15

Но постепенно мой гнев остыл. Я, конечно, понимала причины его откровенности с Гомером, хотя всё-таки предпочла бы, чтобы этого не было. Но зато мне ужасно нравилось, как Ли бродил вокруг меня с отчаянно виноватым и смущённым видом, ну, по крайней мере, какое-то время. Ему следовало немножко помучиться.

Но в общем и целом я чувствовала себя просто отлично. Правда, иногда, при неосторожных движениях, возникало небольшое жжение, но всё равно мне было хорошо. Я весь день наблюдала за собой, гадая, изменилась ли я в чём-то, стала ли неким новым человеком. Но, похоже, никакого волшебства не произошло. С одной стороны, это вызывало облегчение, но с другой – я жалела о том, что мне никогда не стать снова девственницей. Да, это один из особых шагов: если его сделаешь, пути назад нет.

А вот чего я совсем не ожидала, так это ощущения наполненности жизнью, которое испытывала весь день. Странно и приятно одновременно. Думаю, это стало естественной реакцией на смерть и разрушения, которые окружали нас так долго. А теперь я совершила нечто положительное, созидательное, не относящееся ни к какому разрушению, то, что сильно изменило нашу жизнь. Я знаю, дети – это жуткие хлопоты, и заводить их – значит испытать боль на одиннадцать баллов при шкале от одного до десяти, но я немножко помечтала о том, что однажды, возможно, их будет у меня несколько – ну, лет через пятьдесят или около того.

И ещё у меня было ощущение, что люди вроде нас обязаны двигать жизнь вперёд.

Однако близился момент, когда я должна была снова совершить нечто хладнокровно-разрушительное.

Той ночью мы с Фай совершили вылазку на улицы Виррави. Мы направлялись к дому Фай. Ей хотелось побывать там, взять кое-какие вещи, почувствовать себя лучше – или хуже, – пройдясь по пустым комнатам. Родители Фай, будучи юристами, имели кучу денег. Жили они в лучшей части Виррави, в большом старом доме на холме, на улице, застроенной такими же старыми особняками. По дороге туда мы не спешили. Видно, нас просто тянуло рискнуть. Выходить было ещё рановато, но уж очень хотелось глотнуть свежего воздуха. Хотя весь день лил дождь и на улицах сверкали лужи, к моменту нашего выхода из дома учителя музыки ливень прекратился. Тучи висели низко, и от этого слегка потеплело. Мы прокрались через несколько кварталов, от сада к саду, стараясь не задерживаться на открытых местах и на тротуарах.

А когда дошли до Джубили-парка, то остановились за музыкальным павильоном, болтая и глядя на запущенные лужайки и заросшие сорняками клумбы. Первое, что стало совершенно очевидным, – Фай в курсе происшедшего между мной и Ли.

– Откуда узнала? – спросила я.

– Гомер сказал.

– Ну да, конечно! Я готова убить Ли за то, что он всё разболтал! Но я и не думала, что вы с Гомером в последние дни говорили наедине.

– Сейчас не так, как прежде, конечно. Но между нами всё неплохо. Хотя он вряд ли готов к серьёзным отношениям.

– Я вообще уже сто лет, кажется, с ним не болтала. Всё больше с тобой говорю и с Ли.

– Должно быть, этим утром у вас с Ли был приятный разговор.

– Хватит об этом! Что случилось, то случилось, и всё. Не ставь меня в неловкое положение.

– А это не Ли поставил тебя в неловкое положение?

– Ох, извини…

– А хорошо было?

– Ну-у… неплохо. Даже потрясающе. Но знаешь, слегка неловко. В следующий раз будет лучше.

– Значит, будет и следующий?

– Я не знаю! Ну, то есть… конечно, со временем. Но я не говорю, что собираюсь заниматься этим каждую ночь.

– А больно было?

– Немножко. Но ничего страшного.

– Так всё странно звучит… – проговорила Фай, которой всегда хотелось, чтобы жизнь была похожа на картинки из модных журналов. – А крови много было?

– Нет. Это же не пытка… Немножко больно сначала, но потом приятно. Ли не слишком затягивал дело. Но мне всё равно кажется, что парням это приятнее, во всяком случае, в первый раз.

