Сонька Золотая Ручка. История любви и предательств королевы воров

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

Было довольно рано: еще нежаркое утреннее солнце будило город. Сонька и московский вор Шило расположились за письменным столом и внимательно изучали каталоги ювелирных магазинов Первопрестольной. Каталоги были объемные, пухлые, напечатанные на хорошей бумаге. Номер воровка снимала просторный, находился он в доме на набережной Москвы-реки, и из окон открывался изумительный вид.

— Хороша ювелирка Хлебникова на Петровке, — ткнул вор в одну из страниц.

— Чем хороша? — спросила Сонька.

— Гляди, как все пропечатано.

— Сам бывал там?

Вор рассмеялся:

— Кто ж меня пустит?

— Откуда знаешь, что магазин хорош?

— Молва людская. Сказывают, там все в золоте. Даже стены. Простого люда туда за милю не пущают.

— И что, никто из товарищей его не брал?

— Пробовали. Делали круги, но на том и остановились.

— Что так?

— А так! Охранка кругом, надзор! На входе, в зале — всюду за тобой смотрят. Васька Жареный, уважаемый вор, был повязан у Хлебникова, сейчас киркой на рудниках машет.

— За грабеж сослали?

— Не только. Убегая, смертельно воткнул полицаю перо.

Девушка задумалась.

— Чем интересен хозяин магазина?

— Чем? Ничем! Только тем, что богат.

— С кем дружится?

— Почем знаю! С богатыми. Вон, полицмейстер у него в товарищах. Покупцы всякие, Шереметевы там, Остужевы, Пашковы, — только к Хлебникову и ходят…

— Надо нам пойти на Хитров рынок.

— Зачем?

— Поглядеть.

— Ты чего, Сонька? — Вор был крайне удивлен. — Куда хочешь сунуться? Гиблое место, оберут, разденут.

Она улыбнулась:

— А ты для чего? Потом скорее я оберу и раздену, чем кто-то меня.

Хитров рынок представлял собой действительно гиблое место. Народ продавал, покупал, торговался, просто гулял без дела. Вся эта толчея передвигалась таким образом, словно происходило какое-то круговращение. Как ни странно, в толпе попадались довольно хорошо одетые господа, пришедшие сюда, видимо, понаблюдать, получить нервную встряску.

Сонька, одетая в длинное кружевное платье, с зонтом от солнца, в сопровождении трех воров, в числе которых был и Шило, медленно продвигалась в толпе, цепко выхватывая интересные ей лица. За нею увязалась старая нищенка, которая пыталась ухватить богатую дамочку за платье. Воры решительно отталкивали ее, но она не отставала, все гундосила:

— Помоги, миленькая… Помоги, родненькая… Я Меланья, из погорельцев… Дом сгорел, муж умер от горькой, осталась, несчастная, с пятью сиротами…

— Знаю тебя, Меланья, — то ли смеялся, то ли злился Шило. — Год назад у тебя было, кажись, семеро сирот!

— Было семеро, осталось пятеро. Померли двое, от голода померли. Помоги, боярыня! Спаси сирот от голодной смерти, княгиня!

Сонька повернулась к одному из воров, который нес ее сумочку, достала оттуда пять рублей, дала нищенке. Та благодарно сунула пятерку в глубокий карман, кинулась целовать подол Сонькиного платья.

— Благодарю, благоверная. Благодарю, милостивая. Благодарю, щедрая.

В тот же миг Сонька ловко запустила руку в карман нищенки, выудила все, что там находилось, в том числе и свою пятерку.

Нищенка отстала, а Сонька через несколько шагов раскрыла ладонь, показала добычу ворам.

— Откуда, Сонь? — не понял Шило.

— От нищенки.

— Своровала, что ли?

— Ну.

Воры, приятно удивившись, от души рассмеялись, Сонька же с довольной улыбкой отдала деньги одному из воров и велела:

— Верни ей. И скажи, чтобы впредь верно считала своих сирот.

Вор исчез, Сонька и ее сопровождающие двинулись дальше.

На рынке продавали, расхваливая товар во все горло, покупали, торгуясь, хохотали, коротко дрались, выясняя, кто кого обманул или кто у кого своровал.

За Сонькой и ее товарищами увязалась уже новая нищенка — дородная бабеха с младенцем на руках.

— Госпожа хорошая, — ныла она. — Дай хотя бы монетку дитяти на прокорм! Не откажи, добрая. У самой, видать, детки есть!

— Пошла, хмыря! — шуганул ее вернувшийся от погорелки вор. — Ступай в артель, гляди, какая здоровая!

— Погоди, — остановила его Сонька и спросила нищенку: — Как зовут тебя, милая?

Та от неожиданного обращения даже остолбенела на момент.

— Настена.

— Младенец твой или своровала?

— Мой… Вот тебе крест. Видишь, плакать начал, кушать хочет.

— Желаю завтра видеть тебя.

— Зачем?

— Скажу. — Воровка повернулась к Шилу: — Пусть придет ко мне в нумера.

— Ты чего. Сонь? — удивился тот. — Такой народ в нумера пущать нельзя. Вынесет все, даже тебя прихватит.

— Пусть придет пополудни. Непременно с младенцем.

— А денюжки до завтра не дашь? — жалостливо улыбнулась нищенка.

Сонька сунула ей купюру небольшого достоинства и пошла дальше.

Возле пивных рядов намечалась драка. В окружении зевак несколько пьяных мужиков прижали к стенке пивного ларька какого-то пьяного, чего-то добиваясь от него.

— Не сметь! — кричал, пятясь от наседавших обидчиков, человек. — Не сметь прикасаться к штабс-капитану! Я прошел Кавказ! Имею три ранения! Не сметь меня унижать! Денег не брал, взаймы не просил, из карманов не вытаскивал! Не сметь!

Сонька с товарищами остановилась возле дерущихся, какое-то время понаблюдала за происходящим, велела Шилу:

— Веди сюда штабс-капитана.

— Тоже чтоб пришел в нумера? — удивился тот.

— Веди.

— Но он пьяница. Пьет уже не первый год.

— Думаю, неделю в трезвости продержится. Зови!

Сонька, оставшись одна, видела, как воры протолкались к дерущимся, как отогнали пьяных мужиков от штабс-капитана и повели его, упирающегося, к Соньке.

— Не виновен! — пытался вырваться из рук воров штабс-капитан. — Клевета! Обман! Ложь! Я честный офицер, все это знают!

Представ перед красивой молодой девушкой, он вдруг протрезвел, вытянулся в струну, щелкнул стоптанными каблуками.

— Честь имею, мадемуазель! Штабс-капитан Горелов!

Сонька внимательно осмотрела его.

— Давно пьешь?

— Никак нет! Со вчерашнего дня!

— Сколько можешь не пить?

— Сколько будет приказано, мадемуазель! А ради вашей прелести готов не принимать горькую всю жизнь!

— Велю завтра быть трезвым.

— Это сложно, мадемуазель. Только сегодня набрал разгон, завтра вожжи не натянешь.

Девушка повернулась к Шилу:

— Возьми его сегодня же. Пусть за ночь придет в себя.

Штабс-капитан насторожился:

— Куда госпожа велит взять меня?

— В отель. Недельку поживешь там.

Горелов мечтательно прикрыл глаза:

— В хорошем отеле я не живал, почитай, уже лет пять. Теперь все больше на Хитровом рынке.

— Вот и вспомнишь хорошие времена, штабс-капитан. Да еще денежек получишь, — улыбнулась Сонька и двинулась дальше.

Один из воров подтолкнул штабс-капитана в худую спину и тот с некоторым сомнением поплелся следом.

На следующий день Настена, причесанная и приодетая на свой вкус, послушно сидела в номере Соньки с младенцем на руках, ждала хозяйку. Здесь же присутствовал мрачный Шило и один из вчерашних воров.

Открылась дверь, и в прихожей возник мятый, мелко трясущийся штабс-капитан в сопровождении здоровенного вора.

— Прошу великодушно понять и помочь, — произнес Горелов, обращаясь к Шилу. — Срочно следует опохмелиться. Внутренности просто-таки пылают…

— Сейчас еще рожа твоя запылает, — мрачно пообещал тот. — Вот как всех допек!

— Но ведь менять образ жизни — дело труднейшее, господин хороший. Вам лично не приходилось экспериментировать подобным образом?

— Такого слова не понимаю, — ответил Шило, — но опять же образ твоей рожи поменять обещаю. — И он пожаловался присутствующим: — Всю ночь буйствовал, гад.

При появлении в гостиной Соньки все затихли, а штабс-капитан и Настена даже привстали.

— Рад вас лицезреть, мадемуазель, — щелкнул каблуками штабс-капитан.

Она снисходительно кивнула, внимательно осмотрела «новобранцев».

— Прошу прощения, — склонил голову штабс-капитан, — как прикажете величать нашу госпожу?

— Софья Буксгевден.

