Судьба (книга вторая)

Верёвка вьётся — вокруг копыта обовьётся

Вечером, в канун дня завершения землекопных работ на магистральном канале, к Сергею пришёл Клычли. Долго сидели в раздумье, как пройдёт первое организованное выступление дайхан. Если Сергей вначале был уверен в успехе, то теперь его одолевали сомнения: не рано ли всполошил он людей, все ли хорошо его поняли? Выстоят ли они в таком серьёзном споре с баями и богатеями?

Два дня назад Сергей поделился своими мнениями с марыйскими товарищами. Предложил поставить вопрос о распределении воды в Совете рабочих и солдатских депутатов, решить в пользу дайхан и заставить временное правительство уезда выполнить это решение.

Предложение Сергея было отвергнуто: в Совете верховодили меньшевики и эсеры. Обдумали, сказали: надо дайхан настроить так, чтобы они поняли, что помощи ниоткуда не будет. Единственный выход — открытая совместная борьба, иначе — голодная смерть. При любом исходе дела это выступление покажет сельчанам их силу, но лучше, если бы они победили. Спросили: понимает ли Сергей, как это важно.

Да, Сергей понимал. Больше того, он опасался, что неудача может не столько показать дайханам их силу, сколько подорвать веру в неё. Нужен был успех и только успех — и для сегодняшнего дня дайхан и для их завтрашнего дня. У бая, как у пса, кусок из горла не вырвешь, борьба предстоит нешуточная. И всё же…

— Решено, Клычли! — сказал Сергей. — Завтра идём на плотину и будем помогать людям чем сможем!

— В стороне стоять не будем, — согласился Клычли. — Надо помогать. А ты знаешь, как помогать?

— На месте видно будет.

— Тоже правильно. Но я думаю, что тебе идти не надо.

— Это почему же не надо?

— Ты своё дело сделал. На плотине, думаю, будет драка. Ты не сможешь драться сильнее, чем один человек. А если ты останешься незамешанным в это дело, ты сделаешь ещё как сто человек. Я думаю, тебе лучше не ходить.

Сергей понимал справедливость слов друга, однако было неловко оставаться в стороне от событий, на которые сам же натолкнул людей. Об этом он и сказал Клычли со всей откровенностью. Клычли помотал головой:

— Никто тебя не станет упрекать! А если пойдёшь на Еодораздсл, обязательно найдутся такие, которые скажут, что ты с умыслом повёл бедняков на смерть, что тебе не жаль туркменской крови, потому что ты — чужой, не мусульманин. Обвинят тебя во всех смертных грехах.

— Обвинят гады, это — точно! — с досадой воскликнул Сергей. — Уже начали обвинять!

— Вот видишь!.. Ты не сердись на меня, Сергей-джан, но я, наверно, сумею тебя заменить на плотине. Меня не обвинят в том, что я вмешиваюсь не в своё дело — на канале есть семь очередей моей воды. И потом, вмешиваться в водные дела я могу по праву туркмена. А если всё кончится плохо, неудачей кончится, пусть обвинят в этом меня, — Клычли заговорщески подмигнул. — Пусть скажут, что это я не сумел сделать так, как надо. А тебе люди будут по-прежнему верить.

Сергей с благодарностью посмотрел на друга.

Дела на канале были почти закончены, оставалось только вскрыть перемычку плотины. Сегодня все, даже самые слабые, работали с необычным подъёмом. Подбадривая друг друга возгласами «Давай!», «Нажимай»! люди торопливо выбрасывали последние лопаты земли.

Несколько парней, раньше других закончившие свои участки, выбрались наверх.

— Слава аллаху, отделались! — сказал один. — Нет ничего тяжелее, как канал чистить.

— Восьмифунтовым кетменём с утра до вечера махать на хлопковом поле тоже не мёд, — резонно заметил другой.

— Не согласен, парень! Там хоть свой труд видишь. Как выбросит хлопчатник листья, — а они у него словно маслом смазанные блестят! — откуда силы появляются, снова работать хочется.

