Стальной век: Социальная история советского общества

1. Планы индустриализации

В середине 1920-х годов СССР оставался еще слаборазвитой аграрной либо аграрно-индустриальной страной. Более 80 % населения жили в сельской местности; доля валовой продукции сельского хозяйства по отношению ко всей продукции народного хозяйства составляла около 2/3, а промышленности — лишь 1/3²³¹. Индустрия страны едва только начала превышать довоенный уровень. Оказавшись у власти в огромной стране, правящая партийно-хозяйственная номенклатура, по существу, очутилась в том же положении, в каком находился царский режим. Она не меньше его стремилась к имперской, державной политике, но материальная база для такого курса оставалась по-прежнему чрезвычайно узкой. Для этого понадобилась бы широкомасштабная модернизация страны, создание мощной современной тяжелой и военной промышленности. С этим власти связывали не только решение внутренних проблем, но и независимость и мощь государства, а значит, стабильность господства и привилегий правящего слоя.

В условиях политического соперничества с западными державами на внешние ресурсы для индустриализации рассчитывать было нельзя. Сталин пояснял, что в странах Запада промышленный переворот происходил «либо при помощи крупных займов, либо путем ограбления других стран… Партия знала, что эти пути закрыты для нашей страны… Она рассчитывала на то, что… опираясь на национализацию земли, промышленности, транспорта, банков, торговли мы можем проводить строжайший режим экономии для того, чтобы накопить достаточные средства, необходимые для восстановления и развития тяжелой индустрии. Партия прямо говорила, что это дело потребует серьезных жертв и что мы готовы пойти на эти жертвы открыто и сознательно…». При этом никто, разумеется, не собирался спрашивать народ, согласен ли он на такие жертвы. «Мы отстали от передовых стран на 50—100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут», — не допуская возражений, провозгласил Сталин²³².

Особенная скорость и жестокость такой форсированной модернизации объяснялась, по словам немецкого исследователя Р.Курца, тем, что «в нее, невероятно короткую по времени, уложилась эпоха длиною в две сотни лет: меркантилизм и Французская революция, процесс индустриализации и империалистическая военная экономика, слитые вместе»²³³. Советский Союз, управляемый бюрократией, которая взяла на себя «историческую миссию» буржуазии, вынужден был по ее воле и под ее властью за считанные десятилетия проделать весь многовековой жестокий путь капитализма: экспроприацию крестьянства, пролетаризацию основной массы населения, промышленную революцию и переход к «тейлористскому», конвейерному этапу индустриального общества.

Аппетиты приходили в процессе самой еды. Еще в апреле 1927 г., выступая на пленуме ЦК большевистской партии, Сталин возражал против строительства Днепровской ГЭС, заявляя, что ее сооружение значило бы то же самое, что для мужика покупать граммофон вместо коровы. Но, как свидетельствует Троцкий, «ускорение темпа индустриализации происходило… под толчками извне, с грубой ломкой всех расчетов на ходу и с чрезвычайным повышением накладных расходов»²³⁴. В 1927 году был подготовлен первый официальный проект пятилетнего плана экономического развития страны: прирост промышленной продукции намечался с убывающей из года в год скоростью от 9 до 4 %, личное потребление должно было за пять лет возрасти на 12 %. В 1928 году Политбюро утвердило новый проект пятилетки, в котором предусматривался годовой прирост промышленного производства на 9 %. Еще через год Госплан разработал третий вариант пятилетки с еще большими темпами роста²⁹⁵.

Становилось ясно, что обеспечить стремительный рост индустрии нормальными средствами будет все труднее и труднее. Структурные проблемы экономики к концу 1920-х годов стали нарастать. Диспропорции между промышленностью и сельским хозяйством увеличивались. В начале 1928 года возникли проблемы со снабжением города хлебом. Повышение реальных заработков рабочих в городах замедлилось, все острее чувствовались инфляция и безработица, которые вызывали обнищание широких слоев населения. Обострение социальной дифференциации вело к росту недовольства в стране. В этих условиях власти стали склоняться к усиленному применению традиционного, испытанного еще в период царизма метода выкачивания средств на индустриальное развитие из деревни. Но у них была теперь куда большая свобода рук, чем у их предшественников. Они смогли обрушить на крестьянство сокрушительный удар.

Троцкий ЛД. Что такое СССР и куца он идет? Париж, б.г. С.54.

Там же. С.56.

Большевистский режим, по словам левого эсера И.Штейнберга, колебался между двумя полюсами: «Он знает или военный «коммунизм» эпохи войны, или рыночный нэповский «коммунизм» мирного времени. Но он в испуге шарахается от третьего пути социалистической революции: демократической и социалистической самоуправляющейся Республики Советов»²³⁵. В 1928 году с такого рода колебаниями было покончено.

2. Переход к «коллективизации»

Аграрная политика ВКП (б) предусматривала, по существу, изменение социальной структуры деревни. После гражданской войны земля оказалась в распоряжении крестьянских общин и была разделена между семьями по числу «едоков». Однако такой порядок вещей не устраивал большевиков, считавших большинство крестьянства «мелкособственническим элементом». Прежде всего, основная масса хозяйств крестьян-общинников была малотоварной; они вели полунатуральную экономическую жизнь, производя, в первую очередь, для собственных нужд и сведя производство товарных излишков к минимуму, необходимому для покупки продуктов городской промышленности. Из таких хозяйственных единиц было крайне трудно «выжать» растущее количество хлеба как для нужд города, так и для продажи за рубеж, на валюту, которую затем можно было бы использовать для целей индустриализации. К тому же община как устойчивый социальный механизм стойко сопротивлялась организованному нажиму со стороны государства. Наконец, не разложив ее, нельзя было «высвободить» то количество рабочих рук, которое потребовалось бы для широкомасштабной индустриализации. Экономисты рассчитывали, что 15 % сельского населения является «избыточным». Вот почему все фракции большевистской партии были настроены резко враждебно по отношению к общине. Разногласия между ними касались лишь вопроса, каким образом ее можно ослабить и разрушить: «левые» (последователи Троцкого) предпочитали форсировать внутреннее социальное расслоение за счет привилегий «беднякам» и расширения сектора государственных и «коллективных» хозяйств, «правые» (сторонники Бухарина — Рыкова) делали ставку на рост крупных индивидуальных (но, на практике, зачастую использовавших наемный труд — т. е. частно-капиталистических, фермерских) хозяйств, ориентированных на рыночное производство и извлечение прибыли, которые в будущем могли бы стать основой всей аграрной отрасли страны.

Первоначально преобладание получила вторая линия, которая в известной мере продолжала столыпинский курс. В начале 1920-х годов был значительно ограничены традиционные переделы общинной земли между крестьянскими семьями «по едокам». Тем самым был существенно ослаблен общинный механизм «социального выравнивания» и сделан важный шаг на пути концентрации собственности в деревне. В 1925 году без большого шума власти отменили важнейшее положение «Декрета о земле», допустив аренду земли и использование наемного труда в сельском хозяйстве.

Налоги на крестьян росли. Кроме того, они обязаны были сдавать значительную часть произведенной ими продукции государству по ценам ниже рыночных, чтобы власти могли обеспечивать продовольствием города. Понятно, что многие крестьяне были недовольны этой процедурой и укрывали хлеб. Поэтому с 1926 года государственные планы заготовки зерна систематически не выполнялись. Кроме того, зачастую крестьянам было невыгодно продавать хлеб даже по свободным рыночным ценам, поскольку завышенные, монопольные цены на изделия городской промышленности побуждали крестьян все болынё ориентироваться на самообеспечение и вообще избегать товарообмена с городом. Ставка на богатые хозяйства фермерского типа себя не оправдала. Они требовали более выгодных для себя условий продажи и более льготного ценового режима. Если «кулак» «скрывал свой хлеб, — справедливо замечал Троцкий, — то потому, что торговая сделка оказывалась невыгодной»²³⁶. Основная же масса общинных хозяйств не могла восполнить недостаток товарного хлеба, даже если бы пожелала этого. Структурные проблемы аграрного сектора становились неразрешимыми.

Ситуация должна была рано или поздно взорваться. Непосредственным толчком к этому послужил кризис со снабжением городов хлебом, возникший осенью 1927 года. Власти грубо просчитались, переоценив урожай зерна и установив крайне низкие закупочные цены, которые зачастую были ниже себестоимости производства. За несдачу зерна снова вводились конфискации и тюремное заключение. В 1928 году морозы уничтожили значительную часть осенней рассады, восполнить ущерб было нечем, поскольку государство успело реквизировать запасы. Горожане снова занялись на свой страх и риск меновой торговлей с деревней, минуя контроль властей. Ответом «сверху» стали новые принудительные меры и конфискации. Весной 1929 года государство снова потребовало сдать ему последние резервы запасов зерна, чем еще больше обострило ситуацию.

297

Для каждой деревни были введены обязательные твердые нормы сдачи, как в период «военного коммунизма».

Правящий режим истолковал «хлебный кризис» в соответствии с собственным, весьма искаженным представлением о социальном устройстве деревни. Он возложил основную вину на «кулаков». В апреле 1929 года, выступая на пленуме ЦК и ЦКК ВКП (б), Сталин восклицал: «…Наш агитатор… два часа убеждал держателей хлеба сдать хлеб для снабжения страны, а кулак выступил с трубкой во рту и ответил ему: «А ты попляши, парень, тогда я тебе дам пуда два хлеба»… Убедите-ка таких людей»²³⁷. При этом ни власти, ни теоретики большевизма так никогда и не смогли определенно объяснить, кого же и на основании чего следовало причислять к данной общественной категории. Так и получалось, что в разных случаях и по мере надобности речь могла идти о совершенно разных подходах: здесь ссылались на имущественный достаток, там — на количество скота, в третьем месте — на чуть лучшее, чем у других, жилье и т. д. С обычным деревенским понятием «кулака» («мироеда», хозяина, вышедшего из общины, взявшего землю в частную собственность и ведущего хозяйство с применением наемного труда) такое отношение не имело ничего общего; оно использовалось обычно для того, чтобы наносить удары по широким слоям общинного крестьянства.

Для того, чтобы понять, чем была крестьянская община в России и почему она так мешала режиму форсированной модернизации, стоит повнимательнее присмотреться к этому социальному институту.

Подавляющее большинство крестьян в СССР вплоть до конца 1920-х годов жили в общинах. Под общинным контролем находилось более 90 % обрабатываемых земель. Большая часть их была поделена на наделы, обрабатываемые отдельным семьями. Леса, пруды, озера, строения, мельницы, часто — оборудование и машины находились в совместном пользовании и управлялись общим сходом общинников. Существовали развитые формы взаимопомощи, включая совместную обработку семейных участков («супряга») и т. д.

Вот что писал о жизни и особенностях тогдашней деревни крупный специалист по истории крестьянства британский профессор Т.Шанин:

«…Активность российских крестьян, их способность к автономному политическому действию… имели свои корни в семейном сельском хозяйстве и в общинной структуре, в которой крестьяне жили… Интересы богатых и бедных в каждой из деревень значительно отличались, но общность судеб или конфликта, при столкновении лицом к лицу с силами природы, государством, помещиками и даже рынком… обеспечивали… сильные, и в целом все пересиливавшие причины для кооперации и взаимной поддержки. Опыт веков научил селян тому, что такое единство необходимо для

298

выживания большинства из них. И сплоченность общин, и понимание крестьянами своих интересов поддерживались и усиливались глубочайшим расколом и эксплуатацией внутри самого российского общества, его крестьянских поселений, стоящих лицом к лицу с тесно связанными друг с другом силами «верхушки»: ее государства и чиновничества, ее помещиков и дворян, ее богатых горожан и многочисленных инструментов социального и политического контроля.

Основные черты конфликта и неповиновения можно изложить еще более определенно. Это была, по большей части, борьба против помещиков и представителей государства, выливающаяся в конфронтацию со всем государством <…>

Со сложностями крестьянской деревенской жизни, ее социальными, политическими, культурными потребностями и сельским хозяйством того времени было наиболее эффективно справляться коллективно и локально… Российская община давала гибкую и уже готовую сеть организаций для решения широкомасштабных местных задач, функционируя помимо этого в качестве основной ячейки самоидентификации <…>

Середняки, в соответствии с точным определением этого слова, были решающей силой в российском селе и большинства в его общинах. Безземельные и «бобыли» не имели достаточного веса в деревнях, и не могли оказать в одиночку длительного сопротивления в сельской борьбе… Сила общинного схода была такой, что наиболее богатые обычно не могли удержать контроля над этими общинами. Что касается кулаков в сельской местности России, по крайней мере в крестьянском значении этого термина, они были не обязательно самыми богатыми хозяевами или работодателями, но «не совсем крестьянами», стоящими в стороне от общин или против них. Наиболее близким крестьянским синонимом термину «кулак» был в действительности «мироед» — «тот, кто пожирает общину»»²³⁸.

Этот институт самоорганизации и базу для сопротивления против изъятия средств и ресурсов власть намеревалась теперь разрушить любой ценой.

