Средневековый Восток

Глава 8 Китай в раннем Средневековье: эпоха Хань и кризис империи

В конце III века до н. э. Китай поразил жестокий экономический и социальный кризис. Катастрофически сократилась численность населения. Поля были заброшены, в стране царил голод. Империя Цинь рухнула, и Лю Бану, основателю новой династии Хань, многое приходилось начинать с самого начала. Собственно, в этом времени и находятся истоки китайской конфуцианской империи, так что можно в качестве условной грани между древностью и Средневековьем выбрать рубеж между империями Цинь и Хань.

Свое правление Лю Бан начал с серии указов и реформ, направленных на восстановление порядка в империи. Прежде всего он отменил систему легистского[10] законодательства с ее казарменной дисциплиной и жестокими наказаниями провинившихся. Была объявлена широкая амнистия, а все вернувшиеся в родные места обретали прежний статус и ранг, им возвращались их поля и дома. Были освобождены многие государственные и частные рабы. Налог с крестьян был снижен до пятнадцатой, а затем даже до тридцатой доли урожая, а солдаты армии Лю Бана освобождались от налогов на двенадцать лет. Правда, взамен власти ввели подушную подать с населения, которую должны были платить все совершеннолетние, в возрасте от 15 до 56 лет.

Империя, как и в эпоху Цинь, была поделена на области, уезды и волости, причем представители общин получили даже большее, чем ранее, представительство в управлении волостями и уездами, где они теперь стали своего рода опорой власти, сотрудниками уездного начальника. Столь же резко, как и циньские правители, — а кое в чем даже и резче, — ханьские императоры ограничили частных собственников. Богатые купцы облагались тяжелыми налогами, причем всем богачам, не имевшим престижного социального ранга, было запрещено пользоваться каретами, одеваться в шелка и тем более занимать государственные должности. По-прежнему резко выделялись статусом и местом в обществе чиновники, большинство которых ориентировалось на конфуцианские нормы, связанные с культом высокой (нередко лишь показной) морали, уважением к традициям и семейно-родовым связям.

Значительная часть земель была пожалована в виде наследственных уделов родственникам и приближенным Лю Бана. После его смерти в 195 году до н. э. стала очевидна недальновидность этого акта. Владельцы уделов стали все очевидней проявлять сепаратистские тенденции. Дело кончилось мятежом нескольких из наиболее крупных удельных правителей, с трудом подавленным императором Цзин-ди, который после этого сильно ограничил права владельцев уделов, запретил им иметь свое войско и назначать в уделах своих чиновников. В результате этих нововведений наследственные владения к середине II века до н. э. превратились в нечто вроде кормлений с весьма ограниченными правами их владельцев. Окончательный удар по удельным владениям нанес знаменитый ханьский император У-ди, крупнейший и известнейший из правителей Хань. Именно У-ди в 121 году до н. э. издал специальный указ, согласно которому наследственные уделы должны были обязательно делиться между всеми многочисленными детьми их владельцев. Этот указ практически ликвидировал и без того не слишком устойчивый в Древнем Китае принцип майората (точнее — право одного, необязательно старшего, чаще выбранного отцом наследника на родовое владение).

Во времена У-ди ханьская империя была поделена на 102 области с ответственными перед центром губернаторами. Для выкачивания денег из разбогатевших частных собственников была возобновлена система откупов и продажи рангов. У-ди ввел государственную монополию на выплавку железа и добычу соли, чеканку монет и изготовление вина (здесь часто как раз и действовала система откупов). Были проведены крупные конфискации земли и рабов у чересчур разбогатевших собственников. Вместе с тем некоторым из них предоставили возможность занимать определенные должности, как правило, при условии, что это будет ими хорошо оплачено. Словом, вся система администрации У-ди была скорректирована таким образом, чтобы максимально усилить государство, сделать наиболее эффективной центральную администрацию и выкачать как можно больше средств из кармана частных собственников, предоставляя некоторым из них за это определенные, до того запретные, для них привилегии.

