Спросите Колорадо: или Кое-­что о влиянии каратэ на развитие библиотечного дела в США

Вторник, 17

Я вошла в здание общественного центра Ривердол без пятнадцати девять — повезло с трафиком. Дорога заняла сорок девять минут, что для вторника просто замечательно. Про себя я называю вторник Днем газонокосилок, поскольку на дороге полным-полно маленьких грузовичков с газонокосилками в прицепах, да и больших грузовиков гораздо больше, чем в понедельник. Но сегодня с утра моросил дождь, — явление нечастое в Колорадо — а кто же любит стричь травку под дождем?

За ночь прямо перед входом выкопали большую яму, в которой плавали обломки пластиковых водопроводных труб — значит, воды в библиотеке сегодня опять не будет, и придется весь день бегать в соседнее здание мэрии за питьевой водой и для отправления естественных надобностей, а секретарша мэра этого терпеть не может. Я умудрилась не упасть в яму (об ограждении, естественно, и речи не было — наверное, городской совет мечтает таким образом уменьшить количество и библиотекарей и читателей, чтобы мы все самоустранились, упав в одну из таких ям — но мы закалены жизнью при социализме, нас этим не возьмешь!) и бочком пробралась ко входу.

В здании еще никого не было, и мне пришлось повозиться, чтобы найти в связке нужные ключи и включить лифт и кондиционер. Потом я открыла двери на лестнице — на каждом этаже своим отдельным ключиком. На всех ключах, и больших и маленьких, есть гравировка «NO DUPLICATE», поэтому терять их нельзя ни при каких обстоятельствах — новых взять негде, и пострадавший сотрудник просто остается без ключей. Поэтому ключи имеются у все убывающего количества персонала. Я все еще обладала всеми мыслимыми ключами, что повышало мой социальный статус («Инна, одолжи мне ключи на завтра! А я подежурю за тебя сегодня вечером!») и наводило на мысли о средневековых замках и седых ключниках.

Я вошла в пустынную библиотеку и начала в строгой последовательности оживлять спящие компьютеры. Сначала сервер, потом принтерную станцию, потом систему заказа компьютеров. Наконец дошла очередь и до самих компьютеров. Первый, второй, третий… У пятнадцатого я остановилась. Компьютер как компьютер, как будто ничего не случилось. Вот только входящие в комплект наушники были выдернуты из гнезда.

В моделях поновее разъемы под наушники удобно расположены на передней панели. В старые корпуса все приходится втыкать исключительно на ощупь, если не хочешь его разворачивать к лесу задом, а к себе передом. Я потыкала штекером в то место, где, по моему разумению, находилось гнездо, но успеха не добилась. Я немного повернула пыльное чудовище и увидела, почему наушники не вставлялись — из расположенного впритирку порта USB торчала маленькая фитюлька, в просторечии называемая «memory stick».

Я вытащила штучку из гнезда, вставила на место наушники, вернула компьютер в прежнее положение. Сначала я хотела сразу же позвонить в полицию, чтобы сдать находку: я почти не сомневалась, что она принадлежала вчерашнему посетителю. Но потом я засомневалась: а вдруг это оставил кто-нибудь другой? Надо сперва проверить, решила я, и уже подошла к столу, намереваясь посмотреть на содержимое фитюльки, но тут в дверь библиотеки громко постучали. Я положила «мемори стик» в карман и направилась к двери.

Наверное, кто-нибудь из наших оставшихся без ключей сотрудников, подумала я, открывая дверь. И сильно ошиблась: за дверью стоял мой давешний неудачливый тренер-ловелас из спортклуба. Непревзойденный знаток йоги и каратэ. На сей раз он был совершенно по-другому одет, в на удивление приличном черном костюме и при галстуке, правда, несколько съехавшем набок. Он тяжело дышал — на наш крутой четвертый этаж без лифта подняться не шутка, это тебе не на уроке йоги ноги задирать. Увидев меня, он, похоже, не поверил своим глазам и решил, что полностью лишился рассудка.

— Это вы? Что вы здесь делаете?

— Я здесь работаю. А вот вы что тут забыли? Это ближайшая библиотека от вашего дома и вам срочно нужен последний роман Донцовой на русском языке? Вам не терпится обучить меня всем тонкостям отведения локтя при выполнении ката «Тайкэку»?

Он прикусил губу, как бы раздумывая, что бы такое получше соврать, но ничего не сказал, а только все тяжело дышал и смотрел на меня, как будто ни разу до этого не видел. Вдруг я осознала, что в здании, кроме меня и моего гостя, никого нет, мне стало несколько не по себе, и почему-то вспомнился фильм «Люди в черном», сцена в морге. Странные у меня иногда случаются ассоциации. Я поежилась и невольно отступила на пару шагов.

— Мы закрыты, — сказала я и попыталась захлопнуть дверь перед носом посетителя, но он довольно ловко выставил вперед ногу и не убрал ее даже после того, как я со всей силы дернула дверь к себе. Хотя больно ему было — из глаз так и посыпались искры. Но он сдержался, только снова прикусил губу — это у него что, такая вредная привычка? — и, втиснувшись в образовавшуюся щель, просипел:

— Извините, что я вторгаюсь к вам без приглашения. Но вчера вечером здесь умер мой друг… Я хотел бы…

— Вы специально довели вашего друга до инфаркта и теперь раскаиваетесь? Или вы пришли по поводу кота вашего друга? — язвительно поинтересовалась я. Ну никак у меня из головы не шли эти «Люди в черном»!

— Какого кота? — растерялся мой посетитель. — А что, здесь был кот?

— В том-то и дело, что кота не было! — торжествующе сказала я. — Равно как и славянского шкафа! То есть шкаф был, но он продан, и осталась только тумбочка! Вы опоздали, сударь. Ваш друг увезен в морг и вы можете отдать ему последний долг именно в этом почтенном заведении. А у нас тут — библиотека, если вы еще не заметили. Мы не храним трупы без особой необходимости, разве что засушиваем чрезмерно любопытных читателей между томами Британской энциклопедии! Предварительно оглушив их ударом в челюсть.