Под предлогом получения хлеба группировка Сталина приступила к массовой экспроприации крестьянства, стремясь раз и навсегда покончить с опорой деревенской автономии — общиной и выкачать из села, как из своего рода «внутренней колонии», материальные и человеческие ресурсы и средства для форсированной индустриализации. Разгромив фракцию Бухарина — Рыкова, сталинцы развернули в 1928–1929 гг. так называемую «сплошную коллективизацию». Для ее осуществления в деревню были направлены 35 тысяч активистов из города²³⁹. Формировались специальные «бригады», состоявшие из партийных рабочих, милиционеров и сил тайной полиции. Они силой заставляли крестьян вступать в «коллективные хозяйства» (колхозы). Опорой государственной политики стала и сельская молодежь, чье недовольство патриархальными сельскими порядками власти использовали в своих интересах; комсомольские организации становились орудиями «коллективизации». Общинные структуры и порядки упразднялись, семейные наделы и скот насильственно «объединялись». В колхозах вводилась индустриальная форма организации труда: во главе был поставлен председатель, фактически назначаемый властями; тот, в свою очередь, определял руководителей бригад. Практически весь урожай изымался государством; члены колхоза за свою работу получали квитанции — «трудодни». Весь труд строжайше планировался «сверху», за невыполнение плана устанавливались санкции. Колхозникам запрещалось покидать колхоз без разрешения. Отказавшиеся «вступить» в колхоз объявлялись «кулаками» или «подкулачниками»; против них была провозглашена решительная борьба. В конце 1929 года Сталин объявил, что крестьяне «пошли в колхозы, пошли целыми деревнями, волостями, районами»²⁴⁰. В речи на конференции аграрников он дал установку «ликвидировать кулачество как класс»²⁴¹. У «кулаков» и «подкулачников» отбиралось все имущество, а сами они вместе со всей семьей высылались на Север и в Сибирь. «Раскулачивали вплоть до валенок, которые стаскивали с ног малых детишек», — писал один из наблюдателей²⁴². По словам левого эсера И.Штейнберга, «под общим именем кулака был, по существу, объявлен террор против всей деревни, включая бедняков. Так, в среднем были экспроприированы 10–15 % крестьян, а во многих областях — до 4О%»²⁴³. Некоторые зажиточные деревни были высланы целиком. Общее количество жертв «коллективизации» составляло многие миллионы; значительная часть высланных погибла. Оставшихся крестьян заставляли вступать в колхозы. Позднее (в 1942 г.) Сталин признавался Черчиллю, что «политика коллективизации была ужасной борьбой», пришлось бороться с 10 миллионами» «мелких хозяев». «Это было страшно. И длилось четыре года <…> Это было ужасно тяжело, но необходимо»²⁴⁴.

Крестьянство восприняло «коллективизацию» как новое издание крепостного права. Судя по информационной сводке организационного отдела ВЦИК (12 августа 1929 г.), крестьяне говорили: «Колхозами нас погонят опять в барщину и будут над нами ходить с кнутом, а мы работай, спину гни». «Дайте нам жить свободно, коллектив — это есть старая екатеринов-щина. В коллективе человек превращается в скот»²⁴⁵. Нередко местные Советы отказывались выполнять решения и заменялись послушными кадрами из города.

Согласно докладной записке тайной полиции ОГПУ в ЦК ВКП (б), в течение 1928 г. произошло 709 крестьянских выступлений. В 1929 г. было уже, как минимум, 1307 массовых крестьянских выступлений с участием 300 тысяч человек. Из них 403 произошли на почве хлебозаготовок и 86 — в связи с коллективизацией. 176 выступлений носили повстанческий характер, сопровождаясь разгромом сельсоветов и захватом территории. В 1930 г. число выступлений выросло до 13756, причем более 70 % из них было направлено против принудительной «коллективизации». В 993 случаях они были подавлены вооруженной силой, причем разгорались настоящие сражения с крестьянами. Выступления охватывали целые регионы, сопровождаясь захватами милицейских отделений и освобождением арестованных. Наиболее охвачены протестами (60 % выступлений) оказались Украина, Центральное Черноземье, Поволжье и Северный Кавказ²⁴⁶. В многотысячном восстании, вспыхнувшем в феврале 1930 г. на Северном Кавказе, участвовали даже члены партии и комсомольцы, бывшие красные партизаны. Особую активность в борьбе с правительственным насилием проявляли женщины. Они отбивали реквизированное зерно, отказывались вступать в колхозы и мешали делать это своим мужьям, требовали выхода из «коллективных хозяйств» («бабьи бунты» зимы 1929–1930 гг.). В западных областях Украины формировались крестьянские отряды и собственные органы управления…

Крестьянские выступления жестоко подавлялись войсками и силами безопасности. Тем не менее, сопротивление деревни заставило власти сделать вид, что они пошли на попятную. В марте 1930 года, когда в колхозы были загнаны до 60 % крестьян, Сталин опубликовал в «Правде» статью «Головокружение от успехов». Он утверждал, что «нельзя насаждать колхозы силой. Это было бы глупо и реакционно». Он списал весь террор против крестьянства на «перегибы» чиновников, у которых «закружилась голова от успехов»²⁴⁷. На места была послана директива о смягчении курса, в которой признавалось угроза «широкой волны повстанческих крестьянских выступлений» и уничтожения «половины низовых работников»²⁴⁸.

Верный своей излюбленной тактике, Сталин предпочел после первого рывка чуть-чуть отступить назад, не меняя общего курса по существу.

Официально крестьянам разрешили выходить из насильственно созданных колхозов; к осени 1930 г. в них остался лишь 21 % крестьян²⁴⁹. После этого власти прибегли к «экономическим» мерам принуждения. «Единоличники», то есть не вступившие в колхоз, должны были платить колоссальные налоги, имущество тех, кто был не в состоянии платить и отказывался присоединиться к колхозу, конфисковывалось. В результате в 1932 году, по официальным данным, было «коллективизировано» более 60 % крестьянских дворов с охватом свыше 70 % крестьянских площадей, что означало «перевыполнение пятилетки в три раза»²⁵⁰.

За упомянутую Сталиным «необходимость» было заплачено не только миллионами человеческих жизней, но и сельскохозяйственной катастрофой. «Сплошная коллективизация, проводившаяся методами Пришибеевых, ввергла народное хозяйство в состояние давно небывалой разрухи: точно прокатилась трехлетняя война, захватившая целые села, районы и округа», — отмечал сосланный в Сибирь большевик Ф.Дингелыптедт²⁵¹.

Валовый сбор зерна, составивший в 1930 году 830 миллионов центнеров, упал в два последующих года ниже 700 миллионов, производство сахара упало с 1929 года более чем в 2 раза, число лошадей сократилось на 55 %, поголовье рогатого скота — на 40 %, число свиней — на 55 %, овец — на 66 %²⁵². Множество домашних животных погибли просто из-за того, что для содержания их большими «коллективизированными» стадами не было ничего подготовлено, или из-за конфискации запасов кормов государством. Большое количество скота было зарезано самими крестьянами, которым было нечего есть. Миллионы людей гибли от голода.

Для созданных колхозов устанавливались чрезвычайно высокие, почти невыполнимые планы сдачи хлеба государства. В результате изымались не только излишки хлеба, но и зерно для посевов, а также съестные припасы, необходимые для пропитания самих крестьян. Для «выбивания» хлеба в деревню были отправлены чрезвычайные комиссии, войска. В августе 1932 года был принят закон «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности»²⁵³, получивший в народе название «закона о колосках». Согласно ему, крестьяне и даже дети, собиравшие в поле опавшие колоски или взявшие кочан капусты, приговаривались к десятилетнему заключению. За более крупную «кражу» полагался расстрел. Только за пять месяцев после принятия закона были осуждены 55 тысяч и расстреляны 2100 человек²⁵⁴. В стране вспыхнул массовый голод, унесший, по некоторым подсчетам, 5–8 миллионов человеческих жизней²⁵⁵. Вымирали целые деревни и села.

Особенно трагическое положение сложилось на Украине, в Поволжье и на Северном Кавказе. «…В страшную весну 1933 года… я видел умиравших от голода, видел женщин и детей, опухших, посиневших, еще дышавших, но уже с погасшими, мертвенно равнодушными глазами, и трупы, десятки трупов в серяках, в драных кожухах, в стоптанных валенках и постолах… трупы в хатах — на печках, на полу — во дворах на тающем снегу в старой Водолаге, под мостами в Харькове…» — вспоминал писатель Лев Копелев²⁵⁶. Люди съедали домашних животных, древесную кору, иногда доходили до людоедства. Многие кончали жизнь самоубийством, не выдержав мук голода. Некоторые пытались бежать в города: их ловили заградительные отряды.

В то же самое время верхи общества кичились своим благополучием. Украинский писатель В.Сосюра вспоминал о голоде 1933 года: «Мы, полуголодные, стоим у окна писательской столовой… а жена одного известного писателя… стоит над нами на лестнице и с издевательским высокомерием говорит нам:

— А мы этими объедками кормим наших щенков»²⁵⁷.

Массовый голод приводил к взрывам отчаяния, бунтам и протестам. Их история до сих пор детально неизвестна. Но некоторые отрывочные данные, приводимые историком О.Хлевнюком, позволяют представить себе общую картину. Например, в апреле 1932 г. 400–500 жителей Борисова (Белоруссия) разгромили хлебные склады и организовали демонстрацию к казармам. Забастовки и массовые волнения произошли и в других районах области, рабочие готовили поход на областной центр. Власти произвели массовые аресты «антисоветских элементов» и руководителей забастовок. В мае 1932 г. около 300 женщин в селе Устиновцы под Полтавой подняли черный флаг, остановили поезда попытались захватить на станции вывезенный хлеб. Напав на железнодорожные станции и склады, удалось отбить хлеб и зерно крестьянам соседних деревень Часникова, Лиман, Фе-дунки и других²⁵⁸. Крестьяне пытались уйти от голода и смерти. Они бежали в город, устраивали фактические забастовки («волынки»), массами выходили из колхозов. Снова вспыхивали крестьянские восстания. По неполным данным властей, в период последнего квартала 1931 г. и первого квартала 1932 г. в массовых крестьянских протестах участвовали более 108 тыс. человек, а только за 2 первых квартала 1932 г. было отмечено более 1,5 тысяч выступлений²⁵⁹. Подавить движение удавалось лишь с огромным трудом.

Пока население голодало, власти увеличивали вывоз хлеба за границу. В апреле 1931 г. сталинский режим заключил договор с Германией о продаже ей зерна и золота в обмен на крупные денежные кредиты и поставки промышленного оборудования²⁶⁰ (около половины всех импортируемых станков ввозилось из Германии). Советский Союз вышел на первое место в мире по ввозу оборудования. Одним из источников финансирования этих закупок стал экспорт зерна за границу, который увеличился с 262 тыс. т. в 1929 г. до 4,8 млн. т. в 1930 г. и 5,2 млн. т. в 1931 г. Даже в голодные 1932 и 1933 г. было вывезено по 1,8 млн. т. зерна²⁶¹. Экспорт зерна продолжался и в последующие годы, хотя и в меньших объемах, прежде всего — в Германию. При этом снабжение продовольствием советского населения оставалось крайне недостаточным…

Создаваемые гиганты тяжелой промышленности требовали большого количества рабочих рук. «Раскулаченные» и сосланные крестьяне использовались как даровая рабочая сила на индустриальных стройках, на добыче золота и т. д. С конца 1920-х годов началось массовое переселение миллионов лишенных земли сельских жителей в города; миллионы людей работали на «сезонных» стройках. Всего с 1926 по 1939 гг. городское население увеличилось на 30 млн. человек, из которых 23–25 млн., по оценке французского историка Н.Верта, были крестьянами, ушедшими из деревни²⁶². Все это приводило к чудовищной нехватке жилья в крупных городах — «жилищному кризису». Власти пытались контролировать этот процесс, отказывая крестьянам в выдаче паспортов (введены в 1932 году) и вводя систему прописки.

В итоге аграрных преобразований сталинского режима государственный капитализм без частной буржуазии экспроприировал общинное крестьянство, лишив его средств производства и превратив в покорные рабочие руки, обслуживавшие и кормившие индустриальную модернизацию. Сельскохозяйственное производство полностью сосредоточилось в государственных предприятиях («совхозах») и «колхозах», напоминавших по своей структуре и иерархически-деспотической форме организации раннеиндустриальные капиталистические фабрики с сильнейшим элементом внеэкономического принуждения. Процесс, который в Европе растянулся на многие столетия, был проведен в считанные годы и крайне жесткими методами, что создавало чудовищную концентрацию смертей. В итоге социальная структура в СССР претерпела радикальные изменения, приобретая черты, близкие к тем, которые характерны для индустриальных обществ. Уже к 1940 году в городах жила треть населения страны, в начале 60-х годов количество городского и сельского населения сравнялось, в середине 70-х годов в деревне обитало менее трети жителей СССР³²⁴.

