Спортсмены

Е. Симонов
ВДОХНИ ВЕРШИН СИЯНИЕ (Михаил Хергиани)

Когда чемпион идет на рекорд, он не поет. Не до песен чемпиону. А Хергиани поет. Пусть над ним, под ним сплошной отвес. Крутизна! Стена! Так и называется этот класс соревнований альпинистов — «Стенные восхождения». Хергиани примостит полступни на уступчике, уцепится фалангами пальцев и подтянется, и совсем по-кошачьи соберется, растянется и вожмется всем телом в камень. Не собьешь меня, ветрило! Теперь освободившейся рукой надо забить крюк и защелкнуть в нем карабин и можно запеть.

Ему хорошо! Не знает Хергиани, что это за штука — боязнь глубины. Не отводит глаз от обрывающейся из-под человека и словно бы сброшенной вниз стены. Ему хорошо!

Михаил Хергиани из Сванетии. Значит, чем-то сродни язычнику. И поет любимое «О лиле Дали» — гимн повелительнице зверей и вершин.

Она: Неужели, любимый, не надоели тебе эти горы и ты не хочешь спуститься ко мне в долину?.

Он: Нет, моя милая. Горы никогда не могут наскучить. Прости, но они и красивей женщины и желанней.

Местиа, где увидел свет Михаил, райцентр Верхней Сванетии. Ее жители издавна звали еще свою страну Вольной Сванетией. Вся она заняла бы чуть больше одной пятнадцатой Московской области, все ее население уместилось бы в нескольких высотных зданиях столицы.

Здесь, в горах, в третьем веке до нашей эры и появились сваны. Грузинский царь Саурмаг отселил сюда тех, кто был стеснен в земле. Но и за отгородившей их от мира грядой хребтов они оставались и останутся грузинами. Не правы те, кто пишет «сваны и грузины». Это то же, что говорить, к примеру, «русские и туляки».

Сванетию нетрудно найти на карте по обилию отмеченных густой сепией горизонталей хребтов. Это центр всего Большого Кавказа с системой боковых отрогов, тянущихся параллельно Главному, или Водораздельному, хребту. На юг от Местии — скалистые склоны Сванетского хребта, дальше, к югу, хребты Лечхумский и Рачинский. С запада огромная высокогорная котловина Сванетии отгорожена Кодорским хребтом. Отроги делят ее на отсеки — ущелья.

В Грузии, восемь десятых территории которой — горы, Сванетия наиболее горный край. Пропилив гигантский желоб в толще сланцев, глухо ревет река Ингури. Самая быстрая среди нетихих рек Грузии. Не эти ли картины побудили встреченного здесь нами американского туриста Вильяма Стинс-Вессермана писать: «Швейцарские Альпы лишь слабая миниатюра природы Сванетии, и им не оспорить первенства ее горного ландшафта».

Хергиани родился в 1933 году. Михаилом его стали называть русские, от рождения он Чхумлиан, дома же вслед за отцом его стали звать Минан. Так у простого парнишки из Местиа, словно у титулованной особы, появилось целых три имени. Если же обратиться к спортивным титулам, их у него будет дай боже!..

Примерно в это же время односельчанин Гио Нигуриани стал первым сваном, узнавшим, что такое альпинизм. С этим событием совпал и прилет в Местию первого рейсового самолета, выход первого номера местной газеты.

Еще два года… Михаил топает пухленькими ножками по шиферным плитам дворика, прислушивается к незнакомым звукам автомобильного клаксона. Дорога соединила Местию с Сухуми. До этого и зимой и летом все перевозили только на санях. На девять снежных месяцев Сванетия бывала отрезана от мира.

Вершины стояли над колыбелью свана, всем его детством. Черноглазый, остриженный под нулевку парнишечка часами мог разглядывать вставленные под стекло дипломы своего отца, дядей Габриэля и Бекну. А там повел шершавым пальчиком, разбирая вязь грузинского алфавита. Вот они какие, его родичи! Это они — один, и другой, и третий Хергиани — названы в почетных грамотах старейшего в стране Грузинского альпклуба, в приказах командования Закфронта.

Габриэль и Бекну не только партизанили в тылу у немцев, вели неозначенными на картах тропами горных стрелков Советской Армии. В самый трудный февраль — месяц, когда весь массив Эльбруса в броне натечного льда, — восходят они на его макушку. И это не просто восхождение, не просто спорт. Вместе с русскими товарищами по восхождениям мирных и военных лет Сашей Гусевым, Колей Гусаком, Сашей Сидоренко пинками табельных армейских валенок сбрасывают сваны свастику с вершины Эльбруса, а затем водружают Государственный флаг СССР. С ними русская Люба Коротаева, украинец Женя Белецкий, армянин Никита Петросов, еврей Леня Келье.

Мы вынуждены поправить здесь отечественных историков физической культуры. Среди всех сельских спортсменов страны не подмосковным и горьковским лыжникам, как утверждают историки, но именно сванам, именно Габриэлю и Бекну Хергиани первым вручают жетоны мастера спорта (1940 г.), потом и другие — с надписью «Заслуженный мастер спорта СССР» (1950 г.)[11].

— Дай мне поносить его, батоно Бекну, — выпрашивал Миша.

— Это тебе не брошка, Минан. Заработать надо.

Только и выпросил Миша снимок… Двурогая вершина. Ползущий по склонам пунктир. Слова — «Путь Габриэля Хергиани». Тогда это был самый трудный из всех пройденных маршрутов на Ушбу. Куда, честно говоря, нет легких маршрутов. А габриэлевский вариант был нацелен точно по линии падения воды, левее Мазерской зазубрины.

Не раз бегал с мальчишками Миша в ближнее село Ушхванари. За околицей, словно распахивающиеся ворота, раздвигались тяжкие стены хребтов. За ними обрывался мир духовитых лугов, вкусно пахнущего сена, деловито жужжащих шмелей. Ты вступаешь, мальчишка, в чертоги самой богини Дали… Лед. Камень. Высота. Свист ветра. Треск льда. Тревожное эхо лавин.

И выше всех, на изумрудном цоколе глетчеров — Ушба.

Отец тоже хаживал на Ушбу, и Минан терпеливо дожидался своего часа, пока не перетаскают они все сено в зимний дарбаз, расчистят на потолке люк, в который будут сбрасывать корм зимующему тут же, в жилье, скоту.

— Пустишь теперь меня на гору, отец? Ну, пожалуйста…

Отец испытующе оглядел парнишку. Эх, сынок-сынок! Дитя малое! Думаешь небось, что альпинизм сплошной почет, реки араки в честь победителя, грамоты, звания. Так думаешь?..

И сын выжидал. И отец размышлял. И оба молчали. Но вели безмолвную дискуссию. «Да?» — «Нет!» — «Позволь?» — «Не позволю!» — «Сам ведь на вершины ходишь». — «Потому тебя и не пускаю».

— Непростое это дело — гора Минан, — оборвал молчание отец, — ох и трудное. Соображать надо. Думать перед каждым шагом. И не бояться. Чтоб не начал ходить, как говорит русский альпинист, коленками назад.

Миша поглядел на ноги. На отца.

— А ты сделай мне экзамен, как в школе.

— Думать буду.

Утром, когда отец ладил кеври, этакую сванетскую борону, в раме которой вместо железных зубцов острые валуны, Михаил потихоньку забрался на чердак зимнего жилья — мачуба. Легко балансируя руками, перебежал по деревянной стремянке в боевую башню.

Через бойницу Михаил вылез на верх башни. Потрогал руками кладку. Выбрался на плоскую кровлю, встал на балюстраду и замер зажмурившись. Все, что внизу, стало махоньким. Все, что вверху, ужасающе громадным. Стоял и не мог заставить себя сдвинуться. Такое бывает. У многих и не проходит.

— Уж не подняться ли за тобой, дорогой мой орел вершин? — с ехидством осведомился отец. — Лучше совершай восхождения на стога сена. А мы тебе теплого да мягкого навозца от коровушек подстелем. Ну как, сынок мой любимый?

Ответа не последовало. Хергиани-младший только зыркнул потемневшими, округлившимися, как у хищной птицы, глазами. Выпрямился в рост. Осторожно, но не останавливаясь, обошел башню по узкой балюстраде. «Нате вам!» Засунул руки в карманы, напустил небрежности, повторил обход по всему кругу. «Кушайте на здоровье!» И по третьему заходу, привстав, на одних носочках, танцующей походкой по ослизлым камням и, замкнув круг, деловито сплюнул с таким расчетом, чтобы все видели — ему лично на это наплевать. «Так кому навоз подкладывать?»

