Смех дьявола

11

Леа кончала укладываться, она собрала в дорожную сумку кое-какую одежду для Шарля и себя, а также небольшую шкатулку с оставшимися украшениями матери. Руфь принесла ей завернутые в белый платок сандвичи и термос с водой.

— Я дала Шарлю пакет с вишнями и остатки сладкого пирога.

— Уезжай, Руфь, я прошу тебя.

— Нет, моя дорогая. Кто-то должен заниматься домом и твоей теткой.

— Я боюсь оставлять вас здесь одних.

— Но что может случиться с двумя такими старыми женщинами, как мы? Ты зря волнуешься. Все будет хорошо.

— О Файярах так ничего и не известно?

— Нет.

— Когда обещал приехать доктор Жувенель?

— В три часа. Поезд по расписанию должен отправляться в четыре, если путь будет расчищен.

— Ты думаешь, мы в Бордо сумеем сесть в парижский поезд?

— Доктор Жувенель сказал, что предупредил своего друга, который работает на вокзале Сен-Жан.

— Леа, когда мы едем? — вбегая, спросил Шарль.

— Скоро. Мы ждем доктора.

— Он отвезет нас к маме?

— Не знаю… Может быть. Иди во двор, я тоже сейчас выйду.

Леа заперла чемодан и осмотрелась вокруг. «Я не увижу больше эту комнату», — подумала она.

Скрепя сердце она закрыла дверь детской, которая столько раз была приютом для печалей и умеряла ее гнев.

Небо было безоблачно. Полдневное солнце грело сильно, почти так же, как вчера. На винограднике местами виднелись переспелые грозди. Почему Файяр покинул Монтийяк сейчас, когда здесь было так много работы?

— Руфь, я отнесу багаж в домик путейцев у дороги, тогда доктору не надо будет заезжать в поместье.

— Как хочешь. Вот, возьми немного денег на дорогу. Это все, что у меня есть.

— Спасибо, Руфь. А как же ты?

— Деньги нам не нужны. Мы найдем достаточно еды в огороде, и куры продолжают нестись. К тому же твоя тетка в следующем месяце должна получить пенсию. Поторопись, скоро будет готов обед. Надень шляпу, солнце печет.

Леа не хотела противоречить старой женщине и пошла поискать у двери свою соломенную шляпу. Прохлада и полумрак прихожей были приятны после жары и солнечного блеска снаружи. Она очень любила это место, место встречи обитателей дома, здесь всегда царил легкий беспорядок: каждый оставлял на столе или стульях одежду, игрушки, книгу, газету или шитье. «Когда кончится война, надо будет оклеить прихожую заново», — подумала она, глядя на белые стены, оживленные старыми гравюрами с изображениями разных памятников Бордо, тарелками эпохи Директории из желто-белого фаянса с выписанными на них мифологическими персонажами… Она увидела свое отражение в высоком зеркале, потускневшем и запачканном. Как она похудела! Это не понравилось бы Франсуа, любившему округлые формы. Но больше всего ее поразил собственный взгляд, одновременно твердый и потухший… Ей вновь привиделись мертвые глаза Рауля. Камилла… Сидони… доктор Бланшар… Мари… ее отец… мать… супруги Дебре… Рафаэль Маль… все те мертвые, кого она любила… Кто же погиб еще?.. Альбер и Мирей?.. дядя Адриан?.. Лоран?.. Люсьен?.. Милый кузен Пьеро?..

— Леа, куда ты идешь?

Голос Шарля оторвал ее от видений.

— Я отнесу чемодан и пройдусь. Хочешь погулять со мной?

— О да, моя Леа, — воскликнул малыш, прижимаясь к ней.

Они внесли в хибару сумку и маленький чемодан и, взявшись за руки, спустились с террасы на поле. Несмотря на недостаток рабочих рук, виноградники были ухожены.

— Посмотри, моя сандалия слетает.

Леа нагнулась и поправила пряжку.

— Не двигайся! — шепнула она вдруг, пригибая ребенка к земле.

По дороге, протянувшейся вдоль кипарисов, семь или восемь человек в голубых мундирах шли, пригибаясь, держа перед собой автоматы. Дойдя до террасы, они остановились. Подбежали немецкие солдаты. Со своего места Леа видела только серо-зеленые шлемы. Офицер вермахта подал знак полицейским, взбирающимся на террасу.

Шарль попытался высвободиться из рук девушки.

— Пусти меня, ты мне делаешь больно.

— Прошу тебя, молчи… Немцы в Монтийяке.

Шарль задрожал.

— Я боюсь… я хочу к маме.

— Молчи, иначе они схватят нас обоих.

Он замолчал, беззвучно плача, не сознавая, что намочил свои штанишки.

Все было спокойно под солнцем, обжигающим равнину. Уж не почудились ли ей немцы и полицейские? Она напрасно напрягала слух, она не слышала ничего, кроме треска кузнечиков. Может быть, Руфь и тетя Бернадетта увидели их и успели скрыться? Нечеловеческий крик оборвал эту надежду. Не размышляя, Леа поднялась и побежала к террасе, держа Шарля за руку, проклиная свое цветастое платье, видимое издалека. Они спрятались за кипарисом. Немцы и полицейские сновали по двору, разбивая ударами сапог и прикладов ворота винных складов, автоматными очередями выбивая все стекла; мебель была выброшена через одно из окон второго этажа. «Зачем они делают это?» — подумала Леа. Она была слишком далеко, чтобы видеть и слышать ясно то, что происходило. Квадратные столбы двора частично заслоняли вид.

