально рассматривала Котаря. "Конечно, и эта уже знает, кто я", - решил молодой человек. - Хотя в суде её точно не было. Да и в ателье её не помню".
- Ну что, Галя, зарабатываешь на рынке? - спросила Акопова хозяйку.
- Да уж какие наши заработки - лишь бы не умереть с голоду, - отозвалась та с неприятной ухмылкой показного, почти заискивающего смирения, за которым, впрочем, угадывалось ехидство. - Ну разве что чуть-чуть лучше, чем в ателье. Зато стоять у лотка приходится ежедневно в любую погоду, без отпусков и больничных.
- И правильно сделала, что ушла: закрылись мы.
- Где же ты теперь?
- А вместо ателье открывает свою швейную фирмочку знакомая Чермных Царапина Лариса Юрьевна. Он ей выделил комнату с видом во двор, где раньше была кладовая. Новая хозяйка берет кое-кого из "Надежды", в том числе и меня. Я пока числюсь у Чермных кладовщицей. Он знает, что у меня двое детей, а муж погиб...
- Что ж, и это лучше, чем ничего.
Котарь тем временем озирался в прихожей. Большая вешалка была увешана разномастной одеждой, как если бы в доме обитало много народу. Или, может быть, здесь просто не хватало платяного шкафа? И еще там и сям на гвоздях, вбитых в стену, висели тряпичные мешочки с каким-то добром. Пахло ветошью, нафталином и хозяйственным мылом - запахами опрятной бедности.
Хорикова вопросительно переводила взгляд с Котаря на Акопову и обратно, и приемщица поспешила объясниться:
- А у меня к тебе дело: надо вот этого парня приютить. Не за спасибо, конечно. Будет тебе платить.
Лицо хозяйки стало озабоченным. Она ещё внимательнее всмотрелась в Котаря и вздохнула.
- Такой молодой, а уже ищешь жилье.
А приемщица заказов на миг задумалась: она понятия не имея о том, сколько Чермных намерен платить Котарю. После недолгих колебаний предложила наобум:
- Пятьсот тысяч устроят?
Эта сумма удивила Котаря. Покрутившись немного возле рынка, он успел узнать, что "пол-лимона" в месяц - обычный заработок для наемной торговки. А уже спустя миг он сообразил, что такая "щедрость" за его счет - плата за страх. Ведь хозяйка должна будет его бояться! Но в любом случае это означало, что Чермных будет платить ему не меньше "лимона". От таких денег не отказались бы многие работяги!
- Это с питанием? - пожелала уточнить Хорикова.
Акопова вопросительно взглянула на Котаря.
- Нет, без! - поспешил отказаться он. - Для меня это не проблема: буду ходить в кафе. А пользоваться кипятильником, чтобы чай приготовить, вы, наверно, разрешите.
- Разрешу, конечно, - согласилась Хорикова.
Хозяйка провела Котаря в предназначенную для него комнату. Всё в ней выглядело так, как если бы Хориков-младший лишь ненадолго отлучился отсюда. На столе и на полке лежали учебники строительного техникума и сборники фантастики, на тумбочке у изголовья кровати стояла магнитола, а с постера, приколотого к двери, улыбалась голая красотка. Хорикова заботливо смахнула пыль со стола и с чуть слышным вздохом сказала:
- Что ж, поживи пока. Ты, кажется, парень аккуратный...
На следующее утро Котарь явился в приёмную Чермных. На вопрос о том, у себя ли начальник, молоденькая светловолосая секретарша окинула посетителя оценивающим взглядом и небрежно ответила:
- Нет, он в одном из отделов. Только что вышел и, наверно, скоро вернётся...
Котарь огляделся по сторонам, увидел ряд мягких стульев вдоль стены приемной и нерешительно присел на тот, что был ближе к двери. Затем для него потянулись томительные минуты ожидания. То и дело он чувствовал на себе быстрые, беспокойные взгляды секретарши и с тоской думал о том, что, конечно, и эта знает, кто он такой.
Наконец распахнулась дверь, и в приёмную вошел Чермных. Вблизи, при ярком дневном свете он показался Котарю ещё более приземистым, чем прежде, и вместе с тем ещё отчетливее все в его облике заявляло о спелой мужской силе: и бугры мышц, которые не мог скрыть костюм, и катающиеся за щеками желваки. Он походил на толстое, узловатое корневище.
Сначала как бы не заметив Котаря, Чермных подошел к секретарше, спросил её о каких-то письмах. А когда она кивнула на посетителя, повернулся к молодому человеку, холодным взглядом заглянул в его глаза и сказал очень буднично, даже с оттенком скуки:
- Ну пойдем, поговорим.
Робея, Котарь вошел вслед за Чермных в его просторный кабинет. Чермных уселся в кресло за массивным столом и молча махнул рукой, указав молодому человеку на один из стульев.
- Итак, ты вышел на свободу и хочешь вернуться к нормальной жизни. Если, конечно, не совсем глуп, как я надеюсь. Я помогу тебе - при условии, что ты будешь стараться. Расскажи немного о себе.
Котарь начал сбивчиво рассказывать свою нехитрую биографию, хотя ему показалось странным то, что Чермных было мало озвученного в суде. Видимо, новый хозяин хотел услышать что-то ещё. Но что именно? Молодой человек решил рассказать о том, что немного разбирается в компьютерах: приходилось заниматься вместе с приятелем, у которого дома был свой. А Чермных тем временем встал из-за стола и подошел к окну с видом на улицу Адмирала Макарова - неширокую, с нечастым движением транспорта и уродливыми грязно-желтыми коробками четырехэтажек хрущевской поры. Стоя спиной к Котарю, он точно изучал этот убогий городской пейзаж. Но раза три или четыре он задал вполне уместные вопросы, уточняя услышанное. Затем, когда Котарь кончил, на минуту повисла тишина. Молодой человек покорно ожидал решения того, в ком уже видел своего хозяина.
Чермных поднял телефонную трубку и набрал номер.
- Валерий Викторович, у вас сейчас нет посетителей? Зайдите ко мне.
Через минуту в кабинет вошел поджарый сорокалетний мужчина в черном костюме-тройке, с выражением услужливой готовности на худом лице, и вопросительно взглянул на Чермных.
- Валерий Викторович, знакомьтесь: наш новый сотрудник Котарь с условным сроком, - насмешливо сказал Чермных. - Как юрисконсульт объясните, пожалуйста, мне и молодому человеку, что такое условный срок.
Юрисконсульт бегло, с видимым отвращением оглядел Котаря, уже зная, несомненно, что совершил юноша. Затем чуть наморщил лоб, напрягая память, и заговорил глуховатым, невыразительным голосом.
- Условно осуждённый находится в компетенции уголовно-исполнительной инспекции и в течение испытательного срока без ведома её не вправе покинуть определённый ему населённый пункт пребывания. Инспекция может устанавливать и иные обязанности и запреты для условно осуждённого, помимо тех, которые установил суд. Невыполнение их влечет за собой замену условного срока осуждения реальным. Но для молодого осуждённого есть и выигрыш: до истечения испытательного срока судимость считается непогашенной, а с нею в армию его не возьмут. На практике есть реальный шанс вообще избежать службы, поскольку военкоматы стараются не призывать судимых. Вот, кажется, все существенное, - помедлив, добавил юрисконсульт.
- Спасибо, Валерий Викторович, - Чермных небрежным кивком отпустил юриста и устремил насмешливый, испытующий взор на Котаря. - Ну что, понял? Ты у меня вот здесь, на ладони (он протянул свою раскрытую ладонь к лицу юноши). Чуть что, и я тебя прихлопну (он звучно хлопнул ладонями и смеющимися глазами смотрел на Котаря, наслаждаясь произведённым эффектом). Чтобы ни воровства, ни прогулов, ни визитов к "маменьке родной с последним приветом". Не то сообщу в инспекцию, и ты снова загремишь в тюрьму.
Котарь вызывал у Чермных отвращение, смешанное со смутным опасением. Парень недалёкий, самонадеянный, ленивый и жадный к деньгам, к тому же явно не из храброго десятка - так определил своего нового работника руководитель "Кредо". Да еще непредсказуемый, способный на преступление... Ну как можно связываться с таким? Разве что скрепя сердце... А ведь кто-то теперь будет утверждать, что Чермных пригрел причастного к убийству Лоскутовой в виде вознаграждения за её устранение. Ну и пусть. На успешного человека завистники клевещут всегда, по любому поводу и без оного. А ему нужно сейчас решить вопрос о том, куда пристроить молодчика.
Этот ход размышлений был вполне логичен, но Чермных почему-то остался им неудовлетворён. Он привык принимать свои решения интуитивно и затем, по зрелом размышлении, почти всегда с радостью убеждался в том, что чутьё его не подвело и из многих вариантов развития событий был выбран самый лучший. Его итоговое умозаключение обязательно имело несколько пластов оснований и предпосылок, и все принимались во внимание, пусть лишь по наитию. И сейчас, думая о Котаре, он вдруг отдал себе отчёт в том, что этот юнец со дня встречи с ним в зале суда оказался каким-то странным образом связан в его сознании с мыслями об Анжеле, при всём том, что данная ассоциация была пугающе абсурдна. Что общего у его дочки с преступником?
Едва только Чермных сформулировал этот вопрос, как ему открылся ответ. Он вспомнил то, что ему пришло в голову ещё в зале суда, когда он наблюдал за Котарем. Ну конечно же, все дело в том, что Анжела и Котарь в кое-чём существенном схожи. Анжела - не менее трудная, нелепая, хотя и на другой манер. Живёт она тоже не по-людски, на отшибе, без друзей и подруг. Не считать же её настоящей подругой маленькую сучку Светку, которая помогала девочке травиться! Кто поймет Анжелу? Где найдет она родственную душу? Ей нужен парень, способный стать ее мужем и защитником или хотя бы скрасить её неприкаянную, унылую юность. Она же каждый день решает для себя гамлетовский вопрос: "Быть иль не быть?" И перевес в пользу "быть" удерживается, кажется, только чудом.