Утром, ухмыльнувшись в усы, отец заметил, что Минану, между прочим, полагалась бы порка: «Лезет не спросясь. Свистит на доме предков, плюется, как хулиган, но это всегда успеется. А пока давай сдавай экзамен, сам напросился».

— На какую вершину идти? Бангурьян или Лайлу? Может, сразу на Ушбу?

— Сани никогда вперед вола не ходят. Ячмень не убирают, между прочим, на пасху. Храбрость в доме и храбрость для вершин так же не похожи, как наш Ингури на Куру, пусть обе они реки. Клади ему, мать, в мешок лепешек, сулгуни, бери, Минан, ружье и затемно иди под Ушбу. Найдешь пещеру Антона. Переночуешь один. Знаешь, как найти? Помнишь деда Антона?

Еще бы! Любой охотник-сван, пусть гроза, ливень, метель, ни за что не станет искать укрытия в этой пещере. Последним, кто ночевал под ее сводами, равно и первым, был и остается Антон. Знаменитейший на всю Сванетию охотник.

Из его неторопливых рассказов вставала зимними вечерами перед Мишей Сванетия… Потрескивают поленья в дымящемся очаге. Подрумяниваются хлебы на раскалившейся плите шифера…

Помнил ли Минан про пещеру?.. Еще бы не помнить! Забрался в нее Антон, и только пропал последний луч заката за Лайлой, как услыхал дед голоса. Окликнул. Не отвечают. Выглянул. Только мрак ночи, да россыпь звезд, да потрескивает все сильнее в ночной тиши Тульский ледник, да умолкают один за другим замерзающие на ночь ручьи.

Лег. Укрылся волчьей шкурой. И все сначала: «Антон, что же ты не спасаешь меня? Помоги мне! Ничего не пожалею, Антон! Где же ты? Погибаю!»

Чертыхнулся сван, делать нечего, вылез из пещеры, так и просидел с ружьем при взведенном курке. И только стало розовым небо, Антон — в долину. У первой травы захотел покурить, а будь она неладна, эта пещера, забыл в ней кремневое огниво… И черт с ним!

Отец молча подал Мише ружье, свечу. «Спички?» — «Не надо, должно лежать огниво». Обул самодельные бандули, сплетенная из ремешков подошва которых напоминает шахматную доску.

Вернулся Миша на другой день, все сидели за обедом. Кивнул. Сохраняя молчание, выложил на стол улара[12], перед отцом — тронутое лишайником, значит, очень старое огниво.

И так же молча уселся за стол. Негоже мужчине трепать языком', как сороке.

И только вечером разговорился.

— Не мерз? Хорошо ли хоть спал, Минан?

— На минуту глаз не сомкнул.

— Холодно было? Ты вроде охрип.

— Не знаю. Всю ночь голос из темноты. Глухой такой, тихий, как из трещины. «Чхумлиан, это ты? Чхумлиан, помоги, спаси и помилуй!»

— Испугался?

— Правду скажу. Не по себе стало. Он мне «Чхумлиан!», я запеваю «Сваны, в поход!». Он — «Спаси и помилуй!», я — «Подвиг местийского охотника». Так до утра и пел все песни.

Отец встал, расправил густые усы. Поднял резную крышку старого деревянного сундука. «Сидеть всем на месте». Вернулся в перетянутой по талии чохе с газырями. В разрезе высокий ворот белоснежной рубахи — капа. На ремне с серебряными «разговорами» старый кинжал, на котором написано — «Кинжал я, режу врага, убийцу моего».

Отец протянул сыну ледоруб. На потемневшем ясеневом древке выжжено: «Ушба, 1937». Минан с почтительным поклоном поцеловал его.

Посвящение в альпинисты состоялось.

Попробуйте, подобно свану, с этаким рассекающим воздух присвистом произнести «Уш-ш-ш-ба». В устах Михаила Хергиани короткое это слово как бы уплотнялось, сжималось, становилось еще короче. Словно хлестало по воздуху. Возможно, Хергиани был прав, когда говорил, что название вершины образовано от слова «копье». У сванов название и впрямь приобретало резкость полета; услышав его, невольно вздрагиваешь, будто просвистел над ухом боевой дротик.

Народ не дает необоснованных названий. А две заостренные, вонзенные в самое небо вершины Ушбы и впрямь похожи на копье в полете.

Эта вершина внушала страх и уважение не только тем, кто обитал в крохотной Сванетии, которую еще не так давно называли «Ломтем, отрезанным от остального мира».

О том пиетете, которым была окружена эта вершина за рубежами страны, свидетельствует то, что в прошлом столетии в Англии был создан Клуб ушбистов. Уже в наши дни физиолог и мастер спорта по альпинизму Е. Б. Гиппенрейтер вручил наш советский значок «За восхождение на Ушбу» достопочтенному мистеру Хоккинсу. Пресловутая британская сдержанность изменила прослезившемуся Хоккинсу. Ведь он был последним из могикан, единственным оставшимся в живых членом клуба покорителей Ушбы.

Туман, третьи сутки застилавший Шхельдинский ледник, развеялся, и мы смогли поднять наконец свой лагерь на ледяное плато, вплотную примыкающее к стене Ушбы. Сама гора оставалась еще невидимой, но из-за пелены тумана весь день доносились глухие звуки. Словно кто-то рвется из толщи льда, стонет, вздыхает…

— Амирани, — не то шутя, не то всерьез шепнул, покосившись на меня, пожилой сван Гио.

Его односельчанин, теперь кутаисский студент Максиме Иосселиани, поведал мне, что Амиран — герой преданий горцев, подобно Прометею, восстал против угнетавшего людей властителя небес, принес огонь и свободу в глухие селения. За это боги и приковали его к Ушбе. Однажды два свана услышали глухие стоны с горы. Они были отчаянные парни, и им удалось добраться до узника на вершине. Великан принял у сванов ломоть жесткого хлеба с соломой, другого они не знали тогда, и молча сжал его. Кровь брызнула на ладонь. Амиран взял тогда другой кусок хлеба: из него заструилось пенной струей молоко.

«Такой хлеб ели вы, сыны гор, в не долгий век, когда я был с вами. Этот, пропитанный вашей кровью, заставляют есть вас угнетатели народа».

Но злые силы не позволили Амирану поднять людей на борьбу. Подкравшийся из-за скалы дух смел сванов с горы. Но они оказались упрямыми. Снова двинулись к Ушбе, но, когда нашли ведущее к ней ущелье, оно внезапно сомкнулось, словно створки ворот. Перед сванами выросла каменная стена такой вышины, что даже облака плыли ниже. Не раз еще пытались другие сваны найти путь к Амирану, к обещанной свободе, но дьявол душил смельчаков в лавинах, сбрасывал в пропасти, и только дьявольский посвист разносило ветром по ущельям, и, заслыша его, матери шептали непослушным: «Тише! Ушба гневается». Само имя ее стало равнозначно проклятью. И старейшие, толкуя о чем-то несбыточном, приговаривали: «Это так же невозможно, как смертному взойти на Ушбу».

Стемнело. Поеживаясь от холода, долго стояли мы у низенькой палатки, не в силах оторваться от подчеркнутых лунным светом граней горы.

У-ш-б-а!

В конце прошлого столетия в горы Кавказа прибыла экспедиция прославленного английского восходителя Дугласа Фрешфильда, визитные карточки которого лежали на многих вершинах Альп, Пиренеев, Гималаев. С неизменным своим спутником, швейцарским проводником Франсуа Девуассу, сэр Дуглас поднимался на Эльбрус, стал первым альпинистом мира, покорившим Казбек. Через перевалы Главного хребта проник он в Сванетию. Ушба напомнила ему суровые, потемневшие от пороха и времени боевые башни, которые увидел он в селениях Сванетии.

Но те башни из льда и камня, на которые с восторгом и трепетом глядел путешественник, уходили в небо больше чем на четыре с половиной километра. На отвесных склонах не держался снег, и, весь день грохоча, скатывались лавины, обрушиваясь в долины тысячами пудов льда и камня.

И Фрешфильд отступил перед вершиной. Глава старейшего в мире альпийского клуба и президент Королевского географического общества заявил: «Нет сомнения, кавказский Маттерхорн (труднейшая вершина в Альпах. — Е. С.) найден! Разница только в том, что тут два Маттерхорна стоят рядом, да еще удвоены в размерах».

Шли годы, десятилетия, гранитные бастионы горы отбили уже более двадцати штурмов лучших альпинистов мира. И лишь в 1903 году пятерке участников Международной беспроводниковой экспедиции (ни одного русского, сваны — только носильщики) удается проложить путь к мечте, высшей и более трудной южной вершине массива. Но за следующую четверть века никому не удается посетить чертоги златокудрой Дали.