Суть этого процесса в гармоничном синтезе легизма и конфуцианства на конфуцианской основе. Для такого синтеза были, несмотря на кажущиеся антагонизмы между обеими враждующими доктринами, немалые объективные причины. Обе доктрины были социально ориентированными, рационалистичными, обе ставили во главу угла благо государства и народа и считали министров и чиновников важнейшим инструментом осуществления этой политики. Суть различий между ними сводилась к тому, что легисты размахивали кнутом, дабы покорить своей воле не понимающий собственного блага народ, тогда как конфуцианцы делали упор на пряник, стремясь управлять с помощью обрядов, ритуалов, этики и традиций. В синтезированном ханьском конфуцианстве нашли свое место и легистский кнут, и конфуцианский пряник, причем и то и другое — во имя единой общей цели, то есть укрепления централизованной администрации сильного государства, которая к тому же опиралась не только и не столько на насилие, сколько на веками отработанные нормы, традиции, на апробированную систему социальных и моральных ценностей.

У-ди вел активную внешнюю политику. При нем на севере были потеснены гунны, на юго-западе присоединена территория протогосударства Намвьет, на востоке захвачена часть Кореи. Но наибольшим успехом внешней политики У-ди следует считать путешествия Чжан Цяня, проникшего в поисках союзников против гуннов далеко на запад и описавшего многие страны Средней Азии (Фергана, Бактрия, Парфия и др.). После возвращения Чжан Цяня вдоль пройденного им маршрута была проложена торговая дорога — знаменитый Великий шелковый путь. Восточно-туркестанская часть этого пути с лежавшими вдоль него небольшими оазисами-прото-государствами была на некоторое время подчинена ханьской власти, распространившей свое влияние до припамирских районов. Торговля по Великому шелковому пути способствовала интенсивному культурному обмену: на запад, в Рим, шли китайские шелка и другие раритеты, на восток, в Китай, — некоторые сельскохозяйственные культуры (виноград, гранаты), изысканные изделия (стекло, драгоценности, пряности), подчас даже диковинные звери. Но наиболее ценившимся предметом китайского импорта из Средней Азии были знаменитые ферганские аргамаки. Собственно, с желания заполучить этих столь высоко ценившихся в Китае лошадей и начались походы У-ди на Фергану.

После смерти У-ди ханьский Китай вступил в затяжную полосу стагнации, а затем кризиса и упадка. В обстановке углублявшегося административного хаоса все большую силу приобретали так называемые сильные дома, то есть богатые землевладельческие аристократические кланы. Начиная с Хань, многие крупные чиновники вкладывали свои доходы в землю и тем самым становились частными собственниками. В условиях эффективной власти центра любой собственник четко сознавал, что его статус и престиж зависят от причастности к власти, тогда как его интересы собственника при этом второстепенны. Несколько иначе складывалась ситуация в условиях кризиса. Как представитель аппарата власти, чиновник должен был ограничивать интересы собственников, включая и собственные интересы. Но коль скоро казна пустела, а жалованье выдавалось нерегулярно или не полностью, чиновник, во-первых, начинал жестче давить на земледельцев, обирая крестьян, и без того обедневших, что вело к дальнейшему разорению деревни и углублению кризиса, а во-вторых, оказывал все большее внимание интересам частных собственников — в конечном счете своим собственным.

Неустойчивости власти способствовало отсутствие устоявшейся системы комплектования аппарата чиновников: с одной стороны, со времен У-ди в ряды бюрократической элиты выдвигались лучшие ученики столичной конфуцианской школы Тай-сюэ, с другой — все высокие должностные лица имели своих протеже, что сильно сказывалось на качестве администрации.

В самом общем виде критерий качества чиновника был незыблем с древности — в аппарат выдвигались «мудрые и способные». Но чтобы оценить кандидата на должность, требовались сведения о нем, то есть мнения знающих его людей. Так возник в ханьском Китае институт «общего мнения», просуществовавший несколько веков. Понятно, что на местах, откуда, собственно, и начиналось выдвижение кандидатов на должность, выразителями «общего мнения» оказывались не только в первую очередь, но практически почти исключительно те самые представители местной элиты, сильных домов. Имея возможность в хороших домашних условиях оттачивать свои конфуцианские добродетели и соперничая за право сделать служебную карьеру, они активно выдвигали на вакантные должности кандидатов из своей среды.