– А ты уверена, что для него это первый раз?

– Да! Он не так уж много и знает.

– А он… – захихикала Фай, стараясь сдержаться, потому что разговаривали мы шёпотом, а вокруг нас царила влажная тьма. – А он… у него большой?

– Я так и знала, что ты об этом спросишь! Вот только у меня не оказалось под рукой линейки.

– Да, но…

– Достаточно большой, можешь мне поверить. Я не знаю, конечно, с чем сравнить, но вполне.

И мы обе захихикали.

В десять часов мы поднялись вверх по холму к Тёрнер-стрит. Но только когда добрались до последнего перекрёстка, поняли, насколько здесь всё изменилось.

На этой улице стояло двенадцать домов, и все они были освещены. Горели даже четыре уличных фонаря. В двух домах свет был, похоже, во всех комнатах, но в других светились одно-два окна. Фай застыла на месте, тихонько скуля, как щенок, который ушибся. Я не могла поверить своим глазам. Мы как будто очутились в Диснейленде. Или в Стране чудес. Вот только нас тут никакие чудеса не ждали. Нас тут ждала опасность. Я потянула Фай назад, и мы спрятались за ближайшим деревом.

– И что ты думаешь? – спросила я.

Фай встряхнула головой, на глазах у неё выступили слёзы, она пыталась их подавить.

– Я их ненавижу! Что они здесь делают? Пусть убираются туда, откуда пришли!

Мы наблюдали около часа. Время от времени какой-нибудь солдат входил в один из домов или выходил из другого. Мы хотели было подобраться ближе, чтобы рассмотреть всё получше, но едва тронулись с места, как услышали, что вверх по дороге идёт машина. Мы снова укрылись за деревом. Последняя модель «ягуара» проехала мимо нас и повернула на Тёрнер-стрит. В свете фар я заметила кое-что ещё: перед двумя домами затаились охранники. Нам с Фай просто повезло, что мы не успели пройти дальше. «Ягуар» остановился перед домом соседей Фай, ярко освещённым двухэтажным деревянным особняком с высоким фронтоном. Как только автомобиль замер на месте, охранники поспешили выскочить из кустов и открыть задние дверцы, отдав честь человеку в мундире, выбравшемуся из салона машины. Хотя он носил такой же камуфляж, как и все остальные, его выделял головной убор. Это был офицер высокого ранга, и мы начали понимать, для чего приспособили здешние дома. Здесь поселилось их руководство. Холм Снобов так им и остался.

Мы вернулись в дом учителя музыки, чтобы обо всём рассказать остальным, но Гомер спал, и Ли тоже, к моему тайному облегчению. А мы настолько расстроились, что не стали будить ребят. Робин, стоявшая на посту, не спала, конечно, так что мы несколько минут рассказывали ей обо всём, а потом отправились в постель. Я легла вместе с Фай, что спасло меня от принятия трудного решения по части моей любовной жизни. Проспали мы до девяти утра, а потом собрались все вместе, чтобы обсудить увиденное нами на Тёрнер-стрит.

Мы устроились у окна в эркере, откуда могли наблюдать за улицей. Это был хороший разговор, один из лучших, который мы вели всей компанией за последнее время. Я улеглась головой на колени Ли и рассказала мальчикам, что мы с Фай уже поведали ночью Робин. После того как Фай добавила кое-что от себя, заговорила Робин.

– Я ночью на несколько минут оставила пост, – сказала она. – Мне просто необходимо было немного прогуляться, чтобы не заснуть. Так что я дошла до парка в конце улицы и вернулась обратно. И вот что забавно: там есть кое-что, мимо чего я проходила тысячу раз и никогда не замечала. Но этой ночью заметила.

Последовала пауза.

– Ладно, – заговорил наконец Гомер. – Сдаюсь. Что это было? Животное, растение, камень?

Робин скривилась:

– Военный мемориал.

– Ну и… – буркнул Гомер.

– Точно! – откликнулась Фай. – Я же знала, что он там есть. Я даже возлагала к нему венок в шестом классе.

– Но ты хоть раз всмотрелась в него? – спросила Робин. – Я хочу сказать, как следует?

