СССР: вернуться в детство?

03. ОТ ПЕРЕМЕНЫ МЕСТ…

ЖИТЬЁ ПРОСТЕЦКОЕ

В конце концов меня освободили от валеночного плена, оперативно выпростали из шубы, и я пошла мыть руки. Первейшее дело, без этого никак.

Квартира эта была получена за три года до моего рождения, когда из района танка* расселяли старые дома. Вот там, всего лишь в двухкомнатной квартире, жила раньше вся огромная бабушкина семья.

*В Иркутске, как во всяком уважающем себя городе,

есть свой стоящий на постаменте танк.

Вполне действующий, между прочим.

Нет, надо сначала. В сорок один год бабушка потеряла мужа. Поехал сердце проверять в Омск, и на теплоходе умер от приступа стенокардии. К тому времени старший сын, Саша, уже учился в Омском педагогическом, а младшая — моя мама — ещё сидела у бабушки в животе. Следом за мужем, во время вспышки менингита, умер ещё один сын, месяца не прошло.

Тянуть хозяйство без мужика в деревне оказалось очень непросто, и через пару лет баба Рая решила вернуться в город своего детства — в Иркутск. Здесь им выдали квартиру: с одной совсем маленькой комнаткой, в которой поселилась, собственно, бабушка, с небольшой кухней, и с ещё одной просторной комнатой, в которой жили все остальные восемь детей.

А, нет, вру! Старшая дочь, За́ря, вышла замуж, и им с мужем дали отдельное жильё.

Семеро. Туалет на улице (тогда бо́льшая часть Иркутска так жила), вода в колонке, баня по субботам городская.

Вскоре женился и Саша, они с женой ушли на диванчик в кухне. Самое интересное, что друг за другом переженились и остальные — все, кроме двоих младших. И все привели супругов под бабушкино крыло. Детей успели завести, некоторые и двоих! И бабушка сидела во дворе с колясками. Удивительно, но все они это время до последнего вспоминали как самое счастливое в жизни! Очень дружно жили. И весело.

Потом началось расселение, семейным давали отдельные квартиры, а бабушке, маме и Наи́лю (это последний неженатый сын остался) — вот эту распашонку. А, не сказала же я: у нас трёхкомнатная малометражка: проходной зал с древним бабушкиным диваном, наша с мамой, девять квадратов, и Наилькина — совсем крохотусечная, шесть, наверное.

Наиль почти всё время на вахте — бурит по северам, воду ищет. В комнате у него практически пусто: диван да стул. Все его вещи умещаются в половинку встроенного между комнатами шкафа, типа шеститумбового, у которого три секции на одну спальню и три на другую.

Из прочих замечательных предметов были у Наиля радионаушники — купил себе радио слушать, чтоб, значицца, другим не мешать. Наушники имели провод для подключения к радиоточке, и такая радиоточка в его комнате была — вторая на квартиру, после кухни. Наушники выглядели шикарно (ну, мне так казалось) и были предметом, выбивающимся за рамки моей детской обыденности.

Очень мне хотелось ими попользоваться, послушать — как оно там говорит? Но Наиль новой вещью сильно дорожил и переживал, как бы я чего не поломала. Лучше б дал послушать, честное слово. Кончилось всё довольно драматически. Я не смогла преодолеть себя, дождалась, пока все уйдут в кухню, пошла к Наилю в комнату и надела на голову заветный предмет. Почувствовала я себя, конечно, минимум королевой, а максимум — космонавтом. Но наушники молчали. А за дверью комнаты была розетка.

Были. Две.

Я подошла и рассудила логически. Правая показалась мне страшной, она слишком выступала из стены и даже была слегка замазана извёсткой — ну разве может такая красота как радионаушники стыковаться с такой неприятной вещью? Ну, не-е-ет. Зато левая — аккуратненькая, плосконькая, заглаженная — самое то!

Дальше я помню боль в ушах и свой крик. И как влетевшая в комнату мама срывает с меня эти наушники и швыряет их в стену. И орёт что-то про «пожалел» и «чуть ребёнка не угробил». Заметьте, опять. Все с завидной регулярностью стремятся меня угробить. Ладно-ладно, это чёрный юмор такой.

Наушникам, кстати, ничего не было. Зря все боялись, что я чё-нить погну, хе-хе.

Мне тоже ничего особо не было, кроме прокачки скилла самосохранения и обострившегося чувства юмора. А вот у мамы, наверное, первые седые волосы появились.

Ой, что-то унесло меня в воспоминания. Давайте про квартиру.