Постепенное тесное слияние, даже фактическое сращивание местной элиты с низшей (а затем и не только низшей) бюрократией в условиях ослабления эффективности централизованной администрации вело к перемещению центра тяжести политической жизни страны с центра на периферию. Местные сильные дома владели немалыми землями и большим количеством зависимых людей, прежде всего так называемых гостей (бинькэ, дянькэ, инкэ), работавших на земле хозяина в качестве арендаторов, батраков, подчас даже рабов, а также использовавшихся в качестве слуг и стражников. Словом, ситуация для молодой, институционально только складывавшейся империи была весьма затруднительной, в некоторых отношениях критической. Только решительные реформы могли выправить дело.

Первая попытка реформ была предпринята в годы правления малолетнего Ай-ди, незадолго до начала нашей эры. Эту попытку постигла неудача, что и подстегнуло к решительному шагу Ван Мана, родственника одной из императриц, влиятельного придворного и ревностного конфуцианца. Отчетливо понимая причины кризиса и явственно сознавая, что сил у него мало, он тем не менее решился на крутые меры. В 8 году Ван Ман низложил очередного ханьского императора, малолетнего Ин-ди, и провозгласил императором себя, основав тем самым династию Синь.

Основное содержание реформ Ван Мана сводилось к тому, чтобы любыми способами подорвать силу и влияние местных сильных домов и резко упрочить позиции государственной власти в империи. В качестве первой и главной меры все земли в стране были объявлены государственными, а свободная купля-продажа их была строго запрещена. Конфискованные таким образом земли предназначались для распределения между всеми земледельцами страны по принципу зафиксированной в трактате «Мэн-цзы» системы цзин-тянь. Эта идеальная система землепользования якобы практиковалась в древности и сводилась к тому, что каждый пахарь имел свое поле: центральное поле в квадрате из девяти участков по 100 му обрабатывалось восемью земледельцами совместно в пользу казны, за что каждый из восьми получал окраинные поля по 100 му в качестве личного надела. Утопичность системы не смутила Ван Мана, ибо главным для него был не строгий порядок в разделенных на квадраты полях, а сам генеральный принцип, заложенный в схему цзин-тянь, при котором не было места посредникам между земледельцами и казной.

Ван Ман также издал специальный указ о ликвидации частного рабства, запрещении купли и продажи рабов. И это тоже ударило по сильным домам с их рабами и крепкими патрон-клиентскими связями. Впрочем, Ван Ман не отменил рабство вообще, как институт. Напротив, он усилил значение государственного рабства; в казенных рабов стали обращать всех тех, кто нарушал новые законы либо противодействовал им и становился в глазах государства преступником. Кроме того, Ван Ман ввел государственные монополии на вино, соль, железо и даже кредит. Им были пущены в оборот новые по форме монеты, причем отливка этих монет тоже стала монополией государства.

Реформы Ван Мана по своей направленности были вполне разумными и при умелом проведении их в жизнь могли иметь успех. Но слишком резкое и энергичное проведение их в жизнь, да еще в столь необычно утопических формах, которые являла собой система цзин-тянь, вызвало сильное сопротивление в стране, что привело ее в еще большее расстройство. Возможно, Ван Ман со временем сумел бы все это преодолеть и жесткой рукой навести нужный порядок. Однако судьба решила иначе: в 11 году случилось стихийное бедствие — своенравная Хуанхэ изменила русло, и это привело к гибели сотен тысяч людей, затоплению многих возделываемых полей, разрушению поселков и городов. Для людей, воспитывавшихся в рамках определенной религиозно-культурной традиции, да и для самого Ван Мана, это означало, что само Небо недовольно и предупреждает о том. Ван Ман вынужден был не только открыто покаяться в своих действиях, но и отменить значительную часть изданных указов.

Противники его возликовали, а сторонники перестали надеяться на изменение к лучшему. Ситуация в стране с каждым днем становилась все запутаннее, кризис продолжал углубляться, разоренные крестьяне толпами бежали с насиженных мест, объединялись в отряды и поднимали одно за другим восстания, наиболее заметным из которых было восстание «краснобровых» (восставшие красили брови в красный цвет). В 23 году Ван Ман был свергнут и убит, а на смену ему пришел к власти представитель одной из ветвей дома Хань — Лю Сю.

Став императором и приняв имя Гуан У-ди, Лю Сю во многом продолжил начатые Ван Маном преобразования. Прежде всего он позаботился о том, чтобы крестьяне получили земли и успешно их возделывали, причем частично для этого были использованы пустующие земли государства и некоторых сильных домов. Эти меры дали результат, и экономика страны стала восстанавливаться. Вслед за ней стабилизировалась внешняя политика, что проявилось, в частности, в отражении нападения гуннов (сюнну) и открытии вновь для торговли Великого шелкового пути. Однако стабильность сохранялась сравнительно недолго. Уже с начала II века положение в стране опять начало ухудшаться.