Чермных стало страшно за дочь: как она сейчас вдали от него, под присмотром ненадежной Бэлы Ивановны, правильнее Балды Ивановны, чёрт бы её побрал! Никто не в состоянии помочь ей по-настоящему. Тут впору с надеждой подумать и об угрюмом бирюке Котаре... Оба они изгои среди людей! Может, они поймут друг друга? Чем чёрт не шутит! Отчего не дать им возможность увидеться, поговорить? Конечно, в этом есть риск. Но что может быть хуже для Анжелы её нынешнего одинокого, безрадостного, безнадёжного томления в двух шагах от добровольной могилы? Если бы только Котарь оттащил её с гибельного края... А парнем в принципе нетрудно будет управлять: он волей-неволей окажется на коротком поводке своего испытательного срока, получаемого жалованья и обещанных благ. Эта же заветная мечта всех подобных юнцов, жадных, неумных, нетерпеливых: урвать на халяву много денег и жить до конца дней припеваючи, без труда и забот!
"Значит, я хочу свести этого молодчика с Анжелой?" - с удивлением осознал Чермных. - "И что же получится в итоге: я стану для всех его покровителем и вероятным соучастником? А впрочем, поговорят и забудут".
В замешательстве Чермных повернулся к Котарю, внимательно всмотрелся в его лицо. Тот, почувствовав на себе взгляд, сглотнул слюну и опустил глаза. Что-то очень жалкое, задёрганное было в облике парня. Бледная, с желтоватым оттенком кожа, заострившиеся скулы, горькие складки у рта... Он походил одновременно и на подростка, и на старика.
"Экий он забитый, убогий!" - с оттенком брезгливости подумал Чермных. - "Били, что ли, его в тюрьме? Или, может быть, даже "опустили"? Во всяком случае, на злодея он совсем не похож. А в общем, всё вздор: пусть говорят про него, про меня и Анжелу всё, что хотят. Лишь бы он её вытащил. Хотя, скорее всего, ничего у такого жалкого с Анжелой не выгорит. Девочка на такого и не посмотрит. Что ж, буду тогда искать другого. Но всё равно хорошо, что и этот подвернулся: надоумил, как помочь Анжеле".
Мягко ступая, растянув губы в улыбке, Чермных подошел к Котарю и прервал наконец затянувшееся молчание:
- Я думал сейчас, куда тебя определить. Меня на сама деле волнует твоя судьба. Пусть это тебя не удивляет. Как говорится, чужой беды не бывает. Оставь тебя без внимания, так ты еще что-нибудь натворишь, и от этого снова пострадают люди. А я не последний человек в городе и сознаю свою ответственность за всё, что происходит здесь. К тому же у меня дочь примерно твоего возраста. Я знаю, что это такое: вырастить человека. Сколько сил на это уходит! И потому не могу смотреть равнодушно на то, как молодой, здоровый парень пропадает из-за дури. Я помогу тебе. Если, конечно, ты не откажешься воспользоваться помощью. Что, не откажешься?
- Нет.
- Ну и хорошо. Ты в компьютерах, значит, понимаешь?
- По правде, совсем немного. С приятелем мы больше играли в игры, а в колледже компьютеров было всего два, к ним почти не подпускали, показывали издалека...
- Это плохо. Мне нужен в офис системный администратор - человек, который хорошо разбирается в компьютерах и способен обеспечивать работу сети, устанавливать и обслуживать программы, оказывать техническую поддержку пользователям. Но я могу послать тебя на курсы. Пойдёшь?
- Пойду.
- Хорошо. Только учти, что одними компьютерами тебе заниматься не придётся. Организация у нас небольшая, а работы много. У нас и строительство, и ремонт энергетических объектов и жилья, да еще оптовая и розничная торговля. Так что предлагаю тебе поработать у нас для начала, пока ты ещё не большой спец по компьютерам, на подхвате: когда курьером, когда грузчиком, когда подсобным рабочим, а иной раз, может быть, и экспедитором. Согласен?
- Возражений нет, - бойко откликнулся обрадованный Котарь, предвкушая работу разнообразную и интересную.
- Значит, договорились, - подытожил Чермных. - Сейчас я позвоню кадровичке, чтобы оформила тебя и сразу направила на курсы. Ах, да! Еще один существенный вопрос: твой оклад. "Лимон" устроит?
- Устроит! - с внутренним ликованием немедленно согласился Котарь.
Чермных сделал два шага и, вплотную приблизившись к Котарю, положил руку ему на плечо. Тот вздрогнул от неожиданности, сердце его забилось сильнее, дыхание участилось. Менее всего он был готов принять от нового хозяина что-то похожее на ласку. Почему-то более вероятным представлялось другое: что Чермных может его унизить... Котарь вдруг почувствовал в своей душе прилив теплоты к этому большому, сильному человеку, от которого так приятно пахло дорогим одеколоном и отлично выделанной замшей модной куртки. Но тут же его сознание обожгла мысль: а разве это снисходительное прикосновение к плечу - не ещё одно унижение?
- Будем работать вместе, - тихо, то ли приказывая, то ли спрашивая сказал Чермных, всматриваясь в лицо Котаря. - Не подведёшь?..
- Не подведу, - ещё тише, скорее выдохом, чем голосом, произнёс Котарь. В тот миг для него забылась только что мелькнувшая мысль об унижении его хозяйской высокомерной снисходительностью. Он вдруг почувствовал себя влюблённым в своего нового хозяина, готовым сделать для него, своего благодетеля, что-то очень хорошее. Непременно нужно оправдать оказанное доверие, и ради этого он расшибется в лепешку! И это послушание чужой воле будет не в тягость, напротив - таким облегчением, такой свободой от хлопот и мучительного выбора оборачивался для него сейчас отказ от произвола собственного "я"!..
Чермных подошел к своему столу, взял телефонную трубку и набрал номер.
- Мария Евгеньевна, сейчас к тебе подойдет парень по фамилии Котарь. Оформи его системным администратором и направь на компьютерные курсы. Если нет трудовой - ведь на самом деле нет её? (вопросительный взгляд в сторону Котаря, который вместо ответа лишь мотнул головой) - заведи. Понятно?
Чермных повернулся к Котарю и сказал уже холодно, отстранённо, мысленно переключаясь, наверно, на какие-то иные свои заботы:
- Кадровик - это на первом этаже, третья дверь налево, как спустишься с лестницы. Ну с Богом...
Уже со следующей недели Котарь приступил к учебе на системного администратора. Занятия проходили по утрам в местной школе бизнеса "Нью-Эйдж". Преподавал высокий мужчина лет тридцати пяти, рыжеватый, с уже обозначившимися залысинами, по имени Борис Михайлович. Он смотрел на дюжину своих разношерстных курсантов рассеянным, безучастным взором и склонен был скорее показывать, чем рассказывать, разделяя, может быть, распространённое мнение о том, что компьютер "интуитивно понятен". С горем пополам Котарь перенял у него самое необходимое для сисадмина: умение устанавливать программы и компоновать вместе винчестер, видеокарту, модем, колонки и прочие компьютерные "навороты". А во второй половине дня он должен был показываться в конторе компании "Кредо" и спрашивать у завхоза Дмитрия Романовича, нет ли для него каких-то поручений. Обычно какое-то дело для него находилось: поработать за грузчика при получении товара у поставщика или подсобить в вялотекущем ремонте офисного здания.
Котарь внимательно присматривался к деятельности "Кредо" и находил в ней немало любопытного. Компания Чермных казалась ему чем-то вроде империи, пусть и совсем небольшой, районного масштаба. Её изначальной и до последнего времени самой прочной основой оставался ремонт линий электропередач и энергетического оборудования. И на этой простой, грубой "почве" росли самые разные, порой неожиданные "цветы". Хозяйские поручения приводили Котаря на многие объекты, относящиеся к "АОЗТ "Кредо": то в маленькие продуктовые магазинчики в глубине жилых массивов, то в приютившуюся возле кладбища мастерскую по изготовлению памятников, то в баню-сауну, то в игровой клуб "Фортуна". Ему частенько приходилось грузить и разгружать ящики и контейнеры с одеждой, алкоголем, сигаретами, запчастями к автомобилям и разными иными товарами - плодами хитроумных бартерных сделок Чермных. Их получали от своих клиентов энергетические предприятия и другие партнёры "Кредо". Котарь замечал не раз, как загорались глаза Сергея Борисовича, когда тот с завхозом Смагиревым заводил разговор об очередной торговой операции.
Скоро Котарю пришла в голову мысль о том, что многоходовые коммерческие комбинации были для хозяина подлинной страстью, всепоглощающей игрой ради игры. В деятельности руководителя "Кредо" не чувствовалось главной, основополагающей идеи. Разве что одну, только уж очень простую, приземлённую можно было усмотреть в его стремлении приобретать любую доступную нежилую недвижимость, пригодную в принципе для размещения офисов и магазинов. Делалось это, видимо, ради сохранения и приумножения нажитого, из присущего многим "новым русским" недоверия к банкам. Но если многие другие предприниматели сдавали благоприобретённые торговые помещения в аренду, то Чермных хотел торговать сам. При этом он мало полагался на своих помощников и замыкал на себе решение всех сколько-нибудь важных коммерческих вопросов.
Добросовестно, ежедневно просиживая в конторе допоздна, увязая в бесчисленных мелочах, Чермных всё же оказывался в своей деятельности не слишком успешен. Все его заведения, приобретённые по дешёвке, размещались в небойких, окраинных местах, поэтому хорошую прибыль из них смог бы извлечь лишь умелый розничный торговец-выжига, каковым Сергей Борисович не являлся. В итоге его недвижимость поглощала свободные деньги, принося очень мало отдачи, а основное производство страдало от недостатка оборотных средств. Зато Чермных сохранил нажитое во время грянувшего вскоре кризиса 1998 года. Неизбежными издержками такой тактики были задержки с выдачей зарплаты работникам "Кредо", однако они не роптали, зная, что во многих других местах получки ожидают ещё дольше.
