Сулла

Глава II Опыт власти

В данный момент, несмотря на досаду, вызванную историей с печатью, Марий, который, несомненно, был лишен проницательности и во всяком случае еще не думал, что слава Суллы могла бы затмить его собственную, прибег к услугам молодого человека. Нужно сказать, что в Риме было неподходящее время для обсуждения вопросов первенства: один из двух консулов 105 года, Гней Маллий Максим, и проконсул Квинт Сервилий Цепион потерпели кровопролитное поражение от германских и кельтских племен, захвативших Галлию в поисках земель, чтобы там обосноваться: в силу того, что консулы оказались неспособны ладить друг с другом, — ведь тот и другой надеялись заполучить всю славу от победы, которую, они считали, легко одержат, разбили свои лагеря отдельно друг от друга перед лицом противника, истребившего оба лагеря один за другим 6 ноября 105 года при Оранже. Потери были значительными: 80 000 солдат, 40 000 армейских слуг. И главное, теперь оказалась открытой дорога на Италию для мощной германо-кельтской миграции, представлявшей массу от 250 000 до 300 000 мигрантов, из которых примерно 80 000–100 000 было боеспособных.

В Риме началась паника: вспоминали о нашествии явившихся с севера варваров — галлов, которые в IV веке захватили и разорили Рим. Как всегда в таких случаях, искали религиозные причины несчастью: это должно было быть местью бога Аполлона за святотатство проконсула Цепиона, который разграбил сказочный клад Тулузы, столицы тектозагов, основная часть которого, как говорили, поступила из Дельфов, куда несколькими веками ранее приходили сами галлы в поисках его. Во всяком случае, эта поразительная история позволила найти в лице Цепиона козла отпущения и, беспрецедентный случай в Риме, лишить должности командующего, снять с него магистратуру и приговорить к изгнанию. И сверх всего, та же участь постигла консула Маллия, который потерял в сражении двух своих сыновей. Так как и один и другой принадлежали к противоположным политическим течениям (Цепион принадлежал к сенатской аристократии, Маллий был представителем «популяров») — это был способ примирить римский народ перед лицом опасности. Кроме того, день 6 октября в официальном календаре отмечен знаком «роковой».

В лице Мария Рим имел популярного и победоносного военачальника; ему доверили консулат и ведение операций. В этой перспективе назначение Суллы легатом (в 104 году) и военным трибуном (в 103 году) может соответствовать желанию обеспечить священное единство перед опасностью. По счастливой случайности, варвары не приняли решения направиться на Италию: они разделились на две группы, одна из которых (тевтоны… и. амброны) — направилась через Арвернскую страну вЗападную. Галлию; вторая, состоявшая из кимвров, достигла севера Испании, пройдя через перевал Ронсеваль. Эта отсрочка позволила Марию и его офицерам восстановить, реорганизовать и натренировать армию, одновременно ведя замирительную политику на юге Галлии, в которой Сулла сыграл выдающуюся роль. В частности, он был обязан убедиться в верности тектозагов, которым римский крах внушал слабое желание объединяться с завоевателями. Еще раз Сулла отличился, взяв в плен их вождя, некоего Копилла, достаточно профессионально, хотя это пленение произвело меньше шума, чем «африканское дело», потому что личность была менее значительной и исход войны не зависел от этого захвата; во всяком случае, оно подтвердило уже созданный Суллой образ лидера. Затем ему удалось убедить заключить союз с римским народом германское племя, довольно значительное по численности, которое не последовало за миграционными передвижениями других народов.

Опасность варваров продолжала существовать — кимвров, потому что они встретили неожиданное сопротивление испанских кельтов и поднялись в Галлию, и тевтонов, потому что, опустошив Галлию до Руана и будучи отброшенными бельгийскими народами с севера Сены, не имея другого решения, они отхлынули к Южной Галлии на этот раз со стремлением вторгнуться в Италию. План нашествия был прост: оставив часть своих обозов на Рейне под охраной 6000 человек, многочисленные тевтоны должны, были спуститься по долине Роны, чтобы проникнуть в Италию через приморские Альпы, в то время как кимвры, следуя Рейном, пройдут в Венецию через Бреннер. В принципе два движения должны быть скоординированы, и таким образом, чтобы их остановить, нужны были две римские армии. Марий (которого римляне, исключительный случай, все годы, начиная с 104-го, переизбирали консулом с задачей закончить войну) выступил против тевтонов в районе Аэкса; его коллега по консулату в 102 году Квинт Лутаций Катул, представитель старой сенатской аристократии, честный, но мало сведущий в вопросах войны человек, должен был преградить проход через Альпы. Легатом он взял Суллу, амбиции которого стали несовместимыми с амбициями Мария.