— И все-таки, — отодвигая меня массивным плечом, продолжал настаивать друг покойного, — я должен осмотреть место, где Дерек провел последние минуты своей жизни… Да отойдите же с дороги! — внезапно рявкнул он, и я со страху отпрыгнула в сторону, чем он тут же и воспользовался. Он как-то моментально — только что был здесь, и вот он уже там — оказался у компьютеров, повел туда-сюда носом и безошибочно остановился у номера пятнадцатого.

— Он сидел здесь, не правда ли? — внезапно сменив тон, спросил мой гость. — Дерек сидел на этом кресле и смотрел в этот монитор, когда его сердце вдруг остановилось! Это случилось здесь, я уверен, я чувствую…

Он переместился ближе к компьютеру и молниеносно ощупал и кресло и компьютер со всех сторон. Я с интересом наблюдала за его действиями — куда там вчерашней полиции! Не обнаружив ничего интересного, он поднял голову и воззрился на меня с укоризной.

— А где же личные вещи моего друга? Его дискеты, записи, другие памятные вещицы? Где они?

— Все, что было, вчера вечером забрала полиция, — честно ответила я, ощущая сквозь ткань жакета, как раскалился при этих словах «мемори стик» в моем кармане. Щас как прожжет карман да и выпадет… Но карман пока держался.

— Я уже был в полиции. — Снова сменив тон, мой гость подступил ко мне. — Они утверждают, что при нем ничего не было… Но это невозможно! Я точно знаю — у Дерека был «мемори стик», когда он сюда пришел. Где он? Вы обязаны отдать его мне! Ну пожалуйста…

Он подошел ко мне вплотную, умоляюще на меня поглядел. Я вдруг увидела, как сильно он изменился с воскресенья. Глаза запали, скулы заострились. «Вон как человек мучается, — подумала я было в припадке сострадания. — Только второго трупа за сутки мне и не хватало. Может, отдать ему эту штуковину?»

Я не успела додумать — дверь отворилась, и в библиотеку ввалились все сотрудники разом, возбужденно галдящие. Оказывается, они застряли в лифте и провели в нем пятнадцать минут, пока их не спас ранний читатель — он вызвал пожарников, они тотчас же лифт и починили. Все громко радовались очередному освобождению, хвалили читателя, которому за примерные заслуги разрешили зайти в библиотеку за пять минут до открытия и даже простили два доллара штрафа за несданную вовремя книжку, и ругали мэрию, доведшую состояние лифта до совершенно неудовлетворительного. Короче, день начинался как всегда.

Друг Дерека, уже протянувший было руки к моей шее (или это мне просто почудилось?), тяжело вздохнул, резко развернулся, опустил голову и бросился вон из библиотеки, даже не попрощавшись. Я посмотрела ему вслед, ожидая традиционного «я еще вернусь!», но он не удосужился. «А вот не надо было давать мне непрошеных советов», — подумала я, рассеянно крутя в кармане «мемори стик». — «Ладно, дома поглядим, что это за зверь».

День тянулся, как резиновый. «Мемори стик» жег мой карман (я то и дело скашивала глаза, чтобы убедиться, что на самом деле дым не идет), но не было никакой возможности уединиться и проверить, что же на самом деле записано на диске.

За окнами уже смеркалось, когда читатели потихонечку начали разбредаться, и я решила рискнуть и все-таки глянуть одним глазком на содержимое диска, благо Хелен всерьез и надолго занялась подборкой книг на все случаи жизни для не ожидавшего такого напора долговязого подростка, который неуклюже топтался на месте, все время порываясь уйти, но разве от Хелен убежишь!

Я воровато оглянулась и, не обнаружив ничего подозрительного, осторожно вытащила из кармана «мемори стик» и воткнула его в порт на передней панели.

Но моим мечтам сегодня положительно было не сбыться. Или наоборот, сегодня был день исполнения всех желаний, поскольку именно в этот момент моим глазам явился мужчина моей мечты, в идеально сидящем костюме и с атташе-кейсом. Никаких идиотских маек или там велосипедных трусов. Он до такой степени отвечал моим представлением об идеале, что меня по-настоящему затошнило, закололо в боку и перехватило дыхание. Не в силах бороться с приступом тошноты, я сползла со стула и крепко зажмурилась. Раз-два, вдох-выдох… Вот сейчас я открою глаза, и его не окажется — это наваждение, морок…

Тут я услышала осторожное покашливание, открыла глаза и прямо-таки подпрыгнула на месте, встретившись с глазами моей мечты, глядящими на меня с веселым недоумением.

— У вас все в порядке? — поинтересовался он.

— Нет, — честно ответила я. — А у вас?

— У меня тоже не все в порядке, — вздохнул он. — У вас есть беспроводной доступ к Интернету?

— Есть, а что, у вас тоже компьютер сломался? — подозрительно поинтересовалась я.

— Нет, отчего же, — возразил он, — надеюсь, что нет. Но мне нужен доступ к Интернету, чтобы заказать номер в отеле напротив. — Он повернулся к окну и кивнул в сторону многоэтажного «Рэдиссона», возвышающегося по другую сторону улицы.

— Почему бы вам не отправиться прямо туда и заказать номер там? — предложила я, обрадовавшись, что сейчас он уйдет, и я снова стану человеком.

— Я уже там был, — терпеливо, как маленькой, начал разъяснять мой идеал. — Они отказались дать мне скидку «ААА», сказав, что единственная скидка на сегодня предоставляется только при бронировании номера через Интернет, вот я и решил им назло заказать номер через Интернет и сэкономить деньги. Я, конечно, мог бы связаться с Интернетом через модем по своему сотовому телефону, но тогда потраченные на звонок деньги съели бы всю будущую скидку. Вот я и решил найти ближайшую библиотеку, где я могу сделать это бесплатно!

Он гордо посмотрел на меня, видимо, ожидая изъявления восторга или хотя бы одобрения, вызванные таким мудрым решением.

— В двух кварталах отсюда есть еще одна библиотека, — заметила я. — Вы могли бы сходить туда. Правда, там нет Интернета, да и закрывается она раньше нас. Но все равно, можно было попробовать…

Но он меня уже не слушал, пристроил компьютер на уголок моего стола и увлеченно начал стучать по клавишам.