— Знаем отчего у тебя силы прибавляются! Не хлопчатник силы даёт, а гладкая девица. Она-то давно тебя в своём доме поджидает!

— А если и так, что особенного? Вы в этом деле ничем от меня не отличаетесь. Только ни в прошлом голу ничего я не собрал, ни в этом, думаю, не соберу. Засидится моя невеста в девках, если другой жених не найдётся.

— В нынешнем году на женихов не разгонишься, так что не бойся. Разве из баев кто своих сыновей женить будет.

С посохом — символом своей должности — неторопливо прошёл мимо мираб Меред, не оборачиваясь, сказал:

— Чего разлеглись, как на тое? Плотину утончать идите! Люди уже все собрались…

Подходя к перемычке, Меред непроизвольно замедлил шаг: на берегу канала стояли те, кто продал свои делянки. Среди них энергично жестикулировал и что-то говорил Клычли.

Меред быстро обежал взглядом толпу. Однако тех. кого он ожидал увидеть, здесь не было. Пока — не было или вообще — не будет?

Он подошёл и спокойно, славно всё идёт так, как надо, сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Спускайтесь вниз — надо с тыльной стороны плотину утончить!

Кто-то нерешительно заметил:

— Тут, мираб-ага, разговор один есть, в котором разобраться надо. Порешили сначала разобраться, а потом уж открывать воду.

— Спускайтесь вниз и утончайте плотину — вот единственный разговор, — не повышая голоса сказал Меред. — Остальное всё уже решено.

— Погоди! — Клычли протянул руку к Мереду. — Как говорит пословица, хоть ты и Сулейман, ко выслушай муравья! Люди пришли сюда за словом правды — дайте им это слово!

— Какую правду хотят люди?

— Вот все они, — Клычли повёл рукой, — которые от горькой нужды продали делянки, хотят получить свой надел воды, чтобы их дети не умерли от голода!

— Мирабы и зажиточные хозяева, стоявшие поодаль отдельной кучкой, зашумели:

— По доброй воле продавали!

— Никто их не принуждал продавать!

— Пусть спасибо скажут, что покупатели нашлись!

— Из-за них весь край мог без весеннего полива остаться!

— На чужое добро зарятся!

— Чужим халатом колени не прикроешь!

— Верно! С чужого коня на полпути слезешь!

Клычли, взобравшись на перемычку, возвысил голос:

— Не давай, но и не лай! Не кричите, люди! За крик воду не дают! От крика вода кровью течёт. Не надо пускать от этой плотины кровавую воду, пусть она течёт чистой, как журавлиный глаз. Эти бедняки не зарятся на чужой халат, они пришли за своим кровным. Вы, мирабы и другие, не понимаете их, потому что для обутого весь мир кожей покрыт. А тому, кто босиком, что ни шаг, то колючка!..

Подождав, пока крикуны успокоятся, Клычли продолжал:

— Посмотрите, что творится в мире! Где небо, где земля — не отличишь. Раньше вода не помещалась в Мургабе, промоины делала, озёра наливала. А сегодня — еле течёт, день ото дня мелеет Мургаб. Пойдите на базар — с каждым днём дорожает пшеница и всё меньше её становится, а из России зерно совсем не приходит. В такое тяжёлое время оставить бедняка без воды — всё равно что задушить сразу! Те, которые вцепились в последний бедняцкий кусок, как клещ в баранье брюхо, не понимают, что не ради себя — ради детей своих пришли сюда бедняки. И они знают, что если жадный клещ не отцепляется, ему можно оборвать шею! Пусть всё решится по справедливости, пусть каждому дадут его долю воды! Иначе вода не пойдёт, пока все эти головы не лягут по обе стороны канала! И так, и так бедняков ждёт смерть. Лучше в таком случае умереть сразу, чем умирать постепенно, видя, как умирают с открытыми ртами твои дети!

Ткнув своим посохом перемычку, Меред негромко спросил:

— Ты нарушаешь сделки стольких людей — не поступаешь ли ты против закона? Не поступаешь ли ты против обычая, данного нам пророком Мухаммедом?