Здесь уместно сказать несколько слов об особенностях китайского династийного цикла. Как правило, каждая династия сменяла предшествующую в обстановке тяжелого экономического кризиса, социальных неурядиц и ослабления центральной власти. Механизм цикла, в ходе которого возникал очередной кризис, достаточно сложен; здесь играли свою роль экономические и демографическое причины, экологические и прочие объективные факторы. В самом общем виде дело обычно было связано со следующими процессами.

Китайская сельская община была разрушена еще в древности. Перед лицом казны каждый двор отвечал сам за себя, но казна была заинтересована в гарантированном сборе налогов и с этой целью искусственно поддерживала некоторые традиционные формы взаимной ответственности. Еще в циньской империи ввели метод круговой поруки, создав искусственные объединения дворов в пятидворки, в пределах которых каждый отвечал за выполнение налоговых и иных обязательств четырьмя остальными, вплоть до обязанности восполнять недобор за собственный счет. И хотя этот жесткий метод функционировал в империи не всегда, о нем вспоминали, когда следовало укрепить позиции власти. В частности, так было при Ван Мане. Причем перед лицом казны налогоплательщиками были все землевладельцы, в том числе и сильные дома. Исключение делалось лишь для некоторых категорий привилегированных лиц — для высших чиновников и родственников императора.

Соответственно существовали лишь две формы земельного владения — государственные (они же общинные) земли, на которых жили и работали обязанные нести различные повинности земледельцы, и казенные служебные земли, фонд которых предназначался для содержания двора, высшей знати и чиновничества. Земли первой категории чаще всего именовались термином минь-тянь (народные), второй — гуань-тянь (казенные, чиновные). Вторая категория была сравнительно небольшой, к ней относилось обычно не более 15–20 процентов земель. Предполагалось, что земли минь-тянь более или менее равномерно распределены между земледельцами, вследствие чего каждый пахарь имеет свое поле и платит налог в казну (земли гуань-тянь тоже обрабатывались крестьянами, но налог с них шел их владельцу — чиновнику, двору и т. п.). Однако так было лишь в идеале. В реальности у одних земли было больше, у других меньше, богатые теснили малоимущих, правдами и неправдами присоединяли к себе их наделы и становились еще богаче, тогда как бедняки лишались последнего клочка земли («некуда воткнуть шило», по выражению китайских источников).

Пока крестьяне имели наделы, обрабатывали землю и платили ренту-налог в казну, структура китайской империи была крепкой и жизнеспособной. Но как только земли в значительном количестве сосредотачивались во владении богатых землевладельцев, ситуация менялась. Богатые владельцы, сдавая землю в аренду, обычно уменьшали налог, который должны были платить в казну. Они имели для этого немало возможностей: во-первых, из их числа выходили чиновники, в руках которых была власть (своя рука всегда владыка), во-вторых, они давали взятки тем же чиновникам, и те всегда готовы были помочь сильному дому не платить большую часть налога.

В результате казна получала все меньше средств, и государство постепенно сползало в кризис. Неурядицы в сфере экономики приводили к напряжению в социальных отношениях, что выливалось в восстания, правящие верхи теряли способность контролировать положение в стране и рано или поздно свергались новыми претендентами на власть. И все начиналось сначала.

Династийные циклы известны не только в Китае. Но в китайской истории они наиболее наглядны. Цикл завершался обычно воцарением новой династии, что вело к ликвидации кризиса отчасти за счет уничтожения в огне мятежей и войн богатых собственников, отчасти за счет общего уменьшения населения страны; каждый из уцелевших получал надел земли, дабы он мог работать и платить налоги, которые новые власти вначале, как правило, заметно снижали.

Можно добавить к сказанному, что иногда привычный цикл усложнялся за счет более или менее удачных реформ, с помощью которых кризис временно снимался усилиями сверху. В этих случаях цикл как бы прерывался посредине. Но вскоре процесс начинался заново и завершался как обычно. Первая династия Хань пала жертвой кризиса. Начало второй династии Хань было связано с его преодолением. Но прошло немного более века — это довольно обычный срок в рамках династийного цикла, — и стабильность в ханьском государстве подошла к концу.