Я встала и осторожно обошла стол, и, зайдя к нему в тыл, внимательно осмотрела открывшуюся картину. Элизабет Тэйлор как-то сказала: «Красивый мужчина тот, на ком хорошо сидят брюки». Я с ней согласна целиком и полностью, и один вид собранных в складки штанов на костлявой заднице или, наоборот, растянувшихся до опасного предела джинсах на перекормленных ягодицах может мгновенно вылечить меня от самого серьезного приступа любовной лихорадки. Увы, сегодня мне и здесь не повезло — отлично сидящие брюки обрисовывали все что надо, и ноги тоже оказались на высоте. По всему шансов отделаться легким недомоганием у меня не было.

Почувствовав мой взгляд, посетитель внезапно оглянулся и остро взглянул на меня.

— А… — промямлила я. — Мы скоро закрываемся. Вы уж побыстрее, пожалуйста.

Он ослепительно улыбнулся:

— Я успею, не волнуйтесь.

Ему действительно потребовалось всего-навсего пять минут, чтобы получить комнату со скидкой, о чем он с гордостью мне и сообщил.

— У меня есть чудесное предложение, — свернув лэптоп, сказал мужчина моей мечты. — Почему бы нам не сходить поужинать и заодно потратить сэкономленные деньги? Вас зовут Инна, и вы говорите по-русски. Меня зовут Пол и я говорю по-английски, у нас чертовски много общего! Ну пожалуйста, не отказывайтесь!

Я знала, что откажусь. Грозно («испепеляюще» — так называла такой взгляд моя бабушка) посмотрев на Пола, я сказала:

— Я уверена, что не могу пойти. Мне надо подумать. Мы закрываемся в восемь.

Он серьезно кивнул:

— Конечно, о чем речь. Я буду ждать вас в восемь внизу у выхода… На тот случай, если вы передумаете.

Он внимательно посмотрел мне в глаза и быстро вышел из библиотеки. Возможно, мне показалось, но в глазах у него мелькали веселые искры.

Мы закрылись в восемь десять, поскольку сидящий перед компьютерами народ сидит до победного, и только после выключения компьютеров идет записывать на свой счет фильмы, которых предварительно набирает целую охапку. Потом я еще долго закрывала двери на лестницу, снимала таблички «Временно не работает» с почему-то заработавших туалетов, и выключала лифты, а потом перегорел свет, и когда я наконец спустилась на первый этаж, там уже никого не было, и свет горел только дежурный, едва-едва. То есть это сначала мне показалось, что там никого не было. Из-за колонны навстречу мне выступил Пол, и я бы испугалась от неожиданности, если бы не была уверена, что он меня будет ждать.

— В гостинице чудесный ресторан, — не дав мне опомниться, заявил Пол. — Я заказал столик и мясо по-бургундски, оно будет готово через пятнадцать минут. Пойдемте скорее, а то все остынет.

Такой уж у меня выдался сегодня день — неожиданный.

Мы пришли в ресторан, где нас действительно ожидал заказанный столик. Мы ели мясо по-бургундски и запивали его бургундским же вином, и уже после первого бокала мне стало так хорошо и покойно на душе, и лицо Пола было близко-близко, и огоньки принесенных официантом свечей дрожали и переливались в его влажных глазах.

— Как давно вы живете в Америке? — начал он со стандартного вступления.

— Уже четыре года.

— Почему вы иммигрировали в Америку?

— Я не иммигрировала, я просто приехала. Я до сих пор гражданка России, у меня собственный дом в Москве (я всегда веселюсь, когда произношу эту фразу, но что я могу сказать еще? Квартира? Здесь такого понятия нет. Апартаменты означают жилье, сдаваемое внаем, а моя-то квартирка приватизирована! И живут там троюродные сестры моего друга Андрюхи, приехавшие покорять столицу из далекой Тмутаракани) и российский паспорт.

— А как вам удалось просто приехать? Я думал, из России это сделать непросто, это вам не Мексика — перешел границу, и ты уже американец.

— Вы правы, из России всегда было нелегко сюда приехать, а сейчас — особенно. Я бы никогда и не собралась, но моя подруга выиграла для меня «Грин кард».

— Ваша подруга… выиграла для вас «Грин кард»?

— Ну да, у нее рука легкая. Она уже отправила в Америку брата своего мужа, кучу других родственников и одну подругу, то есть меня. Она говорит, что ей совершенно неохота переезжать в страну, где она никого не знает, вот она и отправляла анкеты пачками. К сожалению, теперь «Грин кард» для России закрыли, и ей самой Америки, куда она так хотела попасть, не видать как своих ушей. Похоже, что ее талант, как у Эраста Петровича Фандорина, очень односторонний… Ему не везло в любви, но везло в карты, а ей не везет в лотерею, поскольку она всегда по уши в любви. Ее обожает муж, любовники, мужья подруг и все прочия разные особи мужского и женского пола. Поэтому ей в карты и не везет.

— Кто такой Эраст Петрович Фандорин?

— Это ресторан такой в Сан-Франциско. Я там пока не была, но знакомые очень рекомендуют.

Пол задумчиво вертел в руках стакан с вином.

— Ну все-таки, вот ваша подруга выиграла для вас «Грин кард». Но вы ведь не обязаны были ехать? У вас был дом (а я не говорила — дом, я говорила — собственность… Или говорила?.. надо как-то определиться с унифицированным описанием моей жилплощади), работа, наверное и семья?

Я остро вспомнила мое последнее московское лето. Стояла ужасная удушливая жара, асфальт плавился под ногами, а вода в кране была ледяная, поскольку горячую воду в начале июня отключили, как положено, на две недели, а включить все не могли, и разносили нам по квартирам слепые бумажки, в которых объяснялось, почему включение горячей воды переносится еще не неделю, и еще на неделю…

Я помню, как приходила домой с опостылевшей работы — с тех пор, как три месяца назад уволился мой непосредственный начальник Игорь, переехавший на ПМЖ в Германию, делать там было нечего, пешком поднималась на восьмой этаж, поскольку лифт то и дело застревал между этажами — что-то это мне напоминает! — по дороге прихватывая накопившуюся за день почту с целым ворохом газет бесплатных объявлений, открывала настежь окна, включала все конфорки, на каждую ставила по ведру с водой и уходила из кухни, поскольку конфорки разогревали кухонный воздух так, что прибежавшие в надежде хоть чем-нибудь поживиться вечно голодные соседские тараканы падали в обморок от удушья.

