Современная венгерская пьеса

Перевод Б. Гейгера.

Л а й о ш Х о р в а т.

К л а р и — его дочь.

Л а ц и — младший брат Клари.

У ч и т е л ь.

Б а л о г н е — служанка.

М и к у ш.

И м р е М и к у ш — его сын, судебный исполнитель.

Ш а н д о р Б а к.

Ф е р е н ц К о в а ч.

К о в а ч н е — его жена.

Э р ж и к е — их дочь.

Д о к т о р Б е к ш и ч — сельский врач.

Т а в а с и н е, Р о з и — поденщица.

Е е д о ч ь.

Ф е х е р н е, Ю л и ш.

Е е с ы н.

Т е т у ш к а Ж у ж а.

К р е с т ь я н е — мужчины, женщины.

Действие первое

Небольшая, скудно обставленная комната в обветшалой сельской школе. Она одновременно служит и кабинетом учителя и канцелярией школы. Мебель бедная, подобрана кое-как: книжная полка, ветхая кушетка, служащая хозяину кроватью, два-три облезлых кресла, несколько стульев. На столе — стопки книг, бумага, учебные пособия: глобус, чучела птиц и т. д. На стене — школьная карта Венгрии. Напротив двери — фисгармония.

Два окна, выходящих на улицу, сейчас распахнуты настежь. Стоит летняя жара. Учебный год уже закончился, и сейчас должна начаться запись в школу новых учеников. Когда занавес поднимается, на сцене Б а л о г н е — служанка учителя и две крестьянки — Т а в а с и н е с д о ч к о й и Ф е х е р н е с с ы н о м. Они только что вошли.

Б а л о г н е, Т а в а с и н е, е е д о ч ь, Ф е х е р н е, е е с ы н.

Б а л о г н е (пожилая крестьянка в платке, протирает ламповое стекло). Записывать в школу будут здесь, потому как там нынче начали белить стены…

Т а в а с и н е (бедно, но опрятно одетая поденщица, на плече у нее плетеная корзинка. Держит за руку дочку шести-семи лет, в другой руке у нее крепко зажаты бумаги, завернутые в носовой платок). К слову сказать, пора бы давно их побелить. Давеча, когда была здесь на экзаменах дочки, увидела на стене свое имя. А ведь я написала его еще тогда, когда ходила сама сюда.

Б а л о г н е (немного обидевшись). Нечего тебе возводить напраслину на господина учителя. Он и прошлым годом делал побелку!

Ф е х е р н е (с виду такая же, как Тавасине, сыну ее лет семь-восемь. Перебивает ее). Скажите, тетушка Мари, а скоро придет господни учитель?

Б а л о г н е. Я же вам сказывала, он забежал на минутку в сельскую управу.

Т а в а с и н е (в нерешительности). Я, пожалуй, успею сбегать на базар. Еще не знаю, что нынче на обед состряпать. А мне ведь его в такую даль нести.

Б а л о г н е. Твой муженек у какой молотилки?

Т а в а с и н е. Какая там молотилка? Пока что на косом поле жнут. У Мартонов. После обеда я тоже подсоблю, а то на этом жалком клочке земли им до самого рождества не управиться. Пшеница-то вся полегла, колосья к земле пригнулись, а корни — торчком. А с молотилки уже сообщили, что пора являться да к делу приступать. (Фехерне.) А ты, Юлиш, остаешься?

Ф е х е р н е (колеблясь). Пожалуй, и я пойду.

Б а л о г н е. Да вы не расходитесь, голубушки! Я говорю же, господин учитель вот-вот придет! (Всячески удерживает женщин, видно, ей не терпится с ними поделиться. Осматривается по сторонам, убедившись, что никто из посторонних не слышит, шепотом.) Уж больно счастливы наш господин учитель… Вчера помолвка состоялась… я тоже была там…

При этих словах обе молодые женщины подходят к ней совсем близко.

Т а в а с и н е (шепотом, но с большой заинтересованностью). Стало быть, помолвка все-таки состоялась?

Б а л о г н е. Ей-ей, состоялась. Вчера вечером.

Ф е х е р н е. Что ж так наскоро, ни с того ни с сего?

Б а л о г н е. Как — наскоро? Эта волынка с каких пор тянулась. А вот теперь господин учитель набрался храбрости и заявил Хорвату, дескать, так или этак.

Т а в а с и н е (загоревшись). Экая новость! Ее, поди, еще никто в деревне не знает! (Направляется к выходу.) Пошли, доченька! Пошли на базар!..

Ф е х е р н е (с обостренным интересом). Вас, тетушка Мари, тоже туда пригласили?

Б а л о г н е. А как же. Пригласили…

Тавасине возвращается.

Вы же знаете, у господина учителя никого из родных нет, так вот, чтобы и от него кто-нибудь… (Покашливая, в смущении.) Пригласили… и даже всячески упрашивали. Говорили ласково, мол, тетушка Мари, душенька, не пришли бы вы помыть посуду?

Т а в а с и н е (рассмеявшись с оттенком злорадства). А я-то думала, вы там среди желанных гостей восседали.

Б а л о г н е (оправдываясь). А гостей вовсе и не было. Только своя семья. Но я была там аккурат вроде гостьей. Все видала, все слыхала. Приметила и то, как старик Хорват, дед невесты, засовывал себе в карман целую горсть пряников. Бедняга и поесть-то не осмеливался. Что и говорить, эти скопидомы держат несчастного старика в черном теле.

Ф е х е р н е (нетерпеливо, перебивая). Ну, а сама помолвка как получилась, тетушка Мари?

Б а л о г н е. Ты ведь меня, Юлишка, знаешь как облупленную, я не из таковских, чтоб зря оговорить кого-нибудь или дурно отзываться о людях. Но все же скажу по совести — помолвку единственной дочери Хорваты могли бы устроить и пошикарнее. Добра у них хватает, земли, поди, хольдов{2} сто… Но вместо того чтоб погулять на радостях, отец невесты весь вечер просидел с кислой миной, будто уксуса напился. Правда, по чести говоря, вино было таким же прокислым, как уксус. Я с трудом выпила четыре, нет, пять стаканчиков. И это за весь-то вечер! А ведь, бывало, когда еще мой покойный муж жив был — весельчак был, бедняга, — мы с ним…

Д е в о ч к а (до сих пор играла с мальчиком на счетах). Не трогай мой нос!

Т а в а с и н е (ребятам). А ну-ка, угомонитесь. (Балогне.) А как господин учитель?

Б а л о г н е. Сколько он стаканчиков пропустил, того я не ведаю.

Т а в а с и н е. Да я не о том спрашиваю. Доволен был?

Б а л о г н е. О, об этом даже спрашивать грешно! У них настоящая любовь, слышите, — большая, пылкая любовь! Должно быть, сам господь бог создал их друг для друга. Я вам верно говорю. Ах, до чего же пригожая, умная, обходительная эта Кларика! Словно и не дочь своего отца.

Ф е х е р н е. Она, поди, достаточно ходила в школу, чтоб научиться быть обходительной. За деньги нынче уж и такое можно приобрести.

Б а л о г н е (протестуя). Кларика — это совсем другое дело! Про нее этакое не скажешь. Просто диву даешься, как она перечила своему отцу, заступаясь за господина учителя!

Т а в а с и н е. А почему бы ей за него не заступиться? Небось учительшей станет. Барыней. А ведь она всего-навсего мужицкая дочь. Каким бы богатеем ни был ее отец — все одно, он был и останется мужиком. А она, сколько бы ее ни школили, все равно деревенская девка! (Спохватившись.) Ой, я пошла! Муженек убьет меня, коли не поспею к нему вовремя с обедом! (Уходит, таща за собой дочку.)

Ф е х е р н е. Не помолвка, а диковинка какая-то. Люди сказывают, будто Хорват еще в воскресенье говорил своим дружкам… (Сыну.) Сынок, выйди-ка во двор.

Т а в а с и н е (услышав, о чем пошла речь, возвращается; дочке). Бёжике, выйди-ка и ты с Шани! Поиграйте немножко.

Д е т и выбегают.

Т е ж е, без детей.

Б а л о г н е (вскипев). Ну и что болтал этот хам?

Ф е х е р н е. Говорят, будто он сказал, что скорее выдаст свою дочь за цыгана Вакарча, чем за этого… учителя… ничтожного паршивца, отец которого еще батрачил у них, Хорватов.

Б а л о г н е. Да, им это не дает покоя… Слыханное ли дело — сын бедняка посмел выйти в люди. Этот Хорват так спесив, что собственную дочь загубить готов.

Т а в а с и н е. Сельский писарь! Вот кого хотелось бы ему заполучить в зятья!

Б а л о г н е. А кем был отец у этого прощелыги? Нищим.

Ф е х е р н е. Но барином. Все-таки барином, хоть и паршивым, как поросенок кочующего цыгана. А этим выскочкам только того и надо! Чтоб из крестьянской девки сделалась барыней, щеголихой.

Б а л о г н е. Ну уж о Кларике ты ничего дурного не говори! Знаешь, как она заявила отцу? Мол, коли не отдадут за учителя, в колодец брошусь.

Ф е х е р н е. Я о ней ничего дурного и не говорю, да и не могу сказать. Я скажу только сущую правду: коли мужик начнет карабкаться вверх по лестнице, то он еще безжалостнее придавит тех, кто стоит ступенькой ниже его самого.

Т а в а с и н е. Этот Хорват идет по улице так, словно считает ниже своего достоинства ступать по земле. Противно смотреть, как он задается. И все из-за ста хольдов? Их же ему отец нажил, сам-то он к отцовскому наследству ни одной борозды не прибавил. Да его хлебом не корми — дай только покрасоваться. Коляска с балдахином, галстук, пианино… А для бедного рабочего человека ему и воды жалко.

Ф е х е р н е. Это уж верно. Всегда таким был.

Т а в а с и н е. Слыхала, он привез домой Ферко — сына Ковачей. Мальчонка служил у них, пас гусей.

Умолкают — снаружи слышится стук в дверь.

Т е ж е и т е т у ш к а Ж у ж а.

Т е т у ш к а Ж у ж а (входя). Здравствуйте. Я хотела бы записать в школу своего внучонка.

Б а л о г н е (поддразнивая). Я уж подумала, не сама ли ты, Жужа, решила записаться в школу. Тебе не мешало бы малость подучиться!

Т е т у ш к а Ж у ж а. Ты, кажется, ходила сюда добрый десяток лет, а ничему не научилась; как была глупой, так и осталась.

Тавасине и Фехерне смеются.

Т а в а с и н е. Вот и вам досталось, тетушка Мари.

Б а л о г н е. И поделом. Мне вечно достается, как заезженному коняге цыгана. Как-то раз некий цыган нещадно хлестал свою лошадь, потому что она не могла стронуть с места тяжелый воз. Какой-то прохожий крикнул: «Что ж ты бьешь доброго коня, его пожалеть надо, воз-то тяжелый», а цыган в ответ: «А чего жалеть-то? Мой конь к побоям привык, он без них обойтись не может»…

Все смеются.

(Тетушке Жуже.) Входи, входи, Жужа. Вот стул, присаживайся. Господин учитель сейчас придет. Он забежал на минутку в сельскую управу.

Ф е х е р н е (смеясь). К писарю?..

Т а в а с и н е. Ой, да не стану я ждать. (Порывается уйти, но у дверей останавливается.)

Т е т у ш к а Ж у ж а (неодобрительно). Лучше бы дождаться господина учителя на улице. Негоже в его комнате сборища устраивать.

Б а л о г н е. А когда тут не было сборищ? Всегда были. Но теперь-то уж все равно. Недолго теперь осталось здесь жить господину учителю. Сказывают, Хорват уже приказал строить новый дом.

В с е ж е н щ и н ы (в большом изумлении). Ах, неужто новый дом?

Б а л о г н е. Конечно. Вы что думаете, новая хозяйка захочет здесь жить? Нет… Хорват возведет молодым хоромы почище докторских. (Поясняя тетушке Жуже.) Помолвка-то ведь состоялась!

Т е т у ш к а Ж у ж а. Да ну! Все-таки состоялась?

Б а л о г н е. То-то и оно. Вчера вечером отпраздновали.

Т е т у ш к а Ж у ж а. А ведь как этот надутый пузырь Хорват противился… Твердил без конца, мол, учитель такой-сякой, паршивец этакий… А все-таки наперекор ему вышло. Теперь небось не скажет, что отец господина учителя когда-то батрачил у Хорватов. Вот так-то и вертится мир.

Б а л о г н е. Коли так, то правильно вертится. Пусть хоть разок солнышко и бедняцкого сына пригреет.

Т а в а с и н е. Я рада — теперь и мы можем тыкать в нос хозяевам: видали, мол, и бедняку случается выйти в люди, хоть вы, богатеи, ни во что нас не ставите.

Т е т у ш к а Ж у ж а. Бёжи Кардош, что батрачит у Хорватов, родственницей нам приходится — она племянница мужа моей дочки. Так вот она рассказывала — вся родня Хорватов — братья, сестры, ну, словом, все, были против учителя. Теперь-то уж могут только локти кусать от досады. На этот раз беднота взяла верх.

Б а л о г н е. Откровенно говоря, я этому рада больше, чем если бы меня сосватал какой-нибудь хозяйский сын.

Т е т у ш к а Ж у ж а (с наигранным испугом, ехидно). Ох-ох-ох, не говори, Мари, этакое, да еще громко! Чего доброго, Анти Кочонди услышит. Я слыхала, на прошлой неделе он собирался из-за тебя в колодце утопиться…

Все смеются.

Ф е х е р н е. Однако рановато радоваться. Коли к гнилой картошке положить хорошую, она тоже сгниет…

Б а л о г н е (горячо, убежденно). Но это вовсе не та картошка. Господин учитель не из таких. Я его сызмальства знаю, да и бок о бок с ним живу не один год. Стало быть, могу сказать, что он за человек. Настоящий, правдивый.

Т а в а с и н е. Да, он именно такой… Всегда за бедняков, за правду вступается.

Б а л о г н е. И впредь так будет. Картофель был добротный, значит, и семя отменным будет.

С улицы уже давно доносится колокольный звон, но только теперь женщины его услышали.

Колокола по старику Ковачу звенят.

Ф е х е р н е. Помер, бедняга.

Женщины умолкают. Их лица скорбны, задумчивы.

Т е т у ш к а Ж у ж а (неторопливо). Матушка господина учителя, Юлча, мне дальней родственницей приходилась. Брат моего отца, Михай, мой дядя, значит, женился на самой младшей сестренке отца матушки Юлчи. Поэтому мы обращались друг к дружке запросто — кума, просто кума. Я даже помню, когда Пишта… то есть господин учитель, на свет божий появился. Мальчонка был никудышненький, хилый такой, болезненный… Словом, с виду всегда он казался неказистым, и никак нельзя было сказать, что из него когда-нибудь толк выйдет. Правда, Юлиш, матушка, значит, еще в ту пору все уверяла, дескать, сделает из своего сына ученого человека, не глядите, что с виду такой хилый да худосочный. Я же ей, бедняжке, ныне уже покойнице, говорила: «Послушай, кума, напрасно ты стараешься сделать из своего дитяти ученого мужа, от этого добра не жди. Бедняцкий сын сроду не станет барином». Будь она, бедняжка, сейчас жива, я бы ей сказала, что на сей раз я ошиблась, потому как хоть он и вышел в люди, но не забыл, кто были его отец и мать… Жаль, что они не дожили до этого дня… (Растроганная, вытирает глаза краем передника.)

Б а л о г н е. Господин учитель совсем не барин, он человек особенный. Всех людей уважает… К нему всякий может прийти со своим горем, заботами, бедой — всегда поможет. Сами же знаете.

Т а в а с и н е. Что верно, то верно.

Ф е х е р н е. Поживем — увидим, чем все кончится! Вот взять того же Микуша, судебного исполнителя. Тоже взял в жены дочку богатого хозяина, а теперь своих бедных родителей и знать не хочет!

Б а л о г н е (горячо). Микуш совсем другой человек. Он уже с малых лет зазнавался. Еще в школу ходил, а уж никого не замечал, даже не кланялся никогда.

Т е т у ш к а Ж у ж а (убежденно). У того и должность прескверная.

Т а в а с и н е. Люди рассказывают, что намедни, когда мать к ним наведалась, невестка ее только в кухню впустила. А еще говорят, будто Микуш не позволяет своей матери обращаться к невестке на «ты».

Т е т у ш к а Ж у ж а (с иронией). А неужто прикажешь величать ее «ваше степенство госпожа-невестка»?

Б а л о г н е (озираясь и шепотом, будто выдавая большую тайну). А мне господин учитель велел звать его запросто — Пиштой. Но я отношусь к нему уважительно… (Испуганно замолкает, так как раздается негромкий стук в дверь.)

Т е ж е и у ч и т е л ь.

У ч и т е л ь (весело, с сияющим лицом заглядывает в дверь). Позволите зайти?

В с е (хором, с некоторым замешательством). Доброе утро, господин учитель!

У ч и т е л ь. Доброе утро. Доброе утро, тетушка Жужа. Вот уж никак не ожидал увидеть в своей холостяцкой квартире столько красавиц. (Подходит к столу, садится и начинает перебирать книги, бумаги.)

Т а в а с и н е (с улыбкой). Конечно, такого еще никогда не бывало. Чтобы разом да столько женщин, а?

У ч и т е л ь (смеясь). Бросьте подтрунивать, Тавасине. Грешно возводить напраслину на скромного холостяка.

Ф е х е р н е. Еще бы, чего доброго, услышит кто. (Показывает на обручальное кольцо учителя.)

Т е т у ш к а Ж у ж а. Мы ведь слыхали радостную новость. От души желаем господину учителю всяческих благ, большого счастья.

В с е (хором). Дай вам бог счастья, здоровья!

По очереди подходят к нему и пожимают руку.

У ч и т е л ь (растроганно улыбается). Благодарю! От кого же вы слышали? (Шутливо погрозив пальцем Балогне.) Тетя Мари, тетя Мари! Опять проболтались?

Б а л о г н е (в сильном смущении). Господин учитель, я и словечка не проронила. Ей-ей, у меня и времени-то нет разговоры эти вести. Нет уж, тут не до разговоров. Мне вовсе недосуг лясы точить! (Торопливо идет к выходу; в дверях.) Господин учитель, старик Шандор Бак вас спрашивал, сказал, позже заглянет. (Уходит.)

Т е ж е, без Балогне, позже м а л ь ч и к и д е в о ч к а.

У ч и т е л ь. Ну что ж, пора делом заняться, посмотрим, что и как! Кто сюда первым пришел?

Т а в а с и н е. Я пришла самая первая. Меня муж насмерть забьет, если я не поспею вовремя в поле с обедом.

У ч и т е л ь. Ну, полно, что за чепуха! (Берет у нее табель и начинает записывать.) А где же ваша дочка, Тавасине?

Т а в а с и н е. Здесь она. Во дворе дожидается. (Подходит к двери и громко зовет.) Бёжике! Зайди-ка, доченька. (Возвращается к столу учителя.)

Т е т у ш к а Ж у ж а (пока учитель пишет). Какая жалость! Не довелось бедной куме дожить до такого радостного дня… (Поднимает фартук к глазам, сморкается.)

Учитель поднимает на нее глаза, понимает, о чем она говорит, лицо его становится серьезным, продолжает писать.

Нам ведь матушка господина учителя как бы родной приходилась. Отцов брат, Михай, мой дядя, женился на Юлче, как бишь ее… (Сконфузившись.) На самой младшей сестренке батюшки вашей матушки… Так что мы стали запросто говорить друг другу — кума… Небось вы изводите еще помнить все это…

У ч и т е л ь. Как же, конечно, помню… тетушка Жужа.

Д е т и тем временем робко входят в комнату и становятся каждый рядом со своей матерью.

Т е т у ш к а Ж у ж а (приободрившись). Бедняжка, бывало, всегда говорила, сделаю, мол, из своего сына человека ученого. В добрый час, кума, подбадривала я ее, потому как господин учитель уже тогда был красивым, умненьким парнишкой хоть куда, так что все предсказывали: «Из него толк выйдет».

У ч и т е л ь (улыбнувшись). Ладно, тетушка Жужа. (Девочке, приветливо, дружелюбно.) Ну, Бёжике, скажи, как у тебя проходят каникулы?

Д е в о ч к а. Хорошо, дядя учитель.

М а л ь ч и к (радостно). Уроки учить не надо.

Т а в а с и н е. Может, ты сначала поздороваешься? Ты еще не сказала «здрасте»!

Ф е х е р н е. И ты, Шани, поздоровайся как следует.

Д е т и (хором, по-школьному). Здра-а-авству-уй-те…

У ч и т е л ь (возвращает Тавасине табель. Ребятам, с нарочитой серьезностью). Ну в таком случае можете, пожалуй, остаться здесь уроки учить.

Д е т и (хором). О-о-ой!