3. Промышленная политика Сталина

«Завоевание» деревни позволило режиму приступить к пересмотру темпов индустриализации. На XVI съезде партии в июне 1930 г. Сталин выдвинул лозунг: завершить пятилетку в четыре года при росте валового объема государственной промышленности в 1929/1930 г. более чем в 2 раза по сравнению с 1926/1927 г.²⁶³ «Политбюро… легко перескакивало с 20 % на 30 % годового роста, пытаясь каждое частное и временное достижение превратить в норму и теряя из виду взаимообусловленность хозяйственных отраслей. Финансовые прорехи плана затыкались простой бумагой», выпуском необеспеченных денег, отмечал Троцкий. Форсирование темпов обернулось на деле чистой авантюрой. «Снабжение заводов сырьем и продовольствием ухудшалось из квартала в квартал. Невыносимые условия существования порождали текучесть рабочей силы, прогулы, небрежную работу, поломки машин, высокий процент брака, низкое качество изделий. Средняя производительность труда в 1931 г. упала на 11,7 %. Согласно мимолетному признанию Молотова, запечатленному всей советской печатью, продукция промышленности в 1932 году поднялась всего на 8,5 %, вместо полагавшихся по годовому плану З6 %»²⁶⁴. Уже к концу 1930 г. 40 % капиталовложений в промышленность были заморожены в незавершенных проектах, властям пришлось сосредоточиться на нескольких приоритетных ударных объектах²⁶⁵. Первый пятилетний план не был выполнен. Производительность труда в промышленности за пятилетку возросла, по официальным данным, на 41 % при запланированных 110 %²⁶⁶ (некоторые авторы считают и эту цифру во много раз завышенной). Это не помешало сталинскому правительству громогласно объявить о том, что «пятилетка в четыре года» успешно завершена.

Сталин И.В. Сочинения. T.12. С. 269–270.

Тем не менее, рывок в индустриализации был налицо. По официальным данным, за годы первой пятилетки удалось построить и ввести в действие 1500 новых промышленных предприятий, увеличив промышленное производство в несколько раз, создав мощную военную индустрию и доведя удельный вес промышленности в народном хозяйстве до более чем 70 % (по сравнению с 48 % в 1928 г.)²⁶⁷. Начались необратимые сдвиги в социальной структуре. Если в 1928 г. в «цензовой» (крупной и средней) фабрично-заводской промышленности насчитывалось 2,8 млн. рабочих, то в 1932 г. в крупной индустрии было занято более 5 млн. рабочих, а общее число промышленных рабочих превысило 6,5 млн. Еще 3 млн. рабочих (в 6 раз больше, чем в 1927 г.) трудились строителями на сооружении различных объектов²⁶⁸. Но достигнуто это было ценой тяжелейших лишений и самой жестокой эксплуатации трудящихся.

Политика государства была направлена на то, чтобы максимально сократить свободу передвижения рабочей силы. Идеалом считалось фактическое прикрепление работника к месту его работы. С конца 1920-х — начала 1930-х гг. была развернута кампания критики «дезертиров с трудового фронта» и «летунов» (людей, часто меняющих места работы в поисках лучшего заработка); их исключали из партии, комсомола, профсоюзов, старались не принимать на новое место. На предприятиях шел якобы «стихийный» сбор подписей в поддержку таких мер. Профсоюзы требовали от работников по первому призыву «партии и правительства» отправиться в наиболее «уязвимые» участки «трудового фронта». «Преданность» специалистов своему предприятию поощрялась с помощью продвижения по службе, предоставления квартирных и отпускных льгот, преимуществ при распределении рационированных продуктов. Расторжение трудящимися трудового соглашения стало рассматриваться как односторонний акт, нарушение трудовой дисциплины; ушедшим отказывали в предоставлении пособия по безработице. В 1931 г. была официально введена «трудовая книжка», в которой фиксировались места работы²⁶⁹. Первоначально эта система распространялась только на промышленных и транспортных рабочих, но с

1938 г. стала всеобщей. За слишком частую смену работы рабочий подвергался наказаниям. Писатель В.Серж описывал эту полицейскую практику: «Паспорт визируется по месту работы. При каждой перемене места работы причина перехода вносится в паспорт. Я знаю факты, когда рабочим, уволенным за неявку в выходной день для участия в «добровольной» (и, естественно, не оплачиваемой) работе, в паспортах делалась отметка: «Уволен

332

за срыв производственного плана»».

По существу, более не соблюдались ограничения сверхурочной работы, предусмотренные Кодексом законов о труде 1922 г. Фактическое рабочее время часто превышало официально установленный 8-часовой рабочий день. Директора предприятий могли по своему усмотрению вводить 10-часовой рабочий день при сохранении прежнего уровня зарплаты. В рамках «научной организации труда» принимались меры, целью которых было выжать из работника как можно больше. С 1927 г. устанавливался

7- часовой рабочий день с трехсменной работой и интенсификацией ночного труда^{332 270 271}. В 1929 г. в качестве мощного средства, ведущего к «громадному росту производительности труда»²⁷², была введена так называемая «непрерывка» — вначале в нефтяной промышленности и металлургии, затем — также в сфере управления и торговли. Рабочая неделя длилась теперь 4 дня, за которыми следовал выходной, рабочий день продлевался до 8 часов. В итоге нормальная семейная жизнь работников разрушалась, выходные не совпадали, досуг был дезорганизован. В 1937 г. власти вынуждены были начать вводить новую систему 6-дневной недели, а в 1940 г. вернулись к традиционной 7-дневной неделе с одним выходным днем при

8- часовом рабочем дне, что означало фактическое продление рабочего времени на 33 часов в месяц²⁷³.

Официальная наука приводила аргументы в пользу продления рабочего времени и увеличения интенсивности труда. Основатель Государственного института охраны труда и ведущий советский специалист в области трудовой гигиены С.И.Каплун заявил, что его учреждение пересмотрело принципы «теории утомляемости», которая, по его словам, «переоценивала» субъективное чувство усталости работника. Он назвал эту теорией орудием классового врага, его последней линией обороны. Утомляемость следовало преодолевать напряжением физических сил и воли²⁷⁴.

С целью увеличить эксплуатацию труда работников и контроль над ним власти осуществили переход с почасовой оплаты труда на сдельную.

Число получавших сдельную оплату возросло с 1930 по 1932 гг. с 29 % до 68 %³³⁷.

Об условиях жизни и труда людей на стройках первой пятилетки ярко рассказал писатель И.Эренбург в повести «День второй» (1932–1933 гг.). Речь шла о строительстве металлургического комбината в Кузнецке:

«У людей были воля и отчаяние — они выдержали. Звери отступили. Лошади тяжело дышали, забираясь в прожорливую глину; они потели злым потом и падали… Кобель тщетно нюхал землю. По ночам кобель выл от голода и от тоски… Кобель вскоре сдох. Крысы попытались пристроиться, но и крысы не выдержали суровой жизни. Только насекомые не изменили человеку. Они шли с ним под землю, где тускло светились пласты угля. Они шли с ним и в тайгу. Густыми ордами двигались вши, бодро неслись блохи, ползли деловитые клопы. Таракан, догадавшись, что не найти ему здесь иного прокорма, начал кусать человека <…> Но люди не звери: они умели жить молча. Днем они рыли землю или клали кирпичи. Ночью они спали <…>

Люди пришли сюда со всех четырех концов страны. Это был год, когда страна дрогнула <…> Оседлая жизнь закончилась. Люди понеслись, и ничто больше не могло их остановить. Среди узлов вопили грудные младенцы. Старики отхлебывали суп из ржавых жестянок. Здесь были украинцы и татары, пермяки и калуцкие, буряты, черемисы, калмыки, шахтеры из Юзовки, токари из Коломны, бородатые рязанские мостовщики, комсомольцы, раскулаченные, безработные шахтеры из Вестфалии или из Силезии, Сухаревские спекулянты и растратчики, приговоренные к принудительным работам, энтузиасты, жулики и даже сектанты-проповедники <…> По базарам Украины ходили вербовщики: они набирали рабочих. Глухие деревни Севера всполошились, узнав, что в Кузнецке людям дают сапоги <…> Казахи… никогда не видали ни заводов, ни железнодорожного полотна. Им сказали, что где-то на севере еще можно жевать и смеяться. Тогда, подобрав полы своих длинных халатов, они пошли <…>

На стройке было двести двадцать тысяч человек. День и ночь рабочие строили бараки, но бараков не хватало. Семья спала на одной койке. Люди чесались, обнимались и плодились в темноте. Они развешивали вокруг коек трухлявое зловонное тряпье, пытаясь оградить свои ночи от чужих глаз <…> Те, что не попадали в бараки, рыли землянки. Человек приходил на стройку, и тотчас же, как зверь, он начинал рыть нору. Он спешил — перед ним была лютая сибирская зима <…>

Люди жили, как на войне. Они взрывали камень, рубили лес и стояли по пояс в ледяной воде, укрепляя плотину <…> Они устанавливали, что ни день, новые рекорда, и в больницах они лежали молча с отмороженными конечностями <…>

337

Клифф Т Указ. соч. С.21.

Летуны приезжали, чтобы сорвать спецодежду, Приезжали также крестьяне из ближних колхозов — «подработать на коровку». Приезжали и комсомольцы…: они строили гигант. Одни приезжали изголодавшись, другие уверовав. Третьих привозили — раскулаченных и арестантов, подмосковных огородников, рассеянных счетоводов, басмачей и церковников.

На пустом месте рос завод, а вокруг завода рос город, как некогда росли города вокруг чтимых народом соборов <…> Все иностранцы говорили: постройка такого завода требует не месяцев, но долгих лет. Москва говорила: завод должен быть построен не в годы, но в месяцы. Каждое утро иностранцы удивленно морщились: завод рос.

В тифозной больнице строители умирали от сыпняка. Умирая, они бредили… Умирая от сыпняка, они еще пытались бежать вперед. На место мертвых приходили новые»²⁷⁵.

Сталинский режим извлек определенные уроки из провала темпов роста, намеченных на первую пятилетку. Плановые задания на вторую пятилетку (1933–1937 гг.) были скорректированы в сторону большой умеренности. В результате удалось добиться большего, чем в предыдущее пятилетие, экономического роста (по официальным данным, промышленное производство выросло более чем в 2 раза) и в пять раз большего повышения производительности труда. В строй вступили 4500 промышленных предприятий²⁷⁶. Страна перешла на самообеспечение основными промышленными изделиями и машинами. Резко увеличился выпуск военной продукции, осуществлялась механизация сельского хозяйства. Но все это сопровождалось по-прежнему низким уровнем жизни и глубоким кризисом сельского хозяйства.

Одновременно режим пошел на меры, которые иногда определяют как «сталинский неонэп»: распределение по карточкам заменялось торговлей, допускались «колхозные рынки», был «реабилитирован» рубль, поощрялись личные подсобные хозяйства крестьян, провозглашался «хозрасчет» (то есть использование ценовых и стоимостньгадфитериев) в промышленности. Но эта политика существенно отличаюсь от старого нэпа. По словам российского историка В.Роговина, она Сочетала «ослабление административно-командных рычагов в управлении экономикой с усилением социальной дифференциации и непрерывным нагнетанием политических репрессий ради подавления всякой оппозиционности и критики… ради закрепления господствующей роли бюрократии и режима личной власти»²⁷⁷.

Роговин В. Сталинский неонэп. С.29. L

Экономическое развитие периода второй пятилетки сопровождалось дальнейшим ухудшением социального положения трудящихся. На предприятиях усиливалось всевластие директора. Один из лидеров режима Л.М.Каганович провозгласил: «Мастер является полновластным начальником цеха, директор является полновластным начальником завода, и каждый из них обладает всеми правами, выполняет все обязанности и несет ответственность, которые сопутствуют этим должностям». Его брат М.М.Ка-ганович, высокопоставленный работник Наркомата тяжелой промышленности подтверждал: «Нужно прежде всего укрепить единоначалие. Нужно исходить из того основного положения, что директор является полным единоначальником на заводе. Все работники завода полностью ему подчиняются»²⁷⁸. Директора получили право регулировать зарплату и нормы труда работников.

Секретарь Центрального совета профсоюзов (ВЦСПС) Г.Д.Вейнберг писал в 1933 г. в профсоюзном органе — газете «Труд»: «Они (рабочие) не должны защищаться от своего правительства. Это совершенно неправильно… Это подмена хозоргана… Это «левацкое оппортунистическое извращение, срыв единоначалия и вмешательство в оперативное управление»²⁷⁹. С 1934 г. практика коллективных договоров фактически не существовала. В 1940 г. председатель Центрального совета профсоюзов Н.М.Шверник заявлял: «…когда план является решающим началом в развитии нашего народного хозяйства, вопросы заработной платы не могут решаться вне плана, вне связи с ним. Таким образом, коллективный договор как форма регулирования заработной платы изжил себя»²⁸⁰.

В рамках политики повышения норм выработки режим широко использовал так называемое «социалистическое соревнование», поощряя конкуренцию между самими работниками. О том, как это делалось, свидетельствует история «стахановщины». В августе 1935 г. шахтер А.Г.Стаханов превысил сменную норму добычи угля почти в 15 раз. Его «опыт» широко рекламировался и внедрялся и в других отраслях экономики, был официально «рекомендован» пленумом ЦК партии. В действительности каждое из подобных достижений было специально «организовано» (с помощью создания особых условий работы) с тем, чтобы затем провести в 1936–1938 гг. массовое повышение норм выработки по всем отраслям. Один шахтер-эмигрант назвал «стахановщину» «новым выжиманием пота и крови из рабов «социалистического государства»»²⁸¹. Не зря рабочие

ненавидели «стахановцев»! Власти наказывали за убийство «стахановцев» как за политический терроризм (статья 58-8 Уголовного кодекса РСФСР; наказание — расстрел).