– Вообще-то, нет.

– Я тоже. Но этой ночью я присмотрелась. И мне стало грустно. Там множество имён, а имена погибших отмечены звёздочкой. Четыре войны – и сорок погибших только в нашем маленьком округе. А внизу нечто вроде цитаты, не знаю, может, из какого-то стихотворения… Там написано… – Робин посмотрела на своё запястье и с некоторым трудом разобрала крошечные буквы, которые сама же там написала: – «Война – это наша кара, но война сделала нас мудрее, и мы, сражаясь за свою свободу, свободны».

– Что значит «кара»? – спросил Гомер.

– Это когда с тобой случается что-то дурное? – спросила Фай, обращаясь ко мне. – Нечто по-настоящему, действительно плохое.

– Ну… Вспомним гунна Аттилу, его ведь называли карой господней, – ответила я, смутно припоминая уроки истории в седьмом классе.

– Прочти-ка ещё раз, – попросил Ли.

Робин прочитала.

– Не знаю, сделало ли это нас мудрыми, – сказал Ли. – И не думаю, что это сделало нас свободными.

– Может, делает, – предположила я, пытаясь уложить идею в голове. – Мы теперь совсем другие, чем были несколько месяцев назад.

– В чём? – спросил Ли.

– А посмотри на Гомера. В школе он был как тот самый варвар Аттила. Честно, Гомер, признай, ты был безнадёжен, болтался без дела целыми днями и говорил всякие глупости. А когда всё это началось, ты изменился. Ты даже теперь вроде звезды. У тебя возникают хорошие идеи, и ты заставляешь нас действовать: без тебя мы многого не сделали бы. Ты малость поостыл после того нападения на грузовики, но кто тебя обвинит? Там было страшно.

– Я ошибался насчёт ружья, – проговорил Гомер. – Мне не следовало брать с собой обрез, не сказав вам об этом. Это было глупо.

Гомер заметно покраснел и смотрел поверх всех голов. Для него было так необычно признавать ошибку, что я проглотила шутку, вертевшуюся у меня на языке. Ведь на самом-то деле ошибки не было – в этом Гомер убедил меня, когда мы позже спорили в Аду. Но он только что доказал, насколько мудрее стал за последние дни. Я подмигнула ему и нашла его руку, чтобы пожать. В это мгновение, касаясь двух парней, которых очень любила, я поняла, какая же я счастливица.

– Потом ещё Ли, – продолжила я. – Раньше ты был полностью погружен в собственную жизнь: скрипка, школа, ресторан и, кроме этого, ничего. Ну, ты и теперь довольно сложный человек, Ли, но уже больше обращён к внешнему миру, стал решительным и сильным.

– И похотливым, – тихонько добавил Гомер.

Я с силой шлёпнула его по руке. И похоже, Ли посмотрел на него так, что… Ну, лицо у Гомера слегка изменилось.

– Робин, – сказала я. – Ты всегда была и сильной, и умной, так что ты, наверное, не слишком изменилась. И ты по-прежнему держишься за прежние убеждения, а это уж и вовсе удивительно. Ты кажешься спокойнее и увереннее всех нас. Наверное, ты уже обрела мудрость, о которой написано на мемориале.

– Я не мудрая! – засмеялась Робин. – Просто я пытаюсь понять, чего от меня хочет Бог, что я должна делать.

Я не знала, что на это ответить, так что вернулась к прежнему:

– Фай, мне кажется, ты стала в чём-то более свободной. Я хочу сказать, подумай только о своей прежней жизни в большом доме, об уроках фортепьяно, о встречах с богатыми и известными людьми… А теперь ты несколько месяцев живёшь в походном лагере в буше, сражаешься, устраиваешь взрывы, ухаживаешь за курами и выращиваешь овощи… Это нечто вроде свободы по сравнению с тем, к чему ты привыкла.

Думаю, я никогда не вернулась бы к той жизни, – ответила Фай. – Я не хочу, конечно, жить и как сейчас. Но если завтра всё кончится, я просто не смогу уже думать о том, как именно расположить цветы на мамином вечернем приёме, или о том, какая бумага подойдёт для ответа на чьё-то приглашение… Не знаю, чем буду заниматься, но постараюсь найти какое-то полезное дело, такое, чтобы всякие ужасы не смогли повториться.