У ч и т е л ь (женщинам). Да, кстати, пока не забыл. С детской группой, кажется, получится. Я договорился с господином секретарем сельской управы. Он тоже сочувственно относится к вам и хотел бы помочь. Возможно, уже с понедельника вы сможете приводить сюда детишек. Они будут получать здесь завтрак, обед, а вечером — ужин…

Т а в а с и н е. Что ж, это было бы прекрасно. Я теперь старшего могу прихватывать с собой, а уж малышку таскать так далеко в поле не под силу. Километров десять отсюда! А с молотилкой еще дальше уходят…

Ф е х е р н е. С детской группой давно бы пора!.. У меня у самой четверо ребятишек… (С некоторым недоверием.) А будет кому за ними присмотреть?

У ч и т е л ь (таинственно усмехается). А как же, обязательно будет, не беспокойтесь. За детьми будет присматривать заботливая нянечка.

Т е т у ш к а Ж у ж а. О господи, как это распрекрасно… Воистину…

Т а в а с и н е. Храни вас господь, господин учитель. Я пошла, а то мой муж…

У ч и т е л ь (смеясь, перебивает). Не убьет, не бойтесь, я его хорошо знаю. Ну, счастливо, Тавасине.

Д е в о ч к а. До-о-сви-да-а-ания…

Т а в а с и н е, держа д о ч к у за руку, торопливо уходит.

Т е ж е, без Тавасине.

У ч и т е л ь (берет у Фехерне табель сына; мальчику). Ну, а ты, Шани? Все еще не оставил в покое собак?

Мальчик, смущаясь, прячется за мать.

Ф е х е р н е (почти в отчаянии). Уж и не знаю, господин учитель, что из этого шалопая получится. Живодер, наверно. Только и знает, что с собаками возиться.

У ч и т е л ь. Скорее, добрый ветеринар. Я слышал, он умеет за ними ухаживать, лечит их.

Ф е х е р н е. Одним врачеванием не проживешь. А живодерством и подавно.

У ч и т е л ь (не переставая записывать). Да что вы! В Пеште иным живодерам вовсе не плохо живется!

Ф е х е р н е. Я своего сына в Пешт не отпущу. Ни за что, лучше прибью.

Т е т у ш к а Ж у ж а. В этом ты, Юлишка, права. Пешт людей портит!

У ч и т е л ь (смеется). Не такой уж скверный город Пешт, как вы думаете. (Фехерне, серьезно.) А что слышно о кредите на строительство дома?

Ф е х е р н е. Должно быть, ничего не выйдет.

У ч и т е л ь. Займемся и этим, чтоб вышло.

Ф е х е р н е. Дом-то ведь как кусок хлеба нужен. Что за жизнь, коли своего угла нет. Вот и приходится ютиться с этакой оравой детей по чужим углам. Беда, да и только… Задолжали с арендной платой за жалкую лачугу, теперь целую кучу денег должны. Глазами так и колют хозяева, дескать, убирайтесь, и все тут. Нам, беднякам, совсем невмоготу жить стало…

У ч и т е л ь. Я займусь этим делом. Может быть, удастся помочь вам найти человеческое жилье. У вас четверо детей.

Ф е х е р н е. Четверо. Вот этот, да еще трое поменьше.

У ч и т е л ь. Маленьких приведите в детскую группу.

Ф е х е р н е. Да, но…

У ч и т е л ь. За них вам платить не придется. (Протягивает ей табель.)

Ф е х е р н е. Покорно благодарю, господин учитель.

У ч и т е л ь. Не благодарите. За то, что полагается каждому венгру, меня благодарить не стоит. Разве что — господа бога!

Ф е х е р н е (беря сына за руку, направляется к выходу). Дай вам бог счастья, господин учитель.

М а л ь ч и к. До сви-да-а-ания…

У ч и т е л ь. Будьте здоровы, Фехерне. Сервус, Шани. Ты уж присматривай за собаками!

М а л ь ч и к. Присмотрю, дядя учитель.

Ф е х е р н е с с ы н о м уходят.

Т е ж е, без Фехерне.

У ч и т е л ь (берет табель у тетушки Жужи). Почему вы пришли без внука, тетушка Жужа? Где же вы его оставили?

Т е т у ш к а Ж у ж а. Одна вот пришла. Внучонок мой на хуторе. Отец его свинопасом пристроил.

У ч и т е л ь. Мал еще, не справиться ему с кабанами.

Т е т у ш к а Ж у ж а. Он, мой бедняжечка, слабенький еще, это верно. Но ведь дома что — ни еды, ни одежонки. Там хоть поесть дадут, да и одежку какую-нибудь. Вот зимой-то он не мог аккуратно ходить в школу, сапожков у него, сердечного, не было… Вы же изволите это знать…

У ч и т е л ь (задумчиво). Знаю… (Короткая пауза.) А помните, тетушка Жужа, мое детство? Тоже ни сапог, ни одежды… да и есть часто нечего было…

Т е т у ш к а Ж у ж а. Помню, как же не помнить… Господин учитель был бедняцким сыном. Уж таков удел бедняка — достатка в семье нет, и самая частая гостья беспросветная нужда.

У ч и т е л ь (растроганный). Нет достатка, беспросветная нужда. Как часто мне эти слова говорила моя мать. Нет достатка, беспросветная нужда… (Встает, приглаживая волосы.) Ах, тетушка Жужа, когда же мы добьемся наконец, чтобы оборванные, бедняцкие дети больше не слышали: нет достатка, беспросветная нужда… Вы говорите эти слова своим детям, я сам их часто слышал от матери… Разве нельзя этого добиться?

Т е т у ш к а Ж у ж а (расстроенная, прижимает к глазам фартук). Ах господи, господи боже мой…

У ч и т е л ь (тяжело опускается на стул, берет ручку, но не пишет). Правда, тетушка Жужа, об этом не надо спрашивать? Этого надо добиваться. Скажите же, тетушка Жужа, что я прав.

Т е т у ш к а Ж у ж а (всхлипывая). Да…

Короткая пауза, присутствующие расстроены, хранят молчание.

Б а л о г н е (просовывая голову в дверь). Старик Шандор Бак пришел.

У ч и т е л ь. Эх, что ж это вы, тетушка Мари! Разве я не говорил, что моя комната не министерство и докладывать не нужно?! У кого ко мне дело — пусть заходит.

Т е ж е, и Ш а н д о р Б а к.

Б а к, сняв шляпу, тихо входит, но у порога все же стучит в открытую дверь.

Б а к. Здравия желаю!

У ч и т е л ь. Добрый день, дядюшка Шандор. Слыхал, вы меня искали.

Б а к. Да, я приходил, хотел было внука записать. Потому как отец с матерью работают на току, у молотилки.

У ч и т е л ь. Пожалуйста, сейчас запишем. Вот только сперва закончу с тетушкой Жужей. (Пишет при полной тишине, затем возвращает табель старухе, улыбаясь.) Будьте здоровы… кума. Правда ведь, надо сделать?

Т е т у ш к а Ж у ж а. Да. Надо, непременно, господин учитель! (Уходит.)

Т е ж е, без тетушки Жужи.

Шандор Бак смотрит вслед Жуже, в недоумении переводит взгляд на учителя, затем подходит к столу и вручает табель учителю.

У ч и т е л ь (начинает записывать). Присядьте, дядюшка Шандор.

Б а к. Благодарствую, я не устал.

У ч и т е л ь. Как вы поживаете? Как здоровье?

Б а к (примостившись на скамье). Здоровье вроде ничего, слава богу, вот бы и все прочее было таким…

У ч и т е л ь. Работаете?

Б а к. Дровишки колю на усадьбе Дери. Я бы подрядился работать и на току, у молотилки, да вот прошлым летом сопрелая скирда подо мной расползлась, так что… (Распаляясь.) А ведь, по правде сказать, не я был тому виной. Сопрелая солома оказалась до того скользкой, будто каждую соломинку старательно намылили… И нынче меня звали сгребать мякину (с чувством собственного достоинства), но неужто я позволю сделать себя всеобщим посмешищем, не срамиться же мне с мякиной! Целых три десятка лет я скирдовал. Такие исправные скирды складывал, господин учитель, — словно горы стояли. Уж они-то, скирды, что я сам складывал, — ни одна не протекала. А уж заправские скирдовальщики в деревне — все у меня учились! Бог только прошлым летом вся солома сгорела да больно скользкой стала… так что я маху дал… (Сконфуженно гмыкая, умолкает.)

У ч и т е л ь (возвращает табель). Все сделаю, дядюшка Шандор.

Бак берет табель, но не торопится уходить, переминается с ноги на ногу; ему явно хочется сказать еще что-то.

(Замечает нерешительность старика.) Что это с вами, дядюшка Шандор, или беда какая случилась?

Б а к. Беда? Ну… ну… беды-то никакой нет. (Собирается идти, но по-прежнему топчется на месте.)

У ч и т е л ь. Гляжу, вы вроде что-то сказать хотите. А ну, выкладывайте, смелее…

Б а к. Как бы вам сказать это… Фамилия моя, господин учитель… Фамилия… (Мучительно скребет затылок.)

У ч и т е л ь (удивленно). Фамилия? Что же с вашей фамилией?

Б а к. Ну вот… нельзя ли с ней что-нибудь сделать…

У ч и т е л ь. Что сделать?

Б а к. Ну… изменить… коли возможно…

У ч и т е л ь (смеется). Изменить, говорите? У вас же, дядюшка Шандор, вполне приличная фамилия да честное имя — Шандор Бак. Целых шестьдесят лет она вас устраивала? А теперь вдруг не подходит?

Б а к. Больно много у меня хлопот с ней. Вот и вчера чуть было человека не убил.

У ч и т е л ь. Из-за чего?

Б а к. Да из-за фамилии… Бак-то значит козел.

У ч и т е л ь. Ну и что же?

Б а к. Один негодник с дурной башкой привел свою козу на усадьбу Дери, где я колю дрова. Заходит, стало быть, этот человек во двор и говорит: «Нашей козочке козел требуется, вот я его и подыскиваю…» Меня такая злость взяла, схватил я топор, замахнулся, чтобы тут же наказать обидчика, да каналья успел скрыться…

У ч и т е л ь (громко смеется). Помилуйте, дядюшка Шандор! Не станете же вы из-за такой глупой шутки убивать человека.

Б а к (беспомощно). Вот я и говорю, надобно бы мне фамилию поменять…

У ч и т е л ь (все еще смеясь). Фамилия у вас вполне приличная и порядочная, и человек, который ее носит, тоже порядочный, так что оставьте уж как есть, не меняйте.

Б а к (снова собирается идти, но мешкает, видно, не разубедившись в своих сомнениях). Ну потом и внучок мне зимой читал из какой-то книжки… где говорилось, что после революции тысяча восемьсот сорок восьмого года австрияк Шандор Бак люто свирепствовал, мучил и терзал мадьяр. Это мне тоже не по душе, потому как для меня революция тысяча восемьсот сорок восьмого года — дело справедливое, святое.

У ч и т е л ь (снова рассмеявшись). Изверга того звали не Баком, а Бахом{3}, дядюшка Шандор.

Б а к (удивленно). Бах, говорите?.. А не Бак?..

У ч и т е л ь. Да нет же. К тому же тиран был австрийцем, а вы мадьяр.

Б а к (мнется, неуверенно). Ну, раз это так…

У ч и т е л ь. Никакой тут беды нет, дядюшка Шандор. Пусть и внуки станут такими же порядочными и честными венгерскими патриотами, как их дед. (Протягивает старику руку.) Ну, всего хорошего, будьте здоровы.

Б а к. Будьте здоровы, господин учитель. (Медленно выходит.)

Учитель садится за фисгармонию и начинает играть. Он не замечает, как в дверях неслышно появляется К л а р и. Она одета как городская барышня. В костюме ее нет ничего крестьянского. Клари не одна, с ней пришел младший брат, Л а ц и, лет девяти-десяти; он перешел в четвертый класс.

У ч и т е л ь, К л а р и, Л а ц и.

К л а р и (делая книксен). Здравствуйте, дядя учитель. Кларика хотела бы записаться в школу…

У ч и т е л ь (радостно бросаясь к ней). Целую ручку, Клари. (Пожимает ей руку, порывается обнять, но девушка застенчиво кивает в сторону брата.) Ну разве можно обрушивать на мою голову такую неожиданную радость. Я совершенно не готов, право же, здесь такой беспорядок… (Пытается навести порядок, но из этого ничего не получается.)

К л а р и (смеется). Оставьте, Пишта, не то вы устроите такой порядок, что мы уже не сможем тут остаться. Я прошу вас, не заметайте, пожалуйста, следы ваших погрешностей. Я должна, я хочу познакомиться со всем этим… (С деланной строгостью и нескрываемым любопытством осматривается.) Словом, это и есть та знаменитая медвежья берлога? Ну что ж, выглядит она не такой уж устрашающей.

У ч и т е л ь (рукавом пиджака вытирает стул). Вы лучше присядьте, Клари.

К л а р и (нарочито строго). Вот это здорово! Почему бы вам не снять пиджак и не смахнуть им пыль со стола?

У ч и т е л ь (с шутливым отчаянием). Господи помилуй! Что же будет после свадьбы, раз уж вы теперь так безжалостно со мной расправляетесь?

К л а р и (смеясь, перебивает). Нет, нет, теперь уж вы не спасетесь. Я прибегу к вам сюда, в вашу берлогу!

У ч и т е л ь (опускает голову). Видно, мне не остается ничего другого, как покориться своей участи…

К л а р и. Решительно ничего не остается. (Другим тоном.) Итак, любезнейший господин учитель, я хотела бы записать в школу своего братика.

У ч и т е л ь (близко подходит к Клари). Разве это столь срочное дело? (Хочет ее обнять.)

Клари, смеясь, отводит его руку и кивает в сторону брата, который стоит чуть поодаль и пристально смотрит на них.

(Очень серьезно, мальчику.) Скажи-ка, Лацика, у тебя по географии была пятерка?

Л а ц и. Да, господин учитель.

У ч и т е л ь. А ну-ка посмотрим, не забыл ли ты географию. Вон там на стене карта. (Показывает на висящую карту.) Ты можешь показать, где Будапешт?

Л а ц и (с готовностью подбегает к карте, и прежде чем учитель успевает обнять Клари, оборачивается и показывает). Вот здесь.

У ч и т е л ь (отдергивает руку и с комичной досадой чешет себе подбородок). Гм… Очень хорошо.

Клари смеется.

А смог бы ты показать, где Дебрецен?

Л а ц и (так же, как прежде). Вот здесь!

Клари смеется еще звонче.

У ч и т е л ь (почесывая затылок). Кажется, я малость переусердствовал в своей педагогической работе. (Мальчику.) Ну, раз ты такой сообразительный, отыщи на карте… найди-ка… Бюргёздпаплак.

Лаци, подойдя вплотную к карте и, стоя спиной к ним, усердно ищет по всей карте названный населенный пункт, а учитель тем временем обнимает и целует Клари. Девушка сначала протестует, но затем уступает.

Л а ц и (полуобернувшись). А в каком комитате{4} этот Бюргёздпаплак, господин учитель?

У ч и т е л ь (отпрянув от девушки). Ну где-то в Трансильвании… Если же там не найдешь — погляди в Задунайском крае… Но только непременно ищи.

Влюбленные снова сходятся и, прижавшись друг к другу, целуются.

К л а р и (освободившись из объятий учителя). Однако не заставляйте бедного парнишку пересказывать весь учебник географии. К тому же за нами вот-вот придет отец.

У ч и т е л ь (изумленно). Сюда придет?

К л а р и. Да, он так сказал. Хочет с вами о чем-то переговорить.

У ч и т е л ь. В таком случае надо оформлять его в школу. Присядьте, Клари. (Подходит к столу, садится и, улыбаясь, смотрит на мальчика, который все еще ищет на карте город.) Ну как, Лаци, нашел?

Л а ц и (грустно). Никак нет, господин учитель.

У ч и т е л ь. Ну, не беда. Потом… Мы потом будем это учить. Но ты все же найди.

К л а р и (смеется). Ну и хитрец же вы, Пишта.

У ч и т е л ь (став серьезным). Кстати, Кларика, пока мы одни. Группа продленного дня у нас все-таки в школе будет.

К л а р и (радостно). В самом деле?

У ч и т е л ь. Мне хотелось бы уже в понедельник ее открыть, но вы, Клари, вы сдержите свое обещание? Сможете присматривать за детишками?

К л а р и. Разумеется. Это самое малое, что я могу сделать. Правда, к подобным начинаниям у отца интереса нет, но я уламывала его и в более трудных случаях. Не так ли? (Смеется, показывая на пальце обручальное кольцо.)

У ч и т е л ь. Вы очаровательны, вы прелестны!

К л а р и. Теперь не до ухаживаний и комплиментов, — лучше подскажите, что я еще должна сделать?

У ч и т е л ь. Надо выпросить немного молока ребятишкам. Да мешок картошки, муки…

К л а р и (смеется). О, это будет гораздо труднее, чем заручиться отцовским согласием на нашу помолвку. Ну, да не беда. Обойдется. Как-нибудь устроим. У вас что-нибудь еще, господин учитель?

У ч и т е л ь (растроганно). А еще мне хотелось бы, чтоб эти горемыки полюбили вас так же… как я люблю…

К л а р и (подходит к нему, берет за руку). Я буду стараться, Пишта, я буду делать все, чтобы они меня полюбили. Я знаю, в вас они души не чают, поэтому, быть может, полюбят и меня.

У ч и т е л ь. Души не чают? Я это чувствую. Но для того чтоб эти люди полюбили, требуется совсем немного, поверьте. Ведь на их долю выпало слишком мало радостей, их вечно обманывали, обкрадывали, и они стали недоверчивыми, поэтому тем, кто способен о них по-настоящему заботиться, помогать, — словом, любить их, они всегда откроют свое отзывчивое сердце. Я дорожу их доверием и потому сделаю для них все, что смогу, все, что будет от меня зависеть. В этом я вижу свой долг и перед моим отцом, и перед матерью, и перед всеми моими далекими предками, батрачившими всю свою жизнь… (Улыбаясь.) Возможно, вам все это непонятно, вы не можете почувствовать, но…

К л а р и. Таким я впервые увидела вас, Пишта, таким полюбила.

Растроганные, они некоторое время молчат.

Пожалуй, я не стану дожидаться отца. Пойду домой, чтобы собраться с силами для будущих сражений. (Смеется.) Прощайте, Пишта, приходите к обеду. Да не опаздывайте!

У ч и т е л ь (провожает ее до двери). Целую руки, Клари.

Л а ц и (лукаво). Господин учитель, я ведь знаю, что никакого такого города Бюргёздпаплака нет.

У ч и т е л ь (улыбаясь, грозит ему пальцем). То-то и оно, что знаешь!..

К л а р и к а с б р а т о м уходят.

Учитель несколько раз прохаживается в раздумье взад-вперед по комнате, затем садится за стол и принимается за работу.

У ч и т е л ь, М и к у ш.

Тихо, постучав о косяк двери, входит, смущаясь, М и к у ш. Это старый, бедно одетый крестьянин.

М и к у ш. Мое почтение!

У ч и т е л ь. Добрый день, дядюшка Микуш. (Встает, идет ему навстречу, приветливо здоровается с ним за руку.) Садитесь, пожалуйста, да расскажите, что вас привело ко мне.

М и к у ш (робко садится на край стула). Проходил вот мимо, дайка, думаю, загляну на минутку к господину учителю.

У ч и т е л ь. И правильно сделали, дядюшка Микуш. Но почему вы не обращаетесь ко мне запросто? Вы должны были сказать: вот, решил заглянуть к тебе, сынок. Ведь когда-то вы качали меня на коленях и небось не величали господином.

М и к у ш. То было давным-давно. А может, и вовсе не было…

У ч и т е л ь. А может, все же было? Я-то ведь помню.

М и к у ш. Может быть, и было, но я давным-давно усвоил — кто стал господином, тот им и останется, независимо от того, как я его прежде называл. Даже если я и обращался к нему — сын мой, Имре…

У ч и т е л ь. А что с Имре?

М и к у ш. Признаться, не знаю. Описывает и продает с молотка имущество недоимщиков, стало быть, он судебный исполнитель. Давненько я его не видел, а ведь наше-то село не такое уж большое… Как раз давеча сказал я своей старухе: давай, мать, не будем платить налоги, авось тогда наш сын навестит нас…

У ч и т е л ь (неуверенно). Верно, у него дел по горло.

М и к у ш (грустно). Возможно. Он любит говорить, что, мол, хлопот у него полон рот… Ну так пусть себе работает. Я тоже немало потрудился, чтоб его в люди вывести. Правда, говорили мне, что я дураком буду, коли сделаю из своего сына господина. Он, мол, тогда и отца-то родного не заметит, мимо пройдет… Но ведь детей-то своих не для себя растишь. Как только обретут они крылья, глядишь, и выпорхнули из родного гнезда… Вот и остаются старики одни-одинешеньки…

Учитель внимательно слушает.