Быть может, некоторые и расценят это как пережиток, но кто, как не альпинисты, возродил где-то в конце XVIII столетия тот культ вершин, который когда-то существовал. Впрочем, разве не изображен Казбек в государственном гербе нынешней Грузии или Арарат у Армении. А двуглавый Эльбрус не токмо белеет на спортивных значках, но и на боевой медали «За оборону Кавказа». Если же стали бы создавать собственную геральдику сваны, то взяли бы своим символом Ушбу, только Ушбу.

Именно она стала в наши дни мерилом мужества и зрелости. Сван мог пройти какие-либо головоломные маршруты где-нибудь в Небесных горах — Тянь-Шане, на Крыше мира — Памире. Но… «Вай ме, — качали головами старики. — Тот не алпынист, кто на нашу Ушбу не ходил!»

Михаил Хергиани и начинал освоение Ушбы с пути Хергиани (дяди Габриэля)… Здесь северный гребень соединяет массив Ушбы с Главным хребтом. И с «подушки», пухлого снежника у взлета к северному гребню, увидел юный сван ее, северную стену, которую не озаряет солнце. Хмурую и огромную.

Поднимаясь до высоты «4300», она, подобно этакому кавказскому атланту, удерживает на гранитных своих плечах купол северной вершины (4694 метра). Нижний ярус стены переходит в нагромождения ледника Чалаат. Особенно внушительна ее правая половина, как бы обрубленная километровым сколом. Глаз альпиниста тщетно отыскивает на ее поверхности обычные для микрорельефа полочки, площадки, выемки. Работа лавин, камнепадов, ветров и времени, смена жары и холода до такой гладкости отполировали фактуру, что стену стали называть Зеркалом Ушбы.

Первыми на Северной Ушбе побывали в 1888 году англичанин Коккин с швейцарским гидом Альмейером. Но за семьдесят восемь лет штурмов ни одному из восьмисот побывавших на Ушбе советских плюс восемьдесят зарубежных восходителей не довелось вглядеться в упор в гранитное зеркало стены.

Да и Михаил-Минан, уже решившись на штурм, шесть раз выходит на разведку, включая и спецрейс самолета. Словно тасуя колоду, перекладывает стереопары снимков, перебирает варианты.

«По линии падения воды», — определили бы намеченный им маршрут геоморфологи. Но человек не собирается падать, хочет подыматься, пусть не даны ему крылья Икара. Их заменят острые зубья кошек, надежность страховочной веревки и главное — вера в себя, в друга, продуманность каждого движения.

Он пометил для себя: крутизна от 35 до 85 градусов, много отрицательных участков, где глыбины выпирают из массива, образуя подобия глухих балконов. Вот выписка из заявки общества колхозных спортсменов «Колмеурне»: «Палатки за все шесть дней штурма будет возможным установить только в первый и в последний дни штурма, у подножья стены и под вершиной. Все биваки на гамаках и искусственных площадках».

Подобно полярнику, летчику, циркачу, отдает дань суевериям и альпинист. Вот так и Миша ужас до чего не любил распространяться загодя о задуманном восхождении. Впрочем, как и десяток, как и сотню лет назад, и нынче уходит сван на охоту молча. («Упаси его святой Джраг, услышит Дали, покарает хвастуна».)

Лишь после «Зеркала» и показал Минан общую тетрадь, и в ней не только вычерчен, рассчитан до метра весь маршрут. Его наметка чем-то напоминала боевую диспозицию. «На участке 19 могут быть камнепады, на участке 26 после снегопада лавины». И здесь же указаны все выступающие над стеной «бараньи лбы», под которыми можно укрыться в случае чего.

Минан изучал и продумывал поведение Ушбы даже по ночам, когда замирают стекающие с нее бесчисленные потоки и недвижны скованные холодом ночи камнепады.

— Сколько же пролежал ты в спальном мешке на виду Ушбы, Миша?

— Не считал, конечно, Евген Димитрич, сколько? Сколько надо, столько и лежал. Пройдусь биноклем по камням. Запишу, как ведут себя. И дальше биноклем шарю.

Человек в шапочке лыжника глядел на гору. Закутанная в покровы лунного света, облокотившаяся на подушки облаков гора — на него. Что был он перед ней?.. Ростом?.. Весом?.. Силой?.. Даже не титаном, подобным Амирану! Но у него было то, чего не имел одинокий богоборец. (В советском альпинизме, между прочим, одиночные восхождения осуждены раз и навсегда, не засчитываются. Этот спорт — дело артельное, товарищеское.)

Они и стартовали, как записал официальный судья при участниках — Бекну Виссарионович Хергиани, в час ночи. Хрустнули стеклянные льдинки меж камнями. Пунктир искорок по валунам отметил движение подкованных стальными триконями ног. Хергиани оглядел небо. Звезд много. И холод. Значит, ночь хорошая. И день будет тоже. А луна медленно перемещается по темной сфере.

В семь утра они извлекли из рюкзаков сагзали, так с давних времен зовется харч, что берет в дальнюю дорогу путник. «Вай ме, Джумбер, — воскликнул Михаил, глядя на самого молодого в команде, на Джумбера Кахиани, — не ешь мало, будешь слабый, не ешь много, будет ко сну клонить». — «Надо заполнить карбюратор по самую пробку, Минан. Иначе мотор не потянет». — И покосился на начиненные мясным фаршем хлебцы, орехи с медом лучшей в мире серой горной пчелы, телятину с духовитыми травками и соусом из кисловатого барбариса. «Такого в лучших домах отдыха не подают», — и сбросил с каменной полочки обглоданную косточку, и она полетела, нигде не зацепившись, и шлепнулась у самого подножья, понимать надо, — отвес, чистая вертикаль.

Солнце разбрызгивалось слепящим водопадом по темному граниту, и Миша пробормотал вполголоса: «Только бы ты, Веби, не подвел меня». (Древнесванское понятие слова «Вебиш» — «солнечный поток» — включает имя божества погоды — Веби.) Впрочем, не один год трубил Миша лаборантом Высокогорного геофизического института и своими глазами видел, как теперь без всякого Веби делает погоду и даже разгоняет тучи с неуспевшим родиться градом его односельчанин Володя Хоргуани под горластую команду профессора Гоги Сулаквелидзе.

Первый же день, первые участки — лед, трещины, скалы — показали, как хорошо спелась вся его шестерка, и не только на тренировочных восхождениях (Ушба южная, пик Щуровского) по чистым «Пять-бе», но и в таких, не предусмотренных методикой делах, как совместная перестройка дома, рубка и транспортировка пихты по крутым склонам, как охота в горах, не говоря уже о разработке на будущее напряжение всех фаланг пальцев рук и ног, всего корпуса.

И вечером шестого дня Миша смог облегченно вздохнуть, смог вздохнуть и записать в блокнот: «Выходим на предвершинный гребень. Это уже нормальный (Гм! Гм! — Е. С.) путь на Северную Ушбу. Длина участка двести метров. Рубим ступени. Крутизна 35°. Страховка через выступы на ледовых крючьях».

Только когда натянули палатку, он разрешил достать сигнальный пистолет. Четыре зеленые дуги ракет прочертили темное небо, шипя, недовольно фыркая, пытаясь заглушить «ваша!» («ура!») шестерых, осевших за эти дни напряжения голосов. «Вот мы и погляделись первыми в зеркало Ушбы, мужчины!»

Как бы утверждая силу молодого поколения горцев, задумывает Михаил Хергиани еще одно восхождение на Ушбу. «Ходили по два, по три. Пойдем большим коллективом». И оповестил по радио: «Объявляется запись всех желающих. Беру тех, кто сдаст для начала физнормативы». Словно бы не может расстаться с Ушбой сван. Будто привороженный ее властительницей — златокудрой Дали… Побывал на пиках Памира — и опять к «своей» Ушбе, показал свое искусство лазания на Балканах и массивах Уэльса — и опять к ней же.

Но теперь в ином качестве. (На территории Сванетии появился собственный альплагерь «Айлама».) И решил Михаил ознаменовать год тысяча девятьсот шестьдесят восьмой, юбилейный для всего комсомола, массовой альпиниадой. Где же? На Ушбе!

…Урочище Шихра под стеной уходящего на север Главного хребта. Палатки. Дымок костров. Скрежет напильников, затачивающих кошки. Озабоченно и деловито ходит от группы к группе высокий, несмотря на свою атлетичность (рост — 183, вес — 74), удивительно легкий в каждом движении альпинист в сдвинутом набекрень сером, плотно обтягивающем голову «паке». Шапочке сванов, которая напомнила русским путешественникам прошлого столетия шапки Улисса и его спутников.

