Спасатель

Глава 9

После ужина покормили пленного. Не со своего стола, просто разогрели на кухне собачьего питомника двухфунтовую банку американских консервированных бобов с мясной подливой. Кормили его там же на собачьей кухне у Баранова.

Немцу американская жратва понравилось. А вот на чай из пакетиков от известного на весь мир бренда он сказал.

- Вы научились делать эрзац лучше нас. Кофе у вас тоже эрзац?

Мертваго долго смеялся, прежде чем мне перевёл эту сентенцию.

- Скажи ему, что если будет хорошо работать, то будет в паёк получать настоящий кофе. Арабику или рабусту, - пообещал я.

Мертваго перевел мои слова и передал мне ответ пленного.

- Он сказал за это тебе авансом большое спасибо и убежден, что мы в нём не разочаруемся, – перевел статский советник его ответ. – Тем более что он никогда не был убежденным наци. Он рабочий.

- Все они в плену рабочие да сторонники Тельмана, - пробурчал я. – А гитлеровская партия у них тоже рабочая, судя по названию [НСДАП – национал-социалистическая немецкая рабочая партия]. Спроси его, для чего к ним привезли русских пленных женщин, которых он охранял?

Немец немного потупился, и, видимо, решал, как ему эта информация может повредить. Потом решил, что говорить надо правду.

Простое лицо тридцатилетнего мужчины, русый, бритый, стрижен коротко, тусклые серые глаза и широкие ладони человека работающего руками. В своем мундире, с которого у него спороли все погоны, петлицы и нашивки он выглядел бы одетым в совсем гражданский френч, если бы не ясные алюминиевые пуговицы. По крайней мере, враждебного чувства у меня он не вызывал. И не только у меня. Мертваго, который с дойчами воевал в первую мировую, также был настроен вполне добродушно.

И эта ««деревянная лошадка»» - так можно было перевести на русский фамилию немца, с опаской поглядывая на любопытных мордашей за сеткой-рабицей, разразилась речью с угодливыми интонациями.

- Я на восточном фронте всего два месяца.

Наверное, это он к тому упомянул, чтобы его за зверства оккупации не потянули к ответу. Гнётся фриц – уже хорошо. Но послушаем внимательно, что дальше скажет.

- До того служил в ПВО Гамбурга где меня ранило осколком от английской бомбы. После госпиталя отправили в Белоруссию, - переводил мне Мертваго торопливую сбивчивую речь немца. – Так как я ещё считался выздоравливающим второй категории, то меня поставили обслуживать ««эрликон»» в санатории лётчиков. Это такая зенитка четырёхствольная калибром в два сантиметра. Периодически стоял на посту в карауле. У шлагбаума или вот как сейчас у сарая с пленными поставили. Куда ставил фельдфебель, там и стоял положенное время. Или какой другой хозяйственный наряд выполнял, к примеру, за продуктами ездил в качестве охранника. Мебель чинил. Плотничал по надобности.

- Почему у тебя была советская винтовка? – спросил я.

- Маузеров не хватает даже для Вермахта, поэтому Люфтваффе и СС постоянно вооружают трофеями. У нас интендантства разные. Я не в обиде – советская самозарядка очень хорошее ружьё, если за ним нормально ухаживать. Точная, не капризная, надёжная и скорострельная. Мне есть с чем сравнивать. Нам в Гамбурге привозили самозарядные винтовки Вальтера на войсковые испытания. Так вот по сравнению с токаревским ружьём она полный отстой. Вообще у нас любят русское оружие, особенно автоматы.

- Скажи ему, чтобы зубы оружием не заговаривал, а рассказал про женщин, - попросил я Мертваго.

Баумпферд сразу поскучнел, но показания давать не отказался.

- В той усадьбе не только санаторий для уставших боевых лётчиков, но и бордель для них, – наконец разродился он на показания. – Офицерский. В военных борделях строго следят, чтобы контингент для господ офицеров был расово чистый. Только немки или, в крайнем случае, фольксдойче. Периодически проходят по этому поводу проверки от специального отдела Гестапо, хотя раньше за этим следили намного строже. В этом борделе, который в санатории, женщины, что обслуживают летчиков все расово чистые, из ««Союза немецких девушек»», молодые, красивые, фигуристые, из патриотических соображений добровольно поступившие на эту службу и числящиеся чиновниками военного министерства. Вот они настоящие наци. Даже во время оргазма громко кричат ««Хайль Гитлер!»». Но этот бордель у нас забирают на ротацию во Францию или в Норвегию, точно не знаю. А нового не присылают. Вот и майор Фогт приказал нашему коменданту набрать новых шлюх в лагерях военнопленных и из тех девушек, которые уезжают работать в Германию. Майор сказал, что если Толстый Герман сам решает кто у него в штабе еврей, а кто нет, то он – фон Фогт, - также сам будет решать кто в его борделе арийка, а кто нет. Девушек подбирали внешне похожих на немок. Майор к этому отнесся очень строго. К тому же он решил таких женщин не афишировать начальству как бордель, а проводить их по документам как добровольных помощниц вспомогательных служб Люфтваффе с соответствующей подпиской. В Вермахте такая практика – оформлять пленных как ««хиви»», процветает с самого начала войны, а чем хуже Люфтваффе?

