Снежная робинзонада

Начало нового круга

Шел шестой год моей жизни в горах.

В ожидании автомашины, которая должна была идти с продуктами и горючим на Кызылчу, я сидел на узенькой скамейке в небольшом уютном скверике у входа в наше управление. Знакомое место. Густая тень яблонь надежно оберегает от жарких лучей августовского солнца. Этот скверик — своеобразная приемная управления. Кого только не встретишь здесь! Высокогорники, «робинзоны» с островных и береговых метеостанций Аральского моря, «пустынники» из Кызылкума, агрометеорологи Самарканда и Ферганы, гидрологи с Сырдарьи и Чирчика. Каких только историй здесь не услышишь! Историй не выдуманных, а созданных жизнью, происшедших вот с этими самыми людьми.

Загорелые лица, обожженные солнцем, ветром и морозом. Это не отчаянные искатели сокровищ, не прожженные авантюристы и сорвиголовы из старинных романов, а обычные работники нашей службы. Никто из них не считает свою повседневную жизнь чем-то исключительным, особенным, не замечает будничного героизма своего труда. Крошечные коллективы, четыре-пять человек, среди гор, в пустыне, на острове годами лицом к лицу с неприветливой природой. Не всегда может прийти на помощь самолет, катер или вертолет, главная надежда на самих себя. Незаметные труженики, рядовые Гидромет-службы, всегда находящиеся на передовой.

Недалеко от скверика главный управленческий склад с интереснейшими вещами, от которых так и веет романтикой. Тяжелые, окрашенные в зеленый цвет радиолокаторы, с помощью которых следят за полетом шаров-радиозондов. Широкие, плоские алюминиевые лодки, которым предстоит качаться и на спокойной Сырдарье, и на бешеных мутных струях Амударьи, и на крутых пенистых валах Арала. Тут же рядом спасательные круги. Рейки для измерения уровня воды в… море. Да, в море, словно в обыкновенной мелкой речонке. Решетчатые конструкции флюгеров, рулоны металлической сетки для оград, штабеля тонких радиомачт. В стороне несколько метелемеров, похожих на странные самовары. Метеобудки. Ящики с термометрами, барометрами, гигрометрами, психрометрами, осадкомерами. Десятки различных самописцев. Аккуратно сложенные ящики с геодезическими приборами. Возле продовольственного склада горы мешков, груды пакетов, пирамиды ящиков, коробок, банок, ряды бочек.

И здесь же, размахивая толстыми пачками накладных, мечутся взъерошенные и озабоченные будущие хозяева всех этих гидрометеорологических сокровищ — начальники «пустынок», «высокогорок» и прочих станций. Шум, крик: решается вечное противоречие между «нужно» и «дают».

Наконец во второй половине дня показалась и наша машина. Через несколько часов нам навстречу двумя рядами тонких тополей летела знакомая дорога Ташкент — Ангрен. Проносились мимо хлопковые поля, сады, кишлаки. А вдали медленно поднимались навстречу дымчатые громады гор.

Осень 1962 года нанесла нашему холостому обществу тяжелый удар: женился Рифат Насыров, старый кызылчинец, един из самых, казалось, стойких, самых надежных… Союз холостяков зашатался. Жизнь нас не щадила. На станции с каждым годом становилось все больше семейных, и последние жалкие остатки любителей личной свободы были загнаны в две небольшие комнаты.

Женское общество действовало не только на мужей. В стальном монолите холостяков стали проявляться явно капитулянтские настроения. Меньше стало бород и грив, мягче выражения, понемногу исчезали со стен полуголые красотки, вместо обычных телогреек и ватных брюк в обиход стали входить костюмы, белые рубашки, галстуки.

Но главное было не в этом. Стала исчезать наша «идеология», заключавшаяся в пренебрежении к слабому полу, великолепной уверенности в непревзойденном уме, силе, ловкости, здоровье и выносливости мужчин. Вот они, эти самые представительницы слабого пола, рядом с нами зимуют, ведут наблюдения, обрабатывают материал, делая это, к нашей зависти, с чисто женской аккуратностью.

Идеалы начали меняться. Непоколебимый, железный союз холостяков превращался просто в группу пока еще неженатых ребят, которым становились не нужны больше «идеологи» личной свободы вроде меня и Кашифа. Новое время — новые песни. И вместо суровых гимнов мужскому полу в нашей компании все чаще можно было услышать лирические мелодии.

И снова потянулись, пошли, полетели дни зимовки.

В сентябре 1962 года чуть выше «Филиала» закипела работа. Работники пятой гляциологической партии нашего управления сооружали для Кызылчи новую снеголавинную лабораторию, новый «Филиал». Старый «контейнер» отслужил свое.

Стройматериалы доставлялись на станцию машиной или трактором, там грузились на вертолет, прикомандированный специально для этого, и стрекозообразная машина с дробным гулом взмывала ввысь. Сесть на месте строительства было невозможно, слишком узок был гребень, к тому же резкие порывы холодного горного ветра могли швырнуть вертолет на скалы. Поэтому гвозди, доски, рамы, двери, кирпичи, инструмент сбрасывали на лету. Бросали так метко, что, кроме двух мешков с цементом, ничего не пропало. Но цемент, стекло и опилки все-таки пришлось затаскивать на себе, в рюкзаках.

Бомбежка с вертолета напомнила мне первую зимовку. Давно уже нет нашей землянки, на ее месте в квадратной яме стоят бочки с горючим. Но почему-то с теплым чувством я вспоминаю ее душный полумрак.

К ноябрю новый «Филиал» был готов. На длинном и узком пологом гребне километрах в двух от станции и метров на семьсот выше поднялся красивый темно-красный домик, возле которого выстроились приборы небольшой метеоплощадки.

В домике, как и в прежней лаборатории, были прихожая и одна комната, но значительно выше и просторнее прежних. Рядом в сарайчике дрова — обрезки досок и стелющаяся арча, баллоны с жидким газом, канистры с керосином и небольшой движок с генератором. Агрегат, к нашему огорчению, сломался в самом начале работы, и аккумуляторы для освещения и приборов пришлось затаскивать на себе. Из домика вниз по склонам тянулись черные змеи многожильных кабелей, идущих к датчикам температуры внутри снежной толщи, так называемым гребенкам. Самый главный, алюминиевый с простой серой изоляцией провод связывал лабораторию со станцией. Это телефон.

Все приборы, продукты, горючее и постели принесены были на наших плечах. В глубине тайги или гор, в пустыне или тундре не всегда помогает человеку машина. Кирка, лопата, рюкзак и сила собственных мускулов решают тогда дело.

Дежурить стали, как и в прошлом году, по одному. Опять тонкая линия следов, а затем лыжня пошла петлять среди скал и камней, беря в лоб сравнительно пологие подъемы и «елочкой» или «лесенкой» крутые, взбираясь выше и выше, пока не терялась на дымящемся поземкой гребне.

Снова раз в пятидневку к дежурному наблюдателю поднимался второй, вдвоем они проводили «шурфование», затем один нисходил на грешную землю, а другой оставался наедине с горами.