Спустя какое-то время Котарь наблюдал за происходящим в хозяйской фирме уже с насмешкой: всё-таки многое в действиях Чермных выдавало обычного куркуля-нувориша, жаждущего пустить пыль в глаза. Чего стоил один только его титул президента АОЗТ "Кредо"! А великолепная кованая ограда вокруг офисной двухэтажной "коробки" - наспех перелицованной жалкой общаги! И вместе с тем он восхищался решительностью и изобретательностью Чермных, постоянно затевавшего что-то новое. Находить в условиях провинциального города с полунишим населением всё новые возможности для расширения бизнеса - это казалось почти невероятным.
О своих наблюдениях Котарь рассказывал немолодому, обрюзгшему капитану внутренней службы Ефанову, встречаясь с ним раз в месяц, при посещении офиса уголовно-исполнительной инспекции, находившегося по соседству с прокуратурой. Во время этих рассказов Ефанов вздыхал, выражая свое разочарование, громко сморкался, затем долго молчал, словно в ожидании, когда Котарь вспомнит что-то более существенное, но в конце концов отпускал его.
Скоро заметил Котарь и то, что Чермных постоянно держит его в поле зрения. Хотя вместе с техничками и дворниками системный администратор считался находящимся в непосредственном подчинении завхоза, Смагирев обычно затруднялся сам выдавать Котарю его дневное задание. Завидев молодого человека на пороге своего маленького, пыльного кабинета, завхоз чаще всего беспокойно шевелил щёточкой седых усов, бросал на пришельца недовольный, насупленный взгляд, торопливо поднимал телефонную трубку и набирал номер хозяйского мобильника.
- Сергей Борисович, это Смагирев. Тут Владимир подошел (еще один насупленный взгляд в сторону Котаря). Куда его направить?
Выслушав ответ, Дмитрий Романович опускал трубку и хмуро сообщал Котарю его задание. Чаще всего требовалось самое простое: поехать за грузчика на приём товаров вместе с экспедитором. Наверняка завхоз мог бы дать такое поручение и без обращения к шефу, но он или имел прямое указание Чермных давать поручения Котарю только по согласованию с ним или демонстративно устранялся от всякого использования молодого человека по собственной воле, подчеркивая таким образом свою полнейшую непричастность и самое отрицательное отношение к странной хозяйской прихоти: принять на службу уголовника.
Иногда Чермных вызывал к себе Котаря для личных услуг, тоже чаще всего опять-таки для перевозки вещей. Это случалось в те дни, когда для хозяйской семьи приобреталось что-то громоздкое, но не слишком тяжелое, не требующее привлечения профессиональных грузчиков, например новая газовая плита, кресла или шкаф. Словом, всё то, что Котарь мог унести один или вдвоем с шофёром.
В очередной раз Чермных позвал Котаря для услуг в середине сентября - спустя полгода после устройства молодого человека в "Кредо". Вместе они поехали в центральный универмаг. Там работник послушной тенью долго ходил за хозяином, дожидаясь выбора нужной вещи. Чермных дотошно, придирчиво разглядывал, вымерял один палас за другим и, наконец, сделал выбор на самом дорогом изделии синего цвета, пробормотав разочарованно:
- Ну нет в нашем городишке качественных, немецких паласов - хоть тресни! Разве что взять этот - бельгийский, довольно плотный, мягкий. Наверно, Анжеле понравится. Года два полежит, а там выкину, не жалко.
Кто такая Анжела, Котарь знал: дочка Чермных. Но и только. Никто вокруг не говорил о ней ничего определённого, ни хорошего, ни плохого. Что было вполне понятно: люди хранили хозяйские секреты. Но почему Анжела никогда не наведывалась в контору, к отцу? Если она хоть немного привлекательна, разве не обрадовался бы Чермных случаю показать её своим сотрудникам? Очарование юной особы согрело бы души подчинённых, заставило бы их увидеть строгого хозяина в самой выгодной для него роли - заботливого отца семейства. Если такая выигрышная возможность не использовалась, на то, значит, имелись веские причины. Наверно, Анжела чем-то неблагополучна, умозаключил Котарь. Интересно, чем? Может быть, она беспутным поведением нажила себе плохую репутацию? Или страдает тяжёлым недугом? Или просто дурнушка? С удивлением Котарь осознал, что сгорает от нетерпения узнать, кто же такая Анжела. И это, может быть, удастся сегодня...
Когда продавцы скатали палас, Чермных заявил, что для надёжности нужно перевязать его шпагатом. Он сам затянул два хитроумных узла, проявив при этом неожиданную сноровку. Рулон оказался довольно легок, так что Котарь хотел было справиться с этой ношей один, но хозяин властным жестом остановил его, чтобы взять один конец на свое плечо. Вдвоём они молодцевато, быстро донесли покупку до хозяйского "BMW". Затем Чермных сам старательно уложил её в салоне. Котарь искоса, с любопытством, наблюдал за хозяином, читая на его лице выражение явного удовольствия, похожего отчасти даже на чувственное наслаждение. Чермных, видимо, нравилось быть приобретателем, приобщая к сонму накопленного всё новое и новое, хотя бы и такую безделицу - импортный палас. Или, может быть, ему доставляла радость забота о дочери?
Когда через четверть часа езды по Пролетарскому району "Audi" въехала во двор старой пятиэтажки тёмно-серого цвета и остановилась там, Котарь удивился: неужто хозяин не мог найти жилище получше? Но за порогом подъезда оказалась чистая лестница с комнатными цветами на подоконниках и просторными площадками, на которых впору было танцевать. Котарь понял: квартиры здесь не простые, а престижные "сталинки". Вот почему, наверно, старый дом без лифта и мусоропровода Чермных считал приличным для себя. Или всё дело в привычке к жилью, в которое он вселился много лет назад?..
На четвёртый этаж Чермных поднялся резво, почти без одышки, привычными движениями отпер сначала массивную металлическую дверь, потом деревянную и поспешно вошел в прихожую. Следом за ним, держа один конец рулона, переступил порог Котарь.
- Бэла Ивановна! - негромко позвал Чермных. - А мы с покупкой! Да где же вы? Ах, вот оно что: "Ушла за продуктами", - прочитал он записку, лежавшую на трюмо.
Рулон, который хозяин выпустил из рук, Котарь тем временем аккуратно уложил вдоль стенки прихожей. А Чермных прошёл внутрь квартиры, три раза постучал в дверь комнаты, и, не дожидаясь ответа, приоткрыл её и сказал тихо, ласково:
- Анжела, я купил для твоей комнаты новый палас и сейчас постелю его вместе с Володей - это свой человек, у меня работает. Иди сюда, Володя.
В большой комнате Анжелы почти всё было из пластика голубого и вишнёвого цвета: обшивка стен, встроенные шкафы-купе, подставки под телевизор и музыкальный центр. Вазочки и полочки для книг делали этот модульный набор мебели в стиле хай-тек уютным, обжитым. На фоне тщательно выверенной гармонии вещей Котарю особенно бросилось в глаза мучительное беспокойство на лице маленькой девушки, которая сидела в кресле с книгой на коленях. Она лишь на миг подняла взгляд на вошедших и тут же опустила его, встретившись глазами с незнакомцем. Было видно, как при этом она вся напряглась. И потом за все пять минут, в течение которых Чермных и Котарь убирали старый палас и укладывали новый, она не проронила ни слова.
Котаря поразила её внешность: очень бледное, худое лицо, длинный нос с чуть заметной горбинкой, глубоко посаженные печальные глаза, костлявая, как бы высохшая фигурка... Если бы не выражение наивного, совсем детского испуга на ее лице, она могла бы сойти за не слишком молодую женщину. "Какая она дикая! Да ещё, кажется, больная!" - с удивлением подумал он. Заметив, что именно его взгляд заставляет её сжиматься, съеживаться, он смущённо стал делать вид, что не обращает на неё внимания. И вздрогнул, когда увидел, что Чермных пристально рассматривает его, явно проверяя впечатление, произведённое дочкой. В тот же миг и Чермных смутился, сделал вид, что не смотрит на Котаря, что весь поглощен мыслями о том, как лучше расстелить палас.
- Поднимись-ка, Анжела, нам нужно приподнять диван, чтобы завести под него край, - мягко приказал он дочери.
Когда Анжела поднялась и неловко подошла к окну, Котарь увидел, что у нее козьи остренькие груди и широкий плоский зад. Может быть, она предпочла бы выйти из комнаты, но отец и его работник стояли у самой двери, преграждая выход. Чтобы расстелить палас, пришлось приподнимать ещё и шкафы-купе и подставки под телевизором и музыкальным центром. Чермных с явным удовольствием ворочал тяжести, норовя нагрузить себя больше Котаря, слегка крякая и шумно переводя дух после того, как самые тяжёлые предметы становились на свои места. Молодой человек поймал себя на мысли о том, что ему начинает нравиться этот большой, сильный, умный и вместе с тем такой совсем как будто простой человек.
Когда всё было сделано, Чермных удовлетворенно осмотрелся вокруг и почему-то подмигнул Котарю.
- Ну что, хозяйка довольна? А?
- Довольна, - почти беззвучно отозвалась Анжела.
- А раз так, угощай работников! Да что ты застыла? Не сообразишь? В холодильнике есть и вино, и икра. Этого будет достаточно. Ну, живо!
Растерянность исчезла с лица Анжелы. Она послушно заторопилась исполнять приказание и через пять минут явилась со словами о том, что угощение готово. Все направились в просторную кухню, где на столе стояли рюмки с вином и на бумажных салфетках были разложены бутерброды с чёрной икрой. Анжела хотела было уйти, но отец удержал ее:
- Ну что же ты такая дикая? Посиди с нами!
Анжела молча села за стол - покорно, с потупленным взором, вся напряжённая.