Такому имени удивились даже воры, а штабс-капитан почесал затылок и признался:

— Имя запомню, а фамилию никак… Сложно, мадемуазель.

— Для тебя, штабс-капитан, я просто дочка.

— Вы — моя дочь?

— Да, дочь Софья. Можно — Софочка.

— Прелестно. Подарок судьбы.

— Сейчас переодеться, — велела Сонька, — а вечером променад по Тверской.

— Госпожа, я, кажись, одета, — с некоторым недоумением произнесла Настена.

— Негоже одета, — жестко ответила Сонька. — Кормилица моей дочери должна быть одета надлежащим образом.

— Как я поняла, ваша дочь… это моя дочь? — неуверенно предположила Настена.

— Верно поняла. — Сонька перевела взгляд на штабс-капитана. — Тебе тоже надобно переодеться, штабс-капитан.

— Кем прикажете быть?

— Генералом.

— Я — генерал? Шутите, мадемуазель?

— Ты считаешь, что мой отец не может быть генералом?

— Никак нет, доченька! — Штабс-капитан немедленно вошел в роль. — Только генералом! И ты убедишься, твой отец достойный и мужественный офицер! — И тут же потребовал, обращаясь к ворам: — Ну-ка, подать мой мундир!

— И мое платье тоже! — поддержала его Настена.

Один из воров достал из чемодана генеральскую форму, затем одежду для бонны, и оба стали с интересом рассматривать обновку, примерять ее.

— Господи боже мой, — бормотал штабс-капитан. — Мечта, моя мечта сбылась. Наконец-то я генерал! Это неправда, это сон, это подарок судьбы! Мне даже денег за это не нужно.

— А мне деньги нужны, — оборвала его Настена.

— Мне тоже. Это я так, оговорился.

Штабс-капитан повернул счастливое лицо к Соньке, виновато попросил:

— Ах, если бы для полного счастья хотя бы шкалик водочки…

— Генералы, штабс-капитан, не пьют. Поэтому дождись, когда снова станешь штабс-капитаном.

— Слушаюсь и повинуюсь, мадемуазель!

В вечернее время Тверская была довольно популярной. По проезжей части проносились пролетки, повозки, кареты, фаэтоны. По тротуару прогуливалась праздная публика, желающая показать себя и поглазеть на других. В этой толпе двигалось «семейство» Соньки — одетый в генеральскую форму штабс-капитан и Настена в широком сатиновом платье, толкающая перед собой колясочку с ребенком. Сзади на приличном расстоянии их караулили воры во главе с Шилом.

Штабс-капитан гордо вышагивал впереди, бонна млела оттого, что вокруг много богатой, нарядно одетой публики. Прохожие почему-то с ними раскланивались, принимая, видимо, за знакомых, и от этого было хорошо на сердце.

Вечером следующего же дня штабс-капитан при полном генеральском параде и Настена с ребенком на руках внимательно наблюдали за тем, что делала Сонька.

Она взяла тяжелую телефонную трубку, попросила телефонистку:

— Прошу магазин Хлебникова на Петровке… — Она подождала, когда ее соединят, и радостно, на чистом русском воскликнула: — Здравствуйте, господин Хлебников! Это графиня Шереметева. Баронесса Софья Буксгевден из Курляндии не у вас? Да, она должна была к вам приехать. У нее день ангела! Напомните, пожалуйста, баронессе, что Шереметевы с нетерпением ждут ее к ужину. Она такая забывчивая! Благодарю… Что? Да, я непременно к вам тоже на днях загляну. Что подготовить для меня? О, вы же знаете мои аппетиты! — Сонька весело рассмеялась. — Боюсь, у вас не хватит драгоценностей, чтобы удовлетворить мои желания! Благодарствуйте.

Она положила трубку, обвела внимательным взглядом подельников.

— Сейчас выезжаем. И предупреждаю — никаких фокусов. Все знаете, обо всем предупреждены, во все посвящены.

— А деньги когда? — поинтересовалась Настена.

— Деньги вам отдадут.

— А как обманут?

— Не обманут-с. Это мое слово — слово Соньки Золотой Ручки.

— Определенно не обманут-с! — подтвердил штабс-капитан, ошарашенный тем, что перед ним сама «Золотая Ручка». — Это гарантия-с!

К магазину лихо подкатила дорогая карета. Кучер — не кто иной, как Шило, — вышколено спрыгнул на землю, помог выйти из кареты сначала генералу, затем бонне с ребенком на руках и, наконец. Соньке, одетой в неброский, но изысканный костюм.

Вся компания направилась к двери магазина, которую предупредительно распахнул могучий швейцар-охранник.

Хозяин магазина, крупный, несколько высокомерный мужчина, с довольной улыбкой встретил семейство Соньки, галантно поцеловал ей ручку.

— Милости просим, госпожа…

— …баронесса Софья Буксгевден, — сообщила Сонька с довольно ощутимым акцентом.

— Вами интересовалась графиня Шереметева, — сказал ювелир.

— Она здесь? — оживилась баронесса Сонька.

— Нет, они ждут вас к ужину.

— Боже! Ну конечно! А я чуть было не забыла! — всплеснула руками баронесса. — Знаете, я жутко рассеянна.

— Да, графиня это подчеркнула.

— Она мне по секрету сказала, — заговорщицки прошептала Сонька, — что в ближайшем будущем тоже намерена кое-что у вас приобрести.

— Будем польщены. Графиня часто оказывает нам честь. — Хозяин лавки бросил внимательный и опытный взгляд на генерала и бонну с ребенком.

Сонька немедленно среагировала на это, представила «отца»:

— Мой папенька.

Тот лихо щелкнул каблуками, гаркнул:

— Генерал Краевский! Воевал на Кавказе, имею три ранения! Ныне желаю сделать презент своей дочери ко дню ангела!

— Крайне похвально, — сдержанно улыбнулся ювелир. — Милости просим. — И повернулся к Соньке: — Что баронесса желает посмотреть?

— Все! — засмеялась «баронесса». — Когда женщина попадает в рай, ей хочется вкусить всего!

— Да, вы в раю, — улыбнулся хозяин, польщенный подобным высказыванием. Он взглянул на бонну с младенцем. — Ваше дитя?

— Да, это мое сокровище, Анжелика.

— Может, желаете и для сокровища приобрести какое-нибудь сокровище? — Ювелир громко рассмеялся собственной остроте.

Сонька поддержала его:

— Почему нет? Детей следует приучать к красоте с малых лет.

— Приказывайте, баронесса, — расшаркался ювелир, уверовавший в честность и высокую породу клиентки.

— Вот что, дочь, — подал голос «генерал», — бери все, на что глаз ляжет. Сегодня я плачу!

— Благодарствую, папенька. Вы щедры как никогда!

Хозяин вместе с продавцом принялись по желанию покупательницы извлекать из ювелирных столов разного рода драгоценности: колье, броши, перстни, кольца, браслеты, та, в свою очередь, с удовольствием все примеряла.

— Папенька, — обратилась к «генералу» Сонька, любуясь увесистой бриллиантовой брошью, — а как вы относитесь к жемчугу?

— Никакого жемчуга! — гаркнул тот. — Только бриллианты! Не желаю, чтобы любимая дочь ходила в каких-то жемчугах! Бриллианты, причем наилучшие!

Сонька с неловкой улыбкой посмотрела на хозяина лавки:

— Папенька у меня такой транжира.

— Если для дочери — это не транжира. Это любящий отец! — с тихим пафосом произнес тот.

Захныкал младенец, Настена принялась его тетешкать, совать сосочку.

Сонька, увешанная, как новогодняя елка, украшениями — двумя бриллиантовыми брошами, несколькими колье, браслетами, кольцами, перстнями, жемчужными цепочками. — Стояла перед зеркалом, любовалась собой.

— Беру, все беру.

Это вызвало удивление хозяина магазина:

— Вы желаете все это оплатить?

— Вам не нравится? — мило смутилась девушка.

— Напротив! Восхитительно! Но здесь на несколько тысяч рублей…

— Ой, — Сонька виновато посмотрела на «генерала», — папочка, я слишком много выбрала украшений.

— А кого это смущает?

— Меня. У нас хватит денег?

«Генерал» от возмущения даже вскочил.

— Как это у нас может не хватить?! Деньги у тебя в сумочке, распоряжайся ими как заблагорассудится! Все для родной дочери-с!

— Спасибо, папочка, — благодарно склонила красивую головку Сонька. — Вы у меня прелесть.

«Генерал» просто светился от гордости:

— Имею право. Прошу объявить точную сумму!

— Сию минуту.

Продавец принялся аккуратно снимать с воровки украшения, укладывать их в коробочки. Затем стал подсчитывать стоимость покупки, и хозяин объявил:

— Двадцать две тысячи триста рублей.

От такой суммы Настена в ужасе икнула и тут же принялась торопливо возиться с захныкавшим младенцем.

— Доставай деньги, плати! — широким жестом распорядился «генерал».