Михаил Хергиани… Трижды восходил он до этого на Ушбу: от традиционных путей подъема до впервые пройденного его командой «Зеркала». Ученик художника и заслуженного тренера СССР Андрея Малеинова Миша обратил на себя внимание, еще когда парнишкой объявился в ущелье Адыр-Су. «Как никто, чувствует скалы, — определил опытным глазом Малеинов. — Прирожденный и исключительный альпинистский талант». Миша стал демонстратором при штатных инструкторах: те проводят занятия и объясняют по-русски, Хергиани показывает приемы и сам учится русскому. Было это лет двадцать назад. Когда он, как и все сваны, уверенно шел на любые скалы, но неизменно обходил лед.

А далее по нарастающей, от сванетских четырехтысячников к шести- и семитысячникам Памира и Тянь-Шаня. К скальным стадионам Англии, где лорд Хант назовет его «Тигром Кавказа». (В Гималаях титулом «Тигр снегов» Ассоциация высотных шерпов официально нарекает своих земляков за победы над восьмитысячниками.) Он спал у родичей в дальнем селении Кала, когда деревенские ребята тихо приподняли одеяло и долго вглядывались в пальцы ноги. «В чем дело, кацо?» — «Ничего особенного, думаем, где же у тебя тигровые когти. Спи себе, дорогой!»

А разве сгладятся в благодарной памяти людской те горы, что не приносят ни чемпионских медалей, ни рекордов? Речь идет о спасательных работах…

Буран застал в горах трех туристов-студентов из Грозного: чеченца Шавала Дадаева, ингушку Раю Ужахову, русского Олега Булгакова. Последние капли жизни утекают из засыпанной палатки. Ее не смогли отыскать ни лесники, ни спасатели-туристы. В Терсколе директор Высокогорного геофизического института, профессор и альпинист Г. К. Сулаквелидзе спешно снаряжает двух своих лаборантов — Хергиани и его земляка, замечательного альпиниста из той же Сванетии Иосифа Кахиани.

…Белый покров затопил все ущелье. Не за что зацепиться глазу в этом мире слепящей белизны. Хергиани надолго ложится на снег, и только орлиное зрение горца может уловить дрожание воздуха в воздухе, теплого в морозном. Угасающего дыхания людей. И двое выручают троих, возвращают с того света. Где вы сейчас, Рая, Ша-вал, Олег, возвращенные к жизни сванами?..

А теперь снова Ушба. И с ним сорок пять. И он в ответе за каждого. Отвечает своей фамилией, званиями заслуженного мастера спорта (а получил он это звание в 1961 году как неоднократный чемпион страны по альпинизму и скалолазанию, как победитель многих международных соревнований) и мастера спорта международного класса.

А что прикажешь делать с тобой, почтенный Алмаскир Квициани? Тебе же за семьдесят? Правда, ты исправно водишь туристов планового, сорок шестого маршрута — с ледника Корундаш до Южного приюта. Вспомни, как несколько лет назад ты тоже приходил ко мне, Алмаскир.

— Сколько времени вокруг Ушбы верчусь, а на вершине так и не был. Заведи на нее хоть моего сына. Пусть и наш род, а не одни Хергиани на Ушбе побывает. Моя кровь, а не вода течет в жилах моего Багаула.

И Хергиани с Багаулом Квициани пошли тогда (если употребим здесь этот глагол) по «пути Хергиани». А возвратились Миша с Багаулом уже сутки спустя.

— Зачем так быстро? Зачем на вершину не ходили? — нахмурился Квициани-отец. — Ай, подвел ты меня, Минан. Всех нас подвел.

Через подаренную ему иностранными альпинистами подзорную трубу старик не только высматривал тура на дальних скалах, но и любил наблюдать за Ушбой.

— Эх, сынок-сынок!

Хергиани молча протянул снятую с вершины записку иностранной группы, ткнул пальцем в дату. Да, так быстро не ходил еще никто! И не думал ходить. Повеселевший старик Алмаскир зарезал белого агнца. Над загулявшим ночным Мазери долго звучали, отражаясь эхом в горах, гимны сванов.

А теперь вынь да положь Ушбу и самому Алмаскиру, который не только давно уже отец, но стал к тренировочным восхождениям еще и дедом. Ох, и пропишет же за это неумолимая дисциплинарная комиссия в. Москве!..

Одна надежда на медконтроль, авось отсеет, не может не отсеять. Но весьма ученый врач из Тбилиси Хито Мусселиани сидел, уткнувшись в секундомер, в приборы. Тем временем хитрый старикан, покосившись глазом, на испытаниях по задержке дыхания легонько отпускал палец от зажатой ноздри и набирал резерв воздуха в легкие. Так выдул он с трех строго засекреченных вдохов пять тысяч кубиков. И в других тестах превзошел все нормативы!

А вверх шел здорово. Как ходят все сваны. Сказал же зарубежный корреспондент на чемпионате скалолазов в Ореанде: «Все спортсмены мира лазят, один Хергиани гуляет по скалам». (А речь шла не только о вертикалях, но и об «отрицательных» углах, где скала выпирает на человека.)

В три часа ночи Михаил накинул пуховую куртку, пробежался по хрустящей от морозца дресве. «Выходим!» За десять дней до этого он взял с собой на разведку массива сванов с весьма литературными именами — Лаэрта Чартолани, Марлена Ратиани.

Чартолани заправляет делами в райотделе милиции. Он — сын одного из четырех колхозных спортсменов, как уже говорилось, первыми ставших заслуженными мастерами спорта.

— А Марлен был главной моей опорой на штурме, — сказал автору Михаил. — Есть такие люди, Евген: звания мастера спорта нет, а многих мастеров надежней.

Еще бы! Много лет назад автор встретил возвращавшуюся из кольцевого перехода (пять перевалов, семь ущелий) колонну школы инструкторов альпинизма. Возглавляли ее два заслуженных тренера: Евгений Белецкий и Витольд Радель. На спуске в ущелье Адыр-Су, согласно инструкциям, обработали склон: крючья, перила, страховочные веревки, ледорубы.

Уже спустились, сбросили рюкзаки, когда кто-то приметил две точки над ледником. Не было же их с утра?.. Не помним таких… Задвигались. Оказались людьми. Почему такие маленькие? Да это никак пацаны… Оробевшие и довольные, стояли они перед инструкторами, уплетая шоколад. На ногах сванские кожаные самодельные чабралы, в карманах по ячменной лепешке. Это и были Миша с Марленом, решившие самодеятельным порядком сбегать (через хребет-то высотой в 3750 метров!) в это ущелье на молочную ферму к дяде. А ко дню массового штурма Ушбы комсомолец Ратиани был уже студентом-старшекурсником.

И Марлен шел теперь на Ушбу, подвязав отличные абалаковские кошки, а впереди мерно рубил ступени Хергиани.

— Выпустил бы меня вперед, Минан, — попросился Марлен. — Кто из нас каменщик: ты каменщик, я каменщик?

— Не пойдет такое дело. За новый дом для отца, конечно, большое тебе спасибо. Но это не стройка. Это Ушба.

— Снегу здесь.

— Хороший снег.

— Всегда здесь лед.

— А сегодня большой снег.

— Выше все равно рубиться.

— А ты здесь, как дворник.

— Скажи лучше, как землекоп.

— Ты, Миша, хитрый. С лопатой никто еще на Ушбу не ходил. Сначала я на тебя даже смеялся: фасонная штормовка из Шамони, мастерский рюкзак из Вены, из него самая простая сванская лопата глядит.

Хергиани вырубил 392 ступени.

С плато вышли на «подушку», этакий в сотню метров снежный надув. С него на скалы Настенко[13]. На гребне еще раз пригодилась лопата. Марлен молча (негоже выхваляться мужчине, пока не сделал дело) наблюдал за Хергиани, выдавая метр за метром страхующую их капроновую веревку.

Туман долго и плотно висел над всем массивом. Но тут, на гребне, его сдуло разом, словно могучая и властная рука Амирана захотела показать им горы. Спокойно топавший себе тбилисец М. (до этого ничегошеньки не видевший, кроме спины впереди идущего) машинально глянул по сторонам, и холодный пот заструился по спине. О ужас! Вправо, влево провалы на два километра. Сделал несколько неверных шагов. «Нет, не могу! Дальше пойду только в связке с Хергиани». — «Миша, как быть?» — «Сбрасывайте с гребня. Нянчиться не будем». — «Нет, нет, пойду со всеми». И ведь пошел. И дошел.