– Твоя очередь, Элли, – сказала Робин.

– Ох, да, ладно… кто займётся мной? – спросила я.

Потом, сообразив, что фраза вышла двусмысленной, одарила Гомера самым выразительным из своих взглядов, говорившим: «Только попробуй!» И как раз вовремя: Гомер уже открыл рот, чтобы произнести очевидный ответ.

– Я, – сказала Робин. Она немного подумала и начала: – Ты гораздо лучше научилась слушать. Стала более внимательной к людям. Ты храбрая. Вообще-то, я думаю, ты самая храбрая среди нас. Иногда ты ещё упрямишься, и тебе не нравится признавать собственные ошибки, но на тебя можно положиться, Элли, по-настоящему можно.

Я не привыкла к комплиментам. Не слишком-то много я их слышала в своей жизни. А потому засияла от удовольствия.

– Похоже, я набралась храбрости после той великой речи, которую Гомер давным-давно произнёс у ручья, – сказала я. – И теперь, когда пугаюсь, вспоминаю её.

– Какая речь? – спросила Фай.

– Ты знаешь. Когда он говорил обо всех этих играх разума. Ну, если пугаешься, то можешь или поддаться панике и позволить своему сознанию отключиться, или совладать с собой и думать как храбрый человек. Я с этим согласна.

– Эй, да тут настоящая мудрость! – удивилась Робин.

– Ладно, а что мы собираемся делать дальше? – спросил Гомер. Он немного выпрямился. – Пора снова что-то предпринять. У нас были достаточно длинные каникулы. С «Героями Харви» время мы потратили зря, пора двигаться вперёд. Эти сообщения по радио ободряют. Есть множество мест, где люди сражались и продолжают сражаться, и новозеландские войска многое изменили. Мы не можем допустить, чтобы Виррави стал оплотом, крепостью этих уродов, а мы ведь чуть ли не единственные здесь, кто может что-то сделать. Ну и чем займёмся?

– Это ты нам объясни, – усмехнулась я.

Видно, у него уже имелась какая-то идея.

– Ладно, – пожал плечами Гомер. – То, что прошлой ночью видели Фай и Элли, даёт нам первый реальный шанс за долгое время. Похоже, большие дома используются как штаб-квартиры, что вполне логично – там ведь лучшее место в городе. Но мы, конечно, должны очень тщательно всё изучить, по-настоящему разобраться, что там такое. Думаю, надо понаблюдать пару дней или сколько понадобится. И ещё, Фай, ты можешь нарисовать план, карту того участка, тех домов, всё, что сможешь вспомнить? А потом мы добавим к ней, что сумеем.

Мы решили, что проберёмся в церковь Сент-Джон, которая стояла наискосок от дома Фай, и используем её башенку в качестве наблюдательного пункта. Это была церковь Робин, она знала её, как моя мама – свою кухню. Робин была уверена, что сумеет туда проникнуть через маленькое окошко в ризнице, которое удерживалось на месте просто парой кирпичей, потому что у церкви не было денег на настоящий ремонт. Конечно, наблюдать из башенки не слишком заманчивая идея, ведь нам пришлось бы забираться туда ночью и сидеть весь день до наступления темноты. А значит, с собой нужно взять немного еды и воды, и поскольку там нет туалета, то ещё и контейнеры для неотложных нужд. Не знаю, как отреагировал бы на это Бог.

Гомер и Робин вызвались на первое дежурство, и мы договорились, что следующими будем я и Фай, а потом – Гомер и Ли. Но в первую ночь мы отправились туда все вместе, чтобы во всём разобраться как следует. Мы ждали до четырёх утра. Теперь это уже не было для нас проблемой. Мы так привыкли к ночному образу жизни, что не чувствовали себя уставшими ни в три, ни в четыре часа.