Сонька открыла сумочку и ахнула.

— Папочка… кажется, я оставила деньги дома.

— Как так? Ищи повнимательнее!

Девушка лихорадочно проверила содержимое сумочки, подтвердила:

— Денег в сумочке нет. Они определенно дома. Лежат на столе!

— Что за глупости? Как это возможно?!

— Не сердись, папочка. Я по рассеянности.

— Боже! — по всю глотку завопил штабс-капитан. — И что в этом случае прикажете делать, мадемуазель?

На глаза девушки навернулись слезы.

— Придется, папочка, оставить все здесь и приехать в следующий раз.

— Но у тебя завтра день ангела!

Сонька плакала:

— Я не знаю, как поступить.

— Беды нет, — вмешался хозяин лавки. — Езжайте домой за деньгами, а мы подождем.

— Верное решение! — одобрил штабс-капитан. — Мы останемся здесь в качестве залога.

— А драгоценности я могу взять с собой? — несмело спросила воровка. — Я к ним уже привыкла, жалко расставаться.

— Можете, — кивнул хозяин магазина. — Но с вами отправится мой продавец.

— Это что — недоверие-с? — взъерепенился «генерал». — По-вашему, я вор или злоумышленник?! Я — боевой генерал! Воевал на Кавказе, имею награды, трижды ранен!

— Просим прощения, — твердо произнес хозяин, — но у нас такое правило. К тому же везти обратно столь значительную сумму при продавце будет безопаснее. Народишко нынче лихой, вороватый.

Штабс-капитан бросил на Соньку быстрый взгляд, она едва заметно опустила глаза, соглашаясь.

— Хорошо, езжайте, — согласился «папочка». — Я посижу здесь.

— А как Анжелика проснется и пожелает увидеть мамочку? — вовремя подыграла Настена.

— Я мигом. — Сонька поцеловала младенца и быстро направилась к выходу.

Продавец взял перехваченные яркими ленточками коробки с украшениями. Хозяин магазина открыл дверь перед воровкой, низко поклонился, выпуская ее на улицу.

Охранник помог «баронессе» сесть в карету, продавец забрался следом, аккуратно сложил коробки рядом с Сонькой. Шило взобрался на облучок и ударил по лошадям:

— Пошли, вороные!

Карета понеслась по Петровке в сторону Страстного бульвара.

Уже почти стемнело. Карета мчалась по улицам, Шило лупил лошадей кнутом, весело покрикивал:

— Ну, каурые! Вперед, желанные!

Свернув на улочку, он неожиданно натянул вожжи и остановил карету. Сонька высунулась в окошко:

— Что случилось?

— Подпруга упала, — ответил извозчик и стал возиться с упряжью.

Что-то у него не получалось, он пару раз огрел лошадей, те фыркали, нервно гарцевали на месте.

— Господин хороший! — махнул Шило продавцу. — Ну-ка, подмогни!

Тот нехотя вышел из кареты, подошел к извозчику.

— Держи тут, — показал Шило. — Теперь подтягивай. Сильнее подтягивай!

Продавец ухватился за подпругу, стал тянуть ее, и в этот момент Шило ударил его по голове. Парень рухнул на землю, извозчик тут же оттащил его в неглубокую придорожную канаву, вскочил на облучок, и карета понеслась дальше.

Допрос вел молодой следователь, злой и въедливый. Он расхаживал по кабинету, внимательно изучал задержанных. Кроме Горелова и Настены, в полицейском участке находился также хозяин ювелирного магазина, потрясенный и растерянный. Штабс-капитан с напарницей чувствовали себя спокойно, почти не боясь наказания.

— Вы — штабс-капитан Горелов? — вел допрос следователь.

— Так точно! Разжалован! Сражался на Кавказе, имею три ранения! Пью-с.

— Вам раньше была известна гражданка, именующая себя баронессой Софьей… — он заглянул в бумажку, — Софьей Буксгевден?

— Никак нет-с! Имел честь познакомиться с баронессой на Хитровом рынке-с!

Следователь посмотрел на Настену.

— Вы?

— А чего я? У меня младенец, мне кормить его нечем.

— Она молчала, — вмешался хозяин магазина. — Генерал больше всего старался. Ни дать ни взять — артист.

— Они оба артисты, — усмехнулся следователь и снова обратился к штабс-капитану: — Как она вам представилась?

— Вначале как баронесса Софья… эта самая…

— Буксгевден.

— Так точно! Потом сообщила, что она Сонька Золотая Ручка.

— Вы подтверждаете это? — спросил следователь Настену.

— Так и назвалась, — повела крутыми плечами та, — Сонькой. — И попросилась: — Отпустите, мне надобно младенца перепеленать.

— Успеешь… — Следователь в задумчивости походил по кабинету, повторил: — Значит, Сонька Золотая Ручка в Москве?

— Кто такая? — поинтересовался хозяин ювелирного магазина.

— Воровка. Знаменитая воровка, гастролер, — молодой человек улыбнулся. — Так что вы теперь на особом счету, Сонька по-мелкому не работает. — Он снова помолчал, спросил штабс-капитана: — В каком отеле она остановилась?

— Не имею возможности помнить! — бодро отрапортовал тот. — Привезли в карете, отвезли в карете. А нумера ведь во всех гостиницах на одно лицо.

— Опишите, как выглядит.

— Нумер?

— Баронесса.

Горелов пожал плечами:

— А что описывать? Невысокая, черненькая, ладно одетая… Можно сказать, красивая. Даже очень, — он засмеялся. — Бесенок в ней все время вертится. И еще добрая очень, жалостливая.

— Я это почувствовал, — хмыкнул хозяин лавки.

— Не к вам добрая, — объяснил штабс-капитан. — К тому, кто победней. А какой резон вас жалеть? Для вас, господин хороший, потерять двадцать тысяч — все одно, что мне или вот ей, — он кивнул на Настену, — рупь потерять.

— Судить вас будут, — заявил следователь, садясь за стол и делая какие-то заметки. — Как соучастников.

— А куда денешься? — засмеялся штабс-капитан. — Всех рано или поздно будут судить. Кого здесь, кого там.

— Отпустите меня, — стала плакать Настена. — Я ведь молчала. У меня младенец на руках. Он-то при чем? Он-то вообще ничего не понимал. Плакал только. Отпустите…

— Отпустите ее, — попросил хозяин магазина. — Я походатайствую, как потерпевший. А вот генерала-артиста судить надо непременно.

— Так точно! — согласился тот, щелкнув каблуками. — Но мундир прошу оставить при мне! Так и пойду по тракту, звеня наградами и сверкая эполетами.

Ночь выдалась ветреной и сырой. Шел мелкий дождь, ветер гнал желтеющие листья, грязь комьями летела из-под колес. Экипаж, запряженный двумя лошадьми, остановился возле полицейского участка, из него выбралась молодая женщина — это была Сонька — и без всякого сопровождения двинулась к дверям полиции.

На стук вышел сонный дежурный, совсем парнишка, и нелюбезно спросил:

— Чего надобно?

— У меня просьба, господин полицейский. По делу задержанного штабс-капитана Горелова.

— Приходи утром. — Полицейский попытался закрыть дверь.

Сонька придержала ее.

— У меня к тебе разговор, парень.

— Кто такая? — не понял полицейский.

— Впусти, поговорить надо.

— А ежели я тебя заарестую?

— Может, для того я и пришла.

Парень подумал, согласился:

— Ну, заходи. Но гляди — шалить тут не положено. Враз угодишь в каталажку.

Девушка вошла в сумрачно освещенное помещение, до слуха доносился храп кого-то из арестантов, в ведро текла из прохудившейся крыши вода.

Полицейский сел за стол, выкрутил лампу посильнее, строго предложил:

— Ну, излагай. У кого воровала, зачем явилась?

Сонька помолчала, достала из сумки плотный пакет, положила на стол перед парнем.

— Чего это? — не понял тот.

— Деньги.

— Деньги? Все это деньги? — парень удивленно смотрел на ночную гостью. — Чего так много?

— Выкуп.

— За кого?

— За отца. Который сидит.

— За генерала, что ли? За артиста? Ничего не понимаю, — парень даже затряс головой. — Чего явилась-то?

— Принесла деньги. Двадцать две тысячи триста рублей.

Лоб полицейского взмок.

— Для чего?

— Для того чтоб отпустили отца.

— Не, это не я… Не со мной. Это завтра с самого утра. Проснется начальство, пусть само думает. — Он решительно отодвинул от себя пачки с деньгами. — Бери свои деньги и ступай, откуда пришла.

Сонька неотрывно смотрела на молодого полицейского.

— Чего смотришь? — спросил он.

— Ювелирный магазин Хлебникова на Петровке знаешь?

— Ну, слыхал. Слыхал, что ограбили.

— Не ограбили. Деньги, вот они.

— И чего я должен с ними делать?

— Пересчитаешь и передашь начальству.

Полицейский находился будто под гипнозом.