- Многие подписали такие обязательства?

- Насколько я слышал, только три девушки, что должны были отправиться в Германию на работу. Остальных привезли только сегодня.

- Кто такой майор Фогт?

- Начальник объекта, санатория и поместья вообще, которому подчиняется всё там. Он военный врач. Обер-штабсарц, но мы его между собой зовём майором, так как он палку со змеей на погонах почему-то не носит. У него большие связи в верхах. К нам, точнее к нему, ездят отдыхать даже генералы. Особенно после того, как в усадьбе построили финскую баню с массажем и биллиардный зал с баром. И патефон для танцев поставили в обеденном зале на первом этаже. А по почте присылают ему новые музыкальные пластинки. Прямо из Берлина.

- Сколько женщин в немецком борделе?

- Дюжина. По числу комнат на втором этаже. Хотя положено по инструкции иметь одну проститутку на 25 лётчиков. Но тут не полевой бордель, а санаторий. Так что у нас редко бывали одновременно больше двадцати летчиков на отдыхе. И исключительно офицеры. Летчики-фельдфебели отдыхают в других местах.

- Почему же в сарае было больше женщин? Чуть ли не вдвое.

- Фогт приказал привезти больше женщин, чтобы было из кого выбирать. И если кто из них откажется от такой миссии, то таких отправят обратно в концлагерь.

- А шлюхи для обслуги санатория, где у вас расположены?

- Для нас офицерские шлюхи недоступны. Чином не вышли. Для унтер-офицеров и рядовых есть свои полевые бордели. Но они далеко. Ближайший для Люфтваффе - в Минске. Но и там, в основном, страшные курляндские рожи трудятся. Да и не отпускают нас туда часто. Разве что в ближайшей деревне за пару банок консервов или за бутылку прованского масла с буханкой хлеба можно найти подружку на ночь. Но, не таких молоденьких девочек, а, как правило, вдов с маленькими детьми. Фогт это знает и не ущемляет нас увольнениями. Тем более что население в окрестных деревнях к нам лояльное. Хотя за провинность он может солдата лишить выходного. Вот все и стараются хорошо служить. На аэродромах нет и этого. Там будет в полевом борделе одна тумбообразная латгалка на 50 солдат. Правда, говорят, что в пехоте всё ещё хуже.

- Телефон в санатории есть?

- Нет. Телефонной линии нет. Есть рация.

- Откуда сегодня прибыло к вам пополнение?

- Из отдельной авиаполевой дивизии Люфтваффе. С её командиром у майора дружба на почве совместных пьянок. Вот его Фогт и попросил прислать подмогу, когда заметили непонятный летательный аппарат над санаторием. Раньше тут партизан не было, но всё всегда когда-то случается в первый раз, а фон Фогт очень предусмотрительный офицер.

- Вот план санатория. – Расстелил я на столе вычерченную инженером ландкарту. - Покажи, где находятся основные огневые точки? А также запасные и резервные.

- С твоей женой всё в порядке, - первое, что высказал Тарабрин, подходя ко мне, вместо приветствия.

Появился проводник неожиданно как чёрт из табакерки.

- Как ты не вовремя, - бросил я Тарабрину резкое слово. – У нас как раз полным ходом идёт операция по фашистскому санаторию для лётчиков. Мы только-только баб оттуда вытащили. Не закончили ничего.

Улыбается мне Тарабрин как добрый дедушка.

- Можно подумать, Митрий, что ты играть со временем разучился, - покачал головой Иван Степанович. - А вот баб показывай. Интересно же, кого ты тут на племя разводить будешь кроме коняшек.

Что же и самому надо посмотреть внимательно, кого добыли, пока не стемнело.

По дороге к санпропускнику Тарабрин заявил.