Хрущёвка у нас была самая обыкновенная, без выпендрёсов. Комнаты побеленные — именно известью, которую покупали страшными комками, долго гасили, процеживали сквозь марли и ещё что-то. Потолки всегда были чисто белые, стены — подкрашенные колерами (чаще всего самыми простецкими, типа синьки или зелёнки). Белили часто, по три раза в год: к новому году, к первому мая и к первому сентября. Зачем такая частота — я, честно говоря, никак не понимаю. Принято так было. Прилично. В коридоре, туалете, ванной и кухне до половины стены́ снизу покрашено светлой голубой краской, выше — тоже побелено.

Полы в комнатах крашеные деревянные, в коридоре и кухне — поверх досок закрытые квадратной нарезкой из какого-то материала типа линолеума, но однотонного: голубого, бежевого и зелёного. Сторона каждого квадрата сантиметров тридцать. Потом такого не будет, начнут просто линолеум стелить. В туалете и ванной на полу мелкая керамическая плитка, терракотовая, без глазури.

Под потолком везде — просто лампочки, до люстр пока не дожили. Двери в комнаты представляли из себя подобие большой рамы со вставленным зернистым стеклом. В кухню — стеклянной была только верхняя половина, нижняя — фанерка. А в ванную и туалет — простые реечные рамки, оббитые тоненьким ДВП. Что ДВП, это я точно знаю, потому что однажды Ирка (у себя в квартире, но разницы нет — дом-то один) повисла на вешалке-палочке для полотенец. Ну, как на турнике. Да ещё ногами в дверь упёрлась, изображала чего-то. Ну и благополучно выдрала вешалку с мясом. Ой, мама их, тёть Валя, ругала-а-ась…

У бабушки в зале кроме её дивана стоял старенький чёрно-белый телевизор на хлипком столике, сервант (из нижней широкой тройной тумбы и верхней части поуже, со сдвижной стеклянной «витриной» для парадной посуды) и большой обеденный стол с двойной крышкой, которую можно было раздвинуть и в серединку вставить ещё одну секцию. Этот стол мы периодически таскали в четвёртый подъезд, где жил ещё один мамин брат, Рашид, с женой Валей и детьми Рашидкой, Танькой и Иркой. Когда вся родня собиралась на день рождения, одного стола никогда не хватало. И посуду к ним таскали по той же причине. Стулья собирали по соседям — вот со стульями у нас был напряг, пока дядь Рашид не завёл несколько специальных досок. Укладываешь такую доску на пару табуретов — и ловко получаешь временные лавки.

Ещё у бабушки был ковёр, небольшой, полтора на два метра, с очень простым геометрическим узором, но шерстяной. Подозреваю, что его привезли аж из Омской области, двадцать пять лет назад.

Из зала можно было выйти на балкон, на котором стоял эмалированный бак с солёной капустой (замороженной, естественно), лыжи (мои и мамины), мой маленький велосипед «Лёвушка», санки и ещё какой-то невнятный бутор. Балконная дверь была единственной из всех выходящих на улицу рам, которую не заклеивали бумажными полосками (чтоб тепло не выдувало) — иначе как за капустой-то ходить? Неизбежные щели по периметру всей двери обкладывали специальным поролоновым валиком, иначе в них ощутимо сквозило.

У нас с мамой стояла полуторная кровать с полированной спинкой (одна на нас двоих), полированный двухтумбовый шкаф, который она забрала после развода с отцом, довольно крепкий и устойчивый детский столик с детским стульчиком и целая куча кукольной среднегабаритной мебели: шкафчики, кроватки, жестяной чемоданчик с кукольными вещами, заводная стиральная машина, которая могла отжимать мокрые кукольные одёжки или платочки. Видимо, здесь же будет жить и наша радиола.

Половина выходящих на нашу сторону секций встроенного шкафа тоже была занята моими игрушками и книжками. Чего там только не было: разнообразные конструкторы, набор масок из папье-маше (волк, Чипполино, доктор Айболит, заяц и ещё куча всяких), парк игрушечных автомобилей, механическая игра «За рулём», коробка заводных игрушек, маленькое игрушечное (но вполне играющее) фортепиано*, огромная стопа коробок с настольными играми, коробка пластинок, фильмоскоп с огромным набором диафильмов, даже здоровенная игрушечная арфа, к которой прилагались специальные картонки-схемы для извлечения мелодий**… Этот шкаф был предметом лютой зависти всех детей, которым хоть раз удавалось на него взглянуть.

*Никакого электричества,

чистая механика!

**Вполне прилично выходило,

между прочим. Узнаваемо.

Я представила, как начну с упоением во всё это играть и слегка передёрнулась. Как-то всё это… маразмом отдавало, что ли. Ну, разве что в настолки*, они здесь реально прикольные. И то — сколько раз меня это увлечёт? Явно ведь, не так, как в первом детстве.

*В настольные игры, то есть.

Ладно, теперь расскажу про нежилое.

