Смерть транзитного пассажира

4

Василий Кузьмич проснулся рано. Солнце, пробившись сквозь макушки сосен проникло в дом, чуть-чуть пригрело ему лицо. Он посмотрел на часы: еще не было и шести. Сладко потянулся и снова закрыл глаза. Ему было покойно и хорошо лежать, пригретому солнцем, и слушать, как слабо шелестят сосны под дуновением утреннего ветерка.

Он уже второй день жил на кордоне у одинокого лесника Журавлева. Журавлеву было около пятидесяти, все звали его дядей Костей, а за глаза просто Журавлем. Кордон его стоял километрах в семи от Лужков. Для грибников и охотников он был хорошим ориентиром, делящим лес на две части: «до дяди Кости» и «за дядю Костю». «За дядю Костю» считалось уже далеко.

Василий Кузьмич вспомнил вчерашние рассказы Журавлева про охоту и улыбнулся: «Вот ведь мастак завирать… Жаль, сегодня уже не послушаю его. Утречком закончу здесь дела, — подумал он, — и домой. Помогу Лидке с матерью по хозяйству. Да они небось и без меня управились… Свадьба — дело нешуточное, впопыхах не делается».

Лида, его дочь, выходила замуж. Василий Кузьмич души не чаял в ней и был рад, что с ее замужеством все складывается так удачно. Он хорошо знал жениха, долговязого Толика Гонохова, их деревенского парня. И, уже несколько лет приглядываясь к нему, считал, что лучшего мужа для дочери трудно было бы найти. Но Лиде об этом никогда не говорил. И жене тоже не говорил. «Семейное дело хитрое. Посоветуешь, а потом чего не выйдет у них, не сложится — будешь всю жизнь себя попрекать», — рассуждал Василий Кузьмич.

Толик жил с матерью и двумя младшими сестрами. Отец лет десять назад погиб во время большого пожара на главной усадьбе опытного леспромхоза, в котором работал лесничим Василий Кузьмич. Погиб, пытаясь вывести из гаража трактор. Толику в то время было пятнадцать. Он ушел из школы и стал работать в колхозе — надо было помогать матери растить сестер. Учебу, впрочем, он не забросил совсем, а стал учиться в заочной школе. Как ухитрялся он справляться с работой, с хлопотами по дому да еще учиться? Василий Кузьмич понять не мог и только восхищался да ставил Толика в пример другим парням из леспромхоза.

Удивлял его Толик и еще одной своей чертой — бесконечной любовью к ребятишкам. Они так и вились вокруг него. Ходили к нему в поле, торчали в огороде, когда он копал гряды или окучивал кусты смородины. Он давал им походить за плугом, отвести лошадь в табун, отвечал на десятки самых разных вопросов, брал с собой на рыбалку. И самое главное — он мастерил для них луки из можжевельника, пулеметы с трещотками, самострелы, которые стреляли чуть ли не через всю деревню, из конца в конец.

Кое-кто, и Лидка тоже, сначала посмеивался над То- ликом — вечно он с младшими, будто не найти товарищей среди сверстников, но потом к этому так привыкли, что приходили к Толику искать управы на своих сорванцов. Даже школьные учителя видели в Толике своего союзника и часто говорили между собой о том, что из парня мог бы получиться прекрасный педагог. Но с Толи- ком на эту тему не заговаривали — считали, что ему не до учебы, семью надо тянуть. Каково же было их удивление, когда Толик, сдав экзамены за десятилетку, послал документы в областной пединститут. Одна из его сестер, Женя, Лидина подружка, к тому времени уже стала работать счетоводом в колхозе. Жить стало легче.

Василий Кузьмич пришел тогда к Гоноховым, прихватив бутылку водки, закуску, и долго сидел, обсуждал с Толиком жизненные проблемы.

— Уж раз ты решил, Анатолий, учиться — держись, — говорил Василий Кузьмич. — Держись и, как бы трудно ни было, не бросай. Мы тут матери подможем. И дров, как всегда, завезем. И на нашей лесопилке распилим… И еще что будет надо…

Толик смущенно улыбался. Лицо от нескольких рюмок у него зарделось. Густой русый чуб растрепался и придавал лицу какое-то совсем младенческое, доброе выражение.

— Я не брошу, Василий Кузьмич. Ну что вы… И матери помогать буду. И летом и на зимние каникулы… Зачем же я бросать-то буду? Ведь я давно мечтал учителем стать. Только чтобы обязательно у нас в деревне работать… У своих…

Василий Кузьмич теплел душой, дивился словам Толика: «Надо же, он уже давно все спланировал, надо же… А мы-то думали — тихоня». Сказал:

— Ты, Анатолий, учись, ни в чем не сомневайся. К твоему учительству мы здесь такую школу отгрохаем— будь здоров!..