А Хергиани был силен… Гребень сузился, и Миша уселся верхом, оседлав Ушбу, ноги в деревенской вязки цветастых чулках, сработанных добрыми руками сестричек Иры и Тины. Он умело орудовал лопатой, которая пригодится еще раз на вершине.

Почему-то Хергиани ужас до чего захотелось уместить на этом пятачке всех сорок пять. Ведь до них восходило от силы по шесть-восемь спортсменов зараз. А тут?.. Срубил карнизы. Выровнял. Чем не трибуны для митинга! Проведем, кацо, на должной высоте. Как-никак «4694».

— Садитесь.

Сказал о юбилейной дате. О том, что больше половины личного состава, достигшего вершины, члены славного комсомола Грузии.

— Имеется, правда, в коллективе единичный переросток, — и покосился в сторону благодушно покуривавшего Квицпани. — Будем считать его ветераном комсомола.

Тот согласно кивнул.

Восходители покушались на лопату: сувенир что надо, но Хергиани дал отпор. Забил ее скальным молотком в трещину. Надписал: «На память Ушбе от грузинских альпинистов в честь пятидесятилетия ВЛКСМ». Вот вам символ труда, ставший и спортивной реликвией.

Все равно кто-нибудь не поленится, сколет лед, унесет лопату. Понимать надо — Ушба!

Раз в два года съезжаются в Шамони, во Французских Альпах те сорок-пятьдесят парней, которые могли бы составить символическую сборную мира по альпинизму.

Шамони — не только первоклассный горный курорт, средоточие ночных клубов, казино… Это и колыбель альпинизма. Отсюда 8 августа 1786 года вышли в путь крестьянин Жак Бальма и врач Мишель-Габриэль Паккар, чтобы вернуться покорителями высочайшей из вершин Европы — Монблана[14]. Этим положили они начало новому виду спорта, где соревнуются не только в ловкости, выборе маршрута, тактике, но и в таких неизмеряемых цифрами категориях, как доблесть и дружба. Альпы и дали ему название. Где бы ни восходил ты, человече, — на Кавказе ли, в Кордильерах, все одно — имя тебе «альпинист».

С конца 50-х годов стали съезжаться в Шамони альпинисты для своего рода «Гамбургского счета». Семь лет назад на табло с фамилиями участвующих в этом форуме восходителей впервые появились буквы «URSS» (СССР): доцент Анатолий Овчинников и врач Вячеслав Онищенко дебютировали на рекордных альпийских маршрутах под испытующе наведенными на них биноклями и зрительными трубами.

Ассамблея июля 1967 года была невиданно представительной: альпинисты двадцати шести стран. От каждой не более двух представителей, естественно, сильнейших. Из СССР тот же Онищенко и Хергиани.

До старта в Альпах Хергиани — Онищенко так и не довелось ходить в одной связке, хотя они и знали друг друга. Если и встречались на скалах, то как соперники. И даже перед ассамблеей тренировались по разным ущельям, хотя едва ли не главное для альпинистов — это схоженность. Но и в этом они не подкачают.

— Будем знакомы, мои русские друзья: Жан Франко, директор национальной школы горных лыж и альпинизма. — Пытливо вглядывается: тот, что из Грузии, с чуть поредевшими волосами, по-детски ясными, простодушными глазами, гортанной, цокающей речью горца; другой — москвич, пониже ростом, прическа — ежик, весь словно сбитый из тугих мышц.

Да, мы уже заочно знакомы с вами, мосье Жан! Вы «сделали» первую свою вершину, когда вам не стукнуло и шестнадцати. В двадцать два вы уже дипломированный альпийский гид (только такой имеет право водить по горам за вознаграждение). Руководимая вами «девятка» французов первой в мире покоряет пятую высоту планеты — Макалу (8481 метр). А ваше восхождение на пик Жанну в Гималаях почитается и поныне едва ли не самым техничным среди более чем трехсот гималайских экспедиций.

Мосье директор показал им аудитории. Представил метру Андрэ Контамину, другим профессорам:

— Беседы, лекции, дискуссии, но главный ваш экзаменатор, мои мальчики, сами вершины.

«Эколь Националь», где они базировались, существует с 1938 года. Ее профиль не только гиды и тренеры по горнолыжным дисциплинам. Здесь готовят также инициаторов (по-нашему, общественных инструкторов), тренируют для службы в горах таможенников и жандармов, ведут исследовательские работы по приспособляемости человека к холоду, по высотной физиологии, гляциологии.

Как водится в спорте, знакомились быстро…

— Считалось, что горы разъединяют народы, — бросил мосье директор, — но разве не они объединяют всех тех, кто их любит.

О многих наши слыхали… На всех схемах значится «маршрут Контамина» по альпийским отвесам Пти-Дрю и Эгюи-дю-Миди. Теперь Контамин для них не графа в «Летописи восхождений», он поведет с ними занятия. Другого француза, Пьера Жюльена, они знали по его восхождениям у нас — в Безенгийской группе. Сильными восходителями представлены Австрия (Петер Хавелер и Отто Видеман) и Англия (Бойзен и Есткур). А этот невысокого роста, смуглый, с выступающими скулами, тихий, предупредительный? Это же «сам» шерпа Наванг Гомбу, дважды восходивший на высшую точку планеты — Эверест! Компания, что и говорить, отменная.

На правах уже бывавшего в этих местах Слава повел Мишу по городу. Быстрым шагом пересекли его и на добрый час замерли на окраине, оглядывая диадему Альп. «Вот эти вершины стоит пройти», — указал Хергиани на клык Пти-Дрю и массив Гранд-Жорас. Но снегопад, значит, и угроза лавин заставили начать с другого.

Наша связка первой пошла сдавать экзамен вершинам. Кому же? Обретшему грозную известность, похожему своими, почти лишенными красок мрачными гранитными одеждами на инквизитора Большому Капуцину (Гранд Капуцин). Его сравнивают с выстрелом в небо, этот словно бы выверенный по ватерпасу отвес.

Над готическими шпилями, плоскими крышами-соляриями отелей белел массив Монблана, весь в солнечном блеске, слева этаким доисторическим чудищем ощерился зуб Дам-Дюжан, на том борту долины — пик Пти-Дрю, самый «легкий» путь на него оценивался бы категорией трудности «5-А» согласно официальной «Классификации вершин СССР». По этому реестру устанавливаются категории трудности, но не ищите в нем «категорий легкости». Маршруты и вершины оценивались у нас пятью категориями с подклассами «А» и «Б». Лет пять назад для подъемов экстракласса введена еще одна, шестая, категория. Такой «шестеркой» и был избранный для первого старта в Альпах Капуцин.

Как рассказал Онищенко, маршрут на Капуцин оказался «сплошь индустриальным»: минимум свободного лазания, беспрерывное перемещение по лесенкам и стременам, которые ты то и дело перевешиваешь на отвесе с крюка на другой. А вернувшись в школу, изволь отчитаться перед Контамином да Жюльеном:

— Просьба показать лапки… Гладкие, почти без царапин. Уже хорошо!

— Сколько крюков изволили забить на маршруте?

Хергиани молча протянул взятую с собой связку: целы все! Умело использовали только забитые до них. Профессора удовлетворенно переглянулись: о, эти русские не боятся свободного лазания, а еще уверяли, что они берут только силой, необыкновенной выносливостью да умением транспортировать в горах невиданной тяжести рюкзаки!

— Последний вопрос: пришлось ли бивакировать где-нибудь на стене?

— Заночевали уже после того, как взяли вершину. — Онищенко не счел нужным распространяться о, том, что стартовали-то они вместе с представителями команд Чехословакии и Польши, но вскоре обогнали и тех и других.

И профессора поздравили их с отличным альпийским дебютом: эти русские не только сразу задали тон всей ассамблее, но и показали себя классными лазунами. Другие еще только разминаются на тренировочных вершинах, эти уже «сделали» вполне кондиционную «шестерку».

— Эти русские, — заговорили съехавшиеся асы, — предъявили для начала совсем неплохую визитную карточку.

Теперь и абсолютная трудность избранных нашими спортсменами вершин и их высота нарастали. Стоит ли нанизывать дальше эпитеты «отвесный», «устрашающий», «непроходимый», если сами профессионалы-гиды вынесли в свое время вердикт следующему намеченному парнями из СССР маршруту: «Пти-Дрю по западной стене недоступен!»

С 1939 по 1960 год эта гора отбила девять атак первейших асов Шамони, Парижа, Марселя. Лишь в 1952 году знакомым нам по встречам у кавказских вершин Маньону и Берардини удалось, да и то с двух заходов, пройти непроходимое.