Потом я выливала кипяток в промозглую ледяную ванну, разбавляла его холодной водой из-под крана, взбивала пену и долго-долго лежала в остывающей воде.

Замерзнув, я вылезала из ванны, мгновенно согревалась в липкой духоте квартиры, и долго-долго лежала без сна, осиливая напечатанный на газетной бумаге очередной бестселлер, купленный на лотке в подземном переходе. В Америке такое состояние называют депрессией и успешно лечат с помощью антидепрессантов, от которых человек толстеет, теряет память и совершенно перестает беспокоиться о будущем. В России это не лечится.

В один из таких вечеров, топая на восьмой этаж, я рассеянно проглядывала свежую почту. Вдруг скрытый между газетами конверт вырвался из рук и устремился между решетками перил вниз — к свободе и свету. Я бросилась за ним, перепрыгивая через три ступеньки, и ухитрилась его поймать уже на самом нижнем этаже. Но на пол он спланировать не успел. Я открыла письмо — это было извещение о том, что мне надлежит делать, поскольку я выиграла в лотерею «Грин кард». Я даже не обрадовалась. Я просто начала исполнять все инструкции, их было так много. Они занимали так много времени, что не оставалось сил на депрессию…

Через полгода я уехала в Америку.

Я выбрала Колорадо, потому что это было самое удаленное от любого цивилизованного пункта место. И еще там отовсюду были видны горы, которые всегда мне казались самым экзотическим местом на свете. И я выбрала местом обитания Болдер — не сам город, там цены на жилье просто астрономические, а его пригород — в ту пору самый быстрорастущий город Америки Супериор — наилучший, имя которого, казалось, обещает мне новую лучшую жизнь.

Как я узнала потом, город обязан своему названию качественному углю, который здесь добывали до середины двадцатого века. Уголь был и впрямь превосходным. Когда запасы угля полностью иссякли, городок постепенно пришел в упадок, закрылись школы и магазины, и даже воду привозили сюда раз в день в специальной цистерне.

Но пришли новые времена, в Колорадо потянулся народ из загнивающей Калифорнии, водопровод протянули прямо из каньона Эльдорадо с его целебными источниками, и жизнь забила ключом.

Я люблю Супериор, этот поднявшийся из отработанных угольных копий оазис, он стал для меня воплощением чего-то родного и близкого, чего мне никогда не хватало. Здесь я чувствую себя дома.

Я подняла глаза на Пола. Он смотрел на меня, и видимо, уже давно. Ах да, он же спросил что-то.

Я улыбнулась.

— Я приехала сюда, потому что хотела начать новую жизнь… Посмотреть, как люди живут. Улучшить свой английский — тоже достойная причина, во всяком случае из Москвы она выглядела именно так…

Никто меня не уговаривал остаться. Вот я и не осталась. И теперь я здесь. И кажется, что сегодня я пойму, за чем я приехала.

Пол еще что-то мне говорил, а я ничего не слышала.

Давно мне не было так хорошо. Все беды и проблемы куда-то подевались… Когда я последний раз вот так сидела с хорошим человеком, слушала его голос, бездумно кивая и глупо улыбаясь?

Почему-то мне вспомнилось, как в девятом классе за мной «ухаживал» одноклассник Кирилл — так это называла моя бабушка, а я никак не могла определиться в своих чувствах. Мне нравилось, как он на меня смотрел, говорил всякие слова и водил в кино, но ничего особенного я не чувствовала, а он то и дело закатывал сцены ревности, и я, пользуясь открывшейся возможностью, с удовольствием закатывала ответные сцены — а кто ты такой, чтобы меня ревновать? И мы надолго ссорились.

И вот в такие дни умный Кирилл подсылал ко мне друга Лешку, который всячески меня развлекал, говорил хорошие вещи о Кире и на школьных вечерах танцевал только со мной и отгонял других ухажеров, чтоб не совались в Кириллово отсутствие. С ним было хорошо, можно было рассуждать о книгах, о музыке и о мальчиках (только Кирюхе не говори!). Иногда я приходила к нему в гости — непременно с подружкой Светкой, и мы сидели на тахте, ели мармелад в шоколаде и слушали музыку. Кончилось дело тем, что Лешка начал встречаться с моей подружкой, она тоже начала устраивать ему истерики и ссоры, и теперь уже я утешала Лешку и говорила ему всякие хорошие слова о Светке. Он усмехался в ответ, и чтобы положить конец бесплодным разговорам о том, что надо бы нам всем помириться (иногда и это случалось!) включал мою любимую кассету с ранними записями Пинк Флойд. Он всегда был ужасно занят, то паял цветомузыку, то дистанционное управление к телевизору, и я могла часами просто сидеть на тахте, читать «слепые» перепечатанные на папиросной бумаге романы Стругацких из самодельного собрания сочинений его родителей (читать можно сколько угодно, из дома выносить нельзя — такое у них было правило) и слушать Сида Баррета.

Почему я вдруг вспомнила Лешку? Несколько лет назад, на встрече с выпускниками школы, куда он пришел с женой и маленькой дочкой, после изрядного количества вина он пригласил меня танцевать. Мы медленно колыхались под журчание музыки, и вдруг Лешка сказал:

— Эх, как же я тебя тогда любил!..

Я даже остановилась от неожиданности, сбросила руки у него с плеч, но собралась, вновь обняла его и мы закружилась дальше. Я не сказала ему ни слова, и едва кивнула, когда они с женой стали прощаться — дочке пора было спать — а я еще долго-долго сидела в постепенно пустеющем ресторане с ощущением непоправимости происшедшего. Почему он не сказал мне ничего раньше? Почему главные слова мне всегда говорят другие? От которых я ничего не хочу услышать?