— Мираб! — Клычли, распалённый собственной речью, готов был кинуться в драку. — Мираб! Хоть улица и крива, но ходи прямо! Зови любого ахуна, самого мудрого и начитанного на всей земле, и я поспорю с ним о законе и обычае! И если тебе, мираб, алчность не замутит глаза, ты увидишь, что я прав!..

К каналу подъехали два бая, окружённые многочисленной свитой родичей. Мирабы и зажиточные, увидев такое подкрепление, заметно приободрились. Однако на дайхан это не произвело особого впечатления — они были слишком возбуждены и слишком жаждали решительных действий. Даже те из бедняков, кто уже имел свой законный надел воды.

— Почему не открывают плотину? — хмуро спросил один из баев.

— Люди ждут слово правды, бай-ага, — сказал Клычли, — и пока не услышат его, вода не потечёт.

Бай разозлился:

— Ты мираб этой воды, что ли? Я тебя не знаю и знать не хочу!..

— Как и я вас, бай-ага! — вежливо ответил Клычли и усмехнулся. — Но мираб этой воды — я! До тех пор_т пока вот эти люди с рваными рукавами не получат свою долю. После того — мирабом может быть каждый, кто пожелает.

Баи и окружающие их люди закричали:

— Уходи с плотины, «мираб», пока тебя за ворот не стащили оттуда!

— Валите плотину!

— Пускайте воду — каждая минута дорога!

— Чего молчите, мирабы, словно у вас дочери родились?!

— Гоните людей, пусть валят плотину!

Несколько человек из байской группы неуверенно пошли к перемычке. В тот же момент бросились туда семь сыновей старой Огульнияз-эдже. Следом за ними, угрожающе размахивая кетменями, побежали не менее трёх десятков дайхан. Они плотным кольцом окружили

Клычли, теснясь на не слишком широком гребне запруды, выкрикивая грозные и дерзкие слова. Последним к ним присоединился чернявый паренёк-подёнщик, приходивший как-то вместе со всеми землекопами в домик Сергея. Он оглядывался и махал рукой своим товарищам, приглашая их последовать его примеру.

Несколько минут раздавались злые возгласы:

— Открою!

— Не откроешь!

— Открою!

— Отойди от плотины!

— Пусти лопату, босяк!

— Убирайся к своей плешивой маме!

— Голодранец!

— Байский огузок!

— Тьфу!

— Уходи, пока цел!

Внезапно общий гам прорезал высокий натужный крик:

— Бей!.. Бейте не жалея!..

Многим показалось, что они узнали голос Клычли. А может быть, это крикнул совсем не он, но перебранка сразу утихла. Вместо неё раздался зловещий и страшный лязг сталкивающихся лопат, перемежаемый глухими выдохами: «Хак!», «Хак!» — как будто люди рубили дрова. Вскоре послышались первые стоны раненых и ушибленных.

Некоторое время подёнщики наблюдали за дерущимися. Но потом и они не выдержали и, подтянув рукава халатов, кинулись в свалку на стороне тех, кто не давал пускать воду. Это была уже не борьба дайхан за кусок хлеба, за жизнь детей, это сошлись грудь с грудью в смертельном поединке две непримиримых силы.

Клычли сразу забыл свою роль вожака и все наставления Сергея. Здоровый и сильный, он с одного удара валил противника на землю и, не оглядываясь на него, выбирал следующего. За ним медведями ломились сквозь толпу сражающихся его братья, но они скоро отстали.

Всё внимание Клычли было устремлено на ту группу, которая держалась в стороне, только криками ободряя дерущихся. Наконец, вырвавшись из общей свалки, страшный, с разбитым, окровавленным лицом, он кинулся к одному из баев. Тот не успел охнуть, как был сдёрнут с коня, и, получив крепкий пинок ногой в спину, бултыхнулся с крутого берега в воду. Клычли метнулся к другому баю. Но его, как свора собак дикого кабана, окружили байские родичи и принялись безжалостно избивать. На помощь Клычли подоспели братья. Вот где посмотреть бы старой Огульнияз-эдже на своих сыновей, порадоваться, что родила и вырастила настоящих мужчин! Посмотрите, как они бесстрашны, как сильны! Враги отступали перед ними, словно шакалы, поджавшие хвост перед барсом!