В туалете стоял самый обычный унитаз с верхним бачком и дёргалкой на верёвочке, в комплекте — старое эмалированное ведро в качестве мусорки. В ванной — чугунная слегка пожелтевшая ванна и фаянсовая раковина (смеситель на это всё один, поворачивать нужно туда-сюда), зеркальце маленькое, узенькое, и я себя в него практически не вижу — высоко мне. Кафеля на стенах нет. Мыло только кусками, про жидкое здесь и не слышали пока. Шампуней тоже не видать.

В кухне: эмалированная, слегка оббитая раковина, относительно новая (восемь лет) электроплита «Лысьва», сравнительно новый холодильник «Океан» и второй, старенький, совсем маленький «Саратов», стол-тумба (с нижним отделом и большим выдвижным верхним ящиком) и к нему подвесной шкаф-тумба, крашеные белой краской. А! Три табуретки.

В коридоре нет ничего, кроме ростового зеркала в деревянной раме и старой вешалки на стене из шести крючков. Ой, нет! Вру! Ещё полуавтоматическая стиральная машинка «Сибирь» (даже с центрифугой!) напротив туалета стоит.

Всё, на этом опись имущества закончена.

ДУМЫ. БЕЗ БЫЛОГО. НАВЕРНОЕ

На кухне уже закипал электрический чайник, огромный, словно знаменитому похожему на ведро роботу* его верхнюю полусферу отломили и носик к ней присобачили.

*Да-да, из культового кино

про хороших и плохих мальчиков

со светящимися мечами.

Мама, кажется, жаловалась бабушке, что всё оказалось не так блестяще, как в момент вербовки было описано. Бабушка ответственно предлагала порубить всех нахер саблей. Фигурально выражаясь, конечно.

Я тоже была за саблю, но с советами не лезла. Пять лет, какой советчик. Сильно умное начнёшь говорить — помчатся со мной к «неврипитологу», а ну как у дитятки горячечный бред?..

Меня другое волновало — блин, чё делать? Нет, вот так: ЧЁ ДЕЛАТЬ, БЛИН⁈

Я проверила по очереди все отделы шкафов в комнате — чисто в памяти встряхнуть, где что лежит. Переоделась в домашнее. Господи, маленькие ручки, маленькие ножки, непривычно как, ужас…

Нашла в шкафу раскраски и карандаши. Тэкс, раскраски мне без надобности, цветные карандаши я терпеть не могу (кроме акварельных, которые появятся хрен знает когда), а вот простой…

Простой карандаш нашёлся. Даже два: ТМ и М2. М2 рисовал так жирно, что меня аж оторопь взяла. Эх, мне бы акварельные… Люблю чёрным акварельным рисовать. Что-нибудь вместо него, интересно, можно подобрать? Уголь? Мдэ…

Внизу под пачкой раскрасок обнаружился альбом для рисования, в простой картонной корке с максимально примитивным рисунком — кретинически радостный ёжик* и прочее. Белый картон, одноцветный рисунок, проще некуда. Зато внутри такая бумага! Листы были толстые и фактурные, пожалуй что и под акварель пойдут. Сорок листов. Тридцать семь копеек, на задней корке было пропечатано.

*Напоминающий столь же кретинического крота

из чешского мультика без слов.

Только в хипповом парике.

Тут меня посетила новая мысль, что хорошо бы сперва привыкнуть к новой мелкой моторике. К более мелкой мелкой моторике, чем старая более крупная мелкая моторика. Какова фразочка, а? Специально оставлю.

Портить хорошую бумагу на эксперименты было жаль, я выдернула из пачки раскрасок первую попавшуюся и села за свой маленький стол. Тэкс, проверим, что у нас со штриховкой.

В комнату заглянула мама:

— О, а ты чего вся разделась-то? В больницу пойдём?

— У меня всё прошло, — ответила я, сосредоточенно штрихуя. — Мам, у нас есть просто листочки белые? Или тетрадки?

— Как это «прошло»⁈ — возмутилась мама. — А если ночью снова заболит, а лекарства нет?

— Не заболит.

— Так, ну-ка, хватит дурью маяться! Одевайся и пошли!

Я глубоко вздохнула и подпёрла руками лоб. Ругаться с ней, что ли? Слово моё последнее…

— Мама, — терпеливо сказала я, — у меня ничего не болит. И ничего не болело! — торопливо добавила я, увидев, что она начинает сердиться. — Я специально тебе сказала, потому что я не хочу там больше находиться. И я туда больше не поеду. Там холодно и неприятно. Тупое, бессмысленное времяпрепровождение! С бабушкой останусь. А в больницу мы пойдём, только если тебе больничный надо. Я пожалуюсь, две недели дома просидим. А ты съезди и заявление на увольнение напиши, и не придётся отрабатывать. Или едь отработай, если охота всё здоровье своё проморозить. Почки простудишь — тебе что, новые купят?

Вот это меня понесло…

— Что? — растерянно спросила мама.