Мы подошли к зданию церкви Сент-Джон сзади, перебравшись через изгородь с Баррабул-авеню. Так было безопаснее, нас было не видно со стороны Тёрнер-стрит. Робин без труда вынула окошко ризницы – оно на самом деле просто выпало наружу, потому что было лишь прижато кирпичом. Но вот пролезть сквозь него оказалось не так-то просто. Робин забыла, насколько оно маленькое. Шанс проскользнуть внутрь оставался только у Фай, поэтому Гомер поднял её и протолкнул внутрь головой вперёд. Когда дело дошло до бёдер, Фай пришлось так и этак вертеться и изгибаться. Мы слышали, как она хихикает и тяжело дышит, а потом раздался глухой удар, когда Фай рухнула на пол.

– Ой! – пискнула я. – Ты как там?

– Тсс! – прошипел Гомер.

– Порядок, но не благодаря Гомеру, – прошептала Фай в ответ.

Она открыла нам дверь, и мы на цыпочках вошли внутрь. Конечно, там было темно, но сильнее всего меня поразил запах. Пахло затхлостью и сыростью, было холодно… Робин повела нас из ризницы в центральное помещение храма. Окна с витражами выглядели как тёмные гравюры, но слабый свет фонарей на Тёрнер-стрит, проникавший внутрь, слегка смягчал темноту. Я за всю свою жизнь не очень-то много времени провела в церквях – мы жили далеко от города, это меня оправдывало, – но мне нравится их атмосфера. В них всегда спокойно. Прищурившись, я оглядела интерьер, пытаясь разглядеть какие-то детали. Алтарь, приподнятый над залом, выглядел неким святилищем. Это заставило меня занервничать. Ещё я увидела на колонне рядом с собой распятие. Квадрат света, падавший из окна, пересекал распятие. Я вгляделась пристальнее, чтобы рассмотреть лицо, но оно было повёрнуто от меня и оставалось в тени. Не знаю, что это означало.

Робин позвала нас к башенке. Я пошла по проходу вместе с Ли, гадая, не придётся ли нам когда-нибудь снова идти здесь, но уже с другой целью… Не знаю, что сказали бы на это мои родители, но помнила, что давным-давно говорил мне Ли: его родители не хотели бы, чтобы он женился на белой.

Пока мы шли к задней части церкви, Ли вдруг удивил меня, сказав:

– Ненавижу такие места.

– Церкви?

– Да.

– Почему?

– Не знаю. Они пахнут смертью. Будто мёртвые места.

– Мм… А мне они нравятся.

Примерно на середине лестницы Гомер и Робин нашли небольшое окно, которое можно было бы использовать для наблюдения, и стали устраиваться там. Я не удержалась от закравшейся в мой ум подобно червяку противненькой мысли: может, Гомер вызвался первым занять наблюдательный пост из-за того, что Робин назвала меня самой храброй? Гомеру это наверняка не понравилось. По его мнению, героями могут быть только парни, они всегда впереди девушек.

И вероятно, именно поэтому я решила, что никогда не позволю Гомеру одержать надо мной верх.

Мы захватили с собой бумагу и карандаши, чтобы записывать все наблюдения в течение дня. И мы заметно волновались. Это ведь то же самое, что с оружием… Есть разница между группой подростков, которые прячутся в буше, живут где-то в лесу, и группой вооружённых партизан, собирающих и фиксирующих информацию о вражеских передвижениях. Мы видели много военных фильмов и прочли достаточно книг, чтобы понимать, как это выглядит. Но мы нашли в стене башни дыру, где можно было спрятать бумаги, если вдруг нас заметят, и там они, насколько мы понимали, остались бы навсегда.

Мы хотели точно знать, кто и когда входит в дома на Тёрнер-стрит, кто и когда выходит, вообще разобраться, что творится на этой улице. И хотя вслух никто об этом не говорил, все понимали, что таким образом мы готовим следующее нападение. Оно могло стать трудным – возможно, самым трудным и опасным, – так что мы должны спланировать всё как можно тщательнее.