— Чего хочешь от меня?

— Впусти сюда отца, хочу взглянуть на него.

— Не положено. Отец твой подследственный.

— Позволь хоть одним глазом глянуть на родного отца, парень. Без сердца ты, что ли?

Тот в нерешительности помолчал, вдруг встал, исчез в коридоре и вскоре вернулся с заспанным, ничего не соображающим штабс-капитаном.

Сонька тут же бросилась к нему.

— Папочка, родной! Как вы здесь? За что вас?

Тот сразу же включился в игру.

— Не ведаю, доченька! Измордовали душу, истерзали сердце.

— Так ведь я деньги привезла, папа!

— Куда? — не понял тот.

— Вот они, двадцать две тысячи триста рублей. В магазин вернулась, а тебя уже взяли! Нянечка с ребенком где?

— Отпустили. Над мальцом сжалились. А меня держат. Сплю на холодном полу, доченька. В Сибирь обещают сослать!

Девушка снова повернулась к полицейскому:

— Как тебя зовут, милый?

— Никак. Младший полицейский чин Иван Пантелеев.

— Деревенский, что ли?

— Деревенский, — заулыбался тот. — А что, заметно?

— Заметно. Слушай, Ваня, — Сонька сняла с шеи дорогой кулон. — Деньги передашь начальству, а это тебе. За добрую душу.

— Ты чего это? — шарахнулся тот. — Не положены нам подарки! За это тоже под суд!

— Бери, — девушка силой сунула ему кулон, — он принесет счастье! — И проникновенно попросила: — Отпусти отца хотя бы на одну ночь домой. И вправду, спит ведь на холодном полу.

— Не положено.

— Прошу тебя… Мы утром вернемся, все начальству объясним. А сейчас отпусти. Деньги только спрячь подальше.

— Так ведь больно огромадные деньги. Боязливо оставлять!

— А ты вот сюда спрячь, в стол. — Сонька показала, куда надо спрятать. — Окромя нас с тобой никто не знает. Спрячь! А кулон никому не показывай, отнимут.

— Непременно отнимут, — согласился Иван и сунул кулон под сорочку. — Народ здесь такой. Полиция.

Сонька подтолкнула штабс-капитана к выходу:

— Пошли, папочка. Все ведь заждались.

— Утречком, пораньше, прошу непременно явиться! — крикнул им вслед полицейский.

— Непременно явимся!

Быстрым шагом Сонька и штабс-капитан покинули участок, нырнули в экипаж — и он тут же сорвался с места. Шило весело хлестал лошадей, прячась от колючего дождя под плотный брезентовый плащ.

Экипаж лихо мчался сквозь дождь по плохо освещенным улицам. Штабс-капитан никак не мог поверить в свое освобождение, смотрел на спасительницу расширенными глазами, бормотал:

— Как же тебе удалось, дочка? Чего вытворила-то?

Она смеялась:

— Сам не видал, что ли?

— Видать-то видал, а все одно глазам своим не верю.

Сонька достала из сумки пачку денег, протянула Горелову.

— Это тебе за работу.

Он повертел деньги в руках.

— А куда ж я с ними?

— Свет большой, найдешь применение.

Штабс-капитан печально молчал, нерешительно произнес:

— Слушай, дочка… А если я теперь буду с тобой?

Она рассмеялась:

— Нет, ты ведь пьяница.

— А я не буду больше пить. Клянусь. Даю офицерское слово.

— Не верю. Пьяницы легко слово дают, легко его и забирают.

Он взял ее за руку:

— Не гони, доченька. Буду служить верой и правдой, как отец родной, — он заглянул ей в глаза. — Ты ведь мне доченька?

Она улыбнулась.

— Ладно, оставайся. А там поглядим.

Горелов наклонился, благодарно поцеловал ей руку:

— Не пожалеешь, дочка.

Тем временем младший полицейский чин Иван Пантелеев какое-то время неподвижно сидел за столом, потом нерешительно достал спрятанный кулон и принялся его рассматривать при свете лампы. Затем запер входную дверь, выдвинул ящик стола, достал увесистые пачки денег, аккуратно развернул их и принялся пересчитывать купюры. И после нескольких первых банкнот парень вдруг обнаружил белые листы бумаги. Вначале он не поверил своим глазам, лихорадочно принялся просматривать вторую пачку, третью, но и там лежали белые листочки вместо денег. Он вскочил из-за стола, ринулся на улицу, но там не было ни души. Только темнота и мелкий колючий дождь.

Сонька и штабс-капитан сидели в вагоне, оборудованном под уютную ресторацию на колесах, пили чай и вели негромкую беседу. От быстрой езда вагон довольно ощутимо покачивало, стаканы с остатками чая позвякивали на столике, на плотных занавесках мелькали тени.

Горелов был одет в светлый, ладно сидящий на нем костюм, и вид у него был элегантный, благородный. На Соньке, напротив, было темно-красное платье, которое выгодно оттеняли богатые украшения, к коим у Соньки было особое расположение.

— А за что тебя разжаловали? — взглянула девушка на штабс-капитана.

— За драку. Дал в морду генералу.

— Генералу?

— Был у нас такой генерал Дормидонтов. Знаешь, чего он делал? Мы ведь лазили по горам за этими чеченами, грязные все, как черти, в пыли, измотанные, а он вдруг приезжает — чистенький такой, отглаженный, непременно благоухающий французским парфюмом. Проходит вдоль строя, выбирает, смотрит в глаза, затем плюет на сапог.

— Зачем?

— Сапог в его представлении должен всегда блестеть. И ежели слюна скатывается на сапоге в серые комочки — он сразу в морду. Без раздумий. Вот я ему и ответил.

Сонька рассмеялась.

— Хорошо ответил?

— Так и рухнул оземь, — тоже улыбнулся Горелов. — С тех пор я стал мечтать об генеральском мундире.

— Хочется плюнуть на чужой сапог?

— Хочется, дочка. Только вот вряд ли получится. Мундир-то ворованный. Да и надевать его сейчас совсем не безопасно.

Оба посмеялись.

— Жена правда ушла?

— Жена ушла, дети устыдились. А чего им с таким делать? Я ведь сразу после изгнания отчаянно пить начал. Без армии я не человек. Писал многократно прошения о восстановлении, даже на имя государя писули отправлял — без толку. Видать, дружки Дормидонтова засели на всех этажах, отказные под копирку так и строчили.

Штабс-капитан отхлебнул чаю, помолчал, улыбнулся:

— Зато теперь я в полном ажуре. Не пью, еду по железке первым классом, да еще дочку обнаружил. И не какую-нибудь, а Соньку Золотую Ручку.

Он растроганно взял руку Соньки, приник к ней губами.

В вагон вошел рослый плечистый детина, московский вор Ванька Лошадь, прошествовал к их столику и склонился к Соньке.

— По вагонам идет шмон, — сообщил он негромко. — Похоже, ищут тебя, Сонька.

— С чего взял?

— Народ передает, что интересуются известной аферисткой, — вор свойски улыбнулся. — А кто у нас известная аферистка?

— Передай товарищам, чтоб не беспокоились, — улыбнулась в ответ девушка. — Документы у нас правильные, совесть чистая, нервы крепкие.

— Они уже в соседнем вагоне.

— Ступай с богом, Ваня, и ни о чем не думай.

Вор удалился, штабс-капитан напряженно усмехнулся:

— Вычислят тебя — загребут и меня. Чего будем делать, дочь?

— Будем продолжать беседу, папенька. Ты хоть знаешь, куда мы едем?

— Не знаю. Куда?

— В Одессу, в теплый и веселый город.

— Там ведь море?

— Там море, там красивые женщины и галантные мужчины.

— Знаешь, доченька, я ведь никогда не купался в море, — признался штабс-капитан. — Даже живьем его не видел. Только на картинках.

— Увидишь. Все увидишь. И непременно искупаешься.

В сопровождении начальства поезда в ресторан втиснулись трое полицейских во главе со старшим по званию, грузным, одышливым.

Сонька, сидя вполоборота, видела, как они подошли к ближнему от входа столику, за которым сидели две молоденькие дамочки, попросили предъявить документы. Одна из дамочек стала довольно шумно возмущаться, однако полицейский все-таки добился своего, и дамочки по очереди извлекли требуемые бумаги. Полицейский откланялся и направился к следующему столику.

— Папенька французский знает? — с приклеенной улыбкой спросила Сонька.

— Чей папенька? — не понял штабс-капитан.

— Ты французский знаешь?

— Знаю. Весьма недурственно.

— Русский забудь, понимаешь только французский, — быстро сообщила воровка, видя, что полицейские уже закончили с соседним столиком.

— Здравия желаю, господа, — приложил ладонь к козырьку главный полицейский, подойдя к ним. — Проверка документов. Прошу предъявить паспорта.

— Конечно, пожалуйста. — Сонька немедленно открыла сумочку, бросила штабс-капитану по-французски: — Покажи, папочка, паспорт. Господин полицейский желает его посмотреть.