Но из-за её спины вдруг высказалась бабушка:

— Вот, даже ребёнок понимает! По-женски простудишься, будешь всю жизнь лечиться!

В поликлинику мы сегодня так и не пошли.

Мама с бабушкой долго спорили и препирались в кухне, бабушка, кажется, давила на то, что деревенская школа матушку прокинула с обещаниями, и хорошо бы им все эти претензии выкатить.

Я слушала-слушала, потом постаралась максимально по-детски сформулировать мысль и вышла в кухню.

— А нельзя устроиться на работу поближе к бабушке? У нас две школы рядом.

Я точно знаю, что когда она летом приедет и будет искать работу, в восемнадцатой школе ей скажут, что целый год маялись без учителя физкультуры, и буквально две недели назад нашли — где ж вы были, девушка…

Мама с бабушкой уставились друг на друга.

— А чё? — сказала бабушка. — Сходи да узнай.

— Думаешь, места есть в середине года? — усомнилась мама.

— За спрос в нос не дадут, — тихонько подкинула я.

— Правда что! — согласилась бабушка. — Сходи, спроси. Рабочий день ещё. Вдруг надо физрука? Переводом пойдёшь!

Вот оно, прозвучало это волшебное слово! «Переводом»! В этом случае и отработок не требуется, и стаж не теряется. И сумасшедшего детсадовского ритма удастся избежать.

Да, в прошлый раз матушка устроилась в садик от безысходности — ну не было больше рядом рабочих мест по пед.образованию. Эксперимент получился удачным. Для садика.

Работать в две смены — конечно, вперёд! Извините, няни опять нет, ах, что же делать… При этом Галина Николаевна и новатор, и активист, и дети её обожали. Грамот — хоть всю квартиру облепи! Печаль только в том, что дома мы её практически не видели, а на зарплате эта пахота сказывалась очень малосущественно. Очень хитрая в садах система. Вроде и работаешь за троих, и спрашивают за троих, а получаешь за одного с маленьким хвостиком. И всё с цифрами в руках!

Если ей удастся в школу устроиться, думаю, педагогика ничего не потеряет. Просто в этом варианте реальности будет новатор-физкультурник. И дети её будут обожать, как везде. А если смотреть с точки зрения прилагаемых усилий, из всех педагогических вариантов физрук — самое милое дело. Тетрадей нет, уже здо́рово. Спартакиаду провёл — уже зрелищно, молодец, премия и всё такое.

— Иди, Галя! — подбодрила бабушка. — Нечего в той деревне сидеть, болезни одни.

Мама ушла, а я наконец спокойно прижалась в мягкому бабушкиному животу.

— Хулиганка ты, а? — спросила она.

— Ты не представляешь, как там холодно, — вместо ответа сказала я. — Печку не топят, батарей нет. Что за жизнь такая дурацкая? Ты не отпускай её, даже если она ничего не найдёт. По ночам лежим, трясёмся.

Бабушка неодобрительно поцыкала.

— Ай-я, дёрнуло же её…

— Грустно ей, — вслух подумала я. — Замуж ей надо. У всех муж есть, а у неё нет.

Это я имела в виду всех своих тёть, часть из которых была бабушкиными дочерьми, а часть — невестками. У всех был муж, а у мамы — нет. Непорядок!

Бабушка помолчала.

— А если он тебя обижать будет?

— Дядя Ринат же Лёшку не обижает, — резонно возразила я. Лёшка был сыном его жены от первого брака. — Посмотрим. Познакомимся. Не обязательно за первого встречного замуж выходить, можно и подружить сперва, да?

Бабушка засмеялась и поцеловала меня в макушку.

— Баб, а у тебя тетрадка есть?

— Тебе зачем тетрадка?

— Рисовать хочу.

— Ну так иди альбом возьми.

— Он для красок, жалко мне.

— Пф! — фыркнула бабушка. — Я тебе ещё куплю! Иди, рисуй.

Я почти закончила набросок Акташа, когда примчалась мама, глаза по рублю.

— Мама! — чуть ли не закричала она с порога. — Есть место!

— В какой?

— В восемнадцатой!

— Ставка?

— Пока полставки, но предлагают на вторую смену на продлёнку выйти, а с сентября — ставка.

— Ну, согласилась?

— Согласилась, — мама плюхнулась в кухне на стул. — Вот, смотри! — она сунула бабушке листок, который та начала внимательно читать, сдвинув брови.

— Покажи, — попросила я и пристроилась рядом, прижавшись к бабушкиной руке.

В листе, сдобренном печатью и размашистой подписью, значилось:

«Гарантийное письмо» — и дальше, собственно, о том, что мама нам уже рассказала.

— Завтра поеду в Биликтуй, отдам в школу и документы заберу, — пояснила мама бабушке, — а в понедельник — на работу, в первую смену.

Класс.