Марий добился победы над амбронами и тевтонами в двух достопамятных сражениях, в которых приняли участие даже женщины варваров. Это была настоящая резня. Плутарх рассказывает, что земли, где проходили сражения, стали более плодородными, чем все другие, удобренные огромным количеством разлагающихся трупов, и добавляет, что местные жители находили достаточно костей, чтобы ими огораживать свои виноградники.

Со стороны Катула все оказалось менее удачным: нужно сказать, что задача была трудной, потому что двумя легионами (то есть менее чем 25 000 солдат, считая все вспомогательные войска) нужно было «охранять» Альпы, чтобы, насколько возможно, воспрепятствовать потоку в Италию более чем 100 000 варваров. Не зная, каким путем пойдут кимвры, Катул решил расположить свой штаб в Кремоне, откуда было возможно обеспечить наблюдение за южными склонами Альп между порогом перевала Резия на Верхней Адидже и перевалом Симплон. Эта стратегия имела преимущество в том, что не надо было разделять немногочисленные войска и предотвращать возможность нашествия по многим дорогам, а также включала интенсивную дипломатическую и военную деятельность, которая предоставила Сулле случай особенно отличиться, подчиняя варварские народности, занимавшие эти горные районы: нужно было избежать того, чтобы в решающий момент они приняли сторону кимвров. В ближайшее время назрела необходимость установить систему эффективного осведомления.

Как только Катул узнал, что войска варваров идут по дороге через Бреннер, он спешно поднялся по долине Адидже, чтобы преградить им проход: немыслимо ожидать, что удастся противостоять им в открытом сражении на равнине. Принимая во внимание диспропорцию в численности, лучше было поискать удобное место вдоль реки. Первая встреча состоялась в окрестностях Больцано, но закончилась плохо: очень быстро конница под командованием сына знаменитого Марка Эмилия Скавра, первого сенатора, повернула лошадей, преследуемая кимврами, которые таким образом опередили главные силы римских войск, заблокированных в долине. Нужно было хитрить: Катул сделал вид, что располагает свой лагерь на высоте, и когда враги разбили свой и многие занялись, естественно, заготовкой провианта, ему удалось спуститься со своей армией по долине неожиданно для врага.

Катул попытался воспрепятствовать нашествию во второй раз, перекрывая проходы к Верону на уровне Риволи. На этот раз он расположил свои войска на двух позициях: основной лагерь на правом берегу Адидже и второстепенный лагерь на укрепленной высоте левого берега; мост позволял осуществлять связь между двумя расположениями. Но страх, который римляне ощутили во время первого столкновения, охватил их снова. И правда, кимвры перед опасностью демонстрировали бесшабашность, так что солдатам было чему поразиться: они наблюдали, как варвары, взобравшись на покрытые снегом вершины, уселись там на огромные свои щиты и устремились в головокружительное скольжение по краю пропасти. Теперь они попытались перекрыть течение Адидже, со своими щитами спустившись в реку. И так как им удалось только утопить кое-кого из своих, они начали сооружать запруду, сбрасывая в реку огромное количество земли, камней, низвергая туда же деревья, которые смогли выкорчевать. Когда легионеры оказались свидетелями устрашающего зрелища потрошения гигантских холмов, чтобы остановить реку, их охватила паника; чувство незащищенности было тем больше, что поток гнал стволы деревьев с корнями, которые, ударяясь, расшатывали мост, обеспечивающий связь между двумя лагерями.