— А в чем дело? — с некоторым возмущением спросил тот.

— Видимо, кого-то ловят. — Девушка достала паспорт, подняла наивные глаза на полицмейстера, спросила по-русски, но с акцентом: — Вы кого-то ловите?

Тот не ответил, полистал документ, вслух прочитал:

— Анна Дюбуа…

— Он что, в чем-то тебя подозревает? — снова включился в игру штабс-капитан, изложив свою претензию на хорошем французском.

— Нет, папочка, — улыбнулась Сонька, — он просто проверяет документы.

— Чего он? — нахмурился полицмейстер.

— Не понимает ваших действий.

— Сейчас поймет. — Офицер взял паспорт штабс-капитана, прочитал: — Андре Дюбуа… Отец, что ли?

— Да, мой папа. К сожалению, он не говорит по-русски.

— Почему?

— Не знаю… — смутилась от такого вопроса мадемуазель. — Видимо, еще не успел выучить.

— Русский надо знать! — твердо заявил полицейский. — Это главный язык человечества!

— Да, мы знаем. Поэтому мы и приехали в Россию.

— Ну да, — недовольно буркнул полицмейстер. — Приехали в Россию, а катитесь в Одессу. Одесса, господа, не Россия!

— Почему?

— Потому что Россия — это поля, леса, народ! Простор! — Полицейский широко повел руками, и перед самым носом девушки сверкнули серебряные часы, выглядывающие из карманчика сюртука. — А Одесса — воры да евреи.

— А я немножко еврейка, — виновато сказала Сонька.

— Напрасно. Такая красивая — и вдруг еврейка, — вздохнул страж закона и посоветовал: — Но вы, хоть и еврейка, будьте в Одессе поосторожней. Особенно ваш папашка-француз, мадемуазель. Обчистят как липку.

— Что сказал господин полицейский? — спросил по-французски штабс-капитан.

— Он сказал, чтоб мы были в Одессе поосторожней. Там очень много воров, — ответила с улыбкой Сонька и, повернувшись к полицмейстеру, кокетливо заглянула ему в глаза: — А кого вы все-таки ловите, господин полицейский?

— Ух, бестия! — шутливо погрозил ей тот. — Мертвого уговоришь! — Он нагнулся к Соньке и громким шепотом сообщил: — Некую Соньку Золотую Ручку.

— Она кто? Воровка? — испугалась девушка, ловко выдернув часы из карманчика полицмейстера.

— Не то слово! Аферистка! Знаменитость во всем мире! — Он приложил палец к губам и вместе со свитой двинулся дальше.

Сонька подмигнула Горелову, положила руку на столик, разжала кулак. На ладони лежали серебряные часы полицмейстера. Девушку и штабс-капитана стал душить смех. Они отворачивались, зажимали рты и никак не могли успокоиться.

Одесса встречала хорошей погодой, невероятным бедламом, шумом и толкотней.

Как только Сонька и штабс-капитан вышли из вагона, к ним тут же подрулил невысокого роста господин со сплющенным носом и произнес с одесским прононсом:

— Добро пожаловать в наш славный город, господа. Я не ошибся?

— Не знаю, — пожала плечами Сонька, улыбаясь.

— Мадам Сонька?

Она протянула ему руку, кивнула на штабс-капитана:

— Папочка.

— Догадываюсь. — И представился: — Семен Гохштейн. А по-одесски — Сема Курносый. — Он поманил пальцем носильщика, распорядился: — Выгружай вещи господ. Только так — я еще не моргнул, а они уже здесь!

— О чем разговор, Сема? — развел руками тот.

Пока носильщик выносил вещи из вагона, Сонька осмотрелась, увидела поодаль трех воров и среди них — Ваньку Лошадь. Они не уходили, отслеживали встречу.

Носильщик подхватил чемоданы и заспешил на выход.

— Эй, биндюжник! — крикнул ему вслед Сема Курносый. — Не так бегом! Я все ж таки с дамой!

— Что вы говорите? — развеселился носильщик. — А я как-то не заметил!

Сема уверенно зашагал впереди, расталкивая народ, следом за ним пробирались Сонька и штабс-капитан, а носильщик с грузом еле поспевал за ними.

Повозок на привокзальной площади было достаточно, но прибывшие разбирали их быстро, скандаля по-одесски — без злобы, но с криками.

Высокую гостью ждала персональная карета, белоснежная, с двумя гарцующими жеребцами.

— Дочь, это весьма высокий прием, — с гордостью отметил штабс-капитан. — Тебя здесь встречают, как королеву.

— Молодец папашка! — Сема сиял от счастья. — Мадам Соня, Одесса ждет вас. И Матвей Абрамыч прислал за вами свой личный выездной экипаж.

— Матвей Абрамыч это кто? — не поняла гостья, любуясь каретой и лошадьми.

— О боже! — воскликнул одессит. — Какое счастье, что он этого не слышит. — И повернулся к носильщику: — Скажи, мой хороший, кто такой у нас Матвей Абрамыч?

— Мотя Бессарабский? — переспросил тот, после чего закатил глаза и беспомощно развел руками.

— Вы видели, что ответил этот биндюжник? — Сема был доволен. — У нас есть Одесса и есть Матвей Абрамыч. Не будет Моти Бессарабского — погибнет Одесса. Запомни это. Соня!

— Надеюсь, я его увижу, — сказала девушка.

— Нет, мадам! Это Мотя вас увидит. А вы будете просто сидеть и не верить своим ушам. Потому что каждое слово Моти — это бриллиант!

Пока носильщик забрасывал вещи на верх кареты, Сема заметил, что к ним направляются московские воры — Ванька Лошадь с двумя товарищами. Он быстро покинул Соньку и штабс-капитана, двинулся москвичам навстречу.

— Ну что? — повернулась Сонька к Горелову.

— Что? — переспросил задумчиво тот. — То, что ты теперь, доченька, на прицеле не только у полиции, но и у воров.

Она усмехнулась:

— Ничего, выкрутимся.

Сема о чем-то бегло переговорил с незнакомым Соньке московским вором Карманом и вернулся обратно.

— Кто это? — спросила Сонька.

Сема громко заржал:

— Будто не знаешь! Товар отправили, товар приняли.

Гостиница «Красная» располагалась в самом центре города. Сонька стояла возле окна, задумчиво наблюдала протекающую за окнами одесскую жизнь.

Шумел по-южному нарядный и неторопливый народ; продавцы фруктов, тряпья и иноземных поделок расхаживали с лотками по улицам, предлагая свой товар; в уличных ресторанчиках сидели одесситы, громко хохотали, обсуждали последние сплетни и новости.

Дом легендарного Моти Бессарабского ничем особенным снаружи не отличался, разве что размерами — он занимал целый двор. Здесь была голубятня, винные погреба, своя продуктовая лавка, конюшня на десяток лошадей. Высоченный забор скрывал дом от глаз посторонних.

Легкая пролетка остановилась у ворот, на землю сначала спрыгнул Сема, подал руку Соньке. Последним из пролетки выбрался штабс-капитан Горелов. Все вместе они направились к воротам.

Сема подергал за веревку звонка на калитке, из нее выглянул здоровенный бугай, окинул беглым взглядом прибывших, узнал Сему и без слов впустил их во двор. Он проводил гостей до парадного входа. Сема дернул за дверную щеколду — дверь оказалась открытой. Втроем они прошли в огромный холл, плавно перетекавший в просторную гостиную, частично заставленную мебелью. Сам Мотя — большеголовый, кучерявый — сидел в высоком кресле, обитом темно-красным бархатом. Он был одет в белую сорочку навыпуск.

Он веселыми глазами посмотрел на вошедших, но подниматься не стал — ждал, когда те подойдут. С откровенным интересом рассматривал девушку.

— Вот эта босячка и есть та самая Сонька Золотая Ручка, о которой трындит вся кацапия? — спросил он.

Сонька остановилась в шаге от вора, улыбнулась:

— А этот босяк и есть тот самый Мотя Бессарабский, о котором трындит вся Одесса?

Вор повернул голову к Семе:

— Послушай, Сема. Кто обучил эту дамочку нашей мове?

— Клянусь, Матвей Абрамыч, только не я.

— Я не о тебе, идиот. О чем ты можешь научить, если сам с детства малограмотный! Если она с Одессы, то почему я ни разу не встречал это явно не славянское личико на Дерибасовской? И что это за пожилой фраер рядом с ней?

Штабс-капитан пожелал было ответить, но Сема опередил его:

— Ейный папашка, Матвей Абрамыч.

— Похож на дочку, как турецкий султан на дядю Мойшу. Или из полицеймахеров, или из портянщиков.

— Зачем звал, Мотя? — прервала его Сонька. — По делу или просто так побазарить?

Мотя окинул ее с ног до головы насмешливым взглядом.