"А ведь и на самом деле дикая!" - решил Котарь. И все же что-то в Анжеле показалось ему привлекательным. Что именно - это он затруднился бы определить. Юность, пусть несчастная и неухоженная, зато неподдельная? Явная неискушенность, нетронутость? Богатство отца? Наверно, имело значение всё это вместе взятое. И потому даже некрасивость, почти уродливость её полудетского лица казалась ему изысканной. Впрочем, присмотревшись, он пришел к выводу о том, что она совсем не уродлива, а просто дурнушка: сутулая, костлявая фигурка, совиные глазки, жидкие сальные пряди. Хороши были только её губы - пухлые, чувственные, "сердечком". И еще её красила улыбка, изредка появлявшаяся на её лице и придававшая ей совсем детское, непосредственное очарование.
Анжела не посмела не принять участие в скромной трапезе. Она ела медленно, церемонно, стараясь производить возможно меньше шума, отчего при глотании у неё получались сдавленные звуки. Котарь оказался за столом прямо напротив неё, и она не смела поднять на него глаза. Чермных из-под нахмуренных бровей внимательно поглядывал на молодых людей и как будто был чем-то недоволен. "Наверно, это оттого, что не клеится разговор", - подумал Котарь и решил прервать тягостное молчание. Он стал рассказывать о себе, о своей любви к технике, о том, как в техникуме сам починил заброшенный токарный станок, о своем увлечении с детских лет филателией. К его удивлению, Анжела в школьные годы тоже собирала марки. Она оживилась, принялась рассказывать о своей коллекции, затем принесла и начала показывать свои альбомы, красная от радостного волнения.
Котарь вместе с Анжелой склонялся над марками и обострённым обонянием ощущал запах её тела - кисловато-терпкий, с едва заметным мускусным оттенком. Косящим взглядом он наблюдал за тем, как при дыхании мерно вздымались под халатиком небольшие выпуклости ее грудей, как плотны под туго натянутой тканью её созревшие бедра и гладкое девическое лоно. Время от времени Анжела устремляла на него вопросительный взгляд своих ореховых глаз, ожидая похвал, и тогда он полушёпотом бормотал, что всё очень интересно. На самом деле ничего особенно интересного в этой коллекции не было. Марки, советские и иностранные, были подобраны по четырем основным темам: "Цветы", "Птицы", "Рыбы" и "Звери". Имелись яркие, необычные на вид экземпляры с надписями на испанском, португальском и африканских языках, однако намётанным глазом Котарь определил, что настоящих раритетов среди них не было. Более того, он припомнил, что подобные тематические подборки марок разных стран можно было купить у филателистов и в его школьные годы. Хотя обходились подобные приобретения недёшево, папаша Чермных мог, конечно, позволить их любимой дочке.
Наверно, Анжела и сама почувствовала, что все эти разноцветные кусочки бумаги скучны. Она вздохнула, перевернув последний лист альбома, и взглянула на Котаря виновато. Ему стало жалко её. Как доказать, что марки на самом деле живо интересуют его? Кстати вспомнилось объявление на стене павильона троллейбусной остановки, механически прочитанное утром и сразу, казалось, забытое: "В областном краеведческом музее проводится филателистическая выставка". Он сообщил об этом.
- Я сходила бы, - отозвалась Анжела. - У меня, кстати, мама работает в музее. Но...
- Знаю я твоё "но"! Ты никогда не можешь никуда собраться! Так вся жизнь пройдёт мимо! - горько упрекнул её Чермных.
Котарь подумал о том, что Анжеле не хочется идти на выставку одной и что хотя бы из вежливости он должен предложить ей пойти вместе. Но как воспримет это Чермных? Не покажется ли это ему такое предложение непозволительной, опасной дерзостью?
- Если хотите, мы можем пойти вместе, - решился произнести Котарь, и голос его предательски дрогнул, выдав крайнюю степень смущения.
Чермных на самом деле взглянул на него удивленно. Но тотчас на его лице появилась благосклонная улыбка.
- Ну что ж, Анжела, - сказал он растерянной дочери, - если молодой человек приглашает, отчего же не пойти? И мать будет рада: в кои-то веки заглянешь к ней на работу.
Итак, было решено, что в ближайшую субботу Анжела и Котарь вместе пойдут на выставку.
8
Горячее пятно солнечного света ощутимо нагрело полированное дерево стола, и Чермных с неудовольствием бросил взгляд за окно своего офиса: всего лишь начало мая, а как припекает! Что же будет летом? Прошло несколько мгновений, прежде чем он догадался, что солнце неприятно ему не только обещанием знойного лета. Луч, дотянувшийся до его стола, означал, что день перевалил за половину, и наступила обеденная пора. Рассеянный взгляд на часы подтвердил эту догадку: час дня, пора ехать домой, на "облаву". Он давно подозревал, что Мирра неверна ему и именно из-за этого казалась в последнее время рассеянно-небрежной, скучающей, чем-то всё время внутренне поглощённой. Специально нанятые частные детективы ещё неделю назад подтвердили: да, его благоверная завела себе хахаля и встречается с ним в квартире покойной матери Чермных, в будни, наведываясь туда в свой обеденный перерыв. Благо музей всего лишь в одной остановке от опустевшего жилья, которое Чермных решил сохранить как память о матери и как будущее гнездышко для Анжелы, когда жизнь её наладится и она выйдет замуж.
Теперь в неверности жены ему предстояло убедиться самолично. При одной только мысли об этом Чермных стало тошно. Ведь потом придётся что-то "предпринимать"... А что именно? Развод страшил его ломкой привычного, устоявшегося быта. Пусть Мирра была плохой женой и матерью, всё же он привык к ней настолько, что она стала для него почти вторым "я". Она с одного взгляда угадывала его настроение и находила способ утешить, ободрить. Она безошибочно определяла, какой галстук и какую рубашку надеть к любому костюму. Она готовила просто, но вкусно. С ней жизнь была устойчивой и предсказуемой. Может, махнуть рукой на всю эту историю?
Чермных на миг задумался, представил Мирру в постели с лицом запрокинутым, отрешённым, затаённо-счастливым... Он даже скрипнул зубами от досады, от истинной душевной боли. Им же было так хорошо вместе! Ну чего ей не хватило, какого хрена... Да, случались размолвки - так у кого их нет? Сколько раз после очередной ссоры он, взвешивая все "за" и "против", говорил себе: а всё-таки надо оставаться с Миррой, какая она ни есть. Раз дело идет к старости, другую бабу искать нельзя. Это же как на переправе коней менять... А теперь выходит, что Мирра - и не его баба вовсе. Она теперь для него чужая, и не женщина, а опасная гадина, змея, пригретая на теле, всегда способная внезапно ужалить. Значит, хотя это и тяжко, и больно, и стыдно, а нужно с ней расставаться. Лучше раньше, чем позже! Он же просто не выдержит позора, когда это выйдет наружу! Может, и так уже многие знают. Отчего это работнички притихли за стеной? Ах, да! Сейчас же время перерыва, никого нет... Надо, надо сейчас нагрянуть к Мирре!
Чермных с тоской поднялся из-за стола. Никогда ещё ему не было так жаль отрываться от обычной, будничной работы, в которую сегодня он только-только успел втянуться. Вот бы ещё часами сидеть за своим столом и делать привычное: считать, планировать, замышлять... Сейчас, накануне мучительного краха семейной жизни, он особенно ясно осознал, что дело, которым он занимался, составляло истинную и единственную радость и смысл его жизни.
Лишь очень приблизительно и неточно деятельность Чермных можно было назвать коммерцией. Ему самому она казалась скорее увлекательной игрой, тем более азартной, что ставка в ней была неимоверно высока - благополучие его самого и его семьи. Впрочем, риск разорения был на самом деле невелик. Действительную опасность могли представлять только разрушительные катастрофы мирового или общероссийского масштаба: войны, перевороты, дефолты. А в повседневной игре с колебаниями цен, биржевых котировок, спроса и предложения Чермных лавировал умело, стараясь для надежности максимально рассредоточить накопленные активы, обратить их в самое прочное, осязаемое - разнообразную недвижимость. Какие хитроумные, многоходовые комбинации придумывал он! Его настоящей стихией был бартер, головоломная мена всего на всё в самой очевидной, вещественной форме, а денежные расчёты, особенно безналичные увлекали его куда меньше. Ну не лежала его душа к цифровым абстракциям, к нулям на счетах! И всё же более или менее толково он пристраивал свои капиталы, и те исправно приносили прибыль, пусть и не самую высокую. Он же изо дня в день продолжал изобретать всё новые деловые комбинации, с удовольствием чувствуя себя центром большого хозяйственного организма, чего-то вроде феодального домена, экономической мини-империи.
Накануне он придумал кое-что новое, многообещающее, над чем хотел хорошенько поразмыслить сегодня: он решил заняться строительством коттеджей и продажей их нуворишам "под ключ". Богатые господа легко соблазнятся идеей приобрести готовые хоромы без заморочек с отводом земли, согласованием проекта и споров с подрядчиками. За возможность сразу ощутить себя хозяевами усадьбы многие из них без колебаний согласятся заплатить значительно выше рыночной цены. А ему, используя собственные материалы и рабочую силу и возводя сразу целый поселок, можно будет все проблемы решать в комплексе и выгадать на многом.
Эта идея, вначале самая общая, именно сегодня дозрела до счастливой находки. До сих пор было непонятно, как взять земли много, на целый поселок, и дёшево. Ну не дадут её ни город, ни пригородные районы по божеской цене, без долгих, муторных согласований, очень щедрых подношений или содействия могучей "руки". Он был в тупике, пока его не осенило: есть же рядом НИИ аридного земледелия! Контора совсем убогая, давно дышащая на ладан, но зато с десятками гектаров опытных полей в самой черте города, щедро нарезанными в незапамятные годы! К тому же федерального подчинения, независимая ни от города, ни от области!