Наибольшая часть войска основного лагеря пустилась в бегство без оглядки. И Катул был вынужден примириться с катастрофой, чтобы собрать и перегруппировать беглецов, но, делая это, он потерял когорты, находившиеся в соседнем лагере. Последние победоносно отбивали атаки кимвров. Затем, поскольку трибун, который осуществлял командование ими, колебался в решении рискнуть, центурион Марк Петрей собственноручно убил его, повел войско и, успешно осуществив прорыв, догнал армию Катула. За этот подвиг он был удостоен почестей, совершенно исключительных для центурионов.

В конечном итоге потери оказались ограниченными. Но Катул не располагал достаточно надежными силами, чтобы одержать верх над варварами, поэтому он был вынужден ретироваться в ожидании, когда войска Мария соединятся с ним. Тут снова роль Суллы оказалась вдвойне значительной: он регулярно обеспечивал провиантом войска, ему удалось поднять их моральный дух.

Кимвры ожидали тевтонов. Когда они узнали о своем поражении под Эксом и о том, что им снова было отказано в землях, необходимых для поселения, то решили дать сражение, которое сами считали решающим. С римской стороны тоже знали, что от этого сражения зависит исход войны, и соперничество возобновилось вновь. По мнению Плутарха, Марий, бывший верховным главнокомандующим (в 101 году он снова был консулом, в то время как Катул — лишь проконсулом), решил разместить войска с таким расчетом, чтобы это позволило ему присвоить всю славу от успеха: он поместил 20 000 человек Катула в центре и расставил своих 32 000 человек с одной и другой стороны этого ядра, о котором было известно, что благодаря своей позиции он был меньше задействован. Но в действительности, когда развернулись первые сражения, поднятая пыль в конце июля была такой, что Марий и его люди прошли рядом с врагом и в своем порыве потерялись на равнине Верцелл. Таким образом войска Катула, как раз под предводительством Суллы, привели к финальному результату.

Победа дала основание для ужасных сцен: кимврские женщины убивали отступавших, детей и себя самыми различными способами. Говорят, что одна из них повесилась на конце дышла, после того как повесила своих детей, каждого за лодыжки. В целом у Верцелл нашли смерть 120 000 варваров всех полов и возрастов, и римляне захватили 60 000 в плен.

Если Катул и Марий и соединились в триумфе, в глазах Истории именно последний является победителем кимвров и тевтонов, несмотря на протесты Катула, который написал книгу о своем консулате, чтобы отстоять часть славы, а также на попытки, предпринятые позднее Суллой, восстановления правды: в «Мемуарах» он детализировал рассказ о сражении при Верцеллах и стремился воздать должное качествам армии Катула, одним из командующих которой он был.

Относительно самого себя Сулла считал, что теперь он достиг достаточной известности, чтобы сделать прекрасную политическую карьеру. Он решил заняться ею. Но так как несколько запоздал к моменту получения доступа в квестуру, и это опоздание еще больше увеличилось из-за военных кампаний в Африке и Галлии, он счел возможным не представляться в городское управление, а стать кандидатом прямо в претуру. Несомненно, он переоценивал впечатление своих подвигов на избирателей; если сенатская аристократия хорошо знала Суллу и в настоящее время была заинтересована в его выдвижении, то совсем по-другому, не так восприняли его подвиги среди народа, который на данный момент благоговел только перед Марием. И еще он преуменьшал влияние своих противников, вовсе не заинтересованных сделать легкой карьеру личности, которая так явно выбрала противоположный лагерь.

Провал был унизителен, и позднее в «Мемуарах» Сулла постарался дать ему достойное объяснение: его дружба с Бокхом явилась причиной того, что задействовать его хотели в городском управлении, прежде чем избрать претором; без сомнения, мавританский царь доставил бы для игр, которые тот должен быть организовать, хищных зверей, участвующих в сценах охоты или битвах животных.

Как бы то ни было, но когда он предстал на выборах лета 98 года, чтобы стать претором на 97 год, на этот раз он вел кампанию серьезно и был избран. Его противники, как будто справедливо, не преминули упрекнуть в подкупе избирателей; впрочем, не было никого, включая даже определенных представителей знати, кто был бы достаточно близок с ним, чтобы упрекать его в этом: тогда как во время одного спора с Гаем Юлием Цезарем Страбоном (который остался в памяти римлян как человек замечательный именно своими ораторскими способностями), Сулла утверждал угрожающим тоном, что он будет использовать против него полномочия своей собственной должности. Тот ответил ему смеясь: «Ты прав, полагая, что твоя должность принадлежит тебе, так как ты ею владеешь, потому что купил ее!» Но все это относится к традиционной полемике, и, несомненно, не следует обращать на это особого внимания. Не потому что электоральная коррупция не практиковалась, но она была, вне всякого сомнения, значительно меньшей, чем в последующие десятилетия. Сулла вызвал расположение народа главным образом, наверное, благодаря обещаниям и действиям рекламного характера (установка в Капитолии монументальной группы, заказанной Бокхом и представлявшей пленение Югурты).