Подъехал грузовичок, задев за один из столбов. Грабеж начался. Крики, смех, выстрелы доносились до них, такие неправдоподобные в этом привычном месте, залитом солнцем. В огороде около дома Файяров двое полицейских гонялись за домашней птицей. Вдруг — о, ужас… горящий силуэт покаялся вверху на аллее, закружился и рухнул на гравий.

Леа прижала к себе ребенка, который больше не шевелился… Широко раскрытыми глазами она смотрела, как корчится тело одной из женщин, с которыми рассталась несколько минут назад… Кто это был: Руфь или Бернадетта?..

Пламя было таким сильным, что не удавалось рассмотреть лицо… оно плавилось. Вопль, вырывающийся из черной дыры рта, затих. Немецкий солдат ткнул обгоревшее тело концом стальной трубы, соединенной с двумя баллонами, закрепленными на его спине. Вероятно, сочтя, что тело еще недостаточно обгорело, он выпустил из трубы длинное пламя, сопровождаемое зловещим свистом. Скорченная рука трупа, воздетая к небу, словно призывающая на помощь Всевышнего, расплавилась под мощью огня. Это вызвало у солдата смех… Он повернулся и вошел во двор. В грузовичке громоздились ящики с вином. Леа, как парализованная, не могла отвести взгляд от дымящихся останков, страшный запах которых доносился до нее… В этом кошмаре на колокольне Сен-Мексана пробило два часа… Поезд прошел через виадук… Должно быть, в Сен-Пьер-д'Орийяке починили путь…

— Леа, ты меня раздавишь… я хочу уйти, мне страшно.

Шарль… Она почти забыла о нем, настолько он стал частью ее… Она с усилием повернулась, глядя на него, он заплакал… Она зажала ему рот рукой, встряхнула его.

— Молчи… Они нас схватят.

В ее голосе слышалась такая требовательность, что он перестал всхлипывать, но слезы продолжали течь ручьем, заливая его щеки и рубашонку…

Наверху, у дома, вино текло по подбородкам сброда в мундирах. Полицейский, качаясь, с бутылкой в руке, вышел со двора. Он расстегнул штаны и помочился, захлебываясь от смеха, на дымящиеся останки, потом повернулся к своим, жестом показывая, что пьет за здоровье сожженной… Леа стошнило… Шарль потянул ее за платье.

— Скорее, бежим!

Он был прав… Надо было спасаться… Она выпрямилась… НЕТ!.. Пламя вырывалось из окна комнаты ее родителей и из окна комнаты Руфи… Неподвижная, видимая отовсюду, она не могла оторвать взгляда от своего пылающего дома. Но Шарль оттащил ее. Ее голова все была повернута к своему жилищу, которое, как и для отца, было для нее пристанью. Леа горела вместе с родным домом…

— Не смотри… Бежим.

Мальчик тянул ее изо всех сил. Как добрались они никем не замеченными до дороги?.. Ребенок вытащил сумку и чемодан из домика путейцев и протянул их Леа, она машинально взяла багаж. Теперь огонь был виден издалека… Сирена Сен-Макера ревела над залитым солнцем полем… Рывком Леа повернулась. Что-то умирало в ней вместе с этим домом. Зачем оставаться здесь, где больше ничего нет? Решительным жестом она закинула на плечо сумку, отбросила свою соломенную шляпу, крепко сжала руку Шарля и, не оборачиваясь, пошла по дороге.

Файяры возвратились лишь на следующий день вечером.

Благодаря расторопности пожарных их жилище, риги, винные склады и сараи остались не тронутыми пожаром. От «замка» же сохранились только почерневшие стены. Когда Файяры приехали, спасатели еще рылись в развалинах. Они прервали свою работу, увидев неподвижно стоящую пару, с изумлением созерцающую эти разрушения. Немолодой человек с покрытым сажей лицом приблизился к ним. Он некоторое время смотрел на них и потом спокойно плюнул им в лицо.

— Ты с ума сошел, Бодуэн, — воскликнул Файяр, — что с тобой?

— Сукин сын, как будто ты не знаешь, — ответил он, указывая на руины.

Файяр посмотрел на него непонимающе. Бодуэн прыгнул к нему и схватил его за шиворот.

— Не изображай невинность, подонок!.. Может быть, не ты вызвал сюда немчуру?.. Может быть, не ты обделываешь с ними делишки, поставляешь им по дешевке вино твоего хозяина… Скажи, дерьмо, это, может быть, не ты?..

— Но я никогда не хотел, чтобы они сожгли «замок»!

— Да уж, конечно! Ты давно положил глаз на поместье. Черт возьми! Восстановление обойдется тебе в копеечку.

Другой человек подошел к мадам Файяр.