Во второй половине 1930-х годов на смену «сталинскому неонэпу» пришел курс, получивший название «большого террора». В ходе массовых репрессий против «врагов народа», по данным правозащитного общества «Мемориал», только за 1936–1938 гг. органами государственной безопасности было арестовано не менее 1710 тыс. человек, из которых минимум 725 тыс. приговорены к расстрелу. Кроме того, «милицейские тройки» осудили как «социально вредный элемент» не менее 400 тыс., высланы и депортированы в административном порядке не менее 200 тыс. и осуждено по общеуголовным статьям не менее 2 млн. человек (из них 800 тыс. отправлены в лагеря)²⁸². Удары сыпались и на «простых» людей, и на бывших политических противников Сталина и даже на представителей правящей номенклатуры.

У государственного террора было много причин, включая, разумеется, острую политическую борьбу, соперничество между номенклатурными кланами и стремление сталинского режима разрушить любую почву для потенциального возникновения какой-либо оппозиции. Но среди этих причин выделяется еще одна, важнейшая: попытка сталинской системы обеспечить растущую тяжелую и военную промышленность и строительство транспортной сети миллионами даровых рабочих рук заключенных. «Труд заключенных, как правило, очень непроизводителен. Русское правительство прибегает к нему в таких огромных масштабах просто потому, что у него относительно меньше капитала, чем людской силы, по сравнению с передовыми странами Западной Европы и Соединенными Штатами, — пояснял британский марксист и критик сталинизма Тони Клифф. — В то же время, как это ни парадоксально, использование этого труда помогает преодолеть узкие места, вызываемые недостатком рабочей силы в некоторых районах и отраслях промышленности (…) Кроме того, следует помнить, что в СССР есть много неприятных работ (на Дальнем Севере, например), к которым свободных или даже полусвободных рабочих можно склонить, только используя весьма веские побудительные мотивы»²⁸³.

Волна террора сопровождалась ужесточением трудового законодательства и фактической милитаризацией труда в период третьей пятилетки (1938–1941 гг.). Постановление от 28 декабря 1938 г. «О мероприятиях по упорядочению трудовой дисциплины» было направлено против опозданий

на работу, «прогулов» и «безделья». Нарушителям грозило понижение в должности, а при совершении трех нарушений в течение месяца или четырех в течение двух месяцев — увольнение с работы²⁸⁴. Обеденные перерывы были сокращены с 45 до 25–30 минут. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 г. запрещал «самовольный уход рабочих и служащих с предприятий и учреждений» и фактически продлевал рабочее время. «Самовольно ушедшие» с предприятий, из колхозов и учреждений отдавались под суд и карались тюремным заключением на срок от 2 до 4 месяцев. Работник, отсутствовавший на работе без «уважительной причины» хотя бы день, мог присуждаться к принудительным работам без тюремного заключения сроком до 6 месяцев по месту работы и к сокращению зарплаты на четверть²⁸⁵. Опоздание на более чем 20 минут уже считалось прогулом. Только за вторую половину 1940 г. за «самовольный уход», прогулы и опоздания было осуждено 2090 тысяч человек (в том числе 1,7 млн. приговорены к 6-месячному сроку по месту работы)²⁸⁶. В связи с переходом на «семидневку», были повышены нормы выработки и снижены расценки. В июле 1940 г. на заседании Политбюро Сталин поддержал продление рабочего дня для подростков с 6 до 8 часов. По указу Верховного Совета от 10 августа 1940 г., мелкие кражи на производстве карались годом тюремного заключения. В октябре-декабре того же года правительству было предоставлено право ежегодно направлять в мобилизационном порядке от 850 тысяч до 1 млн. молодых людей в ремесленные училища и фабрично-заводские школы, а самовольный уход оттуда наказывался тюремным заключением сроком до года²⁸⁷. Наконец, в октябре того же года органы управления промышленности получили официальное право принудительно переводить работников на другие предприятия и учреждения. По существу, работники были прикреплены к своим рабочим местам.

Наряду с террором и ужесточением деспотического режима на производстве сталинский режим широко использовал и другой метод подстегивания к труду — разжигание массового энтузиазма. О фанатизме и упорстве строителей «социализма», «героев пятилеток» и особенно комсомольцев 1930-х годов почти единодушно упоминают свидетели и участники событий тех лет. Нет никаких оснований сомневаться в искренности многих из этих людей. Пафос «строительства нового», без которого были бы немыслимы «трудовые свершения» первых пятилеток, до сих пор вызывают ностальгические чувства у многих переживших сталинский «перелом». Но не следует забывать о том, что этот энтузиазм, эта массовая самоотверженность, побуждавшая людей в нечеловеческих условиях отдавать свои силы и жизни во имя «создания нового общества», усиленно внушались сверху режимом, который умело, цинично раздувал и использовал наивную веру и иллюзии миллионов для достижения собственных целей. Господствующая мораль сталинского общества требовала от человека, по словам французского социолога А.Горца, чтобы он воспринимал выполнение плана как моральное веление, чтобы он «сам хотел быть тем инструментом, с помощью которого внешняя по отношению к нему воля (плана или партии) осуществляла внешние по отношению к нему цели (социализма, истории, революции). Его любовь к партии, его вера в революцию и социализм должны были придать смысл той узко специальной и непонятной ему задаче, которая предписывалась ему планом. Вера и революционное воодушевление призваны были, таким образом, компенсировать то, что смысл и осознание плановых целей оставались совершенно непостижимыми для человеческого опыта»²⁸⁸.

Эту иррациональную веру не мог полностью разрушить даже развернувшийся массовый террор. «Нет, не сошел с ума, не убил себя, не проклял и не отрекся… — с горечью и раскаянием вспоминал позднее Л.Копелев. — А по прежнему верил, потому что хотел верить, как издревле верили все, кто были одержимы стремлением служить сверхчеловеческим, надчеловеческим силам и святыням: богам, императорам, государствам, идеалам Добродетели, Свободы, Нации, Расы, Класса, Партии…»²⁸⁹. Иные убеждали себя, что все жестокости — это результат злоупотреблений отдельных чиновников, репрессивных органов и т. д., и не желали верить в причастность «верхов» во главе со Сталиным.

За годы третьей пятилетки (она была прервана в 1941 г. войной) было построено еще около 3 тысяч промышленных предприятий²⁹⁰. В стране были заложены основы современного индустриального общества. Доля рабочих среди населения в 1939 г. превышала 32 % (около 20 % — городских рабочих), руководителей и служащих — 17 %, доля крестьян сократилась до 50 % (подавляющее большинство из них — колхозники). В промышленности, строительстве, на транспорте и в связи было занято 27,5 % населения (в сельском хозяйстве 51 %)³⁵⁴. СССР стал мощной индустриальной державой, заняв первое место в Европе и второе место в мире по промышленному производству. Созданный за 1930-е годы промышленный и военный потенциал позволял затем сталинскому режиму вести политику активной внешней экспансии, выиграть вторую мировую войну и завоевать половину Европы. Но положение сверхдержавы было достигнуто ценой неисчислимых мук и страданий простых людей.

Советская Историческая Энциклопедия. Т.13. С. 615, 639.

4. «Культурная революция»

Испанский либертарный педагог Франсиско Феррер еще в начале XX века отмечал заинтересованность современных индустриальных государств в развитии образования. «…Прогресс науки и многочисленные открытия революционизировали условия труда и производства; теперь уже невозможно, чтобы народ оставался безграмотным; он должен получать образование, чтобы экономическая жизнь страны сохранялась и прогрессировала до универсальной конкурентоспособности, — писал он. — Признав этот факт, правительства начали совершенствовать школу… потому что им нужны наиболее усовершенствованные индивиды, рабочие, инструменты труда для эксплуатации промышленными предприятиями и вложенными в них капиталами»²⁹¹. Именно так обстояло дело и в Советском Союзе.

Осуществление широкомасштабной индустриализации было немыслимо без повышения образовательного уровня населения. Неграмотные, неподготовленные работники не могли работать на современных станках и машинах, не в состоянии были прочесть инструкции и даже указания властей. Согласно переписи 1926 г., лишь 45,2 % населения старше 9 лет относились к категории «грамотных» (в сельской местности — ЗО%)²⁹². Поэтому власти резко ускорили осуществление мер, получивших официальное название «культурной революции». К ним относились ликвидация неграмотности, внедрение обязательного всеобщего начального образования на языках народов Союза, увеличение числа учебных заведений всех уровней, создание новой, верной властям интеллигенции.

В 1930 г. было введено всеобщее начальное образование. В 1937 г. в начальных и средних школах обучалось 28 млн. человек (в 1914 г. — 8 млн.), в высшей школе — 542 тысяч (в 1914 г. — 112 тысяч)²⁹³. За годы второй пятилетки были построены 19 тысяч новых школ. Открывались театры, кино, музеи, библиотеки, дворцы культуры и т. д. По данным переписи населения 1939 г., число грамотных в возрасте старше 9 лет выросло до 76,7 %²⁹⁴.

Задача обучения рабочих рук и кадров для индустриальной державы была, в основном, решена.

Со второй половины 1920-х годов лингвисты приступили к разработке систем письменности для «бесписьменных» народов. Обычно они создавались на латинской основе. На латинскую графику переводились вначале и письменности, пользовавшиеся арабским письмом (аналогичную «модернизацию» и «европеизацию» провел режим Ататюрка в Турции). Но в 30-е гг. произошел поворот к русификации, латинская система письма сменялась на русский алфавит. Тюркские языки были переведены на латинскую графику в 1939 г.

Одной из задач режима было смещение прежних кадров «старых специалистов», которым он не доверял, считая недостаточно лояльными. В 1928–1931 гг. власти вели ожесточенную кампанию против «буржуазных специалистов», которые были обвинены в «правом уклоне». Только за 1928–1929 гг. были отстранены от выполнения обязанностей 138 тысяч служащих (11 % общего числа); до 1933 г. отстранения коснулись еще 153 тысячи служащих. Только в Донбассе половина кадровых работников предприятий была смещена или арестована. На железных дорогах за первые полгода 1931 г. было «разоблачено» 4,5 тыс. «саботажников». Власти организовали ряд процессов над специалистами («Шахтинское дело», суды над работниками ВСНХ, предполагаемыми членами «Крестьянской трудовой партии» и «Промпартии»). Тем самым, по словам французского историка Н.Верта, «был найден «козел отпущения»» за срывы в экономике, «заставляли молчать кадровых работников, не поддерживавших политику ускоренной индустриализации» и «ставили в пример другим бдительность и эффективность новых пролетарских кадров»²⁹⁵.

Смещенные представители технической интеллигенции усиленно заменялись «выдвиженцами» «от станка», на преданность которых режим мог рассчитывать. Между 1928 и 1932 гг. количество мест на «рабочих факультетах» в учебных заведениях выросло с 50 тысяч до 285 тысяч. Более 140 тысяч рабочих получили руководящие технические и управленческие посты, к 1932 г. 50 % руководящих кадров в промышленности составили «выдвиженцы». Около 660 тысяч рабочих-коммунистов ушли в служащие, управленцы или на учебу. В начале 1932 г. около 233 тысяч бывших рабочих проходили обучение или курсы повышения квалификации. Всего за период первой пятилетки было «выдвинуто» около 1 млн. человек²⁹⁶. Это была основа новой, «сталинской» интеллигенции.

Однако реальность быстро показала, что уровень знаний и квалификации «выдвиженцев» все еще недостаточны. И режим в очередной раз — до поры — отступил. 23 июня 1931 г. Сталин провозгласил «шесть условий», прекратив форсированную «кадровую революцию». Он осудйл «спецеедст-во» и призвал к «большей заботе» о «старых специалистах». 40 тысяч рабочих — «выдвиженцев» были возвращены на производство. Власти отменили большую часть стипендий и предоставление за счет предприятий 2 часа в день на обучение рабочих. Ограничения на доступ детей старых кадров к высшему образованию были ослаблены или отменены²⁹⁷.

Все это, разумеется, не заставило режим в принципе отказаться от формирования новой, послушной ей технической и творческой интеллигенции. Уже упоминавшийся шахтер-эмигрант «И.Волго-Дунайский» рассказывал, как на шахте, где он работал в 1930-е годы, управляющий «начал очищать себе дорогу от тех инженеров, в основном беспартийных, которые мешали ему «развернуться»». Только с 1934 по 1936 гг. он «выгнал из своей шахты 34 главных инженера и их помощников, в большинстве с высшим образованием и многолетним стажем в горной работе. Как ярый большевик, доверенный партии и правительства, он хотел показать большую добычу угля «болыпевицкими темпами», то есть не считаясь с тем, что выйдут механизмы из строя и будут никому ненужные человеческие жертвы. Инженеры на это не соглашались, а потому и получали… по шапке». Только когда в 1939 г. на шахту прибыл молодой инженер, состоявший в партии, управляющий нашел с нем общий язык. Они «секретно договорившись с представителями плановой комиссии, добились для шахты заниженного плана добычи угля, поэтому норма эта всегда перевыполнялась… Но за перевыполнение плана получали премии несколько человек: управляющий, три инженера, начальники участков, их помощники, секретарь и помощник партячейки, председатель и помощник профсоюзного комитета»²⁹⁸.

Гигантская волна кадровых перемещений, чисток и новых «выдвижений» прокатилась в годы «большого террора» в 1936–1938 гг.