Конечно, по правде говоря, еще хорошо, коли они в родное-то гнездо этак разок-другой залетят поглядеть, живы ли старики или уж отправились на тот свет… Но что поделаешь, если им отчий дом нелюб и недорог? Разоренное, старое гнездо… Да… Вот давеча прислал десять пенгё{5}. Так, между прочим, через прислугу — у них ведь и служанка имеется. Вот я и раздумываю, как мне поступить. Поначалу решил я эти деньги вернуть ему при встрече и заявить, что за любовь да за ласку деньгами расплачиваться не принято… Но теперь уж не могу этого сделать, потому как деньги пришлось истратить… Нужда заставила… Нужда заставила…

У ч и т е л ь (тихо). Может, мне с ним поговорить?

М и к у ш (испуганно). Да нет, нет! Боже упаси! Беды потом не оберешься. Я не для того пришел, чтоб на него жаловаться. Я уж давно примирился с тем, что так оно и должно быть. Только вот старуху свою жалко, больно уж иной раз горюет бедняжка. Но все-таки Имре ни о чем не надо говорить. Я не жаловаться пришел, проходил просто мимо… а теперь вот пойду… (Встает.)

У ч и т е л ь. Куда вам торопиться, дядюшка Микуш, успеете.

М и к у ш. Вспомнил я господина учителя, потому что нынче ночью приснился мне, мир праху его, мой покойный кум, и я сказал бедняге: послушай, кум Иштван, твой сын славный малый, он стал теперь достойным человеком, и уж коли вы с кумой не успели увидеть, каким молодцом стал ваш сын, так мы, бедняки, теперь видим это… Вот как я говорил ему во сне.

Расстроенные, оба замолкают, но когда учитель порывается что-то сказать, уверенно, без стука входит Х о р в а т.

Те же и Х о р в а т.

Х о р в а т (зажиточный крестьянин, человек дородный, крепкий, с уверенной походкой. Одет по-крестьянски, но в его костюме есть детали и городской одежды). Здравствуйте! А что, Клари с парнишкой уже ушли? (Здоровается с учителем за руку, не удостаивая старика даже взглядом.)

У ч и т е л ь. Ушли, незадолго до вашего прихода.

Х о р в а т. Не беда. (Вынимает из кармана жилета часы на толстой серебряной цепочке, смотрит на них.) Малость задержался в клубе…

М и к у ш (тем временем отходит к двери). Храни вас бог, господин учитель.

У ч и т е л ь (подходит к нему, протягивает руку). Всего доброго, дядюшка Микуш. Будете в этих краях — заглядывайте.

М и к у ш (шепотом). Уж Имре-то, пожалуйста, ничего не говорите…

У ч и т е л ь. Нет-нет, не скажу.

М и к у ш уходит.

Т е ж е, без Микуша.

Х о р в а т (кивает в сторону ушедшего Микуша). Этот старик отец судебного исполнителя?

У ч и т е л ь. Да.

Х о р в а т. Некогда работал у нас поденщиком.

Оба чувствуют себя стесненно, неловко.

(Спохватившись, несколько смущенно старается перевести разговор.) Так вот, господин учитель… Я хочу сказать, любезный сын мой, после обеда к нам придет строитель. Будем говорить о проекте. Разумеется, и тебе надобно быть. Говорю об этом заранее, чтоб ты смог освободиться.

У ч и т е л ь. После обеда у меня никаких особых дел нет. В школу что-то не больно идут записываться…

Х о р в а т. Ну что ж, добро! Пока все. А после обеда мы с тобой еще потолкуем. Правда, у меня не так уж много времени, нужно на хутор съездить. Столько всяких забот да хлопот, просто беда! (Вытирает лицо и шею носовым платком.)

У ч и т е л ь. Что-нибудь случилось? Неприятность какая?

Х о р в а т. Неприятность? Этого добра всегда хватает. Вот, к примеру, жатва. Работа не спорится, если самому за уборкой не присматривать. Все время надо следить за жнецами, потому что поденщики только и знают что лодыря гонять. А зерно-то уже осыпается… Потом всегда что-нибудь неожиданное да происходит. Вот и нынче ночью не успел даже домой, на хутор, заехать, пришлось катить на коляске за доктором.

У ч и т е л ь. За доктором?

Х о р в а т. Да. Наш пастушонок, что пасет гусей, такой дурной щенок — распорол себе на стерне ногу да расковырял ранку… Ух… Вот и придется теперь туда наведаться, поглядеть, что стало с мальчишкой. Одно только горе со всеми этими бездельниками. Будто и без того неприятностей мало. Ну, мне пора, пойду. Будь здоров, сынок. Сервус! Ждем тебя к обеду. (Протягивает ему руку.)

У ч и т е л ь. Непременно приду.

Х о р в а т уходит.

У ч и т е л ь один.

Учитель садится за фисгармонию и импровизирует. Раздается стук в окно.

У ч и т е л ь (обернувшись). Это ты? Сервус, Имре! Так можно насмерть перепугать.

Г о л о с И м р е М и к у ш а. Видать, совесть у тебя не чиста.

У ч и т е л ь (смеется). Значит, чтоб испугаться судебного исполнителя, нужно иметь нечистую совесть? Ну, заходи.

Г о л о с И м р е М и к у ш а. Боюсь помешать твоему вдохновению.

У ч и т е л ь. Лицезреть судебного исполнителя для вдохновения — это просто необходимо.

У ч и т е л ь, И м р е М и к у ш.

Входит И м р е М и к у ш, молодой человек, примерно одного возраста с учителем. В его костюме есть некоторая щеголеватость. Под мышкой у него портфель. Обменявшись с учителем рукопожатием, осматривается.

И м р е М и к у ш. Ну, вещей здесь не так-то много, чтоб можно было описать их и наложить арест. Но, я слыхал, ты тоже решил позаботиться о завтрашнем дне. Что ж, старина, позволь тебя поздравить с помолвкой. (Пожимает учителю руку.)

У ч и т е л ь. Благодарю. Вам уже известно?

И м р е М и к у ш. Нам обо всем известно, старина. (Садится, закуривает, протягивает портсигар учителю.) Угощайся! Ах да, ты же не куришь. А отныне — тем паче? Кларика не выносит запах табака? Не робей, через несколько лет даже тот, кто никогда не курил, привыкает к табаку, чтоб только досаждать жене.

У ч и т е л ь. Тебе видней. Как-никак ты уже почти год женат…

И м р е М и к у ш (хохочет). Я тебя только запугиваю. Меня тоже этак стращали, ну и я так поступаю, А ведь ты, старина, счастливый малый. Кларика девушка хоть куда, привлекательная. Вот уж никогда бы не предположил, что ты сумеешь этак ловко ухватить свое счастье. Из нее выйдет замечательная жена. К тому же сто хольдов приданого тоже не валяются.

У ч и т е л ь. Я не ради приданого…

И м р е М и к у ш. Знаю, знаю. Любовь. Но даже при всем при том сто хольдов чего-нибудь да стоят. Секретарь нашей сельской управы Мишка охотно согласился бы заполучить их в приданое. Слыхал, ты к нему заходил… Ты, кажется, придумал спасительную идею и хочешь ее навязать ему? Печешься, так сказать, о благе народном… Ну что еще там за группа при школе? Смотри не подорви местный бюджет, а то придется мне побегать за денежками налогоплательщиков.

У ч и т е л ь (резко). Да, задумал, но это вовсе не спасительная идея всенародного блага, а вполне реальная помощь односельчанам. Я никому ничего не навязываю и никого не прошу приносить какие-либо жертвы, даже тех, у кого есть подобная возможность.

И м р е М и к у ш (тихо). Ну-ну, не буду, старина. Я вовсе не хотел тебя обидеть. Беру свои слова обратно.

У ч и т е л ь. Значит, идешь на попятный. Хорошо, что ты высказался, мне давно хочется с тобой серьезно поговорить.

И м р е М и к у ш. Ну что ж… Изволь. Я к твоим услугам.

У ч и т е л ь. Послушай, Имре! Я не собираюсь быть духовным наставником или судьей. Каждый живет как хочет. Правда, нас с тобой кое-что связывает, и поэтому мы не вправе проходить мимо того, что касается тебя или меня. Мы с детских лет знаем друг друга. Вместе росли, мужали, в общем, судьба у нас складывалась одинаково, как, впрочем, у всех венгерских бедняков. Не многим из нас удается выбраться, подняться на более высокую ступеньку социального бытия, и потому нам не может быть безразлично, как живут и ведут себя люди, подобные нам с тобой. И если те, кто остался там, в нищете и бесправии, откуда мы с тобой вырвались, не могут нас спросить, так ли мы живем, то мы сами должны быть требовательны друг к другу. Не берусь судить, правильно ли живешь ты, но над тем, что я делаю, над тем, как живу и во что верую, я никому не позволю глумиться.

И м р е М и к у ш. Но послушай, старина, это же…

У ч и т е л ь. «Нам обо всем известно!» — заявил ты. Так вот, я тоже знаю, как зло говоришь ты по поводу всего, что я здесь делаю, — словом, о моей работе.

И м р е М и к у ш. Право же, старина, я вовсе не…

У ч и т е л ь. Всякий вправе иметь о ней свое суждение. Считать ее недостаточной, ни во что не ставить, осуждать, даже смеяться над ней, если угодно, — всякий, но только не ты. Я и сам знаю, как мало я еще сделал. Но разве кто-либо пытался здесь сделать больше? Ты ведь хорошо знаешь, какую глухую стену недоверия мне приходится пробивать. Это относится и к тем, кто живет в лачугах, и к тем, кто в барских хоромах. Мы с тобой здесь родились, и все нас прекрасно знают с детских лет, и все же, когда несколько лет тому назад я вернулся сюда, меня встретили настороженно, словно я был чужим. И как много времени и сил мне потребовалось, чтобы создать обстановку взаимного доверия. И если за все это время я ничего особенного не делал, разве что только старался помогать каждому, кто нуждался, — голодному давал кусок хлеба, плачущей утирал слезу, — то и это кое-что да значит. Не утверждаю, будто я делаю что-то великое или необыкновенное, но для меня это святое дело, в этом я вижу свое призвание. И если ты не хочешь помогать, не хочешь, чтоб эти будничные дела переросли в большие, значительные, то хоть не мешай мне, не ставь палки в колеса.

И м р е М и к у ш. Пишта, право же… я просто ума не приложу, отчего ты именно на меня так накинулся.

У ч и т е л ь (смягчившись). Я не накидывался, но пора объясниться начистоту.

И м р е М и к у ш. Ну что ж, ладно. Хоть я и не заслужил всего этого, но готов простить обиду, которую ты мне нанес. От другого я бы подобных оскорблений не потерпел. Ну, пока. У меня тоже найдется что тебе сказать, но не теперь. Мне недосуг этим заниматься.

У ч и т е л ь. Буду с нетерпением ждать. Любопытно послушать. Будь здоров.

И м р е М и к у ш торопливо уходит.

Учитель садится за стол и как человек, довольный успешно проделанной работой, начинает весело насвистывать. Он перебирает свои книги, бумаги, наводит на столе порядок. Затем смотрит на часы, словно хочет удостовериться, может ли еще прийти кто-нибудь, и, решив, что нет, начинает складывать папки. Стук в дверь.

Входит поденный рабочий лет тридцати пяти — Ф е р е н ц К о в а ч. Он в рабочем костюме, видно, он только что вернулся домой с молотьбы. У него растерянный подавленный вид.

У ч и т е л ь, Ф е р е н ц К о в а ч.

Ф е р е н ц К о в а ч (тихо здоровается). Добрый день.

У ч и т е л ь (от неожиданности вздрагивает, но, увидев вошедшего, приветливо улыбается). Здравствуйте, господин Ковач. Добро пожаловать. Ну, значит, будем записывать обоих сорванцов?

Ференц Ковач молчит, не двигаясь с места.

Как поживает мой дружок Ферко, мой самый любимый ученик? Что-то он стал неверным, совсем меня позабыл. А ведь я приготовил ему несколько книжек для чтения.

Ковач по-прежнему подавленно молчит.

(Тем временем достает книгу для записи учеников в школу и заглядывает в нее.) А как Эржике? (И, поскольку Ковач не отвечает и на этот вопрос, с удивлением смотрит на него.) Уж не случилась ли с ней какая беда?

Ковач горестно вздыхает.

Бога ради, скажите, что произошло?

Ф е р е н ц К о в а ч (сдерживая рыдания). Беда… страшная беда, господин учитель… Ферко… (Плачет.)

У ч и т е л ь (хватает его за плечи). Что случилось?! Возьмите же себя в руки, ведь вы мужчина. Говорите.

Ф е р е н ц К о в а ч (пересилив себя, прерывисто). Господин учитель, прошу вас… зайдите, пожалуйста… Ферко очень плохо… Он все вас поминает… Будьте так добры, придите… сделайте что-нибудь… ему очень плохо… прошу вас, загляните… авось ему полегчает…

У ч и т е л ь (настойчиво). Да что случилось? Скажите толком, что случилось.

Ф е р е н ц К о в а ч. Я не знаю… я всю неделю работал на току при молотилке… А тут вдруг меня вызвали домой… Он там лежит… в беспамятстве… бредит… господина учителя поминает… Вы всегда изволили говорить, дескать, из Ферко толк выйдет… а я и не знаю, что теперь будет…

У ч и т е л ь (почти кричит). Но что же с ним? Доктор у него был?

Ф е р е н ц К о в а ч. Не знаю… Я только что пришел домой… работал… деньги нужны, чтоб семье жить… чтобы хлебом были сыты… И Ферко… Не знаю, что будет… заражение крови, говорят… заражение крови… его привезли с хутора уже больным… Зачем я только его отдал? За что ж у нас такая горькая доля? Сделайте одолжение, придите… Сделайте, пожалуйста, что-нибудь, господин учитель.

У ч и т е л ь (настороженно). Где служил Ферко, у кого?

Ф е р е н ц К о в а ч. У Хорватов… я отдал его в пастухи… Гусей пасти — чтоб ему же одежку справить… Придите, пожалуйста… сделайте хоть что-нибудь…

У ч и т е л ь (медлит, затем, словно решившись на что-то, идет к двери). Пошли!

Ф е р е н ц К о в а ч (идет вслед за ним). Пожалуйста, сделайте что-нибудь… Вы ведь всегда говорили, что Ферко в люди выйдет… Прошу вас…

Оба выходят.

Некоторое время сцена пуста.

Б а л о г н е.

Входит Б а л о г н е, прибирает в комнате. Спустя какое-то время тишина нарушается неясным шумом голосов. Вначале ничего невозможно понять, но, по мере приближения шума, можно разобрать голос, женщины, истерично выкрикивающей: «Где мой муж? Ой, сыночек мой… Ферко…» За дверью сильный шум. Балогне спешит к дверям, но в это время входят люди.

Б а л о г н е, К о в а ч н е, Т а в а с и н е, Ф е х е р н е, Ш а н д о р Б а к, М и к у ш и еще н е с к о л ь к о к р е с т ь я н.

Ковачне — молодая крестьянка-поденщица, неряшливо, по-домашнему одетая, волосы ее растрепаны, глаза заплаканы, весь вид говорит о том, что она провела тяжелую бессонную ночь.

К о в а ч н е. Мужа моего… нет здесь? Он сказал, что сюда пошел.

Б а л о г н е. Он был здесь и ушел. Только что ушел с господином учителем. Что с вами? Беда какая стряслась?

К о в а ч н е (плача). Ферко… сыночек мой… Его не стало… Мой умненький сыночек… Помер… Ой, боже мой, помер… Конец моему Ферко… Нет у меня больше ненаглядного сыночка… Ой, горе мне! Зачем только я отдала его проклятым негодяям? Этим мерзавцам… Они его погубили… Они убили его. Умирая, он сам мне сказал, что его жестоко били… Сам хозяин бил, эта злая гадина… Врут безбожно, будто заражение крови… Небось и доктора подкупили… Будь они прокляты! У бедняка даже последнее забирают — собственного ребенка… Зачем только я отдала его… Нет у меня больше сыночка, умненького… Загубили. Сказал бедняжка в свой смертный час… А теперь врут бесстыдно, изворачиваются… подло обманывают… Но, сколько бы эти негодяи ни врали, меня не обмануть. Придется им поплатиться. Они, душегубы, дорого заплатят за моего сыночка. Из дому мой ненаглядный ушел крепеньким, здоровым, как ягодка… Ох, горе мне. Что ж со мной будет? Где мой муженек?.. Куда же он запропастился? Куда мне податься?.. (Плачет, уткнувшись в передник.)

Крестьяне потрясены. Они молча смотрят на происходящее.

(Продолжая рыдать, вдруг срывается с места и выбегает на улицу, откуда еще некоторое время продолжают доноситься ее причитания.) Душегубы подлые… Загубили моего умненького сыночка…

Все по-прежнему молчат. Видно, что крестьяне озадачены, ошеломлены происшедшим, одна старуха, прижав к глазам край фартука, тихо всхлипывает.

Т е ж е, без Ковачне.

Т а в а с и н е. Разве я не говорила? Говорила же я, что так оно и есть? Что этот живодер Хорват вернул бедного парнишку домой совсем больным.

Т е т у ш к а Ж у ж а (всхлипывая). А ведь до чего смышленым был… мальчонка… Как прекрасно на экзаменах отвечал. И вот поди-ка, его-то и загубили.

Ф е х е р н е (страстно). Известное дело, коли бедняцкое дитя умное, его и надо загубить, а то, чего доброго, подрастет да взыщет с них за все их подлости, за все причиненное зло.

Ш а н д о р Б а к (многозначительно). Теперь-то мне все понятно…

Крестьяне выжидающе смотрят на него.

Г о л о с а. Что? Что вам понятно?

— А ну-ка расскажите, да поскорее!

— Что? Говорите же, дядюшка Шандор.

Ш а н д о р Б а к. Ну да, теперь понятно, почему полный воз Хорвата нынче утром стоял перед домом доктора Бекшича…

Все ошеломлены.

Ч е й - т о г о л о с. Почему?

Ш а н д о р Б а к (таинственно). Потому как воз Хорвата стоял там нынче утром, сам видел своими собственными глазами. Видел, как с этого воза сгружали полные мешки с пшеницей. Я еще было подумал, должно быть, дюже много горьких снадобий прописал этот доктор Хорватам, коли за них такая уйма пшеницы причитается…

Т а в а с и н е (возбужденно). Ну, что я говорила. Вот и свидетель всей подлости.

Ш а н д о р Б а к (испуганно). Э… нет! Я свидетельствовать не стану… Нет уж, увольте…

Ф е х е р н е (перебивая старика). Теперь все ясно как божий день. Стоит только подбросить воз пшеницы, и тут же причина смерти установлена. Дескать, заражение крови, и все тут. Да это заражение любой хвори можно приписать.

Т е т у ш к а Ж у ж а. Слыханное ли это дело, значит, стоит разок занозить на стерне ногу, и пожалуйте — заражение крови… И это у такого крепкого мальчугана? Да вот мои ноги, бывало, от этого самого жнивья каждое лето болячками покрывались. Когда еще девчонкой была…

М и к у ш. А ведь, кажись, давненько это было.

Т е т у ш к а Ж у ж а. И все-таки я жива-здорова. За всю свою жизнь ни разу не болела.

Б а л о г н е (перебивая). Правда ли это, вы спросите? Конечно, правда. Кстати, и я вспомнила, ведь я тоже видела, когда на базар ходила. Это примерно этак с четверть часа тому назад было, верно, дядюшка Шандор?

Ш а н д о р Б а к. Пожалуй, с час тому назад.

Т а в а с и н е (горячо). Ну это уж слишком! Подобную подлость сносить никаких сил нет. Неужто бедняцкое дитя для них скотина бессловесная и его можно вот так запросто забить?

Ф е х е р н е. Случись кому цыпленка придавить, и то строго взыщешь.

Атмосфера заметно накаляется, все возбуждены.

М и к у ш. А я вам так скажу: для этих мироедов вроде Хорвата ребенок бедняка всегда куда меньше цыпленка значил.

Б а л о г н е. Что правда, то правда. Так уж испокон веков повелось.

Т а в а с и н е. Вот именно, так оно и останется, коли по-прежнему будем молча все обиды терпеть. Безропотных пуще всего терзают да гнут. Так не будем же на сей раз смирными. Надобно отдать этого кабана-мироеда в руки правосудия.

Ш а н д о р Б а к. Да ведь и правосудие больше к толстосумам расположено.

Ф е х е р н е. Но нельзя же оставлять этакое злодейство безнаказанным. Не должно это сойти душегубам с рук.

Б а л о г н е. Пожалуй, коли все это правда…

Т е т у ш к а Ж у ж а (Балогне). Правда? А ты слышала, что сказал бедный мальчонка в свой смертный час? Он уж не солгал. Да и пшеничка к тому же… Я сама видела этот воз с набитыми мешками. Еще как видела, собственными глазами! Ясное дело. Надо требовать справедливого возмездия!

М и к у ш. Не плохо бы спалить усадьбу брюхатого кулака. Вот это и было бы справедливым возмездием!