— Вот хватил, Кузьмич, — сказала молчавшая до сих пор тетя Настя, мать Толика. — Эту-то школу отремонтировать не поможете, а тут — новую.

Василий Кузьмич устыдился немного своего бахвальства, но, словно решившись, вдруг сказал серьезно:

— Не сомневайся, мать. И ты, Анатолий, не сомневайся. Говорю: построим новую. Я уж давно думал, да все как-то не подступиться было. Много еще прорех в хозяйстве.

Вот тогда-то, во время этого разговора, и подумал он: «Эх, такого бы жениха моей Лидке!»

Но Лидка, по его наблюдениям, не обращала на Толика ровно никакого внимания, даже подшучивать перестала. Что же касается Толика, то он, судя по всему, казалось, вообще сторонился девчат.

И вот на тебе — завтра свадьба учителя Гонохова и лаборантки опытного леспромхоза Лидии Павловой…

Василий Кузьмич снова раскрыл глаза и вскочил с постели. Помахал руками, присел — делать настоящую зарядку он себя так и не приучил — и вышел во двор умываться.

Утро стояло тихое, прозрачное. Лишь в северной части неба громоздились одно на другое темные облака. На озере низко-низко, над самой водой, расстилался легкий туман. Слабый ветерок наносил крепкий настой цветущей черемухи.

Вода в умывальнике была ледяная. Василий Кузьмич поеживался, обдаваясь водой, потом долго растирался полотенцем, чувствуя, как расходится тепло по всему телу. Василий Кузьмич даже замурлыкал себе под нос свою любимую «Шагом, шагом, шагом братцы, шагом, по долинам, рощам и оврагам…» и пошел будить лесников. Предстояло еще обойти ближний участок, посмотреть, как прижились посаженные в прошлом году сосны…

Василий Кузьмич успел только добраться на лесопосадку, как прискакал лесник Харитон, оставшийся на кордоне кашеварить, и, хитро улыбаясь, сказал:

— Там, Василь Кузьмич, к тебе гостей понаехало, со всех волостей… Собирайся, мы тут справимся без тебя… Все в лучшем виде осмотрим и заприходуем.

— Каких еще гостей? — спросил Василий Кузьмич.

— Поедешь — узнаешь. Одно скажу — важные гости. Приехали, говорят, по делу ты им нужен. По серьезному, а по какому, мне не «Доложили…

Гостей было четверо. Они сидели на бревнах и о чем- то спорили. Рядом, прислоненные к бочке с водой, стояли велосипеды.

Василий Кузьмич слез с лошади, снял уздечку и седло, пустил лошадь на поляну. Потом не торопясь пошел к гостям.

Двоим паренькам исполнилось, наверное, лет по тринадцать— четырнадцать, двое были постарше, лет шестнадцати. Увидев, как подъехал Василий Кузьмич, они поднялись с бревен и пошли ему навстречу, одетые в защитного цвета форму, в пилотках, у каждого на руках нашивки. Василий Кузьмич обратил внимание, что шли они как-то уж больно торжественно. «Как на параде, — подумал он. — Наверное, попросят лекцию о лесе прочитать или принять на практику в лесничество…»

Каждое лето в лесничестве работали ребята из окрестных школ. Даже из области приезжали. Рассаживали саженцы, помогали чистить лес, собирали шишки. Василий Кузьмич всегда бывал рад приезду ребятишек. В лесу становилось весело, по вечерам даже на самых дальних кордонах звучали песни.

— Здравствуйте, ребята, вы ко мне? — спросил Василий Кузьмич, когда ребята подошли.

— Здравствуйте, товарищ Павлов, — очень четко и слаженно приветствовали его ребята хором.

Высокий темный паренек, с раскосыми глазами, с очень серьезным лицом, только было хотел что-то сказать, как из-за его спины выглянул совсем белесый разбитной парнишка и быстро спросил:

— Вы ведь товарищ Павлов? — Голос у него был совсем простуженный, хрипатый. И лет, наверное, поменьше, чем всем остальным.

— Не высовывайся, Гаврила! — дернул белобрысого за рукав другой паренек.

— Я хотел у вас об этом же спросить, — сказал серьезный. — Вы Павлов Василий Кузьмич?

— Павлов я, Павлов, ребята. Коль в гости пожаловали— прошу в дом. Там и поговорим. А то здесь вас комары заедят.