…Мрак ночи застигает французов на наклонной площадке размером с письменный столик. Сидячий холодный бивак. Примус с закипающим супом на коленях у Берардини, ночью один посменно сидит, другой стоит. Кое-где приходится, раскачавшись, перелетать маятником на веревке с одного скального ребра на другое. Где-то на протяжении двух только метров по высоте потребовалось забить шесть крючьев. Советские историографы западного альпинизма Б. А. Гарф и Ф. А. Кропф оценили этот маршрут «как превосходящий все то, что было сделано до сих пор в Альпах».

Наша «двойка», повторяя маршрут асов, задумывает пройти его в несколько раз скорее.

Заночевали у подножия стены. Наступающую ночь здесь не только видишь, но и слышишь. Вот уже хрустально позвякивают нарождающиеся льдинки, затягивая лагуны. Шелест крыла птицы в гнезде над головой, ударивший в нос запах серы и сверкнувшая искра катящегося камня.

— Спим, Миша?

— Спим, Слава.

Пуховые брюки и куртки. Обуть собачьего меха унтя-та, засунуть ноги в рюкзак и спать, спать, ибо сон — это калории, это нервы, это сила. А путеводитель не оставляет лазеек для иллюзий: «На протяжении всего маршрута альпинист находится в постоянном нервном напряжении, так как почти вся работа ведется на отвесе. Опасность камнепадов очень велика, мест для биваков нет».

Рядом заночевали еще две команды — французов, итальянцев; тоже готовятся с утра на стену. Солнце еще не вставало, когда Слава зажег почти бесшумную спиртовую кухоньку. Хергиани достал мясо, чеснок, какие-то таинственные грузинские травки.

— Только тихо!

— Чтобы не спугнуть соседа?

— Угу.

— Едим на весь день.

— Работаем сегодня как комбайнер на уборке: весь световой день, от солнца до солнца, заправляйся поэтому покрепче.

Они уже подходили к горловине кулуара, когда на биваке внизу замигали первые фонарики: соседи только встают, а наши уже на маршруте.

— До солнца надо выйти из кулуара, — нетерпеливо сказал Хергиани и поглубже надвинул коричневую пластиковую каску. — Камни будут.

Он был прав: словно мусоропровод, кулуар вбирает весь хлам, что стряхивает с себя Дрю. Надо миновать его, пока ночной мороз еще цементирует камни. (Этого не учли альпинисты следующих групп, один был сражен наповал!)

Уходят тени ночи. Закружились первые птицы дня. Здесь ближе к небу уже день. Внизу еще ночь. Но солнце начинает вытеснять серый полог с долины, и где-то под подошвами твоих ботинок проявились, как на фотопленке, шпили и крыши города и плывущая на невидимом отсюда тросе кабина подъемника — телеферика.

Онищенко уже бывал на здешних стенах, в третий раз шел (правда, теперь по новому, куда более усложненному, маршруту) на Дрю. Видывал в деле и французских, и итальянских, и тирольских асов свободного лазания. Но было что-то отличающее нашего свана. Хергиани, казалось, не лезет, с усилием выжимаясь на приступочках, подтягиваясь на зацепках, а идет себе, шагает себе по вертикали без рывков и пауз.

Слава не видит снизу всей суммы приемов ведущего. Над ним возникнут то перехваченные под коленом темно-коричневые брюки-гольфы с голубыми гетрами, то изумрудная куртка-анарака из водоотталкивающей болоньи. Но сам скалолаз большого класса, он, даже не думая о том, что делает ведущий, машинально складывает отдельные движения в целое. В класс. В Хергиани. И все это выглядело очень даже впечатляюще.

Так подошли они к как бы врезанному в гранит углублению, «внутреннему углу». Кто-то из первовосходителей уподоблял его раскрытой книге. По высоте корешок «книги» равен двадцатипятиэтажному зданию, и спортсменов ждали здесь не гладкие «строки», а нависшие один над другим карнизы. Маньон из двойки первовосходителей вымотался здесь до того, что уснул, повиснув на стременах. Но Онищенко, который теперь прокладывал путь по углу, лез уверенно, и Хергиани выкрикнул ему что-то хвалебное, что-то лихое, да ветер унес слова.

Теплеет, и в тишине гор особенно звонко — «дринь-дринь» — стучит по каске каждая капля.

Именно на этом предвершинном взлете за год до нашей связки вынуждены были воззвать о помощи весьма прославленные Рехард и Рамиш. Нет уже ни сил, ни харчей, ни чьей-то руки поблизости. Ни вперед, ни назад. «SOS» — «Спасите наши души». Но целую неделю никто не мог подобраться к терпящим бедствие.

Газета «Дофине литере» протягивает через всю полосу аншлаг: «Два немецких альпиниста блокированы на узком траверсе. Они не могут ни подняться, ни спуститься. Их спасение — серьезная задача для школы гидов-инструкторов в Шамони». Мобилизованы все, кто только способен выходить на маршрут такого класса. Героем становится американец Гарри Хемминг, к общему удивлению и восторгу, единственный любитель в команде профессиональных гидов. Шли восьмые сутки, когда его обгоревшее, обветренное, обросшее лицо возникло над полочкой. «Хелло, как вы тут, парни?» И слабое — «Гут».

Да, все то «гут», что «гут» кончается.

Напомним, что эта стена была пройдена первовосходителями — французами почти за пять суток (с промежуточным спуском для отдыха у подножия). Наши начали в четыре часа утра. Спустя семнадцать ходовых часов была вершина. Была на ней Мадонна с кротко опущенными очами и предостерегающе воздетой рукой. Приветствуем вас, мадам, но еще больше тех, кто следит из Шамони за нами. Парни традиционным жестом всех альпинистов воздели ледорубы.

— Эти молодые русские, — услышал, вернувшись в Эколь, Онищенко, — показали себя весьма сильными в технике оппозиции.

При чем здесь «оппозиция»? И кому могли составить они оппозицию на абсолютно безлюдной стене? Не знали тогда наши парни, что этим недавно родившимся термином именуют технику лазания враспор, когда лазун «оппозиционным» усилием противопоставляет себя камню. (С силой упирается в разные стороны расщелины спиной и ногами, как бы отталкиваясь от камня, входя к ному в «оппозицию» и этим создавая достаточную устойчивость.)

А двойка Хергиани — Онищенко уже выходила на свою финишную «прямую», если можно уподобить ей вершину Гранд-Жорас, похожую на сложенную циклопической кладкой стену рыцарского замка. Не раз бывавший в этих местах советский мастер Борис Гарф любезно дал справку: «Наиболее классическими среди десятка маршрутов экстракласса считаются в Альпах по большому счету два: Эйгер и северная стена Гранд-Жорас. За восемь лет она отбивала атаки, предпринятые девятнадцатью группами. Протяженность стены по высоте 1200 метров, перепад высот те же тысяча двести. Затрудняют восхождение колоссальные, до полутораста метров высотой, отвесные сбросы».

Как рассказал Хергиани, в массиве Жораса четыре самостоятельные вершины. Труднейшая — «Валькер по северной стене». Высота вершины — 4208 метров, стена возвышается на тысячу двести метров над ледником. «Скалы из монолита, — добавил Онищенко. — Броня натечного льда. Сбросы по полутораста метров».

Нужно ли говорить, что они избрали именно самый сложный вариант.

Вершина расположена в группе Монблана, над ущельем Лемо. Путеводитель перечисляет четыре маршрута, ни одного хотя бы относительно легкого. Труднейший среди трудных — «по ребру Валькера», грани, лишь незначительно выдающейся из стены. За год до наших парней превосходным английским лазунам пришлось пять раз заночевать на этом маршруте.

И вот старт. Необходимо проверить позвякивающие при каждом движении крючья, карабины, шлямбуры, зажечь налобные фонарики.

— Поехали?

— Помаленьку.

— Пошел…

Начинали вместе с чехословацкой связкой Войжик — Загоранский. Прошли вместе лед. На каменных блоках сразу вырвались вперед. Где-то на маршруте еще японцы и поляки. Нет| Не выдержали. Сошли.

Но теперь впереди на маршруте оказалась двойка испанцев, заночевавшая до них где-то посреди стен. Они здесь уже вторые сутки. Догнали. Пошли, наступая им на пятки. Гидальго ползли с удручающей медлительностью, но даже не обернулись на традиционное требование Онищенко: «Дорогу, силь ву пле». И не обойти, не подвергая их риску попасть под сбитый тобой камень. А дальше оба тореадора и вовсе безнадежно завязли в кулуаре.