Ах, если бы я сама умела говорить эти самые слова… Но у меня не получается, и даже немыслимо представить, что я могу сказать кому-то первой: «Я тебя люблю». Или даже второй. Или вообще открыть рот и сказать, что ты мне нравишься. Не получается. Я не знаю, почему я такой уродилась — может быть, это бабушкино воспитание виновато? — но я совершенно точно помню, когда впервые обнаружила этот свой недостаток. Это случилось в то лето, когда я закончила седьмой класс и в первый (но далеко не в последний!) раз без памяти влюбилась. Это было в нашем школьном летнем лагере, в августе, в самом начале последней смены, и в старший отряд приехали новенькие — близнецы-восьмиклассники из другого города, шумный и дерзкий Костик и скромный молчаливый Павлик. Так получилось, что Костик вдруг меня заметил и начал донимать письменными признаниями в любви, а Павлик пел мне песни под гитару и улыбался, но ни слова не говорил. Я рвала записки Костика и велела подружкам передавать надоедливому ухажеру, что я его в гробу видала. Он, однако, не отставал — его бы энергию да в мирных целях, зато Павлик с каждой провалившейся попыткой глядел веселее, но так ни разу и не заговорил со мной.

Перед возвращением из лагеря я в первый и последний раз в жизни набралась смелости, сама подошла к Павлику и договорилась встретиться с ним через неделю в городском парке, и его глаза радостно вспыхнули. И всю неделю я места себе не находила, все думала, что надеть и в чем пойти, и в назначенный день так волновалась, что бабушка думала, что я заболела и не хотела отпускать меня из дома, и когда я все-таки вырвалась на свободу, то мой автобус сломался, а другой был так набит, что я не смогла влезть, и я в отчаянии решила пойти пешком, и как только отошла от остановки, меня один за другим обогнали три почти пустых автобуса. Я могла бы позвонить — на улице было полно телефонов-автоматов, и я знала номер, и у меня были монетки. Я не знаю, почему я не позвонила. С опозданием на два часа добравшись до парка, Павлика на условленном месте я не обнаружила. «Вот видишь! — сказала мне бабушка, когда добравшись наконец домой, в слезах я рассказала ей о том, что случилось. — Привыкай. Мужчины все одинаковы. Никогда, слышишь — никогда не показывай им, что они тебе нравятся. Просто отворачивайся и проходи мимо. И всегда бросай первая — пока не бросили тебя! Вот попомни мои слова, так жить гораздо легче!» Я была послушной внучкой. Когда я встретила Павлика в нашей школе первого сентября, он было радостно подбежал ко мне, а я отвернулась и гордо прошла мимо. Вот так оно с тех пор и повелось. Я ни с кем не могу говорить о своих чувствах, я ухожу от объяснений, я всегда бросаю первая — пока не бросили меня. Бабушка была права. Так жить гораздо проще, и нет никаких разочарований.

Нет, лучше умереть, чем признаться в любви…

Я смотрела на Пола. Я любовалась. Это был великолепный экземпляр мужчины, совершенно лишенного недостатков. У него были тонко очерченные жесткие губы, волевой гладко выбритый подбородок, чуть впалые щеки, лучистые живые глаза. Мне захотелось поцеловать эти глаза. А потом попробовать на вкус губы, провести пальцем по ямочке на шее, почти совсем скрытой галстуком, и развязать этот галстук к черту. Расстегнуть рубашку, пуговка за пуговкой… Спускаться все ниже и ниже…

У меня зазвенело в ушах и начали дрожать руки. Боже мой, да что же это со мной?

Пол внезапно замолчал.

— Инна, что с вами?

Я вздрогнула.

— Извините, Пол, мне пора. Мне далеко ехать, а завтра на работу. Спасибо за ужин.

— Вы же почти ничего не ели!

— Я не голодна.

Он с пониманием посмотрел на меня.

— Вас кто-то ждет дома?

Я кротко кивнула. Тапочки на полу и две подушки на кровати.

— Мне очень жаль, что вам пора уходить, — продолжал Пол. — Когда вы согласились поужинать, я удивился. Я сразу понял, что вы замужем — вы не похожи на одинокую женщину, с таким, знаете ли, голодным ищущим взглядом. Я поразмыслил и решил что вы, как и я, просто ищете маленькое приключение, возможность немного расслабиться и отдохнуть от семейных проблем. Но теперь я вижу, что в ваши планы не входил адюльтер. Зачем же вы пришли сюда, если вы совершенно ничего не едите и на мои вопросы не отвечаете?

Он требовательно посмотрел на меня. Похоже было, что он и впрямь обижен.

Я пожала плечами:

— Хороший вопрос. Попробуйте сами догадаться.

Я поднялась, вынула из кошелька двадцатку и бросила на середину стола:

— Это в качестве компенсации за бесцельно потраченное время и нарушенные планы. С официантом расплатитесь сами. Спокойной ночи.

И пошла к выходу. Никто не кинулся меня догонять, хотя я совсем не торопилась уйти.

Я величаво дошла до машины, захлопнула дверь, включила музыку погромче, неизвестно зачем подождала еще минут пять и наконец вырулила со стоянки. Никто не бежал мне вслед.

— Тебе вновь захотелось настоящей любви? — кричала я сама себе под орущую музыку. — Чтобы за тобой побежали и насильно вернули обратно? Чтобы он понял, что я, как героиня старого советского фильма, хожу, не в силах волю дать словам и жду, пока милый-мой-хороший догадается сам? Так милый мой этого фильма не смотрел, а если бы и смотрел и догадался, несмотря на все твое сопротивление, то ты прекрасно знаешь, что ничего хорошего из этого все равно бы не вышло. Ты проснешься на следующее утро и обнаружишь рядом с собой совершенно незнакомого человека, с которым у тебя нет никаких общих интересов и совершенно не о чем говорить, чье прикосновение вызывает отвращение. Эти противные влажные ладони, во рту — омерзительный вкус чужих губ, ощущение грязи на пальцах и запах несвежего белья. Скомканная одежда на полу и желание никогда больше с ним не встречаться. Любви не существует, и нечего в сотый раз наступать на те же грабли! Успокойся и перестань наконец реветь!

А слезы все текли и текли по моему лицу.

Я вернулась домой совершенно разбитая, бросила сумку на пороге и вдруг, очнувшись, метнулась к компьютеру. Наконец-то я могу проверить этот злосчастный «мемори стик»!

Я пошарила по карманам, ничего там не обнаружила и вдруг вспомнила — да я же забыла его в библиотеке!

Я даже застонала от злости и возмущения. Ох уж эта мне любовь, никогда нет от нее никакой пользы, одни неприятности! Ну что мне теперь прикажите делать? Я себя давно знаю, так сразу любовная лихорадка у меня не проходит.