- Я тут чего появился. Мне инженер твой нужен и белорусы. Ненадолго, дней на несколько. Хочу у себя финский бетонный погреб поставить. Старый погреб мой совсем обветшал.

- А деньги для финнов есть? – хороший погреб и меня интересует на будущее. Пока снабжение мясом и молочкой у нас, что говорится, с колёс.

- Мал-мала евро есть, - ответил проводник. – Только вот в чём проблема. Их мастеров мне сюда возить не хочется. Не нужны они тут на пять лет. А работы эти, как я понял, твоим ребятам по плечу будут и по квалификации. Оттуда только сам готовый бетонный короб привезти остается и оборудование.

- Погреб – это хорошо, - ответил я. – Мне самому погреба не помешают. Урожай хранить. Да и мясо… Долго хранить пока негде. Собрался я уже изотермический фургон из своей Москвы пригонять.

- Ну, фургончик можешь просто в аренду взять, чтобы льда наморозить, - посоветовал Тарабрин. – А вот готовые бетонные бункера под погреба я бы и тебе посоветовал заиметь. Их даже не обязательно в землю закапывать. Сверху керамзитом присыпают. А поверху дёрном обкладывают. Вентиляция правильная. Температуру нужную хорошо держат и электричества не требуют.

- Уговорил. Соблазнительно, - согласился я. – А как же археологи?

- Да и шут с ними, - махнул рукой Тарабрин. – Я тут по картам твоего времени посмотрел, моё поместье к ХХ веку затопит морем. Вот и давай своих белорусов мне в аренду.

- Завтра, – ответил я. – Сегодня они, наверное, все пьяные в дым.

И рассказал об инциденте с Колбасом.

- Твоих никого не покоцал? – спросил Тарабрин с тревогой. – Только чужих?

- Бог отвёл, - перекрестился я.

- Если на твоих станет бросаться, то мой тебе совет: избавляйся от таких чудиков сразу. Не жалей. Ножик в руки и к мамонтам. Подальше отсюда. На Дальний восток или в Австралию. Ты не смотри что наш народ спокойный, податливый и работящий. Если его разозлить – он дюже свирепый бывает. Лучше такие случаи купировать в самом начале. Ага… Пришли вроде.

На воротах ««концлагеря»» стоял на часах один из сосипаторовских егерей с винтовкой на плече.

- Позови нам матушку Иулину, - приказал я ему.

Когда попадья подошла, то расспросили её про новый контингент.

- Бабы как бабы, - ответила Иулина. – Но взрослые. У таких наших уже по паре ребятишек, самое малое, за подол цепляются. А эти мало того, что не рожалые, так еще и военные.

- Здоровье у них как? – интересуюсь.

- Кроме вшей, ничего такого пока не замечено. Говорят, их дважды доктора осматривали, прежде чем они попали туда, откуда вы их забирали. Кстати, и среди них есть врач. Баба-врач. Чудны дела твои, Господи. Может лжу рекла?

- Вряд ли, - ответил я. – В те времена и женщины высшее образование получали. И женщина-врач была уже не редкость.

- Тогда, хвала Господу, - перекрестилась попадья. – Нам как раз доктор не помешает. Всё же, Мертваго, хоть и хороший человек, но коновал, а не людской доктор.

Как и в прошлый раз расположились за обеденным столом под навесом. Доктор оказалась женщиной, внешне ничего особенного из себя не представляющей. Разве что природная голубоглазая блондинка больше похожая на финку или шведку, нежели русскую. Этакая Сольвейг с крышки сыра ««Виола»». Прожаренная и выстиранная форма на ней сидела ладно. Даже воротничок подшит свежий. На зелёных с малиновым кантом петлицах красная шпала и позолоченная медицинская эмблема – змея над чашей. Как шутили во времена моей армейской молодости: хитры как змеи, да и выпить не дураки.

Она быстро оттараторила нам, что является штатным врачом медсанбата какой-то там стрелковой дивизии. Попала в плен недавно под Орлом. Взяли её в этот санаторий с пересыльного этапа в Минске. Потом мы объявились. Вот и всё. Воюет с мая 1942 года.

- Гражданская специальность у вас, какая? - спросил я, открывая свой кадровый кондуит по контингенту.

- Педиатр, – отвечает. - Но на фронте пришлось переквалифицироваться в хирурга. Хотя бойцы они все как дети. Вся разница, что умишка поменьше, а членишко побольше.

Я и не подозревал, что этот армейский баян настолько древний.