— Начинается игра на рояле, — недовольно проворчал Слава, видя, как бегает по камню, словно по клавишам, рука испанского скалолаза и ищет и не находит захваты. — Что делать, Миша? Полчаса чикаются — и ни с места.

И тут над ним возникла из-за камня лихо, подобно национальной сванской шапочке — пак, заломленная каска:

— Я уже решил, Слава, — бросил Хергиани.

Под стать ему оказался и «человек в белом халате», тихий терапевт московского диспансера № 1 Онищенко. Доктор имел к этому штурму семь восхождений высшей шестой категории плюс четыре восхождения на семитысячники. По иронии судьбы место его работы зовется «Высокие горы», пусть они всего-навсего в пяти минутах хода от станции метро «Курская-кольцевая», на берегу Яузы.

И не от отца ли с матерью унаследовал он тихое и несгибаемое мужество? Отец был летчиком-штурмовиком. Мать — партизанкой Интернациональной бригады Матиаса Ракоши, бойцом повстанческого Заднепровского полка.

И Хергиани двинулся по участку, где не лазил еще ни один. Знал ли это Хергиани?.. Без сомнений, знал.

Гладкая, словно ее ежедневно полируют, плита, Этак метров на полета. «Как, Миша?» — «Трудно, но можно!» В бинокли и подзорные трубы было видно, что он лезет необычно медленно, но непрерывно. Хорошо лазают наши чемпионы, и алмаатинец Космачев, и красноярский столбист Путинцев, и ленинградец Маркелов. Но Хергиани лазал и легче всех, и увереннее. Памятуя, что ноги сильнее рук, он использовал их как главный движитель.

В Альпах нашу связку поджидал выступающий на тебя, откидывающий тебя от горы карниз. Но словно бы раздвинул сван гору плечом. И пропустила она человека. Теперь этот путь на Гранд-Жорас путеводители совершенно официально именуют «Русский вариант». На этом выпирающем от массива отрезке, который по терминологии зовется «отрицательным углом», и забили они свой первый, свой единственный крюк за все четыре восхождения в Альпах.

Внизу спросили о времени.

— Вся стена за тринадцать часов.

Спрашивавшие зашептались.

…Осведомлены ли господа русские? За двадцать девять лет после первого прохождения (Кассин, Эспозито, Тицциони — Италия) такое же время сумели показать лишь две группы? А в нынешнем сезоне стену Жораса прошла всего лишь одна команда, да и та за пять суток. Штурмовавшие эту же стену соученики по шамониской школе, асы из ФРГ Фриц Цинтль и Гюнтер Штурм вынуждены были заночевать где-то на Жорасе, явно не угнавшись за советской парой.

Русские «господа» поблагодарили за ценную информацию. Теперь отмыться, подкрепиться и в какую-нибудь хижину отоспаться. Что за черт!.. Онищенко пошарил по карманам: ни сольди, ни сантима, а спустились по ту сторону хребта, в итальянскую долину Аоста. А… не беда, после общения со сплошным камнем обоим хотелось чего-то более земного: травки, цветов, ручьев. И пусть громыхала всю ночь гроза (слава Амирану, не застукала на Жорасе), лил ливень, они спали себе в лесу, под пиниями, постелив пуховки, завернувшись в плащи из серебрянки.

Утро. Нет даже медяка на лифт, и триумфаторы мрачно топают и час, и другой, и пятый вдоль опор канатки. Новое разочарование… «Синьоры, ветер более семи баллов. Телеферик не работает…»

В Шамони их долго и с пристрастием расспрашивали возле вертикальной фотопанорамы. Такого еще не бывало! В такое трудно поверить! Пройти эдакий маршрут, и не у себя дома, но в «их» Альпах. Ведь это же аксиома, что пройти эти метры нельзя. Они вернулись в Шамони не по вершинам, но под ними, тоннелем, пробитым в толще Монблана. День спустя прошли всю эту трассу, на сей раз в чисто-альпинистском варианте, по верхотуре всей цепи Монблана, то есть полный траверс. Да прихватили еще парочку вершин…

— Вот это номер! Еще одна сенсация для прессы. Да, русские не ходят по нашим вершинам, но летают, как ваш «Туполев».

Но день спустя кто-то «капнул» организаторам ассамблеи, что на всем траверсе высочайшего массива Европы эти русские даже не потрудились вынуть руки из карманов.

— Это уже типичная дешевка. Работа на публику.

— И вовсе не думали пижонить, — признался нам Онищенко. — Просто забыли в спешке рукавицы. А как-никак четыре тысячи восемьсот семь над уровнем моря. Небо чистое, но ветер довольно свежий.

Монблан они сделали, так сказать, под занавес. Да и было ли корректно не нанести протокольный визит дуайену всех вершин Европы? Кстати, «Белая гора» (калька названия — Монблан) не столь уж смиренна, об этом она напомнила в эти же дни, заставив отступить и команду испанцев, и даже Гомбу, который задумал взойти на нее без тренировки, памятуя свои победы над Эверестом.

Среди тех семидесяти шести маршрутов, которые сделали съехавшиеся в школу асы, восхождения наших были едва ли не самым убедительным примером того, как советский человек подчиняет себе и пространство (пусть вздыбленное по вертикали), и само время. Недаром же доктор Уго ди Валлегиян, генеральный председатель Итальянского академического альпийского клуба, почел приятным долгом сообщить президенту Федерации альпинизма СССР синьору Боровикову: «Их (Хергиани — Онищенко. — Е. С.) деятельность заслуживает того, чтобы быть поставленной в пример любому альпинисту».

Похожий на вагон поезда автобус-пульман пошел раскручивать серпантин подъемов. Заметно похолодало. Значит, набирает высоту. Миша вглядывался в голые скалы, по которым, словно косички горянок, струились водопады.

У фасада альберго — горного отеля со щитами реклам вермута и джина, — опершись на ледорубы, покуривали в ожидании клиента молодцы из гильдии горных проводников, в лихо заломленных фетровых шляпах, с бунтом основной веревки через плечо. Выдубленные ультрафиолетом горного солнца ходоки что надо, «продавцы ледорубов», как зовут себя эти профессионалы от альпинизма. Это их коллеги сопровождали как-то на Маттерхорн сиятельного гостя с Востока. Бедняга до того окосел, что его не только пришлось затаскивать, как пассивный груз, но даже переставлять ему ноги от ступени к ступени. Но значок, как «побывавший на рекордной вершине», он получил.

Автобус сборной команды советских альпинистов прибыл летом 1969 года в Альто Адиджо, на севере Италии. Во главе команды — светловолосый плотный волгарь Михаил Ануфриков. Первый чемпион страны по скалолазанию, о чем напоминает скульптура в верхнем парке Ореанды, Ануфриков уже бывал в этом краю Италии, на международных кинофестивалях в Тренто, где герцогиня Аосты вручала ему серебряную гондолу и кубок за его фильмы об Ушбе и вершинах Памира.

Здесь он прокрутил хозяевам свои новые фильмы, один из них об экспедиции на пик Коммунизма. Когда в зале снова вспыхнул свет, итальянцы обступили Хергиани. «Покажи свою кавказскую тарантеллу, приятель». Да, в последних кадрах фильма Ануфриков зафиксировал, как довольный восхождением Михаил, скинув пудовые ботинки и все альпинистские причиндалы, прижимает руку к хруди и плывет на носочках в традиционном грузинском картули, почему-то именуемом у нас лезгинкой.

На Апеннинском полуострове нет семитысячников (высочайшая точка — «2914»). На демонстрацию фильма съехались поклонники гор из многих уголков Аосты. Мэр города Бартолини подчеркивает, что он не только выполняет предусмотренные протоколом обязанности. Он испытывает разделяемое всеми присутствующими удовольствие от встречи с земляками русских борцов итальянского Сопротивления. Кроме того, здесь советских парней встречал… король, так — «Королем Чи-ветты» — зовет вся Италия Армандо до Ройта, покорителя Чиветты и многих других скальных башен, главу местной Федерации альпинизма. Пока филологи с футурологами колдуют над всеобщим языком будущего, благо так и не стал им искусственно выведенный эсперанто, такой язык, кажется, нашли альпинисты. Во всяком случае, не знающего ни слова по-русски синьора Армандо отлично поняли не кумекающие по-итальянски Онищенко с Хергиани.