Сначала мысль взять землю захиревшего НИИ показалась такой простой, очевидной, что он встревожился: не опоздал ли он, ни упредил ли его кто-то более догадливый? Но сегодняшний телефонный разговор с директором НИИ все разъяснил: пять, даже десять гектаров вполне можно получить под застройку. Только не в собственность - продать землю институт не имеет права, - а в долгосрочную аренду. Лет на двадцать-тридцать. Что ж, с расчётом на такой срок вполне можно строить. Покупатели легко утешатся надеждой: лет через двадцать лет можно будет легко перезаключить договор аренды, либо федеральная структура передаст им землю по сходной цене. Не будут же, в самом деле, сносить ещё крепкие дома! Ведь собственное жилье - это нечто святое. Особенно в России, где его так недостает.
Как ни хотелось остаться в тиши кабинета и спокойно плести паутину деловых расчетов, надо было ехать. Чермных торопливо оделся и вышел из офиса. Геннадий, его водитель, явно заждался: он прохаживался по бровке тротуара, беспокойно поглядывая по сторонам, с сигаретой во рту, а возле его машины, новенького "Мерседеса" стального цвета, уже валялись три окурка. При виде Чермных Геннадий встрепенулся, согнал с лица недовольное, ожесточённое выражение, рывком распахнул дверцу перед шефом.
- В "Княж двор"? - спросил Геннадий, назвав ресторан - место полуденных трапез хозяина - скорее из услужливости, чем в ожидании выбора иного, не столь обычного маршрута.
- К дому матери, на Октябрьскую, 7, - угрюмо отозвался Чермных, мгновенным усилием тренированной воли отключаясь от того, что предстояло ему через четверть часа.
Мощная машина быстро разогналась и плавно заскользила по улицам. Чермных погрузился в созерцание проносившихся перед ним городских пейзажей. Для него это всегда были не просто улицы с домами, магазинами и прохожими - во всём он видел зрелище изобилия всяческих соблазнов и богатств, выставленных напоказ. Его цепкий взгляд как бы сам по себе выхватывал из окружающего нечто любопытное, достойное не только праздного внимания, но и делового интереса. Даже сейчас, накануне семейного краха, он безотчётно искал и находил возможности для дальнейшего расширения империи "Кредо" и одновременно с гордостью отмечал признаки уже достигнутых успехов: встречающиеся там и сям магазины, бутики, кафе - все с его эмблемой на вывесках: огромным, как натянутый лук древних номадов, синим латинским С, перечеркнутым стрелой.
Чермных прекрасно помнил, что путь его лежит мимо политехнического университета, и всё же и сегодня вид серой, громоздкой громады учебного корпуса, как всегда, что-то потревожил в его душе. Ведь именно здесь он получил, что называется, путёвку в жизнь и многое понял в окружающем его мире! Привлекательный, улыбчивый, с хорошей речью, он ещё в бытность студентом легко завоёвывал симпатии и доверие окружающих и потому уже на втором курсе был избран в комсомольский комитет политеха. Секретарь вузовской комсомольской организации - тот самый, что зорко разглядел таланты Чермных и предложил его выдвижение, - однажды в откровенном разговоре наедине нарисовал Сергею ожидающую его заманчивую перспективу: сначала работа в вузовском комитете, затем в райкоме комсомола, а оттуда - прямая дорога в партноменклатуру. Правда, столь заманчивую судьбу надо ещё заслужить, а для того усерднее тянуть лямку черновой комитетской работы...
Очень многие из его сверстников поверили бы секретарю комсомольской организации вуза Горянову. Чем-то был очень убедителен этот парень, рослый, нагловатый, поигрывающий желваками под гладко выбритыми щеками, с оживленно блестящими глазами! Почти каждый молодой человек того времени с великой радостью согласился бы потрудиться ради номенклатурной карьеры, лишь бы его приметили в райкоме и обкоме, остановили на нём благосклонный выбор! Однако у Чермных запала хватило только на полтора года. Когда стало ясно, что Горянов склонен спихивать на послушных членов комитета основной объём черновой работы, а та отнимает всё больше времени от учёбы, Чермных засомневался: а стоит ли игра свеч? Он с досадой почувствовал себя "шестёркой" на подхвате, в постоянном напряжённом ожидании всё новых "мероприятий". Ничего хуже этого для него быть не могло, хотя бы в предвкушении будущих благ! Ему просто не по нутру "шестерить" перед кем бы то ни было! К тому же разве "светила" ему, сыну простого врача, не имеющему никакого "блата", лихая номенклатурная карьера? Куда реальнее представлялась перспектива стать одним из тех безвестных инструкторов, что преждевременно седеют и наживают гипертонию и инфаркты в неизбывной горячке райкомовской службы, оставаясь до старости, в сущности, только мальчиками на побегушках! То ли дело - с дипломом инженера сразу стать командиром производства, авторитетным хозяином на своём, пусть небольшом, участке работы!
То, что Чермных сильно охладел к комитетской работе, не укрылось от бдительного ока Горянова, и тот при проведении очередного отчётно-выборного собрания порекомендовал к избранию в состав комитета другого. После этого Чермных долгое время терзали сильные сомнения: не прогадал ли он? До тех пор, пока уже к концу перестройки не стало совершенно ясно, что КПСС уже на последнем издыхании. Впрочем, впервые порадоваться собственному выбору Чермных смог значительно раньше: едва став маленьким командиром производства, для начала всего лишь сменным мастером треста "Ордатовэнергоремонт", он сразу почувствовал себя на своём месте. Его дальнейшей карьере очень помог партийный билет - "наследие" недолгой комитетской работы.
Хотя как инженер Чермных особыми талантами не блистал, его способности хозяйственника проявились ярко и вполне очевидно для всех, особенно после назначения на должность начальника участка. Он с удовольствием вникал во все обстоятельства повседневной деятельности своего подразделения, вместе с бригадирами ломал голову над вопросами монтажа сложного оборудования, не гнушался погружаться в дебри бухгалтерской отчетности и ради лучшего понимания её даже изучил бухгалтерский учет. Умел вести он и разговоры "за жизнь" не только с мастерами и бригадирами, но и с лучшими рабочими, очень быстро выделив их острым хозяйским глазом из серой массы обычных работяг, чтобы в дальнейшем уже не упускать из виду. Каким-то образом, почти ещё не имея, в сущности, настоящего жизненного опыта, он сразу осознал, что хорошие человеческие отношения с партнёрами и сотрудниками являются необходимой основой успешной деловой карьеры. Ещё в детстве поняв, что наделен природным обаянием, способностью легко завоёвывать симпатии людей, он этот свой дар активно использовал и в дальнейшем, особенно после начала профессиональной деятельности. Так, на ответственные места он старался подбирать не просто хороших работников, но прежде всего тех, кого сумел "обаять", в чьих глазах привык читать восхищение и в чьей преданности был уверен.
Рассудив, что наиболее естественно ожидать послушания и преданности от людей толковых, но с каким-то пустячным анкетным изъяном, он искал для себя именно таких. "Умных и грамотных всюду сколько угодно, а вот скромных и верных, но с небольшим "брачком", - таких надо ещё поискать", - говорил он себе. Примером таких удобных ему сотрудников могла служить главбух Ирина Шульц. Хотя в её случае изъянов было, пожалуй, даже многовато: без бухгалтерского образования, с небольшим опытом работы в качестве бухгалтера, мать-одиночка, некрасивая, к тому же по происхождению российская немка. Но зато молодая, всего 28 лет от роду, с университетским образованием по не совсем обычной для женщины специальности: "Радиофизика".
Любой директор "отшил" бы такую претендентку на должность главбуха сразу, но только не Чермных. На основании собственного опыта он полагал, что после физических премудростей бухгалтерия окажется для Шульц "семечками". Тем более, что рядом с ней будут советчицы - рядовые бухгалтера с немалым опытом. А благодаря своей редкой ещё в ту пору компьютерной грамотности она сумеет наладить бухучет в электронном виде и станет просто незаменима в его офисе. При ближайшем рассмотрении и иные мнимые её "изъяны" оборачивались достоинствами. Её сын был крепким пацаном уже школьного возраста, практически никогда не болел и не доставлял матери никаких чрезвычайных хлопот. Вместе с тем было ясно, что она как разумная мать-одиночка другого ребенка не заведёт, а за работу будет держаться изо всех сил. Дополнительной гарантией того, что главбух Шульц новый уход в декрет не грозит, служила её редкая некрасивость: ну кто полюбит такую - костлявую, с желтоватым лицом, впалыми щеками, длинным носом, да еще с "приданым"? Зато её очевидные немецкие корни могли оказаться полезными при налаживании коммерческих контактов с Германией. Во всяком случае, были на этот счет у Чермных смутные надежды. Более определенно он рассчитывал, думая о Шульц, на традиционную репутацию немцев как честных и добросовестных работников. И до сих пор Ирина его не разочаровала.
Главный экономист Лариса Крохмаль тоже была с "изъяном", только иного рода. Дама предпенсионного возраста, толковая и знающая, она попала под сокращение на крупном предприятии, где проработала всю жизнь, и оттого была зла на весь свет. Лишь для Чермных она делала исключение, понимая, что без него могла угодить в операторы котельной. И Лоскутову Чермных назначил директором не без расчёта на её благодарную преданность: где ещё предприятие с полусотней работниц могла возглавить молодая женщина без высшего образования и даже без профильного среднего?
Зато к людям с безупречными анкетными данными Чермных относился холодно, недоверчиво, придирчиво. Когда после десяти лет работы инженером-энергетиком на Севере в его приёмную зашел Константин Шарков, Чермных посмотрел на него с откровенной тоской и сквозь зубы сказал, что ему не нужны энергетики. Он же собирается сворачивать докучный и неприбыльный энергоремонт, задыхаясь от систематических неплатежей нищих заказчиков! Вот если бы Шарков владел разговорным английским или немецким и был знаком с новейшим западным оборудованием... Тот поспешно признался, что нужной квалификацией не обладает, и был направлен в шоферы к Лоскутовой, которой как раз требовался водитель на собственной машине.