— Будем базарить. Хоть по делу, хоть так. Зачем явилась в Одессу, мадам Сонька, да еще с этим беглым каторжанином?

Штабс-капитан от обиды напрягся, даже сделал шаг вперед, но Сонька придержала его.

— Нервный он у тебя… — засмеялся вор. — Так зачем прикатила, подруга?

— Тебя повидать.

— Повидала? Сделай Моте ручкой — и обратный паровоз уже стоит под парами.

— А если задержусь?

— Если задержишься, то я имею вам, мисс Сонька, кое-что сказать. — Мотя дотянулся до курительной трубки, сделал пару затяжек. — Первое. Воруй так, чтоб ни одно полицейское мурло не сунулось в твои забавы. Иначе в моем хозяйстве начнутся невеселые проблемы. И второе. От каждой цацки, которую своруешь, будешь давать мне процент. В помощь пострадавшим.

Теперь рассмеялась уже Сонька:

— Ты мне нравишься, Мотя.

— Предлагаешь как бы подумать о возможной семейной жизни? — хитро посмотрел на нее вор.

— Нет, предлагаю подумать о помощи всем ворам — и твоим, и остальным.

— Слыхал о твоей затее. Российский общак, да?

— А чем твои воры лучше других?

Матвей Абрамыч помолчал, думая о чем-то, шлепнул жирными губами:

— Вот что, мадам. Будешь лезть на дерево, чтоб оказаться над Мотей, подумай о жопе. Чтоб часом не поцарапать. Ты, Сонька, уехала-приехала, а я на всю жизнь тут. Покумекай об этом.

Сонька и одетый в генеральский мундир Горелов сидели в помпезном ресторане при гостинице, не спеша поглощали вкусное быстро тающее мороженое. Сонька, чтобы не вертеть головой, достала из сумочки зеркальце и принялась вроде бы поправлять прическу, но больше старалась рассматривать находящихся в ресторане клиентов. Отдыхающих здесь было довольно много, но никто особого внимания не привлекал.

Вдруг Сонька увидела внимательно наблюдающего за ними молодого черноволосого господина в легком белом костюме, несколько манерного, но чертовски красивого. Она спрятала зеркальце, негромко приказала штабс-капитану:

— Сходи-ка на полчаса в номер, папенька. Тут наблюдается клиент, с которым мне хотелось бы побеседовать… — и совсем тихо добавила: — На выходе посторожи. Мне кажется, клиент из наших, из марвихеров.

— Это который?

— Молоденький, в белом костюме.

Горелов бросил взгляд по залу, нашел указанного господина, поинтересовался:

— Что я обязан проделать, дочь?

— Перехвати его в вестибюле. Думаю, он непременно в чем-нибудь облегчит меня.

«Папенька» понятливо кивнул, поднялся, громко и сурово предупредил девушку:

— Смотри, дочь! Народишко здесь ушлый, вороватый, чтоб не случилось чего! А я часок посплю в нумерах. — И с прямой по-генеральски спиной не спеша удалился.

Сонька поставила свою серебристую сумочку на освободившийся стул, не успела поднести чашечку с кофием ко рту, как рядом оказался тот самый молодой господин.

— Преогромное пардон, мадам, — с очевидным южным акцентом произнес он. — Не возражаете, если я причалю к вам на пару минут?

Сонька измерила его снисходительным взглядом, пожала плечами.

— Попробуйте.

— Папочка? — кивнул молодой человек вслед ушедшему штабс-капитану.

— С чего вы взяли?

— Из собственных ушей, — засмеялся молодой человек. — Генерал гаркнул так, будто не в ресторане, а на плацу.

— Прошу не комментировать действия моего отца, — сухо попросила Сонька.

— Извиняюсь, больше не буду. А то не дай бог пристрелит! — Снова засмеялся, протянул руку: — Володя Кочубчик.

Сонька некоторое время изучала длинные пальцы Владимира с двумя довольно простоватыми кольцами, не спеша, положила свою ладонь в его руку.

— Софья.

Молодой человек смотрел прямо ей в глаза.

— Не русская?

— Вас это беспокоит?

— Интересует. Вдруг сегодня влюблюсь, а вы уже завтра съедете.

Она с интригой улыбнулась.

— Нет, завтра я еще не съеду. А вы кто, Володя Кочубчик?

— Неродной сын миллионера и родной сын прачки, — ухмыльнулся тот. — Похоже?

Сонька прошлась взглядом по лицу парня, оно было завораживающе красиво: большие черные глаза, крупный алый рот, сильный подбородок. Девушка с трудом отвела от него взгляд, неожиданно произнесла:

— Вы мне нравитесь, неродной сын миллионера и прачки. В вас есть порода.

— В Одессе все с породой, — продолжал веселиться Кочубчик. — Кто без породы, того в море!

Воровка поймала быстрый взгляд молодого человека, упавший на ее сумочку.

— Вы часто бываете в этом ресторане?

— В других часто, но этот — любимый. — Володя непринужденно пересел на стул, на котором находилась сумочка Соньки. — Смотрите, дамочка, какая интересная жизнь протекает за этим окном! Знаменитая улица Дерибасовская всего в двух шагах от вашей изумительной и любимой в народе гостиницы. Если же вы хотите оказаться возле памятника Ришелье, то это вообще не проблема…

Сонька видела, как Кочубчик, продолжая азартно рассказывать про Одессу, профессионально открыл сумочку, вытащил оттуда кошелек, брошку, браслет и сунул все в карман.

— …Вы берете пролеточку, изящно садитесь в нее, и вас с ветерком несут прямо к памятнику. А там море, там причал, там настоящая одесская жизнь!

Молодой человек снова пристально посмотрел в глаза девушки, грудным играющим голосом проворковал:

— Когда прелестная мадам желает окунуться в страсть огня, любви и печали?

Сонька улыбнулась, коснулась его руки.

— Ступайте. Я непременно вас найду, Володя.

Кочубчик поднялся, довольно галантно поцеловал руку, хотел было двинуться к выходу, но Сонька придержала его.

— Если на выходе вы увидите моего папеньку-генерала, не обескуражьтесь. Он непременно вам сообщит кое-что интересное.

«Генерал» стоял неподалеку от гостиничной конторки, листал газеты и журналы, выставленные здесь для гостей. Увидев быстро выходящего из ресторана Кочубчика, он отложил газету, двинулся ему наперерез.

— Простите, уважаемый господин. Вы ничего не забыли в зале?

— В каком зале? — удивился тот.

— В ресторанном. — Горелов крепко взял Володю за руку. — Прошу вас вернуться обратно.

Кочубчик дернулся.

— Генерал, что за шуточки? Вы, наверно, с кем-то меня спутали.

— Вы только что сидели с моей дочерью и забыли поцеловать ей руку.

— Я поцеловал.

— Недостаточно. Она недовольна! — Штабс-капитан свойски улыбнулся, показал глазами на усатого полицейского, дежурившего здесь. — Прошу вас, господин хороший, иначе придется звать на помощь городового.

Сонька с улыбкой наблюдала, как к ее столу направлялся Кочубчик в сопровождении Горелова. Она кивнула на стул, когда тот приблизился вплотную.

Володя сел и вопросительно посмотрел на девушку:

— Разве я вам не поцеловал ручку на прощанье?

— Поцеловал. Но я хочу еще.

— Не понял. Издеваетесь, что ли, мадам? — возмутился парень.

— Вам не нравится целовать женщине ручку? — удивилась она.

— Целуй, — толкнул его в плечо «папенька». — Раз дочка просит, целуй.

Тот взял Сонькину руку, поцеловал.

— Славный мальчик, — тихо произнесла она и попросила: — А теперь выложи на стол то, что украл.

Кочубчик вспыхнул, но все-таки шепотом стал отпираться:

— Ничего не крал! Это наговор! Зовите полицию!

— Позову, — кивнула девушка. — Тебе это надо? — И опять же с улыбкой велела: — Украл — верни. Нехорошо воровать у своих.

— Свои — это кто?

— Свои — это я.

— Я вас понял. — Володя рассмеялся. — Хотел тикать, не вышло. — Неожиданно поинтересовался: — А вы кто, мадам?

Она помолчала, интригующе взглянула на штабс-капитана, неожиданно выложила:

— Сонька… Сонька Золотая Ручка.

Володя ошалело уставился на девушку:

— Ты — Сонька? Брешешь!

Она молчала, с улыбкой смотрела на красивого парня.

— Не верю. Чтоб Сонька — в Одессе? Не, брехня… Ты, говорят, все больше по заграницам да в Кацапии — Питере, в Москве.

— Доставай ворованное.

— Надо же… У самой Соньки спер… — Кочубчик послушно вынул из кармана кошелек, брошь, браслет. — Вроде все.

Сонька не сводила с него восхищенного взгляда.

— Все! — со злостью выкрикнул Володя. — Чего еще хочешь от меня?

— Хочу, чтобы отправился сейчас со мной.

— Куда?