Т а в а с и н е. Надо жандармам пожаловаться. Под суд отдать мерзавца. Пора ему шею свернуть, и так уж на его совести грехов хватает, кругом виноват…

В дверях появляется у ч и т е л ь, его не замечают.

Ш а н д о р Б а к. У него хватит пшеницы, чтоб откупиться да выскочить из петли.

Ф е х е р н е. Тут уж не выкрутишься. На все свидетели найдутся. Закон-то не подкупишь!

Поднимается сильный шум.

Те же, у ч и т е л ь.

У ч и т е л ь (выходит вперед). Что у вас тут происходит?

Все в смущении замолкают.

(Сдержанно.) А ну-ка расскажите мне, что за беда? Не иначе вам что-то понадобилось, раз все вдруг собрались здесь.

Т а в а с и н е (нерешительно). Да вот Ферко Ковачей…

У ч и т е л ь. Я только что оттуда. Мальчик скончался от заражения крови… (Небольшая пауза.) Уколол на стерне ногу, в рану попала инфекция…

Ф е х е р н е (запальчиво). Мать мальчонки совсем другое говорит…

У ч и т е л ь (раздраженно). Мать? Что же она говорит?

Все напряженно молчат.

Что говорит его мать? Мне тоже хочется услышать!

Ф е х е р н е (строптиво). Дескать, заражение крови — выдумка, неправда все это!

У ч и т е л ь. А что же правда?

Ф е х е р н е. Вранье все это, вот что она твердит…

Т е т у ш к а Ж у ж а. Хорват доктору пшеницу отвез.

Т а в а с и н е. Ферко обо всем успел рассказать…

М и к у ш. Тут дело кляузное, господин учитель, какая-то грязная история…

У ч и т е л ь. Послушайте! Можно понять, когда мать в отчаянии сзывает всю деревню. Но вам-то следовало бы сохранять хладнокровие, быть более разумными. Врач сказал правду. Никакого обмана тут нет, никакого подлога, это несчастный случай. Можете мне поверить. А теперь ступайте все по домам, спокойно, без шума. И поверьте мне, потому что я вам не лгу.

Крестьяне нерешительно направляются к двери, всем своим видом показывая, что учителю не удалось их разубедить. Неожиданно с улицы вновь доносятся причитания Ковачне.

Г о л о с К о в а ч н е. Где мой муж?.. Вы не видели моего мужа? Ой, горе мне, помер мой сыночек… Погиб мой ненаглядный, умненький мой сыночек. Загубили канальи… Они за это поплатятся, гады…

Люди останавливаются у порога, оборачиваются и смотрят на учителя. Учитель и крестьяне безмолвно, почти враждебно стоят друг против друга. Обстановка напряженная.

З а н а в е с.

Действие второе

Та же декорация, что и в первом действии. При поднятии занавеса в комнате двое — у ч и т е л ь и К л а р и. Учитель сидит за столом, опустив голову на руки. Клари стоит у окна и смотрит на улицу, словно ожидая кого-то. На ней поверх платья надето что-то вроде белого халата, который обычно носят патронажные сестры. Напряженная тишина.

У ч и т е л ь, К л а р и.

Учитель встает из-за стола и начинает ходить по комнате. Клари, не оборачиваясь, продолжает стоять у окна. Учитель подходит к ней, обнимает и целует, затем поворачивает лицом к себе.

У ч и т е л ь (наигранно беспечным тоном). Желанный гость всегда запаздывает, как любила говорить моя мать. Она всегда была права. Насколько мне известно, это она первая во всей мировой истории сказала, что все гости желанные, но самый желанный тот, кто остается у себя дома. (Взглянув на ручные часы.) Ого! Скоро уже пять. Снимайте-ка халат да ступайте домой. А то, чего доброго, предъявите мне иск, что я заставляю вас перерабатывать.

К л а р и (серьезно). Перестаньте шутить, Пишта. Думаете, я не вижу, что все ваше веселье наигранное? Скажите, что тут происходит?

У ч и т е л ь (продолжая шутить). А что тут может быть? Вы разве не слышите, как звонко смеются во дворе дети?

К л а р и. Должно быть, вы считаете меня глупенькой, неспособной понять, что у вас здесь что-то неблагополучно? Но раз вы не удостаиваете меня своим доверием и не хотите поделиться со мной, то…

У ч и т е л ь (целует ее в лоб). И как только такое могло прийти вам в голову. Я же говорю, никакой беды нет. Вам это просто померещилось.

К л а р и (недовольно высвобождаясь). Выходит, мне померещилось и то, что вот уже четвертый день мы понапрасну ждем здесь детей. И ни один не приходит. (Насмешливо.) Или вы все еще слышите во дворе звонкие детские голоса? Слышите? Я не слышу. И прекратим эту детскую игру. (Помолчав.) А ведь над нами все в деревне смеются, вам это известно?

У ч и т е л ь (серьезно). А кого вы подразумеваете под понятием «все»?

К л а р и. Всех, кого вы знаете. А вам известно, что здешние кумушки распускают про нас с вами различные сплетни? И так и эдак судачат на тему — почему я повадилась сюда ходить.

У ч и т е л ь. Про кого тут только не сплетничают?!

К л а р и (перебивает). Папа строго-настрого запретил мне бывать здесь. Но я, как видите, прибежала. Вы же знаете, я верю в вас. Я готова бороться вместе с вами, но мне необходимо знать, что тут происходит. А вы скрытничаете. (Спокойно.) Если вы решили отделаться от меня шутками, пожалуйста, воля ваша… (Хочет снять халатик, но учитель хватает ее за руку.)

У ч и т е л ь (помолчав). Что вам сказать? Да я и сам не знаю, что здесь творится.

К л а р и. Но почему ни один отец, ни одна мать не идут к нам? Почему не приводят своих детей?

У ч и т е л ь. Я дважды объявлял об открытии детской группы через глашатая — барабанщика…

К л а р и. И они все-таки не приходят…

У ч и т е л ь. Пока не пришли…

К л а р и. Пока? А потом придут? Мне стыдно пройти по улице. Или вы намерены еще раз объявить о своей затее с барабанным боем? В третий, а может, и в четвертый раз? Чтоб над нами потешались пуще прежнего?

У ч и т е л ь. Я сам обойду всех. Зайду в каждую семью, в каждый дом…

К л а р и. Значит, придется их упрашивать, чуть ли не в ножки кланяться, чтоб они пришли. Видно, отец все-таки прав. Глупец тот, кто ради этих людей хоть мизинцем пошевельнет, заявил он мне.

У ч и т е л ь. Помилуйте, нельзя же так говорить.

К л а р и. А что тут скажешь другое? Да, эти несчастные живут в чудовищной бедности, но почему они так упорно отказываются, когда им хотят помочь? Что же нам в таком случае делать? Или, выходит, правы те, кто считает, что не стоит за них болеть душой, ибо большего они не заслуживают.

У ч и т е л ь. Клари, не говорите так. Вы не можете, вы не должны так говорить. Вы еще многого не понимаете.

К л а р и. Возможно, Пишта. Но я как раз и жду от вас разъяснений. Я вовсе не принимаю близко к сердцу болтовню, я боюсь, что вы… (Умолкает, так как в дверях появляется Балогне, ведущая за руку Эржике Ковач, сестру умершего мальчика.)

Т е ж е, Б а л о г н е, Э р ж и к е К о в а ч.

Б а л о г н е (торжествующе). А вот и первая гостья! Поздоровайся, доченька, вежливо.

Эржике — десятилетняя девочка с умным, серьезным лицом; она босонога. Смущенно потупив глаза, останавливается. Б а л о г н е некоторое время выжидательно смотрит на нее, затем уходит.

Т е ж е, без Б а л о г н е.

У ч и т е л ь (приветливо). Здравствуй, Эржике. Ты ведь умеешь здороваться, правда?

Э р ж и к е (все еще не поднимая глаз, чуть слышно). Целую ручки.

У ч и т е л ь. Проходи, проходи, пожалуйста.

Эржике, метнув взгляд на Клари, снова опускает глаза и не двигается с места.

А ну, подойди-ка сюда, девочка. Тебе нечего бояться, тетя тоже любит детей. Иди же, не бойся!

Эржике, по-прежнему уставившись в пол, медленно, как-то нерешительно делает несколько робких шагов. Учитель подходит к ней, берет за подбородок, поднимает ее голову и, дружелюбно улыбнувшись, смотрит ей в глаза. Девочка тоже робко улыбается.

Ну вот. Давно бы так. Мы же с тобой всегда были добрыми друзьями. Разве нет? А теперь расскажи-ка толком, зачем ты пришла. Мама прислала?

Эржике снова опускает глаза и отрицательно качает головой, по-прежнему не произнося ни слова.

Нет? Она знает, что ты пришла сюда?

Эржике опять отрицательно качает головой.

Так не годится, Эржике. Ты должна была спросить разрешения.

Э р ж и к е (робко). Тогда бы она меня не отпустила…

У ч и т е л ь. Нет? Почему же?

Э р ж и к е. Потому что… потому что мама сказала… что мне нельзя сюда ходить, к господину учителю… не позволено… вот почему.

У ч и т е л ь. А почему тебе не позволено сюда ходить? Мама объяснила?

Э р ж и к е. Потому что… да все из-за Ферко…

У ч и т е л ь. Из-за Ферко?

Э р ж и к е (преодолевая смущение). Да… она сказала, что не позволено… Но я так люблю господина учителя… (Улыбаясь смотрит в лицо учителю.)

У ч и т е л ь (растроганно гладит девочку по голове). Ладно, Эржике. Я тоже тебя люблю. Потому что ты хорошая девочка.

Клари с напряженным вниманием следит за ними.

Э р ж и к е (с жаром). Я звала и Маришку Чеби, и Верону Паткош, и Эсти Лукач, и Шани Таваси, и других, но они сказали, что боятся. А я вот не побоялась…

У ч и т е л ь. А почему же они боятся?

Э р ж и к е. А так… потому что нельзя…

У ч и т е л ь. Но почему же нельзя?

Э р ж и к е. Потому что дома не разрешают…

У ч и т е л ь. А почему не разрешают?

Э р ж и к е. А потому… потому что взрослые говорят: в школу ходить нужно, если не будешь туда ходить, тебя строго накажут, а вот в детскую группу не разрешают, потому что хозяин Хорват убил Ферко. Они говорят — потому эту детскую группу и придумали, чтобы люди не узнали, что Хорват натворил… Толкуют еще, будто Хорват вздумал даже молоко даром давать. Все это неспроста: он хочет показать людям свою доброту, а сам угробил Ферко, и все это вранье, будто Ферко умер сам по себе… Да еще говорят, будто господин учитель… (Запинаясь, умолкает.)

У ч и т е л ь (настаивая). Продолжай, рассказывай дальше, Эржике. Что обо мне говорят?

Э р ж и к е (со слезами). Я не смею…

У ч и т е л ь (снова гладит ее по голове). А ну, рассказывай все по порядку. Ты же умная девочка, смелая. Не бойся, я не дам тебя в обиду. Говори же, ну, смелее!

Э р ж и к е (колеблясь). Говорят, будто вы… будто господин учитель и сам знает о мошеннических проделках Хорвата… и затеял эту детскую группу потому… потому что задумал жениться на… (Покосившись в сторону Клари, умолкает и снова опускает глаза.)

Учитель и Клари, потрясенные этим сообщением, некоторое время молчат.

У ч и т е л ь. Кто же плетет подобную чушь?

Э р ж и к е. Ну… все говорят… Вот так и говорят… Все…

У ч и т е л ь. И что ж они еще говорят?

Э р ж и к е (нерешительно). Что еще? Чего ж еще? Много чего говорят. И то, что детей сюда не нужно пускать, потому что ходить сюда вовсе не обязательно, что за это, мол, никого из взрослых не накажут. Да еще сказали: все равно все это плохо кончится, сколько б Хорват ни подкупал пшеницей, как бы ни старались пустить пыль в глаза, устроив группу при школе, — правда остается только одна: хозяин уморил Ферко… Вот почему никому из детей нельзя сюда приходить… Еще подговаривают поджечь усадьбу Хорвата — в отместку за убийство Ферко…

У ч и т е л ь. А ты всему этому веришь?

Э р ж и к е. Я люблю господина учителя… потому что вы такой добрый, хороший… Вот я взяла да и пришла сюда к вам…

У ч и т е л ь. Хорошо, Эржике. Ты славная девочка, правильно поступила, ты молодец. А теперь ступай домой и скажи маме, чтоб… Кстати, отец твой дома?

Э р ж и к е. Он на молотьбе. Хлеб зарабатывает.

У ч и т е л ь. Тогда передай своей маме, что я прошу ее на минутку зайти сюда. Ничего другого не говори, только то, что я прошу ее прийти. Ладно?

Э р ж и к е (испуганно, со слезами). Но тогда она меня побьет… Тогда она меня поколотит, потому что она запретила сюда приходить…

У ч и т е л ь. Не бойся, девочка, за правду тебя не накажут. И помни — всегда надо говорить только правду. А теперь ступай домой и скажи своей матери то, что я просил. А сама приходи когда захочешь.

Э р ж и к е (нехотя, едва сдерживая слезы, идет к двери). До свидания… (Уходит.)

Т е ж е, без Эржике.

Некоторое время в комнате царит напряженная тишина, словно присутствующие затаили дыхание.

К л а р и (наконец взрывается). Скажите, Пишта, что тут происходит? Что это за безумие?

У ч и т е л ь (подавленный). Вы правы. Действительно, безумие. Кто-то сболтнет, обронит не подумавши слово, а молва подхватит его, и тут уж никакого разумного довода, никакого убедительного объяснения, способного пресечь эти ложные слухи, рассеять эти сомнения, не найдешь…

К л а р и (страстно). Только сумасшедшим могло прийти в голову этакое… будто мой отец… Будто он лютый зверь — просто чудовищно. Старик несколько грубоват, строг, но он человек, а не зверь… Это… это… я даже и не знаю что сказать. Разве он виноват в случившемся? Если он повинен, то виноваты и все. И мальчишка и его родители, все до единого. Или они хотят, чтоб отец воспротивился воле божьей? Моего отца самый отъявленный клеветник, самый поганый враль никогда не осмелится назвать убийцей… Но разве доктор не установил заражение крови? Скажите, Пишта, чего добиваются эти несчастные? Чего они хотят от моего отца? Скажите! Ведь не успели ему толком рассказать о случившемся, как он тут же повернул лошадь и повез мальчика к доктору. И ведь находятся люди, которые верят всем этим… (Пристально смотрит на учителя.) Скажите, Пишта! Неужели вы верите этим сплетникам?

Учитель молчит.

Вы знали об этой сплетне? Признайтесь, что знали. Теперь я понимаю. Именно это вы и не хотели мне сказать. Чуяло мое сердце, что вы что-то утаиваете от меня. Ведь правда же, вы именно об этом умалчивали?

У ч и т е л ь (нерешительно). Быть может… Возможно и так… Я сам толком не знаю… Во всяком случае, я знал об этих разговорах, но не предполагал, что дело обернется так скверно…

К л а р и (прерывая). Но почему же вы ничего не сказали? Почему не поставили в известность меня, отца или… не знаю уж кого… Почему вы молчали?

У ч и т е л ь. А что из того, что я сказал бы? Поймите, Клари, я и сам ничего толком не знал. Эта девочка ошеломила меня точно ток же, как и вас. Конечно, кое-что мне было известно, но я думал, не сегодня-завтра страсти улягутся и пересуды постепенно прекратятся, — словом, как это бывает обычно. Но что я мог сделать, даже если б предупредил вас?

К л а р и. Что? Доискаться правды и схватить за шиворот злостного сплетника, распустившего ложные слухи. Там, где речь идет о столь чудовищных обвинениях, снисхождение неуместно. Кто возводит обвинение, должен предъявить доказательство вины. (Все более распаляясь.) И если он не может доказать, если он безответственно клевещет — выдать его жандармерии… Отдать под суд… Но терпеть такую обиду — это уж слишком…

У ч и т е л ь (перебивая). Видите ли, Клари, это именно то, чего не следовало бы…

К л а р и (азартно). А почему нет? Объясните мне, Пишта, почему нет? Разве можно терпеть, чтобы подобные чудовищные сплетни беспрепятственно распространялись, коварно опутывая нас и втягивая в мерзкую грязь, словно в трясину. Вы слышали, кумушки и про вас судачат… Тут уж не только честь моего отца задета…

У ч и т е л ь. Даже знай мы обо всем заранее, мы все равно ничего бы не смогли сделать, пресечь эти разговоры, уладить все, особенно тем методом, что вы предлагаете. Подобным путем ничего не добьешься, только напортить дело да обостришь обстановку. Кому хоть немного известно, как возникают подобные легенды…

К л а р и (перебивая). Легенды!

У ч и т е л ь. Безразлично, как это назвать. Не будем спорить. Важно одно: мы не должны чинить произвол — это все равно что тушить пожар, подливая масло в огонь. Теперь, после рассказа девочки, я окончательно убедился — насильственные меры в таком деле недопустимы. Раз уж у мальчика загноилась рана и погубила несчастного, не стоит бередить раны других обездоленных.

К л а р и. Словом, будем мириться и потворствовать подстрекателям, сбивающим с толку людей? Вы разве не слышали, к чему они призывают? «Поджечь бы его усадьбу!»

У ч и т е л ь (нетерпеливо). Это всего лишь безответственная болтовня.

К л а р и. Как и все остальное? Нет, надо положить этому конец (топнув ногой), да поскорее.

У ч и т е л ь. Успокойтесь, Клари.

К л а р и. Как же я могу успокоиться, когда говорят, будто мой отец… будто я… да и вы… Когда я вишу, что эта мразь забрасывает нас грязью, затягивает в болото, а мы стоим как истуканы и выжидаем?!. Мне хочется смеяться и плакать одновременно, как только я подумаю, что вот уже несколько дней мы ждем здесь этих людей, в ножки им готовы поклониться, чтоб они пришли, жаждем им помочь, а они замышляют удавить нас…

У ч и т е л ь (берет ее за руку, успокаивая). Не надо сгущать краски. Вы же слышали, я послал за этой несчастной женщиной. Я поговорю с ней откровенно.

К л а р и (спокойнее). Ладно, Пишта, поговорите с ней. (Снимает халат.) А я пойду поговорю с отцом…

У ч и т е л ь (упрашивая). Повремените, Клари. Дайте мне переговорить с этой женщиной.

Клари колеблется.

Послушайте меня. Я вас понимаю. Знаю, что по-своему вы правы, но… но теперь в наших общих интересах… прошу вас… Потом вы поймете, почему я прошу вас пока повременить…

К л а р и (сразу же утратив свой апломб и решительность). Пишта… все это так ужасно… Право же, я просто теряюсь… Я… я так боюсь чего-то…

У ч и т е л ь (обнимает ее). Полно, полно! Чего вы боитесь? Увидите, все обойдется, все уладится.

К л а р и (льнет к нему). За вас… за тебя боюсь…

У ч и т е л ь (гладит ее волосы). Ты… ты моя дорогая…

Горячо целуются.

К л а р и (освободившись из его объятий). Пожалуй, мне пора уходить. Не хочу встречаться с этой женщиной…

У ч и т е л ь (с надеждой). Хорошо, я поговорю с ней. Все уладится. Я не могу допустить, чтобы все то, что я с таким трудом воздвиг, рухнуло.

Еще раз в дверях целуются, и К л а р и уходит.

У ч и т е л ь один.

Как только Клари выходит, с лица учителя сразу же исчезает выражение уверенности. Теперь он полон раздумий. Несколько раз прохаживается туда и обратно по комнате, затем подходит к окну и, облокотившись на подоконник, сосредоточенно смотрит на улицу. Кто-то здоровается с ним.

У ч и т е л ь. Здравствуй, дядя Густи!

У ч и т е л ь, Б е к ш и ч.

Б е к ш и ч (останавливается возле окна, обменивается с учителем рукопожатием). Здорово, Пишта. Что хорошего на ниве народного просвещения?

У ч и т е л ь. А что нового на поприще народного здравоохранения?

Б е к ш и ч. Увы, здравоохранение хиреет. Кстати, как обстоят дела с твоей гениальной затеей? С детской группой? Мне на улице только что повстречалась Кларика…

У ч и т е л ь (невесело). Я хотел бы у тебя кое-что спросить, дядя Густи.

Б е к ш и ч (с иронией). Может, какой-то недуг мучает? Сердечная болезнь? А? В твоем возрасте это бывает…

У ч и т е л ь (не расположен шутить). Нет, не то… Послушай, может, зайдешь на минутку?

Б е к ш и ч. Ну, вижу, случай тяжелый, из ряда вон выходящий. Что ж, придется, пожалуй, зайти.

У ч и т е л ь, Б е к ш и ч.

Входит Б е к ш и ч, сельский врач среднего возраста, торопливый в движениях, подвижной, с докторским баульчиком, который тут же ставит на стол.