Всё, что окружало Чермных, носило отпечаток его дальновидного расчёта и призвано было в любой ситуации обеспечить ему дальнейшее процветание бизнеса, комфорт и безопасность. И всё же сейчас Чермных вдруг очень остро почувствовал, что ему не хватает искреннего, понимающего участия. Среди множества людей, что так заботливо были подобраны им и ежедневно крутились вокруг него, не было ни одного по-настоящему близкого ему человека. Таким он не считал даже собственного родного брата Александра - своего формального заместителя в холдинге "Кредо" и заодно директора торгового центра "Магнолия". Рыхлый, недалекий, склонный выпить, Александр был мало похож на него. Волей-неволей приходилось как-то самому, в одиночку руководить бизнесом. Тем более без чьей-либо помощи надо было справляться с тем несчастьем, что свалилось на него.
Чермных заранее решил, что бить Михалина, любовника Мирры, не будет. Прежде всего потому, что незачем пачкать руки о противного, гнусного слизня, живущего за счет баб. И что только они в нём находят? Впрочем, дело и не в Михалине. Если бы он сам, Чермных, на корпоративной вечеринке не познакомил Мирру с этим типом, она, скорее всего, нашла бы другого. Дело, очевидно, было в том, что Мирра отчего-то стала скучать, жалеть свои последние неплохие женские годы, захотела перемен, игры в любовь. А Михалин просто подвернулся очень кстати, к тому же с интересной репутацией соблазнителя, любовника Мирриной подруги Лилии Лоскутовой, да ещё бойкий, развязный, немного смазливый, с манерами профессионального жиголо. И ещё, может быть, Мирра хотела отомстить мужу: за всегдашнюю занятость, невнимание к ней, болезнь Анжелы, в которой, по бабьей нелепой логике, виновен он. Все очень просто...
Вот и дом покойной матери. Чермных мгновенно поднялся на второй этаж и открыл двери её квартиры - наружную стальную и внутреннюю деревянную, - мимолётно отметив, что каждая была закрыта наспех лишь на один оборот ключа. К счастью, ни одна не имела внутреннего засова: так было устроено еще при матери, чтобы в квартиру можно было войти в случае её беспомощного состояния.
- И все ты передёргиваешь, Евгений! Всё было не так! Тот день ты мне обещал твердо! Я не хочу знать, как и с кем ты его провёл, но мог бы не обманывать меня! - прямо с порога услышал он раздражённый голос Мирры.
"А голубки-то ссорятся!" - с полуулыбкой-полугримасой страдания подумал Чермных. - "Ну и хорошо: может, обойдётся без постельной сцены..."
Ступая грузно, торопливо, Чермных прошёл через коридор и толкнул дверь спальни. Дорогое изделие фирмы "Евродвери" не поддалось, только глухо затрещало. "Закрылись на задвижку!" - сообразил он, мгновенно свирепея. Он отступил на шаг и изо всех сил ударил в дверь каблуком. Та распахнулась, и он едва удержался на ногах, ухватившись за косяк. Прямо перед ним на двуспальной кровати сидели полуодетые Мирра и Михалин, с застывшим выражением внезапного ужаса на лицах. Чермных почувствовал, что ему совершенно необходимо отдаться сладострастному приступу гнева. Иначе сейчас в нём что-то лопнет, взорвется - то ли бешено, звонко заколотившееся сердце, то ли набухший горячей кровью мозг. Он подскочил к Михалину и кулаком ударил его по лицу наотмашь, изо всех сил. Тот безмолвно повалился на кровать, выставив острый кадык и поросшую белёсым пушком впалую грудь, едва прикрытую расстёгнутой рубахой. Чермных на миг склонился над поверженным врагом, всё еще сжимая кулаки и тяжело дыша, с отвращением рассматривая его жилистые бедра, высоко открытые короткими облегающими трусами, наблюдая, как на бледном запрокинутом лице гаснет, становится невидящим взгляд водянистых глаз. Затем коротко вздохнул, повернулся к Мирре и с ненавистью выдавил из себя единственное слово:
- Почему?
- Тебе всегда не хватало на меня времени и внимания! - воскликнула она плачущим голосом. - Ты жил своей жизнью!..
- А тебе нужны мои деньги! Тебе нужен развод! Для того, сука, и завела кобеля! И для того же попалась так легко!
- Не надо мне денег! - уже навзрыд, давясь слезами, простонала Мирра. - Ну, ошиблась! С кем не бывает! Прости! Вспомни, как мы любили друг друга! И до сих пор я люблю только тебя!
- Ты всегда любила лишь себя! Хотя бы сейчас постыдилась лгать - рядом с чужим полуголым мужиком в спальне! И сколько это уже длится?
- Ради Анжелы - прости!
- Ради Анжелы - вот как! А ты думала о ней, когда заводила любовника?
Мирра вместо ответа лишь рыдала, спрятав лицо в ладони. Чермных, насупившись, сверлил её взглядом, весь во власти мучительного недоумения: что же делать? Почему он раньше не подумал об Анжеле? Какая-никакая, а мать Анжеле нужна. Разве есть иной выбор, когда девочка ежедневно балансирует между жизнью и смертью? Кто знает, что останавливает её от новой попытки умереть? Любой неверный шаг может нарушить зыбкое равновесие. В этой ситуации нельзя лишать её матери и вообще ничего привычного! Уж лучше признать своё недомыслие в отношениях с Миррой, чем потерять дочь. Чермных молча повернулся и неуверенной, шаркающей походкой, сразу точно постарев на двадцать лет, вышел из квартиры.
9
Затея с посещением филателистической выставки поначалу показалась Котарю кошмаром, ужасной ошибкой. В пасмурный, ветреный день середины мая Анжела вышла к нему во двор одетая почти по-летнему: в белых босоножках, белом топике под горло, белых джинсах и черном кардигане нараспашку, с белой сумкой на плече. Для Ордатова всё это выглядело броско и привлекало внимание прохожих к Анжеле. Она же, казалось, была этому рада. С её лица не сходило несвойственное ей надменное, торжествующее выражение. "Ворона в павлиньих перьях", - подумал о ней Котарь, отметив про себя, что белый цвет одежд подчеркнул бледность её лица и что топик под горло и кардиган "съели" её шею, сделав её фигуру еще более сутулой. Всё это было бы ещё полбеды, когда б девушка решила отправиться в путь на отцовском автомобиле. Но ей, наверно, захотелось ощутить себя в роли барышни, прилюдно гуляющей с молодым человеком. С упавшим сердцем Котарь чувствовал, что он в своем новом качестве кавалера угловатой пигалицы, жалкой и заносчивой одновременно, притягивает к себе любопытные и насмешливые взгляды прохожих. В душе его начало закипать раздражение: на такую службу он не нанимался...
Искоса наблюдая за Анжелой на почти получасовом пешем пути в музей, Котарь заметил, что ей тоже не очень уютно под взглядами прохожих. Но только девушка не сжималась, как при первой встрече с ним, не ёжилась, не опускала глаз - напротив, на её лице проступило выражение дерзкого вызова, и вся она казалась объятой лихорадочным радостным возбуждением.
- Ты знаешь, - говорила она, доверительно шепча в ухо Котарю, точно делилась самым сокровенным, - я раньше была в музее только раза два! Там так сумрачно, жутко!
- Жутко? - недоумённо переспросил Котарь, больше удивлённый, впрочем, тем, как интимно прозвучало "ты", произнесённое шепотом.
- Ну как ты не понимаешь? - Анжела с явным удовольствием снова сделала упор на "ты". - Там же кругом старые вещи - вещи покойников! Может, их души бывают там по ночам...
- Ты веришь в привидения?
- Не знаю. Утешительно думать, что люди не умирают совсем, что после физической смерти им дано существовать в какой-то новой форме, посещать знакомые места...
"Не оттого ли она травилась, что считала, будто смерть - это не насовсем, а что-то вроде игры, из которой можно, наигравшись, вернуться?" - думал Котарь, украдкой наблюдая за странной девушкой. О попытках Анжелы умереть ему накануне рассказал сам Чермных, попросив быть осторожнее с ней. Это ещё больше обострило интерес молодого человека к хозяйской дочке. Он поймал себя на мысли о том, что она, пусть некрасивая и неуместно одетая, сейчас отнюдь не казалась убогой, "нищей духом". Напротив, она сумела преобразиться, стать оживленной и улыбчивой, хотя при этом судорожно сжимала кулачки и иногда у неё подрагивало левое веко. С невольным уважением он подумал, что перед ним настоящая дочь своего отца, умеющая, когда нужно, собраться с силами.
Выставка под названием "Мир почтовой марки" оказалась не слишком интересна. Драгоценных раритетов на ней, конечно, не было. Свои коллекции демонстрировали только местные филателисты. Анжела прилежно, но явно равнодушно обошла все стенды с марками, выставленные в зале новых поступлений, в соседстве с изделиями местной фабрики детских игрушек и подарками руководству региона от официальных гостей. Чуть дольше она задержалась лишь у раздела природы, разглядывая миниатюрные изображения рыб, птиц и насекомых. Коротко вздохнув, обернулась к своему спутнику:
- Чего бы я ни отдала за это лет пять назад!..
Котарь не удержался от иронической улыбки: неужели Чермных не мог обеспечить любимую дочку какими-то марками?
- Давай посмотрим, где работает моя мама, - вдруг предложила девушка, понизив голос и заглянув молодому человеку в глаза. Тому показалось, что речь идет о чём-то важном для спутницы, от чего никак нельзя отказаться. И он только уточнил:
- Она и сегодня работает, в воскресенье?
- Кажется, нет. Но я люблю бывать у неё. Там интересно!
Анжела повела Котаря по музейным залам - не от начала экспозиции, а с конца, навстречу жидкому ручейку посетителей. Смотрительницы, чопорные пожилые дамы, похожие на учительниц, смотрели на юную пару с откровенным интересом. И снова Котарь отметил, как высоко, гордо держала голову Анжела.