— Покажешь свою Одессу, — ответила Сонька и поднялась. — Пошли, Кочубчик.

Сонька и новый ее знакомый одесский вор Володя Кочубчик прогуливались по набережной. Он о чем-то рассказывал гостье, показывал на море, на корабли, пришвартованные у причала. Ветер полоскал длинные волосы Соньки, она с нежностью заглядывала в глаза Кочубчика, по делу и без дела хохотала, подносила к своему лицу его узкую, по-женски утонченную ладонь.

Сонька и Кочубчик лежали на широкой постели в гостиничном номере Соньки. Воровка, опершись на локоть, влюбленно смотрела на парня, нежно гладила его по волосам, по лицу, по губам.

— Красивый.

— Все бабы так говорят, — ответил Володя.

— Сколько тебе лет?

— Много. Уже восемнадцать… А тебе?

— Мне? — Сонька усмехнулась. — Мне больше.

— Сколько?

— Больше… У меня уже две дочери.

Кочубчик даже приподнялся:

— Старуха, что ли?

— Не совсем, — воровка поцеловала его. — Хотя для тебя, может, и старуха. Давно воруешь?

— Даже не помню. Лет с семи, наверно.

— Отец с матерью тоже воровали?

— Не-е… Померли. Утопили их. А до этого жили богато. Лавка была своя, дом. И фамилия у меня была хорошая — Бромберг.

— Хорошая. Владимир Бромберг.

— Не-е, не Владимир. Отец с мамкой почему-то назвали меня Вольфом. Все одно, что собаку какую-нибудь или волка. Сам себя переиначил в Володю.

Сонька какое-то время печально любовалась им, произнесла:

— Плохо, что ты вор.

— Это как? — удивился Володя.

— Я — воровка, ты — вор. Нехорошо.

— Разве вор — это плохо? Мне, к примеру, нравится быть вором.

Воровка села, посмотрела ему в лицо.

— Со мной такого еще не было, Володя. Я влюбилась.

— А раньше что, ни в кого не влюблялась?

— Раньше было другое.

— А я все время влюбляюсь! Как увижу красивую, так и влюбляюсь. По десять раз на дню могу!

— Нет… Я как увидела тебя, поняла — все. Поняла, что встретила того, кого всю жизнь искала. И никому тебя не отдам!

Володя отодвинулся от нее.

— Сонька, ты чего? Совсем, что ли? Ты ж старая для меня!

Она проглотила оскорбление, тихо промолвила:

— Ничего, привыкнешь. Привыкнешь и тоже полюбишь. Я сделаю все, чтоб так было. Я буду любить тебя. Буду ради тебя жить. Ты мой единственный и желанный! — Сонька принялась страстно целовать молодое сильное тело.

В предвечернее время Сонька прогуливалась по Дерибасовской.

Шла в отдыхающей толпе, иногда останавливалась возле витрин магазинов, любовалась модной одеждой, украшениями в витринах ювелирных лавок, глазела на танцующих цыганят, выпрашивающих деньги.

Вечернее время в Одессе — это чтобы себя показать и на других пальцем потыкать.

Она заметила ярко освещенный кафешантан, через окно понаблюдала за танцующей азиатской красавицей, перед которой млел сплошь мужской зал.

И тут Сонька вдруг увидела, что больше всего дурел перед дивной красоткой ее возлюбленный Володя Кочубчик. Он вскакивал из-за стола, что-то орал, подбегал к танцовщице, падал на колени, целовал ей руки, совал под подол платья мятые купюры. Сонька осатанела.

Не помня себя, она ринулась в кафешантан.

Растолкав мужиков у входа, она на мгновение замерла посередине зала, наблюдая за танцовщицей и Кочубчиком, а потом вдруг рванулась на сцену.

— Сука паршивая!.. Шваль!.. Дешевка!

Озверев, она вцепилась в танцовщицу, стала бить ее ногами и царапать лицо, пытаясь стащить со сцены.

— Убью гадину!

Пораженный Кочубчик в первый момент онемел, затем бросился на помощь красотке.

— Сонька!.. Мама! — орал он. — Сбрендила, что ли? Сгинь, зараза!

Обезумевшая воровка тут же вцепилась в парня и начала лупить и его, не отпуская девицу.

В драку вмешались мужики. Они дружно скрутили Соньку и поволокли ее к выходу. Кочубчик, размахивая руками, что-то орал вслед, танцовщица рыдала, а мужики дотащили наглую воровку до дверей и силой вытолкнули на улицу.

От сильного толчка Сонька едва не распласталась на мостовой, вызвав живой интерес гуляющих. Она поднялась, поправила платье, оглянулась на кафешантан, ругнулась и поплелась прочь, давя в себе рыдания.

Было раннее утро. Сонька, одетая в длинный цветастый халат, покинула свой номер и пошла вдоль гостиничных дверей. По ходу аккуратно нажимала на дверные ручки, но все комнаты были заперты. Казалось, что утренняя охота ничем не закончится.

В самом конце коридора дверь неожиданно поддалась, и воровка проскользнула в номер.

В прихожей горел свет. Сонька тихонько прикрыла дверь и, касаясь висков с гримасой боли, проследовала в глубину номера. Из спальни доносился негромкий мужской храп.

Девушка, по-прежнему потирая виски, зажгла в ванной свет, взглянула на себя в зеркало, осталась довольна увиденным и прислушалась к тишине в номере. Сонька проследовала в спальню, увидела в утреннем полумраке спящего на просторной постели господина. Она открыла платяной шкаф и стала обследовать карманы висевшей там одежды. Извлекла бумажник с какими-то деньгами, сняла с галстука жемчужную заколку, принялась вынимать запонки из рукавов сорочки.

Неожиданно Сонька задела дверь шкафа — она громко стукнула, и шкаф заскрипел. Мужчина проснулся, удивленно уставился на ночную гостью. Воровка на миг замерла, но тут же нашлась и начала неспешно снимать с себя халат, ночную сорочку, не обращая внимания на хозяина номера.

— Мадам, вы кто? — не без испуга спросил мужчина.

Сонька вскрикнула, подхватила одежду, прижала ее к себе.

— А вы кто? Что вы делаете в моем номере?

— Какой это ваш номер? — Мужчина зажег свет и сел на постели. — Это мой номер! Что вы ищете в шкафу, мадам?

— Я переодевалась, — с трудом сдерживая слезы, сообщила Сонька. — Видимо, я перепутала номера. Какой это номер?

— Триста шестой, мадам.

— Боже… Кошмар. Простите меня. Конечно перепутала! Простите великодушно. У меня ужасно болит голова…

— При чем тут голова? Вы в моем номере! Да еще шарите в шкафу!

— Я перепутала. Ходила за врачом и случайно зашла не в свой номер. Стала раздеваться… Не будете же вы из-за этого вызывать полицию. — Сонька, держа пальцы у виска, набросила халат и быстро покинула чужой номер.

Кочубчик крепко спал, когда Сонька вернулась к себе. Она присела на постель, поцеловала спящего парня. Он недовольно поморщился, открыл глаза.

— Чего? Вышло что-нибудь?

— Вот, — показала Сонька добычу. — Но придется отсюда срочно съехать.

— Прямо сейчас?

— Лучше сейчас, пока господин из того номера не проснулся.

— Черт… — Кочубчик был недоволен. — А не могла как-нибудь поаккуратнее?

Она снова поцеловала его.

— Не сердись, дорогой. Зато теперь ты можешь некоторое время не работать.

— Конечно, меня жалеть надо. Я ведь сирота.

Было обеденное время, Сонька как раз покинула ресторан гостиницы и направилась к широкому маршу главной лестницы. Дорогу ей пересек штабс-капитан. Он был в штатском, вид у него был озабоченный.

— Доченька…

Она удивленно посмотрела на него:

— Что здесь делаешь?

— Тебя жду.

— Что-то случилось?

— Пока нет. Но может случиться.

Сонька вопросительно посмотрела на «папеньку»:

— Ну?

— Мне он не нравится, — сглотнув, проговорил Горелов.

— Кто?

— Этот твой Володя.

— А почему он должен тебе нравиться? Главное, что нравится мне.

— Он гнилой, Соня.

Она молчала, неотрывно смотрела на штабс-капитана, и глаза ее медленно наливались злостью.

— Беги от него, дочка, — повторил тот. — Бежим вдвоем. Он доведет до беды.

— Ты кто такой? — спросила Сонька, продолжая смотреть ему прямо в глаза.

— Я? — штабс-капитан растерялся. — Горелов… Твой папенька.

— Ты пьяница и прощелыга! И не тебе меня учить!

Она резко развернулась и пошла прочь. Горелов постоял какое-то время, глядя ей вслед, и поспешил за ней. Догнал, коснулся руки.

— Доченька, ты хочешь, чтобы я исчез из твоей жизни?

— А мне все равно! Как появился, так и исчезнешь. И не смей больше делать мне замечания.