Б е к ш и ч. Послушаем-ка! Ну, что за беда? На что ты жалуешься? Послушаем!

У ч и т е л ь. Присядь, пожалуйста, дядя Густи.

Оба садятся.

Б е к ш и ч. Ух, до чего ты серьезен. Уж не вздумал ли драться с кем-нибудь на дуэли?

У ч и т е л ь. Помилуй! (Не знает, как начать разговор. От смущения мнется, ерзает на стуле. После небольшой паузы, нерешительно.) Скажи, дядя Густи, этот… несчастный паренек, Ферко Ковач… Ты его помнишь?

Б е к ш и ч (серьезно). Да. Заражение крови. А что тебе до него?

У ч и т е л ь. Ничего… только, знаешь, он был моим самым любимым учеником… Вот и не выходит из головы трагическая судьба мальчика… Очень мне его жаль.

Б е к ш и ч. Мальчишку невозможно было спасти. Сепсис. Даже госпитализировать было уже поздно. (С подозрением.) Ты что-то хотел о нем спросить?

У ч и т е л ь (в замешательстве). Ничего особенного… Только… видишь ли… Я ничего не смыслю в медицине… Ну и хотел бы услышать популярное разъяснение, что это такое — сепсис… Какое-нибудь совсем немудреное разъяснение, доступное пониманию простого неграмотного человека.

Б е к ш и ч. Видишь ли, эта штука очень коварная. Особенно она опасна для тех крестьянских детей, которые растут в глуши и с ранней весны до поздней осени ходят босиком. Случается, они поранят ногу или занозят ее и, не обращая внимания, продолжают ходить. Если рана кровоточит — ничего, пусть себе кровоточит, авось сама заживет… Если болит, тоже не велика беда — поболит-поболит, да перестанет. Дети с раннего возраста ко всему притерпелись, они не жалуются и не хнычут из-за подобных пустяков. Ты же сам знаешь, как это обычно бывает. Поболит-поболит, а там, глядишь, ранку и затянуло. Так чаще всего бывает, все проходит без каких-либо осложнений и последствий. Но будь на сей раз столь трагического исхода с этим беднягой, я вообще считал бы крестьян невосприимчивыми к инфекции. Да и сами-то они не больно верят, будто от подобных пустяков может случиться беда. В этом, конечно, есть доля истины, ибо, если учесть количество разнообразных болячек у них на коже, то каждый второй ребенок неминуемо должен был бы погибнуть от столбняка. Именно поэтому-то они и не обращают внимания на симптомы болезни даже тогда, когда дело принимает серьезный оборот! В данном случае так и произошло. Парнишка уколол ногу на стерне, она заныла — что ж за беда! И прежде ведь болело. Он пожаловался слишком поздно, когда вся нога у него распухла. А инфекция — это, понимаешь ли, штука серьезная, за какие-нибудь несколько часов проникает в организм, и тогда, если сердце не выдерживает, токсический яд убивает человека.

Короткая пауза.

У ч и т е л ь. Словом, дядя Густи, по-твоему, никто не виноват в этом несчастье?

Б е к ш и ч. Виноват? А кто виноват, что этакому мальцу все лето приходится бегать босиком по стерне да пасти скотину за какие-нибудь два кило пшеницы… (Другим тоном.) Ну чего ты допытываешься, к чему клонишь? Ты словно допрос ведешь, да еще с таким пристрастием.

У ч и т е л ь (торопливо). Нет-нет, да нет же! Я только говорю, что очень уж любил этого парнишку… Все еще не могу примириться с тем, что его больше нет… Он был умным, хорошим мальчиком… Я возлагал на него большие надежды…

Б е к ш и ч. К сожалению, не остается ничего иного, как смириться с волей божьей… (Помолчав, меняя тему разговора.) Расскажи-ка лучше о своей детской группе. Что с ней? Я ведь никаких новостей не знаю, с утра до вечера бегаю по своим делам, даже времени нет с кем-либо словом перемолвиться. Все недосуг. Ну, как у тебя идут дела? Когда проведем первый осмотр?

У ч и т е л ь (изумленно). Осмотр? Какой осмотр?

Б е к ш и ч (с наигранным гневом). Какой, спрашиваешь? Ну ясное дело — медицинский! Взвешивание детей, измерение роста, затем зубы надо проверить. Не мешало бы и просвечивание легких сделать. Ты делаешь вид, будто никогда не слышал о диспансеризации…

У ч и т е л ь. Так-то оно так, но ведь…

Б е к ш и ч (перебивая). Что «но»? Или ты не хочешь?

У ч и т е л ь (изумленно). Как же не хочу, дядя Густи! Мне только никогда не верилось, что…

Б е к ш и ч (прерывает его, с наигранной суровостью). Ну, милый братец, ты и теперь-то не особенно верь! Дядя Густи впредь никогда не будет чувствительным. Раз в жизни позволил себе это и вот, нате вам, остался в накладе. Но смею заверить — отныне он простачком больше не будет! Да только что может поделать черствый сухарь вроде меня, ежели встретится с одержимыми идеалистами, этакими вот молокососами? (Указывает пальцем на учителя.) А? Что ему остается делать? Или допустить, чтоб на дядюшку Густи возвели поклеп, дескать, это бесчувственный, невежественный знахарь, жадный до денег хапуга?..

У ч и т е л ь (смеется). Про тебя, дядюшка Густи, такого не скажешь!..

Б е к ш и ч (все еще разыгрывает из себя высокомерного человека, циника). Думаешь, я не из таких? Дядя Густи вовсе не душа-человек, он не из сентиментальных. Пойми же!

У ч и т е л ь (с напускной серьезностью). Понимаю!

Б е к ш и ч. Ну то-то же! Медосмотр этот я тоже проведу по расчету, из чисто шкурных интересов. Глядь, и обнаружу уйму плохих зубов. Кто ж их вылечит? Доктор Бекшич… Не дядя Густи, а доктор медицины Густав Бекшич, врач с дипломом!

У ч и т е л ь (смеясь). В мошну которого бедняцкие деньги потекут такой рекой, что через какой-нибудь месяц ему под силу будет купить родовое имение графов Алмаши{6}… Ты золото, дядюшка Густи. Пардон! Доктор медицины Густав Бекшич!

Б е к ш и ч. Ладно, ладно, смейся! (После паузы.) Кажется, напрасно я к тебе пришел. Старому мотыльку вовсе негоже проявлять в полете этакую прыть, у яркого огонька недолго и крылышки спалить. Твоя комната напоминает мне мою — лет пятнадцать тому назад. Я снимал в ту пору маленькую каморку на задворках Пешта, в Зугло{7}, и строил вроде тебя грандиозные планы. И они согревали меня… Готовился стать хирургом, многие говорили, будто я подаю большие надежды, но я еще мечтал стать и апостолом. Мечтал врачевать не только телесные раны… И вот приехал сюда… Думал, найду здесь хорошую благодатную почву… Но я обманулся, я обнаружил здесь лишь трясину, засасывающую человека… (С волнением.) Когда-то и я верил, надеялся, мечтал, но что поделаешь, если всюду вокруг оказались лишь зияющие пропасти!

У ч и т е л ь. Над ними надо сооружать мосты, дядюшка Густи…

Б е к ш и ч (словно не слышал). Я потерял веру, устал. Жизненные невзгоды подавили меня… И вот теперь я встречаю молодого человека, который произносит те же речи ж мечтает о том же, что некогда хотел осуществить и я. Соорудить над пропастями мосты, чтоб между одним и другим мадьяром не зияла бездна?!. Но что может сделать усталый, разуверившийся человек вроде меня? Попытать судьбу еще раз?.. (Вдруг спохватившись.) Эх, куда там! Все это пустое словоблудие, жалкие потуги сентиментальности. А дядя Густи отнюдь не сентиментален!

У ч и т е л ь (с улыбкой). Да, не сентиментален.

Б е к ш и ч (с наигранной деловитостью). Ну, когда же теперь приходить, чтоб заиметь новых пациентов?

У ч и т е л ь (смущенно). Придется еще кое-что уладить…

Б е к ш и ч. Словом, скажешь, если понадоблюсь. Проведем и взвешивание. А теперь тороплюсь к старику Бёржёку. (Идет к двери, но на пороге останавливается.) Да, кстати, вот тебе курьезный случай, происшедший у меня со стариком. Ты ведь его знаешь, не так ли? Так вот, у него хронический ревматизм, другой человек при такой запущенной болезни уж и пошевельнуться не мог бы. Ну, значит, решил я направить старика на курорт подлечиться, поскольку денег у него, как говорят, куры не клюют. Вначале он никак не поддавался на мои уговоры, он ведь страшный скряга, но в конце концов удалось его уломать, и он поехал на воды лечиться. Не прошло и нескольких дней, как вдруг вижу — вернулся. «Как же так, дядюшка Бёржёк, спрашиваю. Что ж вы так быстро вернулись?» Отвечает: «Я сделал все аккурат, как вы мне прописали, господин доктор». — «Но я же назначил вам тридцать часов купанья». — «А я столько же и искупался»… — «Но, помилуй бог, я же говорил, чтоб вы только по часу купались». — «Уж не обессудьте, господин доктор, но ведь совестно в страдную пору купаться только один час, а все остальное время ничего не делать на этом курорте». Вот какие это люди. (Смеется.) Ну, будь здоров, Пишта. (Торопливо протягивает учителю руку.)

У ч и т е л ь. Будь здоров, дядя Густи. (Провожает его, затем возвращается.) Тетя Мари! Зайдите, пожалуйста, ко мне.

У ч и т е л ь, Б а л о г н е.

Б а л о г н е (входит, вытирая руки о фартук). Что вам угодно, господин учитель?

У ч и т е л ь. Тетя Мари, сходите, пожалуйста, к Ковачам… и пригласите сюда Ковачне. Я уже посылал за ней, но ее все нет и нет.

Б а л о г н е (в замешательстве). Ковачиху… Рози?..

У ч и т е л ь. Да.

Б а л о г н е. Пригласить сюда?

У ч и т е л ь (нетерпеливо). Разве я непонятно говорю?

Б а л о г н е (испуганно). Да что вы, нет, нет. (Торопливо идет к выходу, но вдруг у порога задерживается, видимо, ее что-то беспокоит.)

У ч и т е л ь. Погодите-ка немного, тетя Мари.

Балогне вопросительно смотрит на учителя.

Послушайте, тетя Мари, вы часто встречаетесь со здешними людьми, знаете, можно сказать, всех, и прежде, бывало, много рассказывали мне то об одних, то о других, а в последнее время что-то все молчите. Скажите, вы знаете, о чем теперь больше всего толкуют люди?

Б а л о г н е (уклончиво). Ну… стало быть, о своей бедности… больше всего о нужде, вот о чем.

У ч и т е л ь. Да я не об этом. Не случилось ли, часом…

Б а л о г н е (понимает, о чем ее спрашивают, но уклоняется от прямого ответа). Как же, случилось! Веркина родня давеча ухажера спугнула. Тот, испугавшись, дал тягу, да на беду свою застрял в окне, ну и поколотили его, сердечного. И до тех пор колотили, пока он не поклялся жениться. Вот об этом нынче люди и толкуют, дескать, вот как ловко родные Верки женишка заарканили… Да еще сказывают…

У ч и т е л ь (с досадой махнув рукой). Ну ладно, идите, тетя Мари!

Балогне направляется к выходу, но по всему видно, что ее так и подмывает сказать что-то.

(Замечает это.) Вы хотите еще что-то сказать?

Б а л о г н е (в сильном замешательстве). Нет, ничего… (Снова идет к двери, затем решившись.) Вот разве только если б вам найти сюда заместо меня кого-нибудь, господин учитель…

У ч и т е л ь (опешив). Что это вы, тетя Мари? Неужто собираетесь меня покинуть? Почему же вы хотите уйти?

Б а л о г н е. Да вот домик у меня имеется, и теперь там все пришло в запустение, зять не справляется… да еще мой старшенький больно уж зовет.

У ч и т е л ь. Что ж, ладно, тетя Мари. Силой удерживать вас не могу. Но ведь последние годы ваш дом, кажется, был в исправности и сын вас не звал. Почему же именно теперь вы решили уехать?

Б а л о г н е (опустив глаза). Кого-нибудь найдете сюда…

У ч и т е л ь. Послушайте, тетушка Мари, этот дом всегда был вашим домом. Вы знали моего отца, мою мать, и меня вы с пеленок знали. И я всегда относился к вам как к родной матери. Но раз уж вы теперь решили меня покинуть, что я могу поделать. Я не вправе вас удерживать, но вправе спросить, почему вы это делаете. Скажите мне откровенно, почему вы хотите уйти?

Балогне низко опускает голову, нервно теребит свой передник, пытаясь то и дело утереть им глаза.

Что же вам люди наговорили?

Балогне продолжает молчать.

Признайтесь, ведь дело в этом. Вам забили голову какой-то чепухой — словом, наговорили что-то… Я и сам бы их послушал, узнал бы, в чем дело.

Балогне продолжает молчать, опустив голову.

Право же, я думал, что заслужил вашу откровенность, думал, вы сразу же подойдете ко мне и спросите — правда или неправда то, о чем говорят люди. Но раз уж вы этого не сделали раньше, хоть теперь скажите мне обо всем. Не бойтесь, я не стану скрывать истину… говорить неправду.

Б а л о г н е (чувствуя неловкость). Я знаю это, сынок, помилуйте, как вы можете говорить этакое… Я ведь господина учителя сызмальства знаю, когда вы еще вот таким вот были (показывает), совсем махоньким. Как же я, старуха, могла подумать, будто вы соврете…

У ч и т е л ь (нетерпеливо). А раз так, почему же вы молчите, почему не откроете правды?

Б а л о г н е. Истинно вам говорю, только из-за дома, да из-за сына моего, да и стара уж я стала… (Ухватившись за эту мысль.) Да, вот и старость подошла. Раньше-то я как-то все забывала сказать, потому как и рассудок ослаб… вот и ноги…

У ч и т е л ь (в отчаянии). Послушайте, тетя Мари! Все это чепуха… Нагородили тут всякий вздор — и о женихе Верки и о многом другом. Вы знаете, я никогда вам раньше не приказывал, но сейчас требую — вы должны сказать мне правду, только правду.

Б а л о г н е (с болью). По правде сказать… (Мнется.) Я говорила чистую правду…

В это мгновение распахивается дверь и в комнату без всякого стука врывается Х о р в а т. Он сильно возбужден, но, увидев в комнате постороннего человека, пытается сдержаться. Он нехотя здоровается и, видимо, только из-за старухи протягивает учителю руку. Затем, смерив взглядом Балогне, выпроваживает ее за дверь.

У ч и т е л ь, Х о р в а т.

Х о р в а т (не успела закрыться за Балогне дверь, как его словно прорвало). Ну уж этого я от господина учителя никакие ожидал! Этого я от тебя не ожидал!

У ч и т е л ь (изумленно). Чего? Что я такое сделал?

Х о р в а т (резко). Я никого не убивал и не понимаю, почему ты ведешь расследование и хочешь собрать против меня всякие там улики. Я не убивал этого щенка. Боже мой, до чего же я дожил, а?! Мой будущий зять ведет дознание, норовит выведать обо мне все… Хорошо еще, жандармов на меня не натравливает…

У ч и т е л ь (прерывает его, спокойно). Я не веду никакого дознания и ничего не выведываю.

Х о р в а т (не обратив внимания на его слова). Вот уж и до меня стали доходить всякие слухи. О чем только не болтают грязные языки этих жалких голодранцев. Ладно, пусть себе болтают. Они только и могут что перемывать косточки тому, кто не хочет паршиветь да околевать от нищеты. Меня мало заботит, о чем судачат кумушки, но когда я слышу гнусные небылицы о моей семье, то я говорю — это уж слишком. Что я такого натворил? Почему нужно всюду разнюхивать, шпионить, выслеживать меня, словно разбойника? И все это делает тот, кого я еще вчера называл своим любимым сыном…

У ч и т е л ь (спокойно, с достоинством). А я еще и сегодня говорю вам — отец. Но при этом хочу добавить — не в моих привычках что-то разнюхивать да выслеживать кого-то…

Х о р в а т (немного поостыв). Встретил я доктора Бекшича. Был, говорит, здесь. О чем толковали, спрашиваю. Стал рассказывать: так и так, мол. И не мудрено, если человек возмутится, услышав такое. Разве мало того, что всякая погань чешет языки, изрыгая несусветную чушь? Когда это делают посторонние люди, мне наплевать, но когда кто-то из моей семьи становится на их сторону, это уж слишком…

У ч и т е л ь. Не знаю, что вам рассказал доктор Бекшич, но ничего особенного он рассказать не мог. Только то, что было. Я хотел услышать непосредственно из уст врача…

Х о р в а т (перебивая). А разве я не сумел бы тебе объяснить? Я сам мог бы рассказать все как было, стоило лишь обратиться ко мне. Дескать, расскажи-ка, «батя»… или «дядя Лайош», или в крайнем случае «господин Хорват», то-то и то-то… Как угодно, но обратиться ко мне, а не к чужому человеку, от которого — не пройдет и часа — вся деревня узнает, что учитель что-то разнюхивает про своего будущего тестя. И тогда, как ни старайся, призови в свидетели хоть всех святых, ничем уже своей правоты не докажешь.

У ч и т е л ь. Я как раз и хотел призвать врача в свидетели, и не на суд, а для того, чтобы он растолковал людям. Я хотел выяснить у него, как все это произошло, чтоб разъяснить истину сбитым с толку людям.

Х о р в а т (резко). К чему это им разъяснять?! Этим никудышным, дрянным людишкам, которые решили заняться вымогательством. Я из жалости подбросил им два центнера пшеницы. А теперь им взбрело в голову распускать всякие слухи, чтоб простофиля Хорват с перепугу перетащил все свое добро к ним в амбар. Вот им чего бы хотелось. Потрепать языком да отобрать у рачительного хозяина все добро, заработанное им упорным трудом. Но не на того напали, скажу нам. Паскудный, паршивый народишка!

У ч и т е л ь. Но такими доводами вряд ли удастся убедить их в необоснованности обвинений.

Х о р в а т. А кто собирается их убеждать?

У ч и т е л ь (твердо). Я!

Х о р в а т. Пустое! Пусть себе болтают сколько угодно. А ежели мне станет невмоготу все это слушать, то я и без всяких обстоятельных объяснений да упрашиваний сумею отстоять свои интересы, свою честь. Напущу на них жандармов да судью, и никаких объяснений с ними не будет. Уж я-то позабочусь, чтобы всяким там подонкам неповадно было в другой раз задевать мою честь…

У ч и т е л ь. Однако в данном случае речь идет о несколько большем, нежели честь одного человека.

Х о р в а т. О чем это таком большом?

У ч и т е л ь. В частности, например, обо мне и, главное, о моей работе, которой я здесь занимаюсь и намерен заниматься и впредь. Мне стоило неимоверных усилий всколыхнуть эту «никудышную, дрянную, паршивую» и уж не знаю какую там еще голытьбу, из среды которой, кстати сказать, я и сам вышел. И поскольку мое призвание быть их наставником, помощником, советчиком, добрым другом, то я не хотел бы отпугнуть их от себя, ожесточить, даже сознавая, что на сей раз они не правы… Я говорю «отпугнуть от себя», потому что в их глазах я уже связан с Лайошем Хорватом узами…

Х о р в а т (неприязненно). Так вот в чем загвоздка. Ну, коли эти узы помеха, их еще не поздно развязать.

У ч и т е л ь. Я говорю не о какой-то помехе. Речь идет не о том, чтобы упрашивать и пытаться подкупить их. Я знаю их как свои пять пальцев и уверен — они ждут не этого. Они уже ни на что не рассчитывают и ничего от нас не хотят. В своей вражде они как бы находят выход той горечи и отчаянию, которые их охватывают в этой тяжелой жизни. Они верят — и об этом они шепчут друг другу, — что у них есть основания питать эту вражду, и эта уверенность дает им силы переносит все тяготы судьбы, иначе жизнь стала бы для них невыносимой.

Х о р в а т. Значит, я должен позволить запятнать свое имя, терпеть, когда меня называют убийцей…

У ч и т е л ь. Я не о том. Я просто хотел объяснить, каково положение, с которым нам пришлось столкнуться. Если мы будем действовать не по-доброму, а принуждением и угрозами, если станем давать отпор этим толкам, то еще больше обострим обстановку и дадим новую пищу для разжигания ненависти.

Х о р в а т (с иронией). Но коль скоро им этак легче живется… Ведь вы же сами только что изволили сказать, господин учи… ты только что говорил…

У ч и т е л ь. Я знаю и лучший способ, чтоб им легче жилось. Надо пытаться облегчить, улучшить их жизнь. Враждой ничего не добьешься. Доброжелательностью, сочувствием — многого.

Х о р в а т (нетерпеливо махнув рукой). Я не собираюсь дискутировать на этот счет. Все это меня не интересует. Меня волнует только одно — чтоб тот, кого я принимаю в свою семью, не потворствовал людям, строящим козни против меня.