Процесс обезземеливания крестьян с начала II века шел все возраставшими темпами, как за счет поглощения земель богачами, так и за счет добровольной отдачи бедняками своих земель, себя и своей семьи под покровительство сильного дома с целью получения от него защиты в смутное время. Явление это, хорошо знакомое и другим обществам в периоды феодальной раздробленности и междоусобиц, приводило к формированию устойчивых патрон-клиентских связей, что в конечном счете опять-таки усиливало позиции сильных домов и ослабляло позиции казны. Процесс протекал на фоне острого политического кризиса в ханьском императорском доме: начиная со II века власть правителей ослабевала за счет усиления временщиков из числа родни влиятельных императриц. Активную роль в политике играли евнухи — смотрители гарема. Усиление временщиков и евнухов (иногда это был один и тот же человек) влекло за собой неизбежное ослабление позиций служилой конфуцианской бюрократии. В 60 — 70-е годы II века борьба между чиновниками и сочувствовавшими им конфуцианцами, с одной стороны, и временщиками и евнухами — с другой, обострилась до предела. Страна была на грани политического краха.

Именно в это время начал набирать силу социальный протест, принявший форму сектантского движения под лозунгами религиозного даосизма, в центре которого оказались извечные крестьянские идеалы «великого равенства» (тай-пин) и надежды на мистические методы достижения долголетия и бессмертия. Глава секты «Тайпиндао» Чжан Цзюэ, прославившийся искусством врачевания и, по преданию, спасший в тяжелые годы эпидемии множество веривших в его чудодейственную силу людей, на рубеже 70 — 80-х годов неожиданно оказался во главе многочисленной и активной секты сторонников «желтого» неба, которое в 184 году (начало очередного 60-летнего цикла) должно было прийти, по представлению сектантов, на смену погрязшему в пороках «синему» небу Хань. Покрывшие свои головы желтыми повязками адепты секты планировали именно в этот сакральный момент поднять восстание, что особенно и не скрывалось.

Власти попытались было предупредить восстание, которое вследствие этого началось преждевременно, и это сказалось на его ходе и результатах. Первые успехи восставших оказались недолгими, и в конечном счете они потерпели поражение. Однако это оказалось пирровой победой для Хань: в ходе подавления рассеявшихся по стране мятежников и во всей последовавшей за этим политической борьбе имперская администрация и двор перестали играть хоть сколько-нибудь значимую роль, а на первый план выдвинулись военачальники, опиравшиеся на сильные дома. Можно считать, что с этого момента — с конца II века — ведущей силой в политической жизни Китая на несколько веков стали военные.

Конец II и начало III века прошли в Китае под знаком внутриполитических междоусобиц. Один из наиболее удачливых полководцев, знаменитый Цао Цао, господствовал на севере, в бассейне Хуанхэ, где в 220 году его сын Цао Лэй провозгласил себя правителем государства Вэй. Другой полководец, Лю Бэй, претендовавший на родство с правящим домом Хань, вскоре объявил себя правителем юго-западной части страны Шу. Третий, Сунь Цюань, стал правителем юго-восточной части Китая, царства У. Возник феномен Троецарствия, короткая история которого овеяна в китайской традиции ореолом рыцарского романтизма — достаточно напомнить об одноименном романе, написанном тысячелетие спустя и красочно, в героических тонах повествующем о событиях III века.

К этому времени страна, разоренная долгими десятилетиями восстаний и междоусобиц, безвластия и насилия, уже забыла о спокойной жизни. Даже в землепользовании едва ли не главной формой стали так называемые военные дворы (в царстве Вэй, по некоторым данным, они составляли до 80 процентов податного населения) и военные поселения. В военные дружины превратились и клиенты сильных домов — да и как иначе можно было защитить себя и свое имущество в смутное время? Все это возродило в среде китайской образованной части населения феномен рыцарского романтизма, столь характерный в свое время для периода Чуньцю, в VII–VI веках до н. э. и прославленный в историографической конфуцианской традиции. Идеи верности и преданности патрону до гроба, культ рыцарской этики и аристократизма, боевое братство и спаянность единомышленников-друзей стали в суровых условиях первоосновой реального бытия, но структура китайского общества осталась прежней. Причиной этого было давно уже устоявшееся конфуцианское отношение к миру и обществу и соответствующим образом ориентированные политические институты.