И одно из этих обещаний, которое он сдержал, возможно, больше того, на что надеялись те, кому он их давал: он организовал игры особой пышности. В самом деле, оказалось, что жребий дал ему городскую претуру, которая среди других обязанностей включала организацию ludi Apollinares, игр в честь Аполлона, тех же самых, которые первым организовал прадед Суллы в момент войны с Ганнибалом. Понятно, что Сулла стремился придать им особый блеск: он получил возможность представить культ Аполлона в некотором роде как семейное дело и подтвердить предназначение рода Корнелия Руфина Суллы организовывать ludi Apollinares. И, кроме того, Бокх снабдил его средствами, прислав для этого события сто львов-самцов. Впервые показывали их на свободе: одних — в сценах охоты, во время которых их убивали специально подготовленные мавры, других — в бою хищников. Римляне сохранили в памяти столь исключительные игры.

В конце года городской претуры, основная задача которой состояла в организации правосудия, Сулле доверили его первую важную миссию в Азии: он отправился во главе армии со званием проконсула Сицилии. В действительности миссия был двойной. С одной стороны, как и все, возглавлявшие провинцию Сицилию, он должен был обеспечить правление морей этого района, который сегодня находится на юге Турции, гранича с Сирией (термин провинция во времена Суллы не означал обязательно ограниченной территории, скорее, он соответствовал сфере ответственности). И главным образом он должен был привести в порядок дела в Каппадокии — царство (в центре современной Турции) оказалось жертвой серьезных волнений, вызванных вопросом преемственности на троне, и стало объектом различных притязаний. В частности, царь Понта Митридат VI, который мечтал об огромной восточной империи, имел виды на своего соседа Каппадокию. Он же поместил на трон своего ставленника, некоего Гордия. Но Рим хотел навязать крупного восточно-персидского властелина, которого выбрали сами каппадокийцы, — Ариобарзана (который в дальнейшем возьмет имя Филоромей — друг римлян). Таким образом, Сулла должен был восстановить его на троне.

Прежде всего требовалось, чтобы он обеспечил себя средствами для выполнения решений сената. Следовательно, ему нужны были войска легионеров, которых он собрал до отъезда, вместе со вспомогательными войсками, поставленными союзническими народами: здесь опять эффективно сработала его дипломатия и без осложнений ему удалось собрать действенную армию. Затем надо было провести сражение против приверженцев узурпатора Гордия: фракции каппадокийцев, поддерживаемых армянами. Об этих военных операциях ничего не известно, за исключением того, что они закончились особенно кровавыми победами и восстановлением на троне Ариобарзана.

Сулле удалось выполнить главное в миссии, которую ему доверили; однако он расширил сферу своей деятельности, предприняв первые контакты с могущественным Парфянским царством. Во время операций очистки, организованных против армян вплоть до берегов Евфрата, он встретил посла царя всех царей Арзаса. Впервые два народа вошли в сношения. Парфянское царство было значительным государством, которое простиралось до Индии и, возможно, состояло в контакте с Китаем, но испытывало одновременно трудности на своих восточных границах и было обеспокоено римской политикой на западных границах: Армянское царство тянуло вассальную зависимость, и Арзас неодобрительно смотрел на римское преследование армян. В то же время у него были все основания опасаться, как бы Каппадокия не оказалось ему враждебной.

Встреча стала для Суллы случаем установить прецедент отношений: он приказал поставить три скамьи, занял место в центре, и поместил с одной и другой стороны Ариобарзана и парфянского посла Оробаза. Подобная организация дипломатического пространства была, по-видимому, знаменательна. Рим не собирался обращаться с Парфянским царством как с равным, тем более, что не оно было истцом. Переговоры закончились договором (ратифицированным сенаторами в 95 году, когда Сулла вернулся в Рим), который предлагал дружбу между двумя народами, то есть согласие по поводу границ и ненападение.