Стук в дверь, затем она медленно открывается и входит Б а л о г н е, а за ней К о в а ч н е. Ковачне тихо здоровается; заметив Хорвата, начинает волноваться.

Т е ж е, Б а л о г н е, К о в а ч н е.

Б а л о г н е (показывая пальцем на Ковачне). Она встретилась мне по дороге, сюда шла.

Ковачне застенчиво жмется, в ее глазах испуг и неприязнь.

Х о р в а т (кричит Ковачне). Что это за гнусные сплетни вы тут распускаете, а? Смотрите, как бы вам не нарваться на неприятность…

У ч и т е л ь (прерывая его, Ковачне и Балогне). Выйдите, пожалуйста, и подождите меня там.

Ж е н щ и н ы выходят в другую комнату.

У ч и т е л ь, Х о р в а т.

У ч и т е л ь (выждав, когда за женщинами закрылась дверь, твердо и решительно Хорвату). Подобное грубое обхождение с людьми недопустимо.

Х о р в а т. Это еще что? Может, я должен просить прощения? Или броситься перед ними на колени?

У ч и т е л ь. Я пригласил эту женщину к себе и хочу с ней поговорить.

Х о р в а т (вспылив). Значит, я могу катиться к чертовой матери?! Разве я меньше значу, чем эта… паскудная баба… эта убогая нищенка? Ну да ладно, мы еще об этом потолкуем! (Выходит, с яростью захлопывая за собой дверь.)

У ч и т е л ь (выждав некоторое время, подходит к двери, за которой скрылись женщины). Заходите, пожалуйста!

У ч и т е л ь, К о в а ч н е, Б а л о г н е.

Входит одна К о в а ч н е. Сделав несколько шагов, останавливается.

У ч и т е л ь (выждав минуту, громко). Тетя Мари, вы тоже идите сюда.

Входит Б а л о г н е, на ее лице испуг.

Присядьте, Ковачне. И вы, тетя Мари, садитесь, если желаете.

Ковачне робко садится на край стула, а Балогне продолжает стоять и во время разговора учителя с Ковачне незаметно бочком приближается к двери, собираясь в удобный момент выскользнуть из комнаты.

Послушайте, Ковачне, вы, должно быть, хорошо знаете, зачем я вас пригласил. Давайте поговорим как друзья, откровенно. Вы знаете, я всегда был другом вашей семьи, вы ведь убеждены в этом, не правда ли? (Выжидательно смотрит на женщину, но та, опустив глаза, по-прежнему молча смотрит в пол.) Я знаю, вы с мужем обвиняете Хорвата в смерти Ферко, верно?

Ковачне, не поднимая глаз, продолжает молчать.

У ч и т е л ь. Ответьте мне, Ковачне, в чем вы обвиняете Хорвата? Расскажите все начистоту, не бойтесь, ничего вам за это не будет. Я никогда не дам вас в обиду. Поверьте, я не собираюсь кого-то судить за это, просто хочу разобраться. Отвечайте же, прошу вас.

Ковачне упорно молчит.

Почему же вы не хотите мне ответить? Расскажите все, что знаете.

К о в а ч н е (после небольшой паузы, тихо, но решительно). Я ничего не знаю… Я знаю только одно — мы отпустили Ферко из дома здоровым, а привезли его совсем больным. На другой день он помер…

У ч и т е л ь. Бедняжка умер от заражения крови, а вы утверждаете, будто это Хорват забил его насмерть.

К о в а ч н е. Мы вовсе не утверждаем, господин учитель…

У ч и т е л ь (удивленно). А кто же тогда растрезвонил по всей деревне? Все только об этом и говорят.

К о в а ч н е. Мы ни о чем таком не ведаем. Знаем лишь одно — наш сын помер.

У ч и т е л ь. Выслушайте меня, Ковачне! Я говорил с доктором Бекшичем, он сказал, что у мальчика получилось заражение крови. Он распорол на жнивье ногу, рана засорилась, в нее попала инфекции, которая и поразила весь организм. Отравила ядами. Вот истинная правда. Такое заражение крови может погубить даже самый крепкий организм, не то что слабого ребенка. Словом, в этом несчастье нет ничего подозрительного, ничего необъяснимого. Если хотите, мы вместе сходим к доктору Бекшичу, и он вам все более подробно, более точно растолкует. Хотите пойти?

Ковачне не отвечает.

Конечно, вы и ему-то не больно поверите… Кое-кто утверждает, будто Хорват его подкупил. Но как же можно поверить, что дипломированный врач, давший клятву честно исполнять свой долг, оказался способным на такой ужасный обман даже за целый воз пшеницы? Вы только сами подумайте: если все это правда и если бы обман доктора обнаружился, он лишился бы не только своей должности и куска хлеба, но в довершение ко всему его посадили бы в тюрьму. Ведь рано или поздно, а истина всегда выходит наружу, правду никогда не скроешь. (Пауза. Выжидательно смотрит на женщину.) Ну поразмыслите сами, трезво, спокойно. Ведь мальчика лихорадило, он бредил, не так ли?

Женщина несколько секунд сидит неподвижно, затем утвердительно кивает.

Так вот, если кто умирает от побоев, у него горячки не бывает. А были на нем следы побоев?

Ковачне молчит.

Вот видите, стоит только здраво поразмыслить, как сразу же все предстает в ином свете. Я понимаю и сочувствую вашему горю. Но нельзя так безответственно обвинять кого-то в столь страшном преступлении…

К о в а ч н е (тихо, с упорством). Мы никого не обвиняем.

У ч и т е л ь (теряя терпение). Но почему же вы все отрицаете? Скажите, к чему это упорство?

Ковачне по-прежнему не отвечает.

И разве не вы говорите, будто я затеял устройство детской группы лишь для того, чтобы замять дело, скрыть преступление? И не вы ли запретили детям приходить сюда, ко мне? Почему, вы ни одного ребенка не привели в детскую группу?

Ковачне неприязненно молчит.

Тетя Мари, а вам что известно обо всем этом?

Б а л о г н е (испуганно). Я ничего не знаю, господин учитель.

У ч и т е л ь (сдерживаясь). Скажите, Ковачне, чем я заслужил вашу немилость? И почему вы относитесь ко мне, как к своему заклятому врагу? Разве я когда-нибудь пытался обманывать вас или сбивать с толку? Разве я не старался всегда, с тех пор как я здесь, помогать вам? Или это не я всегда стоял горой за вас, бедняков? Я поступаю так вовсе не ради признания или какого-либо вознаграждения. Я считаю это своим долгом, обязанностью. И впредь буду поступать так же. Но что я могу поделать, если вы без всякой на то причины отталкиваете меня и порочите мое доброе имя? Скажите, Ковачне, что вы думаете обо всем этом?

К о в а ч н е. Мы ничего не думаем… Ничего не знаем… И на господина учителя ничего не наговариваем…

У ч и т е л ь (резко). Ну что ж, ладно. Вы ничего не знаете и ничего не говорите. А теперь я вам скажу. Я не позволю, чтобы между мной и детьми возводили глухую стену недоверия. Это не в моих интересах и не в интересах ваших детей. Я этого не допущу. (Делает несколько шагов по комнате и снова останавливается возле Ковачне.) Послушайте, Ковачне, я знаю, вы разумная, трезвая женщина, и думаю, что весь этот шум, переполошивший все село, подняли не вы. Вероятно, в отчаянии вы обронили какое-то слово, а людская молва подхватила его и теперь твердит о том повсюду на разные лады. Если это так, вы должны как можно скорее положить конец всем этим слухам. И это надо не Хорвату и не мне, а в первую очередь вам самим. Давайте снова станем друзьями и общими усилиями будем помогать друг другу. Нельзя нам враждовать. Бедному Ферко уже ничем не поможешь, даже если б мы нашли козла отпущения.

Ковачне всхлипывает.

Остались другие дети, и им надо помогать, чтоб никому из них в шесть-восемь лет не приходилось тянуть тяжелую лямку, как бедному Ферко.

Балогне утирает глаза передником.

Надеюсь, вы меня поняли, Ковачне? И теперь вы сами пойдете к соседям и знакомым. Договорились?

Ковачне молчит.

Хотите пойти, Ковачне? Отвечайте!

К о в а ч н е (упрямо). Мы никому ничего не говорили… Мы ничего не знаем… Только одно, что Ферко помер…

У ч и т е л ь (раздраженно). К чему это упрямство? Вы же не перед жандармом или следователем. Поймите, я не хочу, чтобы вы к ним попали.

К о в а ч н е (все более волнуясь). Я и тогда скажу то же самое… Пусть даже жандармам выдадут… Я все одно буду твердить — ничего не знаю… Хоть убейте…

У ч и т е л ь (успокаивая ее). Не говорите глупости. Кто хочет вас убить?

К о в а ч н е (истерично). Что мне до того, пусть выдадут жандармам… По крайней мере все выскажу, без обиняков… Всю правду скажу, без прикрас… Расскажу, кто загубил мое дитё… И про пшеницу скажу. Люди видели, как мешки с воза стаскивали… Ведь ребенок бедняка дешевле скотины… Я уж все начистоту выскажу… Правда известна… Вся деревня знает…

Учитель растерян.

Правда и огне не горит и в воде не тонет, правду не скроешь… Ни пшеницей, ни детской группой… Я расскажу, отчего помер Ферко… И не пойду я никуда с господином учителем… Ни к кому не пойду… Вы никакого права не имели меня сюда вызывать. (Встает со стула и, яростно крича, пятится к двери.) Да, не имели! И наших детишек сюда зазывать не имеете права… Куда хочу, туда и пускаю своего ребенка… Хватит и того, что одного уже загубили, да!.. По мне, пожалуй, пусть хоть убьют! (Пятясь, уходит за порог и захлопывает за собой дверь.)

У ч и т е л ь, Б а л о г н е.

Учитель стоит в растерянности. Перепуганная Балогне мнет свой передник.

У ч и т е л ь. А вы, тетя Мари, что же не уходите? И вам, пожалуй, незачем тут оставаться! Вы ведь вроде уходить собирались…

Б а л о г н е (всхлипывает). Я не хочу оставлять здесь господина учителя. Вот только люди… все корят, поносят всячески да угрожают. Я не хочу оставлять господина учителя одного…

У ч и т е л ь (спокойно). Мне уже все равно. Можете оставлять…

Б а л о г н е (всхлипывая). Но я не хочу.

У ч и т е л ь. Ладно, тетушка Мари, пусть будет по-вашему.

Б а л о г н е нехотя выходит.

У ч и т е л ь, затем И м р е М и к у ш.

Учитель тяжело опускается на стул, опустив голову на руку. Некоторое время он сидит в такой позе, затем встает и осматривается, словно очутился в незнакомом месте. Заметив лежащий халат Клари, поднимает его и, не зная, что с ним делать, складывает, слоено хочет совсем убрать. Стук в дверь.

У ч и т е л ь. Войдите!

И м р е М и к у ш вначале заглядывает, а затем входит.

И м р е М и к у ш (бодрым развязным тоном). Здорово, Пшита! Не пугайся, покамест я нагрянул как частное лицо… Что с тобой? Что такой невеселый?

У ч и т е л ь. Здравствуй. Да так, ничего.

И м р е М и к у ш. Ну, ладно. Не стану тебе докучать. Только, понимаешь ли, в последний раз ты мне кое-что сказал, а мне тогда недосуг было тебе ответить. Понимаешь ли, я не люблю оставаться в долгу перед кем бы то ни было… за словом в карман не полезу. (Искусственно смеется.) Прежде всего, что с детской группой? До меня дошли слухи, будто… (Жестом показывает, что кое-что не в порядке.)

У ч и т е л ь (недовольно). Да, вижу, за моими делами строго следят, все учитывается…

И м р е М и к у ш (с иронией). А для чего же в сельской управе существует счетная часть? Ну, а теперь вполне серьезно. Что тут у тебя происходит?

У ч и т е л ь. Ничего!..

И м р е М и к у ш. Ничего. Так! Словом, ничего? За других говорить не могу, но я лично весьма сожалею…

У ч и т е л ь (иронически). Поистине это очень мило с твоей стороны.

И м р е М и к у ш. Ты, верно, думаешь, что у меня нет никакого интереса ко всякого рода общественным нуждам. А ведь ты ошибаешься! Если, конечно, критически подойти к людям моей профессии, то они не очень-то щедры к народу, впрочем, тебе это хорошо известно. Однако ты не думай, будто я глух к людской беде, будто не хочу сделать что-нибудь доброе. Напротив, я много размышлял над тем, как бы помочь всем этим беднякам, но ничего не смог сделать. Тебя просто не понимают, даже отец родной, не говоря уж о братьях и сестрах. Протянешь им руку помощи, а они злобно огрызаются. Но если у тебя в руках бич, они сразу же становятся смирными, как говорится, поджимают хвосты. Ты ведь знаешь, какие у меня отношения с семьей? Впрочем, оставим это. Лучше не выносить сор из избы. Честно говоря, я давно пришел к выводу — человеку выпадает та судьба, которую он заслуживает.

У ч и т е л ь (с иронией). Значит, тот, кому выпала счастливая судьба, получил ее по заслугам!

И м р е М и к у ш. Я предпочитаю не касаться конкретных личностей, а говорю вообще. Могу добавить ко всему сказанному лишь одно: идеалисты благородны, они необходимы в жизни, и я всегда огорчаюсь, если кто-нибудь начинает думать, как я…

У ч и т е л ь. Словом, твой визит — выражение сочувствия?

И м р е М и к у ш. Ты, Пишта, склонен всегда все истолковывать превратно. По всякому поводу готов иронизировать.

У ч и т е л ь. Боже упаси! Спасибо, что навестил, и прими мою признательность за сочувствие. (Протягивает ему руку, давая понять, что ждет его ухода.)

И м р е М и к у ш (чувствуя, что над ним смеются, зло). Ну, раз у тебя дела, не стану мешать…

Вбегает К л а р и.

У ч и т е л ь, И м р е М и к у ш, К л а р и.

С языка Клари вот-вот готовы сорваться слова, но, заметив постороннего человека, она сдерживается. Она бледна и, видно, чем-то встревожена.

И м р е М и к у ш. Целую ручки, Кларика. Я всего лишь на минутку забежал к Пиште потолковать по душам. Не обижайтесь, что уже собрался уходить. Целую ваши ручки. Будь здоров, Пишта. (Уходит.)

К л а р и (со слезами). Пишта! Что вы наделали?

У ч и т е л ь. Что случилось?

К л а р и. Что вы сказали отцу? О чем вы с ним говорили? Он прибежал домой в страшном гневе. Требовал, чтоб я немедленно вернула вам обручальное кольцо. Он и слышать не хочет о нашей свадьбе. Говорите, Пишта, я с ума сойду. Я никогда не видела отца в таком гневе… Говорите же!..

У ч и т е л ь (стоит с растерянным видом). Не знаю, что вам сказать. Не сердитесь на меня, Клари, я чувствую себя заживо погребенным, на меня обрушилась земля, я кричу, взываю о помощи, но никто и, наверное, теперь уже никогда не услышит моего голоса… (Тяжело опускается на стул, закрывая лицо руками.)

К л а р и (подбегает к нему, обнимает, гладит по голове, со слезами). Пишта! Родной мой! Я здесь. Я услышу! Говори! Не мучай меня!

У ч и т е л ь. Тогда я еще не знал… когда говорил с твоим отцом… Теперь уже знаю… Здесь всему конец…

К л а р и. Чему конец?

У ч и т е л ь. Я всегда верил во что-то, ибо чувствовал, что без веры не могу жить… Верил, надеялся и как ребенок строил карточный домик… И вдруг все рухнуло. Может быть, вера всего лишь игра… И наша беда в том, что мы играем ва-банк и ставим всю свою жизнь на одну карту. Ребенок может заново построить свой домик, взрослому же человеку начинать все сначала невмоготу. (Пауза.) Может, я виноват сам… Может, принялся воздвигать нечто безнадежное, что заранее было обречено на неудачу… Как знать… Может, я где-то допустил оплошность… Заложил непрочный фундамент? Должно быть, для созидания нужен трезвый ум и холодный расчет, одних чувств недостаточно, на них далеко не уедешь… Раньше я всегда действовал как заведенный. (Пауза.) Да, все началось с того дня, когда я в последний раз виделся с матерью. В ту пору! Я еще учился в педагогическом училище. И мать навестила меня в студенческом общежитии в первый и последний раз… Словно пришла ко мне проститься… Мне было неловко перед другими — стыдился своей матери, бедной женщины с косынкой на голове. Она заметила мое смущение и сказала только одно: «Уж больно ты изменился, сынок»… Вскоре она умерла… И я увидел ее уже на катафалке… Я думаю, люди осознают, что они часто были несправедливы к матери, слишком поздно, когда ее уже нет в живых. Так случилось и со мной. Я ждал тогда чуда, хотел, чтоб она воскресла хоть на один день или на час, чтобы я мог вымолить у нее прощение и сказать, как я любил ее… Она всегда брала самую тяжелую работу, чтоб вывести меня в люди, сделать из меня барина, а когда увидела, что потеряла меня, сказала всего несколько слов: «Уж больно ты изменился, сынок»… С тех пор меня мучает неоплаченный долг. И если уж мне не суждено было отплатить за всю ее душевную щедрость, самоотверженность, любовь и теплоту ей самой, я решил выплатить свой долг таким же бедным людям, какой была она, людям, из среды которых вышел я сам. Я думал, моя маленькая семья умерла, один я выжил. Но теперь я нашел себе большую семью… А она отреклась от меня… Я очень одинок, Кларика…

К л а р и (беззвучно плачет). А я?.. Разве я для тебя уже ничего не значу?

У ч и т е л ь. Я тебя очень люблю! Не будь тебя, я уже сегодня ушел бы отсюда.

К л а р и. Да что произошло? Неужели тебя так расстроили обывательские сплетни?

У ч и т е л ь (встает). Сплетни — это что. У меня такое чувство, будто я попал в какое-то чудовищное, зубчатое колесо. И дело не только в том, что рухнуло все, во что я верил, ради чего жил и неустанно трудился все эти годы. Дьявольская, непостижимая игра судьбы столкнула меня с людьми, и между нами возникла такая непримиримость, что не только другом и помощником, но и учителем я теперь не могу быть…

К л а р и. Но почему же? Все из-за этих глупых сплетен? Ты же знаешь, это сплошные выдумки. Ты же не чувствуешь себя виноватым. А выгнать тебя они не смогут.

У ч и т е л ь. Выгнать они, действительно, не смогут, и каждое первое число я буду исправно получать свое жалованье. Но разве я могу с этим примириться? Наверное, было бы разумнее довольствоваться этим и не мечтать ни о чем другом. Тогда из меня получился бы заправский чинуша, исправно исполняющий свои обязанности, и не больше. Я же всегда стремился к чему-то большему, и вот теперь это стало невозможным. Ведь в глазах этих людей я навсегда остался бы лютым врагом, а то и того хуже — предателем.

К л а р и. Ты смотришь на вещи слишком мрачно. Рано или поздно люди все забывают.

У ч и т е л ь. А я? Я смогу забыть? Стану жить, будто ничего не случилось, и твердить про себя, дескать, люди глупы, они заслуживают своей участи, потому что не доросли и не смогли оценить по достоинству мою готовность помочь им… Пожалуй, можно еще добавить — я, мол, все-таки считаю идеализм прекрасным и нужным делом и глубоко скорблю, если кто-нибудь приходит к такому же заключению, что и я. Нет, этого я не смогу! Слишком глубоко мое убеждение и слишком остро чувство собственного достоинства, чтоб я докатился до этого.

К л а р и (настоятельно). Тогда уедем отсюда!

У ч и т е л ь (в смятении). Уехать? Отсюда?

К л а р и. Да. Уехать.

У ч и т е л ь. Куда?

З а н а в е с.

Действие третье

Та же декорация, что и в первых двух действиях, но теперь все выглядит иначе: окна, выходящие на улицу, разбиты, на полу — осколки стекла, битый кирпич, камни, куски ржавого железа. В комнате валяется поломанная мебель, несколько худых кастрюль. Постель учителя в полном беспорядке. Вся обстановка являет собой неприглядную картину погрома.

Б а л о г н е.

Б а л о г н е пытается навести в доме порядок, но разрушения так велики, что ей это не удается. Она ходит из угла в угол, часто останавливается, всхлипывает, утирая глаза краем передника. Видно, устав от непосильной работы, она садится на один из уцелевших стульев и тихо плачет. Затем встает, вытирает лицо и снова принимается за уборку. В этот момент ее окликают.

Б а л о г н е, И м р е М и к у ш.

И м р е М и к у ш (заглядывая в окно). Доброе утро, тетушка Мари! Что это у вас тут было? Вечеринка?

Б а л о г н е (вздрогнув от неожиданности). Доброе утро, ваше благородие… (Плачет.)

И м р е М и к у ш. Ну-ну, бросьте хныкать… Расскажите-ка лучше поскорей, что тут у вас стряслось? Что произошло?