- Какой ВУЗ заканчивали?

- Пироговку. В Москве. Распределили в Морозовскую детскую клинику, но потом мобилизовали в армию.

- Значит ли это, что детей вы лечить можете?

- Могу. На это и учили. А как хирург я чистый практик. Только фронтовой опыт. И то без длительного послеоперационного выхаживания. Медсанбат всё же не тыловой госпиталь. Прооперировали и дальше отправили по этапу санитарным поездом.

- До института работали?

- Закончила медицинское училище как операционная сестра, немного трудилась по специальности в Первой Градской больнице – стаж нарабатывала. Потом поступила в институт.

- Последний вопрос: как вас зовут?

- Военврач третьего ранга Василина Васильевна Васюк – вот такие у меня родители, со своеобразным чувством юмора, - усмехнулась женщина.- Год рождения 1916-тый. Украинка по паспорту, но украинского языка не знаю. Всю жизнь прожила в Москве. Из семьи медиков. И отец, и мать. Мать еще первую мировую застала сестрой милосердия. Потом в роддоме на Шаболовке всю жизнь трудилась. Отец – доцент в Сеченовке. Практикующий психиатр. Тоже врач с опытом Империалистической войны. Родители на ней и встретились.

- Как вы посмотрите на то, что мы вас назначим старшей над всей женской командой? В помощь матушке Иулине.

- Ну, если надо, так надо. Я и так тут самая старшая по воинскому званию. А вопрос задать разрешите?

- Спрашивайте.

- Где мы? Что у своих, уже поняли. Но где?

- В Крыму.

- Он же еще под фашистом? – удивилась врачиха.

- Вот, Митрий, все вы задаёте неправильные вопросы, - усмехнулся Тарабрин. – Не где, Василина Васильевна, а когда. Крым. Но примерно сорок тысяч лет до Рождества Христова.

- Ой, - врачиха зажала ладошкой рот. – А как же там?

- Там вы в лучшем случае уже числитесь как пропавшая без вести, в худшем, как погибшая в плену. – Пояснил я. - Вам уже успели наколоть на руку номер?

- Нет.

- Значит вы пропавшая без вести, так как по немецкой бюрократии вас еще не провели по персональному учёту военнопленных.

- Ужас, какой, - опустила врач руки на стол. – Я надеялась, что нас партизаны освободили. Что я у своих.

- Вы и у своих. - Ответил я. – У русских. Но не у партизан. Всё что вы видите вокруг, называется страна Беловодье. И здесь нам очень нужны врачи. Добро пожаловать.

- Обратного пути нет? – спросила женщина.

- В концлагерь? – ответил я по-одесситки вопросом на вопрос.

- В концлагерь не нужно, - замотала она головой.

- Вы согласны работать по специальности?

- Да. Согласна. Я и в лагере была согласная лечить пленных. Только там не было никаких лекарств. А здесь как с лекарствами?

- Напишете список – будут. Правда, у нас пока вместо зелёнки американский кумихром. Достался вместе с хирургической палаткой.

- Знаю такой. Красного цвета. К нам в медсанбат поступал по ленд-лизу. Раненые его боялись, думали что кровь на них.

- Ну, если согласны то вот вам толстая тетрадь, карандаши и полевая сумка, - положил я названные вещи на стол. – Составите список девушек. С указанием образования и специальности.

- Я и так могу сказать. – Перебила меня врачиха.- Одна медсестра. Четыре штабные телефонистки. Кастелянша медсанбата, ну, сестра-хозяйка. Остальные все работницы банно-прачечной роты при медсанбате. Только не моего медсанбата, другого. И пяток девочек, пойманных немцами в Минске для угона в Германию на работы. Эти совсем соплячки по возрасту. Только что школу закончили. А долго нас тут за колючкой держать будут?

- Две-три недели. – Ответил я. – Сами, как врач, должны понимать, что такое карантин. Потом на свободу. Но работа у нас по наряду. Пока коммуной живём. Выйдут девочки замуж, тогда и дома поставим для семейных. Нарожают вам детишек для практики.

- А основная деятельность вашей коммуны, какая? – интересуется Василина. – Сельскохозяйственная?

Она махнула рукой в сторону наших огороженных полей, хорошо просматриваемых из ««санитарного концлагеря»».

- Конезавод и добыча соли. – Просветил её Тарабрин. – Остальная наша община живёт через пролив на Тамани. В основном хлеборобствует. Живём как при царе Горохе, зато свободно. Работаем на себя. Ни бар, ни комиссаров над нами нет.