Он было повернул к дому, но серьезный дотронулся до его руки:

— Одну минуточку! Вы Павлов, Василий Кузьмич, восемнадцатого года рождения, уроженец деревни Лужки…

— В сорок первом году ушли добровольцем на фронт, — опять перебил его белобрысый Гаврила.

— Мы же договорились, Гаврила… — обернувшись к нему, укоризненно сказал серьезный.

— Не буду, Вова, не буду…

— В сорок первом году вам пришлось держать оборону недалеко от своих родных мест, под Заозерьем. Да?

Василий Кузьмич с удивлением смотрел на ребят, не; зная, что и сказать.

— Да вы никак биографию решили мою написать? — улыбнувшись, спросил он наконец.

— Мы уж давно написали, — ответил один из ребят, — только вот с вами долго не могли встретиться. Кое-что уточнить.

— Чудеса, — сказал Василий Кузьмич. — Так что вы хотели узнать? Воевал ли я под Заозерьем? Воевал, ребятки, воевал. Под Заозерьем я и войну закончил — контузило меня. Да так контузило…

Он тяжело вздохнул и махнул рукой, будто отгоняя неприятные воспоминания.

— Ну вот, все сходится, — радостно сказал белобрысый. — Это и есть тот Павлов — Василий Кузьмич! Я все время был уверен.

— Василий Кузьмич, — спросил, почему-то сильно волнуясь, серьезный Вова. — У вас есть правительственные награды? За Отечественную войну?

Василий Кузьмич вдруг заметил, что все четверо мальчишек просто впились в него глазами, что они напряжены до предела, словно ждут от него чего-то не совсем обычного. Белобрысый Гаврила прикусил нижнюю губу и ожесточенно крутил пуговицу на курточке. Вова подался вперед, боясь пропустить хоть слово. Два других парня замерли не шевелясь…

— Да вы что, ребята… — начал было Василий Кузьмич, вглядываясь в лица мальчишек. Он хотел спросить, отчего это они так волнуются, но почувствовал, как ждут они сейчас его ответа, их непонятное волнение вдруг передалось и ему, и, разведя руками, Василий Кузьмич сказал:

— Ну, есть у меня награды, ребятки, есть. Красная Звезда. В сорок первом получил. И «За победу над Германией». Вот и все. Больше не успел. Я ж говорю, контузило меня сильно… Несколько лет себя не помнил.

— Вы Герой Советского Союза! — торжественно, срывающимся голосом произнес Вова.

— Герой Советского Союза! Мы нашли… Мы вели… — крикнул нетерпеливый Гаврила и неожиданно всхлипнул.

— Ура! — закричали мальчишки и, схватив Василия Кузьмича за руки, за плечи, стали трясти его, тормошить, уже не скрывая своего волнения. — Ура! Мы вас нашли… В архиве Министерства обороны есть все документы… Ура, Василий Кузьмич!

И Василий Кузьмич, еще ничего не понимая, оглушенный криком, почувствовал, что в словах мальчишек заключена большая правда. Не смея поверить в нее, растроганный искренностью, теплотой этих неожиданных пришельцев, Василий Кузьмич обнял их и повел в дом, приговаривая:

— Ну, как же это? Ну, что же это, соколики? Перепутали вы что-то. У меня Красная Звезда и «За победу…».

Они сели на лавки за большой, гладко обструганный сосновый стол. На одну лавку Василий Кузьмич, а напротив — ребята. Гаврила встал на лавку коленями, чуть не лег на стол животом — смотрел во все глаза… В комнате пахло смолой, хлебом. В пыльные стекла большого окна билась пчела, стремясь выбраться на волю…

Василий Кузьмич слушал сбивчивый рассказ Володи о том, как два года назад на школьном комсомольском собрании ребята решили написать историю боев под Заозерьем, разыскать людей, которые воевали в этих местах, привести в порядок братские могилы. И самое главное — они сказали себе: безымянных героев нет!

Вот тогда-то и доискались ребята до истории о том, как в двенадцати километрах от Заозерья в сорок первом году были на несколько суток остановлены немецкие танки…

— На двое суток, — поправил Василий Кузьмич Володю.

…В те дни стояла сушь, и небо побелело от зноя. Пыль от телеги висела в воздухе часами. Казалось, что даже болота высохли. Когда солдаты копали окопчики в кочкарнике у дороги, то на дне их было совсем сухо. Невесть кем подожженная, горела мшара. Ветер гнал черный дым вдоль дороги и мешал стрелять по танкам. Слезились глаза. В перерывах между атаками Василий Кузьмич думал о том, как хорошо было бы сейчас забраться в глубь мшары и, лежа на одуряюще пахнущем ковре мха, искать прошлогоднюю клюкву. А в горле было сухо, и мысли о клюкве даже не вызывали слюну.