Б а л о г н е (всхлипывая). А я не знаю…

И м р е М и к у ш (с интересом). А господин учитель дома?

Б а л о г н е. Нет, ушел на рассвете. Я и не знаю, что…

И м р е М и к у ш (перебивая). А ну-ка, погодите, я сейчас зайду. (Исчезает.)

Балогне беспомощно суетится, пытаясь навести кое-какой порядок, смахивает пыль со стула.

И м р е М и к у ш (входя). А теперь прекратите хныкать и расскажите толком, что здесь произошло? Кто это так набезобразничал?

Б а л о г н е. Я ничего не знаю. Нынче ночью, около полуночи, я проснулась от ужасного грохота и шума… Вбегаю сюда — я ведь, изволите ли знать, сплю на кухне, — а тут уже же вот так…

И м р е М и к у ш. А господин учитель?

Б а л о г н е. А он-то, сердечный, сидит на краю своей постели. Все уговаривал меня уйти, лечь спать, говорил — ничего, дескать, не случилось, никакой беды…

И м р е М и к у ш. Да, явное преувеличение налицо…

Б а л о г н е (словоохотливо). А мне — где уж тут спать! У меня, изволите ли знать, сердце пошаливает, так вот оно так начало колотиться, того и гляди, из груди выскочит… И господину учителю не до сна было, так и не прилег… Все ходил, ходил здесь всю ночь напролет. Я слышала. А рано утром совсем ушел из дому… Не знаю, как же это так… (Снова тихо, по-старушечьи плачет.)

И м р е М и к у ш. И он не говорил, куда пойдет?

Б а л о г н е. Ничего не сказал, ни единого слова…

И м р е М и к у ш (оглядывая комнату, трет подбородок). Вот так штука! Что и говорить, история неприятная! Камни да кирпичи вряд ли свалились с неба. Вероятно, их кто-то кинул сюда с улицы, вернее, кинули… Здесь не иначе как покушение. Видать, налетчиков было несколько. (Балогне.) Кто бы это мог быть, как вы думаете?

Б а л о г н е (причитая). Право же, не знаю… Люди такие жестокие… Весь мир такой ужасный… Ума не приложу, чего они взъелись на господина учителя… А ведь господин учитель и впрямь добрейший человек… Даже страшно подумать, на что способны люди…

И м р е М и к у ш (осторожно). Словом, вы тоже полагаете, что этот налет учинили недруги господина учителя? Те, кто точит на него зубы?

Б а л о г н е (испуганно). Я ничего не знаю, ваше благородие… Ничего на свете… Только то, что ночью, около полуночи…

И м р е М и к у ш (перебивая). Это я уже слышал. Что-нибудь другое вам известно?

Б а л о г н е. Я ничего не знаю, ваше благородие…

И м р е М и к у ш. Кто-нибудь уже приходил сюда сегодня утром? Скажем, господин секретарь сельской управы или из жандармерии?

Б а л о г н е (испуганно). Никого не было…

И м р е М и к у ш. Так вот, послушайте меня, тетя Мари! Я сейчас побегу к господину секретарю в сельскую управу. Через несколько минут вернусь. Но покамест я буду отсутствовать, вы ни до чего не должны дотрагиваться. В интересах следствия очень важно, чтобы все оставалось так, как есть. (Направляется к выходу, но в дверях оборачивается.) А пока меня не будет, вы подумайте, авось что и припомните. Все, что вы сможете рассказать, будет иметь важное значение для следствия…

Б а л о г н е (испуганно). Для следствия?..

И м р е М и к у ш. Да, для следствия. Уж не думаете ли вы, что такое гнусное дело можно оставить безнаказанным?

Б а л о г н е. Но ведь господина учителя нету дома… Да и он мне сказал, что ничего особенного здесь не случилось… А не выйдет ли из этого следствия какая-нибудь большая неприятность для господина учителя?

И м р е М и к у ш (нетерпеливо). Полно говорить глупости. Ну, я мигом вернусь. Кто бы сюда ни пришел, пусть все остается как есть. Это в интересах следствия, понимаете? (Уходит.)

Б а л о г н е.

Балогне нервно ходит по комнате, теребя свой передник. Выглядывает в окно, затем снова ходит; она сильно взволнована, часто озирается. Затем, помедлив, поднимает большие камни и перекладывает их на другие места. Все это она делает только потому, что побаивается Микуша, не верит ему и хочет, чтобы комната не оставалась в прежнем виде… Сцена эта несколько комичная, но не следует доводить ее до смешной. Балогне поспешно наводит порядок, все время осторожно посматривая по сторонам.

Б а л о г н е, у ч и т е л ь.

Входит у ч и т е л ь. Он одет небрежно, кое-как. Сейчас его одежда промокла, на ней дорожная грязь, видно, что он был где-то в поле. Учитель серьезен, спокоен, его движения уверенны.

Б а л о г н е (не знает, как ей поступить, но после некоторых колебаний все же решается обратиться к нему). Доброе утро, господин учитель…

У ч и т е л ь (приветливо). Доброе утро, тетушка Мари… (Подходит к окну.)

Б а л о г н е мнется, ее так и подмывает поговорить с ним, но она, не проронив ни слова, выходит из комнаты.

У ч и т е л ь, Б а л о г н е.

Учитель долго смотрит в окно, затем начинает ходить по комнате, не обращая внимания на беспорядок, словно не замечая осколков кирпичей, больших камней и стекла, которыми усеян пол комнаты. Затем садится за свой стол и принимается наводить порядок. Достает школьные тетради, книги… Затем снова встает и подходит к двери, в которую только что ушла Б а л о г н е.

У ч и т е л ь. Тетя Мари!

Б а л о г н е (входя). Слушаю вас, господин учитель!

У ч и т е л ь (помедлив). Тетя Мари, вы ничего ни о чем не знаете, вы меня поняли?

Б а л о г н е (испуганно). Понимаю, господин учитель! Ничего ни о чем не знаю.

У ч и т е л ь. Вы ничего не видели и не слышали. Кто бы вас ни спрашивал. Вы всю ночь крепко спали. А окна разбил ветер.

Б а л о г н е. Окна разбил ветер…

У ч и т е л ь. А был ночью ветер?

Б а л о г н е. Нет, не было.

У ч и т е л ь. Ну, в таком случае их разбил не ветер, а кто-то из пьяной компании угодил камнем в окно.

Б а л о г н е. Кто-то из пьяной компании угодил камнем в окно…

У ч и т е л ь. Но вы даже этого не слышали. Понимаете?

Б а л о г н е. Понимаю, господин учитель.

У ч и т е л ь. Если люди станут расспрашивать, вы все равно ничего не знаете.

Б а л о г н е. Это правда, я ничего не знаю. Я и его благородию господину Микушу так сказала — я ни о чем ничего не знаю…

У ч и т е л ь (изумленно). Кому?

Б а л о г н е (с опаской). Да вот его благородию господину Микушу…

У ч и т е л ь. Он был здесь?

Б а л о г н е. Да.

У ч и т е л ь. Когда?

Б а л о г н е. Только что. Проходил под окнами, ну и заглянул, а потом, когда увидел то это… Вот это… (Показывает на разбросанные книги.) Так и зашел…

У ч и т е л ь (удрученный). И что он сказал?

Б а л о г н е. Что сейчас же вернется, только сбегает на минуту к господину писарю… И что в комнате нельзя прибирать. Все должно оставаться так, как есть. Из-за следствия…

У ч и т е л ь. Из-за чего?

Б а л о г н е (испуганно). Из-за следствия…

У ч и т е л ь. Господин Микуш пошел к писарю?

Б а л о г н е. Он так сказал. И что тут же вернется.

У ч и т е л ь (торопливо идет к выходу). А вы соберите-ка весь этот мусор и поскорее приберите комнату.

Когда учитель подходит к двери, та открывается и на пороге он чуть не сталкивается с входящим М и к у ш е м.

У ч и т е л ь, Б а л о г н е, И м р е М и к у ш.

И м р е М и к у ш (приветливо). Здорово, Пишта! Рад тебя видеть! Проветривал, значит, голову, чтоб забыть всю эту скверную историю? (Заметив, что Балогне собирает камни.) А что вы делаете? Разве я не приказывал оставить все как есть? В интересах следствия…

У ч и т е л ь (спокойно). Делайте-ка, тетя Мари, то, что я вам сказал. Впрочем, оставьте пока уборку и выйдите. (Подождав, пока Балогне уйдет.) Спасибо, Имре, что ты принял так близко к сердцу мои дела, но предоставь мне действовать по своему усмотрению.

И м р е М и к у ш (растерянно). Помилуй! Я счел своим долгом…

У ч и т е л ь (прерывая его). Не утруждай себя. К тому же ничего из ряда вон выходящего здесь не случилось.

И м р е М и к у ш (широким жестом указывая на комнату). А это вот все?

У ч и т е л ь. Должно быть, какая-то пьяная компания натворила. Просто глупая выходка. Я не придаю этому особого значения.

И м р е М и к у ш. И ты говоришь вполне серьезно?

У ч и т е л ь. Вполне серьезно. (Другим тоном.) Скажи, где ты сейчас был?

И м р е М и к у ш. В сельской управе. Я предупредил Мишку об этом скандальной случае.

У ч и т е л ь. К чему?

И м р е М и к у ш (серьезно). Послушай, Пишта! Я прекрасно знаю, что тут надебоширили вовсе не пьяные и никакая это не глупая выходка ради потехи. И если мы не особенно вмешивались в твои дела, все же кое-кто из нас отлично знал, какие гнусные сплетни ходят насчет тебя и Хорватов. Пожалуй, мы допустили оплошность, что до сих пор энергично не вмешались. Тогда дело наверняка не приняло бы столь дурной оборот… Но подобное безобразие и впрямь нельзя оставлять безнаказанным, это им даром не пройдет…

У ч и т е л ь. Это сугубо мое личное дело, и я могу судить о нем, как мне заблагорассудится. Повторяю — я не придаю всему случившемуся никакого значения.

И м р е М и к у ш (несколько театрально). Это уже не личное дело!..

У ч и т е л ь. Нет?!. Почему же? Чьи окна разбиты — ваши или мои?

И м р е М и к у ш. Здесь разбито не твое окно, а окно одного из уважаемых людей села. Потому что, хотя мы, интеллигенция, здесь на селе каждый в отдельности и являемся частными лицами и между нами, как частными лицами, могут быть расхождения во взглядах, в одном мы должны быть едины — мы должны поддерживать покой села, его душевное равновесие и гармонию.

У ч и т е л ь (иронически). Покой, равновесие, гармония… И ради этого понадобится вести следствие, не так ли?

И м р е М и к у ш. Да-да, покой. Теперь уж мы воочию убедились, к чему приводят попытки воздействовать на людей уговорами. Вот к чему. (Показывает на разоренную комнату.) Раз уговоры не помогают, придется действовать принуждением. Если мы энергично не выступим, то завтра, чего доброго, разобьют мои окна, послезавтра — другого, так, глядишь, у всех перебьют. Это уж не похоже на ребяческие выходки. Посуди сам. Нынче разбили твое окно, а завтра могут проломить тебе голову.

У ч и т е л ь. Твоя забота просто трогательна. Но все же в данном вопросе самое компетентное лицо я. И сам переговорю с Мишкой. (Направляется к двери.)

И м р е М и к у ш (идет вслед за ним). Но, Пишта, пойми же, тут дело идет не об обычном происшествии…

Дверь за ними закрывается, и дальнейший их разговор не слышен.

Б а л о г н е входит с метлой и с совком. Она усердно принимается за уборку. Собирает камни, куски кирпича, битое стекло, щебень. Затем подходит к одному из разбитых окон и рассматривает его.

Б а л о г н е (заметив кого-то). Поди-ка сюда, Жужа! Эй ты, оглохла, что ли? Не слышишь, что я говорю? (Короткая пауза.) Жужа, ты слышишь? Чем я тебе не угодила? (Еще какое-то время смотрит вслед той, кого окликала, затем отходит от окна. Садится на стул и плачет, вытирая передником глаза.) Вот до чего пришлось дожить на старости лет… Даже словом обмолвиться со мной не хотят… Вот какие люди… И бедного учителя…

Стук в дверь. Балогне мгновенно вскакивает, быстро смахнув слезы.

Б а л о г н е, Х о р в а т, К л а р и.

К л а р и и Х о р в а т буквально врываются в комнату. Видно, что они очень торопились и сильно встревожены.

К л а р и. Тетя Мари! Где господин учитель?

Б а л о г н е. Только что пошел в сельскую управу. С его благородием господином Микушем.

К л а р и. Он здоров, с ним ничего не случилось? Он не ранен?

Б а л о г н е. Я вроде ничего такого не заметила.

К л а р и (отцу). Видишь? (Показывает на разоренную комнату, на разбитые окна.) Вот что натворили. Всю комнату закидали камнями. Счастье еще, что Пишту не ранило осколком стекла.

Х о р в а т (с яростью). Паскудное отребье! Не хватало еще задабривать да упрашивать это чертово отродье! За решетку их всех, черт побери. Сколько ни толкуй Пиште — все впустую. Теперь-то уж он на собственной шкуре испытал, что это за сволочь… Устраивать для их щенков детскую группу, проявлять о них заботу? Как бы не так! Разве что следует позаботиться о том, чтоб за этими канальями надзирали тюремщики. (Балогне.) А ну-ка, тетка Мари, расскажите, как все это произошло?

Б а л о г н е (растерянно). Так вот — ветром захлопнуло окна…

Х о р в а т. Не городите чепуху!

Б а л о г н е (еще больше смутившись, бормочет). Аль ветра и не было ночью? Тогда, должно быть, мужики пьяные буянили…

Х о р в а т. То-то, значит, мужики пьяные. Совсем из ума выжила старая хрычовка!

Б а л о г н е (в испуге). Я ничего не знаю… Я ничего не слыхала… Я всю ночь спала без просыпа на кухне…

Х о р в а т. Спите как сурок, коли ничего не слышите. Что и говорить!

К л а р и. Не обижай тетю Мари, папа. Ты же видишь, как она, бедняжка, перепугалась.

Х о р в а т. Ах, бедняжка! Какая жалость! Бедняжка! Точь-в-точь такая же, как и все остальные. Вот и сейчас заступается за своих бедных да обиженных. Ничего, дескать, не слыхала, ничего не видела.

Б а л о г н е (совсем перепуганная, топчется на месте). Я ничего не знаю… Ничего не видела… Ничего не слыхала…

К л а р и (ласково). Ладно, тетя Мари. Должно быть, господин учитель вам наказывал так говорить. Верно ведь?

Б а л о г н е (нерешительно). Верно.

К л а р и. Но нам вы можете преспокойно все рассказать. Когда же это случилось?

Б а л о г н е (колеблется, потом нехотя). Ну… примерно около полуночи.

Х о р в а т. Ну вот, значит, слыхала все ж таки? Не спала, значит, беспробудно…

К л а р и. Да ну, папа! Перестань. (Балогне.) А скажите, тетя Мари, что же сделал господин учитель?

Б а л о г н е. Ничего. Всю ночь неспамши по комнате ходил. С зарей, чуть свет, ушел куда-то. А куда — того не знаю… Вот только недавно домой вернулся…

К л а р и. Бедный Пишта… (Отцу.) После всего случившегося ему и впрямь ничего не остается, как уйти отсюда. Срочно перевестись в другое место.

Б а л о г н е, воспользовавшись удобным моментом, что на нее не обращают внимания, украдкой уходит из комнаты.

Х о р в а т. Это мы еще посмотрим. Теперь уж я сам возьмусь за дело и наведу здесь порядок. Да такой, что эти паршивцы на всю жизнь запомнят. Очернить понапрасну человека, растоптать его честь! Возвести напраслину ни за что ни про что, обвинить во всех смертных грехах?! Я уже сделал донесение…

К л а р и (испуганно). Когда?

Х о р в а т. Позавчера. Только тебе не хотел говорить.

К л а р и. Может, этого не следовало делать? Без ведома Пишты.

Х о р в а т. А мне именно так и хотелось. Без его ведома. Опять стал бы мешать, вставлять палки в колеса. Дескать, надобно действовать добром, убеждением и все такое прочее в том же роде. (Широким жестом обводит комнату.) Может, хоть теперь ума-разума наберется, извлечет из всего этого урок.

К л а р и (с трепетом). Папа, все же не надо было так…

Х о р в а т. Ты уж послушай меня. Хватит этой гнусной комедии… Пора положить конец раз и навсегда. Пусть эти мерзавцы зарубят себе на носу — нельзя безнаказанно замарать честь человека.

Х о р в а т, К л а р и, у ч и т е л ь.

Неожиданно дверь открывается и входит у ч и т е л ь. Лицо его уже не такое спокойное, как прежде, он сильно взволнован.

К л а р и (подбегает к нему). Пишта! Вы здоровы? С вами ничего не случилось? Скажите. Боже мой, как я за вас тревожилась. Когда мы узнали о случившемся, сразу же прибежали с отцом сюда. С вами в самом деле ничего не случилось? Вам нездоровится?

У ч и т е л ь. Нет, ничего. Я вполне здоров.

Х о р в а т (выходит вперед, протягивает учителю руку). Доброе утро, сын мой. Нечего сказать, замечательная история вышла. Хорошо еще, тебе в голову булыжником не угодили. Ты, поди, в управе был?

У ч и т е л ь. Да.

Х о р в а т. У секретаря?

У ч и т е л ь. У него.

Х о р в а т. Стало быть, ты подал заявление?

У ч и т е л ь. Нет, напротив, я взял его обратно.

Х о р в а т (остолбенев). Взял обратно?

У ч и т е л ь. Да, взял. Кто-то подал его вместо меня, а я забрал. Теперь я попрошу и вас пойти со мной в управу и забрать свое заявление обратно… Ваше заявление…

Х о р в а т (ошеломлен). А как вы это себе представляете, госп… как ты это понимаешь?

У ч и т е л ь. Так, как говорю. Я только что узнал, что позавчера вы написали заявление в жандармерию по делу бедняги Ферко. Мне очень хотелось бы, чтобы теперь вы взяли его обратно.

Х о р в а т (показывая на разоренную комнату). После всего этого?

У ч и т е л ь. Именно после всего этого. Быть может, еще не совсем поздно…

Х о р в а т. Какое это имеет отношение ко всему случившемуся?

У ч и т е л ь (негодуя). А такое, что теперь эти несчастные подумают, будто я наслал на них жандармов. Я — их учитель, который всегда старался быть им другом, доброжелателем, который вышел из их среды, а теперь, как они считают, вознесся и стал барином…

Х о р в а т (с раздражением). Ну так я им скажу, что это я науськал на них жандармов. Что это я на них донес. В конце концов, я в этом деле тоже лицо заинтересованное. Что ж, разве я не имею права постоять за свою честь?

У ч и т е л ь. Сейчас не в этом суть.

Х о р в а т. В чем же?

У ч и т е л ь. Обстановка и без того напряженная, и если мы не сумеем, а тем более не захотим удержать людей от необдуманных поступков, кто знает, не приведет ли это к роковым последствиям. Трудно предположить, до чего могут довести разгоревшиеся страсти.

Х о р в а т. Страсти потому и разгораются так без удержу, что мы этому потворствуем, попустительствуем этим негодяям. Надо было с самого начала унять горлодеров. Заткнуть паршивцам глотку, тогда все было бы как надо.

У ч и т е л ь. Сейчас не стоит пререкаться по этому поводу. Я прошу вас взять ваше заявление назад.

Х о р в а т (все более расходясь). Посреди ночи вышибают твои окна, разбивают все в пух и в прах, а ты ведешь этакие разговоры? Неровен час, тебя еще пристукнут в потемках. Выгонят с позором из села. А чего доброго, и мою усадьбу подожгут. Ведь об этом уже открыто толкуют. Уж больно сволочной здесь народ. Он не заслуживает даже своей жалкой доли. А ты из кожи лезешь, заступаешься за них. Может, объясняться с ними надумал?

К л а р и (в отчаянии). Не кипятись, папа!

Х о р в а т. Не кипятиться? А что еще сказать, коли слышишь подобное? Хорошо еще, что от меня не требуют раздать мои земли этим канальям в благодарность за то, что так удружили — очернили меня при всем честном народе…

У ч и т е л ь (гневно). Если на то пошло, я вынужден вам сказать, что отныне между нами нет ничего общего!..

К л а р и. Пишта, помилуйте! Как вы можете?!

Х о р в а т (запальчиво). Вот тебе и на! Тебе ли говорить этакое… К лицу ли господину учителю говорить, будто между нами нет ничего общего? Из-за кого же я влип в эту скверную историю? Аль это меня угораздило бегать за господином учителем, чтоб заарканить его в зятья?

К л а р и (бросается к отцу, хватает за руку и хочет зажать ему рот рукой). Папа, пана, папочка! Нельзя же так. Перестань, умоляю тебя! Не говори так, отец!

