Странники в ночи

ЭЙ, ТЫ, НЕ ПОМОГАЙ ИМ ХОРОНИТЬ СВЕТ. НЕ СДАВАЙСЯ БЕЗ БОРЬБЫ .

Книга сама раскрылась в руке Андрея - на перегибе, там, где раскрывалась чаще, - взгляд упал на первые строки стихотворения. "Вечно голодный зверь, театр, просит снова заполнить залы"... Вот так. Нормальные люди ходят в театры и кино, встречаются с друзьями, работают, выпивают и неспешно беседуют в приятном обществе. "Тем, что остался нормальным, хранишь ты наследие человека", - вспомнилось из Оруэлла. Наследие человека здесь было ни при чем, но строчка застряла, зацепилась. Тем, что остался нормальным. Нужно остаться нормальным вопреки всему. Не помогай им хоронить свет. Докажи прежде всему самому себе, что ты существуешь. Иди в театр или ещё куда-нибудь, куда отправляются люди после работы, НОРМАЛЬНЫЕ люди, не отягощенные немыслимым.

Решение не созрело, не оформилось в виде конкретного намерения, но оно уже захватило прочные позиции. Андрей снова опустился на диван. Он засыпал в объятиях радиоволн, и ни картина, ни то, что скрывал холст, больше не терзали его. Ему снились осенние луга, багряный закат, чистый источник - не нарисованные, а реальные.

Вторично он проснулся около полудня, открыл окна. Предстояла поездка к Свиридову - Андрей так и не объяснился с ним по поводу рукописи, отделавшись маловразумительными репликами по телефону. В ванной, намыливая щеки кисточкой для бритья, Андрей раздумывал, что сказать издателю.

Во двор он спустился с опаской. Собаки не было. Ее не было и вчера, когда Андрей пришел домой, но она могла затаиться где-то возле машины.

Однако она так и не появилась. Андрей сел в машину, вывел её со двора, переключил скорость. Порывшись в коробке с кассетами, он выбрал голландскую группу "Ливин Блюз", зарядил магнитолу, нажал кнопку.

Вместо неповторимого голоса Джона Фредрикса, поющего о том, как он лгал женщине по имени Шайлина, из стереодинамиков потек зловещий шепот. Он расползался по салону, омерзительный, липкий, просачивался, казалось, под кожу сквозь поры. Ни одного слова нельзя было разобрать четко, тембр голоса все время менялся от мужского к женскому, с одной и той же угрожающей интонацией. В одном месте Андрей уловил что-то вроде "заблокирована память", в другом - "глубоко, глубоко внизу", но и в этих словах он не был до конца уверен. Создавалось впечатление, что тот, кто записал гадкий шепот на кассету с "Ливин Блюзом" (а это была именно та кассета, с наклейкой, надписанной рукой Андрея) или мало заботился о внятности, или не мог либо не хотел её достичь. Это походило на тайную запись с помощью плохого любительского микрофона, да ещё неудачно установленного - запись чего-то вовсе не предназначенного для посторонних ушей, какого-то отвратительного обряда, мерзкого колдовства. Такое колдовство пряталось от людей, оно обращалось к чему-то абсолютно бесчеловечному, холодному, скользкому, что было бы без всякой жалости брезгливо раздавлено, если бы люди его нашли.

Андрей вытащил кассету, держа её кончиками пальцев, как держал бы шевелящееся, перепачканное в слизи насекомое, и выбросил за окно. Другие кассеты он проверять не решился. Он чуть не плакал от обиды. Почему ОНИ (кто бы они ни были) сделали это? Ведь стирать с принадлежащих человеку кассет дорогую для него музыку, которую он долго искал, подбирал с любовью - это все равно, что обокрасть его дом. Впрочем, до такой аналогии они могли и не додуматься... Может быть, они мыслят совершенно иначе.

ОНИ? Андрей нервно засмеялся. Обязательно нужно пойти куда-нибудь, например, в театр. Если они смотрят, пусть видят. Если нет... Да плевать на них. Обязательно нужно пойти - не сегодня, так завтра, послезавтра, в ближайшее время.

А там, откуда передавали "Пинк Флойд", вдруг подумал Андрей, там за океаном, сейчас ночь...

23

В незапамятные благословенные дни люди не спеша добирались до театра в каретах, успевали настроиться на зрелище, которое вскоре медленно развернется перед ними на сцене, густо заполненное звуком и цветом, принесет им аромат спектакля, сольет гармонично с действием. Теперь же "Вольво", "десятки" и "БМВ" как бы невзначай тормозили у театрального здания, нелепо прекрасного, вынырнувшего из прошлого века.

Андрей по-старомодному не спешил. Едва различимая надежда не позволяла ему быть торопливым. Раскрыть одну тайну при посредстве другой или просто поменять их местами - какая разница?

Девушки с любопытством смотрели ему вслед, сдержанно вращаясь манекены в черных, синих, блестящих одеяниях до самой земли. Он шел между ними прямо и ровно, он, манекен с отсутствующим взглядом, застывшим лицом.

Из буфета доносился стойкий запах кофе, негромко хлопали пробки открываемых бутылок шампанского, шуршали обертки шоколадок. Прозвучал мелодичный музыкальный сигнал, заменяющий здесь традиционный звонок. Он повторился, и Андрей, приняв торжественный вид, переступил порог зрительного зала, словно вошел в храм, на дверях которого написано "Вход после третьего звонка запрещен". Как будто после третьего звонка начнется непристойное событие, и присутствовать на нем вроде бы даже и неловко...

Олег Инаковский со своей экстравагантной труппой почти обещал такое непристойное событие. Металлические конструкции, громоздящиеся на сцене без занавеса, с равным успехом могли изображать сад, небесный свод, интерьеры дворца или городской сквер. Еще до начала спектакля на хромированных трубах загорались и гасли разноцветные лампочки, отчего сооружение вдобавок напоминало и фантастический звездолет. Судя по комментариям в программке, выход за пределы Земли по сюжету не предполагался, так что скорее всего тут имелся в виду некий дерзкий выход за пределы себя.

Имя Олега Инаковского кричало с программки крупными черными буквами на красном фоне, фамилии актеров составляли длинный список мелким шрифтом. Андрей сел в кресло. Величаво гасла гигантская хрустальная люстра под потолком.

На сцене возникли юные мужчины и женщины, упакованные в трико. Они не просто стояли, а уже точно стояли насмерть, как раненые бойцы, готовые до последнего вздоха отстаивать эстетические позиции режиссера. Их одухотворенные лица светились жаждой донести правду до того самого зрителя, который пришел за обманом, хотя отношения Инаковского с правдой чрезвычайно осложнялись его запутанными и порой взаимоисключающими принципами в искусстве.

Главная героиня растерянно побрела вдоль рампы. В прозрачном и обильном белом платье она олицетворяла чистоту и недосягаемость, но в момент, долженствующий подчеркнуть психологическую кульминацию начального этапа действа, она разорвала одежды до пояса. Андрей услышал, как заскрипели кресла, засопели потяжелевшие мужчины в них.

Дымчатый суперзанавес, отделивший сцену от зала во время балетного номера, сделал неясным не только зрелище извивающихся под настырную музыку тел, но и смысл данного зрелища. Но возможно, смысла не улавливал только Андрей да ещё несколько простодушных зрителей, потому что кресла снова скрипели и трещали, слышались шорохи, побеждающие даже отчаянные музыкальные аккорды - в зале шла какая-то своя жизнь, отличная от жизни на сцене и слитая с ней.

В паузах между музыкально-балетными феериями актеры говорили негромко, точно боялись поторопить развязку, но к концу первого акта их голоса зазвучали пронзительнее и громче - как будто антракт означал гибель всего окружающего. Герой произнес воодушевленную трагическую речь, подобно прокурору, вдруг заговорившему о любви. Потом заметались лучи - красные и белые, тревожно и неистово, актеры бросались друг на друга в световых фонтанах. Схватка разлучила влюбленных, и смерть расставила все по прежним местам.

Стремительность действия поначалу завораживала Андрея. Казалось невозможным делать то, что делали актеры Инаковского - летать по хрупким конструкциям, взмывать вверх и пикировать вниз, спрыгивать на выдвижные мостики, падать, вскакивать, снова падать. Андрей едва не зажмуривался, когда мертвенный синий свет сменялся розовым,

/вселяющим надежду?/

и красный вспыхивал перед тем, как на полсекунды воцарялась черная ночь, потом так и не изгнанная из углов.

Огни полыхали, сердца людей на сцене стучали - где надо, сильнее, а где не надо, слабее. Белые нейлоновые тела (призраки?) пугали зрителей, уверенно перемещаясь в воздухе. Не хватало капельки крови... Чей-то беззубый шамкающий рот проглотил слишком много чужого воздуха и отделил мысли от чувств.

Первый акт завершился, и зал рукоплескал стоя.

Зажегся свет, огромный, преисполненный тепла, свет единственной многотонной люстры,

/спрута/

нависшей над залом. Зрители расходились, устремлялись в буфет по принципу "раз другое, то непременно лучше", обменивались впечатлениями о спектакле.

Андрей стоял возле своего кресла. Он тоже только что аплодировал, и тоже стоя, что его несколько удивило. В поисках знакомых, которые могли присутствовать в театре, он огляделся, не зная еще, для чего ищет их: чтобы направиться к ним или напротив, загодя отойти прочь. Но этот вопрос так и остался умозрительным: знакомых не оказалось.

Со всех четырех сторон невидимые преграды окружали Андрея, как прозрачные плоскости аквариума. Интонации человеческой речи путали его слух, взгляд ничего не прояснял, сердце стыло. Он двинулся вдоль ряда кресел и вдруг испытал почти физическую боль, как от удара лбом о толстое стекло. К счастью, иллюзия не отличалась долговечностью. Но где-то внутри, в душе или в её материальном воплощении, приоткрылись робко заслонки второго зрения.

Андрей смотрел на выбритого надушенного мужчину, развлекающего свою даму анекдотами. Из кармана пиджака мужчины торчала дорогая авторучка, вроде куриной кости у булгаковского персонажа. Андрей знал, что этот человек, довольно высокопоставленный чиновник, сегодня подписал вот этой самой ручкой бессмысленный, зато раболепный приказ, лишающий многих людей куска хлеба. Откуда знал? Второе зрение подсказало. Чиновник мог воспротивиться, взбунтоваться против инстанций, но он лоялен и сыт... А дама его светилась радостью и богатством.

За несколько рядов от чиновника двигались молодые женщины с достоинством английских аристократок, Их тела, соблазнительно пахнущие продажной любовью,

/ второе зрение сопровождалось вторым обонянием/

стоили недешево, и они могли позволить себе часто ходить в театр. А старик с честным и мужественным лицом, военной выправкой, сверкал глазами, что-то бормотал... Андрей с ужасом увидел кровь на его руках. Костюм старика преобразился в ладно сидящую, перетянутую поскрипывающими ремнями форму НКВД... Да это не старик, а юный темноволосый лейтенант! И возле него - такой же молодой, красивый, одухотворенный поэт, у которого все впереди.

(Впереди у поэта были бездарные сборники, номенклатурная должность в Союзе Писателей, травля Пастернака, изгнание Солженицына и ложь - целые моря, океаны лжи).

Группа несвежих, зато очень ярко одетых дам, имеющих отношение к торговле, ледоколом прокладывала путь к буфету, и Андрей последовал за ними. Жесты торговых леди выдавали их комфортное самочувствие - одинаково и всегда комфортное и в театре, и в бане, и в ресторане, и в руководящем кабинете. Они сдержанно похохатывали над новшествами Инаковского.

В буфете Андрею приветливо улыбнулась незнакомка в черном платье, застывшая у стены в одиночестве. Красота её была исключительной, улыбка лучезарной... Приоткрывающей угол рта, где торчал ВИТОЙ ЗУБ.

В очереди к прилавку топтались и поэт, и лейтенант НКВД. Они вяло переругивались - видно, не поделили что-то, например, первенство... Ни с того ни с сего лейтенант размахнулся и ударил поэта кулаком в ухо с такой силой, что скрипнули ремни новенькой ладной формы. Кто-то взвизгнул: не то поэт от боли, не то лейтенант от удовольствия. Вокруг хохотали вампирские хари, свиные рыла...

Андрей протиснулся к прилавку, поближе к буфетчику, который один выглядел обыкновенным, нормальным человеком на карнавале чудовищ.

- Что будете брать? - спросил буфетчик после долгого напрасного ожидания.

- Посмотрите вокруг, - сказал Андрей.

- Простите, не понял.

- Оглянитесь вокруг! Вы что, не видите?

- Чего не вижу?

- Их! Тех, кто нас окружает!

- Ах, эти... - буфетчик пожал плечами. - Вообще-то да, немного гнуснее, чем обычно... Так вы будете что-нибудь покупать? Если нет, извините, антракт короткий...

На мгновение у Андрея потемнело в глазах. Он пошатнулся, отошел к свободному столику. Будто пронеслось что-то под потолком, гудящее, как громадная злобная оса... Чудовища уходили - облик некоторых плавно возвращался к человеческому. Что-то происходило, торопились они куда-то, но не в зал, смотреть продолжение спектакля - не прозвучал даже первый звонок. И воздух сгущался в буфете, и темнело... Вот-вот станет совсем нечем дышать. Андрей находился словно в гроте... Да, именно это слово пришло к нему сейчас - ГРОТ, темный грот в отроге какой-то горы. В глубину ведет тоннель, но он перекрыт светящейся вывеской с вычурными буквами. "ВОСТОЧНЫЙ СТИЛЬ" - вот что там написано. И запах свежескошенной травы, до того дурманящий и острый, что кружится голова... Здесь должны быть бабочки. Почему их нет?

Старые люди, совсем старые, родившиеся в иных, более искренних временах, назвали бы это наваждение МОРОКОМ. Но как его ни назови, нужно выйти из него, избавиться от влекущего вниз, в тоннель запаха... Преодолевая головокружение, Андрей покинул буфет, спустился к ведущим наружу дверям, чтобы глотнуть свежего воздуха.

На площади у трех тяжелых дверей (медь и хрусталь, тонированный дуб) собралась ликующая толпа. Большую часть её составляли те, кто высыпал из театральных фойе, другие подтягивались с улиц. Они явно ждали, пританцовывали в сладостном нетерпении, смотрели в одну сторону... И вновь злобно и коротко прогудело высоко над толпой.