В тщетной надежде расслабиться я зажгла ароматические свечки, вбухнула в ванну полфлакона лаванды, погрузилась в горячую воду и принялась старательно дышать, пытаясь ни о чем не думать. И тут я вспомнила, как на прошлогоднем «Гасшуку» сенсей Цацуи пытался втолковать нам, что входит в понятие воина.

«Вы уже не новички! — гневно восклицал он, потрясая кулаками. — Вы прошли по дороге Буси-до уже достаточно, чтобы начать думать и вести себя согласно кодексу воина. Быть воином — это не бездумно размахивать руками и ногами, это прежде всего следовать этикету. Сюда входит знание ритуала чайной церемонии, искусство каллиграфии, наконец, сочинение стихов о состоянии души…»

«А почему бы и нет, — подумала я, — вдруг поможет». В сенсея Цацуи я верила.

Я вылезла из ванны, завернулась в махровый халат и отправилась на кухню. Японского чая у меня не нашлось, так что я заварила самый к нему приближенный — жасминовый китайский, разыскала в недрах письменного стола подаренную мне кем-то китайскую же ручку с золотым пером и, заправив ее неизвестно откуда оказавшимися в ящике чернилами (может быть, их подарили вместе с ручкой? Хоть убей, не помню), принялась излагать в стихах свое душевное состояние.

Нельзя сказать, чтобы у меня имелся большой опыт в написании японских трехстиший. Я могу припомнить единственный раз, когда я принимала участие в коллективном творчестве на эту тему, стихийно возникшем как-то раз первого мая далеко за полночь в физтеховской общаге, где мы пытались отметить открытие купального сезона на Долгих прудах, по причине ледяной воды перенесенное с берегов прудов в помещение. Мы съели всю еду и выпили все, что нашлось, а когда даже заварка кончилась и было уже слишком поздно идти попрошайничать по соседним комнатам, мы от нечего делать взялись сочинять стихи. Из всех сочиненных в ту ночь шедевров в моей памяти удержались только два: очаровательное трехстишие, принадлежащее, если память мне не изменяет, Андрюхе:

и пессимистический стих Толича:

запомнившийся мне главным образом потому, что из-за него мы долго и ожесточенно спорили, можно ли считать трехстишием стихотворение, состоящее из двух строк. Меня в ту ночь муза так и не посетила.

Ну что ж, посмотрим, вдруг мне повезет сегодня.

Первая строчка родилась почти мгновенно: «На Rocky Mountains лежит ночная мгла…», к ней естественно пристегнулась вторая: «Шумит White River предо мною», но дальше дело застопорилось из-за морально-этических соображений. То есть покрытые мраком горы Роки действительно виднелись за окном, но протекающий через наш городок ручей зовется «Рок Крик», а до Белой речки от моего дома ехать и ехать. Но «Рок Крик» в строку совершенно не ложился, а вот Белая речка подходила идеально. Я задалась вопросом, имеет ли поэт право для благозвучия заменить правду художественным вымыслом.

Мои размышления прервал звонок в дверь. Вздрогнув, я взглянула на часы — четверть двенадцатого, поздновато для неожиданных гостей. Вася совершенно оголодал и нуждается в срочном подкармливании?

Внезапно я поняла, что это может быть только он, мой единственный человек, который доел мясо по-бургундски и все понял! Сердце мое отчаянно застучало, я ринулась к двери и широко распахнула ее, заранее уверенная, кого увижу.

Стоящий на пороге мужчина даже отшатнулся при виде меня, несколько помедлил и вошел в комнату. А за ним и еще двое крепких мужиков мексиканского вида, которых я сразу не заметила, вошли и плотно закрыли за собой дверь. Я застыла столбом, блаженная улыбка медленно сползала с моего лица. Мексиканцы радостно уставилась на меня, их усатые физиономии озарились щербатыми улыбками. Я поежилась.

— Смелая вы женщина, Инна, — насмешливо произнес знаток йоги и друг Дерека. — Живете одна, а открываете дверь кому ни попадя в такой поздний час. А что, если бы это были грабители?

— А вы разве не грабители? — поинтересовалась я.

— Грабители берут чужое добро, а я пришел за своим, — разъяснил мой гость. — Мне кажется, что у вас все-таки есть нечто, принадлежащее моему покойному другу. Вы не захотели мне это отдать добровольно, вот я и решил пригласить друзей и еще раз попробовать вызвать вас на откровенность.

— Я всегда очень откровенная, — сообщила я. — В доме нет ничего, что вас бы заинтересовало. Даже кота вашего покойного друга.

— У моего друга не было никакого кота! — взорвался он. — Что за дурацкие шутки! Мы ищем «мемори стик», и мы его найдем.

— Ну-ну, — кивнула я. — Мое дело предупредить. Делайте что хотите. Я могу сесть?

Не дожидаясь ответа, я уселась за письменный стол и подвинула к себе недописанные стихи. Он мгновенно оказался за моей спиной и выхватил у меня листок с каллиграфически четкими строчками — у меня и впрямь неплохо получилось!

— Это еще что?

— Это стихи! Я всегда пишу стихи по ночам!

— Могу себе представить, что это за стихи. Мое счастье, что я не знаю русского языка.

— Да как вы смеете? — возмутилась я. — Эти стихи написал Пушкин, знаменитый русский поэт, к тому же и негр вдобавок. Кто вы такой, чтобы оскорблять представителя национального меньшинства?

— Вы же сказали, что это вы пишете?

— Я пишу для собственного удовольствия, просто переписываю любимые стихи. Видите, как красиво получается?

Он пожал плечами и бросил листок на стол.

— Пишите что хотите, только молча… — Он сделал знак своим немногословным усатым друзьям, и они начали обыскивать кухню. Они работали четко и слаженно, ящик за ящиком, вещь за вещью — вынули, ощупали, встряхнули, свернули, аккуратно сложили, положили на место, улыбнулись, передвинулись к следующему объекту. Покончив с кухней, усачи перебрались в спальню, я последовала за ними — мало ли что они там устроят, за мной последовал главный бандит. Не обращая внимания на разбросанные на полу книжки, на которые тут же накинулись его сообщники, он обвел глазами развешанные по стенам картины и уставился на единственную из них, заслушивающую внимания.