Но и у шакалов своп повадки. Вот байский родич, воровски подобравшись с тыла, ударил одного из братьев ребром ладони по голове. Вот на другого кинулись сразу четверо. Третьему метнули под ноги какой-то чувал, и он, споткнувшись, упал. И снова сомкнулось кольцо, замелькали в воздухе палки, захакали глухие удары.

Не сдобровать бы удалым сыновьям Огульнияз-эдже, если бы не Худайберды-ага. Он тоже не оставался в стороне. Когда началась потасовка, он наметил себе одного из мирабов постарше, по своему возрасту, сбил его на землю и, ухватив за ногу, потащил к воде. Мираб, сидя, бороздил влажный песок пяткой другой ноги, цеплялся за землю растопыренными пальцами. Задрав бороду кверху, выкатив ошалевшие от страха глаза, он пронзительно верещал истошным голосом.

Однако Худайберды-ага, надсаживаясь, стащил-таки его в воду, плюнул вслед и полез наверх отыскивать нового врага по своим силам. Тут-то он и заметил, что братья попали в беду.

Старик побежал к своим, закричал, хватая их за руки: «Клычли убивают!». С десяток парней поспешили на выручку. Теперь уже дрались все, только Меред, с силой опираясь на свой посох, стоял в стороне, как одинокий сухой карагач среди бурных волн разлива.

И ещё один человек не принимал участия в общей свалке. С самого начала драки он поспешил было к своему ишаку, но любопытство остановило его на половине пути. Теперь он следил за дерущимися, притопывал от возбуждения ногой и жевал свою обкусанную бороду. Время от времени, всхлипывая, бормотал: «Хей, вай!.. Хей, вай!..». Это был Сухан Скупой.

Первыми опомнились арчины, бросились разнимать дерущихся. За ними спохватился и Клычли со своими братьями. Они вырывали из рук людей лопаты, растаскивали противников в стороны, успокаивали наиболее заядлых тычками, теперь не разбирая, кто — свой кто — чужой.

Постепенно драка затихла. Люди успокаивались, вытирали с лица кровь, оправляли разорванную одежду. Как-то незаметно получилось, что бедняки оказались на одной стороне перемычки, мирабы и баи со своими приспешниками — на другой. Посматривали они друг на друга отнюдь не умиротворённо, хотя на байской стороне были растерянность и страх.

Заметно прихрамывая и посасывая разбитую губу, с трудом раздирая заплывший синевой глаз, Клычли взобрался на перемычку, с весёлой угрозой громко сказал:

— Если воду откроют, не распределив наделы как надо, то пролившаяся кровь — ещё не кровь.

За его спиной одобрительно зашумели.

По всему было видно, что дайхане добьются справедливого распределения воды. Баи и зажиточные, встретив такой единодушный отпор, готовы были отступиться. Но в этот момент послышался дребезжащий и торжествующий голос Сухана Скупого:

— Бекмурад-бай едет! Сейчас главное начнётся!

Он ёжился и приплясывал, не замечая, что с ним давно уже случилось такое, после чего младенцам меняют пелёнки, а ребятишек постарше — отшлёпывают.

В сопровождении четырёх человек Бекмурад-бай подъехал к перемычке, окинул взглядом примолкших дайхан и спросил, обращаясь к Мереду:

— В чём дело? Зачем не валят запруду?

— Спорной оказалась вода. Люди не согласны открывать её.

Меред сказал это негромко, но его услышали все, и снова одобрительный шум прокатился по толпе дайхан.

Наезжая конём на пригорок, где неподвижно стоял Меред, и не обращая внимания на дайхан, Бекмурад-бай повысил голос:

— Кто не согласен?!

Его лицо находилось на одном уровне с лицом Мереда, но Меред не смотрел ему в глаза, он смотрел куда-то мимо, смотрел с напряжённой заинтересованностью и даже, как показалось Бекмурад-баю, со злорадством.