В пять часов Фай, Ли и я оставили Гомера и Робин в церкви. Им предстояло провести целый день в холоде, скуке и неудобствах. Но, вернувшись в дом учителя музыки, мы тоже не очень-то веселились. Одному всё так же приходилось стоять на страже – а это само по себе опасно и скучно, – так что большую часть времени мы болтались поблизости от дежурного, играя в разную ерунду. Когда дежурила Фай, мы с Ли ушли в гостиную и немножко пообнимались. Мне хотелось продолжить, но Ли выглядел рассеянным. Думаю, его очень тревожило, что мы замыслили новую атаку на врага, а это означало очередной шанс оказаться раненым или убитым. И чему тут удивляться? Но я, похоже, лучше справлялась со своими мыслями, чем Ли. И это было странно. В прежние дни я нервничала, даже ожидая очередной игры в нетбол или готовясь отвечать на уроке английского. В сравнении с этим наши сегодняшние заботы должны были бы привести меня в состояние буйства.

Гомер и Робин просидели в церкви до полуночи, и это воистину было героизмом. В полной мере я осознала это, только когда мы с Фай сменили их. Но они провели время не зря. Вообще-то, их записи оказались очень опасными, что подтвердило обоснованность нашей тревоги: попадаться с такими бумагами было ни в коем случае нельзя.

В больших особняках кипела жизнь. Целая стая дорогих авто – два «ягуара» и три «мерседеса» – весь день сновали туда-сюда. В них ездили как минимум шесть важных персон, все в офицерских мундирах, охрана встречала и провожала их с величайшим почтением. Судя по всему, один дом служил штабом, а два других – жильём для командующих и их жён. Другие особняки, включая дом Фай, использовались только охраной.

Солдаты стояли у всех домов, но тщательнее всего охранялся нынешний штаб. Пост менялся там каждые четыре часа. Особняк, где располагался штаб, охраняли четыре человека, а у остальных их было по два. Солдаты, как сообщили Гомер и Робин, попадались совершенно разные: одни выглядели умными и подтянутыми, другие – неопрятными и ленивыми.

– Они не похожи на отборных воинов, – сказала Робин. – Вроде тех патрулей на шоссе. Молодым на вид лет пятнадцать, а самому старшему, похоже, лет пятьдесят.

Мыс Фай устроились в башне перед рассветом. Внутри было жутко холодно. Нам приходилось каждые полчаса по очереди отправляться на прогулку по церковному помещению. Мы надели на себя столько одежды, что выглядели как кочаны капусты. Фай заставила меня несколько минут заниматься гимнастикой, чтобы я согрелась, но в таком наряде это оказалось слишком тяжело. На улице до восьми утра было тихо, а потом произошла смена охраны на постах. Фай записала: «8.00 – смена караула».

– Ты должна писать: «ноль восемь ноль-ноль», – подсказала я. – Как у военных.

Перед каждым из особняков на пост заступили новые люди, а другие удалились. Мы заметили, что внутри зданий тоже возникла некая активность. На верхнем этаже дома рядом с домом Фай к окну подошёл какой-то мужчина, в одних носках, и стоял там с минуту, глядя наружу. Фай согнулась от смеха, когда мужчина поднял одну руку, потом другую, орошая подмышки дезодорантом. Из другого дома вышла женщина в бело-зелёном спортивном костюме и трусцой побежала по улице.

Похоже, офицерам пора было в офисы… Может, как раз поэтому их называют офицерами? Как бы то ни было, без пяти девять люди начали покидать особняки. Некоторые были в обычных военных мундирах, но шестеро выглядели большими шишками. И одного из них мы с Фай уже видели в «ягуаре». Все они отправились в старый кирпичный дом примерно на середине Тёрнер-стрит.

– Этот дом принадлежал доктору Берджесу, – сказала Фай. – Красивый.

Время шло, и мы уже с трудом вспоминали о том, что заняты чем-то небезопасным. Мы словно просто наблюдали за самой обыкновенной деловой жизнью. Машины приезжали и уезжали, люди входили в дома и выходили из них, и, если на улице становилось совсем тихо, мы даже могли расслышать, как звонят телефоны.

Перерыв на обед начался в половине первого, когда все снова разбрелись по домам. Некоторые устроились прямо на улице, в неярком солнечном свете, и ели что-то принесённое в пластиковых контейнерах. Из кухонь разносились аппетитные ароматы, отчего рты у нас наполнялись слюной, а в животах урчало. Мы тоже уныло пообедали сухими хлебцами «Вита бритс», намазанными джемом, пастой веджимайт или мёдом. Это было совсем неплохо, хотя я ужасно соскучилась по такой маленькой роскоши, как сливочное масло или маргарин. Мне отчаянно хотелось горячей еды, чего-нибудь с мясом, вроде того что готовили в домах для военных.