В отношениях с работавшей на нее интеллигенции сталинский режим прибегал к методу сочетания кнута и пряника. Террор второй половины 30-х годов больно ударил по творческой и научной интеллигенции. В то же время художественная, писательская и научная элита пользовались материальными привилегиями, немыслимыми для простого человека «страны Советов». В 1936 г., когда средняя зарплата в СССР составляла 231 рубль в месяц, 251 писатель зарабатывал от 500 до 2000 рублей в месяц, 50 — от 2000 до 6000 рублей в месяц и, наконец, 14 наиболее видных — свыше 10 тысяч рублей в месяц²⁹⁹. Не удивительно, что верхушка интеллигенции сохраняла лояльность по отношению к сталинскому режиму. Н.Мандель-штам, жена репрессированного поэта О.Манделыптама, вспоминала: «Жители нового дома с мраморным, из лабрадора подъездом понимали значение тридцать седьмого года лучше, чем мы, потому что видели обе стороны процесса. Происходило нечто похожее на Страшный суд, когда одних топчут черти, а другим поют хвалу. Вкусивший райского питья не захочет в преисподнюю. Да и кому туда хочется?.. Поэтому они постановили на семейных и дружественных собраниях, что к тридцать седьмому надо приспосабливаться»³⁰⁰.

Как бы то ни было, режим модернизации не мог обойтись без работников умственного труда — «старых» или «новых» (хотя постановление 1940 г. о введении платного образования должно было ограничить их число). Следовало, во-первых, определить их место в новой социальной системе, а, во-вторых, не допустить их единства с работниками физического труда в отстаивании интересов наемных тружеников в противовес правящей элите. По существу, политика властей была нацелена на то, чтобы посеять рознь между различными категориями трудящихся. При принятии конституции 1936 г. Сталин категорически отверг предложения записать в основном документе, что СССР является государством не только «рабочих и крестьян», но и «трудовой интеллигенции», пояснив, что та «является прослойкой, а не классом»³⁰¹. В художественных произведениях и обыденном сознании по существу поощрялось третирование интеллигенции — от традиционного высмеивания интеллигента в образе странноватого чудака и до навешивания на целый социальный слой политических ярлыков («гнилая интеллигенция»), отлучения его от народа и даже физического истребления. Постоянно подчеркивалось, что интеллигент — это нахлебник на народной шее, что он «не производит материальных благ» и потому имеет перед людьми физического труда одни лишь обязательства. В то же самое время, лица умственного труда в целом получали в 1930-х гг. большую зарплату, чем те, кто был занят на производстве. Все это порождало глубокие и незаживающие социальные обиды. Взаимное натравливание интеллигенции и рабочих было одним из ключевых факторов устойчивости сталинской модели³⁰².

Правящий режим стремился установить полный, тоталитарный контроль над областью образования, культуры и превратить ее в средство пропаганды и восхваления власти и ее «вождей». В рамках унификации культуры и искусства 23 апреля 1932 г. ЦК ВКП (б) принял постановление «О перестройке литературно-художественных организаций», которое ликвидировало все имевшиеся творческие объединения. По диктату ЦК создавались единые творческие союзы по профессиям — писателей, композиторов, художников, архитекторов и т. д. Все издания отдельных групп ликвидировались вместе с ними³⁰³. Был утвержден единый, обязательный для всех художественный метод так называемого «социалистического реализма», любой творческий поиск, выходящий за эти узкие рамки преследовался как «формализм» и «авангард». «Культурная революция» по-сталински оказалась, таким образом, также завоеванием и подчинением культуры сталинизмом.

Точно так же были подчинены нуждам режима образование и наука. Преподавание во всех учебных заведениях было построено в соответствии с положениями официальной идеологии. 15 мая 1934 г. было принято постановление правительства и ЦК партии, предписавшее изучать историю в школе с «обязательным закреплением в памяти учащихся важных исторических явлений, исторических деятелей, хронологических дат». Прежнее рассмотрение прошлого (с точки зрения упора на классовую борьбу и отсутствие единых интересов между «верхами» и «низами») было названо «отвлеченными социологическими схемами»³⁰⁴. После этого заговорили о «прогрессивности» тех или иных государственных деятелей царского времени, войны, которые велись дореволюционной Россией, стали оцениваться с симпатией к «нашим». Тем самым, сталинское государство фактически признавало себя преемником царизма.

Этот поворот происходил постепенно, не в одночасье, но его направленность не вызывала никаких сомнений: речь шла о культивировании идей советского и русского патриотизма. Во второй половине 1930-х гг. власти окончательно свернули проводившуюся с 1920-х гг. политику «ко-ренизации» в союзных и автономных республиках, которая предусматривала усиленное выдвижение партийных, государственных и хозяйственных кадров из «титульных» национальностей (то есть тех, по чьему имени названа республика), обязательное изучение чиновниками национальных языков и т. д. Во всех школах вводилось изучение русского языка, поборники «коренизации» были обвинены в «национал-уклонизме» и репрессированы. В мае 1941 г. начальник управления пропаганды и агитации ЦК А.А.Жда-нов передал руководителю Коминтерна Г.Димитрову директиву Сталина: «Нужно развивать идеи сочетания здорового, правильно понятого национализма с пролетарским интернационализмом. Пролетарский интернационализм должен опираться на этот национализм… Безродный космополитизм, отрицающий национальные чувства, идею родины…, подготовляет почву для вербовки разведчиков, агентов врага»³⁰⁵.

11 января 1939 г. Комитет по делам высшей школы при правительстве издал приказ «О постановке преподавания марксизма-ленинизма в высшей школе», вводивший обязательное изучение во всех высших учебных заведениях курса истории партии, политической экономии и «марксистско-ленинской» философии. Задача обучения, заявил председатель Комитета по делам высшей школы С.В.Кафтанов на Всесоюзном совещании заведующих кафедр марксизма-ленинизма, состоит в том, «чтобы молодежь воспитывалась в духе беззаветной преданности партии и родине и ненависти к врагам»³⁰⁶. Эти преданность и ненависть должны были послужить не только внутриполитическим, но и внешнеполитическим целям государства.

5. Социальная направленность сталинских преобразований

В 1935 году в речи о стахановском движении Сталин заявил: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее»³⁰⁷. Разумеется, лучше стало не для всех. Югославский левый коммунист А.Цилига, много лет проведший в сталинских лагерях, не зря назвал Советский Союз «страной великой лжи»³⁰⁸.

«Все то, что так недавно было грехом для социалистического сознания — что остается грехом для всякого морального сознания — привилегии сытости и комфорта в стране нищеты и неисчерпаемого горя — теперь объявляется дозволенным, — писал эмигрант Г.Федотов в 1936 году. — Кончился марксистский пост, и… наступило праздничное обжорство. Для всех? Конечно, нет. Не забудем, что именно эти годы принесли с собой новые тяготы для рабочих и углубление классовой розни. Веселая и зажиточная жизнь — это для новых господ. Их языческий вкус находит лишнее удовлетворение своей гордости в социальном контрасте. Нигде в буржуазном мире пафос расстояния не достиг такой наглости, как в России, где он только что освободился от долгого запрета… На верхах жизни продолжается реставрация дореволюционного быта. Новое общество хочет как можно больше походить на старую дворянскую и интеллигентскую Россию. Поскольку оно не довольствуется элементарной сытостью и комфортом, его мечты о «красивой» жизни принимают невыносимо пошлые формы»³⁰⁹.

Роскошная жизнь правящего слоя (по переписи 1939 года, в стране насчитывалось 2 млн. руководителей партийных, государственных и «общественных» учреждений и предприятий — 1,2 % населения³¹⁰) резко выделялась на фоне нищеты большинства населения. 8 февраля 1932 года, в год страшного голода, был официально отменен «партмаксимум» — верхние границы для заработков членов партии. Позднее было введено (сохранившееся официально до 1947 г.) бесплатное содержание семей членов Политбюро, но и после этого Сталин, как вспоминала его дочь Светлана, «не знал ни счета современным деньгам, ни вообще сколько что стоит… Вся его зарплата ежемесячно складывалась в пакетах у него на столе… Денег он сам не тратил, их некуда и не на что было ему тратить. Весь его быт, дачи, дома, прислуга, питание, одежда, — все это оплачивалось государством, для чего существовало специальное управление где-то в системе МГБ, а там — своя бухгалтерия, и неизвестно сколько они тратили… Он и сам этого не знал»³¹¹. Личные запросы Сталина были сравнительно скромными, но зачем ему была царская роскошь, когда он и так владел огромной страной: номенклатурщики-чиновники не зря звали его «хозяин».

«В быту Сталина и других членов Политбюро причудливо сочетались как бы две эпохи — формальное отсутствие личного имущества, сохранившееся от первых лет революции, и безграничное, бесконтрольное пользование материальными благами, зачастую недоступными даже западным миллионерам», — отмечал историк В.Роговин³¹². Как вспоминал академик Е.Варга, «под Москвой существуют дачи — конечно, государственные; при них постоянно находится 10–20 человек охраны, кроме того… до 40–50 человек прислуги. Все это оплачивает государство. Кроме того, естественно, имеется городская квартира с соответствующим обслуживанием и по меньшей мере еще одна дача на юге. У них персональные спецпоезда, персональные самолеты, и те, и другие с кухней и поварами, персональные яхты и, конечно же, множество автомобилей и шоферов, обслуживающихднем и ночью их самих и членов их семей. Они бесплатно получают… все продукты питания и прочие продукты потребления»³¹³. Номенклатура более низкого ранга пользовалась специальными распределителями и столовыми за символическую цену.

В 1936–1938 годах председатели палат Верховного Совета СССР и их заместители получали по 25 тысяч рублей в месяц, а депутаты — по 1000 рублей в месяц плюс 150 рублей в день во время сессий. Председателям районных исполкомов Советов и первым секретарям районных комитетов партии было установлено жалование в 550–750 рублей в месяц, заместителям председателя и вторым секретарям — 450–650 рублей, другим партийным, государственным и комсомольским чиновникам — 400–500 рублей. Директора предприятий получали 2000 рублей в месяц (не считая средств из «директорских фондов»), руководящие инженеры — 1500 рублей. От многих сотен до многих тысяч рублей получали представители художественной и писательской элиты. В то же самое время, средняя зарплата в 1936 г. составляла 231 рубль в месяц: рабочие получали (в зависимости от квалификации) 110–300 рублей, мелкие служащие — 130–180 рублей, служащие и техники — 300–800 рублей, врачи — 400 рублей и т. п. Прожить на зарплату простого человека было крайне трудно: костюм стоил 800 рублей, туфли 200–300 рублей, метр драповой ткани — 100 рублей³¹⁴.

Экономический рост, индустриальное и военное могущество Советской империи осуществлялись за счет беспощадной эксплуатации простого народа. По подсчетам, средняя покупательная способность зарплаты, измеряемая в продуктах питания, сократилась за 1928–1940 гг. почти в три раза при росте производительности труда более чем в три раза³¹⁵.

Новая конституция СССР, принятая в 1936 г., провозглашала основные права, характерные для «социального государства»: на труд, оплачиваемый отпуск, государственное социальное страхование, бесплатную медицинскую помощь, материальное обеспечение по старости и болезни, образование. Как и в «обычных» капиталистических государствах, это было не подарком «добрых» властей, но косвенным результатом борьбы трудящихся в период революции и в 1920-е годы, а также стремления «верхов» предотвратить социальный взрыв на фоне нараставшей эксплуатации. Однако низкий уровень зарплат и пенсий и недостаточность средств, отпускаемых из бюджета на социальные нужды, делали качество этих услуг крайне низким. Прожить на пенсию было невозможно; колхозникам же (вплоть до 1960-х гг.) пенсии выплачивались из крошечных фондов самих «колхозов». Больниц и поликлиник не хватало; рабочих и членов их семей обеспечивали медицинской помощью при предприятиях, остальным категориям населения нередко приходилось обращаться к услугам платного здравоохранения³¹⁶. Лекарства в аптеках не были бесплатными. Больничные листы выдавались на 1–2 дня, с возможностью продления до 10 дней, после чего созывалась медицинская комиссия. Больничный по уходу за ребенком выдавался всего на 3 дня. В 1938–1939 г. декретный отпуск быЛ сокращен: вместо 56 дней до и после родов, он составлял теперь 35 дней и до 28 дней после родов; женщины, проработавшие на одном предприятии менее 7 месяцев, его вообще не получали³¹⁷. В 1938 г. власти урезали пособие по болезни для всех, проработавших на одном предприятии менее 6 лет (проработавшие 2 года и не состоявшие в профсоюзе получали его лишь в половинном размере)³¹⁸. Катастрофически не хватало жилья. А с 1 сентября 1940 г. постановлением правительства было введено платное образование в высших и средних специальных учебных заведениях и 8-10 классах школы (родители школьников должны были платить 150–200 рублей в год)³¹⁹.

В Москве еще создавалась иллюзия изобилия промышленных товаров и продуктов питания — на показ иностранным визитерам, которые потом на все лады расхваливали «чудеса» советской действительности. О том, как выглядела в 1930-е годы жизнь в советской провинции, рассказал шахтер, опубликовавший под псевдонимом «И.Волго-Дунайский» статью «Как живут шахтеры в Донбассе» в анархистском эмигрантском журнале «Дело труда — Пробуждение»:

«В эти (имеются в виду шахтерские, — В.Д.) районы завозили больше, чем в колхозы и совхозы. Обычно привозили товары в магазины на шахты раз в 2–3 недели, а иногда гораздо реже… Сегодня, скажем, привезли товары в магазин. Лишь стемнело, жены большевицких сановных акул, а то и сами главари, кто не занят, идут в магазин, где торговцы уже разложили свои товары и ждут своих владык, хотя с улицы магазин закрыт и сторож, как обычно, сидит на крыльце или ходит вокруг… Каждый из большевицких главарей берет то, что ему нравится, и столько, насколько у него или у нее хватит денег… Не было ни одной шахтерской семьи, которая не нуждалась бы в том, что по ночам тащили из магазина компартийцы.