В традиционном китайском обществе статус военного не был почетен. Существовала поговорка: «Из хорошего металла не делают гвоздей, хороший человек не идет в солдаты». В отличие от других восточных обществ, от Турции до Японии, включая арабов, индийцев и многих других с их джагирдарами, тимариотами, самураями и т. п., китайцы никогда не ценили воинов-профессионалов. Их армия обычно набиралась из деклассированных элементов (откуда и приведенная выше поговорка) и возглавлялась малообразованными в конфуцианском смысле и потому не очень уважаемыми обществом военачальниками. Только в те годы, когда военная функция оказывалась ведущей, ситуация менялась. Но как только нужда в большой армии исчезала, все возвращалось на круги своя.

И наоборот, в Китае всегда, даже в периоды смут и усобиц, высоким социальным статусом и соответствующим престижем пользовались грамотные и образованные конфуцианцы — знатоки истории и ценители поэзии, люди мудрые и ученые, хорошо знакомые с тонкостями нормативной этики и пышного, детально разработанного китайского церемониала. Собственно, речь идет о том самом слое служивых ши, который сформировался еще в Чуньцю и из которого вышли мудрецы, министры и реформаторы Древнего Китая. Постепенная концентрация представителей этого слоя в бюрократическом чиновничестве и сильных домах привели к появлению нового качества, то есть к превращению древних служивых ши в тип духовной элиты страны, чье поведение и чьи идеи призваны отражать и формулировать общественное мнение, причем обычно в его самой бескомпромиссной и теоретически рафинированной форме (так называемая чистая критика). Таким образом, вырабатывался жесткий стереотип, носителями которого были аристократы конфуцианского духа и который с честью выдержал испытание временем, содействуя каждый раз возрождению конфуцианской китайской империи.

Краткий период Троецарствия, приведший к образованию двух самостоятельных государств на слабо освоенном до того юге Китая, способствовал его освоению. Далеко не случайно именно в южных царствах, особенно в лесных и горных районах Шу, военная доблесть полководцев Чжугэ Ляна или Гуань Юя (впоследствии обожествленного) имела особый смысл. Что касается внутриполитических событий, то наиболее драматический характер они имели в Северном Вэй, где потомки Цао Цао уже к середине III века утратили власть. В 265 году она перешла к могущественному клану полководца Сыма Яня, который основал здесь новую династию Цзинь и в 280 году подчинил себе Шу и У, объединив под властью Цзинь весь Китай, правда, лишь на несколько десятилетий.

Объединение страны функционально было как бы концом очередного династийного цикла, что и нашло свое отражение в реформах Сыма Яня: согласно декрету от 280 года, все население страны получило наделы (по 70 му — мужчины; по 30 му — женщины) и за это обязано было обрабатывать землю в пользу государства (по 50 му — мужчины; по 20 му — женщины). Условия пользования наделами, как они изложены в источниках, не вполне ясны и вызывают различное толкование специалистов. Но несомненно: указ о введении надельной системы был направлен на то, чтобы подорвать позиции частного землевладения сильных домов и предоставить всему населению страны возможность получить землю от государства на выгодных условиях.

В данном случае, однако, реформа успеха не принесла. Во-первых, потому, что одновременно с ней Сыма Янь, действовавший по традиции, имел неосторожность выделить своим родственникам крупные автономные уделы, превратившиеся вскоре в государства в государстве, что послужило после смерти основателя династии причиной мятежа («мятеж восьми ванов»), подавленного лишь в начале IV века. Во-вторых, из-за того, что у правителей новой династии практически не было ни времени, ни сил, чтобы проследить за проведением реформы по всей стране, ибо с начала IV века в Северный Китай стали вторгаться одно за другим кочевые племена, вследствие чего империя Цзинь прекратила свое существование, а на смену ей пришел период южных и северных династий Нань-бэй чао.