Появление лимузина было встречено ревом восторга. Он полз, и ему подобострастно освобождали коридор - длинному, плоскому, похожему на глубоководного хищного монстра, слепящему блеском зеркальных окон. На черном крыле был укреплен флажок, какие бывают на машинах послов, но в отличие от таковых, не государственный. На полотнище флажка изображался карикатурный шелкопряд в зеленом круге на коричневом фоне, словно скопированный с давней иллюстрации к сказке Кэролла об Алисе.

Толпа вскидывала руки в приветствии, возгласы сливались в единый гул. В этом гуле машина плыла торжественно и зловеще, напитываясь им, насыщаясь энергией слепого обожания. Иронично глядели страшные галогенные фары, скалилась в сардонической усмешке никелированная решетка радиатора, и до самых небес летело распластанное в духоте восхищение толпы.

Лимузин остановился, мягко качнулся на рессорах у театрального подъезда. Ветровое стекло также было непроницаемо-зеркальным, и Андрей не видел водителя. Второе зрение рисовало почему-то юношу в безупречно элегантной парадной форме СС...

Водитель не вышел, не открыл заднюю дверцу для Очень Важной Персоны. Дверца отворилась сама, и толпа затаила дыхание.

СВЕРШИЛОСЬ. Тот, кто прибыл в лимузине, ведомом юным офицером СС, выбрался из машины, ступил на мраморные плиты площади у фасада театра.

Он стоял, слегка прищурясь, смотрел прямо перед собой; его легчайший аспидный плащ-накидка колыхался при любом дуновении ветерка. Глаза прибывшего были серыми, спокойными и казались чуть близорукими, но то могло быть и обманчивым впечатлением. Во всяком случае, когда его рассеянный взор выделил в толпе Андрея, находившегося довольно далеко, зрачки полыхнули густым темным пламенем... И вот это НЕ БЫЛО обманчивым впечатлением.

Прочертившие лоб глубокие складки залегли на миг ещё глубже над изящным носом аристократа с тонкими, чуткими крыльями, бледные губы сжались в жесткую линию... И лицо снова обрело безмятежность, а широко расставленные большие глаза - прежний, нейтральный серый цвет.

Прибывший сделал едва заметный приветственный жест - просто кивок, движение руки... Толпа взревела под исступленный ритмичный топот (рукоплесканий уже не хватало для выражения всех чувств), как-то сообща вытеснила Андрея вперед.

Пройдя совсем близко возле Андрея, чуть не задев его, человек в плаще быстро прошествовал в театр.

Никакие экстрасенсорные прозрения не подсказали Андрею, КТО приехал ко второму акту спектакля Инаковского. Андрей не знал, но он догадывался - это был тот человек из кафе... Его ночной пассажир.

Вернувшись в партер, Андрей оглянулся на директорскую ложу, исполнявшую при надобности и роль губернаторской. Конечно, приехавший в лимузине сидел там, неподвижно и прямо, глядя только на сцену, где ещё не начался второй акт.

(Позже Андрей неоднократно бросал взгляды на ложу, но к своей немалой досаде не уловил момента, когда человек в черной накидке исчез).

Публика сходилась в зал - люди, а не монстры... Маски, а не устрашающие носители истинного облика. Второй акт подступал к горлу театра, как неотвратимый приступ тошноты.

Во время антракта декорации перестроили, и теперь сцена являлась своеобразным продолжением зала. Был выкачен рояль-ветеран, тусклый, какой-то удрученный, косо накрытый цветастой шалью, как рабочая лошадка в цирковой попоне. На рояле торчала пластмассовая ваза с ненатурально большими, тоже пластмассовыми астрами. Актеры поочередно садились за инструмент, но было бы преувеличением сказать, что они играли на нем - так, бренчали что-то. Андрей честно искал тут глубинные корни замыслов Инаковского, но не находил. Похоже, рояль требовался просто для антуража. Зато Андрею понравились древнеримские одеяния персонажей во втором акте он даже частично успокоился, но как оказалось, рано и понапрасну, ибо дальнейшему действию римские тоги смысла не добавили. Перед финальной истерикой главной героини со всех сторон полезла металлическая арматура, а завершающий балетный номер под псевдоклассическую музыку утонул в бутафорском дыму. Затем дым рассеялся, и в немодулированном скрежете синтезаторов актеры разбежались в кулисы. В наступившей тишине герой пьесы закончил спектакль одной-единственной фразой - разумеется, о себе, и это прозвучало очень уместно.

Андрей не стал дожидаться, пока стихнут овации, протолкался к выходу и покинул театр одним из первых. Он вспоминал спектакль, вспоминал все подряд - броский лоскут алого шелка, космические конструкции из сверкающих труб и лестниц, помутневшие бока рояля, голую грудь актрисы, бренчание, измученного героя. Андрей и сам чувствовал себя физически измученным. Он смотрел поверх фонарей, и ему вдруг представился лысый, наглый, розовый Моол, перелетающий с фонарного столба на крышу и обратно, завлекающий и подмигивающий.

24

Этой ночью снова вернулась КАРТИНА... Беззвучным криком.

25

- А почему ты ей интересуешься? - спросил Филатов, вертя в руках паркеровскую авторучку - подарок губернатора, посетившего однажды какую-то выставку или презентацию в центре Вознесенской.

- Не так-то легко объяснить, - сказал Андрей.

Он пришел к Игорю Филатову утром, предупредив друга телефонным звонком. Теперь они сидели в маленькой уютной комнате, пили кофе.

- Попробуй, - буркнул Игорь и добавил: - Насколько я помню, ты никогда не был особенным любителем живописи.

- И не стал таковым, - подтвердил Андрей. - Но эта картина, понимаешь... С ней не все так просто. Она мне снится...

- Ну, знаешь... - Филатов бросил ручку на стол.

- И я не могу понять, почему... Откуда она вообще взялась. Но у меня есть предположение. Может быть, я видел эту картину когда-то в детстве, она чем-то задела меня... Какая-то деталь, застрявшая в подсознании... А теперь этот механизм вдруг запустился после какого-нибудь толчка. И вот я думаю, если бы я увидел эту картину снова... Возможно, я сумел бы разобраться, почему она преследует меня.

Пристально и сочувственно Филатов посмотрел на Андрея.

- Вот оно что... - ему и в голову не пришло подшучивать, для этого Андрей слишком плохо выглядел.

- Да... Вот так.

- И ты прямо-таки ничего не помнишь об этой картине? Ни имени художника, ни...

- Я даже не уверен, - перебил Андрей, - что на самом деле видел её когда-нибудь, что она не плод моей фантазии.

- Худо, - Игорь покачал головой. - Худо, но попытаемся провести расследование... Будем исходить из того, что во сне тебе вспоминается реально существующая картина.

- Правильно, - усмехнулся Андрей. - К альтернативному выводу мы всегда успеем прийти.

- Опиши её. Сначала раму...

- Простая рама из некрашеного дерева, без всяких завитушек и прочих кренделей.

- Гм... Тогда картина, вероятнее всего, современная. У старинной картины и рама была бы пышная, верно?

- Ты искусствовед, тебе виднее.

- Ну, насчет рамы необязательно, но этот штрих может помочь... А сама картина, что там изображено?

- Пейзаж. Слева - дорога или аллея, обсаженная высокими дубами так, что их кроны смыкаются вверху и образуют как бы свод...

- Подожди.

Игорь встал, вынул из ящика письменного стола лист бумаги и карандаш, положил перед Андреем.

- Вот, - сказал он. - Набросай-ка мне схематично, где там что.

Андрей воздел руки в жесте полной капитуляции.

- Помилуй! Да тебе известно, какой я художник? Однажды в школе, классе в четвертом, я на уроке рисования изобразил собаку акварельными красками собаку во дворе у будки. Учительница поставила мне тройку и заметила, что медуза получилась неплохо, как и затонувший корабль, а вот окружающий подводный мир слабоват...

- Неважно. Мне ведь не требуется академическая копия и даже пристойный эскиз. Просто схема. Рассказывай и помечай, где что располагалось. Кстати, размеры картины?

- Не знаю. Они менялись, а вот форма... Горизонтальный прямоугольник, отношение длины к высоте где-то два к одному. Уже легче, правда? Вертикальные, квадратные картины отбрасываем, как и очень вытянутые и всякие там овальные...

- Ну... Да, - Филатов неуверенно кивнул. - Отбрасываем процентов пятьдесят из пейзажей, написанных за всю историю живописи... Остается немало.

- Не за всю, а за позднюю. Мы решили, что картина современная.

- Не на сто процентов. Ладно... Продолжай.

С карандашом в руке Андрей склонился над листом бумаги.

- Так. Дубовая аллея вот здесь, слева... А здесь клены...

- Стоп. Дубы, клены? Деревья были выписаны так тщательно, что ты и листья разглядел?

Подняв голову, Андрей несколько удивленно взглянул на Игоря.

- Да, пожалуй. Как я сразу не подумал? Манера письма! Ведь это сужает круг поисков... Очень тщательно и очень реалистично, особенно на переднем плане. Как ты сказал? Академично, да. Никаких модных размазываний краски, как это называется - импрессионизм?

- По-разному называется, смотря как размазать.

- Нет, там такого не было. Но, знаешь...

- Что?

- Это же были сны. Если мне и впрямь снилась настоящая картина... То есть настоящая картина была в основе... Она могла изрядно преобразиться во сне.

- Могла, - вздохнул Филатов. - Однако поехали дальше.

Андрей снова коснулся бумаги острием карандаша.

- Вот тут, справа от аллеи и как бы за ней - луг, а потом холм... Здесь, ближе к правому краю - гора... Примерно такая... Только не ругай за исполнение... В ней пещера или грот... Над горой облачко, прозрачное... Но его я не всегда видел.

С озабоченным выражением лица Игорь всматривался в неровные линии на листе.

- Масляные краски, - добавил Андрей. - Я не уверен, но почему-то мне кажется, что это масло.

- Ма-сло, - задумчиво пропел Игорь на мотив битловской "Хей, Джуд" и отхлебнул остывшего кофе. - Так, так... Ну, все эти луга и холмы - вещь довольно обычная, но вот как раз такая дубовая аллея, гора с пещерой... Припоминается мне работа одного художника, очень хорошего, но недостаточно известного. Василий Раевский. Весьма, весьма похоже...

- Хоть Раевский, хоть Сальвадор Дали! - с надеждой воскликнул Андрей. - Ты можешь раздобыть репродукцию? Я должен её увидеть, пусть для того, чтобы удостовериться - не то... А если то?

- Что её добывать, - пробормотал Филатов, - альбом Раевского у меня есть. Названия картины я, конечно, не помню, про тишину что-то, но мы полистаем...

После сумбурных поисков в шкафах, забитых всевозможными изданиями по изобразительному искусству, Игорь выложил на стол крупноформатный альбом Василия Раевского с цветными репродукциями и принялся медленно перелистывать.

- Вот она, - сказал Андрей. - "Молчание после полудня". Холст, масло.

Он смотрел на репродукцию и не ощущал абсолютно ничего. Безусловно, это была она, та самая картина, навязчивая властительница его кошмаров. Теперь он видел её воочию... Но никакой тени освобождения или ИЗБАВЛЕНИЯ не шелохнулось в нем. Он по-прежнему не понимал, почему его преследовала именно эта картина. Он ничего не чувствовал. Картина как картина, обыкновенный пейзаж, возможно, и виденный где-то раньше. Но и что с того?

- Нет, - разочарованно выдохнул он.

- Что "нет" ? - Игорь бросил взгляд на репродукцию. - Все-таки не она?

- Она, - ровным голосом произнес Андрей. - Но толку-то... Никаких особенных эмоций она во мне не вызывает. Не могу понять, что в ней такого... Может быть, дело в том, что это репродукция, а я когда-то видел оригинал?

- Это хорошая репродукция, - проговорил Игорь, подтягивая альбом к себе. - Не думаю, что...

- Дело не в качестве репродукции. В оригинале могло быть что-то еще... Что-то такое...

- Да что? - Игорь передернул плечами. - По-твоему, это какая-то волшебная картина, вариант портрета Дориана Грея?

- Не знаю. Скажи, а где я мог видеть оригинал? Где он находится сейчас и где находился раньше?

- Посмотрим... - Игорь заглянул в конец альбома. - Вот... Картина сейчас находится в частной галерее Александра Штерна в Санкт-Петербурге, приобретена в 1995-м. О том, где она была раньше, сведений нет.

- Понятно. Еду в Санкт-Петербург, смотреть оригинал.

- Андрей, это частная галерея.

- Ты хочешь сказать, что меня туда не пустят?

- Может, пустят, а может, и нет. Откуда я знаю?

- Так что же делать? Ты случайно не знаком с этим Александром Штерном?

- Нет, не знаком. Но я знаю одного деятеля в Санкт-Петербурге, Судецкого, а вот он знаком и с чертом и с дьяволом. Я позвоню ему... Если он не устроит тебе посещение галереи Штерна, значит, такое в принципе невозможно.

26

В особняке Штерна Андрея встретил невозмутимый молодой человек в строгом синем костюме.

- Я по рекомендации господина Судецкого, - назвав себя, сказал Андрей.

- Да, Андрей Константинович, - кивнул молодой человек. - Марк Григорьевич звонил, и мы ждали вас. К сожалению, Александр Львович сейчас занят, но он дал распоряжение, и я с удовольствием покажу вам картинную галерею.

- Собственно, меня интересует только одна картина. "Молчание после полудня" Василия Раевского.

- Да, "Молчание после полудня", седьмой зал. Вы сможете осмотреть эту картину и любые другие, какие пожелаете. Прошу!

Молодой человек интеллигентным жестом пригласил Андрея следовать за ним. Они двинулись в глубь особняка (или дворца, это слово подходило больше) по отделанным мрамором коридорам и переходам, мимо богато украшенных ниш с античными статуями и вазами, под расписными потолками с фантастическими люстрами. Потом они оказались в другой части здания, поражавшей аскетичным блеском подчеркнуто современного дизайна. Еще одна высокая дверь - и снова великолепие былых эпох... Андрей невольно думал о том, что не в Америке и не в Арабских Эмиратах живут самые процветающие миллионеры. А ведь судя по рассказу Игоря, знавшего кое-что о Штерне, Александр Львович даже не входит в первую российскую двадцатку...

Миновав последний коридор, Андрей и его проводник остановились в небольшом помещении перед двойной застекленной дверью. Эту дверь накрывала крутой дугой черная арка, напомнившая Андрею аэропортовский металлодетектор.

- Вы хотите, чтобы я сопровождал вас в галерее? - вежливо спросил молодой человек. - Я обладаю достаточными познаниями, чтобы дать вам необходимые пояснения, а если речь зайдет о подробностях, мы сможем...

- Нет, спасибо, - прервал его Андрей. - Мне хотелось бы остаться с этой картиной наедине.