Штабс-капитан снова придержал ее:

— Я не уйду, я буду рядом с тобой. Даже тогда, когда тебе совсем станет худо. Знай это, доченька. — Он повернулся и медленно побрел к выходу из гостиницы.

Сонька подумала о чем-то, потом попросила:

— Разыщи Володю, скажи, что я его жду. Очень жду.

В выход ной полдень улица Дерибасовская просто-таки кишела публикой. Казалось, вся Одесса вышла показать себя и пообсуждать других.

В этом потоке вышагивала Сонька под ручку с Кочубчиком. Володя явно чувствовал себя некомфортно, пытался избавиться от Сонькиных нежностей, но она не отпускала его, улыбаясь с каким-то бабьим садизмом.

— Да не ходил я ни с одной девкой вот так! — злился парень. — Как на привязи!

— Ни с кем не ходил, со мной пойдешь.

— Ну, Сонь…

— Иди и молчи.

В какой-то момент к ним подвалил золотозубый местный блатной, увидел Володьку под ручку с незнакомой ему девахой и заржал:

— Вовка, ты это с кем? Что за шмару подцепил?

Сонька от такого обращения даже остолбенела:

— Это я — шмара?

— Ой, о чем ви говорите? — тут же нашелся блатной. — Куколка! Где ты, Вова, виковирял такую куколку?

— Выковыривают знаешь что? — надвинулся на него Кочубчик.

— Кто ж не знает, Вова? — Одессит был явно навеселе. — Козявки! Из носа! Противные выковыривают козявки! — Причем буква «ы» у него упорно выходила как «и».

— По-твоему, я — противная козявка? — не отступала Сонька.

— Ой, нет, что ви! — Блатной был уже не рад, что влип. — Ви самая лучшая в мире козявка!

— Моя дама — лучшая в мире козявка?! — Володя взял его за грудки.

— Послушай, Вова, только не надо меня душить. — Дернулся блатной. — Мне это не интересно.

— Значит, я шмара, козявка… Кто еще? — напирала с другой стороны Сонька.

— Принцесса! Королева! Графиня! Цыпа! Только оставьте меня в покое, барышня. Что ви от меня хотите? Топайте своей дорогой, как топали до этого.

Неожиданно Кочубчик вытащил из кармана нож с узким лезвием, приставил его к животу одессита и процедил:

— Сейчас же, козлодой, извинись перед дамой.

Тот испуганно замер, не желая напороться на нож, и пробормотал:

— Кто ж возражает, Вова? — Он улыбнулся Соньке: — Извините, дамочка. Вы своей красотой затмили не только всех одесских женщин, но даже небесное светило, которое, кажется, именуется солнцем. — Одессит увидел, что Володя убрал нож, облегченно пожал плечами. — Боже, что за народ в этом городе? — И торопливо ушел.

Сонька рассмеялась, нежно обняла Кочубчика:

— Спасибо, любимый. Ты поступил как мужчина.

Тот снисходительно отмахнулся:

— Ой, не надо меня смешить! Это ж Одесса-мама!

— Как? Мама?! — возмутилась воровка.

— Есть претензии? — не понял Кочубчик.

— Нет, мне нравится, — подумав, согласилась Сонька и повторила: — Мама…

— Значит, окончательно будешь мамой… При встрече с подобным фраером — будь я не одесситом, а каким-нибудь придурковатым москалем — я, мама, от страха в один момент наложил бы в свои шикарные штаны.

Сонька весело и счастливо рассмеялась:

— Смешные вы здесь все.

— Веселые, — уточнил Кочубчик. — Только запомни, мама, они все делают весело: любят, ругаются, воруют, обманывают, предают, убивают.

— Ты знаешь Мотю Бессарабского?

— Лично нет. Но так знаю. У тебя к нему интерес?

— Я была у него.

— Зачем, мама?

— Позвал.

Володя помолчал, почему-то оглянулся:

— Видать, Мотя не очень лыхает, что ты появилась в этих краях.

Они пошли дальше и притормозили возле толпы зевак, наблюдавшей за дрессировщиком с шимпанзе: обезьяна прыгала, вертелась, кувыркалась, влезала на дерево и раскачивалась на ветках. Но больше всего одесситов забавляло то, как ловко и профессионально она шмонала народ. Шимпанзе цеплялась за одежду очередной жертвы, пристально и довольно долго заглядывала ей в глаза и в этот момент вытаскивала из карманов гражданина все, что там лежало, — бумажник, ключи, носовой платок или табак. Все украденное немедленно возвращалось хозяину, и обезьяна, получив из рук дрессировщика банан в качестве награды, принималась за новые штучки. Народ от души хохотал, и каждый стремился испробовать себя в качестве жертвы.

Сонька и Кочубчик некоторое время наблюдали за ловким аттракционом, затем Сонька попросила Володю:

— Передай артисту мою гостиничную визитку.

— Зачем? — удивился тот. — Этот придурок уже полгода дурачит публику.

— Пусть придет. У меня к нему дело.

Возмущенный Володя немного помедлил, но все-таки проломился сквозь толпу, передал дрессировщику визитку, показав на воровку. Тот бросил взгляд на адрес гостиницы, на миг зазевался, и обезьяна немедленно, под общий смех, выхватила у него визитку и запихнула ее в рот. Дрессировщик с трудом отобрал у зверюшки ее добычу, низко поклонился Соньке и на прощанье послал воздушный поцелуй.

— Фраер поганый, — недовольно проворчал Кочубчик.

Когда они отошли от толпы, Володя извлек из кармана несколько мятых денежек, с довольным смешком продемонстрировал их подружке.

— Щипнул. Будет на что поиграть вечером.

— Больше не делай этого, Вова, — попросила Сонька. — Попадешься — я не переживу. Лучше я буду рисковать.

— Как скажешь, мама.

Кочубчика дома не было. Сонька как раз находилась в ванной, где с помощью кремов приводила лицо в порядок, когда в дверь постучали.

— Войдите! — крикнула она.

В номере неловко возник дрессировщик со своей обезьянкой, галантно снял шляпу.

— Я не ошибся адресом?

Девушка торопливо промокнула лицо салфеткой и вышла навстречу гостю.

— Не ошиблись. — Протянула руку: — Меня зовут Софья.

— Кондратий Аверьев. — Дрессировщик коснулся губами пальцев девушки и придержал обезьянку, немедленно пожелавшую что-нибудь снять с хозяйки номера. — Марта, веди себя воспитанно. — Он достал из кармана сушеный банан, сунул в рот животному и поднял глаза на Соньку: — Я слушаю вас, мадемуазель.

— Я хочу купить вашу Марту.

Кондратий удивленно поднял брови:

— Мадемуазель, она не продается.

— А за большие деньги?

— За большие? — Дрессировщик задумался. — Если за очень большие, можно подумать. А зачем вам надо это беспокойное животное? Вы знаете, сколько с нею хлопот?

— Хорошо, я куплю ее у вас ровно на один месяц.

— Всего на месяц? То есть вы хотите вдоволь насытиться этой проказницей и вернуть обратно? — Кондратий насмешливо улыбался.

— Примерно так. Но до того как я куплю эту обезьянку, вы обязаны обучить ее кое-каким штучкам.

— Штучкам? Каким, например?

— Например… — Сонька подошла к столику, взяла одно из своих украшений, положила на диван. — Например, она должна сорвать с ожерелья вот этот камушек и проглотить его.

— Всего один камушек?

— Почему один? Можно несколько. Скажем, три или пять.

— Мадемуазель, — дрессировщик был крайне озадачен, — это опасно. Животное может умереть. У него немедленно случится заворот кишок!

— Не случится. Камушки будут быстро извлечены из желудка.

— Каким образом?

Сонька рассмеялась и повторила вопрос:

— Каким образом? Например, с помощью клизмочки.

Кондратий ровным счетом ничего не понимал, поэтому с его лица не сходило выражение крайнего удивления.

— Клизмочки?

— Да, клизмочки.

— Дорогая девушка, я встречал в этой жизни много сумасшедших, но такую, как вы, извините, встречаю впервые. Чего вы добьетесь, если Марта станет глотать ваши камушки? Это вас возбуждает?

— Послушайте, Кондратий, вы вчера выпили?

— Самую малость.

— Желаете опохмелиться?

— Если синьорина окажет такую любезность.

— Окажу.

Девушка достала из серванта бутылку рома, налила в рюмку.

— Вы спасли жизнь бедному артисту, — сглотнув слюну, произнес дрессировщик. Взял рюмку, некоторое время любовался темной жидкостью, затем выпил медленно и смачно. — Вот Кондратий и воскресает… — Он помолчал, переваривая теплую волну, благодарно улыбнулся хозяйке номера. — Готов к продолжению диалога. Итак, вы желаете, чтобы Марточка глотала камушки, и вы при этом гарантируете ей жизнь?

— Именно так.

— Хорошо, в таком случае обсудим детали. Камушки будут ваши?

— Нет, камушки будут не мои, — ответила Сонька.