Первый день долбали танки из «сорокапяток». Но немцам во что бы то ни стало хотелось прорваться к шоссе и перерезать путь отступающим войскам. Когда несколько танков задымилось на дороге, пустили в ход авиацию. «Хейнкели» перелопатили половину мшары вместе с «сорокапятками» и всем боезапасом. В роте Павлова осталось в живых человек пятнадцать. Но они держались еще целый день…

Пока фрицы пытались оттаскивать с дороги подбитые танки, Василий Кузьмич поливал их из ручного пулемета, не давая высунуться из-за брони. И танки не начинали новой атаки. Ведь дорога была совсем неширокой… И болото по сторонам под названием Чертова топь…

Потом к Василию Кузьмичу в окопчик приполз трясущийся Мишка Буров, погодок, его земляк. Приполз и сказал, что все, конец. В живых почти никого не осталось, надо уходить. Василию Кузьмичу некогда было оторваться от стрельбы, посмотреть Мишке в глаза, он молча сунул ему «дегтярь», заметив лишь, как дрожат у Мишки руки. Но у Василия Кузьмича тоже дрожали руки от напряжения. И пальцы не слушались, когда он пытался сворачивать цигарки. Поэтому, не обратив внимания на трясущиеся Мишкины руки, Василий Кузьмич пополз в соседний окопчик, где уже минут двадцать молчал «максим».

На дне окопа, свернувшись калачиком, словно прикорнули на часок, лежали два убитых солдата, но пулемет остался цел, и Василий Кузьмич, вставив новую ленту, начал стрелять. Он услышал, что Мишка тоже стреляет, и от этого ему стало спокойнее. Надо было продержаться хотя бы до ночи…

Его ранило в руку. Сначала он подумал, что это просто отрикошетил камешек, но тут же почувствовал, как намокает рукав гимнастерки. Он разорвал его и, зорко следя за дорогой, стал перевязывать руку. Потом он достал из кармана плоскую жестяную баночку, высыпал из нее махорку и положил туда все свои документы и комсомольский билет. И вдавил баночку глубоко в податливый мох. И снова стал стрелять короткими очередями, стараясь экономить патроны. Но, видно, он потерял много крови, потому что вдруг все перед ним заволокло плотным радужным туманом. Василий Кузьмич почувствовал страшную слабость и потерял сознание.

Когда, очнувшись, он с трудом подтянулся к пулемету и выглянул из окопа, то увидел, что в сторону подбитых танков шел человек с поднятыми руками. Правая рука высоко вздернута вверх, а левая раскорякой, словно клешня у краба.

Сломана была ключица у Мишки Бурова еще в детстве — с лошади упал неудачно.

Цепочка немцев стояла со вскинутыми автоматами, поджидая Мишку. А он двигался по раздолбанной дороге торопливо, чуть ли не вприпрыжку. Словно боялся не успеть.

— Мишка, сволочь! Стой! — крикнул Василий Кузьмич, хватаясь за ручки пулемета. Крик получился совеем слабенький, будто всхлип.

«Ах, сволочь! — подумал Василий Кузьмич, пытаясь выстрелить. — Какая сволочь!» Но ленту заело. В это время сзади ухнуло, и он провалился во тьму…

…Василий Кузьмич вышел проводить мальчишек. Расцеловал крепко, по-мужски каждого. Растроганный, разбередивший душу воспоминаниями, хотел сказать мальчишкам теплые слова о том, как дорого их внимание видавшим виды фронтовикам, но сказал только: «Спасибо, соколики!» — притянул к себе, прижал к груди.

Ребята уезжали гордые, довольные. На их лицах светилась такая радость, такое удовлетворение, словно не они, а им привезли известие о запоздавшей на десятилетия награде.

Василий Кузьмич взглянул на часы. Было без пяти одиннадцать. На двенадцать в загсе райцентра назначена регистрация брака. Времени завернуть домой и переодеться уже не оставалось. «Ну и будет мне на орехи за мой «парадный» костюм, — подумал Василий Кузьмич, и вдруг ему стало весело. — До самой смерти жена вспоминать будет. Как же! Мало того что помощи по хозяйству никакой, так на свадьбу единственной дочери в робе явился!»

Он оседлал свою каурую кобылу, легко прыгнул в седло, гикнул, озорно, по-мальчишески, и поскакал мягкой тропкой, ныряющей в лес, где только что скрылись принесшие счастливую весть мальчишки. Он ехал и вспоминал о том, как после нескольких лет мрака и небытия возвращался из больницы в родные места…