Жены же шахтеров, узнав о привозе товаров, сбегались со всех сторон засветло и устанавливали честную очередь с вечера, хотя магазин откроют только завтра. Они стоят в очереди всю ночь, оставив детей взаперти в квартире. Будь это зима или лето, около магазина всегда полно людей: женщины, мужчины и дети-подростки, у которых мать больна и некому идти в очередь мерзнуть. За ночь милиция по нескольку раз разгоняет этих людей от магазина, но по уходе полиции они опять становятся в очередь. Разумеется, нужда гнала этих людей в очередь, они не знали, что внутри магазина комначальство уже все распределило. А те, которые видели преступление главарей большевизма, не решались протестовать, ибо таким смельчакам немедленно пришивалась «контрреволюция» и их отправляли в ссылку на север России.

Обычно в 5 часов утра полиция уходит и в это время новые массы людей бегут к магазину с криком: «Кто последний? — Я за вами». К открытию магазина в 8 часов утра собиралось несколько сот человек. В этот момент хулиганы и пропойцы из бывших партизан начинают лезть без очереди к дверям магазина; некоторые смельчаки из публики тоже лезут к дверям наводить порядок. В этот момент открывается магазин — и начинается страшная давка: задние ряды напирают и лезут через головы передних. Крики, стоны и плач… В давке — озлобленность и драки… Попав, наконец, в магазин, люди не могли достать то, в чем они нуждались, потому что комголовка увезла их ночью на черный рынок.

Зато водку живодеры продавали вне очереди. Эта водка привозилась в бочках и продавалась дешевле настоящей водки. В 1939-40 годах ее продавали у магазинов, и те, кто имел деньги, тащили ее целыми ведрами. Этим болыневицкая власть старалась выкачать средства и одурманить мозги.

<… > Во время торговли мануфактурой в магазин опять приходили с утра жены болыневицких сановников, они лезли вне очереди и опять набирали, сколько хотели <…>

На шахте рабочих было 1480 человек, а сановников — 20. Последние уносили больше, чем 1480 рабочих. Эти 20 главарей… имели своих агентов по продаже закупленных товаров не на общем базаре, а сперва — близким родным, затем — субагентам; далеко находящимся родственникам посылали товары по почте. Двадцать главарей делали огромные барыши, но на митингах всегда орали во все горло: «Долой спекулянтов — врагов народа!». Так строился при мне сталинский социализм»³²⁰.

Реальную степень и масштабы сопротивления рабочих против невыносимых условий и темпов труда, навязываемых им политикой индустриализации, трудно оценить. Какие-либо легальные забастовки были в условиях сталинской диктатуры, разумеется, немыслимы. Тем не менее, работники пытались бастовать нелегально. Так, за январь-август 1929 г. было отмечено 174 коллективные акции протеста с участием 15,7 тысяч человек, за тот же период следующего года — 147 выступлений с 11,8 тысячами участников. В 1930–1931 гг. люди массово отказывались выходить на работу из-за задержек зарплаты: в мае 1930 бастовали на Ревдинском металлобрабатывающем заводе, в июне не выходили на работу шахтеры треста «Луганскуголь», в июле бастовали на 7 шахтах треста «Сталин-уголь». В августе 1930 г. 1050 рабочих Сталинградского тракторного завода (70 % работников) выступили против 10-часового рабочего дня. Неоднократно бастовали строители. В 1932 г. в условиях экономического кризиса и голода стачки охватили текстильные предприятия Иваново и Ивановской области. В апреле вспыхнули волнения на текстильной фабрике им. Ноги-на в Вичуге, и через 4 дня к забастовке присоединились все предприятия этой отрасли в городе. Бастующие разгромили управление милиции и захватили здания, в которых размещались органы ГПУ и райком партии. В ходе столкновений один из демонстрантов погиб, другой был ранен; тяжело ранены были 15 милиционеров, десятки милиционеров и партийных чиновников получили легкие ранения. Выступление подавил прибывший в Вичугу Л.М.Каганович, однако массовые выступления распространились на другие города области³²¹. Практически регулярно сообщали в первой половине 1930-х гг. о трудовых конфликтах в Донбассе.

384

С 1934 г. широкое распространение получил такой метод борьбы трудящихся, как замедление работы — «волынка», в январе этого года органы внутренних дел зафиксировали 24 подобные акции с участием 1550 человек, а в декабре — 16 с участием 621 человека (в основном, в районе Иваново, на Средне-Волгострое, предприятиях местной промышленности и торфяных разработках). За 11 месяцев 1934 г. было отмечено 185 забастовок и «волынок»; в них участвовали 8,7 тыс. рабочих³²².

Трудящиеся пытались протестовать, меняя место работы. Можно предположить также, что, по крайней мере, какое-то число случаев саботажа, порчи оборудования, станков и т. д. в 1930-е гг. действительно были индивидуальными актами протеста рабочих — подобно действиям «разрушителей машин» во время индустриализации в Англии в XVIII–XIX вв. «(…) С машин и особенно с людей требуют гораздо больше того, что они могут дать, — передает иностранный рабочий, работавший в годы первой и второй пятилеток в Советском Союзе, слова своего собеседника-железнодорожника. — Люди голодны, обессилены, они бьются над вопросом, как свести концы с концами. Вы понимаете, что они плохо работают, и не имеют желания работать лучше… В сущности, делают то, что могут». Систематическую недоплату трудящиеся пытались компенсировать хищениями у государства: «Кто не крадет, тот не ест». Их не останавливали ни драконовские кары, ни милитаризация труда³²³.

Широкое недовольство трудящихся вызвали указы 1940 г., прикреплявшие работников к предприятиям. Люди называли их новым «закрепощением». В Ленинграде распространялись призывы к забастовкам, подпольные листовки и настенные надписи: «Долой правительство нищеты, насилия и тюрем», «Скоро мы начнем бастовать». Ходили слухи о стачках на заводах, разговоры о «второй революции»³²⁴. В сентябре 1940 г. прокурор СССР В.М.Бочков сообщал главе правительства В.М.Молотову о коллективных акциях протеста на Кирово-Чепецкой ТЭЦ, строительстве военного объекта в Севастополе, строительном тресте в Сталинградской области, на кондитерской фабрике в Белоруссии и т. д.³²⁵ Возникали предпосылки для социального взрыва.

Распространялось недовольство среди молодежи; появлялись подпольные антисталинистские группы. Так, еще в октябре 1940 г. группа школьников в Джелалабаде (Киргизия) образовала кружок «Истинных коммунистов». Они читали запрещенную литературу, вели агитацию и распространяли листовки. В феврале 1941 г. пятеро организаторов были приговорены к 6—10 годам заключения³²⁶. В сибирском городе Тайшет 9 школьников создали «Союз революционной борьбы». Они пришли к заключению, что тяжелое материальное положение трудящихся является следствием «неправильной политики советского правительства и коммунистической партии», их «оппортунистической линии», а в стране установился «социал-феодализм». Участники группы были недовольны введением платы за учебу и другими указами, критиковали коллективизацию и поставки продовольствия и сырья в нацистскую Германию. Попытка изготовить листовки не удалась, так как в мае 1941 г. участники кружка были арестованы, а затем приговорены к 7—10 годам заключения³²⁷.

6. Внешняя политика: от лавирования к войне

В области внешней политики новое Советское государство уже в начале 1920-х гг. выступило, по существу, прямым преемником Российской империи. Оно имело интересы в тех же регионах, где стремилось утвердиться царское правительство: в Восточной Европе, на Балканах, на «мусульманском» и Дальнем Востоке. К этому добавлялись и аргументы в духе идеологической и исторической исключительности: Советский Союз объявил себя первым и единственным «государством рабочих и крестьян», призванным нести эту модель всем другим странам и народам. Это давало ему, в глазах его лидеров, бесспорное право на мировую гегемонию. Именно такой смысл приобрел в устах его вождей лозунг «мировой революции», о котором периодически, но чем дальше, тем реже, вспоминали еще в 1930-х годах. Советские власти оказывали существенную помощь и поддержку (через Коммунистический Интернационал и другие организации) зарубежным политическим партиям и движениям, которые пропагандировали аналогичное государственно-политическое устройство или воспринимались как союзники в борьбе против внешнеполитических соперников СССР.

Впрочем, этот идеологически мотивированный момент никогда не мешал прагматизму, и в этом отношении Советский Союз ничем не отличался от любого другого государства, обладающего собственными мировыми интересами. Речь шла о приобретении экономических и стратегических выгод и о расширении сферы своего влияния. Выступая на международной конференции в Генуе в 1922 г., глава советского внешнеполитического ведомства Г.В.Чичерин заявил, что, несмотря на все идейные принципы, «в нынешнюю историческую эпоху, делающую возможным параллельное существование старого и нарождающегося нового социального строя, экономическое сотрудничество между государствами, представляющими эти две системы собственности, является повелительно необходимым для всеобщего экономического восстановления»³²⁸. Разумеется, экономической сферой дело не ограничивалось.

Специфика внешнеполитического положения Советского государства в 1920-х гг. определялась тем, что оно фактически оказалось в состоянии изоляции. Государства Антанты, одержавшие победу в Первой мировой войне, и прежде всего Великобритания и Франция, готовы были иметь с ним дело лишь в том случае, если оно признает долги, числившиеся за царским и временным правительством, а также компенсирует стоимость национализированной им собственности иностранных граждан. Пойти на это правительство Советской России категорически отказывалось. Единственный выход для него заключался в том, чтобы найти брешь в блоке противостоявших ему держав, апеллируя к тем, кто был недоволен новым мировым порядком, который сложился после мировой войны. В свою очередь, противостояние с главной победившей империей — Британской усугублялось традиционными британско-российскими конфликтами в районе Турции и черноморских проливов, на Кавказе и в Центральной Азии. На Дальнем Востоке Советское государство до 1927 г. поддерживало советниками и поставками правительство Гоминдана в Китае, которое вело борьбу с группировками, союзными Великобритании и Японии.

Все это подталкивало Москву к потенциальному сближению с государствами, которые, по тем или иным причинам, стремились к пересмотру сложившегося в мире соотношения сил. Ими были, прежде всего, Германия и Италия. Берлин рассчитывал на то, что партнерство с Россией станет для него своего рода противовесом Версальскому договору и созданной им системе. В 1922 г. российская и германская делегация заключили в Рапалло договор о восстановлении дипломатических отношений, взаимном отказе от материальных претензий и развитии торгово-экономических связей на основе принципа наибольшего благоприятствования. В 1925 г. последовали торговый договор и соглашение о предоставлении германских кредитов, а в 1926 г. — договор о ненападении и нейтралитете. В действительности, сотрудничество между двумя странами вышло далеко за пределы нейтралитета. С начала 1920-х гг. оно широко распространилось и на военнополитическую сферу, включив поставки оружия и снаряжения, сооружение военных объектов, обучение офицерских кадров и т. д.

Другим партнером Москвы стала Италия, причем несмотря на установление в этой стране фашистского режима Муссолини. В ноябре 1923 г. итальянский парламент проголосовал за признание СССР, и в 1924 г. между обоими государствами был заключен торговый договор, предоставлявший Риму коммерческие льготы.

Сделка с «обиженными» державами помогла советским властям добиться урегулирования с теми, кто доминировал на послевоенной мировой арене. В 1924 г. о признании СССР объявили новые лейбористское правительство Великобритании и левоцентристский кабинет Франции. Тем не менее, отношения с этими государствами, несмотря на развитие торговли, оставались весьма сдержанными. Так, осенью 1924 г. дело едва не дошло до разрыва, когда британское правительство обвинило председателя Коминтерна Г.Е.Зиновьева в отправке тайной заговорщической инструкции местной компартии. В 1927 г. Великобритания порвала дипломатические и торговые связи с СССР, обвинив Москву в «подрывной деятельности», вмешательстве во внутренние дела Китая и т. д.; некоторое время ситуация балансировала на грани войны, и отношения были формально восстановлены только в 1929 г. Советско-французский договор о ненападении был заключен лишь в 1932 г. В Лигу Наций — орган, закреплявший международное статус-кво, — Советский Союз не принимали вплоть до 1934 г.

В целом, можно утверждать, что в этот период времени, когда на мировой арене уже исподволь начиналась борьба между государствами, которые вышли гегемонами из Первой мировой войны и стремились сохранить новый порядок, и странами, желавшими пересмотра сложившегося соотношения сил, СССР тяготел скорее ко вторым. Это противоборство привело, в конечном счете, к формированию двух империалистических блоков, но расстановке партнеров и системе союзов суждено было еще не раз претерпеть изменения.

Внешнеполитическая ориентация советского правительства начала меняться в 1933–1934 гг. Первоначально, после прихода Гитлера к власти в Германии, обе стороны не имели намерения разрывать сложившиеся тесные связи, несмотря на жестокие преследования германской компартии. Как разъяснял в 1935 г. председатель советского правительства В.М.Моло-тов (возглавивший его в 1930 г. после отставки А.И.Рыкова и уступивший в мае 1941 г. этот пост Сталину), «у нас не было и нет другого желания, как иметь и дальше хорошие отношения с Германией. Всем известно, что Советский Союз проникнут глубоким стремлением к развитию отношений со всеми государствами, не исключая и государств с фашистским режимом»³²⁹. В марте 1933 г. торговый договор между СССР и Германией был продлен. Сталин и его окружение полагали, что разгром компартии Гитлером не повлияет на отношения двух стран, и их удастся развивать по-прежнему^{330 331}. Однако уже с конца года отношения начали портиться. Москва была недовольна участившимися нападениями на свои торговые представительства и граждан в Германии, а также нежеланием немецкой стороны облегчить советский импорт на фоне значительного внешнего долга. Кроме того, советская сторона испытывала все большую озабоченность в связи с растущими германскими вооружениями и была раздражена германско-польским договором о ненападении 1934 г., сочтя его направленным против себя. Все это побудило сталинский режим резко сменить внешнеполи-

— 395

тическии курс.

Партнерство с Германией было свернуто, и вместо этого Советский Союз заключил в 1935 г. договоры о взаимной помощи с Францией и Чехословакией. Фактически возник тройственный пакт, участники которого обязывались оказать друг другу военную поддержку в случае нападения на кого-либо из них. Соглашения были направлены на сохранение европейского статус-кво, то есть, фактически итогов Первой мировой войны. Соперничество между Германией и Италией, с одной стороны, и Советским Союзом, с другой, резко обострилось в ходе гражданской войны в Испании (1936–1939 гг.): два первых государства поддержали мятежников генерала Франко, направив в помощь им не только оружие, но и воинские части, в то время как сталинский режим продавал оружие республиканцам и послал в Испанию военных специалистов и «добровольцев». В свою очередь, отношения между Москвой и германским союзником (с 1936 г.) Японией балансировали на грани войны: в 1938 г. произошли советско-японские военные столкновения в районе озера Хасан, а в 1939 г. советские части отбили вторжение японской армии в Монголию.

Пакт Сталина с государствами — приверженцами статус-кво продержался до сентября 1938 г., когда Франция и Великобритания договорились с Германией и Италией о разделе Чехословакии. Предложение Москвы о реализации договоренностей 1935 г. было отвергнуто. После этого сталинское государство повело себя как любая другая империалистическая держава. В ситуации, когда два блока (англо-французский, выступавший за сохранение итогов Первой мировой войны, и германо-итальянский, добивавшийся их пересмотра) уже готовились к новой мировой схватке, советское правительство вступило в 1939 г. в переговоры с обеими сторонами, обещая свою поддержку тому, кто больше даст.

Тройственные советско-франко-британские переговоры в Москве (апрель-август 1939 г.) закончились безрезультатно. Западные державы отказались выполнить советские требования: обязаться выставить в случае войны с Германии крупные воинские силы и убедить польское правительство пропустить через территорию страны войска СССР³³². Они подозревали Сталина в несерьезности намерений и планах захвата Польши. В августе 1939 г. советские лидеры после ряда консультаций приняли предложения Германии, и прибывший в Москву германский министр иностранных дел И. фон Риббентроп подписал договор о ненападении между двумя странами и секретный протокол к нему. Последний документ предусматривал раздел Восточной Европы между Германией и Советским Союзом: оба государства делили Польшу, Литва признавалась сферой германских, а Финляндия, Эстония, Латвия и Бессарабия — советских интересов³³³. В сентябре 1939 г. стороны договорились о некоторых изменениях: Литва также отходила в область интересов СССР, а Люблинское и часть Варшавского воеводства Польши — к Германии.

Выступая в рейхстаге после заключения пакта с Москвой в августе 1939 г., Гитлер заявил: Советский Союз «не является уже большевистским государством, он просто авторитарная военная диктатура, ничем не отличающаяся от нас»³³⁴.

1 сентября нападением Германии на Польшу началась Вторая мировая война. 17 сентября Советский Союз вмешался в германо-польскую войну, нанеся удар по армиям Польши с Востока и захватив территории, обещанные ему по секретному протоколу — прежде всего, Западную Украину и Западную Белоруссию. По существу, это означало, что Москва вступила в мировое противоборство сторонников сохранения империалистической Версальской системы и приверженцев ее империалистической ревизии на стороне последних. Правда, Великобритания и Франция не стали объявлять Советскому Союзу войну в связи с его нападением на их союзницу Польшу, но после того, как сталинский режим в ноябре 1939 г. начал войну с другой их союзницей — Финляндией, в Лондоне и Париже активизировалась подготовка планов авиационного удара по советским черноморским портам, нефтепромыслам и нефтеперерабатывающим объектам³³⁵. Весной 1940 г. обсуждалась возможность англо-французской высадки в Норвегии с последующим вступлением в Финляндию, и французский премьер выразил готовность направить против Советского Союза 50 тысяч солдат и 100 бомбардировщиков³³⁶.

Сокрушить Финляндию Сталину не удалось, но от нее (по условиям мирного договора, заключенного в марте 1940 г.) были отторгнуты обширные территории на Карельском перешейке и в Западной Карелии (с Выборгом), часть Лапландии и т. д. Вслед за этим последовало вмешательство в других регионах, обещанных Москве по секретному протоколу. Внешнеполитической экспансии благоприятствовал разгром Германией французских и британских войск на Западном фронте в мае-июне 1940 г., после которого ни о какой военной операции Западных держав против Советского Союза уже не могло быть и речи. Еще осенью 1939 г. Эстония, Латвия и Литва, в отличие от Финляндии, согласились подписать договоры с СССР, и на их территории были размещены советские войска. В июне 1940 г. советское правительство предъявило трем прибалтийским странам ультиматум, потребовав передать власть просоветским режимам, а затем направило туда вооруженные силы. В июле Литва, Латвия и Эстония были провозглашены «Советскими Республиками», а затем включены в состав СССР. В июне советское правительство предъявило ультиматум и Румынии, потребовав уступить Бессарабию и Северную Буковину, а затем ввела на эти территории войска и аннексировало их.

Казалось, между Германией и Советским Союзом установились отношения прочной дружбы, которые подкреплялись значительными советскими поставками продовольствия, топлива и стратегических материалов. В действительности, однако, между обоими государствами вскоре вспыхнули острые разногласия относительно передела Восточной Европы. Германия была недовольна включением Прибалтики, Бессарабии и Буковины в состав СССР, а Советский Союз — усилением германского влияния в Румынии и Финляндии. Венский арбитраж, по которому Германия заставила Румынию уступить Венгрии Трансильванию, в Москве сочли нарушением советско-германского пакта, поскольку все было проведено без консультаций с Советским Союзом. В ноябре 1940 г. Молотов посетил Берлин и провел переговоры, в ходе которых германская сторона предложила СССР принять участие в разделе Британской империи и присоединиться к пакту Германии, Италии и Японии (Антикоминтерновскому пакту). Москву, напротив, больше интересовали проблемы Польши, Турции, Болгарии, Румынии, Югославии и Греции. Советские требования включали заключение договора с Болгарией и предоставление СССР баз в этой стране, установление более выгодного режима Черноморских проливов, признание советских интересов в северо-восточной Анатолии и Северном Иране, вывод германских войск из Финляндии и отказ Японии от концессий на Северном Сахалине. Переговоры провалились, и в декабре 1940 г. Гитлер подписал план нападения на Советский Союз — план «Барбаросса»³³⁷. Начало операции было намечено на май 1941 г., но ее пришлось отложить из-за антигерманского военного переворота в Югославии. Новое югославское правительство обратилось за помощью к Советскому Союзу, и Германия поспешила бросить туда свои войска. События на Балканах ясно продемонстрировали, что империалистическое соперничество между нацистской Германией и сталинским государством вступило в решающую фазу. 22 июня

1941 г. армии Германии и ее союзников вторглись на территорию Советского Союза. СССР официально вступил во Вторую мировую войну — совсем не на той стороне, как можно было предполагать вначале. В июле 1941 г. Советский Союз заключил союзное соглашение с Великобританией, а в

1942 г. — с США.

Сталинский режим сразу же объявил конфликт с Германией «Отечественной», то есть не классовой, а национальной войной — не против германской буржуазии, а против «немцев» как таковых. Осенью 1941 г. Сталин разъяснял представителям США и Великобритании на совещании в Москве: «(…) Народ не хочет сражаться за мировую революцию; не будет он сражаться и за советскую власть…Может быть, будет сражаться за Россию». С сентября 1941 г. были депортированы немцы Поволжья (более 900 тысяч человек) — только за свое происхождение. В декабре со всех военных газет и знамен военных частей был снят лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»; его заменил девиз «Смерть немецким оккупантам!». Причиной было названо опасение, что интернационалистский лозунг может «неправильно ориентировать» солдат³³⁸.

Режим стал активно ссылаться на военные традиции Московского царства и Российской империи, историю конфронтаций с «немцами» — начиная с сражений с Ливонским орденом в XIII веке. На свет были извлечены в качестве «героев» князья Александр Невский и Дмитрий Донской, царские полководцы А.В.Суворов и М.И.Кутузов. Ради раздувания патриотической кампании Сталин пошел даже на примирение с православной церковью.

Впрочем, поначалу казалось, что националистическая идеологическая установка воспринималась массами отнюдь не бесспорно. Прежде всего, люди не хотели войны; к тому же пострадавшие от коллективизации крестьяне и «закрепощенные» рабочие не слишком горели желанием защищать сталинский режим. «Кого мы идем защищать? — спросил, например, один из призывников в июне 1941 г. на сборе военнообязанных в сельсовете в Курской области. — Коммунистическую партию? Зачем она нам нужна? Их надо — коммунистов — всех повырезать»³³⁹. Подобные настроения фиксировались органами государственной безопасности по всей стране. К тому же, среди части населения еще со времен революции были распространены интернационалистские настроения, национальной ненависти к немцам люди не испытывали. Как признавал впоследствии писатель И.Эренбург, который в годы войны был одним из ведущих антинемецких пропагандистов (ему приписывается лозунг «Убей немца!»), в 1941 г. он «не раз слышал от красноармейцев, что солдат противника пригнали к нам капиталисты и помещики, что, кроме Германии Гитлера, существует другая Германия, что если рассказать немецким рабочим и крестьянам правду, то они побросают оружие <…> Наша армия в первые месяцы не знала подлинной ненависти к немецкой армии»³⁴⁰.

Антивоенные настроения среди населения подкреплялись катастрофическими военными неудачами советской армии. В ноябре 1941 г. германские войска стояли под Москвой. Ленинград был блокирован германскими и финскими частями, зимой начался чудовищный голод, продолжавшийся и в 1942 г. (он унес жизни, по разным подсчетам, от 640 до 750 тысяч ленинградцев). Нехватку продовольствия, несмотря на карточную систему, ощущали и жители других районов страны. Особое возмущение людей вызывало то, что партийное и государственное начальство не испытывало существенных трудностей с питанием и снабжением, даже в блокадном Ленинграде, а иногда получало и деликатесы (шоколад, икру) ³⁴¹. В Москве в 1942 г., как явствует из дневниковых записей британского журналиста А.Верта, в ресторане «Националь», подавали икру, балык, осетрину, куриные котлеты, мороженое и кофе с коньяком и ликером⁴⁰⁶.

Сведения о сопротивлении советских трудящихся против империалистической войны весьма отрывочны. Следует учитывать, что большинство из них исходят от органов безопасности и внутренних дел режима, и в них нередко смешиваются явления совершенно разного порядка: антивоенные настроения — с прогерманскими или черносотенными, с уголовным бандитизмом и т. д. Между тем, нежелание людей воевать за Сталина и правящую бюрократию отнюдь не обязательно означало стремление сдаться нацистам или восстановить дореволюционные порядки, как это утверждала власть.

Наиболее распространенной формой сопротивления было уклонение от призыва в армию и дезертирство. По данным, на которые ссылаются исследователи М.В.Зефиров и Д.М.Дегтев, всего за время войны насчитывалось от 1,7 до 2,5 млн. дезертиров и уклонистов. Против них устраивались широкомасштабные рейды. По статье «за дезертирство» осудили 376 тысяч человек. Были расстреляны примерно 8-10 % дезертиров и 0,5 % осужденных «уклонистов». 212 тысяч объявленных в розыск дезертиров не были найдены. В число отказавшихся идти в армию или бежавших из нее включены также перебежавшие к противнику, и просто уголовники, которые формировали банды и грабили население³⁴², но можно с полным основанием исходить из того, что большинство просто не желало воевать.

Несмотря на ожесточенную идеологическую обработку в армиях обеих сторон, отмечались случаи братания между советскими и германскими солдатами. В частности, такая информация за 1941–1942 гг. подтверждается документами в отношении солдат 55-й армии Ленинградского фронта³⁴³, а также свидетельствами очевидцев. Вероятно, и здесь ситуация могла быть различной. Иногда речь шла об антивоенных настроениях, а иногда — об агитации военнослужащих противника за сдачу в плен³⁴⁴. Очевидец рассказывал о случае «братания» советских и германских солдат в начале 1942 г. под Харьковом: «Немцы кричат: «Русские, не стреляйте, идемте вниз, поговорим, покурим». Смотрим, идут к нам, остановились посередине, без оружия. Мы тоже вышли, подходим, они предложили поменяться: они нам сигареты, мы им наш табак. Постояли, поговорили, как могли и разошлись. Вернулись в окопы, летит наш комиссар: «Вы что, с ума посходили? Не сметь ходить к немцам!». На следующий день, когда немцы опять предложили встретиться, мы отказались, и они не вышли»³⁴⁵.

Werth A. The year of Stalingrad. New York, 1947. P.107.

К актам неповиновения, хотя и не носившим «осознанного» характера, относятся и случаи мести жестоким командирам и начальникам. Тот же очевидец рассказывал, как некий лейтенант застрелил двоих солдат, которые не могли идти так быстро, как он им приказал, и повалились на снег от усталости. «В первом же бою его в спину застрелили»³⁴⁶.

Мощная антивоенная агитация шла в блокадном Ленинграде. Рабочие на заводах в конце 1941 г. говорили о том, что власти «питаются хорошо» и ничего не делают для облегчения голода населения и что необходимо требовать увеличения нормы питания, бастовать, а если власти не прислушаются — восстать и «повернуть оружие в обратную сторону». В адрес лидеров партии и правительства посылались анонимные письма, в которых говорилось: «Мы, рабочие, просим прибавки хлеба, нам надоело работать голодными по 12 часов и без выходных дней. Если не прибавите, то идем бастовать. Нам нужен хлеб, нужна воля, долой войну! «Эту записку пишут сотни рабочих, чтобы дали хлеба, а иначе сделаем забастовку, поднимется все, тогда узнаете, как рабочих морить голодом»³⁴⁷.

В городе распространялись листовки с призывом к стачке. «Долой войну, долой этот строй, который уничтожает нашу жизнь. К 25 декабря надо восстать, — говорилось в прокламации к рабочим завода им. Марти. — На Кировском заводе уже бастовали, но рановато. До 23-го надо сговориться по цехам, а 24-го связаться цеху с цехом. 25-го утром к работе не приступать, но только организовано — одиночек расстреляют. Вперед, рабочий класс, рви оковы рабства, не верь врагам». В листовках, написанных рабочими и найденных на Московском вокзале в декабре 1941 — январе 1942 г., власть обвинялась в том, что она выводит войска из города, но заставляет население оставаться и голодать. Авторы призывали идти в парткомы и решительно требовать хлеба, громить склады и магазины, а если ситуация не изменится — сняться с фронта и «всем уйти из города» ³⁴⁸.

В ряде промышленных районов страны вспыхивали голодные бунты и забастовки. В августе-октябре 1941 г. происходили волнения, забастовки и массовые невыходы на работу на текстильных предприятиях Ивановской области. Причинами недовольства, по признанию властей, стали снижение заработной платы (у квалифицированных ткачей она упала с 800 до 400 рублей), ухудшение снабжения и нехватка хлеба, невнимание начальства к нуждам рабочих³⁴⁹. Непосредственным поводом стала информация о подготовке к вывозу из Иваново оборудования ткацких фабрик и хлеба, что оставило бы жителей без работы и без продовольствия. В октябре на Меланжевом комбинате, фабриках им. Балашова, им. Дзержинского, «Красная Талка» в Иваново вспыхнули стачки. Рабочие (преимущественно женщины) прекратили работу, начали распаковывать ящики, в которые были уложены станки, избивали начальников и сотрудников НКВД, ходили от предприятия к предприятию, призывая присоединяться к выступлению, угрожали взорвать паровозы и вагоны, чтобы не дать эвакуировать технику, требовали снижения норм выработки и улучшения снабжения. Выступления были подавлены, а их активные участники арестованы и осуждены (в том числе, трое человек расстреляны). Случаи отказа от работы на текстильных фабриках области отмечались и в марте 1942 г. Во второй половине 1942 г. волнения перекинулись на г. Шуя. В июне на ткацких фабриках города люди бросали работу из-за продления рабочего дня, необеспеченности продовольствием. Рабочие жаловались на то, что «на фабрике такие порядки, как при крепостном праве», а начальники грубят и едят досыта, в то время как другие голодают³⁵⁰.

Осенью 1941 г. вспыхнули протесты на шахтах и предприятиях Донбасса. Это были, в первую очередь, голодные бунты, связанные с нехваткой продовольствия. Рабочие шахты «Комсомолец» в Горловке выбили окна в партийном комитете и избили партийного функционера. В Артемовске жены рабочих с шахты им. Ленина разгромили квартиру партийного чиновника, избили его и директора. В обоих случаях было арестовано в общей сложности 11 человек. На ряде предприятий работники не давали взрывать их, пытаясь спасти рабочие места. На шахте «Каменка» в Кадиевке они напали на директора и представителя НКВД, на шахте «1-бис» разгромили универмаг, продовольственный склад и бытовые учреждения, которыми пользовалось начальство; несколько участников были казнены. Крестьяне, протестовавшие против вывоза продовольствия, нападали на милиционеров и офицеров³⁵¹.

Однако наиболее распространенной формой протеста рабочих в годы войны оставались невыход на работу под предлогом болезни и «самовольное оставление» предприятий. В 1943 и 1944 гг. к таким мерам прибегали десятки тысяч трудящихся³⁵².

Разумеется, в подавляющем большинстве случаев выступления не носили осознанного политического или антивоенного характера, но мотивировались непосредственными проблемами: ухудшением положения людей, вызванным войной. Однако имеются сведения и о тех, кто сознательно стремились к борьбе против обеих воюющих сторон, за освободительную социальную революцию. Известно, например, что эмигрант-махновец анархист Осип Цебрий во время войны смог пробраться с Запада на Украину и в 1942 г. организовал на Киевщине партизанский отряд, который сражался с германскими войсками, но был готов при необходимости дать отпор и украинским националистам, и просоветским партизанам. Отряд был разгромлен гитлеровцами зимой 1943 г.³⁵³ Один из очевидцев столкнулся во время отступления советских войск из-под Харькова в 1942 г. на дезертировавшую воинскую часть, которая подняла черное знамя, назвала себя «махновцами» и намеревалась сражаться как против германских нацистов, так и против сталинского режима³⁵⁴.

Продолжали возникать подпольные молодежные группы, которые выступали против Сталина и против Гитлера: Союз спасения революции (Москва, 1941–1944), Общество юных революционеров (Саратов, 1943–1944)³⁵⁵. В рукописной листовке, выпущенной Обществом, говорилось, что «детище Ленина — СССР превратился в фашистскую империю Иосифа Первого», где «вновь душат все живое золотопогонники», союзные республики превращены в колонии, демократические свободы уничтожены, Коммунистический Интернационал распущен, за критические высказывания бросают в тюрьму, а «трудящихся грабят разными налогами». Листовка призывала к «великой народной революции»: «Уничтожьте зверя-Гитлера, а потом свергните Сталина»³⁵⁶.

Положение сталинского режима укрепилось лишь с переломом в войне в пользу Советского Союза. В декабре 1941 г., благодаря переброске свежих частей с Дальнего Востока (после начала войны Японии с США и Великобританией на Тихом океане стало ясно, что удар с ее стороны в ближайшее время не предвидится), германские войска были разбиты под Москвой, но на Юге в 1942 г. продолжали наступать. Только после разгрома армий Германии и ее союзников под Сталинградом (ноябрь 1942 — февраль 1943 г.) и Курском (июль-август 1943 г.), фронт покатился в обратном направлении, на Запад. По справедливому замечанию Т.Клиффа, военные победы Советского Союза «были обусловлены многими факторами. Во-первых, полное подавление масс позволило Сталину направлять на военные нужды большую часть национального дохода, чем это возможно для западных стран. Он мог, например, совершить «чудо эвакуации русской промышленности», переселив миллионы рабочих в восточные районы, где им пришлось жить в землянках. Во-вторых, полицейский гнет обеспечивает спокойствие на внутреннем фронте — еще одно «преимущество» России перед демократическими капиталистическими странами».

Чем больше укреплялись позиции режима, тем мощнее становились пропаганда им русского шовинизма и откровенно националистическая политика. В 1943 г. в Красной армии были введены униформа, погоны и офицерские звания, напоминавшие те, которые существовали в царской армии. Многие фронтовики встретили нововведение критически. В докладной записке Особого отдела НКВД Донского фронта «о реагировании военнослужащих на новые знаки различия» цитировались, в частности, такие высказывания: «25 лет боролись против золотопогонников, кричали «долой золотопогонников», а теперь снова начинают вводить погоны и возвращаемся к старому»; «обратно возвращается старое, опять будем носить погоны. Я к этому питаю отвращение»; «наше правительство Красную армию хочет сделать армией капиталистической»; «наверное, скоро введут и старост, как раньше, а потом помещиков и капиталистов»; «а может быть с введением погонов вскоре на них вскочит и орел»; «мы катимся назад к старому строю»; «опять хотят сделать старый строй и фашистскую армию»…^{422 357 358} После того, как германские войска были выбиты с Северного Кавказа и из Крыма, в 1943–1944 гг. были поголовно депортированы в азиатскую часть Союза целые народы — чеченцы (около 400 тыс.), крымские татары (около 200 тыс.), турки-месхетинцы (около 200 тыс.), калмыки (более 100 тыс.), ингуши (около 100 тыс.), карачаевцы (75 тыс.), балкарцы (42 тыс.), крымские армяне, болгары, греки, итальянцы…³⁵⁹. Власти обвинили их в коллективном сотрудничестве с врагом. В 1944 г. в Советском Союзе был утвержден новый гимн, в котором говорилось, что все республики «сплотила навеки Великая Русь».

В 1943 г. Сталин пояснил: «Некоторые товарищи еще недопонимают, что главная сила в нашей стране — великая великорусская нация (…) Великая Отечественная война ведется за спасение, за свободу, за независимость нашей Родины во главе с великим русским народом». Характерно, что сказано это было с тем, чтобы поправить «некоторых товарищей еврейского происхождения»³⁶⁰. Руководство страны ничего не сделало для того, чтобы противостоять поднимавшейся в военные годы волне антисемитизма (его рост отмечался не только на территориях, оккупированных нацистами, где ой стимулировался гитлеровской пропагандой и политикой тотального уничтожения евреев, но также в советском тылу, в армии и некоторых партизанских отрядах). Закрытые указания 1943–1944 гг. ограничивали награждение евреев, их продвижение по службе, назначения на должности и т. д.³⁶¹

Чем явственнее становилось преобладание империалистической советско-англо-американской коалиции («Объединенных наций») над противостоящим империалистическим блоком во главе с Германией, тем активнее занимались будущие победители подготовкой к переделу мира. На Тегеранской конференции (ноябрь-декабрь 1943 г.) главы правительств Советского Союза и Великобритании И.В.Сталин и У.Черчилль и президент США Ф.Рузвельт обсуждали вопросы раздробления Германии, территориальных приращений в пользу СССР в Польше, Восточной Пруссии, Финляндии. После того, как 20 июля 1944 г. в Германии потерпела неудачу попытка военного переворота против Гитлера и, тем самым, шансы на досрочное окончание войны были похоронены, лидеры антигерманской коалиции, несомненно, вздохнули с облегчением. «Теперь уже можно сказать с некоторой определенностью, что для нас лучше, чтобы дела обстояли так, как сегодня, чем если бы заговор 20 июля удался, и Гитлер был убит, — подчеркивал в меморандуме, направленном британским премьер-министру и министру иностранных дел, представитель департамента политического разведки МИД Великобритании Дж. Уилер-Беннетт. — В этом случае верх взяли бы «старые армейские» генералы, и, как можно заключить из недавнего заявления Ватикана насчет готовности папы выступить посредником, были бы предприняты… уже подготовленные шаги к миру, при которых Германия признала бы свое поражение и добивалась бы приговора на других условиях, нежели безоговорочная капитуляция»³⁶². Летом — осенью 1944 г. советские армии окончательно выбили германские войска с территории СССР и вступили в Польшу, Финляндию, Румынию, Болгарию, а затем — в Чехословакию, Югославию, Венгрию и саму Германию. В феврале 1945 г. лидеры Советского Союза, Великобритании и США договорились о послевоенном разделе Европы: за Советским Союзом признавались Западная Украина и Западная Белоруссия, занятые им в 1939 г., Восточная Пруссия; СССР (наряду с Великобританией, США и Францией)

выделялась оккупационная зона в Германии. Было фактически признано преобладающее советское влияние в Югославии и Румынии, в Польше должно было быть создано коалиционное правительство из просоветских и прозападных деятелей, Греция отходила в сферу влияния западных держав. Так возникла «Ялтинская система», разделившая Европу на просоветский Восток и западные страны.

30 апреля — 2 мая 1945 г. советские войска после ожесточенных боев заняли Берлин. Сталинские армии продвинулись до рубежей западнее Вены и Праги. 8–9 мая война в Европе закончилась полной капитуляцией Германии. В августе-сентябре 1945 г. Советский Союз помог США и Ве-ликобритнии разгромить Японию, завладев при этом Южным Сахалином и Курилами и установив контроль над Северной Кореей и Манчжурией. Сталин вышел победителем из всемирной схватки. Советским гражданам Вторая мировая империалистическая война обошлась, по оглашенным в 1990 г. официальным данным, в 27 миллионов человеческих жизней (за период после 22 июня 1941 г.)³⁶³.

428