Выжидательность сменилась признанием. Так быстро и точно, как гости, не ходят здесь даже профессионалы. «Прошло только три дня после прибытия в Итальянские Доломиты шести советских альпинистов, а они уже хорошо освоились с величественными стенами Чиветты, которую выбрали для своих первых восхождений. Скалолазы из России совершили с блеском два известных восхождения. Связка из трех человек совершила восхождение по сложному маршруту Тур Венеция, затратив на него только три часа — время совершенно выдающееся, если учесть, что весь подъем относится к шестой категории трудности. (Обычно семь-девять часов. — Е. С.)

Эти восхождения — визитная карточка, вызывающая уважение и предъявленная советскими альпинистами любителям горного спорта, относящимся к ним с понятным любопытством. Развеялась дымка таинственности, которой была окутана советская экспедиция до ее прибытия в Агордо. Как мы уже писали, речь идет о «цвете» советского альпинизма, школу которого мы плохо знаем, но которая, вне сомнения, находится в авангарде в восточном мире». Так писал спортивный обозреватель «Иль газетино ди Беллуно». За Туром Венеция еще одна вершина наивысшей трудности — Банконг.

Наблюдающий за своими гостями синьор Армандо удовлетворенно опускает бинокль: «Прекрасные альпинисты! Очень хорошо идут на маршруте, с головой».

Узнав о том, как ходят «эти русские», римское телевидение прислало операторов. «Где?» — «Лучше всего на скальном отвесе Тура Венеция». — «Другой бы спорил». И Хергиани снимает мокасы, полотняным бинтом подвязывает галоши. Да, да! Никакая другая обувка не может конкурировать с ними на скалах. Галоши с еще нестертой подошвой как бы сами прилипают к камню.

Пока операторы волокут по соседней осыпи камеры, сверху легко и точно перемахивая с камня на камень, спустился к ним Хергиани. Молча улыбнувшись, занес к месту съемок камеру. За ней — ящик с оптикой. Телевизионщики не успели поблагодарить его, как он с легкостью тура родных гор уже был наверху.

4 июля он с Онищенко вышел на Суальто. Семьсот метров трудного лазания. После французов Ливаноса и Габриэля этим маршрутом за все двенадцать лет сумели пройти всего три группы. У маленькой ниши (в ней и заночевали первовосходители) наша двойка расположилась на завтрак: ветчина, шоколад, глоток из фляги. Позади — половина дистанции. Внизу зеленели луга. Позвякивали колокольчики коров. Рассекал воздух бич пастуха. «Закрываю глаза, — мягко сказал Михаил, — и я дома, в Сванетии. Ты же знаешь, как я люблю ее».

И — дальше.

До вершины не более двухсот метров.

Онищенко выдавал веревку, когда Хергиани углубился в скрывший его внутренний угол. Лишь голос. «Выходила на берег Катюша». И ползущая за человеком веревка. «На высокий берег, на крутой». И тут все разом… Нет голоса… Судорожный рывок веревки. Онищенко выдает слабину и, откинувшись всем телом, натягивает веревку, но вытягивает лишь бессильно повисший обрывок…

Он видел тень падения. Уловил оборвавшуюся, словно ее перерезали, песню. Теперь только грохот камней по кулуару. Он уловил еще, как кинулись там, далеко внизу, к красной пуховке Ануфриков с Романовым. Они подняли Хергиани. Поняли — надеяться не на что. Две глыбины с дьявольской точностью сбили альпиниста, перебили веревку. Когда носилки проносили перед лагерем берсальеров, солдаты взяли «на караул», был приспущен государственный флаг.

Вечная память тебе, Хергиани!

Вечная слава!

Человек отмечает свой выход на вершину тем, что складывает на ней тур — этакую пирамидку из камней. Раскидайте их. Найдете порожнюю банку из-под «Корюшки бланшированной» или чего-то вроде. В ней записки тех, кто взошел.

Есть такой тур и там, где сходятся хребет Петра Первого с хребтом Академии наук. Монолитная трапециевидная пирамида на их стыке — пик Коммунизма, семь тысяч четыреста девяносто пять метров над уровнем океана. В ее туре не успевший пожухнуть листок, на котором рядом с «Онищенко» торопливой, мерзнущей рукой вписано: «Хергиани».

Здесь что-то не так?.. Ведь он же погиб в Доломитах за три года до этого восхождения Онищенко на Памире. А восхождение на эту вершину, в котором участвовал реальный, живой Хергиани и за которое был увенчан золотой медалью чемпиона страны, состоялось лет за пятнадцать до того, которым руководил Онищенко?.. И тем не менее нет во всем этом ни грана мистики, ни обмана зрения. (Такое тоже бывает на больших высотах.) Просто восходившая по труднейшему варианту команда Онищенко, так многому учившегося у Хергиани, как бы ощущала его рядом с собой, ее согревало в час высотной бури жаркое дыхание свана, на раскачиваемых шквалистым ветром зыбких, держащихся на «честном слове» капроновых лесенках мысль о нем внушала уверенность и надежность.

«Он был все время с нами», — сказал рассудительный Онищенко.

«Вертикаль». Такое, явно обязывающее название выбрал себе альпклуб, возникший пять лет назад при райкоме комсомола Новосибирска. Объединил он молодых ученых Академгородка, где, к слову сказать, живет академик Александр Данилович Александров, не только известнейший геометр, но и мастер спорта по альпинизму.

Усилиями вертикальцев и было положено на карту страны новое название, внесенное в реестр официальной «Классификации горных вершин СССР». Это —

«№ 44, Хергиани памяти пик, 4960,

У-A, комбин [ированный], по С [еверному]

гребню с ледн [ика] Щуровского».

Это один из сорока семи новых маршрутов, пройденных новосибирцами в узле Матча. «Новый» пик — скальная пирамида с как бы искривленными гранями, без малого пятитысячник, вздымается сотни на две метров над сильно заснеженным гребнем Туркестанского хребта. Его соседи по общему цоколю гребня — с юга пики Хорсанг и Федченко, с севера — пик «Новосибирск».

8 августа 1969 года капитан команды понял, что дальше идти некуда. Вершина! В тур на Центральной вершине массива вложили записку: «Посвящаем восхождение на безымянную вершину памяти замечательного грузинского альпиниста Михаила Хергиани и предлагаем назвать вершину «Пик памяти Хергиани». Спуск по пути подъема. Погода отличная. Привет следующим восходителям».

В составе пятерки были: капитан команды математик Эрнест Рапопорт, радиоэлектроники Галина и Владимир Прокопенко, экономист Геннадий Стариков, математик Алексей Шабат, справивший на спуске день рождения.

На Мадридской ассамблее Международного союза альпинистских ассоциаций — УИАА испанцы осведомились у Боровикова:

— Скажите, только по-честному, много у вас таких альпинистов, как Хергиани?

— Очень мало.

— А таких, как Онищенко.

— Таких значительно больше.

— О, тогда вы счастливые люди!

На глазах нашего поколения дичащийся деревенский мальчуган не только стал настоящим асом. Хергиани был щедрый человек и тому, что он умел, учил, как инструктор альпинизма в лагерях «Джайлык» и «Шхель-да», а для того чтобы стать настоящим тренером, поступил в институт физкультуры.

С кем бы ни общался Михаил, с лордами или караванщиками далекого тянь-шанского ущелья, его отличали дружелюбие, уважение к обычаям и нравам людей.

Первовосходитель на высочайшую точку планеты — Эверест Тенцинг познакомился с ним на Кавказе. Многодневная буря не пустила гостя на вершину Эльбруса. Тогда Хергиани поднялся до отметки «4800» и вывел метровыми буквами на свежем снегу: «Добро пожаловать, Тенцинг!» Отвечая на наш вопрос о советских альпинистах, Тенцинг сказал, что они представляются ему такими же сильными и ловкими, как тигры, которых подарили для зоопарка в Дарджилинге. «Советские альпинисты тоже очень сильны. В отличие от западных спортсменов, они сами несут свой груз, обходясь без наемных кули и высотных шерпов, как ходят в Гималаях все иностранные восходители. Ваши альпинисты завоевывают победы своим трудом. Это настоящий спорт».

Лорд Хант, генерал, руководитель первой поднявшейся на Эверест команды: «В экспедицию (советско-британскую) под ледник Гармо на Западном Памире Миша прибыл со свежими лаврами первого восхождения по прямому маршруту на северную стену пика Щуровского.

Те из нас, кто знал его раньше, встретили того же самого милого Мишу, простого крестьянина, несмотря на всю его славу.

Он был не просто настоящий мужчина, он был «Тенцингом среди мужчин».

Онищенко: «Я глубоко благодарен судьбе за то, что она дала мне возможность пройти шесть рекордных маршрутов в Альпах и Доломитах с таким великим мастером и замечательным человеком, как Хергиани».