Он потратил некоторое время на разглядывание, потом обернулся ко мне:

— На удивление депрессивное полотно. Никогда таких не видел. Это Россия?

— Это мой дом в Москве, — улыбнулась я. — Картина очень тонко передает настроение. Моя любимая.

— Понятно, — кивнул бандит. — И который из них ваш дом?

— А вам зачем? — ехидно поинтересовалась я. — Вы собираетесь поехать в Москву и обыскать мою квартиру просто на всякий случай?

Он встрепенулся было что-то мне сказать, но передумал. Сдержанный. Вел бы ты себя поприличнее, я бы рассказала тебе историю приобретения этой картины. Я снова улыбнулась, вспомнив, как в мой первый приезд в Москву после переселения на чужбину Ленка затащила меня в свой любимый художественный салон. Мы походили там немного, любуясь развешенными по стенам картинами, зашли в уголок, где были выставлены работы горячо мной любимого за его необычную технику, но, к сожалению, всегда дороговатого для меня Григория Матрехина, и вдруг я сделала стойку.

— Смотри, это же мой дом!

Действительно, на картине жемчужно переливался уходящий вдаль заснеженный Центральный проспект, сбоку красовался универмаг, а справа за ним размытым силуэтом виднелся мой дом. На переднем плане месили грязный снег пешеходы, разбегаясь из-под колес гигантской легковой машины.

— Я хочу купить эту картину! — возбужденно заявила я. — Я ее повешу у себя в спальне и не буду чувствовать тоску по родине! Только у меня столько рублей нету, одни доллары и кредитные карты.

— Извините, — обратилась я к продавщице, — вы кредитные карточки берете?

Та отрицательно покачала головой.

— А обменный пункт у вас есть?

— В универмаге через дорогу.

— Хорошо, мы скоро.

Мы вышли из салона и пошли по пешеходному мостику в универмаг. Быстро поменяли деньги и потрусили обратно. И тут Ленка начала сомневаться.

— Ты знаешь, что-то не нравится мне эта машина…

— Какая машина? — не поняла я.

— Ну, машина на переднем плане картины. Какая-то она… ненатуральная.

Ленка закончила МАДИ и машину водит с шестнадцати лет. Раз она сказала, что машина ненатуральная, значит так оно и есть.

— Ты не спеши платить, давай еще посмотрим, — предложила Ленка.

— Ну хорошо, давай еще посмотрим, — покорно согласилась я.

Мы подошли к картине и вновь уставились на нее.

Теперь, когда Ленка сказала, что с машиной что-то не так, я сразу же увидела, какая она несоразмерно большая: по пропорциям — «Жигули-копейка», по габаритам — настоящий «Хаммер». Пробегавшая мимо автомобиля девушка едва-едва доставала до вершины колеса этого гиганта.

— Да, — протянула я, — а если бы ты мне не сказала, я бы купила эту картину и долгие годы наслаждалась бы ею. А теперь не могу, как отрезало. Хотя, может быть, это и не Жигуль вовсе? У «Шевроле» есть такая модель: полулегковушка-полугрузовик. Выглядит очень похоже.

— Я тебя умоляю, откуда у нас на Центральном проспекте «Шевроле»-переросток? Да он просто не умеет рисовать автомобили! Вот глянь — и на этой картине они какие-то кургузые, и вот тут тоже…

К нашей экскурсии присоединились продавщица и охранник. Они тоже с веселым недоумением отметили, что надо же — уважаемый художник, член союза, выставляется по всему миру, да и сам заядлый автомобилист, — а машины изображать не умеет!

— Что же мне делать? — заныла я. — Я так хотела купить картину со своим домом! А теперь что?

— Не беда, — рассудительно сказала Ленка. — Посмотри вот на эту. Опять же она маленькая и стоит в два раза дешевле. Тебе ничего это не напоминает?

Я вгляделась. Это был тот же Центральный проспект, только с противоположной стороны, он был такой уныло-депрессивный, по мокрой аллее куда-то спешила девушка, светофоры горели красным светом, и ни одной машины на проспекте не было.

— Здорово, — сказала я, — а как же мой дом?

— Смотри сюда, — сказала моя умная подруга. — Вот это магазин «Тысяча мелочей», правильно? За ним «Дом быта», правильно? Значит, следующая башня — магазин «Океан», и вот этот смазанный силуэт за ним и есть твой дом. Да ты посчитай сама!

Я посчитала, оказалось, она права. Наверное, мы соседи с Григорием Матрехиным, вот он и пишет окрестности Центрального проспекта.

Люблю я своих подруг с техническим образованием! Все-то они знают, все-то умеют. Не то что мы, гуманитарии.

В общем, я купила эту маленькую картину вместо большой и сразу же озаботилась — а вывозить-то ее как? Разрешение нужно?

— Не нужно никакого разрешения, — авторитетно сказала продавщица. — На современные произведения искусства запрет на вывоз отменили, если можете доказать, что картине не больше пятидесяти лет, то везите на здоровье.

— Конечно, можем! — обрадовалась я. — Наш проспект построили в семидесятые годы. Вот у вас и наборчик открыток продается как раз с этими же домами. И даты проставлены. Чем не доказательство?

Кстати сказать, чемодан мой так не разу и не открыли, и набор открыток для демонстрации мне не понадобился. И картину я действительно повесила у себя в спальне. И она сильно скрашивает мою жизнь — когда у меня все совсем плохо, я на эту картину смотрю, думаю о том, что могло бы быть куда как хуже, и настроение у меня сразу улучшается — спасибо художнику — соседу по Центральному проспекту!

Пока я предавалась воспоминаниям, главарь банды уютно расположился на полу у музыкального центра и принялся знакомиться с моей коллекцией дисков, а она у меня не маленькая, на нее уходит чуть ли не половина моей зарплаты — той, что остается после уплаты налогов и закупки одежды. Он перебирал диски и начал даже похрюкивать от удовольствия.

— Черт, у меня этого сборника Алана Прайса нет, я даже не знал об его существовании! Вот этот диск Агатсумы я давно ищу, но его нигде нет… И вы слушаете Сида Баррета?

Внезапно он осознал, что его восторженные комментарии не совсем вяжутся с обстановкой, смутился и принялся запихивать коробки обратно на переполненные полки. У него, естественно, ничего не получалось — тут специальная система нужна. Я презрительно фыркнула.