Существует теория, суть которой сводится к тому, что цикличные колебания климата, весьма сурово сказывавшиеся на образе жизни кочевников (холода — нехватка трав — бескормица и падеж скота), временами буквально толкали кочевые племена на перемену привычных мест и условий существования. Сами по себе такие перемещения для кочевников несложны и не несут угрозы окружающим. Но в исключительных ситуациях (гунны при Аттиле или монголы при Чингисхане) это могло повлечь за собой далеко идущие последствия. Нечто в этом роде произошло в Китае: кочевые племена северной степной полосы, уже с Хань частично кочевавшие под строгим контролем властей в северокитайских степях южнее Великой стены, с начала IV века стали проявлять невиданную прежде активность и склонность к массовым перемещениям на юг, в зону земледельческого хозяйствования, которая явно не соответствовала привычным для них условиям.

Сначала это было нашествие гуннов (сюнну), которые в 311 году заняли Лоян, а в 316 году — Чанань, после чего владения Цзинь остались лишь на юге и юго-востоке страны, в результате чего династия изменила свое название на Восточную Цзинь (317–420). Затем в Китай вторглись другие племена — сяньбийцы, цяны, цзе, ди и т. п. Они шли волнами, причем после каждой волны в Северном Китае возникали новые царства и правящие династии, которые иногда даже сосуществовали. «Шестнадцать царств пяти северных племен» — так говорят о них китайские источники. Для всех этих династий-царств, принимавших классические китайские названия (Чжао, Янь, Лян, Цинь, Вэй, Хань, Дай и др.), были характерны две политические тенденции.

Первая — это варваризация привычного для оседлых китайцев образа жизни, включавшая невиданный в конфуцианском Китае разгул жестокости, произвола, пренебрежения к жизни человека, вплоть до массовых убийств, не говоря уже о заговорах, казнях и поголовном истреблении проигравших противников с их семьями при дворах новых правителей. Эта варваризация вызывала рост межплеменной вражды и массовое бегство китайцев на юг, в Восточную Цзинь. Вторая тенденция имела обратный характер и сводилась к тяге воцарившихся вождей кочевников к китайской культуре, что вело к постепенной китаизации иноземных захватчиков, к тому же охотно бравших себе в жены китаянок. С течением времени именно эта тенденция стала ведущей. И хотя с каждой очередной волной иноземного нашествия эффект варваризации как бы возрождался, в конечном счете все волны были погашены мощью китайской конфуцианской цивилизации.

Нет слов, IV век оставил свои следы и в ней. Однако не стоит придавать слишком большое значение воздействию кочевников на Китай, как то подчас делается. Эффект китаизации в конечном счете не только нейтрализовал кратковременный процесс варваризации Северного Китая — больше того: под воздействием китайской культуры наводнившие Северный Китай кочевники в V–VI веках окитаились настолько, что к концу VI века их потомки стали обычными китайцами. По меньшей мере с Хань в Китае бытовал афоризм: «Можно завоевать империю, сидя на коне, но нельзя управлять ею, сидя на коне». Воздействие китайской культуры рано или поздно заставляло кочевников слезть с коней и приводило к их ассимиляции.

В конце IV века политической раздробленности и междоусобицам на севере пришел конец: вождь одного из сяньбийских племен Тоба Гуй захватил власть на территории всего бассейна Хуанхэ и основал династию Северная Вэй (386–534). Ликвидировав соперников, правители этой династии стали проводить энергичную внутреннюю и внешнюю политику. В борьбе с южнокитайским государством Сун они одерживали успех за успехом, достигнув к концу V века низовьев Янцзы. Особо следует сказать об аграрной политике правителей из дома Тоба. Еще Тоба Гуй начал переселение китайских земледельцев поближе к столице, дабы обеспечить снабжение ее зерном. Переселение было чем-то вроде наделения крестьян землей за счет государства. Эта практика длительное время отшлифовывалась, пока в конце V века после преодоления всех внутренних усобиц не наступило время для серии реформ в более широком масштабе.

Согласно указу от 485 года была официально возрождена введенная двумя веками ранее Сыма Янем надельная система. Мужчинам раздали по 40, женщинам — по 20 му, но к семейному наделу добавились теперь дополнительные наделы на вола или раба, если они были (а в завоеванном кочевниками Северном Китае было и достаточно скота, и немало обращенных в рабов). Кроме того, каждая семья получала 20–30 му приусадебной садово-огородной земли, которая не подлежала периодическому перераспределению как наделы пахотной земли, а закреплялась за двором как бы навечно. При этом была восстановлена система круговой поруки в рамках пя-тидворок. Чиновники, как то было и при надельной реформе Сыма, получили служебные наделы во временное условное владение, причем обрабатывали их земли обычные крестьяне, платившие налог не в казну, а владельцу надела. Введение надельной системы не исключало существования частного землевладения сильных домов или храмов, равно как и казенного землевладения. Тем не менее это был заметный сдвиг в сторону перераспределения земельного фонда.