Х о р в а т (отталкивает Клари). Нет, буду говорить! С меня довольно. Я сыт по горло всем этим безобразием… (Клари.) Сколько раз я тебе говаривал — добром эта убогая комедия не кончится. А теперь остается лишь горько пожалеть, что всегда тебе уступал. Но сейчас хватит спорить! Нам тут больше нечего делать. Пусть каждый остается на своем месте, где ему положено быть. Пошли! (Идет к двери.)

К л а р и (пытается удержать отца, с отчаянием упрашивает). Папа, не надо. Ты не должен так уходить. (Учителю.) Пишта, не отпускайте его. Вы не должны допустить, чтоб он так ушел.

Учитель молча взирает на эту сцену.

Х о р в а т (цыкнув на дочь). Сию же минуту иди, тебе говорят!

На мгновение воцаряется напряженная тишина.

К л а р и (успокоившись, весьма категорически). Не пойду!

Х о р в а т. Не пойдешь?

К л а р и. Не пойду!

Х о р в а т. В таком случае я знать тебя не знаю! (Выходит, сильно хлопнув за собой дверью.)

Клари протягивает вслед ему руки, но уже не в силах что-либо сказать, падает на стул и громко рыдает.

У ч и т е л ь, К л а р и.

У ч и т е л ь (с минуту молча смотрит на нее, затем подходит и, обняв, гладит по голове). Кларика, дорогая моя… Моя маленькая! Не плачь! Ну перестань же плакать!

К л а р и (подняв залитое слезами лицо). Пишта! Конец всему!.. Нельзя же так резко…

У ч и т е л ь (успокаивая). Да нет. Какой там конец!.. Все уладится, ты пойдешь к отцу и попросишь прощения. Отец же… Его тоже надо понять…

К л а р и (вскочив). Пишта, ты ведь пойдешь со мной? Пойдем вместе и все уладим. Верно? Ты веришь, что это не конец? Не сердись на отца. Ты правда не сердишься?

У ч и т е л ь. Не сержусь.

К л а р и. Наверно, он уж и сам пожалел, что наговорил сгоряча. Пойдем догоним его. Или, если хочешь, сначала я с ним поговорю. Да, так, пожалуй, будет лучше всего. Верно, Пишта? Все уладим, устроим. А потом вместе уйдем отсюда. Скажи же, мой дорогой, что так будет. Мы уйдем из этой деревни и все забудем. Вот увидишь, забудем это скверное место, будто его вовсе никогда и не было. Или станем вспоминать, как жуткую сказку, которой нас запугивали в детстве. Мне хочется уехать отсюда как можно дальше. Куда-нибудь в Задунайский край… Свить гнездо в укромном уголке посреди лесистых холмов, в живописной долине, у самого берега речки…

У ч и т е л ь (прерывает ее, спокойно и уверенно). Я никуда отсюда не уеду…

К л а р и (испуганно). Что ты говоришь?

У ч и т е л ь. Я никуда отсюда не уеду. Я должен остаться здесь…

К л а р и. Я тебя не понимаю, Пишта. После всего случившегося ты хочешь остаться здесь? Поело такой кошмарной ночи?

У ч и т е л ь. Да, после этой ночи. В последние дни я действительно думал над тем, не перевестись ли мне куда-нибудь. Мне казалось, ты права, мы должны уехать отсюда. Не будь этого ночного происшествия, возможно, я так и поступил бы. Но теперь я уже не могу уйти.

К л а р и. И как раз сейчас, когда положение безотрадное и все кажется таким безнадежным, ты пришел к этому решению?

У ч и т е л ь. Порой и безнадежность придает силу и энергию не меньше, чем уверенность в успехе. А то и больше, потому что стремление плыть против течения требует от человека куда больше сил, если он не хочет утонуть. А я не хочу идти ко дну.

К л а р и. Чего же ты, собственно, хочешь? Хочешь идти напролом, противопоставить себя всей деревне? Допустить, чтоб в следующий раз на тебя напали ночью на улице? Или станешь перед недругами и скажешь: так и так, вы во всем правы, правильно, мол, сделали, что напали на мой дом да забросали окна камнями. Скажи, Пишта, только откровенно, какой ты видишь выход?

У ч и т е л ь. Выход? Теперь меня волнует лишь первый шаг. И чутье мне подсказывает, что я должен сделать его не по дороге, уводящей из деревни…

К л а р и (нерешительно, растерянно). Тогда… (выждав немного) тогда что же мне делать?

У ч и т е л ь. Прежде всего ступай за отцом. Помирись с ним.

К л а р и. Но что ему сказать? И что сказать самой себе? (Внезапно.) Пишта, пойдем вместе. Я не хочу отсюда уходить. Не хочу одна выходить на улицу. Только с тобой, рука об руку. Идем! (Берет его за руку.) Каким бы ни был первый шаг, я хочу его сделать вместе с тобой…

Стук в дверь.

У ч и т е л ь. Входите, пожалуйста!

У ч и т е л ь, К л а р и, М и к у ш.

Медленно открывается дверь, и в комнату входит М и к у ш. Увидев, что учитель не один, он смущенно топчется на пороге, не зная как поступить — уйти или остаться. Он, конечно, предпочел бы незаметно юркнуть в дверь и скрыться, но не решается на это. В сильном смущении он переминается с ноги на ногу, тихо бормочет что-то похожее на приветствие.

У ч и т е л ь. Входите, дядюшка Микуш!

М и к у ш (все еще мнется на пороге). Простите, пожалуйста, за надоедливость. Мне ничего особенного не надо. Так, проходил здесь мимо, дай, думаю, зайду проведать.

У ч и т е л ь. И правильно сделали, дядюшка Микуш. В последнее время вы слишком часто обходили мой дом… Должно быть, не желали со мной знаться…

М и к у ш. Ну что ж… (Как бы не понимая намека.) Я, пожалуй, пойду… (Мнется.) А вот потом, спустя некоторое время, снова буду в ваших краях… Буду опять ненароком проходить мимо, тогда уж снова загляну, ежели…

У ч и т е л ь (добродушно). Расскажите-ка сейчас, зачем пожаловали, дядюшка Микуш.

М и к у ш (в сильном смятении). Мне ничего особенного не надо…

К л а р и (с некоторым недовольством). Я, пожалуй, выйду.

М и к у ш. Да нет, помилуйте! Я не хочу вам докучать. Мне только хочется убедиться в своей правоте. Я-то ведь знаю, что я прав, но все-таки хочу лишний раз убедиться, так ли это. Потому, как я всем говорил, быть того не может, чтобы господин учитель пошел на такое. Быть не может. В крайнем случае его силком тянули, против желания. Мыслимо ли допустить, чтоб он по своей охоте засадил людей за решетку. Потом я еще сказал, дескать, узнай я, кто так гадко набезобразничал нынче ночью, вот своими бы руками взял за жабры да свернул шею. Я-то ведь знаю, что господин учитель не таков… (Делает маленькую передышку.) Болтают, конечно, чтоб я, дескать, помалкивал, а то и мой сын… Мой сын? А кому какое дело? Каков мой сын, это моя печаль, и каковы ваши дети — тоже ваша забота. Коли уж на то пошло, мой сын вовсе не скверный человек. Можно сказать — добрый малый. Только вознесся высоко, вот голова и закружилась… Оно, конечно, так, сбили малость парня с панталыку, но все-таки он человек не пропащий… (Снова переводит дыхание.) Вот я и решил заглянуть да сказать, чтоб вы все-таки отсюда не уходили…

У ч и т е л ь. Я никуда не уйду, дядюшка Микуш.

М и к у ш. А то горланят, окаянные, так, мол, и так, а учителю, дескать, отсюда придется убираться… иначе, мол, они не утихомирятся… Толкуют еще про сто хольдов земли… А ведь господин учитель не из таких, чтоб за сотню хольдов позволил так запросто запутать себя. Даже за целую тыщу! Скорее, бросит все к чертям, коли вздумают сбить его с толку… Он уж такой.

К л а р и (нетерпеливо слушает, затем обрывает старика). Что значит вздумают сбить с толку? И кто собирается его сбивать? Господин учитель никогда никого не обижал. Скорее, помогал, когда мог. И вот такая благодарность за все…

М и к у ш. Я знаю… Говорил я им, окаянным, что господин учитель не сделал ничего такого… а они все свое гнут; твердят, будто… (Запинается.)

К л а р и. Что — будто?

М и к у ш (запинаясь). Что… будто… ну, словом, не верят…

К л а р и (все более тревожась). Я им поперек горла стала?

М и к у ш (мучаясь). Этого я не сказал…

К л а р и. Словом, люди говорят, что господин учитель из-за меня да из-за моего отца пошел против них?

М и к у ш (в сильном волнении, чуть не плача). Я знаю только одно — мне уж ничуть не верят, вечно только сыном попрекают… а коли уж и господина учителя так легко сбивают с дороги, завлекают в свои сети — тогда у меня уж, видать, не остается никакой надежды вернуть сына… Я-то уж знаю… (Прослезившись, умолкает.)

У ч и т е л ь. Ладно, дядюшка Микуш. Никуда я отсюда не уеду, и с моего пути меня никто не собьет, не беспокойтесь. Идите-ка спокойно, и если вам случится еще раз проходить мимо моего дома, заглядывайте ко мне…

М и к у ш (лепечет благодарственные слова). Доброго вам здоровья… (И бредет к выходу.)

У ч и т е л ь, К л а р и.

К л а р и (словно очнувшись). Что за страшный ералаш, какая неразбериха здесь царит, Пишта. Весь мир стал похож на эту вот комнату. Сплошные руины, обломки, грязь. Может быть, нам никогда не удастся навести в нем порядок. И ты все еще хочешь здесь оставаться?

У ч и т е л ь. Да. Хочу.

К л а р и (тихо). Я тебя не понимаю…

У ч и т е л ь. Возможно, ты никогда этого и не поймешь! Этого понять нельзя, надо прочувствовать. Да и прочувствовать может лишь тот, кто вышел оттуда, откуда вышел я сам — из самых низов общества, из гущи самых обездоленных людей. Знаешь, когда ночью случилось это несчастье, меня охватило отчаяние, я думал — всему конец. Никак не мог совладать с собой, заставить себя лечь и ни о чем не думать. На рассвете я вышел, не мог больше оставаться дома. Пошел в деревню. Я шел туда, словно хотел проститься со всем, что было для меня дорого. На краю деревни стояла бедная лачуга, где я родился и где прошло мое детство. Я подошел к ней. Вот здесь, думал, я вырос в нужде и познал, что значит родиться в семье бедного крестьянина… От этого порога я начал свой нелегкий путь, чтобы пробиться в люди и расширить свой кругозор. Затем я вышел за околицу в поле. Вот здесь, на этих полях, от зари и до зари с детских лет и до глубокой старости трудились мои отец и мать. Здесь, на этой земле, шла борьба за кусок хлеба, хотя ни один клочок земли им не принадлежал. А до них за тот же хлеб обильно поливали эту землю по́том и кровью мои деды и прадеды, и кто знает, сколько их было… Потом я пошел на кладбище поклониться могиле отца с матерью. Ты не представляешь, какое скорбное чувство вызывает вид погоста. Какие душевные силы он способен пробудить. Так было и со мной. Я ушел из дому на заре с намерением проститься со всем этим, с родной деревней, навсегда, а вернулся с ощущением, будто только теперь я по-настоящему вернулся домой. Не знаю, где и когда я отчетливо понял и почувствовал, что не могу оставить все это. Может, это пришло ко мне там, в поле, за околицей, может, у могилы матери… Не знаю. Но это чувство овладело мною незаметно, как незаметно озаряет все небо утренний свет. Когда я подошел к своему дому, моя душа уже не терзалась, я слышал голос своего сердца, своей совести: «Ты не должен уходить отсюда, тебе не пристало убегать». (Помолчав.) Ведь как бы то ни было, мой уход будет подобен бегству. И сколько бы я ни обольщался, сколько бы ни переубеждал себя, я ничего не решил бы этим поступком. Пасовать перед трудностями, уйти — проще всего. Но нерешенные вопросы так и остались бы нерешенными. Такой поступок только усилит недоверие и ненависть в людях, и если на смену мне придет другой учитель, ему будет еще труднее завоевать их доверие, расположить их к себе. И в довершение всего я убедился — во всей этой печальной истории правда на их стороне…

Клари с тревогой и недоумением смотрит на него.

Нет-нет, не пойми меня превратно. Я знаю, твой отец не виноват, так же как и я… Кто-то сказал, кто-то сделал предположение, люди создали свою версию и ответили на нее взрывом негодования. В этом была их правда. Их ожесточение можно понять — за ним стоит вековая нужда, горе, недоверие венгерских бедняков к своим угнетателям. Беспросветная нужда была уделом и моей матери и всех моих предков. Так что, как видишь, бывают и парадоксальные случаи, когда ложь оборачивается суровой правдой. Так получилось и на сей раз. И мне нельзя не считаться с этим, раз я хочу посвятить свою жизнь обездоленным людям, в душах которых еще теплится надежда на счастливую долю. И если я выбрал этот путь, мне не к лицу бежать отсюда. Меня никогда не покидало ощущение близости моей покойной матери, словно ее недремлющие очи пристально наблюдают с неба за мной. Я всегда вижу ее лицо с маленькими, прищуренными татарскими глазами, и она, одобрительно улыбаясь, всегда меня подбадривает. Уже по одной этой причине мне не дано уйти отсюда, а то она настигнет меня и шепнет на ухо: «Сынок, уж больно ты изменился…»

У ч и т е л ь, К л а р и, М и к у ш, Т а в а с и н е, т е т у ш к а Ж у ж а, Б а л о г н е и н е с к о л ь к о к р е с т ь я н.

С улицы доносятся шум голосов, крики. Слышен чей-то возмущенный голос. Голоса приближаются. Клари перестает плакать и с ужасом смотрит на учителя. Встревоженный учитель подбегает к окну и выглядывает на улицу.

У ч и т е л ь (приближающимся крестьянам). Что вы шумите? Что все это значит? Что случилось, дядюшка Микуш?

В ответ раздаются еще более резкие выкрики крестьян, из которых ничего нельзя понять. Клари в ужасе озирается, ища убежища, где можно было бы спрятаться. М и к у ш почти вталкивает в дверь Т а в а с и н е, в руках у нее плетеная корзинка. Женщина упирается, но возмущенный старик все-таки заставляет ее войти.

М и к у ш. Вот, господин учитель, извольте и ей растолковать… Пожалуйста, пусть она сама услышит из уст господина учителя!

У ч и т е л ь (недоуменно). А что же я должен вам сказать, Тавасине?

Т а в а с и н е (смотрит исподлобья, напряженно). Не знаю, чего ему, этому очумелому старику, от меня надо! Ни с того ни с сего силком приволок меня сюда. Мне ничего не… Старый хрыч втолкнул меня к вам, а зачем — сама не ведаю.

М и к у ш. Мыслимо ли распускать всякие там ложные слухи? Пусть теперь господин учитель сам тебе растолкует, собирается он уходить или нет?

У ч и т е л ь (подходит к двери). Войдите и вы. Входите же, входите все.

Крестьяне медлят.

Входите! Вы держитесь так, словно никогда здесь прежде не бывали.

Крестьяне медленно, один за другим входят. На их лицах не застенчиво-стыдливое выражение, а скорее всего неприязнь. Они незаметно оглядывают разоренную комнату и делают вид, будто ничего не замечают. С Клари никто не здоровается.

(Показывая на беспорядок в комнате, с горестной иронией.) У меня некоторый беспорядок… Но так уж бывает утром… в холостяцкой квартире… Это простительно, не правда ли?

Все молчат, многие недобро смотрят исподлобья.

(Тавасине.) Словом, вы, Тавасине, полагаете, что я скоро отсюда уеду…

Т а в а с и н е (медля). Мне самой так кто-то сказал…

У ч и т е л ь (всем). А вы? Вы тоже так думаете?

Крестьяне молчат.

Так вот что я вам скажу — я остаюсь здесь. Здесь, в этой комнате. Как-нибудь наведу тут порядок и никуда отсюда не уйду. В этой деревне я родился, зачем же мне отсюда уходить?

К л а р и (до сих пор молча наблюдавшая за всеми, подходит к учителю; запальчиво). Не об этом вы должны их спрашивать. Не об этом! Лучше спросите, кто это натворил? Зачем они это сделали? (Указывая на Тавасине.) Вы почему не отпустили своего ребенка в детскую группу?

У ч и т е л ь (берет Клари за руку; спокойно, ко всем). Это я сам спрошу! (Тавасине, более мягко, чем Клари.) Почему вы, Тавасине, запретили своей дочке приходить сюда?

Т а в а с и н е (медля). Так ведь… другие тоже…

У ч и т е л ь. Стало быть, другие тоже… все… Ну что ж, вот и выдался подходящий случай поговорить. Теперь-то уж все одно, все позади и терять нам нечего. По крайней мере объясните мне — почему? (Выждав немного.) Из-за чего, дядюшка Микуш?

М и к у ш. Я… да я и не знаю ни о чем…

У ч и т е л ь. А вы, тетушка Жужа? Вы тоже ничего не слышали?

Т е т у ш к а Ж у ж а (робея). Я-то никуда не хожу, господин учитель… Стара уж стала…

У ч и т е л ь (обводя жестом комнату). Этого вы тоже не видите?

Все молчат.

Кто это сделал? И зачем? (Выждав немного.) Конечно, вы думаете, что и сразу же побегу доносить в жандармерию. Даже будь вам известно, кто это натворил, вы и тогда бы отмалчивались. (Горячо.) Но отчего же вы все меня боитесь? Почему чураетесь? Разве я не заслужил вашей искренности? (Еще более горячо.) Прошу вас, в намять матери, говорите! Обругайте, если сердитесь, обругайте так, как вы обычно пробираете своих провинившихся детей. Ведь я сын ваш!

Крестьяне молчат, опустив низко головы, во всем их виде скорее выражение строптивости, упрямого недоверия, чем стыда или растроганности.

Совсем по-иному стояли мы друг против друга еще несколько недель тому назад. Помните? (Выжидает.) Дядя Шандор, вы помните козла? И наш разговор насчет перемены фамилии на венгерский лад? А вы, Фехерне? Что с вашим домом? (Выжидающе смотрит на крестьян, затем спокойно.) Правда, тогда мы беседовали не при таком еще беспорядке в комнате…

Некоторое время царит тягостная тишина.

(Делает несколько неуверенных шагов, затем, словно его осенила какая-то идея.) Послушайте-ка, Тавасине, что было бы, скажи я вам сейчас, что завтра откроется детский сад?

Тавасине не отвечает.

(Настоятельно.) Что вы скажете, если я попрошу вас помочь мне привести эту комнату в порядок? Чтоб она стала такой же, как прежде!

Тавасине в смятении отворачивается.

(После непродолжительного молчания.) Ну что ж, идите, Тавасине… (Короткая пауза.) И вы все уходите…

Все медленно идут к выходу.

М и к у ш (показывая на комнату). Господин учитель, я не прочь… Я охотно подсоблю вам прибраться…

У ч и т е л ь. Спасибо, дядюшка Микуш. Ступайте и вы. Придется мне самому взяться за дело…

Все выходят.

Продолжительная пауза.

К л а р и. Что же теперь ты станешь делать, Пишта?

У ч и т е л ь. Останусь здесь и начну все сначала. Я знаю, теперь мне будет куда труднее, чем прежде, но я готов продолжать работу, за которую взялся, когда пришел сюда. Да, нелегко будет снова заслужить их доверие, ведь они считают меня пособником. Придется приложить все усилия. Придется заново восстановить то, что рухнуло, но так, чтоб оно было лучше и прочнее прежнего. Конечно, одному мне не избавить их от бедности, от нужды и невзгод, вряд ли мне одному под силу создать им другую жизнь, но я должен доказать им свою преданность, помочь, облегчить им жизнь — в этом я вижу свое призвание, смысл своей жизни. Ради этого я хочу жить и трудиться. Понадобились вот эти кирпичи (показывает на обломки, разбросанные по полу), чтоб осознать все это.

К л а р и. А как же я? И что будет с нами?

У ч и т е л ь (немного помолчав). Из того, что я сказал, ты, вероятно, понимаешь…

К л а р и (испуганно). Ты хочешь меня бросить? Ты смог бы меня оставить?

У ч и т е л ь (погладив ее по голове). Нет! Не хочу. Для этого я слишком люблю тебя. Но пойми, эти люди считают, что из-за тебя я стал на путь укрывательства… из-за тебя стал предателем…

К л а р и (вцепившись в него). Нет! Нет! Это же безумие! Я тебя не отдам! Пишта, я не уступлю тебя. Это надо как-то… уладить… Нет, не могу поверить, что все пошло прахом!..

У ч и т е л ь. Я тоже не могу поверить. Да и не хочу. Я тоже говорю, это дело надо как-то уладить. Но именно поэтому я и должен теперь уйти от тебя… Я обязан пойти вслед за ними и найти их снова… Чтоб затем вернуться за тобой.

Клари плача склоняет голову ему на плечо.

З а н а в е с.