— Оставьте мои диски в покое. Если я хоть одного из них не досчитаюсь, после вашего ухода немедленно вызову полицию.

— А если я ничего не украду, тогда не вызовите?

Я промолчала. Обнадеживать этого искателя сокровищ совершенно не хотелось.

— Инна, а можно, я вас спрошу?

Я сделала вид, что ничего не слышу.

— Скажите, вы смогли бы меня простить? Ну не сейчас, а когда-нибудь потом?

Я повернулась и вышла из комнаты.

Тем временем шайка покончила со спальней, перебравшись в кладовку, и начала бодро сортировать громоздившиеся там в беспорядке груды ношеной и чистой одежды, грязную собирая в мешок, а чистую развешивая по плечикам с одновременным разглаживанием складок портативным отпаривателем — этот-то откуда взялся? В моем доме и утюга не найдешь, в качестве утюга я использую сушильную машину: покрутишь там измятую вещь минут пять, и все дела. Кладовка постепенно обретала приличный вид, а подуставшие старатели продолжали обыск. Время от времени они находили что-нибудь интересное и складывали найденное в отдельную кучку, которая не спеша увеличивалась в размерах. Я с растущим интересом наблюдала за процессом поисков. Вот найдены шесть расписных хохломских ложечек, которые я, оказывается, схоронила в ящике с постельным бельем, вот на свет божий извлечена коробочка с моей школьной золотой медалью — и что ей понадобилось среди старых новогодних открыток? Апофеозом моего восторга стала находка любимого браслета, потерянного два года назад в японском ресторанчике. Я была уверена, что утопила его в унитазе, потому что все остальные возможные места были тщательно обысканы под моим чутким руководством непрерывно кивающими официантами и двумя вооруженными огромными кинжалами поварами.

Я схватила браслетик и прижала его к груди:

— Где? Где вы его отыскали?

Один из усатых разбойников подал мне мою старую сумочку, открыл ее и показал дырку в подкладке. Как хорошо, что я не люблю выкидывать старые вещи. Страшно подумать, ведь я была почти уверена, что браслет кто-то стащил — ну действительно, как он мог свалиться в унитаз?..

Часа через два мой дом засиял чистотой — бандиты напоследок протерли окна, пропылесосили полы, отнесли рассортированное белье в бельевую комнату и включили стиральную машину, после чего удалились с довольным видом.

Атаман, все это время следующий за мной, как безмерно преданный пес, и не спускавший с меня глаз, тяжело вздохнул и тоже последовал к двери.

— Ничего не поделаешь, приходится уходить из этого гостеприимного дома. Странно, я был уверен, что эта штучка у вас…

Уверенность и сознание превосходства мгновенно вернулись ко мне.

— Как вам не стыдно! — взорвалась я. — Вы ворвались ко мне ночью, нарушили мой творческий процесс, перевернули у меня в доме совершенно все вверх дном, и даже не извинились!

— Мы перевернули все вверх дном? — изумился он. — Да как у вас язык повернулся такое сказать! В этом доме никогда не было так чисто… Во всяком случае, с тех пор, как в нем вы поселились…

Я обвела глазами комнату. Действительно, возразить было невозможно. Вздохнув, я пошла на примирение.

— А что это за усатая шайка? Ну, которые с обыском?..

Он довольно хмыкнул:

— А они проворные, правда? Я заказал их в конторе «Девушки-горничные по объявлению», сказал, что мы с тобой разводимся, я собираюсь делить имущество, а ты — ни в какую, попрятала все ценные вещи и документы по всему дому. Я думал, ты орать начнешь, когда меня увидишь, ну и обезопасился… А по-английски они все равно ничего не понимают, — почти весело добавил он.

Я было возмущенно открыла рот, но передумала. Что тут скажешь?

— Телефончик дай, — вместо этого попросила я.

— Мой? — обрадовался он. — Конечно, я тебе мою карточку дам. Меня, кстати, зовут Кен, — и он принялся шарить в бумажнике.

— Нужна мне твоя карточка, Кен… Телефончик девушек по объявлению дай… То есть горничных. Мне понравился их стиль работы.

— В «Желтых страницах» отыщешь. — Он возмущенно захлопнул бумажник. — Засиделся я с тобой, целый день на тебя потратил, все про тебя узнавал: где живешь, чем занимаешься, с кем знакомства водишь… Кстати, следствие не обнаружило у тебя ни интимных друзей, ни любовников. Их действительно не имеется, или ты просто тщательно скрываешь их наличие?

Я подняла на него глаза.

— А тебе зачем это знать?

Он пожал плечами:

— Просто из любопытства. Такая интересная девушка, музыку хорошую любит, и совершенно одинокая. Это несколько необычно…

— Что же тут необычного? У меня было сто мужчин, и никаких причин, чтобы это число росло.

Он рассмеялся.

— Так вы действительно пишите хорошие стихи!

— Я? Боже упаси. Это не мои. Это стихи одной из лучших поэтесс прошлого века, и на мой придирчивый взгляд самой лучшей — пока? — века нынешнего. За что ее люблю, так это за умение излагать стихами мои мысли. У следствия имеются другие вопросы, или оно уберется наконец из моего дома?

Он вздохнул.

— Я ухожу. Ах, Инна, вы были моей последней надеждой. Что мне теперь делать? Где эту хреновину искать?

Мне стало его жалко. Во как человек убивается!

— А что за хреновина-то? — Сочувственно спросила я.

Он вдруг оглядел меня с ног до головы, махнул рукой в отчаянии, и рванулся к двери. На пороге приостановился, и не поворачиваясь, тихо процедил: — Извини за все это… сегодняшнее. Мне правда чертовски не повезло. И я был уверен, что ты что-то скрываешь. Теперь я вижу, что был не прав, — прости, если можешь… И за советы по поводу локтей…

Он медленно обернулся, поднял на меня глаза и как бы нехотя добавил:

— Но я в самом деле рад, что мы встретились… Я уверен, что мы еще увидимся. Пока.

И он захлопнул за собой дверь, которую я тут же заперла на оба замка, потом немного постояла около нее, прислушиваясь, но ничего подозрительного не услышав, показала козью морду вычищенному до блеска зеркалу в прихожей и отправилась спать.