До четырёх тридцати пяти ничего особенного не происходило, а потом мы увидели нечто такое, что едва не заставило нас проглотить собственные языки. Я наблюдала, а Фай в этот момент отправилась пробежаться по церкви, чтобы немного согреться. Она только-только вернулась и стояла рядом со мной, прислонившись к стене и тяжело дыша.

– Ох, Фай, видео с такой аэробикой никто не купит, – сказала я. – Эй, смотри, ещё машина!

Фай повернулась к окну и тоже стала смотреть, как останавливается автомобиль. Это была новая машина, её мы прежде не видели, – «рейнджровер».

– Это машина семьи Риджуэй! – негодующим тоном заметила Фай.

Она явно рассердилась, будто это – самое серьёзное преступление, совершенное за всё время войны.

– Пойди и арестуй их, – сказала я, не сводя с машины глаз.

В ней сидел водитель, по виду обычный солдат, и двое на заднем сиденье. Один – старший офицер, в высокой фуражке, с золотыми накладками на мундире. Второго мне было не рассмотреть.

Машина остановилась перед домом соседей Фай, и пассажиры вышли наружу. Ворота перед домом опутывали вьющиеся растения, а за ними виднелась извилистая дорожка через палисадник к дому. Это значило, что, как только приехавшие войдут в ворота, мы сможем увидеть их лишь мельком. «Рейнджровер» подал назад, подъехав вплотную к воротам. Мужчине, сидевшему в машине справа, пришлось обойти автомобиль сзади, и мы могли хорошо его рассмотреть. А вот тот, что сидел с другой стороны, сразу вошёл в палисадник, не дав нам такой возможности. У нас было всего мгновение для обзора – когда он шёл по дорожке к дверям и должен был пройти между двумя багряниками. И тогда, вскрикнув от ужаса, я схватила Фай за руку – ей-то не было видно лицо мужчины.

– Что? – спросила она. – Что такое?

Как Фай ни старалась, ей было уже не разглядеть лицо того человека.

– О боже, поверить не могу… Чёрт…

– Что такое? – снова спросила Фай, теряя терпение, а может быть, и слегка испугавшись.

– Да это же майор Харви!

– Ой, Элли, не говори глупостей!

– Фай, клянусь! Клянусь, это был майор Харви!

– Ты уверена?

– Думаю, да.

– Ты уверена или ты думаешь?

– Уверена на девяносто процентов. Нет, на девяносто пять. Фай, честно, это был он! Неужели ты не заметила?

– Я только мельком видела… Вообще-то, мог быть и он, мне кажется. Вроде сложение такое же.

Дрожа с головы до ног, я прислонилась к стене.

– Фай, если это он, что это может значить?

Ну и дела, Элли… – До Фай наконец дошло. – Ты думаешь? Да нет же! Может быть… может быть, он просто сделал вид, что на их стороне, а сам шпионит?

Я покачала головой. Почему я инстинктивно ощущала, что в майоре Харви есть нечто, делавшее его неспособным на такую храбрость? Откуда я могла знать, что в нём скрыта некая фатальная слабость, всегда его выдававшая? Для меня эта слабость была подобна воде, которая всегда найдёт щёлочку в баке и обязательно выльется наружу…

Но я точно знала одно: наши дела с майором Харви ещё не закончены.

Мы продолжали наблюдать до вечера, но тот человек так и не вышел из дома. В промежутке с пяти до шести вечера люди, похоже, заканчивали работу и возвращались в свои дома. В восемь часов мы увидели, как сменилась четвёртая стража, а в десять мы ушли, проскользнув через дверь ризницы, и прокрались через кладбище. Я горела желанием поскорее рассказать остальным о том, что мы увидели. Гомер и Ли спали, но мы их сразу же разбудили. И впятером несколько часов подряд всё обсуждали. Мы сошлись вот на чём: прежде всего мы должны окончательно убедиться в том, что тот человек, которого я видела, действительно бывший командир «Героев Харви».

Загрузка...