Реформы Тоба Хуна включали в себя также запреты носить сяньбийскую одежду и говорить по-сяньбийски при дворе. Всем знатным сяньбийцам было предложено сменить имена и фамилии на китайские. Правда, спустя несколько десятилетий, когда на смену единому северному сяньбийскому государству пришли два других (Северное Ци, 550–577 годы, и Северное Чжоу, 557–581 годы), эти запреты были забыты, а вместо них наступила короткая эпоха так называемого сянь-бийского ренессанса. Однако продолжалась она недолго. Едва ли стоит этому удивляться: несмотря на массовые миграции китайцев на юг, они составляли в Северном Китае 80 процентов населения.

Что касается Южного Китая и так называемых южных династий, то их история в IV–VI веках заметно отличалась от северокитайской. Несмотря на то что южные династии тоже достаточно быстро сменяли друг друга (Сун, 420–479; Ци, 479–502; Лян, 502–557; Чэнь, 557–589; сосуществовавшая с последней Поздняя Лян, 555–587), в целом правление на юге более отвечало привычным китайским стандартам. Как только север стал подвергаться варварским вторжениям, которые сопровождались массовым уничтожением и порабощением китайцев, сотни тысяч их, причем в первую очередь хозяева сильных домов и образованные конфуцианцы-ши, отправились на юг — всего, по некоторым подсчетам, до миллиона человек. Пришельцы с севера, среди которых видное место занимала знать, включая и императорский двор (династия Восточная Цзинь), принесли с собой довольно высокий уровень культуры, как материальной, так и духовной. Благодаря им резко ускорилась конфуцианизация южных районов, которая включала и китаизацию населения. Здесь быстрыми темпами стали возникать новые города, расцветала торговля, развивались товарно-денежные отношения. Уже с V века на плодородных полях рисового пояса начали собирать по два урожая в год, что практикуется и поныне. На юге сосредоточился центр китайской культуры: здесь жили выдающиеся ученые, поэты, мыслители, энергично развивался укрепившийся в Китае еще во II веке буддизм.

Правда, справедливости ради нужно заметить, что правители северных династий тоже покровительствовали этой появившейся из Индии религии. По всему Китаю, как на севере, так и на юге, активно строились буддийские храмы, создавались монастыри, которым отписывалось немалое количество земли с обрабатывавшими ее крестьянами. Буддизм попал в Китай в очень удачное для себя время: обстановка междоусобиц и варварских нашествий ослабила не только центральную власть, но и официальное конфуцианство, которое не сумело помешать чужой религии укрепиться в Китае. Что же касается противостоявших конфуцианцам даосов, то они даже помогли буддизму укрепиться: именно из их рядов выходили первые китайские буддисты, даосские термины и понятия использовались буддийскими монахами в качестве нужных китайских эквивалентов при переводе на китайский язык древних буддийских текстов. Ко всему этому стоит добавить, что в смутное время войн буддийский монастырь с его глухими стенами давал возможность страждущим найти приют, беглецам — покой и отдых, усталым интеллектуалам — необходимое уединение, возможность для спокойного общения. Все эти факторы помогли буддизму китаизироваться и стать в Китае процветающей религией.

В заключение стоит обратить внимание на специфику сложившейся в Китае в IV–VI веках ситуации: все многочисленные и весьма непростые политические, этнокультурные, социальные и экономические процессы, которые в своей совокупности в иной конкретно-исторической ситуации вполне могли бы кардинально изменить облик государства либо направить его дальнейшее развитие по несколько иному пути — как это случилось, скажем, с Ближним Востоком и даже частично с Индией после исламизации, — в конфуцианском императорском Китае ни к чему похожему не привели. Не стало империи, было сильно ослаблено официальное конфуцианство, но глубинная основа того и другого, отработанная еще в Хань и приобретшая силу социального генотипа, во многом определяла эволюцию страны в период ее раздробленности. Пережив эпоху Нань-бэй чао, страна возродилась, а с ней восстановилась и конфуцианская империя.