В зале природы, напротив диорамы "Зимний лес" с чучелами лося и волка на первом плане, оказалась малоприметная дверца в стене. Анжела толкнула её и шагнула в открывшийся проход. Котарь последовал за ней и оторопел: с маленькой тумбочки в коридоре на него щерился хорёк. В хищном оскале мелких зубок и сердитом блеске глаз-бусинок читалась угроза. Изумление молодого человека прошло спустя миг, когда он сообразил, что это лишь чучело. Рядом, на той же тумбочке, в банке со спиртом плавало что-то бледно-розовое, раздувшееся. Котарь присмотрелся и содрогнулся от отвращения: это был зародыш, то ли человека, то ли животного, с тонким витым хвостиком и шестипалыми конечностями.
- Вот это да! - прошептал он.
- Что, интересно? - небрежно спросила Анжела. - Такие вещи собирает мать со своими сотрудницами. Это у них так и называется: "собирательская работа".
Котарь про себя удивился необычному выражению: где музейные сотрудники могут "собирать" чучела и зародыши? Ведь не на улице же и не в лесу под ёлкой! Миновав коридорчик, они вошли в тесную комнатку с четырьмя канцелярскими столами по углам. Лишь за одним место было занято: там сидела женщина лет тридцати, худенькая, остроносая, с жидкими прядями прямых светло-русых волос, ниспадавшими на черный жакетик. Она посмотрела на вошедших вопросительно, но без особого удивления.
- Здравствуйте, Алла Дмитриевна! - сказала Анжела, с явным усилием превозмогая неловкость.
- Здравствуйте, молодые люди, - отозвалась музейная работница чуть насмешливо. - Если вы к маме, то она сегодня не работает.
- Нет, мы просто так. Может, у вас в подсобке есть что-то интересное...
- Что ж, посмотрите, только аккуратно. А у меня сейчас экскурсия, поэтому, когда будете уходить, закройте дверь в отдел. Ключ на столе, отдадите его дежурному.
Анжела открыла дверцу, что была возле крайнего стола, у самого входа в рабочую комнату, шагнула в густую темноту и щёлкнула там выключателем.
- Владимир, - позвала она своего спутника приглушённым, таинственным голосом.
Котарь послушно вошёл в подсобку вслед за нею. Сразу его ноздри защекотал густой, едкий запах пыли и чего-то ещё, похожего на аромат лекарственных трав. Комнатка без окон размерами три на четыре метра была уставлена застеклёнными шкафами, на полках которых громоздились всевозможные чучела и лежали толстые папки (наверно, с гербариями, подумал он). Короткий узенький проход между шкафами упирался в кресло, справа от которого был маленький столик. На нём, поднявшись на задние лапы, выставив напоказ белую пуховую грудку, стоял незнакомый Котарю лесной зверёк величиной с кошку. Но вытянутые ушки и остренькая мордочка делали его похожим скорее на лисичку. Весь, кроме грудки, он был бурый, с лоснящимся, шелковистым мехом. Его слегка ощеренная пасть точно улыбалась, а стеклянные глазки блестели приветливо, с любопытством.
- Экую прелесть загубили, - вздохнула Анжела. - И чего ради? Такого добра в фондах видимо-невидимо! И все равно моль пожрёт! А понюхай, как пахнет!
Котарь взглянул на Анжелу удивлённо, но ослушаться не посмел. Он с трудом протиснулся мимо девушки, с волнением в крови ощутив мимолётное прикосновение к её твёрдому бедру, и на миг приблизил лицо к пушистой грудке зверька. На него повеяло теплым, уютным запахом воротника. Не было и в помине звериного, терпкого духа, обычного в зоопарках.
- Правда, хорошо пахнет? - с непонятным торжеством спросила Анжела.
- Может быть, шкуру как-то обработали? - неуверенно предположил Котарь. - А что это за зверь?
- Куница. И никто шкуру как-то особенно не обрабатывал. Просто дикий зверь, живущий в природе, - сам по себе чистый.
- А ещё маленькие пушистые зверьки замечательны тем, что похожи на нечто женское, сокровенное, - неожиданно для самого себя брякнул Котарь, шалея от собственной смелости и странной обстановки, в которой оказался наедине с Анжелой и которая сама подводила к вожделенному, сладкому. - Вот почему в английском языке слово "пусси", переводимое как "кошечка", имеет ещё и второе значение. Один парень в нашем дворе, знаток английского, утверждал, что моя фамилия переводится на этот язык как "пуссимен", "бабник"...
Почему-то Котарю вдруг представилось, что теперь возможно всё - даже то, о чём он раньше не смел и мечтать. Как бы подтверждая эту догадку, Анжела теснее придвинулась к молодому человеку, подняв лицо к его лицу, так, что он ощутил её дыхание.
- Надо же, какой ты просвещённый! - тихо засмеялась она. - Но ручаюсь за то, что на этом твои познания в английском заканчиваются. А я знаю английский неплохо. И это не единственное мое достоинство. Ещё я расчетливая. В каждый миг я хочу для себя максимум радости, насколько это возможно...
- Если ты расчётливая, зачем привела сюда, в темный закуток, - только чучела посмотреть? - развязно, в тон ей, спросил он, стараясь скрыть свое смущение. И при этом отметил, что за стеной тихо скрипнула дверца за вышедшей Аллой Дмитриевной.
- Ну хотя бы затем ещё, чтобы сделать вот так, - и Анжела приложила ладонь туда, где под тесными джинсами было мужское естество Котаря.
Судорожно сглотнув слюну, он потрясённо уставился на Анжелу.
- Тебе нравится? - спросила она, смеясь. - Я слышала, парни любят, когда девушки трогают их так смело... У тебя было много девушек?
- Ты странная... - ошеломлённо пробормотал Котарь.
- Нет, ты ответь: у тебя были девушки?
- Ты спрашиваешь, ухаживал ли я за девушками?
- Я имею в виду: у тебя был секс с девушками? Вообще с какой-то женщиной?
- Нет, - чуть слышно прошептал Котарь.
Он был испуган. То невообразимое и манящее, что являлось его воображению в горячечных, умопомрачительных приступах вожделения, Анжела обозначила просто, спокойно и точно. Сейчас она показалась ему более взрослой, чем он до сих пор представлял её. А себя он вдруг ощутил беспомощным, робким мальчишкой. Что ещё он мог ей сказать? Соврать, чтобы сыграть роль настоящего мужчины или, по крайней мере, бывалого парня с парой побед за плечами? Но у него было предчувствие, что по каким-то признакам Анжела распознает ложь.
Почему, в самом деле, у него до сих пор не было девушек? Он давно мучился этим вопросом. Мир казался устроенным ужасно неразумно и жестоко. В маленьком Ртищево каждый знал почти всех, и все были на виду. Девушки обычно выходили замуж рано, а до свадьбы если и "гуляли", то с одним-единственным, считавшимся женихом. Хотя были, конечно, и такие, которые меняли парней. В его техникуме девушек было мало, и лишь о трёх или четырёх из них поговаривали, что они многое позволяют ребятам. Но эти вертихвостки, сознавая исключительность своего положения, были высокомерны, и на успех у них могли рассчитывать только самые бойкие, остроумные и симпатичные кавалеры.
Котарь был выше многих сверстников, многим, наверно, не уступал и в физической силе, но смелостью и находчивостью в общении с девушками не отличался. Он был начисто лишён настоящего, природного остроумия, и поддерживать лёгкий, весёлый трёп - обычную форму общения между его сверстниками разных полов - смособен был, только используя чужие остроты или собственные, не слишком удачные домашние заготовки, не отваживаясь, после нескольких неудачных попыток, вступать на скользкую тропу импровизации. Естественно, с такими данными покорять гордых прелестниц было проблематично.
Впрочем, к победам над женщинами Котарь особенно и не стремился. Столько хлопот, непредсказуемых трудностей, риска быть осмеянным или избитым и напороться на иную неприятность - и всё ради чего? Ради, в конечном счёте, всего лишь избавления от избытка секрета. Прежде, чем желание его успевало достаточно созреть, чтобы подвигнуть на какие-то смелые действия, оно вдруг разрешалось внезапными приступами всепоглощающего сладострастия. И тогда при полном параличе воли, в судорогах одинокого наслаждения приходила желанная разрядка, принося вместе успокоение и смутное чувство вины и стыда. И всё же отчасти именно из-за стремления познать наконец женщину он покинул родной городок...
Сейчас ему представилось, что достаточно будет одного его неверного движения, даже слова, чтобы произошли последствия поистине ужасные. Что его запросто могут обвинить в растлении и изнасиловании душевнобольной. Но и оттолкнуть Анжелу он не мог: слишком много сладкого и заманчивого было связано с мечтами о женской плоти... Почти с облегчением он сделал вывод: ему не нужно ничего решать, пусть это делает Анжела!
Она чуть помедлила, обдумывая его ответ и пытливо всматриваясь в его лицо, затем почему-то вздохнула и сказала как будто совершенно спокойно:
- Я так и думала.
И она принялась разминать пальцами то, что слишком надёжно было укрыто плотной джинсовой тканью, ещё более уверенными, почти уже грубыми движениями, в которых ему почудилось нетерпение.
- А сейчас тебе чего хочется? - спросила она глуховатым голосом.
- А мне тебя... так можно? - наконец, задыхаясь от волнения, решился Котарь.
- Ишь, чего захотел! - засмеялась Анжела и тут же, преодолев мгновенную нерешительность, взяла его ладонь и приложила к своей маленькой, твердой груди. - Ты хочешь вот так? Да?
- И ещё вот так, - чуть слышно выдохнул Котарь, направляя другую руку в её пах. Анжела тотчас подавленно замолчала, лишь слышно было её тяжёлое, учащённое дыхание...
Все, что произошло потом, осталось в памяти Котаря лишь обрывками горячечных видений. Расширенные глаза Анжелы, простёртой на маленьком столике, её незнакомый запах, терпкий и густой, её вздохи, перешедшие вдруг в короткий, приглушённый стон, затем несколько судорожных всхлипов и совсем неожиданная растерянная улыбка на её потемневшем лице, мокром от слёз...