Бекмурад-бай властно махнул плетью в сторону мирабов:

— Открывайте воду!

Меред усмехнулся и опустил глаза: он видел то, чего пока не замечали остальные.

— Открывайте воду!!

Подстёгнутые окриком бая, несколько человек пошли к перемычке, держась поближе друг к другу. Клычли рванулся было к Бекмураду, но братья крепко держали его за плечи. Он вырывался, ругаясь от злости и сознания, что неожиданное появление всесильного бая может свести на нет с трудом добытую победу. Дайхане выжидающе молчали. Худайберды-ага в сильном волнении сучил в пальцах бородку, набирал в грудь побольше воздуха, собираясь крикнуть. Что крикнуть, он и сам не знал, но кричать было нужно — от горя, от извечной нужды, от обидного бессилия.

— Быстрее! — приказал Бекмурад-бай и тут только увидел то, что несколькими минутами раньше заметил Меред: вывернувшись из-за кустов тала, приближались три всадника. Самый длинный был похож на Аллака, а широкоплечий черноусый джигит был тот самый, который однажды останавливался у него на ночлег.

— Кто? — спросил Бекмурад-бай у окружавших и, услышав ответ, побагровел, сунул руку за отворот халата.

Тускло блеснул воронёной сталью браунинг. Два выстрела, слившись в один, хлестнули по дрогнувшим людям. Черноусый джигит опустил наган, а Бекмурад-бай качнулся, теряя равновесие, цепляясь за луку седла, и грузно упал с коня.

— Берды! — радостно закричал наконец Худайберды-ага. — Аллак приехал! Милостив всевышний к рабам своим! Сюда, йигиты, сюда, сынки!..

Натягивая поводья так, что конь колесом выгнул шею, Берды обратился к дайханам:

— Послушайте меня, люди!..

Но люди смотрели кто куда: одни — на Берды, другие — на Бекмурад-бая, из-под которого уже выцедился тонкий ручеёк крови. Она не впитывалась в сырой песок, казалось, что сама земля не хочет принимать её.

Третьи смотрели туда, где дрожащий и всхлипывающий Сухан Скупой, взгромоздившись на неотвязанного ишака, лупил его пятками и тыкал в шею острой палочкой. Потом он заметил верёвку, соскочил, торопясь, начал отвязывать её, но не у колышка, а от ноги животного. Ишак затрусил мелкой рысцой. Издали донёсся тоскливый голос Сухана Скупого: «Верёвка осталась! Вах, горе мне, верёвка пропала». Однако, даже такая большая потеря не заставила его повернуть назад, он только горестно вскрикивал и бил ногами ишака, заставляя его бежать быстрее.

— Люди! — говорил тем временем Берды. — Не смотрите на Бекмурад-бая, не удивляйтесь, что из него течёт так много крови! Это уходит нечистая кровь, её много у баев! А у бедняка нет совсем! Смотрите сюда, люди!

Он повернул коня боком, и все увидели, как на белой обмотке левой ноги расплывается тёмное пятно.

— Видите? Чистая кровь не течёт, уходит из человека только нечистое!.. Слушайте, люди! У меня короткое слово и я скажу его мирабам! Мирабы! Если все бедняки не получат свой надел воды, пусть никто из вас не появляется у водоразделов! Тот, кто появится, позавидует участи Бекмурад-бая! Ни один человек не будет обделён водой, каждый получит сполна всё, что ему причитается! Если будет иначе, не будет живых мирабов! Я сказал всё, а вы, мирабы, думайте!

Проводив взглядом уезжавших друзей, Меред вздохнул и повернулся к дайханам. Надо быть осторожным, думал он, надо уметь угадывать близкие события. С самого качала было ясно, что дело не обойдётся без этих головорезов. Так оно и получилось. А Бекмурад-бай оказался глупцом, который даже стрелять как следует не умеет. Ты молодец, Меред! Хотел предупредить его о появлении врагов, но епесивый Бекмурад не пожелал понять твоего взгляда. А вслух ты ничего не сказал, памятуя, что у умной головы рот закрыт. И очень правильно сделал: не время и не место открыто восстанавливать против себя народ. Ты оказал услугу Бекмураду, послав ему весть, что Берды сидит в доме десятника, ты пытался помочь ему и здесь, — ничего не вышло. Значит, не надо торопить события, предначертанные свыше, не надо подкладывать под колесо тонкую палку — она сломается, но арбу не опрокинет.