- Много вас тут?

- Много. Тысяч двадцать душ. Но здесь, в Крыму, мало пока.

- А врачи ещё есть?

- Есть. – Отвечает Иван Степанович. – Только все там, на Тамани.

- У нас, пока вы, Василина Васильевна, не появились, всех лечил наш ветеринар. Правда, он с опытом трёх войн. Так что с тем, что пока случалось, справлялся. Ещё есть фельдшер с Черноморского флота. Медсестру вот с вами освободили. Так что санчасть в конезаводе вырисовывается полноценная.

- Пробу с ужина снимать будете, начальнички, - подошла улыбающаяся чему-то Иулина.

- Обязательно, - поднялся Тарабрин. – Куда идти?

Попадья махнула неопределённо в сторону полевой кухни.

- Кстати, матушка, а почему новеньких не постригли под ноль? – понял я, что меня всю беседу напрягало. Короткая, почти модельная стрижка врачихи.

- Тяжко мне с ними, Митя. – Вздохнула Иулина. - Во всех местах безропотно выбрились, как положено. Гнид вычесали. Постригли коротко ножницами они сами себя. Иначе – в драку. Но я предупредила, что если хоть одну гниду у кого найду, то всех наголо обрею насильно уже.

- Матушка, я тут припомнил, что во времена моего детства в шестидесятых годах в деревнях избавлялись от вшей с помощью керосина. Волосы им мыли. А кто не захочет керосином вонять – пусть бреют головы налысо.

И улыбнулся. Вот я, какой умный!

- Можно попробовать. – Покачала головой Иулина. – А более приятных лекарств нет никаких? Уж больно неохота керосин нюхать.

- Поищем. А вы пока пользуйте керосин.

Да… такие ароматы вокруг приятственные от разнотравья степного. А их керосином… Но, что делать? Что делать? Тут вопрос не только гигиенический, но и дисциплинарный. А то толпе баб дай только побуянить. ««Когда казаки плачут»» у Шолохова читали? Вот-вот. А еще Аристофана можно припомнить. Чем-то надо баб занять в карантине. А то все беды, как известно от безделья проистекают. И не только у баб. У монахов, зеков и солдат те же проблемы.

Пригласил к столу сестру-хозяйку из пленных.

- Техник-интендант второго ранга Ионина Таисия Павловна, - представилась слегка полноватая женщина лет двадцати пяти. Брюнетка. Кареглазая. Стрижена коротко ««под мальчика»». Симпатичная бабёнка. Военная форма чистая, но видно, что поле прожарки и стирки. Разве что неразглаженная и без ремня гимнастёрка полощется на ней. Юбка чуть ниже колен. На ногах высокие брезентовые сапоги. Надо же и немцы в плену не позарились на такую обувку. А для лета она хороша. Особенно сухого и жаркого. Лучше кирзы и кожи будет.

- Садитесь, Таисия Павловна, - предложил я и сам представился. – Хочу вам предложить должность кастелянши в нашей коммуне. Заведовать всем текстильным складом, выдачей и обменом белья. Как постельного, так и исподнего. Вам же знакома такая работа.

- На столько душ? – только и откликнулась та на предложение.

- Примерно триста, - ответил я ей.

- Ничего особо сложного. В медсанбате было больше народу, если считать вместе постоянный и переменный контингент. Кому я подчиняться буду?

- Мне. Я тут вроде самый главный. Пока мне. А как жена моя родит и сюда приедет, то ей. А повседневно – мичману. Он у нас главный за всем складским хозяйством.

- Прачечная отдельно будет или тоже подо мной?

- Вот вы и прикиньте, как лучше всё организовать, а то пока мужики сами себя обстирывают в ручье по субботам, а то не дело. Время от работы отрывается. А дел у нас невпроворот.

- Всё надо вручную стирать, или какая механизация будет? – интересуется.

- Вот подумайте, что можно приспособить для облегчения труда. А как у вас в медсанбате было?

- По-разному. Где как. Но в основном всё руками. У наших прачек главной старшина стоит. Я ещё с ней посоветуюсь. Просьбы принимаете?

- Смотря какие, - пожал я плечами.

- Девочки по сладкому соскучились. Даже просто по сахару, не говорю уже про конфеты. Помочь с этим можете?

- Будет зависеть от вашего поведения, - тут же нашёлся я. – Будете матушку Иулину слушаться, будет вам сласти. А нет, так нет.

Ну, чисто дети. Угроза оставить без сладкого – действенная мера.