- Как вам будет угодно. Идите прямо, до седьмого зала. Работы Василия Раевского справа. Когда закончите осмотр, вернитесь к входной двери и нажмите кнопку, вы её увидите. А теперь снимите часы.

- Зачем?

- Магнитное поле охранной системы, - пояснил проводник.

- А, понятно...

Расстегнув ремешок часов марки "Победа-Россия" с серебристой короной на циферблате, Андрей огляделся в поисках места, куда бы мог их положить.

- Положите сюда, на тумбочку, - сказал молодой человек.

Андрей опустил часы на крышку маленькой резной тумбочки и выпрямился. Он стоял перед дверью, отделяющей его от КАРТИНЫ - настоящей КАРТИНЫ, не репродукции - но странным образом это не вызывало в нем волнения. То есть волнение, разумеется, было - и не только волнение, но и трепет ожидания, и смятение чувств - но все это не связывалось с картиной, с предстоящей встречей с ней. Картина играла какую-то роль, но не главную, имела какое-то значение, но не решающее. Если суждено произойти неким важным событиям, они произойдут помимо картины, хоть и не без её участия.

Со стандартной улыбкой молодой человек произвел знакомые ему манипуляции, и дверь распахнулась с мелодичным звоном. За ней простирались анфилады картинной галереи... В тумане...

(Почему я вижу туман, удивился Андрей, никакого тумана там быть не может).

Он прошел под аркой, оставив позади часы, оставив позади время.

часть третья

INNAMORATI*

Здесь развеваются сигналы,

Мерцая, дрожа и обманывая

Лестницы пугают, слепец подделывает звуки,

Парящие над мерзлой водой.

Pink Floyd, "Astronomy Domine"

Рядом с экраном

Припадок удушья, удушья припадок.

Желание крайностей,

Желание плыть против потока.

Voivod, "Nothing Face"

Из безумцев, танцующих на склонах,

Мы могли бы превратиться в глаза,

Вместе глядящие сквозь тьму.

Джим Моррисон,

"Господа и Новые Создания".

1

Око Империи.

Пульсирующее око в далеком космосе.

Как главная и побочная партия в симфонии, как два полюса, как свет и мрак, слепая сила Империи Эго вступала в единство-противодействие с человеческой любовью. Гравитационное излучение темного тяжкого паука не только пронизывало все галактики, но и несло в любой малой частице своей мощь невидимого источника. Гравитация Империи порождала RX, движение движения - в разных, и самых утонченных мирах, отделенных от Земли хрупкими гранями измерений. Внутри Империи отсутствовала всякая иерархия, да и лишь весьма приблизительно можно было применять тут понятия "внутри" и "снаружи", "вдали" и "вблизи". Несмотря на всю немыслимую огромность, Империя Эго подчинялась квантовым законам - подчинялась, их для себя создавая. Обладая чрезвычайно высокой квантовой постоянной, Империя находилась не только там, где находилась. Даже о центре её допустимо было говорить очень и очень условно. В лучшем случае примерно так: "Центр Империи преимущественно здесь, но отчасти и в других местах, везде." Какие-то условные космические координаты имело только сплетение силовых линий, сердце паутины, средоточие зловещих полей.

А на планете Земля, в невообразимой дали от этого средоточия, каждая пульсация отзывалась то шорохом в ночных кустарниках, то дробным стуком, рассыпающимся по пустынной улице, то беспричинным воем бездомных собак. Империя рвала на части человеческие чувства, придавала им самостоятельность, а людей ставила в зависимость от них. Так она питалась энергией. И чувства, кажущиеся поначалу обычными, приобретали не предназначенные для них размах и масштаб, и люди становились их рабами. Свобода заключалась только в любви, а любовь с жадностью выкачивалась полыми щупальцами Империи. Люди искали, метались в тенетах несвободы. Империя превращала их в себе подобных пауков, а их обыденная жизнь маскировала сцены из трагической пьесы, задавая вопросы и оставляя их без ответов.

Империя Эго, начало всех начал, без которой не было бы и любви, властвовала над миром. Лишенная рассудочной целенаправленности, но могучая воля зажигала и гасила огни на дорогах. Нехватка любви двигала людей к границам космических миров, долгая зависимость от противоположных чувств делала их жертвами. И никто не мог раскрыть секреты до конца.

Звуки и запахи ранней осени, желтые и красные листья, полуночный ливень - что может быть естественнее? Если выйти из дома под холодное небо, над головой ничего, кроме сумрака, не разглядишь. Но и когда рассеются тучи, покажутся только звезды и луна. Дальше заглянуть не дано. Но там, за многими мирами, обитаемыми и необитаемыми, незримая и всеприсутствующая, таится Империя Эго, и пульсирует недреманное око гигантского паука всегда. Паук не виден, но тянутся нити через Вселенную, и иногда темными ночами без всякой явной причины начинают выть бродячие собаки.

2

В залах картинной галереи Александра Львовича Штерна поддерживалась, разумеется, чистота столь образцовая, что пляшущая в солнечном луче одинокая пылинка выглядела вызывающе, чуть ли не вульгарно. Но казалось, что благородная пыль прошлого светится на вишневых бархатных портьерах и ореолом окружает багеты с картинами старых голландцев, нежные изгибы фарфоровых тел статуэток, тяжелые контуры малахитовых ваз. С лепного потолка струились до самых мраморных пьедесталов застывшие гирлянды коричневых стеклянных цветов. Аня стояла возле простой гипсовой композиции: пастушок и пастушка, смеющиеся, кудрявые, готовые к игривому поцелую. Неизвестно, какие соображения заставили Александра Львовича поместить эту лубочную скульптурную группку среди шедевров, но она была здесь, и Аня, которую слегка пугало величие окружающего, остановилась около неё передохнуть. Возможно, думала она, какие-то очень дорогие воспоминания в жизни дяди Саши связаны с этими фигурками... Ведь в сущности что Аня знала о судьбе и пути Александра Львовича? Очень мало.

Большое, претенциозное батальное полотно слева вызывало желание ввязаться в изображенный на нем бой, но сражаться не с людьми, а с красками. Художник пользовался темно-красным, темно-оранжевым, темно-зеленым цветами - любым цветом, но обязательно с приставкой "темно-", как будто люди прошлых эпох и жили постоянно в полутьме, во времена войны и мира.

Раздосадованная, Аня прошла к двери в следующий зал мимо нидерландских пейзажей с ветряными мельницами. На пороге она замерла, потому что увидела человека, стоявшего к ней спиной напротив одной из картин.

Андрей услышал её легкие шаги и обернулся. Он узнал её, а она узнала его; это было как тихая фиолетовая молния, но никто из них не удивился встрече.

- Здравствуйте, - сказал Андрей с улыбкой, исполненной теплоты.

- Здравствуйте, - прозвенел тихонько голос Ани.

- Меня зовут Андрей, - сказал он.

- Меня зовут Аня, - сказала она.

Андрей смотрел на Аню, продолжая улыбаться, просто потому, что так получалось. На ней было серое платье в полоску, и оно как бы обволакивало дымкой её фигуру. В медных волосах запутался солнечный свет. В серо-зеленых глазах Ани таился её собственный, чудный мир, так непохожий на мир вокруг. Этот мир притягивал Андрея, он звал его. Там жили спящие звезды - а если их вспугнуть, они выплеснутся искристым дождем.

Аня тоже смотрела на Андрея - не в ответ, а сама по себе. Ей было радостно и немного грустно, как бывает в очень хмурый день, когда ветер вдруг разгонит тучи и выглянет ненадолго солнышко. Она чувствовала себя четырнадцатилетней, ощущала вкус вишни... Что-то происходило между ней и Андреем, и в том заключалась их общая забота, их беда, риск и смысл.

- Я помешала вам любоваться картиной, - произнесла Аня, потому что ей хотелось говорить с Андреем, а никакой более подходящей начальной реплики она не придумала.

- Любоваться картиной, - повторил Андрей, и его интонация оттенила те же слова совершенно по-другому, иронично-горестно. - Я вовсе не любовался этой картиной, хотя приехал только ради нее. Это "Молчание после полудня" Раевского.

- Вы приехали из-за этой картины? Вы знали, что она здесь... Вы давно знакомы с дядей Сашей?

- Совсем не знаком. О том, где картина, я узнал от моего друга, а посещение галереи мне устроил Судецкий.

Аня подошла поближе, взглянула на полотно.

- Но это же... Ох, нет!

Она побледнела, схватилась за сердце. Андрей поддержал её, усадил на мягкую бархатную оттоманку.

- Тебе нехорошо? - встревоженный, он склонился над Аней. - Сейчас я позову кого-нибудь...

- Нет, нет! - решительно воспротивилась Аня. - Не надо, не уходите... Не уходи! Нет... Все уже в порядке.

Она поняла, внезапно поняла все. В одно мгновение она вспомнила зеленую гусеницу на шелковинке много лет назад, ускоряющееся и застывшее время, и совсем недавнее: сор на столе, куколка среди этого сора, гусеница в кафе на шахматной стене, бабочка в самолете... Все увязалось воедино, картина Раевского поставила все на свои места. До назначенного срока ещё девять дней? Отлично. Теперь Аня знала, абсолютно точно знала, что нужно делать.

Возвращаться на дачу. Там... Она найдет решение.

Не логика привела Аню к ответу - тот анализ причин и следствий, который обычно называют логикой, был здесь бессилен. Аня шла другими дорогами, и требовался ключ, чтобы отомкнуть замок. Ей стало очень легко... И очень страшно.

Она встала, опираясь на руку Андрея. Вместе они подошли к картине.

- Ты что-то знаешь об этом, - сказал Андрей, терзаемый предчувствием несчастья. - Об этой картине... Или об этой местности...

- Местность, на картине? О, конечно! Это возле моей дачи... Ну, той, что купили родители с дедом, когда мне было лет пять. Тебе эта местность тоже должна быть знакома. По меньшей мере однажды ты был там. Вот пещера пирата Флинта, как мы с друзьями прозвали её в детстве... Помнишь ее?

- Я знаю, что должен помнить, - уныло ответил Андрей. - Но... Вот я смотрю на эту картину, как раньше смотрел на репродукцию в альбоме, и ... Ничего... Я ничего не чувствую, ни о чем не вспоминаю. Впрочем... Вот эта дубовая аллея, она идет здесь прямо. А если её мысленно продолжить за край полотна, она ведь дальше поворачивает, верно?

- Да, - кивнула Аня. - Она длинная, дальше идет почти кольцом вокруг дачного поселка...

Припоминая что-то, Аня помолчала, а потом продекламировала, как бы заключая цитату в воображаемые кавычки и подчеркивая, что эти слова принадлежат не ей:

- "Это не только кольцевая дорога, это Кольцо Времени. Чем ты провинился перед Временем, брат?"

Андрей вздрогнул.

- Откуда ты это взяла?

- Что?

- Вот эти слова, о Кольце Времени.

- Из повести "Дом в огне".

- Ты читала "Дом в огне"?

- Да. А почему ты спрашиваешь? Ты тоже читал?

- Я написал его.

Аня прикрыла глаза, отступила на шаг.

- Здесь, в этой галерее, - прошептала она, - все сходится в одно...

- Он никогда не был издан, - сказал Андрей.

- Он был издан в Айсвельте, - сказала Аня.

- Ты читала его в Айсвельте? - спросил Андрей, и Аня заметила, что название "Айсвельт" не вызвало у Андрея ни удивления, ни любопытства, как и сообщение об издании там его книги.

- Нет. Я была в Айсвельте, но читала я не там. Я читала на даче, в рукописи. А ты был в Айсвельте?

- Нет.

- Кто рассказал тебе про Айсвельт? Кассинский?

- Да, он.

- Без него ничто не обходится. Как я хотела бы знать, кто он такой на самом деле...

- Боюсь, мы никогда не узнаем этого, если только он сам не позволит нам узнать.

- Я бы не стала на это надеяться.

- Я тоже.

В тишине галереи послышались уверенные шаги, и в зал вошел молодой человек в синем костюме - не тот, который сопровождал Андрея, но во всем похожий на него.

- Анна Николаевна, - обратился он к Ане, - Александр Львович ждет вас.

- Мне нужно поговорить с дядей Сашей, - Аня дотронулась до руки Андрея. - Мы могли бы пойти к нему вместе, да боюсь, он этого не поймет.

- Это надолго?

- Постараюсь быстро, но ведь дядя Саша - не тот человек, от кого мне хотелось бы поскорее отделаться. Я люблю его... Подожди меня.

- Здесь, в галерее?

- Если ты любишь живопись...

- Нет. И вообще, я хочу подумать на свежем воздухе...

- Ладно. Как выйдешь из главного подъезда, поверни направо, пройди метров сто. Там через дорогу - детская площадка, лавочки...

- Знаю. Я видел её.

- Жди меня там.

- Да.

- А сейчас... Идем?

- Я ещё останусь. Мне кажется, мы с картиной Раевского не все сказали друг другу. А потом пойду, покурю на площадке.

Аня улыбнулась Андрею и ушла с молодым человеком в синем костюме. Среди грозовых фронтов мыслей и чувств она совершенно не заметила, как за дугой металлической арки взяла с тумбочки не свои часы, а те, что принадлежали Андрею. Часы были одинаковые, отличались только ремешки, но Аня застегнула ремешок машинально, не приглядываясь.

Выходя из галереи несколько минут спустя, Андрей, конечно, тоже абсолютно машинально надел те часы, что остались на тумбочке. Он также не заметил разницы.

3

Дым голландского табака забирался во все уголки фешенебельно-стильного кабинета Александра Штерна. Оглядывая позолоченные переплеты редких изданий Джона Локка, Нила Сорского и Максима Грека, Аня мимолетно подумала, заглядывал ли дядя Саша в эти книги. Она не удивилась бы, если бы выяснилось, что не только заглядывал, но и прочел от корки до корки.

Александр Львович выколотил трубку над серебряной пепельницей и обстоятельно принялся набивать её вновь.

- Вот что, девочка моя, - неторопливо заговорил он. - Универсального решения твоей проблемы я не нашел, так что будем решать её постепенно, шаг за шагом. У нас есть девять дней? Вот и превосходно. Я съем свою шляпу, если за девять дней мы не только не обнаружим нашего противника, но и не прижмем его так, что он взвоет.

- Спасибо тебе, дядя Саша, - Аня подошла к Штерну сзади, обняла его, прижалась к его спине. - Спасибо за все, милый, добрый, дядя Саша...

Высвободившись из объятий, Штерн повернулся к Ане, взял её лицо в ладони и озабоченно всмотрелся в её глаза.

- Что с тобой? Ты говоришь так, будто прощаешься навсегда.

- Не навсегда, нет! Но я возвращаюсь домой, и...

- И не одна, - подхватил Александр Львович. - С тобой поедут лучшие специалисты. Эти люди кое-чем обязаны мне, и если понадобится, они мир перевернут, чтобы...

Аня засмеялась невольно, села на краешек стула.

- Дядя Саша, ты не дослушал. Не надо переворачивать мир, не надо никаких специалистов, никаких сыщиков, никакой охраны, никого не надо.

- То есть?

- Понимаешь, там, в галерее... Я думала... Нет, не то... Я увидела одну картину... И я... Мне стало ясно, как поступить. Я справлюсь сама.

- Погоди, погоди, - Штерн тяжело опустился в кожаное кресло напротив Ани. - Что ты хочешь сказать? Что ты увидела какую-то картину и... Во всем разобралась? Но может быть, и меня просветишь?

- Картина, в общем, ни при чем. Это пейзаж, он изображает знакомую мне местность... Он только помог вспомнить, догадаться. Ни в чем я не разобралась, просто я знаю теперь, куда должна отправиться.

- Ну, хорошо... Но почему одна? Это может быть опасным. Почему ты не хочешь, чтобы я дал тебе людей?

- Да не то чтобы не хочу, - замялась Аня. - Как объяснить... Твои люди ни к чему. Они ничем не помогут. Это бесполезно, а раз так, зачем дергать их понапрасну?

- Откуда ты можешь знать, что полезно, а что нет? - Штерн начинал сердиться. - Что за мистическое прозрение? Не многовато ли мистики в этой истории?

- Совсем никакой, - спокойно сказала Аня. - Я догадалась, вот и все.

- Догадалась, - проворчал Александр Львович. - До инфаркта меня доведут твои догадки.

Сжимая в руках ремешок сумочки, Аня встала.

- Дядя Саша, есть ещё целых девять дней. Мне вовсе не обязательно ехать сию минуту. Мы успеем с тобой наговориться, но сейчас у меня голова кругом идет. Надо все уложить, обдумать...

- Хочешь отдохнуть... Полежать в джакузи? Или проехаться по магазинам? Я дам тебе машину с водителем.

- Нет, спасибо... Я лучше просто проветрюсь, погуляю по городу.

- Одна?

- Зачем же одна? Меня ждет надежный защитник.

- Вот как? Но у меня сложилось впечатление, что...

- Дядя Саша, это Андрей. Тот, кто приехал осматривать галерею, от Судецкого.

- Вы что, знакомы? - подозрительно спросил Штерн.

- Как тебе сказать... В некотором смысле... Больше, чем знакомы.

- Снова загадки! - с укоризной воскликнул Александр Львович.

Аня наклонилась и поцеловала Штерна в серебрящийся висок.

- Я ничего не скрываю, - произнесла она. - Рассказать тебе всего не могу, потому что сама мало понимаю, а врать и придумывать на ходу версии не хочу...

- Да, лучше без версий. Но совпадение странное... Или это не совпадение и он приехал из-за тебя?

- Нет, не из-за меня, но это не совпадение.

- Аня!

- Не спрашивай, не отвечу. Ответы будут потом, они обязательно будут.

- Ты веришь Андрею?

- Если бы я сказала, "как себе", это было бы правдой, но слабо. Поэтому я говорю "как тебе".

- Ого!

- Вот именно, ого.

- Может быть, если вас будут незаметно охранять люди... Которых вы даже не увидите...

- Ох... Ну, если это важно для твоего спокойствия...

- Спокойствия мне все равно не видать.

- Не волнуйся. Я скоро приду.

- А где он тебя ждет, в галерее?

- Нет, на улице, тут рядом...

- Вы могли бы и у меня поговорить... В любой комнате на выбор.

- Извини, но здесь он чувствовал бы себя скованно, а с ним и я. Не волнуйся, пожалуйста...

Едва Аня вышла из кабинета, Штерн поднял трубку внутреннего телефона и отдал необходимые приказы. На сердце у него не стало легче, где-то в глубине души он был согласен с Аней: если угроза реальна, она не из тех, какие можно отвести традиционными способами. Но лишь в глубине души открыто он не признался бы в подобных сверхъестественных настроениях даже самому себе. Конечно, он будет настаивать на поездке с Аней своих специалистов. Конечно, он не отпустит её одну. Но не затем ли только, чтобы сказать себе: "Я сделал все, что мог"?

Возле дома Аню встретили порывы северного ветра, стихшие как по команде с небес, когда она прошла первые десять метров. Совсем недалеким был путь до детской площадки. Ни на прохожих, ни на автомобили Аня внимания не обращала. Ничем не привлек её взгляда и стоявший поодаль синий "Форд" с затемненными стеклами.

(Отправляя Айсмана в Санкт-Петербург, Альваро Агирре позаботился о том, чтобы по прибытии на место его эмиссара ждала машина).

Аня уже видела Андрея - он сидел на качелях, на маленькой скамеечке, подвешенной на цепях между пестро раскрашенными столбиками посреди детской площадки. Он слегка раскачивался, улыбался, махал Ане рукой. Ей оставалось лишь пересечь проезжую часть, чтобы оказаться рядом с ним. Андрей сделал движение, какое делает человек, намеревающийся встать и направиться навстречу тому, кого он с нетерпением ждет - без особой надобности, просто желая сократить лишние секунды ожидания.

Автобус возник совершенно внезапно, будто сгустился из воздуха. Огромное мерседесовское чудовище мчалось по осевой линии дороги, сияя гладким стеклом, никелированным металлом и свежей краской. Аня отпрянула к узкому тротуару, не сводя глаз с громадной рычащей машины. Что-то в этом автобусе было... Не совсем обыкновенным, словно подсказанным фантазией злого колдуна.

Над выпуклыми обзорными окнами кабины, скрывающими водителя в зеркальной полутьме, вместо номера маршрута сверкала золотая лежачая восьмерка - символ бесконечности. Она горела так ярко, что казалось, излучала собственный золотой свет, а не отражала падающий извне. Аню удивила эта восьмерка, но дело было в общем-то не в ней, да и удивила она скорее этим ослепительным свечением, нежели самим её присутствием на месте номера. Да, странно, непонятно, однако вовсе не зловеще по сравнению с тем, ЧТО изображено возле передней двери.

Там был китайский дракон... Точнее, существо, напоминающее внешне китайского дракона, но без присущих такого рода изображениям достоинства и величия. Намалеванный на боку автобуса монстр прямо-таки сочился первобытной злобой. Налитые кровью, вытянутые по горизонтали узкие глаза выглядели до омерзения живыми, точно в металле кто-то прорезал щелевидные отверстия, а за ними пряталась, выглядывала наружу кошмарная агрессивная тварь. Длинное, как у гигантского слизняка, тело изгибалось в немыслимых конвульсиях, свиваясь в кольца и пересекая само себя подобием искалеченных букв латинского алфавита. Каких именно букв, Аня даже не сообразила, охваченная страхом и отвращением.

Над головой дракона тянулась красная надпись: "ПЕРЕСТАНЬТЕ БЕСПОКОИТЬСЯ, ВЫ ПОД НАШИМ КОНТРОЛЕМ". А внизу, под короткими когтистыми лапами, ещё одна: "МЫ ЗАЩИТИМ ВАС".

Реклама какой-то страховой компании, подумала Аня. Ну и художника они наняли! Кому же пришло в голову нарисовать такой ужас? И цвета, эти цвета! Невероятно броские, ядовитые - не только дракон, но и весь автобус в навязчивых плакатных красках, вползающих в мозг, в сознание, сокрушающих любое отторжение. Прямоугольная туша автобуса словно провалилась из некоего иного мира, более яркого и разноцветного, нежели привычный человеческий мир, из вычурной флуоресцентной страны, где в красках нет радости, а лишь кичливая надменность и желание подавлять.

Если бы Аня раздумывала дольше, она скорее всего пришла бы к какому-нибудь утешительному выводу. Например, о том, что испытывается новый вид рекламы, основанный на шокирующем воздействии. Подобная теория объясняла и лежачую восьмерку, и мерзкого дракона, и ядовитые цвета, отравляющие все вокруг... Но уже в следующую секунду после того, как ужасный автобус промчался мимо, на мгновение скрыв от Ани детскую площадку и оставив пыльный шлейф, она забыла о нем.

Андрея на площадке не было. Еще покачивалась по инерции скамеечка качелей, на которой он только что сидел, и казалось даже, что вьется в воздухе дымок его сигареты, но он исчез. Пропал, будто растаял - ведь и уйти с площадки за столь краткое время он не мог, и спрятаться негде, если представить, что он по какой-то причуде решил бы разыграть Аню. Никак тут не успеть скрыться из вида.

Столбики качелей окутывал синеватый туман, невесомый и чуть светящийся, посверкивающий микроскопическими блестками. Как в полусне, Аня подошла ближе, подтолкнула скамеечку, провела рукой по цепи. Туман вытянулся перед ней прозрачным полотном, колышущейся лентой, а блестки собрались в расплывчатые бледные буквы.

Я ПЕРЕДУМАЛ. ОСТАЛСЯ ОДИН ДЕНЬ .

И все. Туманная лента моментально рассеялась. Аня, которую не держали ноги, бессильно опустилась на скамеечку качелей. Темное раздражение против невидимой могущественной силы закипало в её сердце. Он, видите ли, передумал... Ну, что же! Пусть остался один день. Теперь Аня знает, как нужно поступить, куда нужно вернуться. Андрея нет здесь. Она не станет понапрасну суетиться, бегать по площадке, звать, кричать в пустоту. Если ей суждено увидеть Андрея вновь, то в другом месте - и она знает, где.

Аня вскочила... И тут же снова села. Сможет ли она, хватит ли у неё сил? Ведь она всего-навсего обыкновенная женщина. Что она такого сделала, чтобы заслужить привилегию? Андрей написал "Дом в огне", а она?

Но любовь не нуждается в заслуженных привилегиях. Она вся умещается в одной фразе - "Только быть с ним"... Аня стиснула зубы и встала.

Оглядевшись, она заметила невдалеке (вопреки утверждению Штерна о том, что его охранники умеют присутствовать незримо) молодого человека в синем костюме Она поманила его рукой. Молодой человек смутился, поколебался (он тоже помнил, что должен быть невидимкой), но все-таки подошел.

- У вас есть деньги? - спросила Аня без лишних вступлений.

Молодой человек удивленно посмотрел на неё и пожал плечами.

- Есть немного, а что?

- Немного - это сколько?

- Не помню... Сейчас посмотрю.

- Посмотрите.

Вытащив из кармана смятые купюры, молодой человек начал пересчитывать их. Когда он отсчитал столько, сколько в обрез хватало на авиабилет и прочие дорожные расходы, Аня остановила его.

- Достаточно. Это я возьму, остальные уберите... Сейчас я напишу дяде Саше записку, отнесете ему.

- Ээ... Но Александр Львович приказал не спускать с вас глаз.

- Разве вы один здесь?

- Нет... Нас трое.

- Думаю, двоих хватит. Дядя Саша ведь не для того вас за мной отправил, чтобы вы просто на меня глазели, а чтобы оказывали помощь в случае чего, так?

- Ну... да.

- Вот случай и представился. Кстати, если я захочу поехать куда-нибудь на автобусе, уговаривать и удерживать не приказано?

- Что вы! Только следовать за вами, охранять.

- Вот и хорошо. Вы видели человека тут, на качелях?

- Простите?

- Вы видели, как он ушел?

- Нет.

- Ладно, неважно.

- Вы его знаете? Не следует ли доложить...

- Оставьте, - резко сказала Аня и сразу виновато смягчила тон. - Все в порядке. Не о чем докладывать дяде Саше. Все, что нужно, я в записке напишу.

- Вы можете позвонить ему. У меня телефон.

- Делайте, что вам говорят! - разозлилась Аня.

Во взгляде молодого человека промелькнула неподдельная обида, и Ане стало стыдно.

- Простите меня, - пробормотала она, а он увидел, что ей искренне неловко за грубость, и повеселел. - Отнесите, пожалуйста, записку.

- Конечно, конечно!

Аня расстегнула замок сумки, достала записную книжку и маленький карандаш в позолоченной сеточке. Она посмотрела по сторонам, ища, где бы пристроить книжку. Так как детская площадка находилась довольно близко от проезжей дороги, её обнесли невысоким, но прочным ограждением, чтобы ни при каких условиях сюда не могла бы влететь машина (впрочем, расположение домов и без того практически исключало несчастный случай). На столбике этого ограждения Аня и примостила записную книжку. Она писала быстро, сосредоточенно.

"Дорогой, любимый дядя Саша! Я уезжаю, возвращаюсь. Так надо пожалуйста, пойми и прости. При первой возможности дам знать о себе. Постарайся не очень волноваться, хотя это и невозможно. Спасибо тебе за все. Я люблю тебя. Аня".

Она вырвала листок, сложила вчетверо и вручила молодому человеку.

- Отнесите её сейчас...

Рассеянно Аня наблюдала за тем, как молодой человек подходит к углу дома неподалеку, обменивается несколькими словами с двумя другими охранниками, словно из-под земли выросшими, направляется к особняку Штерна, а двое других снова дематериализуются. Потом она медленно пошла к автобусной остановке.

Автобус подкатил через минуту, как по заказу - громадный, новый, мерседесовский, и на секунду Ане почудился тот самый дракон. Но нет, никаких драконов - над кабиной водителя Аня увидела не лежачую восьмерку, а нужный ей номер. На этом автобусе она доедет до узловой станции, где пересядет уже на автобус, идущий в аэропорт.

Двери распахнулись, Аня поднялась в салон. Двое молодых людей в синих костюмах уселись в свою машину, готовые следовать за ней хоть в пекло. Автобус тронулся, свернул на перекрестке, набрал скорость.

4

- Дон Альваро, она входит в автобус, - сказал Айсман, сидевший за рулем "Форда".

Хотя он не включал никаких радиоустройств, Агирре услышал его за много километров. Слова "дон Альваро" были паролем, открывавшим трансцендентную линию прямой связи, которую оберегала магическая сила Меча Единорога.

- Я знаю, - голос Агирре отчетливо прозвучал отовсюду. - Она возвращается. Отныне она - не ваша забота, Виктор. Ваша забота - он. Вы видели, как он совершил переход?

- Не самый момент перехода. Его заслонил автобус... Но я видел начало.

- Хорошо. Сейчас он в Компвельте, это - первое искушение. Возможно, первого окажется достаточно, и он там и застрянет, но я слабо в это верю. Мне нужно, Виктор, чтобы вы преследовали его везде, в каждом из миров, куда бы он ни добрался. Я не могу быть всюду, а мне не помешает полная информация... Но только ради информации я не стал бы давать вам это задание. Я не исключаю вашего активного участия в событиях. Вы знаете, что нужно делать для перехода. Меч Единорога поведет вас.

Ученик слушал спокойный голос учителя, но сам-то он не был спокойным, да и не выглядел таковым. Запредельный холод и лихорадочный жар попеременно охватывали Айсмана. Приказ дона Альваро не свалился на него как снег на голову, он был предупрежден, он учился, готовился и ждал, и все-таки... Проникнуть в чужие миры! По сравнению с этим испанская миссия смотрится бледновато...

- Вы хотите, чтобы я шел теперь же? - как Айсман ни заставлял себя контролировать интонации, полностью унять волнение ему не удалось. Действительно ли он услышал сухой смешок или это разгулялось воображение? Скорее второе, потому что уравновешенный тон ответа Агирре как будто не выдавал эмоций.

- Да, немедленно.

- Я получу подробные инструкции?

Вот теперь смешок донесся несомненно.

- Какие инструкции, Виктор? Я там не был. По поводу чего же я могу вас инструктировать?

- Но, дон Альваро... Там все другое! Ход времени, воздух, язык, на котором говорят обитатели...

Агирре немного помолчал.

- Ход времени, да, - сказал он наконец. - Разумеется. Там проходят месяцы, у нас может пролететь секунда. Или неделя, не знаю. Но это неважно.

- Неважно?

- Для нас с вами. Мы связаны трансцендентной линией Меча Единорога, она вне времени и пространства.

- Я упустил это из вида, - пробормотал Айсман с облегчением. - Но остальное...

- Что? Язык, воздух? Но, Виктор, Меч Единорога не только отворит для вас двери на границах миров, он сделает вас ЧАСТЬЮ этих миров. С вами произойдет то же, что уже произошло с Карелиным. Вселенная едина, различия не слишком значительны. По крайней мере, они укладываются в рамки возможностей Меча Единорога - я имею в виду те миры, что подвластны ему. Совершенный же ключ сокрыт в тайнах Великого Шианли... Но пока, на данном этапе, он вам и не нужен. Меч Единорога изменит вас. Вы будете понимать слова, вы будете дышать чужим воздухом - до возвращения. Неужели я не объяснял вам этого?

- Я вспоминаю, что...

- Вот и отлично, - перебил Агирре. - Не теряйте попусту земного времени.

- Но если я стану частью другого мира, - заторопился Айсман, - значит ли это, что если я встречу, например, чудовище... Обычное там, как собака у нас... Буду ли я знать, как обращаться с ним, как уберечься от него?

На сей раз Агирре молчал дольше.

- Не знаю, - задумчиво произнес он. - Может быть... Иногда. Это другой мир. Все может произойти, и вам придется полагаться на себя. Помните то, что я сказал. Различия не столь значительны... В сущности, везде одно и то же... Вы справлялись здесь, справитесь и там. Но помните и другое. Как бы ни разворачивались события, не причиняйте Карелину вреда. Вы - это я, и если вы поступите так, мы навсегда потеряем Великий Шианли.

- Никакого вреда? Это трудно... То есть, трудно порой знать, что есть вред. Можно навредить и добрым словом, а можно принести человеку благо ударом по лицу.

Агирре издал негромкое одобрительное восклицание.

- Мои уроки не прошли даром, - заметил он. - Вы не тот, что раньше, и я рад этому... Что ж, если вы глубоко понимаете смысл собственного утверждения, не вижу, чему ещё я могу вас научить. Только одно: будьте всегда осмотрительны.

- Да, дон Альваро, - сказал Айсман со сдержанной гордостью.

- Грань понятия вреда, - медленно продолжал Агирре, - это исключительно тонкая и сложная материя. Но если я верно трактовал её вслед за Кассиусом... А я надеюсь, что это так... Я не перешел эту грань. Я провел Карелина над самой пропастью здесь на Земле, я позволил ему заглянуть, но не дал сорваться - и я рассчитываю, что его притянет рай внешних искушений.

Агирре не произнес больше не слова, и Айсман каким-то образом понял, что эта тишина - окончательная. Он вышел из машины, облокотился на открытую дверцу. Едва ощутимый ветерок был приятен для его кожи. Айсман смотрел в сторону детской площадки, щуря единственный глаз, - туда, где столбики качелей означали для него ворота в Неведомое.

Далеко, очень далеко от него Альваро Агирре встал из-за письменного стола, за которым вел беседу с учеником. Он думал о своих последних словах, об искушениях, через какие пришлось пройти ему самому. "Рай внешних искушений", сказал он Айсману. Да, внешних по отношению к миру земных людей, но и только. Подлинное искушение никогда не бывает внешним, оно живет внутри человека. И оно никогда не бывает раем... Лишь обителью демонов.

5

Андрей стоял в центре комнаты, если это название подходило к пустому кубическому помещению двухметровой высоты (так как это был именно куб, упоминать о длине и ширине излишне). Отполированные до блеска гладкие стены, пол и потолок зеркально сверкали, но было видно, что они сделаны из металла, а не из стекла. Ни дверей, ни окон, ни предметов обстановки, ни какой-нибудь кнопки или замочной скважины, ничего. Андрей не увидел даже источника света, хотя свет, белый и довольно яркий, равномерно заливал внутренность куба. Здесь было холодно - не слишком, но ощутимо, и Андрей инстинктивно поежился. Отстраненный холод словно расставлял его мысли в клеточках шахматной доски. Минуту назад он сидел на качелях; теперь он тут, где за стенами что-то тихо гудит. Он думал об Ане, о несостоявшейся встрече, но без тревоги и тоски. Где бы он ни очутился, Ани здесь нет - это непреложный факт. И другой факт, столь же непреложный, - Аня стала частью Андрея, и она не перестанет ею быть. Правда, лишь в поэтическом смысле, но... Как утверждал Экклезиаст, есть время для каждой вещи и вещь для каждого времени. Посмотрим, как отсюда выбраться.

Сделав шаг по чуть пружинящему полу, Андрей постучал в стену костяшками пальцев... Нет, ХОТЕЛ постучать, потому что рука утонула в поддельном металле. Стена развернулась в длинный коридор, справа и слева бесконечными рядами тянулись мерцающие экраны в рост человека.

- Виртуальные штучки, - пробормотал Андрей.

Он пошел по коридору. Экраны не показывали ничего определенного, у Андрея создавалось впечатление, что он смотрит в иллюминаторы какого-то фантастического воздушного корабля, зависшего в облаках или сразу над ними. Большинство экранов затягивала дымчатая пелена... Но не все экраны. На некоторых пелена разрывалась, и Андрей как будто видел затуманенные пейзажи очень далеко внизу, настолько размытые и неконкретные, что они могли быть и не пейзажами вовсе, а чем-то совершенно иным. Так иногда можно принять электронную плату, сфотографированную под углом с небольшого расстояния, за панораму футуристического города... Даже если фотограф и не ставил перед собой задачи обмануть зрителя.

Гудение то усиливалось, то ослабевало, меняя тембр. Порой оно превращалось в навязчивое жужжание, и некие розовые плавные разводы, похожие на извивы налитого в прозрачную воду густого шампуня, ползли в воздухе, кое-где закручивались по спирали и уходили в черные воронки. Этот контраст розового и черного вкупе с жужжанием что-то напоминал Андрею... Он ассоциировался с насмешкой, глумлением, назиданием. Почему? Андрей не мог вспомнить, не мог ухватить эту ассоциацию.

Из глубины коридора навстречу Андрею поплыло овальное розовое пятно, поначалу принятое им за воздушный шар. Но по мере того, как оно приближалось, вырисовывались ручки, ножки, блестящая лысина, а потом и такие знакомые маленькие глазки. Это был Моол собственной персоной - шут, фокусник и фигляр, болтун и мастер перевоплощений. Он летел над полом, важный, напыщенный, и уже издали принялся величественно кланяться Андрею. Как и все, что делал Моол, поклоны выходили у него чрезмерными, он прямо-таки фонтанировал раздутой профессорской надменностью. Хватило его минуты на полторы, потом он со сладчайшей улыбкой замахал руками. Интенсивность приветственных жестов была такова, что казалось, рук у него по меньшей мере десять... А возможно, в тот момент так оно и было. Никогда не знаешь наверняка, если имеешь дело с Моолом.

- Добро пожаловать в Компвельт, почтеннейший гражданин Галактики! радостно прокричал Моол. - Позвольте мне также от имени планеты Земля приветствовать внеземные цивилизации и выразить нижайшее расположение тем из них, которые достигли вершин наивысшего электронного блаженства! Цивилизация - это вихрь, друг мой, о да. Пучок мчащихся по световоду фотонов, кружение электронных облаков, если смотреть в корень... А я всегда смотрю в корень, как завещали нам Джон фон Нейман и Билл Гейтс!

После этой необыкновенно глубокомысленной тирады Моол оказался рядом с Андреем, стремительно облетел его и торжественно взмахнул появившимся из ниоткуда алым плащом. Сию же секунду стены коридора выгнулись и раздались в стороны, потолок стал куполом исполинского зала, экраны - гигантскими окнами, за стеклами которых безумствовало быстрое разноцветье перетекающих одна в другую ажурных конструкций под ослепительно-голубым ледяным небом.

- Компвельт, компьютерный мир! - объявил Моол, захлебываясь восторгом.

- Ага, - сказал Андрей.

- Что "ага"? - Моол покраснел от обиды. - Перед вами не какие-то жалкие игрушки для детей! В Компвельте нет игрушек, как нет, собственно, и компьютеров. Что такое компьютеры? Грубая реальность, железные ящики, тюрьмы для информации. Здесь же, друг мой, вы видите информацию на свободе.

- Это я вижу, - сказал Андрей. - Я не вижу двери.

- Какой двери? - подпрыгнул Моол.

- Через которую я мог бы вернуться туда, откуда пришел.

- О... То, что вы называете материальным миром? Ваши автомобили, телевизоры, банкноты, дискеты, кондиционеры и унитазы - всего лишь сгустки информации, дружище, информации о том, как должны сложиться атомы, чтобы образовать предметы! Что толку стремиться туда, где стол всегда будет только столом и ничем больше? В Компвельте вы можете добиться всего на свете, даже не шевельнув для этого пальцем! - Он подмигнул. - Вам скучно? Я создам ревущие толпы - смотрите!

Он действительно не шевельнул и пальцем, а за огромными окнами тысячи тысяч причудливо разодетых, ухмыляющихся, кричащих людей заполнили площади и пандусы. Возможно, вблизи они были очень разными, но издали каждый из них до отвращения походил на Моола.

- Не угодно ли кресло?

Что-то твердое подтолкнуло Андрея сзади под коленки, и он упал на пластиковое сиденье. Как бы там ни было, но хоть кресло не фантомное, а впрочем...

Тончайшие серебряные нити выползали из подлокотников. Они обвивали руки Андрея, забирались под одежду, вились по шее, по вискам. Андрей ощутил слабые электрические покалывания в сотнях точек, не на поверхности кожи, а будто под ней.

- Потребление информации - низшая ступень развития, - просвещал Моол, носясь вокруг. - На высшей - СТАНЬТЕ информацией! Отправляйтесь в удивительное путешествие! То, что грубо и примитивно материально - не подлинно! Свингующие курорты гедонизма ждут вас!

Этот счастлив в своих дурацких информационных полях, подумал Андрей. Нашел свой идеал... Его теперь на Землю не заманишь, разве только в развлекательное турне.

Покалывание усилилось, и Андрей почувствовал, как скользит куда-то, словно по гладким рельсам, с возрастающей скоростью... В глазах у него потемнело, в сознании появилась странная область пустоты.

Зал исчез вместе с Моолом. Андрей висел в бескрайнем космическом пространстве, крохотный и до отчаяния одинокий. И был он сейчас не Андрем Карелиным, а

/давным-давно, в далекой-далекой галактике/

скитальцем по имени Ильзор, и его корабль был сделан из звездной пыли и серебряного огня... Его корабль, который летал быстрее всех кораблей во Вселенной. В зеркальных панелях рубки отражалась кольчуга Ильзора, сплетенная из колец вечного льда с планет Бетельгейзе, отражался и пылающий как протуберанец грозный шлем. В руке Ильзор сжимал рукоять волшебного рубинового меча... Он смотрел в зеркала и видел сквозь них, он знал, что произойдет, он по своей воле замедлял и разгонял время - так, как ему хотелось.

Ощущение абсолютного, произвольного контроля было совершенно новым, ошеломляющим, оно изумляло и пугало, приводило в смятение... Но оно отнюдь не было неприятным, чем-то таким, от чего желательно поскорее избавиться. Могущество, исходящее изнутри, сила, заставляющая двигаться и останавливаться корабль и время... И способная управлять всем остальным всем, без исключений. Это волновало, влекло, и лишь где-то в потаенных темных комнатах

/сознания или подсознания/

бродила мысль столь же неизбывная, сколь и верная.

ЭТО НЕ НАСТОЯЩЕЕ .

Мысль эта не могла вырваться из темных комнат, откуда она посылала свой явственный зов, потому что несмотря на всю её бесспорность, она была не такой уж важной. Гораздо важнее было другое... Андрей пока не мог понять, что, а Ильзора это и вовсе не занимало.

6

Корабль скитальца в огненном шлеме совершил посадку на планете желтой звезды. Быть может, на Земле, но другой, в иных временах или иных измерениях.

Ильзор шел по роскошному лесу, мечом срубая лианы. Каждое дерево подпирало кроной небосвод,

/ цифровой - потоки цифр /

а когда лес закончился, скиталец увидел на холмах белокаменный город с чудесным дворцом. Тысячи воинов в доспехах, с копьями, мечами и щитами

/ снова потоки цифр, сбой системы /

преградили дорогу Ильзору. Он взмахнул рубиновым мечом, и тридцать рыцарей взорвались облачками мыльных пузырей, танцующих в воздухе,

/ бабочки /

это была не битва, а карнавал. Ильзор взмахнул мечом ещё раз, но не ударил. Взгляд его упал на самую высокую башню дворца - там стояла женщина неописуемой красоты, с золотыми волосами и синими глазами. Рыцари в блестящих панцирях воспользовались замешательством пришельца. Они выбили из его руки волшебный меч, но когда один из них попытался перехватить оружие Ильзора, вскрикнул, как от ожога.

Острия копий упирались в шею космического скитальца,

/ электрические покалывания /

его вели по коридорам и залам дворца, обставленным с невиданной пышностью. В тронном зале сидел король.

- Кто ты и откуда? - спросил он пришельца, и эхо его голоса прокатилось под сводами.

- Я Ильзор с планеты Алтейя, - был ответ. - В незапамятные времена мой отмеченный проклятием народ был рассеян по великому космосу, а планета уничтожена. Каждый из нас - одинокий скиталец навсегда. Но скажи мне, кто та прекрасная женщина, которую я видел на башне твоего дворца?

- Это ведьма по имени Эола, чужеземец. По обычаю, она умрет завтра, с первым лучом солнца. Я рад, что ей предстоит теперь умереть не одной. Уведите его!

Ильзора отволокли в подвал, в темницу. Шестнадцать железных дверей с грохотом захлопнулись за ним, у каждой двери встал страж. Казалось, нет спасения... Но белая крыса с алмазными зубками, обитательница подземного мира, прогрызла узкий прямой ход в камне, и по нему пробрался в каземат луч света. На стене сиреневым пламенем вспыхнули слова заклинания.

Там, где исчез навеки след и память о делах людей,

В давно забытых временах из безразличья внешних сфер

Где тень крадется, и дракон хранит во тьме пастуший рог

Там ты найдешь однажды то, что силу даст руке твоей.

Колдовской меч Ильзора, так и оставшийся валяться в траве, поднялся и скользнул в темницу по пути светового луча. Вновь обретенным оружием пришелец сокрушил шестнадцать железных дверей, а стражи разбежались.

Поднявшись по каменной лестнице, Ильзор оказался под куполом цветной ночи. По небосклону проносились оранжевые метеоры, крутились ярко-синие колеса спиральных галактик. Шлейфы далеких комет, красных, желтых, голубых, белых, сливались и пересекались в удивительном калейдоскопе. А навстречу Ильзору легкой походкой шла прекрасная ведьма Эола в прозрачной тунике, и волосы её развевались...

- Стоп, хватит, - сказал Андрей. - ЭТО НЕ НАСТОЯЩЕЕ.

Он с усилием высвободился из объятий кресла, разрывая серебряные нити - они корчились, они умирали.

Андрей снова очутился в гигантском зале с окнами-экранами, за которыми бушевала созданная Моолом веселая толпа. Но кое-что изменилось: тут была Эола, смущенно поглядывающая на Андрея из-под волны великолепных волос, и у стены стоял стол с изысканными напитками и тропическими фруктами. Возле стола суетился Моол.

- Угощайтесь, не теряйтесь, друг мой! - приглашал он на разные голоса. - Вам не понравилась наша сказка? Пустяки, придумаем миллион других! А как вам этот персонаж - ведьма Эола? Она к вашим услугам, угощайтесь!

- Послушай, - раздраженно проговорил Андрей. - Все это очень красиво, но я не наемся виртуальными фруктами и не опьянею от цифрового вина.

- Все подлинное! - Моол прожонглировал бутылками и апельсинами, роняя то и другое. - Материальней материального, и еда, и вино, и женщина - до тех пор, пока вам это удобно. Это и есть истинная реальность... А если и нет - так что же? Вы управляете временем. В вашей власти отсрочить голод, растянув минуту на столетие... Но это все пустяки - сказки, вино и женщины. Персидский фольклор, каменный век. Компвельт предлагает неизмеримо большее, Компвельт - это цивилизация, это цифронизация! Растворитесь в цифрах, станьте электронным вихрем, разложите себя в ряд Фурье. Оттуда вы не захотите возвращаться...

- Вот еще, - небрежно бросил Андрей.

Он вдруг уловил смысловую формулу того, что было важнее вопроса о рельности или нереальности происходящего. Настоящее или не настоящее - не все ли равно? Главное то, что...

- ЭТО НЕ НУЖНО, - громко сказал Андрей.

Моол аж подскочил от возмущения. Он затарахтел быстро-быстро, отдельные слова сливались в его знаменитое жужжание. Андрей не старался вникать, потому что в этот момент...

ЧАСЫ. ОН ПОЛУЧИЛ СИГНАЛ .

Часы на его руке нагревались. Он внимательно посмотрел на них и увидел, что это не его часы... Кому они принадлежат, вычислить было нетрудно, но Андрей понял это и без логики.

Циферблат часов наливался ровным малиновым свечением. Это и был сигнал - Аня в беде, и ей нужна помощь, теперь же.

7

Молодые люди в синих костюмах, униформе личной гвардии Штерна, потеряли автобус, в который села Аня. Их машина неотступно следовала за ним по городу, но за очередным поворотом он исчез, испарился, сгинул. Обескураженные охранники бестолково катались по близлежащим кварталам часа полтора, прежде чем признать поражение.

8

Войдя в автобус, Аня заняла свободное место у средней двери. Свободных мест было много, в автобусе насчитывалось не более двадцати пассажиров. Кондуктор сунул Ане билет, даже не повернув к ней головы - так что его лица она не видела - а потом уселся впереди и уставился в окно.

Автобус ехал очень быстро - наверное, быстрее, чем допускают городские правила уличного движения. Аня плохо знала те районы Санкт-Петербурга, по которым пролегал маршрут, и поэтому не могла бы назвать улицы, переулки и площади. Минут через пятнадцать автобус нырнул в какой-то тоннель, и в салоне воцарилась кромешная тьма. Когда тоннель кончился, свет снаружи показался Ане более ярким, чем раньше. Вероятно, это было только впечатление, вызванное резким переходом к свету от темноты.

Дальше последовали остановки за городской чертой, довольно частые - то среди покосившихся дачных домиков за ветхими заборами, то среди домов новеньких и одинаковых, как книжки из типографии, то вовсе едва ли не в чистом поле. Аня такого не помнила... Но она так давно была в Санкт-Петербурге в последний раз! Видимо, к автобусной линии добавили новые петли - город растет, к нему лепятся вот эти дачные поселки, всех людей нужно развезти. Но ведь конечная остановка - там, где и раньше? Проще всего было спросить у кондуктора, но Аня почему-то не решалась окликнуть его, как и обратиться к пассажирам.

На каждой остановке выходили по одному, по два человека, и наконец в автобусе не осталось никого, кроме Ани, кондуктора и водителя за стеклянной перегородкой. Ни на одной остановке никто не вошел. С нервным смешком Аня подумала об автобусе, мчащемся куда-то по дороге, прорезающей травянистую равнину, об автобусе, В КОТОРЫЙ НИКТО НЕ САДИТСЯ.

Последний перегон был длиннее прочих, с постепенным замедлением хода.

Автобус остановился.

- Приехали, - проскрипел кондуктор, по-прежнему не отрывавшийся от окна, словно там демонстрировался интереснейший фильм.

- Как приехали? - пролепетала Аня. - Куда? Разве автобус дальше не идет?

- Дальше? - кондуктор издал звук, средний между хихиканьем и скрежетом несмазанных шестеренок. - Куда же дальше, сударыня? Все, приехали, выходите.

Аня порывисто вскочила, и тут кондуктор обернулся. Ужасная проржавевшая маска робота с провалившимися глазницами и холодным оскалом щелевидного рта смотрела на Аню, если механической развалине было чем смотреть.

Зажав рот рукой, чтобы сдержать крик, Аня вылетела в распахнувшуюся дверь. Она сразу повернулась к автобусу лицом, отступая от него шаг за шагом - мысль о том, что ужас окажется за её спиной, была непереносима.

ТОТ САМЫЙ АВТОБУС - да, разумеется. Теперь Аня видела и дракона, и рекламный лозунг, но... Что-то изменилось. Лозунг, как помнилось Ане, выглядел немного не так. "Перестаньте беспокоиться, вы под нашим контролем", - гласила верхняя строчка, так же, как и раньше. Но нижняя была другой. Вместо прежнего "Мы защитим вас" там стояло:

МЫ ПОГЛОТИМ ВАС.

И только сейчас Аня сообразила, какие латинские буквы образованы сплетениями драконьих колец.

RX.

Автобус до Измерения RX. Куда же дальше, сударыня. Приехали, выходите.

С тоскливым воем автобус рванулся вперед, сверкнул лежачей восьмеркой (маршрут в бесконечность) и оставил на память о себе звук лязгнувших дверей. На других остановках мерседесовские двери открывались и закрывались почти бесшумно, как им и положено, а вот напоследок Анин слух укусило жалкое, но и победное "БЛАМБД". Такое, словно механизм моментально одряхлел и пришел в состояние полной запущенности, но почему-то гордился этим...

Автобус исчез из вида... Аня была одна.

Ее чуть подташнивало, ноги подкашивались. Панорама, расстилавшаяся перед ней, была соткана из ласкового ветерка и бесчисленных оттенков зеленого цвета. Мягкое перемещение упоительного воздуха разносило чьи-то мысленные

ООООО!..

УУУУУ!..

ААААХ-Х!..

Он был густым как мед, этот воздух, свежим как только что сорванный апельсин, сочным как трава, растущая на простиравшихся вокруг лугах и низких холмах. Аня видела необыкновенно растянутую линию горизонта, какую не охватило бы в единый миг человеческое восприятие там... Там, откуда она прибыла.

Объем панорамы визуально увеличивался из-за огромного оврага, на который Аня смотрела как в перевернутый бинокль. На склонах раскинулись уступами сады и огороды, кое-где торчали дощатые дачные строения. На дне оврага мерцало вытянутое озеро с коричнево-зеленой водой и полузатопленными лодками. К бревенчатому причалу вела лестница. Людей не было видно. Вдали за оврагом раскинулся город, представший весь целиком, как на ладони, мегаполис на несколько миллионов жителей. Самые высокие дома его казались Ане мельче луговых цветов. Темными плоскими коробочками жались к городу заводские корпуса, дымили трубы-спички. Миниатюрные бурые облачка окутывали заводские районы. "Смог", - догадалась Аня, и это слово почему-то немного успокоило её.

Там, где кончался город, начинались дороги. Они сходились и расходились, они сплетались и расплетались, они ныряли в леса, вдруг возникающие на пути, и выныривали оттуда, запутывая сами себя. И над всем лениво-царственно плыл уже другой, совсем не ласковый медленный ветер. Он проносил сквозь грандиозную, искаженную по краям воздушной линзой панораму - как и тот, первый ветер - невысказанные кем-то

ААААА!..

ООООО!..

ААААХ-Х!..

Не пели птицы, не журчали ручьи. Спокойствие цепко держало Аню... Потом чересчур цепко.

Вдалеке, где громоздились какие-то груды железа (автомобильное кладбище?) Аня разглядела едва ползущую машину "Скорой помощи". Машина и не могла двигаться быстрее, потому что дороги СТАРИЛИСЬ НА ГЛАЗАХ. Нет, не то: они не разрушались, как происходило бы с оставленными без присмотра дорогами в течение десятков и сотен лет. Они точно перемещались во времени не вперед, а назад, обретая тот облик, какой имели до наступления эры асфальта, бетона, многоуровневых развязок, скоростных полос и бензоколонок. Они покрывались ухабистым грунтом, утрачивали стреловидность прямых участков, обочины зарастали жестким диким кустарником...

Город съежился и поблек. Белоснежные новостройки превратились в угрюмые средневековые башни, исчезли заводы, а на месте "Скорой помощи" топтался конь. Всадник тоже был там - лежал, уткнувшись лицом в землю, с копьем в спине.

Ветер метался, менял направление. Трава у ног Ани расползалась, открывая под слоем дерна, лопающимся как прогнившая дерюга, мешанину человеческих внутренностей, черепов и костей. Все это выглядело искусственным, сделанным не то из папье-маше, не то из раскрашенного гипса, шевелилось, но не само по себе. Из-под груды анатомических наглядных пособий выползали, вытягивались руки, вооруженные ножами, скальпелями, блестящими зажимами и крюками. Продуманно-расчетливыми движениями (ни одного лишнего) эти руки подбирались к Ане...

Помог ветер. Он смешал руки, скальпели, хирургические перчатки, дороги, деревья и холмы. Все теснилось в сужающемся пространстве, сливалось и совмещалось, опровергая известный тезис о том, что несколько твердых тел не могут занимать один и тот же объем одновременно.

/Одновременно ли?/

Свет периодически ослабевал и разгорался вновь. Откуда-то вынырнула Анина школьная учительница, она настоятельно просила проработать какой-то материал, а у Ани не было на это ни сил, ни времени, ни желания. Учительница стояла рядом с открытой дверью в стоматологический кабинет, где Аня наверняка закричит, а потом ей целый год будет стыдно. Следующая дверь вела в темный подъезд, и сердце Ани застучало от страха: ведь здесь собирались хулиганистые ребята, которые вполне могли отнять деньги, выданные мамой на мороженое, да ещё и поколотить. Возле подъезда ревел мотоцикл, едва не сбивший Аню в её пятый день рождения, атомным грибом вспучился зыбкий детский сад, в окне мелькнуло лицо воспитательницы...

Аня побежала. Она была бы счастлива вернуться к неестественной, перетянутой, чрезмерно огромной панораме, но ничего уже не зависело от нее, потому что проснулся потревоженный зверь RX. Впрочем, у Ани был Великий Шианли - но ей и в голову не приходило прибегнуть к нему. Воспользоваться Великим Шианли - наверняка значило пробудить к жизни такие силы, по сравнению с которыми безумные игрища RX показались бы проказами расшалившегося котенка.

В воздухе дрожали энергетические жгуты, земля перекликалась с небом, сжатая до предела пружина готовилась развернуться. И когда это произойдет, ничто не остановит бешеного напора, а каждая проглоченная жертва придаст новые силы RX. Этот мир, замкнутый в движении движения, существовал по своим законам, законам RX: подчинить, сожрать, подтолкнуть маятник, жадно увеличивать амплитуду колебаний. Ничто и никогда не застывало, не замирало здесь. Смерчи закручивались и раскручивались вокруг черных воронок, реки текли и вперед, и вспять, даже солнце вновь всасывало отданное тепло. Все двигалось, и этот мир подкарауливал новые жертвы.

Аня бежала, но будто бы и стояла на месте, а расколотая панорама разбиралась, как разрезанный яблочный пирог расхватывается гостями на празднике. Пропадали, развеивались холмы, домики и леса, но не окончательно, потому что окончательно ничто не могло исчезнуть в мире RX.

Подобно тенетам гигантской паутины, пространство между небом и землей заполнили, пересекли во всех направлениях сверкающие стальные нити, небывалые железные дороги RX, а по ним стягивались к единому центру и "Скорая Помощь", и город, и деревья, и средневековые замки, и сюрреалистические подземные операционные, где препарировались воплощенные образы Аниного детства. Путаница повисших в воздухе стальных дорог не упорядочивалась, прямые линии завивались в спирали, расцветал причудливыми серпантинами цветок полного хаоса, затем сложившийся внутрь себя.

Усталая и разбитая, Аня замедлила бессмысленный бег... Но кто-то словно подталкивал её, заставлял бежать быстрее, расстилал перед ней гладкую дорогу, тянул за руки, толкал в спину. Аня сопротивлялась, но безуспешно. Она попыталась оглянуться и мельком увидела, что дорога сзади встает дыбом, словно кобра, переполненная агрессивной торжествующей силой. Это было страшно, но не так страшно, как предчувствие того, что станет с дорогой ВПЕРЕДИ... А на деревьях, вырастающих по обочинам, желтые листья окрашивались в зеленый цвет и свертывались в почки. Отрываясь от земли, деревья взлетали ввысь.

"Все должно закончиться когда-нибудь, - обреченно подумала Аня, - все на свете".

Пыльные вихри носились над равниной, теперь не травянистой, а песчаной, и край зеленого поля виднелся вдали. Аня оказалась там, в зарослях кукурузы, так быстро, как если бы не она добежала до поля, а поле бросилось ей навстречу и обступило её.

Кукуруза была высокая, крупная и тяжелая. Стебли размеренно покачивались, никуда не убегая, не улетая, и здесь ничто не подталкивало в спину и не тянуло вперед. Раздвигая стебли руками, Аня уже не бежала, а шла, не помня себя от усталости. Она падала, вставала, а пройденный путь хитрил с ней, стремился свернуться в кольцо. Аня устала не только физически. Она чувствовала отвращение к собственным безобразно ничтожным усилиям в борьбе с расстояниями и движением, с неопределенным расшатанным временем. Бесконечность, лукавство, предательство, героизм и пафос - все одинаково здесь, все возвращается отражением одной невыносимой муки.

Но она преодолела кукурузное поле... Чтобы очутиться над скалистым обрывом и смотреть вниз, где о камни разбивались волны необъятного океана.

Аня шагнула вперед. Не спрыгнула с обрыва, а ОТПУСТИЛА СЕБЯ. Это не было сколько-нибудь продуманным решением, размышлять она вообще не могла. Но в мире Измерения RX, проникшем в её ощущения, не было разницы между бегом, остановкой на месте или падением в пропасть. Шагнув с обрыва, Аня не надеялась что-то этим изменить. Тем более она не надеялась так спастись, вырваться отсюда. Она сделала этот шаг не ради спасения, а ради... Ради себя самой.

Она падала долго... Очень долго. Пора бы уже было морю принять её в объятья, но оно приближалось все медленнее, а потом начало отдаляться... И приближаться снова... Океан RX играл с Аней, как кошка с мышкой. Он капризничал и заигрывал, не пускал к себе. Он наслаждался своим накопленным в глубинах теплом, ласкал себя, впитывал всей поверхностью лучи заходящего солнца, но не хотел никого подпускать (такая уважительная причина, как гравитация, в RX в счет не шла). А возможно, океан раздумывал, принять ли Аню. Он был слишком большим, инертным, чтобы полностью включиться в сумасшедшие метания RX.

Красное солнце истекало кровавыми лучами, и что-то вспыхнуло на руке Ани багровым отблеском. Это стекло часов отразило закатный свет... Аня вдруг увидела, поняла, что по ошибке надела не свои часы. Поразительно, что она не заметила этого раньше, ведь ремешок совсем не такой. Это часы Андрея, произошел случайный обмен (если допустить, что на свете бывают случайности). Так или иначе, эти часы принадлежат Андрею, это его вещь, и через неё возможна связь. Какая связь, как и куда с помощью часов можно подать сигнал из RX - обо всем этом Аня попросту не задумалась. Ее отчаяние кричало, потоком устремлялось сквозь миниатюрный механизм часов.

ПОМОГИ МНЕ

9

Моол прыгал, как резиновый мяч, Эола сияла своими прелестями под газовой туникой, мерцали и переливались экзотические бутылки на столе, веселилась толпа за окнами. Андрей ничего этого не видел и не воспринимал. В похожей ситуации он уже был когда-то... На даче брата Игоря Филатова. И тогда, и сейчас требовалось принять решение, от которого зависело многое, слишком многое, чтобы позволить себе ошибиться. Сколько времени в его распоряжении, Андрей не знал. Может быть, нисколько. Что бы ни случилось с Аней, он должен вмешаться немедленно, иначе ЕЕ время оборвется в вечность. В полученном сигнале не содержалось и намека на то, какая именно опасность ей угрожает, но определенно связанная с временем... И не допускающая промедления. Внутреннее зрение воспроизвело нечто вроде качающегося маятника, беспощадно сжимающейся спиральной пружины. Что это было? Подстерегала ли Аню гибель или ей грозило что-то не менее ужасное, скитания без надежды в кольцах неведомых измерений? Одно Андрей ощущал четко: Аня ещё не перешагнула грань, откуда нет возврата, но эта грань пугающе близка.

Не знал он и того, с какой стороны пришел крик о помощи. И не мог знать: понятий направления и расстояния в квазиреальном пространстве между измерениями просто не существовало. Но если прошел сигнал, может пройти и ответ, часы укажут путь. Да, ответить Андрей мог, послать эмоциональный импульс. Но зачем? Это было бы похоже на то, как провалившемуся под тонкий лед человеку вместо веревки бросают с берега утешительную реплику вроде "не бойся, я с тобой".

Обычно человеческий мозг использует не более десяти процентов своих природных возможностей. Но в жизни некоторых людей случается иногда, что становится необходимым включить дремлющие резервы - на двадцать, пятьдесят, девяносто процентов, в критический миг бросить в бой все. Такое происходило с Андреем. Темнело в глазах, слуховые нервы генерировали белый шум - мозг блокировал каналы связи с внешним миром, сосредотачиваясь на единственной задаче. Предельная концентрация, поиск решения во всех ассоциативных зонах.

Решение лежало где-то рядом. Андрей чувствовал, что оно ему известно, нужно только вывести его из тьмы на свет... Оно привязывалось к виртуальной сказке Моола, какому-то её элементу. В памяти возникла белая крыса, прогрызающая алмазными зубками толстую каменную стену. Идеально прямой ход, по нему скользит луч света, а вслед за лучом проникает в темницу колдовской рубиновый меч.

Вот оно! Да, несомненно. Роль белой крысы исполняют часы, роль светового луча-проводника - сигнал Ани. Меч должен быть направлен по пути сигнала. Кажется, так поступают моряки: за тонким линем протягивают тяжелый канат. Правильно, только здесь не следом, а навстречу. Канат - более точная аналогия, нежели меч, ведь никого побеждать, наверное, не требуется, надо лишь вытащить Аню, где бы она ни была... Но что сыграет роль каната?

Да то, что вокруг. Разве Андрей не способен контролировать всю мощь неисчерпаемых информационно-энергетических ресурсов Компвельта? Его мозг станет усилителем, линзой, параболическим зеркалом. Может быть, он разрушится после этого, но другого выхода нет - во всяком случае, нет времени его искать, и сил нет, все задействовано полностью.

Решение принято, осталось его осуществить. Собрать воедино информационную энергию Компвельта и бросить по линии сигнала. Как? Отключить все прочее, все лишнее, все мешающее. Неуверенность, страх, любую постороннюю мысль - вон... Лучший способ для этого - проводить концентрацию вдоль какой-нибудь нейтральной словесной конструкции, на которую замкнется сознание, не пропуская ничего помимо нее. Пожалуй, подойдет заклинание из сказки Моола. В нем нет никакого конкретного, отвлекающего смысла, что и необходимо.

ТАМ ГДЕ ИСЧЕЗ НАВЕКИ СЛЕД И ПАМЯТЬ О ДЕЛАХ ЛЮДЕЙ

Вуаль тьмы окутывала Андрея со всех сторон, но притягивающее средоточие беспросветного мрака помещалось в центре его мозга, становясь все тяжелее и тяжелее, поглощая гравитационные волны. Такой была Вселенная до Большого Взрыва, давшего начало звездным системам и времени - всего лишь точка без пространственных координат, но точка, вместившая мироздание.

В ДАВНО ЗАБЫТЫХ ВРЕМЕНАХ ИЗ БЕЗРАЗЛИЧЬЯ ВНЕШНИХ СФЕР

Информационные потоки стремились к центру, текли сквозь нейроны. Напряжение возрастало по экспоненте. Возмущение полей квазиреальности достигло такой силы, что пульсирующее око Империи Эго

/ зрячее око слепого чудовища /

обратилось к источнику этого возмущения. И если бы Империя обладала подобием разума и эмоций, интенсивность перекачки и сосредоточения энергии на периферии её владений вызвало бы тревогу, беспокойство, причину которого следовало бы устранить. Но лишенный рационального сознания монстр всего-навсего медленно и лениво отклонял силовые линии, чем только способствовал увеличению скорости информационно-энергетического сжатия. Затем последовал мгновенный коллапс - насыщение энергией превысило определенную величину, и гравитационный центр скачком изменил состояние, захлопнувшись в самом себе.

ГДЕ ТЕНЬ КРАДЕТСЯ И ДРАКОН ХРАНИТ ВО ТЬМЕ ПАСТУШИЙ РОГ

Повышение напряжения прекратилось. Объем центра гравитации приближался к бесконечно малому, масса и энергия - к бесконечно большим. Окажись такая бомба на Земле, она уничтожила бы всю планету в один миг, и этот миг настал бы очень скоро. В Компвельте процессы происходили иначе, но и здесь не могло быть сколько-нибудь устойчивым наименее вероятное отклонение от наиболее вероятного состояния.

ТАМ ТЫ НАЙДЕШЬ ОДНАЖДЫ ТО ЧТО СИЛУ ДАСТ РУКЕ ТВОЕЙ

Мозг Андрея бесшумно взорвался изнутри, рассыпавшись миллиардами искр. Среди них ослепительно сверкала белая звезда, звезда боли, звезда спасения. Эта звезда была ярче и горячее, чем любая Сверхновая, а ещё ярче пылал извергаемый ею силовой луч. Он уносился туда, откуда по-прежнему летел непрерывный сигнал Ани, крик о помощи, он не был прямым, этот силовой луч, он искажался, искривлялся в квазиреальности... Но он достигал цели, он наносил удар, он разрывал какие-то связи, он сжигал мосты. Он был слишком слаб, чтобы разрушить эти мосты и связи навсегда, но на краткое время он разрушал их. Достаточное ли, чтобы Аня могла вырваться?

Атака луча продолжалась не дольше четверти секунды, он полностью исчерпал энергию породившей его звезды и погас. Все погасло и для Андрея, никаких больше искр. Предельно интенсивное усилие, стиснутое в моментальный импульс, истощило все ресурсы.

Андрей потерял сознание. Падая, он успел уловить едва заметное изменение в ослабевающем сигнале Ани. Отчаяние иссякало, сменялось робкими благодарными вибрациями освобождения.

У него получилось... Он, Андрей, сделал это.

10

Белая слепящая молния сверкнула в закатных небесах. Аню резко рвануло куда-то вбок и вниз... Но это не было падением в океан. Она больно ударилась обо что-то твердое, покатилась, замелькали в глазах деревья, трава, облака.

Раскинув руки, Аня лежала на спине. Все тело ломило так, словно ей в одиночку пришлось разгрузить вагон щебня. Часы на запястье сильно нагрелись. Аня чувствовала, как поток её эмоций все ещё втягивается маленьким механизмом и уносится дальше... Но сигнал уже не проходил чисто и ясно сквозь измерения, он затухал, его забивали помехи. Откуда они взялись, ведь их не было? Может быть, они вызваны излучениями и колебаниями, отсутствующими в RX, но обычными для МИРА ЗЕМНЫХ ЛЮДЕЙ? Но тогда...

Превозмогая боль, Аня приподнялась. Никакого моря вблизи, никакого кукурузного поля. Травянистая равнина есть, и дорога, и дачи, но ни моря, ни кукурузы. И линия горизонта - обыкновенная, не перетянутая до необъятности. Где бы здесь поместилось море? Пока сигнал не затух окончательно, нужно передать Андрею... Что? Известие о возвращении? Если это возвращение, а не очередная шутка RX... Да и как передать? Часы - не сотовый телефон. Аня не знала даже, получил ли Андрей её сигнал, он ли прислал спасительную белую молнию. Как он мог? Он не волшебник, он просто человек.

По травинке перед глазами Ани деловито полз жук. И когда она увидела этого жука, такого озабоченного, такого земного, её последние сомнения развеялись. За спиной ещё вздыхал RX, теперь безвредный для Ани, уползал в берлогу, как раненый зверь, но она была дома.

Она так и не успела, не сумела придумать, как можно что-то конкретное передать Андрею. Но если связь между ними существовала в действительности, а не только в её воображении... Может быть, он ощутил изменения эмоционального фона, ощутил и понял.

Аня потянулась за сумочкой, отлетевшей в сторону, но та была слишком далеко, и Аня со стонами поднялась на ноги. Подобрав сумку, она проверила сохранность флакона и огляделась.

По дороге катились грузовики, на автобусной остановке стояли дачники с корзинами. Прихрамывая, Аня направилась к ним.

- На каком автобусе я доеду до города? - спросила она пожилого мужчину в очках, уткнувшегося в газету, и не удержалась от уточнения: - До Санкт-Петербурга.

Мужчина поднял голову и усмехнулся.

- Ну, до Нью-Йорка вы отсюда на любом вряд ли доедете... А до Санкт-Петербурга... Смотря куда вам нужно в Санкт-Петербурге.

- Все равно, там разберусь. Добраться бы до цивилизации...

Во взгляде дачника промелькнуло любопытство. Он критически осмотрел измятое платье Ани, исцарапанные руки, измученное лицо.

- Вы что, заблудились?

- Да... По ошибке села не в тот автобус, задремала в пути, поздно спохватилась. Здесь вышла и...

- Угу, - с подозрением подхватил дачник. - И ушли подальше от остановки, вместо того чтобы сесть на автобус в обратную сторону.

Аня начала закипать.

- Послушайте...

Внезапно она осеклась. Она смотрела на газету, которую мужчина держал в руке. Сверху, над колонкой текста, она прочла дату. Здесь уже сентябрь 1998 года... Здесь давно началась осень, и её начало безвозвратно отнял у Ани, украл, вырвал из жизни коварный хищник RX.

"Я передумал, - вспомнила она. - Остался один день..." Что ж, этот день миновал, а за ним и другие. Аня опоздает на встречу, но она придет, и её все равно будут ждать.

11

Менее всего Альваро Агирре был склонен предаваться отчаянию. И если мог в принципе наступить момент, когда Агирре приблизится к этому состоянию вплотную, такой момент наступил именно теперь.

В полумраке его кабинета ползла мерцающая дымка восточных благовоний. Над бронзовой треногой вращался затуманенный хрустальный шар, пылали факелы, установленные сложным многогранником вокруг Ключа и Врат. Алмазная пыль Меча Единорога, взвешенная в воздухе, наполняла кабинет призрачным блеском сотен тысяч невидимых по отдельности (так они были малы) магических бриллиантов. И в пяти чашах, стоящих напротив двери и занавешенных окон, возвышались сияющие горки субстанции Меча... Трубка Агирре была набита смесью из разных отделений шкатулки - той самой шкатулки, украшенной ужасной маской. Он курил, и медленная однообразная музыка проплывала в его памяти. Это звучала китайская музыка Чжоу, в которой Агирре подобно Конфуцию прозревал чистоту яшмы, в звуках внимал беззвучному. "Песни Чжэн и Вэй, - говорил его китайский учитель столетия назад, - это музыка смуты, песни Санцзянь - музыка гибели. Песни Сун - это музыка изнеженного духа, песни Ци - музыка горделивого духа. Но нет музыки более величественной и глубокой, чем изысканная музыка Чжоу..."

Не ради праздного наслаждения Агирре вызвал из небытия музыку Чжоу, звучание давно позабытых чудесных инструментов - семиструнной лютни цинь, бамбуковых флейт, каменных пластин и целого оркестра из шестидесяти четырех больших и малых колоколов. Только эта музыка могла удержать его от низвержения в темные бездны смятения, охранить от власти ощущения, совсем ему не свойственного - ощущения полной беспомощности.

Но и она казалась ему чересчур громкой, звуки переполняли его. Он сел к письменному столу, заваленному листами бумаги с толкованиями избранных фрагментов Кассиуса, отложил трубку, оперся локтями о полированную крышку, прижал ко лбу ладони и застонал. Музыка смолкла - он заставил её замолчать.

Утрата контакта с Аней, уехавшей от дома Штерна в санкт-петербургском автобусе, поначалу не слишком обеспокоила его. Такие перебои случались и раньше, а куда направляется Аня, он знал. Но проходили часы, потом проходили сутки. Аня нигде не появлялась. Хрустальный шар, Меч Единорога, Ключ и Врата - ничто не могло помочь найти её, никакая магия. Тогда Агирре, как коршун с небес, обрушился в глубины тайнописи Марко Кассиуса. Дни и ночи напролет он работал, спал урывками, взбадривал себя снадобьями Кали-боа... И он обнаружил ответ, содержащийся в двух латинских буквах R и X - тот, что и привел его к границе отчаяния.

Произошло то, чего он всегда боялся. Империя Эго, слепой спрут, ударила наугад одним из бесчисленных щупалец RX. Агирре, человек Империи, проигрывает из-за нее! Он может многое... Но он бессилен контролировать RX и не в состоянии проникнуть туда. По всей вероятности, этого не смог бы и сам Кассиус, что, впрочем, мало утешало Агирре. Он потерял Аню

/он потерял Великий Шианли/

в тот момент, когда она возвращалась на дачу, откуда два шага до источника Ро! Она шла к источнику, когда на её пути вздыбился дракон RX.

Теперь у Агирре оставалась только надежда - надежда на то, что вдоволь натешившись жертвой, дракон отпустит её. Он не знал, возможно ли такое, а в писаниях Кассиуса не было ответа (или Агирре не сумел его прочесть). Пассивное ожидание, когда от тебя ничего не зависит - есть ли худшая пытка для человека, привыкшего не играть в пьесах, а создавать их? Или он ошибался с самого начала и лишь играл, а создавал Кассиус, и даже не Кассиус, а то огромное и непостижимое, что смутно угадывается за ним?..

Агирре сидел за столом, невидящими глазами уставившись в испещренные черными значками листы бумаги, когда его слух уловил изменение в тонком пении энергетического поля, натянутого между чашами с алмазной пылью. Он встрепенулся, обернулся к хрустальному шару - тот медленно наливался сиреневым светом.

Кинувшись к шару, Агирре всмотрелся в него... И увидел.

Он увидел белую молнию, метнувшуюся сквозь квазиреальность. И тут же проснулась его спящая магия... Благословенный КОНТАКТ! Молния в одно мгновение возродила уверенность и волю. Ибо Альваро Агирре мало что знал об Измерении RX, но отлично понимал после штудий толедского алхимика, что означает такая молния!

Но он понимал и другое. Понимал, что молния может родиться только между двумя полюсами, что связь не может быть односторонней. И если Андрей сумел послать молнию, то не в меньшей степени Аня обязана спасению от дракона силе собственной любви... Способны ли все умудренные чудовища отточенного разума Агирре противостоять ТАКОЙ силе, победить простое и естественное?

Альваро Агирре содрогнулся... И сразу отбросил предательские сомнения. Разве не получилось так, что Андрей Карелин, его противник, невольно сыграл на его стороне? Андрей вернул Аню, но он вернул её не себе. Он вернул её Альваро Агирре.

12

Яркие огни Компвельта мчались вокруг Андрея, сливаясь в подобие колец Сатурна, когда он геркулесовым усилием приподнял веки. Ни единой мысли в мозгу, вычерпанном до дна, будто колодец, осушенный мучимым жаждой великаном.

"Я лежу на полу, на твердом полу". Такой была первая мысль, а за ней потянулись другие. Как создается здесь твердый пол? Наверное, технология доведена до абсолюта. Затвердевают, когда нужно, сами биты информации. Кроме них, ничего нет. Черт, бред какой-то...

Андрей повел глазами сначала направо, потом налево (яростный, хлесткий удар боли). Вихри огней постепенно утихомиривались. Андрей видел прежний зал с многочисленными экранами-окнами, но теперь добрая половина их зияла темной пустотой. Моола поблизости не было. Очевидно, ему надоело ждать, пока Андрей очнется, и он убежал к своим толпам и восторгам. Перед тем он наверняка прокомментировал молнию, как-нибудь в своем стиле. Например: "Ну и жахнуло! Какой пассаж..." С него станется, подумал Андрей, с этого пустозвона. И ясное дело, Моол не преминул добавить и несколько пафосных фраз, как же без них.

Шатаясь, как пьяница с адского похмелья, Андрей встал и чуть не упал снова. "Если вы в состоянии лежать, не держась за пол, - вспомнилось ему афористичное высказывание Дина Мартина, - то вы ещё не пьяны". Андрей поморщился. Лежать-то можно... Вот ходить труднее, а надо идти. Надо искать выход, которого, быть может, и вовсе нет. Однако это все-таки маловероятно. Если сюда можно войти, можно и выйти... Или не обязательно? Почему бы не представить себе вход, пропускающий по принципу мембраны, только в одну сторону? Гм... Лучше не представлять.

Стариковскими шажками Андрей дошаркал до окна-экрана и выглянул (или заглянул). Точно, вон он, Моол, дирижирует экстатичными толпами, держит речь. Да шут с ним, с Моолом. Проблема в том, что в зале сколько угодно окон и ни одной двери.

Нет, не так. Вот эти два экрана расставлены шире, чем другие, и между ними что-то похожее на сейфовую дверь. На ней тоже имеется экран, но совсем маленький, не больше почтовой открытки.

Наклонившись, Андрей приник к маленькому экрану. То, что он увидел, заставило его отшатнуться... И вновь уткнуться в холодное стекло.

С высоты он смотрел на мрачную долину, освещенную косыми лучами огромного багрового солнца, изборожденную чернильными тенями величественных тяжких скал. Там, в долине, ворочался механический исполин. Вид гигантской машины вызвал бы смятение и ужас у самого невозмутимого существа во Вселенной. Зримое воплощение войны, ощетинившееся стальными клыками, орудийными стволами, какими-то клешнями и захватами, усеянное антеннами и быстро крутящимися решетками радаров, готовое раздавить, уничтожить, разорвать в клочья все на пути...

Вокруг суетились истребители и боевые вертолеты, точно стрекозы. Время от времени металлический гигант выплевывал рубиновый лазерный луч, и там, куда он ударял, вскипали смертоносные пузыри термических взрывов. Из-за расстояния Андрей не мог разглядеть, с кем или с чем расправляется военная машина, но он бы не позавидовал жертвам бронированного джагернаута.

На уступе самой высокой скалы, на фоне тускло-кровавого солнечного диска, застыла человеческая фигура. Андрей не мог бы поручиться, что это именно человек, фигура находилась чересчур далеко и под неудобным углом зрения. Но ему представлялся черный силуэт человека, скрестившего руки на груди, склонившего голову и задумчиво наблюдающего за ходом... Битвы? Едва ли, битва предполагает сопротивление. То, что развертывалось перед глазами Андрея Карелина, скорее напоминало испытания или карательную акцию.

Когда Андрея отпустил первый шок от увиденного, он смог задать себе вопросы. Почему этот экран показывает совсем не то, что остальные? И если это всего лишь экран, ЗАЧЕМ НУЖНА ДВЕРЬ? Экран ли это, или прорезанное в двери застекленное окно, и за ним - настоящий, а не виртуальный мир?

Может быть, подумал Андрей. А возможно, дверь нужна для ремонтных работ, за ней только переплетение микросхем. Но что толку гадать, когда есть способ проверить?

Против часовой стрелки Андрей закрутил блестящий штурвальчик на двери.

- Что вы делаете?! - раздался испуганный девичий голосок за спиной Андрея. - Эту дверь открывать нельзя!

Выпустив штурвал, Андрей обернулся. Позади него стояла красавица Эола, сжимая и разжимая кулачки (имитация волнения, должно быть).

- Почему это нельзя? - грубовато бросил Андрей.

- Там Кригсвельт, мир войны... Там опасно! Там нет ничего виртуального, там все настоящее, а НАСТОЯЩЕЕ НЕ РЕАЛЬНО.

- Настоящее не реально? - повторил Андрей с усмешкой. - Сдается мне, я уже это слышал. Шикарный слоган! Вы не пробовали торговать компьютерами? По-моему, у вас неплохие перспективы.

Он вновь схватился за штурвал.

- Нет! - взвизгнула Эола.

- Да почему же? - с досадой спросил Андрей, стоя вполоборота к виртуальной женщине. - Разве вы окажетесь в опасности, если я открою дверь?

- Вы, а не мы. Но мы приняли определенную ответственность за вас... Умоляю!

- Ах, вот как! Ну, хорошо. Я не стану открывать эту дверь, если вы покажете мне другую, через которую можно вернуться на Землю.

- Такой двери нет в Компвельте.

- Вы лжете.

- Я не умею лгать. Я не человек.

Андрей пожал плечами. Лжет она (вернее, сам Компвельт, вкладывающий слова в её уста) или нет, отсюда он выберется только через эту дверь. А Кригсвельт... Может ли и он быть обманом, праздной фантазией изощренного компьютерного интеллекта? Андрей был уверен - нет. Ведь Компвельт щедро и последовательно расстилал перед ним свои драгоценные ковры, манил всеми своими сокровищами. Дары были отвергнуты, и Компвельту это ясно. Миру Моола больше нечего предложить Андрею Карелину. Мольба Эолы - последняя попытка удержать его.

Точно в подтверждение тому красавица Эола развеялась облачком золотистой пыльцы. Моол же... Моолу было не до Андрея. Он с наслаждением погружался в теплые моря своей идеальной гедонистической цивилизации, обретенного рая, он упивался обожанием толпы, нежился в волнах её вожделений, он показывал фокусы, он завлекал и обольщал... И болтал, болтал без умолку.

С новым оборотом штурвала дверь сама распахнулась, толкнув Андрея в грудь. Порыв колючего ветра взъерошил его волосы, порыв жестокого ветра Кригсвельта, жестяного гремучего ветра, пахнущего гарью, машинным маслом, бензином, выхлопными газами и чем-то настолько чужеродным, что этот ДРУГОЙ запах невозможно было даже запомнить.

Да, открывшийся Андрею мир был очень мало похож на Землю. Но любая дорога хороша, если ведет прочь из лживого Компвельта, страны обманов. И разве меньше надежды попасть домой из мира, где камень - это камень, а металл - это металл, чем оттуда, где тебя того и гляди рассеют в потоках волн и частиц к вящей славе и удовольствию апостола цивилизации Моола?

Андрей ступил на шаткие дребезжащие мостки, нависшие над обрывающейся в долину скалой, сделанные из чего-то наподобие дюралевых профилей. Пока он размышлял о том, как спуститься вниз (лестницы не было), к мосткам подплыл по воздуху диковинный летательный аппарат. Черный, без иллюминаторов, приплюснуто-обтекаемой формы, он напоминал глубоководную рыбу (как узнал Андрей впоследствии, эти шлюпки назывались станнерами).

Борт аппарата раскрылся, обнажив интерьер небольшой кабины с двумя креслами. Левое кресло было свободно, на правом восседала угловатая машина, подмигивающая десятками светодиодов.

- Садитесь, - сказала машина. - Коргулл ждет.

- Кто это Коргулл? - спросил Андрей.

- Вы - Коргулл, - ответила машина.

13

Кабина станнера оказалась прозрачной изнутри. Шлюпка скользнула вниз, плавно отошла от мостков. Андрей бросил прощальный взгляд на дверь и не увидел её. Мостки крепились к глухой скале... И они таяли на глазах. Компвельт отринул Андрея Карелина. Интересно, возможна ли такая вещь, как оскорбленная гордость суперкомпьютера?

Станнер летел медленно, приближаясь к гранитному массиву, где Андрей ещё раньше разглядел человеческую фигуру. Она была там и сейчас, но по мере того, как расстояние до неё уменьшалось, Андрей убеждался в своей ошибке. Это был не человек... Или не совсем человек. Лицо, впрочем, выглядело почти человеческим, если иметь в виду пропорции черт, лишь высокий лоб поражал огромностью под отливающим синевой металлическим шлемом. Один глаз был прикрыт крепящимся к шлему на кронштейне оптическим прибором, второй имел красноватую радужную оболочку и продолговатый вертикальный зрачок. Прямой нос, массивные губы, тяжелый подбородок и словно вырезанные из плотного красного дерева щеки пересекали во множестве глубокие шрамы. На плечи был накинут распахнутый плащ, и Андрею показалось издали, что торс закован в стальную броню. Но он ошибся и тут. Впечатление сплошных доспехов создавалось металлом, сросшимся с живой плотью, механическими сочленениями, разъемами кабелей, какими-то электронными панелями и выдвижными устройствами. Мерцающие огоньки пробегали сверху вниз по жуткой фигуре полуживой, полуискусственной.