Пока Меред был занят своими мыслями, Бекмурад-бая, не подававшего признаков жизни, увезли родичи. За ними подались и те баи, которые приехали раньше. Самое время было кончать всё миром.

— Много у нас людей с горячей кровью, — сказал Меред, и все затихли, слушая, что же скажет после случившегося главный мираб. — Очень много! Сразу надо было как следует договориться, а не хватать друг друга за ворот. Я согласен, что не в наших туркменских обычаях расторгнуть торговую сделку, даже если она оказалась невыгодной. Но год нынче действительно тяжёлый, надо помогать один другому, кто чем может, держаться надо друг за друга. Случается в жизни, что и необычное надо принимать за обычай. Вот я вам расскажу небольшую историю.

Меред помолчал, наблюдая за настроением людей, и начал рассказывать одну из многочисленных легенд о Султане Союне и его мудром визире Мирали. Легенда сводилась к следующему.

Однажды Султан Союн и Мирали, объезжая селения, чтобы посмотреть, как живут люди, встретили собиравшую сухие кизяки девушку. Султан Союн спросил её, что она делает. Девушка ответила: «Собираю букет цветов». «Какие же это цветы, это кизяки!» — удивился Султан Союн. «Приходите вечером в гости — и вы увидите», — сказала девушка. Заинтересованный Султан Союн подумал, что девушка, вероятно, волшебница, и, едва дождавшись вечера, направился в гости к ней вместе с Мирали. «Где же твои цветы?» — спросил он девушку. Она кивнула на жарко горящий оджак: «Смотри! Там цветут самые лучшие в зимнюю пору цветы!»

Пристыженный Султан Союн не знал, что ответить, и только засопел, а Мирали засмеялся, оценив остроумие девушки. Между тем она поставила перед гостями чашку кислого молока, но не положила хлеба. Намекая на её недогадливость. Султан Союн сказал Мирзли: «Смотри, вида нет, а какая несравненная женщина!» Этим он хотел сказать, что девушка поступает не по обычаю.

Хозяйка кибитки ответила: «Умный гость на агил смотрит, а глупый — благодарственную молитву читает». Султан Союн не понял ответа и посмотрел на Ми-рали. Тот пояснил: «По тому занятию, за которым мы её застали, надо было догадаться, что ей нечем угощать гостей. Но если уж мы не догадались и пришли, то должны принимать за должное всё, что нам предлагают».

— Вот так, — сказал Меред, — когда пришла необходимость, Султан Союн и Мирали съели кислое молоко без хлеба. В этот трудный год нельзя оставлять дайхан без воды. По-моему, водный надел надо отвести всем. А чтобы всё было справедливо, люди, получившие за свои делянки деньги, должны их вернуть.

— Мы вернём! — раздались голоса.

Всё до копейки вернём!

— Дожить бы только до урожая — вдвойне рассчитаемся!

Меред бросил свой посох на перемычку.

— Я своё мнение сказал! Как другие думают, я не знаю, но сам думаю именно так. Если не согласны дать воду дайханам, вот мой посох — выбирайте другого человека на моё место!

После некоторой заминки ещё трое мирабов бросили свои посохи рядом с посохом Мереда и выразили одобрение его словам.

Пятый символ власти над водой упал на землю, и старый мираб сердито сказал:

— Присоединяюсь!.. А вы — что молчите? Или у вас рты зашиты?

Так дайхане одержали свою первую крупную победу.

С весёлыми возгласами и добрыми пожеланиями люди быстро раскидали перемычку. Вода хлынула в расчищенное ложе канала. В ней, по обычаю, окунули мирабов.