Почти сразу вслед за взрывом наслаждения он испытал острейшее разочарование. Появилось сознание совершенной ужасной ошибки. И особенно тягостным было чувство отвратительной неопрятности, физического дискомфорта. Ему хотелось поскорее смыть с себя пот и то незнакомое, пахучее, что осталось на его коже после объятий с Анжелой. Весь обратный путь он не смел поднять глаз на спутницу и смятенно безмолствовал. Молчала и она. Но, уже у своей двери, прощаясь, она вдруг обвила руками его шею, притянула его голову, поцеловала в губы и прошептала:
- Милый, я тебя так люблю!..
Незаметно настроение Котаря изменилось. Возвращаясь к себе, он уже нёс в душе горделивое торжество. Свершилось! Анжела влюблена в него! И доказала это самым бесспорным способом! Подумать только: ему принадлежит дочка владельца "Кредо"!
Но мало-помалу тревога охватила его. Напрасно он пытался утаить её сам от себя. Без конца его мысли возвращались к одному и тому же: как отнесется к происшедшему отец Анжелы, когда узнает обо всём? Правда, Чермных как будто сознательно сводил молодых людей - так его поведение выглядело со стороны. Но точно ли хозяин думал именно об этом: чтобы его дочка отдалась мужчине? И кому - уголовнику! Тому, кто на глазах самого Чермных был пойман с поличным! Чего ради? Если уж захотелось папаше свести Анжелу с кем-то, неужели нельзя было найти кого-то получше? Какого-нибудь молодого клерка, бухгалтера...
Ещё торжество Котаря испортил обидный привкус слишком лёгкой победы, вызывавшей подозрение о том, что его просто использовали. Так очевидна была печальная правда: Анжела - всего лишь несчастная, убогая дурнушка, с которой можно сойтись лишь ради отцовских денег! И он, Котарь, просто продал себя. Это тем более ясно, поскольку и случилось всё так, как если бы не он овладел Анжелой, а она поимела его!
Между тем в отношениях с хозяином ничто не изменилось. Чермных был всё так же снисходительно-приветлив к Котарю, как всегда. Снова и снова приглашал он молодого человека к себе в дом: дочкин компьютер нуждался то в новой программе, то в удалении вируса. Довольно скоро Котарь стал у Чермных своим и на правах знакомого Анжелы мог заходить уже без особого приглашения. По всей видимости, гувернантке Бэле Ивановне было дано указание не тревожить парочку, и с появлением молодого человека та уже не заходила в комнату Анжелы.
За плотно притворенной дверью, которую Анжела запирала на задвижку, очень естественно продолжалось то, что началось в музейной подсобке. Обычно сначала они пили чай и ели какую-нибудь еду, которую девушка приносила с кухни, смотрели телевизор и тихо переговаривались. Затем, не выключая телевизор, начинали обниматься. Скоро Анжела опускала голову на кушетку. Именно этого мига каждый раз с нетерпением ждал Котарь, чтобы начать раздевать девушку. Затем раздевался сам. Почти с самого начала их связи, без чьих-либо подсказок, молодой человек решил, что должен предохраняться, и Анжела молча одобрила это. Порой она сама брала в руки латекс, помогая ему, и это возбуждало обоих.
Когда начинались ласки, Анжела скоро впадала в исступление: с запрокинутым покрасневшим лицом она судорожно подрагивала разведенными ногами, и мышцы её живота при этом сокращались так, как если бы под её кожей перекатывалась маленькие волны. С легким головокружением от острого приступа сладострастия, нераздельно слитого с отвращением, Котарь старался продлить любовные утехи как можно дольше, но всё же каждый раз ему казалось, что Анжела оставалась недовольна их скоротечностью. Минут пять после того, как он затихал, она лежала неподвижно, молча, точно не желая возвращения к обыденному...
Мало-помалу эта связь стала для обоих привычной частью их существования. О ней скоро узнали не только не только в семье Анжелы, но и в окружении Котаря на работе. Однако в разговорах этой темы никто при нём не касался. Жизнь Котаря была теперь наполнена, как никогда прежде, и для него очень быстро пролетели лето и осень. Скоро он заметил, что Анжела стала более задумчивой и спокойной, чем прежде. Порой на ее лице появлялось выражение тихой радости, и тогда она казалась совсем женщиной. А он и стыдился своей сомнительной роли любовника неблагополучной дочери своего хозяина, и отчасти гордился своим особым положением в компании "Кредо", и по-настоящему вожделел Анжелу, поскольку не было рядом с ним иной доступной женской плоти.
Неожиданно для себя самого Котарь начал привязываться к Анжеле. К своему удивлению он обнаружил у неё отчасти свойственную ему самому склонность к сумрачным размышлениям о начале, конце и смысле бытия. Этой стороной Анжела открылась ему благодаря памятному для обоих разговору во время пешей прогулки в прохладный, ветреный июньский вечер.
- Что же по-настоящему тебя волнует? - почти с досадой спросил Котарь после безуспешных попыток найти общую тему для разговора.
- Многое, например философия, - уклончиво ответила Анжела, старательно обходя лужи от прошедшего недавно дождя.
- Филосо-о-фия? - недоверчиво протянул Котарь. - Ты что, читаешь Канта и этого... Шопенгауэра?
- Нет, просто я думаю о жизни. Почему она устроена так, что почти вся - от рождения до смерти - протекает в непрерывном томлении, в ожидании чего-то лучшего, что не приходит никогда или приходит совсем иным, чем представляешь.
- Вот как? Ты уже знаешь, что бывает в конце жизни?
- Да, представь себе: знаю! Я хожу иногда к своему деду, который давно на пенсии, и вижу, что происходит с ним. Сейчас он весь как бы погружен в себя. Он точно заворожён близкой смертью, как кролик удавом: не может заняться чем-то всерьёз, чем-то интересоваться, о чём-то думать, кроме как о своем скором конце. А я помню его совсем другим - бодрым, деятельным, злым на язык.
- Но ведь он же этого тебе не говорит, ты все фантазируешь!
- Зато я вижу, что он стал равнодушен к родным, что на меня часто смотрит с досадой, холодным недоумением, будто спрашивая: ну зачем я пришла и беспокою его? А ведь прежде он так любил меня! Теперь ему, кажется, вообще ни до чего на свете уже нет дела! Вокруг него нет спасительной суеты, в которую погружен нормальный человек. Дед остался наедине со своей проблемой: с тем, что ему нужно умереть. Я смотрю на него и думаю: кто-то ждёт новой должности, кто-то - получения денег, а мой дед ждёт смерти. И всю-то жизнь мы чего-то ждём! И при этом так, в сущности, одиноки!
- Ну а ты чего ждёшь?
- Я жду, когда меня осенит понимание: зачем я живу?
- А как же твои попытки...
- Я только подходила к краю, чтобы в последний миг мне что-то открылось!
Котарю пришла в голову жуткая мысль: да она же, пожалуй, ещё попробует травиться! И ему очень захотелось удержать это странное существо, влекомое к смерти, как мотылёк к огню.
- А теперь скажи ты: что тебе открылось, когда ты... - со странной полуулыбкой-полугримасой страдания, глядя ему прямо в глаза, начала Анжела и вдруг осеклась.
- Когда я - что?
- Когда ты совершал преступление! - с отчаянной решимостью закончила Анжела.
- Кто тебе это сказал?
- Да все кругом об этом говорят!
- И ты веришь, что я причастен к убийству Лоскутовой? Ты думаешь, я оказался бы у тебя в доме, будь это правдой?
- Я не это имею в виду. Я про то, что ты залез в жалкое ателье, и что из этого вышло...
- Да ничего и не вышло. Украсть не получилось. И к убийству Лоскутовой никак не причастен. С уголовщиной я завязал.
- Тебе и поклясться нечем, ты же ни во что не веришь, - сказала Анжела насмешливо, но с внезапными слезами на глазах. - Ты понимаешь, что у нас с тобой нет будущего? Общего будущего, я имею в виду. А ты думал, наверно, стать наследником Чермных, хозяином "Кредо"! Ничего у тебя не выйдет!
- Очень надо! - мгновенно вспылил Котарь. - Подумаешь, богачи! Таких, как твой отец, в городе тысяча, а в стране миллион! Таких же, как я, не так много. Разве ты похожих встречала? Нет? И я таких, как ты, занудно-тоскливых и страшненьких, не встречал! Ты мне надоела! Смотреть на тебя противно!
По лицу Анжелы скользнула улыбка, жалкая и чуть презрительная одновременно.
- Что же в тебе такого особенного, Вова? - спросила она его тоном ласкового участия, точно ребенка. - Ты и вправду считаешь себя интеллигентным аферистом вроде Остапа Бендера? Не забивай себе голову вздором! Ты просто робкий мальчик - из тех, что слишком долго познают жизнь издалека, с чужих слов, и в уголовщину вляпываются из-за глупой прихоти почувствовать себя "крутыми". В общем, ни богу свечка, ни чёрту кочерга - вот ты кто. Неужели думаешь, что таких дурачков мало? Да вас наверняка десятки, сотни тысяч! Но кое в чем ты прав. Я уже много раз убеждалась в том, что мужчины воспринимают меня так же, как ты. Поэтому твои жестокие слова, наверно, правдивы - я такая... (Анжела всхлипнула и на миг замолкла, глотая слёзы). Что ж, спасибо за откровенность. Это называется: момент истины. Ужасно только одно: каждый раз, когда мне выпадает узнавать правду, она оказывается печальной, и я лишний раз убеждаюсь в том, что жизнь - ловушка.
- Ловушка? - недоумённо переспросил Котарь.
- Да, ловушка. Мне часто приходила в голову эта мысль: мы являемся в мир помимо нашей воли, через муки рождения, и мучаемся затем всю жизнь, не в силах прекратить земные тяготы иначе, как через новые, самые страшные муки - смертные. Но ещё больше боимся мы неизвестного за гробом. И лишь этот двойной "капкан" смертельной физики и метафизики удерживает нас на земле.
- Что ты называешь метафизикой? - дрогнувшим голосом спросил Котарь, вдруг очень отчётливо осознав, как мало у Анжелы сил противостоять очередному гибельному порыву - точно у свечки на ветру.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги