Странники в ночи

- Как твои дела с культурным центром? - спросил Андрей, закурил и перебросил пачку Игорю. - Наверное, ты ещё не вступил во владение домом ведь по закону должно пройти какое-то время после смерти Татьяны Алексеевны, да?

- Да, - хмуро буркнул Филатов.

- Но ты уже разворачиваешь деятельность?

- Нет. Понимаешь, дом-то я продаю...

- Что?! - удивлению Андрея не было границ, машина даже вильнула.

- Да, такие дела...

- Ты что, спятил?

- Может, спятил, а может, и нет... Сережка с Антоном такие деньги предложили... А у меня долги...

- Да какие у тебя долги?!

- Ну... - замялся Игорь, - вот когда в Берлин ездил, занял...

- Много?

- Почти тысячу долларов. Девятьсот пятьдесят.

- И из-за этого ты готов продать дом Вознесенской? Да почему ты сразу не пришел ко мне? Решено, я заплачу - завтра же, нет, сегодня...

- С какой стати, - проговорил Игорь с раздражением, относящимся больше к нему самому, чем к Андрею, - ты должен оплачивать мои долги?

- "С какой стати!" - передразнил Андрей. - А с какой стати ты меня кормил, когда я с голоду подыхал? Из какой такой выгоды?

Игорь тяжело вздохнул.

- Если бы только в этой тысяче была проблема... В конце концов, у меня есть что продать, да и не к спеху это...

- Они что, наехали на тебя?

- Не то чтобы наехали, но...

После гнетущей паузы Андрей спросил:

- А зачем им дом Вознесенской?

- Они хотят открыть там элитную гостиницу.

- Бордель, - уточнил Андрей. - Бордель в доме Татьяны Алексеевны!

- Послушай, все не так плохо... Они обещали, что те комнаты, где проводились выставки... Там все останется по-прежнему, и выставки будут...

- И ты им веришь? Ну хорошо, допустим, они и сами себе верят, искренне говорят. Но у каждого предприятия, Игорь, есть своя внутренняя логика, и по этой логике оно живет. И года не пройдет, как бордель сожрет твои выставки с потрохами... Нет, ты не должен, ты не имеешь права продавать дом! Кроме юридического завещания, есть ещё духовное завещание Татьяны Алексеевны. Она не только ради города старалась, но и ради тебя. Твою жизнь хотела смыслом наполнить, к твоей мечте дорогу открывала! Ты сейчас продашь дом, и с каким чувством потом будешь ездить мимо?

Андрей говорил с такой страстью и болью, что Игорь понурился, а затем воскликнул почти в отчаянии:

- Я и сам понимаю, что в дерьмо лезу! Но как же быть? Они меня ждут, аванс приготовили, половину суммы... Вот везу завещание, чтобы они посмотрели и удостоверились, что там все в порядке и я действительно единоличный будущий владелец дома...

- Не знаю, как быть, - отрезал Андрей. - Я тебе не судья и жить тебя не учу, да и кто изобрел настолько идеальный способ жизни, чтобы учить других... Думай...

- Да не под силу мне это, - простонал Филатов.

- Думать не под силу?

- Поднять проект Вознесенской! Ну, какой из меня организатор?

- Да? А ты забыл, как мы сидели у меня ночью после похорон Татьяны Алексеевны, водку пили? Забыл, что ты говорил, как ты мечтал, как плакал, как у тебя глаза светились? Все забыл, да? Нет, Игорь, не прибедняйся, не вывернешься. Татьяна Алексеевна мудрой женщиной была, она не от фонаря и не наугад именно тебе доверила миссию. Она знала, что ты не просто справишься, но это то, что тебе нужно, единственное, что составит значение и значимость твоей жизни. А сейчас ты не её предаешь, ей теперь все равно. Ты себя предаешь.

Машина уже катилась по дорогам престижного дачного поселка, и впереди показались распахнутые ворота перед трехэтажным кирпичным коттеджем Сергея.

- Андрей, я не знаю, - взмолился Игорь.

- И я не знаю, - печально сказал Андрей.

Он свернул налево, и его бежевая "шестерка" с открытыми окнами въехала на территорию дачи. Андрей нажал на тормоз.

Здесь все было устроено наилучшим образом для отдыха людей со средствами. Мощеные дорожки среди аккуратно подстриженных лужаек вели к бассейну с прозрачной зеленоватой водой, на траве стояли элегантные шезлонги, белые легкие столики на террасах прятались под тентами. Возле высокого гофрированного забора высилась поленница дров для камина, в другой стороне замер, как притаившийся хищник, огромный джип "Шевроле-Сабэрбан". С балкона третьего этажа нацелилась в небо круглая антенна спутникового телевидения.

Игорь вышел из машины, Андрей остался сидеть за рулем. На террасе появился старший из братьев, Сергей - широкоплечий, плотно сложенный, похожий на борца-олимпийца. За ним шел Антон - пониже ростом, но не уступающий брату в комплекции.

Братья подошли к машине, обменялись рукопожатиями с Игорем. Антон нажал кнопку на пульте дистанционного управления, и створки ворот сомкнулись.

- А это кто? - Сергей глазами указал на Андрея.

- Мой друг, Андрей Карелин, - ответил Игорь.

- А, писатель... Понятно, - Сергей кивнул. - Здравствуйте.

- Добрый день, - нейтрально поздоровался Андрей.

- Удачно, что вы приехали, - сказал ему Антон. - Игорю, знаете, с ба-альшими деньгами возвращаться... Я бы его отвез, но это мне в напряг, у нас ещё дела... Но раз вы здесь, все нормально.

Сергей обратился к Игорю.

- Привез?

- Сейчас...

Вытащив из-под сиденья свой кейс, Филатов беспомощно посмотрел на Андрея. Тот не отвел взгляда, но сидел молча, словно каменное изваяние.

Трое направились к раскладному столику, уселись вокруг. Игорь достал из кейса завещание, и они углубились в изучение документа, порой что-то негромко комментируя.

Жара будто усилилась, хотя это представлялось невозможным. Ни малейшего дуновения ветерка не проносилось в воздухе, края тентов безжизненно повисли, не колыхалась ни одна травинка, ни один стебелек. Какие-то неопределенные потрескивания слышались в тишине, как далекие разряды статического электричества. Среди этой невыносимой, замершей, бездвижной жары, на дне океана сухого наэлектризованного воздуха Андрей полулежал в машине, как в батискафе. Ему мнилось в огненном мареве, что сквозь крышу к нему тянутся откуда-то из-за ослепительно голубого купола неба невидимые энергетические жгуты, выкачивающие из него все человеческие ощущения до вакуума, до полной опустошенности. Он смотрел, не мигая, на троих за столиком и дальше, где у красиво уложенной поленницы медленно плыли над травой две шаровые молнии. Эти ленивые молнии излучали убийственный свет - ярче солнечного, как

/ глаза в зеркальной комнате /

раскаленные добела сгустки блистающего дня. Из-за непобедимой яркости их свечения они выглядели окруженными темными ореолами, коронами мрака. И хотя этот мрак не существовал, был иллюзорен, он словно втягивался молниями из иных измерений через прорехи времени и протяженности. Молнии питались аннигиляцией света и мрака. Они летели, парили, жарче июньской жары.

Как из гигантской гулкой пустоты до Андрея донеслись слова, искаженные рожденным в его сознании эхом.

- Все отлично, - это говорил Сергей. - Все, как надо. Ну, забирай завещание... Оно ведь должно у тебя быть, чтобы ты стал полноправным владельцем. А вернее, мы! Семейная корпорация.

Потом раздались два ужасающе громких щелчка - это Игорь убрал завещание в кейс и закрыл замки. Он вернулся к машине, передвигаясь наподобие лунатика, поставил кейс на прежнее место. Теперь его взгляд был направлен куда-то мимо Андрея.

- Что ты там застрял, брат миллионер? - окликнул его Антон. - Прошу в дом, денежки счет любят!

Игорь сделал несколько механических шагов и остановился посреди лужайки. К нему подошел Сергей.

- В чем дело? - грубовато-снисходительно спросил он. - Не можешь поверить своему счастью? Идем, идем, деньги готовы!

- Сережа, - пролепетал Игорь, овладел голосом и твердо сказал. - Я не буду продавать дом.

Брови Сергея взлетели в сердитом изумлении.

- Что-о?

- Сделка не состоится, - заявил Игорь подчеркнуто уверенно и спокойно. Стоило ему перейти Рубикон, как демоны сомнения оставили его, и сейчас это был другой человек, убежденный в своей правоте и не склонный отступать. Мы ничего не подписывали, верно? Был разговор. Вы хотели приобрести дом, я не возражал. Так, декларация о намерениях. Мои намерения изменились. Все, точка.

- Какая, блин, декларация! - взвился Сергей. - Мы деньги заняли! Люди уже работают, оборудование для отеля закупают, материалы! Полгорода задействовано, а он - в кусты?!

Подбежал встревоженный Антон, положил руку на плечо Игоря, заглянул в его глаза.

- Ты что, брат... Что за бунт на корабле? Мы затратились, взяли обязательства...

- Никто вас не просил делить шкуру неубитого медведя, - отрезал Игорь. - Открывайте ворота.

- Нет, подожди...

- Я подожду. Сколько хотите.

Игорь легко повернулся, двинулся к дому, насвистывая битловскую "Вчера", взошел на террасу и демонстративно уселся в плетеное кресло, спиной к братьям и Андрею.

Настороженно, хмуро и неотрывно следя издали за бездвижным Андреем, братья переговаривались вполголоса. Вероятно, они полагали, что Андрей их не слышит, но все его чувства невероятно обострились, и он различал каждое слово, как если бы оно произносилось прямо над его ухом.

- Приплыли, - полурастерянно-полурассерженно констатировал Антон. Теперь что, снова его уламывать?

- Бесполезно, - отмахнулся донельзя расстроенный Сергей. - Ты же его знаешь. Пока он не принял решения, с ним можно делать все, что угодно, но когда он говорит так, как сейчас, его танком не сдвинешь.

- Безвыходных положений не бывает!

Шаровые молнии разделились, подплыли к поленнице с двух сторон. Повиснув в воздухе, они чуть дрожали, от них исходило предельное электрическое напряжение.

С оглушительным треском от одного огненного шара к другому метнулся изломанный зигзаг длинной фиолетовой искры. Поленница вспыхнула вся сразу, дрова с грохотом рассыпались, заполыхал громадный костер. "Как огонь охватывает сухое дерево, - мелькнула в памяти Андрея строчка из Кэта Стивенса, - так вся правда придет к тебе..."

- Горим! - заорал Антон и бросился было к дому, но Сергей перехватил его.

- Что горит-то? - пренебрежительно обронил он. - Дрова эти хреновы, так черт с ними... Забор железный, дом далеко. Пускай выгорают, не возиться же с этой дрянью. Новых привезем. Успокойся.

- Нет, но как они...

- Бывает в жару. Самовозгорание, что ли... - он обратил взгляд к Филатову, даже не оглянувшемуся на огонь, затем пристально и с затаенной усмешкой посмотрел на горящие дрова. - Антон, а ведь это ответ на наш вопрос.

- То есть?

- Сжечь проклятое завещание!

- Сожжем, а дальше что? - Антон передернул плечами.

- Да слушай ты, - Сергей вновь понизил голос. - Свидетелей помнишь, кто подписал? Смагин и Кричевская. Я эту парочку знаю, оба недавно слиняли в Израиль. Найди их там... Заверял нотариус Максаков, наш человек... С ним я договорюсь, и он копию так упрячет, что отыщут её не скоро, а нам главное - выиграть время.

- Да зачем? Никак не въеду.

- Смотри! - Сергей нетерпеливо взмахнул рукой. - Свидетелей нет, копии нет. Завещание, что у него в кейсе - единственный документ, понимаешь? Если мы его уничтожим, дом по закону перейдет Балясиной, ближайшей родственнице Вознесенской. А у этой шалавы мы его откупим без проблем, и в три раза дешевле, понял?

- Понял, - уважительно протянул Антон. - Ты соображаешь... Я бы так сразу не смекнул. Но копию-то потом найдут?

- Успеем принять меры, - Сергей решительно шагнул к машине.

- Постой!

- Что такое?

- А этот? - Антон кивнул на Андрея.

- А что он сделает? Плюнь ты на него.

- Мало ли что...

- Ну и пускай. Денег ему сунем, не поймет - доходчивее объясним... Это все потом, надо действовать.

Андрей тоскливым взглядом окинул ворота и забор. Серьезная конструкция, не протаранить.

Пламя огромного костра вздымалось к небесам - выше забора, едва ли не выше дома. Его угрожающий гул давил на уши, оно было чистым и прозрачным. Температура в центре могла бы расплавить сталь...

Антон и Сергей шли к машине Андрея. Когда они были метрах в двух, им наперерез кинулся Игорь. Очевидно, он тоже слышал разговор братьев, по крайней мере часть. Реальных шансов помешать им не было ни у него, ни у Андрея при слишком очевидном физическом неравенстве, но Игорь не мог попросту сдаться.

- Не смей! - он оттолкнул Сергея так, что тот чудом удержался на ногах.

- Не путайся под ногами... - Антон вцепился в рубашку Игоря. - Сам виноват...

Исход завязавшейся между Игорем и Антоном борьбы не составляло труда предугадать, тем более что на подмогу спешил Сергей.

На размышления у Андрея не оставалось и нескольких секунд - одна секунда, доли секунды. Сейчас они откроют кейс, вынут завещание и бросят в огонь... Ничто и никто не в силах предотвратить такую развязку...

Никто, кроме самого Андрея. Мгновения растянулись для него в бесконечную линию, и он мчался вдоль нее, в мыслях его воцарился порядок и полная ясность.

Под правым сиденьем стоят два совершенно одинаковых кейса. Братья не знают, что их два, но они знают, они видели, что Андрей не наклонялся, не возился с кейсом, не открывал замков. Значит, они уверены, что завещание в кейсе, там, куда его положил Игорь.

Два кейса. В одном - завещание Татьяны Алексеевны Вознесенской, в другом - рукопись. Книга Андрея, плод его трудов, год его жизни, один невозвратимый год.

Теперь нужно только безупречно сыграть. Так, чтобы они поверили, все трое поверили, что он не разобрался в ситуации и стремится лишь остановить драку, пребывая на грани нервного срыва.

С кейсом в руках - СВОИМ КЕЙСОМ - Андрей выскочил из машины. Сердце его рвалось от боли, но ни сейчас, ни раньше он не мог сделать ничего другого - малейшее подозрительное движение на глазах у братьев, и он бы неминуемо погубил все.

- Прекратите! - закричал он хрипло. - Прекратите, болваны несчастные! Вы готовы из-за бумажки этой, из-за денег друг друга передушить! Ненавижу! Пусть никому не достанется ваш паршивый сарай, пусть государство забирает, оно хоть людям головы не сворачивает! Вот, получите!

Он швырнул кейс в огонь прежде, чем кто-то из троих, превратившихся вдруг в скульптурную группу, успел пошевелиться. Андрею казалось, что темно-вишневый кейс мучительно медленно описывает дугу над лужайкой и падает в самое средоточие адского жара... Сразу же внутренняя кинолента его воображения повторила этот отрезок, теперь быстро, много быстрее, чем было: кейс мелькнул стремительно, врезался в сердцевину пылающей рассыпавшейся поленницы, веером разбросал тысячи жалящих искр.

Антон отпустил Игоря. Сергей с полминуты сверлил Андрея взглядом, и выражение его лица менялось от ошеломленного к недоумевающему, потом к сочувственно-ироническому, и наконец он расхохотался от всей души.

- Ну, ты даешь, писатель! - он хлопал себя ладонями по бокам, трясся от смеха. - Решил проблему, помог другу на сто процентов! Да ты понимаешь, что ты натворил?

- Я сжег завещание, - пробормотал Андрей, глядя в землю.

- Сжег, сжег, вот и молодец. И не получит теперь дома твой друг.

- Зато и вы не получите, - пробубнил Андрей туповато, как неисправный робот.

- Ну да! Папа римский получит, - все ещё смеясь, Сергей повернулся к Игорю. - А тебе я вот что скажу. Большого дурака ты сегодня свалял, брат. Вон там, за той дверью, лежат деньги - столько, сколько ты за всю жизнь не заработаешь. Они предназначались тебе. Ты не захотел, извини...

Игорь выглядел безучастным, потухшим. Он механически шагнул к машине Андрея, потянул ручку дверцы, сел.

- По-моему, аудиенция окончена, - обратился Сергей к Андрею. - Желаю творческих успехов... Антон! Пошли, надо кое-что обсудить. Открой им ворота.

Створки ворот величественно раскрылись под жужжание электромотора. Проводив взглядом уходящих к коттеджу братьев, Андрей возвратился за руль. Он не мог оторвать глаз от гудящего костра, где сгорела не только его книга - сгорела часть его самого.

Обратно в город ехали в полном молчании. Лишь за полкилометра до городской черты Игорь заговорил, едва ворочая языком.

- Теперь они откупят особняк у наследницы... Ты не виноват, если бы ты не сжег завещание, они бы сами... Андрей, мы должны бороться! Существует копия завещания. Нотариус у них в кармане, но...

- Что "но"? Если нотариус у них в кармане, как ты собираешься бороться?

- Мы должны...

- Ничего мы не должны.

- То есть как?! Опустить руки...

- Подожди.

Он свернул к обочине и остановился. Вытащил из-под ног Филатова кейс, положил на колени, открыл.

- Елки-палки, - прошептал Игорь. - Что это?

- Ты плохо видишь?

- Но ведь это... - Игорь выхватил из кейса бумагу. - Завещание, это оно! Так значит, ты... Ты сжег свой кейс! А мне-то и в голову не пришло....

- И хорошо, что не пришло, - ответил Андрей. - Если бы ты знал, что завещание уцелело, мог бы выдать себя.

- И тогда они полезли бы в машину, обнаружили второй кейс... Правильно. Андрей, я не знаю даже, чем я тебе обязан...

- Да брось ты, - Андрей достал сигареты и закурил. - Всего-навсего надо было вовремя сообразить.

- О... Всего-навсего! - Игорь внезапно нахмурился. - Надеюсь, в твоем кейсе ничего особо ценного не было?

Андрей усмехнулся. Неизбывная горечь этой усмешки осталась скрытой от Игоря.

- Ничего, - сказал он. - Просто пачка чистой бумаги.

13

АВГУСТ 1998 ГОДА

ДЕНЬ ГОРОДА

На паркете большого зала в особняке Татьяны Алексеевны, принадлежащем ныне Игорю Филатову, были расставлены фуршетные столы, ломящиеся от хороших вин и соответственных закусок. Струнный квартет, состоящий из звезд местной филармонии, играл Моцарта, по залу фланировала пестро разодетая публика. На торжественное открытие культурного центра имени Вознесенской, приуроченное к празднествам Дня города, пришли журналисты, художники, писатели, актеры, музыканты, спонсоры... Присутствовало телевидение, и сияющий Игорь в смокинге принимал поздравления перед камерами.

Андрей Карелин стоял у стены с бокалом шампанского в руке. Он только что перемолвился несколькими словами со Свиридовым, который тоже был здесь, и теперь с улыбкой наблюдал за триумфом друга. Он не обольщался по поводу большинства собравшихся, но помнил, что сказала Татьяна Алексеевна Игорю. "Вы сумеете отличить подлинное от фальшивого"... Андрей верил в это.

За год с небольшим, минувший после инцидента на даче Сергея, Андрей виделся с Игорем не слишком часто - оба были предельно заняты. Андрей писал новую книгу, время Игоря поглощали хлопоты с культурным центром. Лишь один месяц, непосредственно за событиями на даче, когда Андрей очень тяжело болел, Филатов навещал его каждый день, а потом встречаться им стало некогда.

Выбравшись из омута болезни, ставившей в тупик врачей (но не самого Андрея Карелина, о нет!) Андрей объяснил Свиридову, что рукопись "Подземных" он уничтожил, так как книга заведомо не удалась. Аналогичную версию он преподнес впоследствии Игорю, и при этом говорил так искренне и беспечно, что у друга не мелькнуло и тени сомнения. Сам же Андрей не строил никаких иллюзий насчет того, что книгу удастся восстановить. Он не мог и не хотел проходить тот же путь дважды - отчасти потому, что книга все равно получилась бы другой, пусть и со старым сюжетом, но главным образом из-за того, что он уже навсегда покинул мир "Подземных" и попрощался с ним. Его ждали новые миры, и он не хотел откладывать свидания. Смерть книги причинила ему страшную боль, как смерть близкого человека, безвозвратно вырвала кусок из его души. Но дорога, по которой идут, не имея выбора, все люди - это всегда дорога потерь. Сдаться под натиском боли, уступить страданию - значит потерять себя. Люди только до тех пор остаются людьми, пока продолжают искать ответы...

Телевизионщики теперь осаждали важного спонсора, жаждущего репутации покровителя искусств, а Игорь беседовал с художницей Людмилой Пашковой, недавно выставлявшейся в Праге. Они приближались к Андрею, и он услышал окончание их разговора. Речь шла об истории с братьями. Игорь не делал из этой истории большого секрета, но и не слишком рекламировал (Андрей вообще помалкивал), поэтому полностью в курсе дела были немногие, а прочие питались смутными слухами. Вот и Пашкова, снедаемая любопытством, пожелала узнать подробности.

- Но пусть завещание и сохранилось, - говорила она, искательно заглядывая в глаза Игорю, - они ведь и потом могли что-то предпринять против вас...

- Вы имеете в виду что-нибудь вроде рэкета, угроз? - Игорь засмеялся. - Ну, нет. Они же все-таки мои братья. Позже я сам и рассказал им обо всем. Сначала они были шокированы, злились, но после даже восхищались Андреем. Они нормальные люди, Людмила Николаевна. Уверен, что они ощутили облегчение, когда все так обернулось. И они немало помогли мне с организацией центра... Кстати, они приедут сюда. Понимаете, они не какие-то негодяи. Просто они хотели купить дом, что здесь преступного? Ну, а тогда, на даче, они действовали под влиянием минуты...

Не минуты, подумал Андрей. Это было ДРУГОЕ влияние.

Увидев Андрея, с которым он, разумеется, уже успел поговорить в начале вечера, Игорь поспешил отделаться от назойливой художницы.

- Писатель изучает жизни суету! - возгласил он с улыбкой. - Изучай, смотри... Все это благодаря тебе.

- Без меня не обошлось, - рассеянно согласился Андрей. - Но далеко не в том нехитром смысле, какой ты подразумеваешь.

- Что это значит? - растерялся Игорь.

- Пустяки, забудь... Я домой поеду.

Андрею не хотелось встречаться с Антоном и Сергеем, несмотря на то, что такая встреча означала теперь всего лишь дружелюбный обмен репликами.

- Как? Уже уходишь? - Игорь заметно огорчился. - Веселье все впереди...

- Одет я неподходяще, - уцепился Андрей за первый попавшийся резон.

- Подходяще, по-летнему... Думаешь, если я напялил смокинг, все обязаны иметь такой же дурацкий вид?

- Да нет, Игорь, и чувствую я себя не очень... Прости, поеду. Мы с тобой вдвоем попозже отметим событие, посидим за бутылочкой.

- И правда... Тут и не пообщаешься толком. Светские обязанности, черт бы их побрал!

- Привыкай, - улыбнулся Андрей.

- Я провожу тебя к машине.

Они вышли на улицу, когда на часах было четверть восьмого.

- Игорь, - серьезно спросил Андрей, - ты больше не сталкивался с привидениями в этом доме?

- С привидениями? - Филатов остановился.

- Ну, ты как-то намекал мне на привидения.

- Слушай, я не говорил тебе, что лично сталкивался с привидениями. Я говорил, что...

- Ладно, ладно. Я помню, что ты говорил.

- Знаешь... - Филатов задумался. - С тех пор, как... После случая на даче Сергея...

- Никаких привидений, правда?

- Да.

- Спасибо, - сказал Андрей. - Именно это я и хотел узнать.

Пожав руку недоумевающему Игорю, он сел в машину. Когда он разворачивался на приспособленной под стоянку площадке, из сокровенных уголков его памяти ужасающе четко всплыл тревожащий образ... НЕЧТО в зеркальной комнате, тянущее руки с угрозой и мольбой.

На углу Андрей оглянулся на особняк Вознесенской. До наступления сумерек было ещё очень далеко, но в просторном бальном зале не хватало солнечного света, и там плескалось веселое море электрических огней, а над входом переливались цветные гирлянды.

Огни, вы горели ярко...

14

Мотор чихал и надсадно кашлял, будто подхватил грипп. Андрей прислушивался к этим звукам, пытаясь угадать, что же конкретно приключилось. Угадать он не успел: возле кафе "Галактика" машина обиженно фыркнула и застыла. Повороты ключа зажигания не дали результатов, если не считать ворчания стартера. Андрею пришлось выйти из машины и поднять капот.

Все выглядело прилично, и неисправность, скорее всего, пряталась в электросистеме. Андрей проверил надежность соединения проводов, вывинтил и ввинтил свечи. С одним проводом, клемма которого вызвала у него сомнения, он разобрался особенно тщательно. Ювелирная операция в полусогнутом положении причиняла боль напряженным мышцам спины, и Андрей выпрямился, чтобы чуть отдохнуть.

Он смотрел сквозь чистое, прозрачное стекло, отделявшее зал кафе "Галактика" от улицы. Прямо перед ним сидела за столиком молодая женщина с красивыми волосами цвета темной меди. Глаза её были, как ему показалось, серо-зелеными, а взгляд направлен на Андрея.

В эту минуту что-то произошло. Вспоминая её впоследствии, Андрей при всей писательской изобретательности не мог подобрать слов, описывающих отличие этой минуты от других. Мир не изменился, не стал иным, не прибавилось ясности в звуках и не пролился новый яркий свет, не вздрогнуло сердце и не пробежал вдоль позвоночника холодок. Только где-то в вышине пронзительно крикнула невидимая птица, будто предостерегая двух людей.

Векторы взглядов на середине встретились, и в точке их столкновения с тишайшим звоном родилась волна в воздухе. Неощутимая, она расширяла круг и уносилась далеко, затопляя всю Вселенную своим присутствием, легким и утонченным, ускользающим, не могущим быть свободно обнаруженным, но уже неотступным. Она была теперь в координатах мироздания, и никто никогда ничего не смог бы с этим поделать.

Боковым зрением Андрей видел и спутника женщины. У него создалось впечатление, что этот спутник его разглядывает, но на лицо мужчины за столиком падала невесть откуда какая-то тень. Глухая и непроницаемая, она укутывала его черты тьмой, словно лицо было закрыто черной эбонитовой маской.

Если Андрей и думал что-то об этой женщине, его мысли не укладывались в рамки стереотипов вроде "неплохо бы с ней познакомиться". Да, между ними существовала некая связь, но Андрею хотелось не знакомиться или, допустим, следить за ней, чтобы узнать, где она живет, а совсем наоборот. Он испытывал непреодолимое желание поскорее уехать. Почему? Чувствовал ли он опасность, исходящую от нее? Нет, безусловно нет. Его сознание неслось по странным бесконечным коридорам, а если они все-таки где-то заканчивались, там, в самом конце, была она. Он мог уехать, но не мог УЙТИ, теперь уже нет.

Андрей заставил себя вспомнить о проводе, о клемме. Он снова склонился над двигателем. Несложная, но требующая ловкости пальцев и утомительная работа в основном была сделана, Андрей быстро завершил её и сел за руль.

Мотор запустился сразу, отзывчиво и признательно. Машина покатилась прочь от кафе, покачиваясь в звенящих магнитных полях нежной волны. Лицо женщины оставалось в памяти Андрея, чтобы никогда не померкнуть, и в то же время непостижимым образом он НЕ ПОМНИЛ её, не смог бы описать в книге, не смог бы нарисовать её портрет, даже обладая даром художника (а он им не обладал). В компьютерах бывают так называемые резидентные программы. Их работа незаметна для оператора, но однажды запущенные, они есть. Такая резидентная программа поселилась в Андрее. Смутные призраки будущего бесшумно метались перед его внутренним взором, пугающие и дразнящие. Они обещали ложь и обман, они обещали зеркальные лабиринты, они летели над страной печальных иллюзий и могли погубить. Они уводили ту женщину, обманывая и её тоже... Призраки, фантомы, химеры, колдовской карнавал. Как найти среди миллионов лукаво смеющихся огней слабый путеводный огонек?

15

ИСПАНИЯ, ТОЛЕДО

Таксист уже более получаса возил Айсмана по улицам главного города Кастилии-Ла-Манча. Улыбчивый, невосприимчивый к мрачному антиобаянию пассажира испанский парень накручивал счетчик, показывая город-музей. Таксист ни слова не знал по-немецки и по-русски, Айсман не говорил по-испански и с большим трудом объяснил, садясь в машину, куда ему нужно. В конце концов молодой испанец его понял, сверкнул полоской белых зубов. По кратчайшему пути они добрались бы до цели поездки минут за десять, но как упустить возможность познакомить туриста с красотами и достопримечательностями Толедо и подзаработать? Вот он и вез Айсмана мимо музея Лерма и дома-музея Эль Греко, мимо колоритных мастерских, где производились атрибуты корриды, мимо церкви Санто-Доминго эль Антигуо... Поминутно оборачиваясь к пассажиру, парень жестами и возгласами выражал восторг и восхищение родным городом, приглашая Айсмана присоединиться, но тот оставался глух и нем. Жаркое солнце напекало сквозь открытое окно бритый череп пассажира толедского такси, нагревало прикрывающий левую глазную впадину кожаный кружок, держащийся на полоске такой же черной кожи. Айсман был одет слишком тепло для этого летнего дня - брюки из плотной ткани, застегнутая на все пуговицы рубашка, не пропускающая воздуха куртка - все черного цвета. Ему это, видимо, не причиняло неудобств или он не обращал на них внимания, а мнение таксиста было таким: хоть в шубе летом ходи, только плати.

Прибытию Айсмана в Испанию предшествовала длительная и откровенная беседа с Альваро Агирре. Она состоялась на живописном берегу величавой и неторопливой русской реки, куда учитель и ученик (или Избранный, как любил думать о себе Айсман) приехали вечером из квартиры Агирре. На песке горел маленький костер, заключенный в кольцо шершавых камней; малиновый закат пылал на полнеба. Темный контур фигуры учителя, стоявшего чуть поодаль от Айсмана, резко выделялся на огненном фоне садящегося среди подожженных облаков солнца.

- Число измерения Орнис равно числу человеческой любви, - тихо говорил Агирре, - и оно никому не ведомо, никто не может управлять им. Но есть на Земле места, где соприкасаются измерения, и границы между ними становятся проницаемыми. В одном из таких мест иногда можно проникнуть в Страну Печали, и наша Данилова однажды едва не оказалась там, когда ей было четырнадцать лет. Путь в Страну Печали пролегает через поляну животворного источника Ро. Если теперь женщина вернется на этот путь и пройдет часть его до источника, если при этом она будет свободна, я сумею насытить живительные испарения Ро эманацией Забвения. Я появлюсь там, и в магическом Забвении Ро она отдаст мне Великий Шианли. Тогда он сохранит свою силу. Это и есть та вторая возможность получить Великий Шианли, о которой я упоминал, Виктор.

- Значит, - сказал Айсман, подбрасывая в костер сухие ветки, необходимо вернуть женщину в точку соприкосновения измерений. Но где это?

- Недалеко от дачи, принадлежавшей её деду и родителям. Совсем близко отсюда. Трудность в том, что я не могу приказать ей и даже более или менее определенно намекнуть - по той же причине, по какой не могу впрямую противостоять нашему противнику. Возвращение должно быть актом её воли, а не моей, её личным желанием, не подсказанным мной непосредственно.

- Но как добиться этого, дон Альваро?

- Обратный отсчет времени, придуманный мной, заставит её искать решение. Подталкивать её в нужную сторону в моих силах, но очень и очень осмотрительно. Чересчур грубый, чересчур ясный намек - и все, искажение мировых линий испепелит силу Великого Шианли. В остальном же нам следует положиться на благосклонность Империи Эго.

- Положиться на благосклонность? - переспросил Айсман в некотором недоумении. - Разве Империя не безусловно на нашей стороне?

Агирре подсел к костру, пошевелил угли серебряным наконечником эбеновой трости. Полы его длинного черного плаща разметались по песку.

- На нашей стороне? - он усмехнулся. - Да, пожалуй - так же, как ураган, разметавший испанскую Непобедимую Армаду, был на стороне англичан... Вообразите, Виктор, что у вас есть очень мощное оружие, но о принципах его действия и побочных эффектах вы имеете весьма приблизительное представление. Допустим, вам удастся поразить из него цель... Но вы не знаете, какие бури, штормы и смерчи будут разбужены вашим выстрелом, куда направятся и какие разрушения произведут. Не исключено, что и вы не уцелеете...

- Кажется, я понимаю, - пробормотал Айсман.

- Особенно опасны и непредсказуемы, - продолжал Агирре, - те бури и штормы, что связаны с проявлениями активности Измерения RX...

- Что такое RX?

- Вы узнаете об этом в свое время. Сейчас о главном в данный момент, о том, что касается нашего врага. Он видел женщину, и она видела его. Первый шаг сделан, и важно не дать им сделать остальных шагов. Их любовь уничтожит мои планы - наши планы, Виктор - безусловно и необратимо. Эманация Забвения источника Ро бессильна против двоих. Поэтому от врага необходимо избавиться. Как, спросите вы, коль скоро ему нельзя причинять вред?

Айсман взглядом подтвердил вопрос. Агирре помолчал, глядя на угасающий огонь костра, и заговорил снова.

- Вреда и не будет причинено, напротив... Во Вселенной существуют чрезвычайно заманчивые миры, предлагающие высокие искушения, которым он не сможет противиться. Он сам сделает выбор, моя задача лишь в том, чтобы отправить его в те миры, откуда он не захочет вернуться. И тут недостаточно имеющихся в моем распоряжении магических средств. Нужен Меч Единорога.

- Меч Единорога? - глаз Айсмана загорелся отражением пламени.

- На самом деле это не меч, не холодное оружие из стали. Так в расшифрованных мною откровениях Кассиуса именуется алхимическое соединение, до сих пор хранящееся в Толедо, в подвалах его бывшей лаборатории. Оно откроет нашему врагу двери миров, двери искушений... Вы, Виктор, привезете его из Испании. А я останусь здесь и начну игру. Я внесу смятение в сердце нашего противника, и тогда ещё заманчивее покажутся ему искушения миров. Я не могу тронуть его, но это не значит, что мне запрещено отчасти менять картину окружающей его действительности... Не думайте, что вам предстоит развлекательный круиз. Нет, Виктор, ваша миссия будет исключительно трудной и опасной, она потребует от вас наивысшего напряжения сил и концентрации воли и ума. Не скрою, я многое отдал бы за то, чтобы взять её на себя... Увы! Путь в Толедо заказан мне.

- Почему? - посмел все же спросить Айсман, далеко не будучи уверен в допустимости любопытства, которое могло быть сочтено праздным. К его облегчению, Агирре ответил спокойно, только вздохнул.

- Причина в полинезийской магии Кали-боа. Магия, Виктор, не только дает могущество и расширяет горизонты, она также налагает строжайшие ограничения. Все в мире находится в равновесии, и за любой выигрыш в одном нужно платить ущербом в другом. Одно из таких ограничений, и не самое значительное - то, что я не могу вернуться в Толедо, в город, где все началось. Этот город навсегда отделен от меня непроницаемой магической стеной, непреодолимым барьером... Теперь слушайте очень внимательно. Здание, где располагалась лаборатория Кассиуса, разрушено ещё в прошлом веке, там построено новое. Сейчас в нем помещается научная библиотека Института истории и археологии. Что сталось с подвалами, я не знаю вероятнее всего, их засыпали при строительстве нового здания, но для вас это неважно. Вы получите аркон, темпоральный ключ...

Слово "темпоральный" было плохо знакомо и не слишком понятно Айсману, но по его представлениям как-то связывалось с временем.

- Я проникну сквозь время? - воскликнул он. - Я попаду в прошлое?

- Не совсем так, - сказал Агирре. - Аркон, разумеется, не переместит вас назад во времени, но он замкнет в пространстве протяженности временного континуума. Сложно? Я объясню проще. В каком бы состоянии ни пребывали подвалы в наши дни - и даже если бы они совсем уже не существовали - для вас и только для вас, в период действия аркона они обретут реальность, они возвратятся. Я научу вас, как пользоваться арконом и как сохранить Меч Единорога в нашем пространстве, когда вы найдете его...

Солнце плавило горизонт. Темно-красная медь растекалась вдоль противоположного берега широкой реки, такая, как медь волос Ани Даниловой, и легчайшая золотая дорожка танцевала на умиротворенных волнах. Ночь летела с востока, ночь расправляла крылья и предъявляла свои права. Ночь, любимая птица Айсмана, пела песню опасности и победы. Она торжествовала над всем, и даже великий Альваро Агирре сливался с тьмой под её черными крыльями.

- Как я найду Меч? - с трепетом спросил Айсман. - У меня будет план?

- Никакого плана у вас не будет, - произнес Агирре в ответ. - Мне неизвестно, что ожидает вас в подземельях. Аркон притягивает энергию чуждых измерений, и я не знаю, что и как может просочиться оттуда вместе с этой энергией. Не забывайте, что стены, которые будут окружать вас - не просто стены, построенные людьми... И конечно, я не знаю, где именно спрятан Меч. Я лишь могу рассказать вам, как он выглядит. Он имеет вид порошка или песка, состоящего из крохотных кристаллов, и хранится в хрустальном кубке...

- Но если я не справлюсь? Не привезу Меч Единорога?

- Тогда... Что ж, тогда будет много труднее.

Айсман не двигался. Не испытывая ужаса перед Миссией, он предвкушал мрачный восторг Подвига... В его ощущениях было что-то от восхитительного запаха бензина, стрельбы мотоциклетного двигателя и рева группы "Слейер". Агирре наблюдал за учеником с тайным удовлетворением.

Они разговаривали ещё долго в колеблющемся свете умирающего пламени костра. И теперь, проносясь в дребезжащем такси по улицам Толедо, Айсман вспоминал этот разговор, но не как последовательность реплик, а как захватывающую до электрической дрожи стадию Посвящения, ступень к Великому Шианли.

До Испании Айсман добрался без всяких трудностей и задержек - понятно, что такие мелочи, как документы, билеты, деньги не составили ни малейших проблем для Альваро Агирре. Он мог дать Айсману и оружие, которое никто не заметил бы при посадке в самолет, но он знал, что если у Айсмана будет противник, то не такой, какого можно уложить выстрелом...

Такси остановилось, и водитель жестом экскурсовода обвел фасад большого обветшалого здания. Из его испанских комментариев Айсман кое-как понял, что перед ним научная библиотека Института истории и археологии. Он расплатился и вышел из машины. Сердце его пропустило один удар.

Разбирайся Айсман немного в архитектуре, он назвал бы дом неуклюжим подражанием стилю ампир с обилием лепных украшений. Но к архитектуре он был безразличен, и вовсе не внешний вид научной библиотеки занимал его.

Он толкнул тяжелую дубовую дверь и оказался в прохладном холле, где под витражами скучал за столом пожилой усач с газетой в руках. Отложив газету, он вопросительно взглянул на Айсмана и что-то спросил по-испански. Айсман молча полез рукой под куртку. Там, в плотно притороченной к поясу и не стесняющей движений кожаной сумке лежал футляр с частями аркона, соединить которые следовало здесь.

Айсман вынул футляр (из красного дерева, с вырезанными на крышке полинезийскими магическими пиктограммами), раскрыл его. Аркон тускло поблескивал на синем бархате. Он и впрямь был похож на ключ, выточенный из кварца и в изобилии декорированный рельефными изображениями небывалых зверей и ужасающих драконоподобных птиц. На конце кварцевого стержня имелось продолговатое углубление. Из складок бархатного ложа Айсман извлек причудливо ограненный изумруд. Как солдат, вставляющий патрон в обойму, он вложил изумруд в углубление аркона. Он услышал мягкий щелчок, потом что-то вроде тягучей ноты лопнувшей рояльной струны, и отдернул палец, словно пронзенный маленькой молнией.

Человек за столом наблюдал за Айсманом с любопытством, но без всякого беспокойства: ему и в голову не приходило, что кто-то может напасть на мирную библиотеку, где особо ценные рукописи хранились лишь в копиях (и это являлось общеизвестным фактом), да и аркон не напоминал оружие. Возможно, он решил, что Айсман хочет показать ему какую-то археологическую находку и спросить, к кому с ней обратиться... Как бы там ни было, в следующую секунду Айсман попросту исчез с глаз потрясенного старика.

Для самого Айсмана все представлялось иначе. Он по-прежнему стоял на выложенном цветной плиткой полу в холле библиотеки, видел и витражи, и старика с газетой, но очень нечетко, как сквозь искажающее стекло неоднородной толщины. Стены здания заколыхались, стали прозрачными, и явился город... Но не город Толедо.

Восстали из океана мглы дворцы и башни, мосты и статуи, решетчатые арки и шпили обелисков. Могучий, величественный город, стремящийся вверх, грозящий небесам... Грозивший когда-то, ибо запустение владычествовало в некогда роскошных дворцах с рухнувшими колоннами и распахнутыми настежь воротами, и многие башни были полуразрушены. На безлюдных дорогах ржавели остовы великолепных экипажей, и вой страдания несся под погибшей столицей иного мира - погребальная песнь, то почти нежная в вечном прощании, то яростная и полная боли. И все в этом городе, от стен до мостов, от руин до мертвых деревьев, опутывали тенета чьего-то чужого, слепого Зла.

Невольно Айсман прикрыл лицо рукой, а потом не увидел ни призрака библиотеки, ни города. Кварцевый стержень аркона разгорался, светился, побеждая окружающий мрак. Над головой Айсмана нависали низкие закопченные каменные своды, а впереди в нише едва держалась на одной прогнившей петле сколоченная из толстых досок массивная дверь. Айсман вытянул руку с арконом. Прежде чем приблизиться к двери, он спрятал футляр в сумку, продолжая держать светящийся, теплый аркон в правой руке.

Дверь открывать не пришлось - она рассыпалась в пыль от единственного прикосновения. Айсман начал медленный спуск по крутой винтовой лестнице, уходящей в каменный колодец, вниз, вниз... Так можно, промелькнула исполненная зловещего сарказма мысль, спуститься до самого Ада.

Ступени были скользкими, выщербленными, крошились под каблуками. Пахло крысиным пометом, гарью, болотными испарениями и ещё какой-то неведомой едкой дрянью. Стен, покрытых омерзительными осклизлыми лишайниками, Айсман старался не касаться.

У подножия лестницы открывался расширяющийся коридор, как узкое горло воронки. Айсман шел посередине, и стены отступали от него все дальше. Коридор оказался коротким, он оканчивался глухой стеной - нигде никаких дверей, никаких проходов.

Озадаченный Айсман остановился. Может быть, Меч Единорога где-то здесь? Нужно ощупать каменную кладку, поискать тайник.

Он положил ладонь на камень стены, преграждающей путь... Точнее, попытался положить, потому что рука прошла сквозь стену без всякого сопротивления. Это была иллюзорная стена. Иллюзорная или всего лишь неощутимая? Стены, преграды бывают не только из твердых камней. А если это какое-то поле, через которое можно проникнуть и даже остаться как будто прежним, но... Что произойдет с тонкими структурами сознания?

Однако Айсман не мог позволить себе стоять и размышлять. Что бы ни случилось, он должен идти... И он шагнул вперед.

Он не почувствовал ничего - если что-то изменилось в нем, он узнает об этом позже... Коридор продолжался, только теперь стены не расходились, а сходились, и потолок становился ниже с каждым шагом. В бледном свете аркона Айсман увидел, как из стен вырастают какие-то суставчатые крюки. Когда он подошел ближе и разглядел их лучше, он содрогнулся. На самом деле это были нечеловеческие руки с множеством судорожно сжимающихся в подобие кулаков и снова распускающихся в жуткие соцветия пальцев, с ошметьями гниющей плоти на темно-серых костях. Айсману предстояло продраться через шевелящийся лес этих рук, ведь другой дороги не было, стены коридора тут состояли из настоящего камня. Он шел, стиснув зубы, а руки хватали его за одежду, норовили вцепиться в запястья, ударить по лицу. Их захваты были слабыми, а прикосновения - отвратительными. Айсман даже не вырывался, он просто шел, как через густой кустарник. Чутье подсказывало ему, что эта мерзость далеко не худшее из того, с чем придется встретиться.

Коридор вывел Айсмана в необъятный зал. Стены, потолок и пол зала источали туманное свечение, но присмотревшись, Айсман увидел, что дело обстояло не совсем так. Мнилось даже, оно обстояло противоположным образом: свет рождался где-то в центре и поглощался, всасывался странной субстанцией, составлявшей потолок, пол и стены, похожие на зыбкие зеркала. Айсман отражался в них, но не так, как в обыкновенном зеркале. Длинные, кривые, вытянутые отражения-тени, злобно передразнивающие облик пришельца, наступали со всех сторон, сверху и снизу против струящегося белого света, против его убегающих в зеркальную неясность волн. Почему-то Айсмана больше всего поразило исходящее от извивающихся теней змеиное шипение, хотя звук был явлением ничуть не более удивительным, чем все остальное в подземельях.

Шипение не было беспорядочным, не возникало во всех местах сразу, а из-за спины Айсмана перехватывалось тенями впереди и дальше, словно указывало направление. В ту же сторону клонились и ползли изменчивые отражения, и Айсман шел туда же. Он остановился перед высокой закрытой дверью, где шипящие привидения отступали и исчезали. Он стоял неподвижно, он знал: там, за этой дверью, кроется самое плохое, самое страшное... И там - Меч Единорога.

Подвиги, совершаемые людьми, неодинаковы и неравнозначны по своей сущности, хотя одни ничуть не величественнее других. Иногда они импульсивны, как порыв солдата, прикрывшего своим телом товарищей от шквального огня; иногда вся человеческая жизнь - это свершение-подвиг. А порой - как сейчас Айсману - человеку дается время, долгое или короткое, перед принятием решения. Айсман мог и уйти, не открывая двери, для этого достаточно было разъединить составные части аркона. Он не боялся гнева Агирре - учитель дал понять, что кары за провал миссии не последует, и Айсман верил ему. Уход не означал также непременной потери Великого Шианли, ведь Агирре ясно сказал - тогда будет труднее, он не сказал - настанет конец игры. Айсман мог выбирать, делать свободный выбор.

Он ждал. Он не любил ждать.

Ожидание связывалось для него с тягостными воспоминаниями детства: нервными приступами рано умершей матери, хронической болезнью вечно угрюмого отца... Тяжело было ждать и не дождаться справедливости и порядка, вожделенного немецкого орднунг юбер аллес*, так стройно и бесспорно предсказанного и доказанного фюрером и Альфредом Розенбергом. Ожидание всегда было мучительным, как и теперь, здесь, перед закрытой дверью.

Айсман не боялся в тривиальном смысле слова. Страх смешивался со сладостной тоской по тому, что может ждать впереди. В ближайшем будущем конец измотавшим Айсмана страданиям. Всякой боли есть предел.

"Пусть это будет наваждение", - подумал Айсман. Он был готов принять его в свою жизнь, потому что и сама его жизнь была наваждением.

В свой звездный миг он распахнул дверь.

Чернильная тьма хлынула в зал, и Айсман шагнул в эту тьму, как рыцарь, выступающий против полчищ драконов - его рыцарским копьем был засиявший ярче, поднятый высоко над головой кварцевый ключ. С лицом прекрасным и счастливым, озаренным торжественной печалью, Айсман расправил плечи.

Перед ним высилась черная глыба, средоточие тьмы и холода. Казалось, именно в ней собран весь мрак Вселенной, и отсюда, из этого неиссякаемого источника, черпают тьму и холод межзвездные пространства. Отсюда испаряются холод и тьма, отсюда уносятся вдогонку галактикам, и их хватит на то, на что и должно хватить - на Вечность.

С каждым шагом Айсман видел глыбу все отчетливее. Это был не просто огромный камень, а высеченный из скалы идол, Единорог, и ледяной ужас исходил из раскрытой пасти под прямым витым рогом.

Ниже, на груди каменного чудовища, был виден знак в форме отпечатка ладони. Перехватив аркон левой рукой, Айсман вытянул правую. Дыхание Единорога было дыханием Зла. "Уходи, уходи, уходи!" - беззвучно кричали невидимые летучие мыши, слуги истукана. "Прочь, прочь, ты погибнешь, глупый человек!"

Айсман рванулся, втиснул правую ладонь в отпечаток на полированном граните, и словно сжиженный воздух с температурой, близкой к абсолютному нулю, хлынул в его мозг, мышцы, кости. Единорог заревел. Из пасти ударил ослепительный белый луч, вскипятил тьму и разбился о несокрушимую стену. Там, где он рассыпался на искры, с адским скрежетом повернулась многотонная плита, открывая подобие склепа.

Хрустальный кубок, заполненный неземным свечением алмазной пыли, стоял на возвышении, задрапированном полусгнившей тканью. Над ним замерло второе чудовище, Страж Меча, исполинский одноглазый паук из черного гранита. Бросившись к нему, Айсман вонзил аркон в затуманенное око монстра.

Хрупкое равновесие было нарушено. Древний механизм пришел в действие, и клешни паука задвигались. Ослепший Страж Меча бил наотмашь, наугад. Он рос, он передвигался, он приближался к Айсману. Он был уже вдвое, втрое больше...

Чтобы взять Меч Единорога, нужно было подойти, а паучьи лапы мелькали в воздухе, грозили увечьем, смертью. Лишь справа от слепого монстра оставалось немного свободного пространства, но и там сновала, как челнок, неутомимая клешня. Айсман прижался к стене, опустился на одно колено. Выбрать момент, решиться на бросок, схватить кубок...

Кобра не атакует так быстро, как мелькнула рука Айсмана... Но он не успел. Паучья лапа падала на его предплечье, сейчас он потеряет руку, как потерял глаз... Он был готов к этому.

И тут что-то разладилось внутри искусственного, неведомо кем созданного монстра, лапы его заметались в конвульсивной агонии. Клешня, едва не раздробившая кость руки Айсмана, едва не разорвавшая мышцы и кровеносные сосуды, нелепо подпрыгнула и застыла.

Айсман ощутил почти сожаление от того, что остался жив и невредим... Так прекрасна была для него эта минута.

Выпрямившись, он вошел в склеп мимо беспомощного, ещё подрагивающего паука. Он бережно взял кубок обеими руками, наслаждаясь лунно-бриллиантовым мерцанием в хрустале. Потом он попытался открыть крышку, но та была плотно замкнута или заплавлена. Айсман уложил Меч Единорога в поясную сумку и задернул застежку-молнию. Теперь - особый сложный росчерк аркона, который сохранит Меч в любых временах.

Вот и все... Пора уходить. Недвижим паук, медленно оседает с гаснущим лучом, приобретшим красноватый оттенок, громадный Единорог, мечется под сводами эхо осыпающихся где-то камней. Пора уходить.

С опустошенным сердцем - но то была не опустошенность отчаяния, а жадная пустота, готовая принять новое откровение - Айсман разъял аркон.

Пронзительный визг ошеломил его - визг тормозов. Он отпрыгнул в сторону, на тротуар от несущейся машины, от испанских проклятий водителя. Оглянувшись, он обнаружил себя стоящим перед фасадом здания научной библиотеки Института истории и археологии - не внутри здания, а возле него.

Препятствие преодолено; препятствие на пути к Великому Шианли позади. Но Айсман думал не о Шианли и не об ужасах подземелья - он думал о том, ЧТО увидит в глазах Альваро Агирре.

В аэропорту, когда он проходил на посадку в самолет, малиновые искры пробегали с электрическим треском по рукавам его куртки. Однако никто, ни один человек не остановил его.

16

Прежде Андрей никогда не сдавал рукописи в издательство по частям, но на этот раз Свиридов попросил его поступить иначе. Свиридов торопился, ему хотелось выпустить новую книгу поскорее. Пока вы пишете дальше, говорил он Андрею, начало будет перепечатываться - так мы потратим меньше времени, чем если будем набирать все сразу. Необходимые же изменения можно внести в файл и потом. Андрей согласился крайне неохотно - у него давно сложились свои писательские привычки, и ему было трудно продолжать, не имея возможности заглянуть в первую часть, что-то уточнить, вспомнить, сразу же переделать ведь в предварительных схемах всего не учтешь. Но Свиридов настаивал, и Андрею пришлось уступить. В результате он отдал в издательство "Гамма" первые двести страниц романа, не имевшего ещё окончательного названия. Сейчас он ехал к Свиридову именно для того, чтобы скачать свой файл с издательского компьютера на дискету и поработать дома над фрагментами второй и четвертой глав - развитие сюжета сделало первоначальный вариант второй главы неприемлемым, а для четвертой Андрей просто придумал ход посильнее. Работать с уже набранным текстом на компьютере - одно удовольствие, и только новое Андрей писал по-прежнему от руки.

Свиридова на месте не оказалось, но он и не был нужен Андрею. Перебросившись парой шуток со смешливой девушкой Надей, обладавшей удивительной способностью печатать неисчислимое количество знаков в минуту (и при том порой допускать пять опечаток в четырехбуквенном слове), он попросил найти на винчестере его файл.

- Моментально! - Надя подвинула мышь по настольному коврику. - Ваш файл называется "Карелин"... Так... Файлы "Капитан", "Кастро"... Секунду... Ничего не понимаю. Сортировка по имени... Ваш файл был здесь, между капитаном и Кастро... Куда же он делся?

- По-моему, это я должен спросить, - ответил Андрей ещё без тревоги, довольно язвительно. - Куда же он делся? Его не мог кто-нибудь случайно стереть?

- Вряд ли, - сказала Надя, уставившись на экран пристально-озабоченным взглядом. - За этим компьютером работаем только я и Марина, но она не могла... Если разве Виталий Борисович, когда сбрасывал себе на дискету... Да и он не мог так ошибиться!

- А где Виталий Борисович?

- У шефа.

- Значит, звоним шефу.

Андрей снял трубку внутреннего телефона, набрал номер и в коротком разговоре со Свиридовым выяснил, что Виталий Борисович прочел начало книги в рукописи, никаких операций с файлом "Карелин" не совершал и вообще не подходил к компьютеру Нади. Когда Андрей положил трубку, Надя заглянула в программу восстановления удаленных файлов, но и там "Карелина" не обнаружила.

- Ну и дела, - пробормотала она. - Ладно, не расстраивайтесь. У меня есть копия на дискете. Вот не хотела вам говорить - для сестры делала, вашей большой поклонницы. Все к лучшему, да?

Она выдвинула ящик стола, порылась в коробке и достала дискету с карандашной надписью "Карелин" на бумажной наклейке. Вставив её в дисковод, Надя подала компьютеру команду открыть файл.

Вместо привычного жужжания системный блок издал серию каких-то неприятных щелкающих звуков, из дисковода повалил густой серый дым.

- Ой! - вскрикнула Надя.

Быстрым движением она выключила компьютер, но дым валил по-прежнему, наполняя комнату запахом горелой пластмассы. Вокруг щели дисковода белая пластиковая поверхность пузырилась, как от сильного нагревания изнутри. Надя в панике выхватила вилку из розетки.

Что-то особенно громко щелкнуло в недрах системного блока, и дискета вылетела на стол, как ломтик поджаренного хлеба из неожиданно взбесившегося тостера. Бумага наклейки обуглилась, стала темно-желтой, почти коричневой в центре и черной по краям. Металлическая защитная скоба слетела с пластмассового футляра, он распался надвое, и кружок дискеты свернулся дымящейся трубкой.

- Что такое, - причитала Надя, - Как же так...

Бунт компьютера прекратился, как только машина выплюнула дискету. Последняя струйка дыма из дисковода рассеялась под потолком.

- Такого никогда не бывало, - заявила девушка, бледная как снег.

Андрей прикоснулся пальцем к остывающей дискете - к тому, что от неё осталось.

- Других копий нет? - спросил он мертвым голосом.

- Нет...

- А рукопись... Где она?

- Вот... - Надя открыла тумбочку и протянула Андрею папку. - Ой, что теперь будет! Как бы за ремонт не заставили платить! Но я же не виновата!

- Не виновата, - кивнул Андрей, перелистывая рукопись (по крайней мере, отметил он, с НЕЙ все в порядке). - Я видел, смогу подтвердить, если потребуется.

- Спасибо...

- Рукопись я забираю.

- Но ведь надо снова печатать...

- Поработаю с ней, раз с файлом не вышло.

- А что сказать Виталию Борисовичу?

- Ничего, это я сам...

Оставив ошеломленную и потрясенную девушку наедине с её бедами и догадками, Андрей вышел из комнаты и вернулся в машину.

Он взял с собой рукопись, пожалуй, не потому, что опасался за её судьбу - в издательстве она была не в большей и не в меньшей безопасности, чем рядом с ним. То, что уничтожило файл и дискету, не тронуло рукописи. Если это чье-то разумное вмешательство, то без намерения причинить работе Андрея непоправимый вред, скорее некая угроза или предупреждение. Если же это удар слепой силы, тут ничего не поделаешь и следующие удары не рассчитаешь и не предотвратишь... И все же Андрей чувствовал себя спокойнее, когда рукопись лежала возле него на правом сиденье.

Вместо того, чтобы возвратиться домой, Андрей поехал на дачу - домой будет звонить Свиридов, да ещё лично явится, а у Андрея не было никакого желания с ним объясняться. Он, конечно, рассердится и будет прав - но где уверенность, что с набранным вновь файлом не случится то же самое? И как сказать об этом Свиридову? Ладно, как-нибудь потом утрясется... А сейчас Андрей ехал на дачу - может быть, он и впрямь займется там рукописью, хотя о работе пока думалось меньше всего. Он ехал на дачу... Чтобы вернуться в город лишь вечером следующего дня.

17

Издалека город напоминал праздничный торт. Машина Андрея приближалась к нему на большой скорости, по шоссе с юга; как стрела, поражающая цель, она вонзилась в город, и город радостно поглотил её.

"Ночь твоя, добавь огня", - реклама сигарет Pall Mall накрыла бежевую "шестерку", примкнувшую под этим девизом к параду огней. После загородного шоссе, где одиноко слонялся поздний вечер, блеск городских улиц ослеплял Андрея и чуть ли не усыплял. Внутри праздничного торта было намного светлее, чем снаружи. Андрей добавил огня в свою ночь, закурив "Приму", извлеченную из верхнего кармана джинсовой куртки.

Заканчивался дождь - он шел второй час, лихачить на мокрой дороге в городе было рискованно, и Андрей снизил скорость. Наклонно катящиеся по ветровому стеклу капли оставляли кривые следы, похожие на протягивающиеся с крыши машины лапы гигантского паука.

Невнятно бормотало радио. Андрей повернул ручку громкости, прослушал сообщения о событиях дня и выключил приемник, не найдя в новостях ничего эмоционально или ассоциативно пригодного для его книги. Лапы паука - следы капель - сказочно переливались цветами светофора.

Девушка в машине, остановившейся рядом с "шестеркой" на перекрестке, метнула в Андрея вызывающий взгляд, каким обычно дарят девушки интересных мужчин. Так как её взгляд остался без ответа, она сникла и разочарованно отвернулась к спутнику, угрюмо молчавшему за рулем.

Дождь проливал последние слезы.

Машину Андрея, стремящуюся дальше к сердцу города, окружали подсвеченные фонтаны, бегущие цепочки огней, украшающие входы в рестораны и казино, витрины магазинов, снопы света возле рекламных плакатов. В плотном потоке блестящих от дождя автомобилей он проехал мимо собора, взбиравшегося к небесам в синих лучах прожекторов, он проезжал мимо гордых особняков и торговых центров... Но куда удачнее было бы сказать об Андрее "проникал", чем "проезжал". Он проникал в реальность города до исчерпывающей полноты, ничто не скользило мимо, ни одно впечатление не улетало с ветром. Рукопись была с ним, она лежала сзади в картонной папке, и он постоянно возвращался к самому себе, живущему в мире, о котором точно знал одно.

"На этом мир не кончается".

Наслаждаясь чувством безграничной свободы, подаренным ему надвигающейся ночью, он переключил скорость и бросил машину в разверстую глотку новой улицы, как в пасть будущего романа. Снаружи все стало фоном.

Однако этот покой и внутренняя тишина длились недолго. Андрей услышал чей-то крик или стон далеко впереди, исполненный тревоги и тоски. Там что-то случилось... Машины вокруг замедляли ход.

Авария. Много света, милиция, "Скорая Помощь", омраченные лица людей. Красный микроавтобус "Фольксваген" и белая "Волга" были исковерканы так, что в грудах металла с трудом распознавались марки несчастных автомобилей. По асфальту растекались лужи крови, смешиваясь с дождевой водой.

Ужас будто нахлобучил на голову Андрея черный колпак. Он повернул руль, чтобы поскорее миновать место аварии. Откуда-то доносился назойливый металлический голос.

- Каждый день в городе разбиваются более пятидесяти машин. Число жертв автокатастроф неуклонно возрастает...

Андрей поморщился. Что это, радио? Нет, оно выключено. Да и не могло это быть радио, потому что голос разговаривал именно с ним, с Андреем... Он звучал, и в то же время его не было. Впрочем, Андрея вовсе не занимал вопрос, откуда исходит голос. Важнее высказаться самому.

- Почему, - обратился он к пустоте, - почему люди погибают даже тогда, когда им ничего не стоит избежать смерти?

- Почему погибают? - переспросил голос из ниоткуда, но не так, как переспрашивают, когда не расслышат. Он передразнивал, он издевался над горечью и гневом, прозвучавшими в словах Андрея. - Понятно, почему. Если бы они хотели просто жить, они бы не умирали. Но они хотят жить с комфортом внутри себя. Они пытаются продемонстрировать некий, так сказать, свой особенный, так сказать, вкус, некий шарм, только и всего. Только и всего! В скорости есть шарм. Всего лишь! Когда машина летит, э-э, под ночным дождем, это так красиво... Нет? Но зато, - голос интимно понизился, - я говорю и подчеркиваю - но ЗАТО - по сравнению с катастрофами самолетов или судов, аварии на дороге гораздо, гм, гм, назидательнее. Да, гхм, я бы сказал назидательнее. Все всем сразу видно, и какое внимание к событию! У всех на глазах, у всех под носом. О-о-о! Как это назидательно! А-ах! Как это поучительно! Прямо как на сцене. Лучше, чем в кино.

Андрея утомила затейливая трескотня, и он пробурчал про себя:

- Дождь виноват... Мокрая дорога...

- Само собой, - с готовностью согласился несносный голос. - И дождь, и мокрая дорога, и алкоголь, и безответственные водители! Такова жизнь во всем её многообразии. Такой вот, если позволительно так выразиться, поворот судьбы. С ума сойти можно, какой поворот судьбы! Кстати, разрешите представиться. Меня зовут Моол. По буквам: Эм-оу-оу-эл. МООЛ!

Над головой Андрея грохотало, словно кто-то подпрыгивал и топал на крыше машины, явно пребывая в восторженном состоянии. Вот-вот продавит тонкий металл... Андрей затормозил, высунулся в окно, и тотчас с нежнейшим шелестом к тротуару пронеслось что-то светло-розовое, взмыло вверх. Андрей в изумлении поднял голову. Моол раскачивался на фонаре, размахивал плащом, ликовал, даже как-то ухитрялся кланяться. А вокруг тонул в разноцветном огненном море ночной город, он не спал, он выглядел бодрым и нарядным, свежим, отдохнувшим, жаждущим острых ощущений.

Моол окинул сияющие улицы кичливым взглядом со своего фонаря, торжественно взлетел в ночное небо подобно карнавальному воздушному шару, снова спустился вниз, зацепился за фонарь. Он постоянно менялся, трепетал, исчезал и появлялся, полы его плаща развевались как флаги, хлопали на ветру - а вот голос никуда не пропадал и не умолкал ни на секунду.

- Господа! Дорогие господа! - восклицал он на все лады. - Я обращаюсь к вам и прошу внимательнейшим образом меня выслушать! Дорогие господа...

Искусная игра голосом чрезвычайно забавляла Моола. Он мог абсолютно все, даже говорил многими голосами одновременно, но такой прием был сложным и получался лишь тогда, когда Моола распирало от упоения своей речью. Глаза его то краснели, то темнели, а то вдруг сыпали фейерверки золотых бенгальских искр, лицо светилось, как розовый абажур. Порой Моол ревел мощно и требовательно, и его голос напоминал тогда синхронное мычание сразу нескольких коров, а при дальнейшем понижении (для Моола и это было возможно) клокотал, как густой гороховый суп. Когда же голос, напротив, повышался до писклявого мяуканья, слова становились почти неразличимыми.

- Господа! - вещал он. - Посмотрите вокруг! Посмотрите вокруг пристально и непредвзято, откройте ваши сердца и пойте! Пойте гимны чудесам славы цивилизации. Война окончена, пойте гимны мечте! Федор Михайлович Достоевский, которого я, правда, не читал, потому что едва не скончался от иссушения мозгов на второй же странице, не знал компьютерных технологий! Ему не открылась красота хьюлетовской брэндовой эксины, он прожил жизнь в тоске без Эдисон голд - 16 и без восхитительного, упоительного семнадцатидюймового монитора Самсунг Синкмастер Дигитал! Вот почему он трескал водку и думал, что бы такое сделать с загадочной русской душой. Ей надо сделать апгрэйд, господа, ей надо нарастить оперативную память! Экспандед, экстендед, и нет больше загадочной русской души! Хлоп! Оо, счастье... У Федора Михайловича не было электрогитары! Это уж совсем непростительно. Усилители производят не музыку, а чистейшее электричество! С Иисусом Христом обошлись непочтительно, а почему? Рейтинг, господа, рейтинг. Если бы он имел возможность выступить по телевидению между рекламами колготок и прокладок, как господин Алан Чумак, его рейтинг подпрыгнул бы до небес, ха-ха, прошу прощения! Что там за убийства раскрывал пресловутый Шерлок Холмс? Кустарщина! В мгновение ока два японских города были сметены с лица земли, и никто не понес никакого наказания. Вот это, я понимаю, масштаб! Вот это размах! А главное, весело, никаких моральных терзаний! Цивилизация очищает, господа, она пожирает химеры. Катастрофы и аварии, революции и путчи, смерть Джона Кеннеди и первый альбом "Битлз", полеты на Луну и воссоединение Германии, ваше рождение и ваша гибель - быстрее, тактовые частоты возрастают, новость десятиминутной давности уже не новость, через двадцать минут она забыта, мимо, мимо, телеэкраны, рекламы, Интернет! Мы чисты, мы девственны, мы совершенны, мы блаженствуем в благословенном потоке электронов, мы купаемся в электромагнитных полях! Эзотерические просветления и окончательную истину доставят на дом, в одном флаконе, два в одном и за меньшую цену, поспешите, СОВЕРШЕННО НОВЫЙ ТОВАР! Умоляю, не выбрасывайте упаковки на улице, бросьте их в специальный контейнер, их утилизируют и произведут новые упаковки для пострелигиозных виртуальных таинств! Мы утилизируем все, включая смерть. Электроны прекрасны. Смотрите на мониторы и пойте гимны! Погасите свечи девятнадцатого века. Летите вдоль оптических кабелей. Смотрите в будущее. Все технологии устаревают в момент их появления. Только из будущего налетает свежий ветер, ураган, очистительный шквал футурошока! Мозги промыты до стерильного сияния, господа. Мы готовы к Будущему! Я кончил...

Наступила оглушительная, сумасшедшая тишина. Андрей облокотился на руль; несмотря на ясную финальную реплику Моола, он ждал продолжения. Какого? Может быть, не слов, а событий, реальных или не вполне реальных.

В полной тишине ни одна машина не проезжала мимо, ни один человек не проходил. Неторопливо подсыхали лужи, и было как-то уютно и пустынно в одиночестве на безлюдной улице.

Моол стоял под фонарем на сырой траве, и глаза его были бездонными и черными, как два вселенских колодца. Он сиротливо прижался к фонарному столбу, обнимал его. Весь он был обрызган грязью, жалкий, промокший и несчастный после блистательной речи. Плащ висел на нем как на вешалке Моол стал худым, он таял, становился прозрачным... Пустой, без Моола, плащ вскоре шлепнулся на мокрую траву, издав чмокающий, всасывающий звук.

Андрей шарил взглядом по сторонам, ища, где же теперь ПРОДОЛЖАЕТСЯ Моол, но того не было видно. Какое-то время спустя внутри фонарного столба послышался комично-навязчивый гул. Андрею почудилось, что он угодил в старую, недвусмысленно бутафорскую кинокомедию, и вот-вот из какой-нибудь трубы повалит дым. С усмешкой он прислушивался к ненастоящему жужжанию, гуляющему вверх и вниз внутри фонарного столба. Так, есть... В столбе появилась вертикальная трещина, и с глухим хлопком дым действительно повалил, сначала черный, а потом белеющий и розовеющий. "Ну вот, все в порядке", - подумал Андрей.

Облако дыма повисло над капотом "шестерки". Тяжелые капли со стуком упали вниз, а затем на машину обрушился ливень - строго на машину, ни миллиметром дальше - и перед моментально высохшим ветровым стеклом закачалось расплывающееся лицо Моола. Он всхлипнул.

- Я плачу, - пожаловался он и тут же растянул рот в улыбке. - Иногда! Как можно долго грустить? Это неприлично. Ах! А-ах! Ах!

Он вздыхал и вздыхал, пока от его шутовских вздохов не запотело стекло, а лицо не скрылось в розовом тумане.

- Я исключительно чувствителен, - сообщил из тумана Моол. - Поэзия, например, положительно разрывает мне сердце. Ах, поэзия, шипы и розы... Я прочту вам "Каменную деву". Часть первая.

Он целиком проявился перед радиатором, выпятил грудь, откашлялся и начал декламировать. Стихи он читал без преувеличенной аффектации, как очень хороший актер, и на минуту Андрей забыл, что имеет дело с болтуном и фигляром.

- Такая простая ложь

Тянется вечно.

Сладкое горе, было бы ты

Безупречно.

В лике с пустыми глазами

Надежда на тайну.

Мрак настигает убийцей,

... Необычайно!..

Холодно, низко и гулко

Коленям мадонны.

Я - не тот сильный и нежный

Придворный.

Колокол-горло распущено,

Вопли напрасны.

Миг откровенья измучил,

Мир не прекрасен и дева ужасна!

Моол поклонился, и Андрей подавил в себе желание зааплодировать - и стихам, и актеру.

- Вторую часть слушайте на радиоволнах, - сказал Моол и растаял в воздухе.

Двигатель безмолвствовал, хотя Андрей не помнил, чтобы выключал его. Он повернул ключ зажигания - машина не ответила. Пряный, острый запах витал под потолком салона. Вокруг по-прежнему никого не было; фонарь угасал, задыхался, пока не погас окончательно.

Стало заметно холоднее. На почти безоблачном, очищенном ветром небе почему-то не было видно звезд. Их будто затмевало что-то огромное и страшное, дышащее холодом в космосе. Кто-то пристально смотрел оттуда вниз, на Землю, на Андрея... Если бы Андрей вспомнил о ТОМ, что по странной подсознательной ассоциации или подсказанной извне догадке назвал ИМПЕРИЕЙ ЭГО в поезде, уносящем его из Москвы, он бы мог отождествить с ней этот потусторонний взгляд... Но он не вспомнил. Он просто видел лишенное звезд небо, где плыла белесая луна... Со стоном он подумал о глотке водки, и эта мысль согрела его.

Возле машины что-то шуршало, топало миллионами крохотных лапок, точно неисчислимые полчища мелких зверьков маршировали по асфальту. Луна скрылась за тучей - только что никаких туч не висело в небе, но может быть, ЭТА наползла сзади, из-за машины. Послышался тонкий, тихий, далекий свист.

Андрей достал "Приму" из смятой пачки, выкурил сигарету до половины и бросил через окно в лужу, где она коротко зашипела. Порыв ветра прогнал тучу - луна оказалась на прежнем месте.

"Итак, ничего нет, - сказал себе Андрей, - а раз так, будем считать, что ничего и не было". Он безотчетно, по-детски ненавидел сейчас окружившую его пустоту.

- Часть вторая, - объявило выключенное радио одним из голосов Моола. Стихотворение читалось другим его голосом, очень низким.

- Сбывшаяся мечта, ты гонишь нас к концу пути

Смерть закупила караван стремлений

И продает героям за кусочки жизни,

Любви огонь вплавляя в вдохновенье.

Не рыцарь тот, кто смерти не нашел,

Он не искал ни подвига, ни счастья

Он чей-то путь чужой прошел,

Касаясь иногда плечом запястья

Того, кто ползал по грязи,

Срывался, падал и грозился вознестись

И смерть купил ценою жизни.

Не рыцарь был ни тут, ни там

С усмешкой пополам

Он наблюдал за всем, не зная, кто он сам.

В динамиках прозвучал печальный высокий звон, и Моол добавил ерническим голосом ди-джея:

- Оставайтесь с нами. Ожидайте третью часть!

Радио смолкло. Андрей снова крутанул ключ зажигания, и на этот раз двигатель тут же отозвался, заработал ровно и уверенно.

Чья-то гигантская тень накрыла машину. Андрей резко обернулся, посмотрел по сторонам... Никого. Но кто-то тут есть!

/Агирре знал, что его силуэт, умело скрываемый призраками ночи, невозможно разглядеть из машины. Эффектно увеличенная тень удалась на славу /

Андрей вдавил педаль акселератора в пол. Через полминуты он был уже далеко, и ему показалось, что в зеркале заднего обзора мелькнула одинокая черная фигура, неподвижно стоящая на дороге.

Впереди, под броской афишей с надписью "Сегодня и ежедневно - гастроли московского театра Олега Инаковского", подпрыгивал розовый шар с темными окошками. Он вытягивался, менялся, пытаясь уподобиться черной фигуре, но у него получались какие-то подобострастные кривлянья. Наконец он растекся совсем уже угодливым киселем, восстал в облике Моола, проводил промчавшуюся машину долгим разочарованным взглядом, в котором читалось: "Ну вот! А я только собирался поиграть".

Зато ГОЛОС Моола снова возник в динамиках.

- Часть третья! Финал! - провозгласил он.

Объявленная третья часть началась без паузы.

- Внутри гробницы есть не камень:

Чудный мир, звездой мерцающий в глазах

Когда ты, дева и колдунья,

Спуская локоны на плечи,

Бросала сердце в небеса.

Любовь твоя - серая птица,

Путается в небе с обломками радости,

Не нужная никому.

Авэ, Мария!

Машину слегка покачивало на неровностях дороги. Ничего не происходило, но Андрея не покидало напряжение. Обостренный слух цеплялся за каждый отголосок звука снаружи, в движениях затаилась непривычная кошачья ловкость, точнее, готовность к такой ловкости.

На приличной скорости Андрей проехал несколько кварталов, а потом услышал знакомый уже тонкий свист. Вокруг появились машины, довольно много - пожалуй, слишком много для провинциальной ночи, и все они притормаживали. Неужели опять авария? Да - и как две капли воды, похожая на предыдущую, даже место почти неотличимо, словно Андрея отбросило назад во времени. Над улицей стлался туман, приближалось что-то розовое...

- Аааах! - влажно пронеслось в воздухе.

Дальше дорога была совершенно свободна. У тротуара стоял человек, припозднившийся прохожий; он поднял руку, голосуя. Первым побуждением Андрея было миновать его, прибавив скорость, но... С какой стати? Мало ли что происходит, это не причина, чтобы превращаться в запуганное, затравленное существо, шарахаться от всех подряд. Взыграл дух противоречия: в обычную ночь Андрей, наверное, поостерегся бы подсаживать попутчика - а сегодня он остановился, вопреки себе.

Пассажир, молча усевшийся на переднее сиденье рядом с Андреем, выглядел необычно. На нем был двойной шелковый плащ с капюшоном, скрывающим лицо, атласные штаны, заправленные в сапоги-ботфорты. Ни дать ни взять артист, не переодевшийся после репетиции пьесы из жизни средневековой Испании.

- Куда? - спросил Андрей.

- Кинотеатр "Сатурн", - неразборчиво буркнул попутчик, не поворачивая головы.

"Сатурн" располагался невдалеке от дома Андрея. Он тронул машину, свернул в переулок... Мучительное ощущение, что ему каким-то образом знаком ночной пассажир, преследовало его. Но как можно утверждать, если он и лица попутчика не видел? Тут он вспомнил о человеке, лица которого не видел также, о спутнике медноволосой женщины в кафе "Галактика"...

У кинотеатра пассажир высыпал в ладонь Андрея несколько тяжелых монет (пятирублевки, наверное), вышел и исчез в темноте. Не глядя, Андрей сунул деньги в карман, дал газ и через минуту въехал во двор своего дома.

Он так устал, что заводить машину в гараж не хватило сил. Открыть заднюю дверцу и взять папку с рукописью, и то представлялось изматывающим свершением. С папкой под мышкой он долго не мог попасть ключом в замочную скважину.

В доме он сразу поднялся в кабинет, включил свет, положил папку на книжную полку. Он действовал автоматически, прогоняя настойчивые мысли о пассажире, женщине в кафе и каком-то избавлении (это было уж совсем непонятно, как нечто пришедшее извне и в то же время ужасающе отчетливо СВОЕ). Страдальчески морщась, Андрей вынул из кармана деньги попутчика.

Это были четыре золотые монеты.

У Андрея подкосились ноги. Он боком сел на стул у письменного стола, выдвинул ящик и достал монету, найденную на даче. Все пять монет он разложил перед собой в ряд.

Они ничем не отличались одна от другой, разве те, что дал пассажир, были значительно новее. Те же изображения, те же надписи.

Андрей смахнул монеты в ящик. Ему до того хотелось спать, что слипались глаза, а руки отказывались повиноваться. Вот только сможет ли он уснуть?..

18

Кошмары терзали Андрея. Не монстры и не убийцы - если бы кто-то подсмотрел его видения, не нашел бы в них ничего ужасного. В полусне-полубреду являлась неуловимая реальность жаркого и беззвучного СТРАННОГО ДНЯ, будто бы пережитого когда-то. Запахи свежескошенной травы, полевых цветов, бесплотные голоса отовсюду... Он шел по аллее, над которой смыкались кроны дубов, потом по лугу среди кленовой поросли... Там, куда он шел, не было ни страха, ни боли, ни отчаяния, но весь ужас тягостных ощущений заключался в неопределенности этой цели. Андрей не помнил, не знал, не догадывался, куда он идет и почему. Воображаемые дороги расползались перед ним во все стороны, ему становилось невыносимо душно, плохо.

ИЗБАВЛЕНИЕ. Снова и снова возникало это единственное, напечатанное на черной бумаге горящими оранжевыми буквами слово. Оно воплощалось в беспечно порхающую над лугом лимонную бабочку... Что оно означало? Неизвестно.

Андрей видел себя со стороны (о, это страдание болезненной двойственности!) уже не в настоящем, пусть и забытом, СТРАННОМ ДНЕ, а словно в картине, заключенной в простую деревянную раму. На эту картину, висящую на стене, он смотрел из вытянутого в длину зала - в музее, картинной галерее? Себя он видел в ней как движущуюся голографическую фигурку, выхваченную из действительности, но все остальное было нарисовано, вернее, написано маслом, масляными красками. Тут были и дубовая аллея, и луг, и холм, и прозрачное облачко в небе, а дальше - невысокая гора с пещерой или гротом в её склоне. Затерянный в пугающих глубинах цветных снов-галлюцинаций, Андрей был уверен, что эта картина (или пейзаж, на ней изображенный) имеет какое-то очень важное значение, все это исполнено смысла. Но какое значение и в чем смысл? Не было ответа, если не считать ответом огненные буквы слова "ИЗБАВЛЕНИЕ" на черном фоне. И Андрей метался в постели, сминая и комкая простыни, заливая подушки холодным потом. Нестерпимо, нестерпимо пробираться в вязком и плотном, точно вода на океанском дне, раскаленном воздухе, нестерпимо останавливаться перед закрытой наглухо дверью памяти. О, если бы вспомнить, если бы понять!

И ещё он чувствовал - неведомо как, но чувствовал, знал, - что он не один в картине, в пейзаже. Он не видел больше никого, но присутствие другого человека было столь явным, что не оставляло никаких сомнений. Кто бы ни был этот другой или другая, с ним или с ней связывались щемящая печаль, боязнь фатальной ошибки (в чем, где?) и надежда на ответ.

Протяжный стон (его собственный стон) заставил Андрея открыть глаза, вырваться из жаркой пучины.

В комнате горел свет - маленькая тусклая лампочка под желтым абажуром на стене. Андрей приподнялся и сел, нашарил сигареты на тумбочке. Спичка никак не желала зажигаться. С восьмой или девятой попытки Андрей закурил, бессмысленно таращась на темный прямоугольник окна.

Он щелкнул клавишей магнитофона - Кэт Стивенс запел "Леди Д'Арбанвилл". Андрей все ещё пребывал там, в своем кошмаре, удушливый сигаретный дым и трагичная гитара Стивенса смешивались в единство, какого не может быть, не совсем наяву. И было ощущение, совершенно противоречащее всем другим, но создаваемое именно этими другими, неопровержимо вытекающее из них по законам альтернативной логики - ощущение ожидания свободы.

Не докурив, Андрей погасил сигарету, упал на подушки. Он засыпал, тихая музыка звучала дальше... Демоны отступили, и над его постелью распростерлись прохладные крылья ангела милосердия. Андрей был прощен, он получил прощение до утра.

Раскачиваясь в гамаке искупительного сна, он плыл куда-то по медленным волнам, уносясь в страны и места, которые не то были в далеком прошлом, не то будут когда-нибудь. Ему грезились чистые ручьи с резвящейся в них форелью, и багряные осенние леса в ласковом свете послеполуденного солнца, и танцующие феи на берегу туманного озера... Золотые опавшие листья шуршали под его ногами, и доносился едва уловимый горьковатый запах костров. Лесные тропинки, устланные печальным осенним золотом - они вели к замку, приюту странников с флагами на башенках, стрельчатыми окнами-витражами, коваными воротами и мостом. И кто-то вновь был здесь рядом с Андреем, кто-то звал его, надеялся и ждал. Кто-то... У источника утоления жажды.

19

Стрелки часов на запястье левой руки Андрея (марка - "Победа-Россия", циферблат с мягким оттеночным переходом от черного к серому, символическая серебристая Корона Российской Империи) приближались к восьми вечера. То есть, они приближались просто к восьми, им было безразлично, что отмечать, утро или вечер... А вот Андрею было не все равно, учитывая, как он провел этот день. Он пытался работать, но без всякого успеха. Заставляя себя покрывать белый лист бумаги словами и фразами, он преодолевал слабое головокружение, отрешенность, опустошенность... Самое простое предложение вымучивалось, как тяжкая истина, а потом перечеркивалось под раздосадованные комментарии типа "безнадежно", "бездарь" и "никуда не годится". В конце концов Андрей раздраженно отбросил авторучку и разорвал исписанные листы. Он включил видеомузыку, но и любимый клип с песней группы "Ирэйжер" под названием "Я люблю тебя ненавидеть" не разорвал стального кольца отягощенного творческим бессилием дня. Такие дни, конечно, бывали и раньше, и Андрей знал, что нет никакого способа поправить дело, кроме как переждать. Но сегодня он не хотел ждать, не мог отвлечься при помощи музыки или неторопливого, доставляющего обычно удовольствие чтения в десятый раз тех книг, что стали его друзьями, будучи впервые прочитанными в ранней юности. Он должен был ЧТО-ТО СДЕЛАТЬ... И к вечеру он понял, ЧТО.

Поехать в кафе "Галактика". Не затем, чтобы встретить там ту женщину ведь неизвестно, бывает ли она в этом кафе достаточно часто или просто зашла случайно. Более того, Андрей далеко не был уверен, что если она окажется там, он подойдет и заговорит с ней. Пожалуй, даже лучше, если её там не будет. Он не чувствовал в себе сил для разговора с ней, он хотел только зайти в "Галактику", может быть, посидеть за тем столиком, за которым сидела она...

Когда он спустился во двор, его машина стояла так, как он и оставил её вчера, смотрела на дом погасшим взглядом слепых фар. Ничего не изменилось... И все же что-то было НЕПРАВИЛЬНО с этой машиной или возле нее. Каждым истерзанным нервом Андрей воспринимал излучение опасности, и не опасности даже, а некоего отторжения, словно он неожиданно оказался там, где ни стены домов, ни деревья, ни заборы, ни калитки не желают его присутствия. Он не понимал, что могло вызвать такое ощущение. Внешне, как он убедился снова, ничто не изменилось в окружающем... Какие-то колебания воздуха, принятые подсознанием неслышные звуки, магнитные поля? Андрей был готов поверить во что угодно, но и верить-то было не во что.

Он сделал осторожный шаг и остановился, потому что из-за машины бесшумно вышла большая черная собака.

Это был дог или доберман-пинчер - Андрей не слишком хорошо представлял разницу. Гладкая шерсть блестела, точно смазанная жиром, острые уши прижимались к голове, умные глаза неотрывно следили за Андреем. Собака не лаяла, не рычала, не проявляла никаких агрессивных намерений. Молча и неподвижно она стояла между Андреем и машиной, не давая пройти. Андрей шагнул вправо, и собака переместилась туда же, он шагнул влево - собака повторила его движение и вновь застыла, как изваяние.

- Понимаешь, - сказал Андрей, чувствуя себя полным дураком, понимаешь, пес, мне нужно ехать...

И от растерянности ли, а может быть, вследствие нервного перенапряжения он вдруг разозлился. Это же идиотство какое-то, это же черт знает что! Не обращая больше внимания на собаку, он решительно зашагал к машине.

Собака и тут не зарычала, но быстро загородила ему дорогу и оскалилась, показывая громадные желтоватые клыки. Андрей сразу опомнился и отступил. Такому псу ничего не стоит вырвать у него кусок мышцы, раздробить кость... Впрочем, нормальная собака, поняв, что её предупреждения игнорируют, уже напала бы или хотя бы рявкнула. А эта молчит, смотрит... Почему?

Ответ прост - потому, что это не собака. Во всяком случае, не обыкновенная собака, забредшая в чужой двор. Она ведет себя не по-собачьи, ведь у всякой собаки преобладают эмоции - злость, радость, восторг, неприязнь, открытое выражение угрозы, симпатии или антипатии. А это существо словно выполняет заложенную программу. Даже идеально воспитанная собака, беспрекословно повинующаяся хозяину, не может быть совершенно бесстрастной. Эта же и зубы скалила, как запрограммированный механизм.

Андрей предпринял ещё одну попытку - он обошел далеко вокруг машины и направился к ней с другой стороны. Собака тоже обогнула машину, встала перед ним, и тут Андрей увидел такое, отчего у него волосы на голове зашевелились и возник в животе противный холодок.

Собака ПОКАЧАЛА ГОЛОВОЙ. Именно так, по-человечески, прикрыв глаза, отрицательно покачала головой, демонстрируя свое окончательное "нет".

- Ну... ладно, - пробормотал Андрей, - как хочешь... Охраняй тут мою машину, а я на перекладных доберусь...

Эти слова, обращенные к странному существу, будто к обычной упрямой собаке, сказаны были для того, чтобы хоть как-то сохранить видимость нормальности ситуации. Андрей говорил их в сущности самому себе, чтобы уберечься, отгородиться от явного безумия, настигшего его не изнутри (это было бы полбеды), а из внешнего мира.

Он повернулся и двинулся к воротам, стараясь не оглядываться назад. Ему было страшно, но казалось, что если он оглянется, в ту же секунду произойдет что-то ужасное, непоправимое.

Лишь на улице, метрах в десяти от ворот, он перевел дыхание и обернулся. Собака не преследовала его.

Стоя у обочины тротуара, Андрей поднял руку. Машины летели мимо, и прошло довольно много времени, прежде чем удалось отловить такси.

20

Тот самый столик в "Галактике" оказался свободным - собственно, как и все столы, потому что в кафе не было ни единого посетителя. Андрей сел на тот стул, где тогда сидела ОНА, точнее, расположился так же, ведь стул могли и поменять. Ему не хотелось ни есть, ни пить, но сидеть в кафе просто так не принято, и он заказал мороженое и рюмку коньяка. Сквозь стекло он смотрел на улицу, туда, где в прошлый раз поломка заставила его выйти из машины. Поломка ли? Что он там чинил? Перебрал контакты, подозревая их в неисправности, вот и все. После этого двигатель заработал. А теперь поди определи, контакты были виноваты или машину остановило нечто совсем иное...

Официант принес коньяк и мороженое. Андрей и не взглянул на то, что стояло перед ним на столе. Интересно, можно ли здесь курить... Андрей решил не спрашивать, а поставить персонал кафе перед фактом. Прежде чем они спохватятся, он успеет сделать три - четыре добрых затяжки.

Закуривая, Андрей скосил глаза на огонек и потому не сразу разглядел человека, подошедшего к его столу - но боковое зрение, конечно, подсказало, что рядом кто-то есть. Андрей мысленно ругнулся. Неужели официант уже засек нарушение порядка и ни одной затяжки толком сделать не даст? С досадой Андрей поднял взгляд, приготовившись к извинениям.

Это был не официант. У стола стоял высокий плечистый старик в светло-бежевом костюме. Андрей слабо разбирался в тканях и модах, но и ему было ясно, что костюм этот очень дорогой, не из тех, что продаются в магазинах с доступными ценами. На лацкане пиджака был укреплен маленький, с копеечную монету, отливающий бронзой значок в виде жука.

Лицо незнакомца произвело на Андрея сильное впечатление. Высокий, изборожденный морщинами благородный лоб мыслителя обрамляли совершенно седые волосы, прямые, ниспадающие до плеч. Греческий нос придавал лицу утонченность, а твердый римский подбородок - решительность. Но удивительнее всего были глаза - прозрачно-голубые, как утреннее весеннее небо, они смотрели с беспощадной проницательностью, и где-то в их глубинах крылась легкая насмешка, а может быть, просто всепонимающая снисходительность мудрости.

- Вы позволите, Андрей Константинович? - жест незнакомца свидетельствовал о намерении сесть к столу.

Андрей машинально кивнул. То, что к нему по имени и отчеству обратился абсолютно незнакомый человек, само по себе не было чем-то необычным. Все же Андрей был достаточно известен, и случалось, что к нему подходили на улицах, узнав по фотографиям на обложках книг или в газетах, просили автографы, с дружескими улыбками говорили хорошие слова, а некоторые особо въедливые - и критиковали. Но тут было что-то другое... Не принадлежащее или не полностью принадлежащее миру, где жил Андрей.

Старик уселся напротив, поблагодарив вежливым кивком, положил перед собой руки с длинными тонкими пальцами. Почему-то считается, подумал Андрей, что такие пальцы должны быть у пианистов, а вот у гениального Элтона Джона пальцы короткие и толстые...

- Вы меня знаете... Вероятно, вам попадались мои книги ? - спросил он, чтобы не молчать.

Незнакомец чуть приподнял выцветшие брови и ответил спокойно, слегка небрежно, как говорят об очевидном.

- Я слежу за вашим творчеством. "Ученик Нострадамуса", "Неоновые псы", "Дом в огне", "Один шаг вдаль"...

- Простите? - встрепенулся Андрей.

- Что такое?

- Мне показалось... Вы упомянули название моего раннего рассказа... Но он нигде не был опубликован, и...

- Я упомянул, - перебил старик, - название вашего неопубликованного романа?

- Рассказа, - поправил Андрей. - Не романа, а рассказа или маленькой повести. "Дом в огне". Наверное, из него можно было бы сделать роман, но... Понимаете, это не совсем литературное произведение. Скорее, это крик одинокой души, юношеское отчаяние... И если бы я стал переделывать, я бы потерял... В общем, "Дом в огне" никто и никогда не печатал, а прочли его очень немногие люди, и я...

- Маленькая повесть, говорите? - вновь прервал его незнакомец. Он оживился и выглядел чрезвычайно заинтересованным, если не сказать заинтригованным. - Надо же... Как причудливы судьбы литературных произведений.

- Что вы имеете в виду? - Андрей был сбит с толку.

- То, что не все в судьбе книги зависит от автора. О, я говорю не о редакторах, издателях и прочем! Писатель - в данном случае вы - дает рождение чувству, воплощенному в художественный образ... И чувство, и образ обогащают сверхмировые тонкие структуры, живут в пространствах и временах... Откуда вы можете знать, где и как вас опубликуют?

Андрей уже совсем ничего не понимал.

- Вы намекаете, - беспомощно проговорил он, - что кто-то где-то без моего ведома выпустил "Дом в огне", переделав его в роман? Но это невозможно. Существует только один экземпляр рукописи, и он у меня дома.

- Да нет же, нет! Никто ничего не переделывал, все это ваше... То, что вы не написали, но могли бы написать. В вашем "Доме в огне" мало строк, но за каждой стоят другие, невысказанные, порой неосознанные...

Затянувшись крепким дымом, Андрей стряхнул пепел в пустую тарелку. Это такое естественное, такое бытовое движение неожиданно вернуло ему уверенность и способность сопротивляться.

- И в каком же издательстве, - произнес он, украсив свой вопрос всеми оттенками сарказма, - вышла моя невысказанная и неосознанная книга?

Ответ старика снова вышиб почву из-под ног.

- Она вышла в Айсвельте. Чтобы объяснить вам, где это, мне придется потратить целый вечер, а у меня другие планы. Какая вам разница? Вы едва ли когда-нибудь увидите эту книгу, а коли так, не все ли вам равно?

- Как автор, я не отказался бы в неё заглянуть.

- Зачем? Поверьте, там нет ровным счетом ничего сверх того, что уже не содержалось бы в вашей рукописи.

- Там больше слов.

- Да... Но и только.

- Послушайте, но как вы можете утверждать... Ведь оригинал, мою рукопись, вы не читали?

Взгляд старика пронзил Андрея насквозь, и тому вдруг стало холодно и жарко одновременно. Вечность, сама мудрая Вечность смотрела на него из этой бездонной чистой синевы. Как наивно, как нелепо было расспрашивать этого старика о том, что он читал и чего не читал! Он знал ВСЕ - настолько, насколько такое вообще может быть. И сейчас он сидел здесь, но рассматривал Андрея будто из немыслимого далека, с дистанции многих и многих тысячелетий. Не только Андрей умещался в поле его взгляда... И Андрей тоже - как часть того огромного, необозримого, что мог видеть старик.

К загадочному собеседнику Андрея приблизился официант, и старик отвел взгляд. Но Андрей по-прежнему оставался под пронизывающей, завораживающей суггестией, в пустом пространстве, лишенный опоры и утративший все прошлые ориентиры... Лишь когда голос официанта донесся до него, он принялся потихоньку выкарабкиваться на поверхность. Он вернулся, но уже не совсем таким, каким был прежде. Отличие заключалось только в одном: он ЗНАЛ, что на свете есть этот старик, и новое знание немалого стоило.

- Что будете заказывать? - тускло спросил официант.

- Ничего, - был ответ.

- Но... - тут официант заметил горящую сигарету Андрея. - Э, а вот курить у нас не полагается!

- Совершенно неважно, что у вас полагается, - холодно сказал старик. Не отнимайте попусту время.

Официант на секунду опешил, тут же стушевался, попятился и пропал с глаз долой, а старик снова взглянул на Андрея.

- Я не представился, - проговорил он, - премного виноват. Фамилия моя Кассинский, а зовут меня Марк Абрамович.

Андрей кивнул, торопливо перебирая в мыслях вопросы, которые мог бы обратить к старику. Он не пропустил мимо ушей двойной намек Кассинского на то, что их беседа не продлится долго (в первый раз - когда Кассинский сказал, что не собирается тратить на Андрея весь вечер, и во второй - когда велел официанту не отнимать время). Встреча с Марком Абрамовичем теперь представлялась Андрею невероятно важной, ключевой, и так необходимо успеть спросить о главном... А оно, это главное, никак не приходило, одно сталкивалось с другим, волны гасили друг друга. В результате полного интеллектуального смятения и разброда Андрей невесть почему задал вопрос, весьма далеко отстоявший от всего того, что было для него действительно животрепещущим:

- Кто такой Моол?

- Моол? - пренебрежительно протянул старик. - Да никто... Вот не думал, что вас так уж интересует Моол. Но извольте... Моол - никто в прямом смысле, он не личность, он порождение толпы, цивилизации. Он следствие, а не причина. Моол - это все люди, вместе взятые, объединенные в толпу... Впрочем, похоже, его нисколько не беспокоит собственная эфемерность. Он вроде бы убежден в своей неотвратимости, как некоем всеобщем финале... Вы и сами легко разобрались бы в сущности Моола, Андрей Константинович, если бы захотели. Стоит ли он нашего с вами времени?

Третий намек на время заставил Андрея ринуться вперед.

- Что со мной происходит?

Сформулировано было слишком широко и не очень ясно, но Кассинский понял.

- Вы обратили на себя внимание Империи Эго...

- Империя Эго! - воскликнул Андрей. - Это ваши слова...

- Наверное, и ваши, если мы одинаково именуем одно и то же явление.

- Но чем... Чем я навлек немилость Империи?

- Немилость? - усмехнулся Кассинский. - Вы чересчур персонифицируете Империю. Можно ли сказать, что притягивающийся к магниту гвоздь попал к нему в милость или немилость? Вы существуете, вот и все. Вы пишете. Помните, что говорил о творчестве Юнг? "Произведение в душе художника стихийная сила, которая прокладывает себе путь либо тиранически и насильственно, либо с той неподражаемой хитростью, с какой природа умеет достигать своих целей, не заботясь о личном благе или горе человека носителя творческого начала".

- Я не верю, что все дело только в этом.

- Почему?

- Потому что я - не совершенный писатель.

- Вот именно! - сразу и почти весело подхватил Кассинский. - Не совершенный писатель - превосходно сказано! Вам известен главный секрет, неведомый творцу совершенному, абсолютному художнику. Вы знаете, что творчество - не цель, а лишь средство. Но это знание дремлет, оно только начинает пробуждаться... Ваши книги способны разочаровать эмоциональной незавершенностью. Они написаны на высоком накале, они будят ожидания, которые не сбываются. Это отражение вашей собственной незавершенности... Здесь - ваша великая надежда, но здесь и великая опасность.

- Опасность, надежда, - бормотал Андрей, - не то, не то... Средство вот слово. Средство. Но... В чем... Цель?

Кассинский задумчиво улыбнулся.

- Вы знаете это, Андрей Константинович.

Андрей не отводил взгляда от бронзового жука на лацкане Кассинского. Металлические надкрылья блестели, на них играл свет, это создавало впечатление, что жук движется, ползет...

Он в самом деле полз, вертикально вверх, и густо-вишневый след тянулся за ним.

- Он живой, - изумленно выдохнул Андрей.

- Кто? Ах, этот жук... Нет, просто оригинальный сувенир. Их делают в Айсвельте, механическая игрушка.

- А вишневый след...

- Какой вишневый след? - Кассинский с деланной тревогой заглянул Андрею в глаза. - По-моему, вы несколько утомлены.

- Нет, - это слово и последующие Андрей будто отчеканил на монете. - Я чувствую себя прекрасно и вижу то, что вижу.

- Мне пора, - сказал Кассинский и встал. - Не знаю, увидимся ли мы еще, но я был очень рад познакомиться с вами. Вы не обманули моих ожиданий.

- Да? А как насчет МОИХ ожиданий?

- Разве вы чего-нибудь ждали от меня? - удивился Кассинский.

- Ответов.

- Вот как? Ну что же, позвольте мне высказаться начистоту. Кое-какие ответы я и впрямь мог бы вам дать... Правда, не знаю, помогло бы это вам в чем-то или нет, но важно другое. Настоящие ответы - в вас, и только они имеют ценность... Тем более что заданы далеко ещё не все вопросы.

Кассинский церемонно поклонился, направился к выходу. Андрей остался один в безлюдном кафе.

21

Темнело как-то необычно быстро, словно на экваторе, и слишком рано для августа. Покинув кафе вслед за Кассинским, Андрей шел через площадь, где возвышался горделивый памятник российскому классику, бывавшему в городе наездами. Зажглись вечерние фонари, их мощные лампы раскалялись неторопливо, постепенно подминая беспомощные сумерки. Ветер срывал с тополей начинающие желтеть листья, кружил их над газонами, над скамейками. Где-то в открытом окне надрывался проигрыватель, доводя до совершенно лишней громкости сентиментальную песню Фредди Меркюри "Блюз моей меланхолии". Загорались огни реклам, делающие русский город неотличимым от западного: "Ив Роше", "Кодак", "Макдональдс", "Кока-Кола". Бездомные собаки разыскивали еду возле мусорных ящиков, равнодушные милиционеры лениво наблюдали за проститутками, а те провожали алчными взорами дорогие автомобили. Где сейчас Кассинский, подумал Андрей, здесь ли, а может быть, под иными небесами среди совсем других огней?

Медленно пересекая площадь, Андрей не пытался анализировать беседу с Кассинским, делать логические выводы. Если какой-то ответ и содержался в этой встрече, он не в словах загадочного старика, а в том, что встреча состоялась, в самом её факте. Знание, так поразившее Андрея там, за столиком кафе "Галактика", оставалось и крепло - знание того, что Кассинский ЕСТЬ в мире.

Погруженный в рассеянную задумчивость - если можно назвать так состояние, когда вместо мыслей блуждают в голове обрывки эмоций - Андрей приблизился к краю площади и уселся на скамейку, предварительно смахнув желтые листья. Отсюда, из-под конуса разгорающегося фонарного света, небо казалось черным и таинственным, мягким и бархатным, оно влекло к своим чудесам, словно вдруг сменив гнев на милость и оборвав на время потоки угрожающего жесткого излучения.

Андрей достал сигареты. Закуривая, он услышал совсем рядом хриплый голос и вздрогнул от неожиданности.

- Мужчина, сигареткой не угостите?

Андрей повернул голову. На скамейке возле него сидела женщина неопределенного возраста, неопределенной внешности. Точнее, о её внешности нельзя было судить в принципе, потому что лицо скрывали толстенные слои грубо нанесенной косметики. Вместо губ Андрей видел овальное пятно ярчайшей красной помады, щеки прятались за броней румян и пудры, глаза тонули в глубине иссиня-черных разводов. Растрепанные волосы выглядели серыми, со следами когда-то оранжевой вроде бы краски, морщинистые грязные пальцы были усеяны дешевыми медными колечками. Одежду женщины составляли ядовито-зеленая куртка, из-под которой выглядывала желтая, вся в темных пятнах водолазка, и коричневые мятые брюки. На коленях она держала полиэтиленовый пакет, дырявый и настолько истертый, что невозможно было сказать, какую фирму он рекламировал изначально.

Протянув ей пачку сигарет, Андрей отвернулся, но тут последовало новое требование:

- А огоньку?

Пришлось дать и огоньку, а также выслушать предложение совместно выпить пива. Не отвечая, Андрей поднялся со скамейки.

- Значит, не хочешь со мной познакомиться? - донеслось до него сзади. - А чего? Давай познакомимся. Я Анжелика, но ребята зовут меня Топси. ТОПСИ. Как того керамического зайца, помнишь?

Подошвы туфель Андрея будто приклеились к асфальту. Он застыл, он не мог сделать ни шагу.

- Топси, - прошептал он очень тихо, чувствуя, как краска давнего, забытого, похороненного в прошлом стыда заливает его лицо.

- Правильно, Топси. Ты хорошо слышишь, малыш. Сколько лет тебе было тогда? Девять, десять? Ты учился во втором или третьем классе.

Тяжело, всем корпусом Андрей развернулся. Он старался не смотреть на женщину, назвавшую себя Анжеликой, но он видел её, развалившуюся на скамейке и нагло ухмыляющуюся, видел отчетливо.

- Помнишь день рождения твоей одноклассницы? - слова падали, как в бездну, из намалеванного рта. - Саша её звали, Саша Круглова, скромная такая девочка. Отец привез ей из ГДР восхитительного керамического зайца веселого, улыбающегося до ушей, он сидел в красивой разноцветной коробке-домике со слюдяными окошками и картонными закрывающимися ставнями. Саша назвала его Топси. Все дети были очарованы этим зайцем, и ты, конечно, тоже - ты просто влюбился в него. И ты задумал похищение. О, ты уверял себя, что у тебя зайцу будет лучше, чем у Саши, что ты будешь любить его больше - но на самом-то деле ты считал, что все лучшее должно принадлежать только тебе, а ? Ты вызвался показывать фокусы и под предлогом подготовки попросил всех детей выйти из комнаты. Оставшись в одиночестве, ты выхватил зайца из домика... Ставни были закрыты, и никто не мог увидеть, что внутри ничего нет. А потом, до самого конца праздника, ты развлекал всех фокусами, играми, забавными историями. Ты был звездой шоу, так что никто и не вспомнил о зайце Топси. Тебе удалось уйти с ним...

Саша проводила гостей и сразу открыла домик зайца. О, как безутешно плакала она в день своего рождения! А ты тайком любовался украденным зайцем у себя дома.

Нетрудно было догадаться, кто украл Топси. В тот же вечер к тебе пришел отец Саши. Деликатный и тактичный человек, он говорил с тобой очень мягко. Может быть, говорил он, ты случайно, машинально положил Топси в карман, в этом нет ничего страшного, Саша плачет, поищи, пожалуйста, зайца... Но ты, великий актер, так безупречно сыграл недоумение, что Сашиному отцу пришлось отправиться восвояси ни с чем...

Потом была школа, косые взгляды и ехидные намеки одноклассников. Ты переносил это с трудом, но ещё хуже было другое. Подозрение падало не только на тебя, но и на Рому Колесникова - этот мальчик, к его несчастью, также по стечению обстоятельств недолго был один в комнате, а раз ты так здорово оправдался перед отцом Саши, не он ли увел Топси? Ты видел, как он страдает. Своим признанием ты мог отвести от него несправедливое подозрение, но ты не сделал этого. Вслед за кражей ты совершил второе преступление, более страшное - ты подставил невиновного человека.

Чудовищность ситуации разъедала твою душу, рвала совесть в клочья. Нет, я не стану взваливать на тебя лишнее и утверждать, что сам ты не страдал! Уже и речи не было о том, чтобы играть с Топси, радоваться ему. Ты ненавидел этого зайца, ты боялся достать его из дальнего угла ящика с игрушками, боялся взглянуть на него. Ты только и думал о том, как вернуть Топси. Подбросить к дверям Сашиной квартиры? В её портфель в школе? Но тебя могли заметить, и тогда - ужас несмываемого позора...

То, что ты сделал, было почти бессознательным актом. С Топси в кармане ты вышел из дома, долго бродил по городу... На лифте ты поднялся на самый верх единственной тогда двенадцатиэтажки и сбросил Топси с общего балкона. Ты не смотрел, как он летит, не видел, как он ударился об асфальт и разбился на мелкие осколки... О, эти осколки, острые, острые! Осколки зайца Топси всегда будут ранить твое сердце.

Женщина умолкла и так сильно затянулась сигаретой, что горящий табак затрещал. Теперь Андрей не сводил с неё глаз. Кто она? Неужели сама Саша Круглова? Но даже Круглова не могла знать того, что знал только он один. Эта женщина проникла вглубь, как мыслящий океан лемовской планеты Солярис, и вытащила, вывернула наружу спрятанное, страшное, сокровенное... Она возродила и во весь рост поставила перед ним то, о чем он предпочел бы не вспоминать никогда, что стер бы, если бы мог...

Из груди Андрея вырвался не то хрип, не то стон. С усилием наполовину овладев голосом, он просипел:

- Откуда... Как ты узнала?

- Ох, ох, ох! - женщина явно издевалась. - Большой секрет! Да об этом болтают во всех кабаках города! Напиши-ка роман, писатель. "Осколки зайца Топси" - почище пепла Клааса, да? Слабо?

Андрей поднял взгляд. Мир и покой, и обещания чудес покинули черный купол неба, исчез препятствующий жесткому излучению экран. Андрей стоял в скрещении лучей рентгеновских лазеров Империи.

- Я искупил свою вину, - твердо сказал он, не женщине, а этим беспросветным небесам.

- О, нет! - засмеялась та, что представилась Анжеликой. - Чем же? Страданиями? Страданий недостаточно, счет не закрыт. Но у тебя есть шанс. Беги, спасайся! Беги, кролик, беги!

Ее голос рокотал подобно далекому грому.

- Нет, - ответил Андрей, глядя на неё в упор, прямо в глаза. - Ты не заставишь меня.

- Беги! - взревело чудовище, захватившее мозг несчастного создания. Женщина вскочила со скамейки, занесла стиснутый кулачок... И обмякла, снова села, дрожа, как от сильного холода.

- Пива, пива, - причитала она. - Водки, согреться...

В траве за скамейкой прошелестел странный порыв ветра, сжатый и последовательный, будто там прокатили тяжелый невидимый шар, и раздалось какое-то глумливое хихиканье. Андрей огляделся. На противоположном краю площади светились окна коммерческих киосков, и Андрей направился к ним.

Водки в продаже не оказалось, даже из-под полы, а пиво не спасло бы Анжелику. Андрей купил бутылку крепкого вина, вернулся и вручил её женщине. Та жадно сорвала зубами пластмассовую пробку, опорожнила полбутылки одним здоровенным глотком. В её глазах появился янтарный блеск.

- Эй, писатель... А как же все-таки насчет романа? Ничего сюжетец? Гонорар пополам...

Андрей зашагал прочь. Он ни разу не обернулся.

22

Ночь прошла под знаком КАРТИНЫ. Андрей больше не видел себя ни в ней, ни возле неё - в ужасающе ярком сне все поле зрения заполняла она сама. Каждый тщательно выписанный кленовый лист, каждый мазок, штришок, изображающий веточку или травинку, отпечатывался в памяти настолько глубоко, что казалось, крутится ротационная машина, оборот за оборотом обновляя и углубляя все ту же копию картины в сознании Андрея. А уже в следующую секунду это ощущение пропадало, и картина представлялась зыбкой, неясной, ускользающей настолько, что и разглядывая её в тревожном сновидении, Андрей не отдавал себе отчета, какой именно перед ним пейзаж. Но то, как он видел картину, как осознавал её, помнил или не помнил - все это было второстепенно. Главным же, как он чувствовал, была не сама картина, а то, что скрывалось ЗА НЕЙ. Нечто непредставимо страшное таилось там. Оно было настолько НАСТОЯЩИМ - до дрожи, до отчаяния - что сжимающийся в тисках кошмара мозг торопливо ставил на пути воображения новые и новые барьеры. Нельзя представить ЭТО, нельзя увидеть внутренним зрением, ибо тогда ОНО захватит власть. С помощью волевого усилия Андрей мог бы увидеть... Пожалуй, он даже знал, ЧТО скрывается за картиной, но проникнуть туда было почти равносильно капитуляции. А этот тонкий колышащийся холст, прогибающийся под напором с другой стороны, служил надежной преградой... ПОКА, во сне. Наяву картины не будет, а ТО, ЧТО ЗА НЕЙ, останется.

Беззвучный крик, пронесшийся в нематериальных коридорах подсознания, разбудил Андрея. Фосфоресцирующие стрелки на циферблате настенных часов подползали к пяти. Эта картина... Чего только Андрей не отдал бы, чтобы узнать, существует ли такая картина в действительности, посмотреть на нее. Зачем? Неизвестно. Что-то подсказывало ему, что в картине скрыт ответ.

В темноте он вытянул руку, включил коротковолновый транзисторный приемник. Ему хотелось услышать голоса людей, голоса Земли, просто чтобы удостовериться, что он не один на свете. И он слышал их, голоса на разных языках, он крутил ручку настройки под завывания помех, и звучащий мир отвечал ему. Обрывки чужестранной скороговорки, вторгающаяся с полуслова и пропадающая в белом шуме русская речь, всплески веселых мотивчиков, рекламные джинглы...

Андрей перестал вращать ручку, когда наткнулся на какую-то станцию, передававшую знакомый ему до последней нотки альбом - "Стену" легендарных "Пинк Флойд", крик о помощи из комфортабельного оцепенения. Как можно было видеть на светящейся шкале, радиоволны доносили эту музыку в диапазоне сорока одного метра - далеком, заокеанском. Ей не предшествовали никакие объявления или комментарии - возможно, они и были, но Андрей настроил приемник на станцию, когда музыка уже началась. Попискивания, стенания и треск эфирных помех не только не мешали, но как-то естественно встраивались в гитарно-клавишную архитектуру Роджера Уотерса. Кроме того, они словно говорили: вот из какого далека летят к тебе эти электромагнитные колебания, вот сколько трудных километров им пришлось преодолеть, чтобы ты смог услышать "Пинк Флойд" в пять часов утра!

Голос вплывал в комнату из радиоприемника, печально-медитативный, будто ищущий точку равновесия.

В МОЕМ ТЕЛЕВИЗОРЕ - ТРИНАДЦАТЬ КАНАЛОВ, ЕСТЬ ИЗ КАКОГО ДЕРЬМА ВЫБИРАТЬ

Андрей убрал пальцы с круглой ручки настройки. Музыка уносила его прочь из мира ночных кошмаров, не предлагая ничего утешительного взамен. Он тонул в обволакивающих радиоволнах.

У МЕНЯ ЕСТЬ ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ СВЕТ, ВТОРОЕ ЗРЕНИЕ, ПОТРЯСАЮЩАЯ СПОСОБНОСТЬ НАБЛЮДАТЬ

Лампочка подсветки шкалы горела ровно, тепло, успокаивающе. Нет никакой КАРТИНЫ... И нет никакой СТЕНЫ, придуманной Уотерсом. И то и другое - иллюзия, бесплотный сон или радиоволна. Лампочка же реальна, вот она светит, приносит покой...

КОГДА Я ПОЗВОНЮ ПО ТЕЛЕФОНУ, ПО-ПРЕЖНЕМУ НИКОГО НЕ БУДЕТ ДОМА.

Андрей встал. Заокеанская радиостанция крутила песни "Стены" не в том порядке, в каком они располагались на альбоме - вместо "Веры" началась "Эй, ты". Андрей зажег торшер, натянул халат - не набросил, не надел, а вот именно натянул, ему не сразу удалось попасть в рукава. Он босиком прошелся по комнате, ощущая во рту отвратительную кислую сухость. Его слегка пошатывало, как от длительного голода.

ЭЙ, ТЫ, ЗАМЕРЗАЕШЬ, СТАРЕЕШЬ, ТЫ ВСЕ БОЛЕЕ ОДИНОК

Подойдя к стеллажу, Андрей наугад вытянул книгу. Это оказался маленький томик поэтической антологии со сложной виньеткой на переплете, напоминающей требующий разгадки ребус.