— Что же ты, Мелани, не спрашиваешь, что стало с дамами из «замка»?.. А?.. Не трясись так! Здесь нет огнеметов, у нас есть только кулаки, и мы разобьем ими ваши рожи.

— Успокойся, Флоран, не будем марать руки.

Мелани Файяр испуганно вращала глазами.

— Что вы говорите? Я ничего не понимаю. Мы были у моей сестры в База.

— Рассказывай другим, старая лгунья. Вы уехали, потому что донесли в гестапо на мадемуазель Леа и мадам д'Аржила…

— Это неправда!

— …и не хотели быть свидетелями того, что здесь произошло. Черт! Вам, наверное, попортило бы кровь зрелище, как сестру месье Дельмаса поджаривают, как тартинку, а мадемуазель Руфь мочится кровью. А мадемуазель Леа и малыш так и не нашлись! Они, может быть, уже под землей. Это было бы лучше для них, чем быть увезенными немцами или теми, кто сотрудничает с ними.

— Мы не знали, что мадемуазель Леа и Шарль вернулись.

— Значит, только вы одни умудрились этого не знать. В Сен-Макере все знали, что они вернулись без мадам д'Аржила, которая была убита в Лоретте… Ну, вы, чья хата с краю!.. По справедливости вас тоже надо бы сжечь.

— Не волнуйся, друг. Конец войны близок, и такие люди, как эти, заплатят, поверь мне. Их обязательно будут судить и осудит их народный трибунал.

— Такие люди не заслуживают суда.

— Клянусь, что это не мы! Верно, я много лет приглядываюсь к поместью, я продавал вино немцам, но не больше других. Как бы поддерживал я виноградники, не продавай я вина? Чем бы я оплатил труд рабочих и стоимость оборудования? Может быть, подскажете?

— Не издевайся над нами. Думаешь, неизвестно, как ты набил себе карманы!

— Все эти россказни от зависти.

— А твой сын, Матиас, ты еще скажи нам, что не он охотился за девушкой с именем. Что не он торгует с бошами в Бордо.

— Не о моем сыне идет речь…

— О нем тоже, доберемся и до его шкуры, а пока вот!.. Получай…

— Стойте!

Двое жандармов только что спрыгнули со своих велосипедов. Один из них обратился к Файяру:

— Вам нужно явиться в жандармерию для дачи показаний и опознания тела.

— Какого тела?

— Думаю, что речь идет о трупе мадам Бушардо.

— О, Боже мой! — вскрикнула Мелани Файяр, закрывая лицо платком.

— Вы оба явитесь завтра в первом часу.

Жандарм повернулся к Бодуэну.

— Вы не нашли новых жертв?

— Нет, мы все перевернули, я удивился бы, если бы нашел еще кого-нибудь.

— Тем лучше. Однако нам сообщили, что в доме находились девушка и ребенок. Что стало с ними?

Бодуэн развел руками.

— Хорошо, этого достаточно!

— Вы предупредили семью в Бордо?

— Это поручено мэру. Мэтр Дельмас должен, вероятно, прибыть завтра.

— Возможно, у него будут новости о племяннице. А того, который кюре, предупредили?

— Вы шутите? Вам, должно быть, хорошо известно, что его разыскивает французская полиция и гестапо. Если вы знаете, где он, донесите на него. За это назначена большая награда.

— За кого вы меня принимаете? Я честным путем зарабатываю на хлеб.

— Наши сограждане не так горды. Не проходит и дня, чтобы мы не получали анонимных писем с доносами на евреев, маки, тех, кто прячет английских пилотов или слушает лондонское радио. Скоро будут доносить на легкомысленных девиц, которые танцуют в воскресенье с немецкими солдатами в дансинге в пещерах Сен-Макера.

— И будут правы, — заметил молодой прыщеватый парень с явным косоглазием.

— Это ты говоришь из зависти, Бель-Ёй!

— Не называй меня Бель-Ёй![5] Именно все путаны, потаскухи танцуют с немцами. Если бы они только танцевали — они с ними обнимаются, тогда как их женихи в плену, в маки или в трудовых лагерях. Но подождите конца войны — эти бабенки получат сполна. Это научит их наперед, как заигрывать с бошами.

— Не хотел бы я оказаться на их месте, когда ты и тебе подобные доберутся до них. А теперь, ребята, поехали. Здесь больше нечего делать.

Тело Бернадетты Бушардо было погребено в семейном склепе Дельмасов утром 22 июля в присутствии мэтра Дельмаса, его сына и многочисленной толпы — многие пришли только для того, чтобы выразить свой гнев и отвращение. Жандармский фургон стоял на площади под липами. Около могилы Тулуз-Лотрека прогуливались двое полицейских в штатском, приехавших из Бордо; они внимательно приглядывались к каждому, кто выражал адвокату свои соболезнования. Файяры держались в стороне, не осмеливаясь приблизиться, чувствуя враждебность большинства присутствующих. Только Люк Дельмас подошел к ним и пожал им руки с сердечностью, которая всем показалась чрезмерной. Церемония прошла спокойно.

В это время в лангонской больнице Руфь находилась между жизнью и смертью.