Итак, Сулла провел настоящий раздел мира. Ни у кого из римлян, и еще меньше у самого Суллы, не было сомнений, что исключительная удача для человека одержать первенство в организации встречи двух сверхдержав, которые знали друг о друге, опасались друг друга и не были знакомы. К этой удаче Сулла добавил результаты переговоров, которые провел, как обычно, с большим знанием дела. Затем произошел инцидент, который дал понять, что Сулла умел извлечь всю выгоду полностью: член парфянской делегации халдей (специалист по пророчествам), хорошо рассмотрев проконсула, заявил: «Нет сомнений в том, что этот человек станет великим, и я удивляюсь, как ему уже сейчас удается выносить, что он не первый среди всех». Предполагают, что об этом довольно быстро стало известно в Риме во всех слоях общества.

Конечно, сразу принять столь очевидный факт были готовы не все: как полагается, враги, в свою очередь, возбудили против него дело по поводу ведения им проконсулата: если послушать их, то он много — слишком много — денег потратил на Каппадокию. Это не означает, что они были добродетельнее Суллы, но политическая жизнь была организована таким образом, что враждебность и несогласие регулировались одновременно с отчетами магистратов. Политическое равновесие устанавливалось путем правосудия. Обвинение было брошено неким Гаем Марцием Цензорином, элегантным, воспитанным на греческой культуре, имевшим репутацию беспечного, злейшим врагом Суллы. Очевидно, все сопровождалось сильной кампанией дискредитирования его политической деятельности: будто бы Сулла сделал ошибку, унизив представителя самой большой империи мира, потому что его патрицианское высокомерие помешало понять, что с посланником царя всех царей не обращаются как с представителем государства-вассала. Однако машина была плохо раскручена и обвинение перед трибуналом не имело продолжения, так как Цензорин не явился на слушание.

Итак, для Суллы начинается определенно период «отставки»: в течение четырех лет о нем ничего не слышно, в то время как политическая ситуация в Риме еще больше ухудшается. Но было бы ошибкой полагать, что Сулла предан забвению в результате одного лишь противодействия его противников, сгруппированных вокруг Мария. Недостаточно было протащить промагистрата через криминальную юрисдикцию, чтобы обесчестить его и запретить ему всякую карьеру. И напрасно нападали на него за его переговоры с парфянами, договор, который он с ними подписал, нашел поддержку и был ратифицирован сенатом. В действительности Сулла сам, как большая часть представителей политических кругов, к которым он принадлежал, знал, что он еще не набрал титулов, достаточных, чтобы стать кандидатом в консулат. Не нужно забывать, что он был выходцем из родовой линии, которая не отличилась в предыдущих поколениях, и не мог поэтому выдержать конкуренции с представителями знаменитых семей, которые соперничали в стремлении добиться верховной власти, для своих отпрысков, достигших возраста, позволяющего претендовать на нее.

Конечно, это не означало, что не появлялись кандидаты вне знати, поддерживаемые другими политическими группами: например, Марк Геренний, который вопреки всем ожиданиям в борьбе за консулат взял верх над Луцием Марцием Филиппом, знаменитым оратором, относящимся по рождению и связям к лучшей части римской знати. Но в период, когда наблюдается настоящая аристократическая реакция против народных притязаний, не могли безнаказанно нарушаться правила, удобные для аристократии. Как бы ни представлялось, Сулла не находил поддержки у своих друзей и, разумеется, не добился ее у своих противников.

Это совсем не означало, что Сулла не хотел попасть в консулат. Просто он был вынужден ждать благоприятного случая и создавать более позитивное впечатление, чем то, которое составили о нем римляне. Как раз поэтому он добился, чтобы Бокх установил на Капитолии монумент, который напоминал бы о пленении Югурты, кроме того, нужно было хорошо присматривать за этим монументальным ансамблем, потому что Марий и его соратники решили его разрушить. В 91 году в Риме и во всей Италии политическая атмосфера была особенно напряженной. Среди самых ярых консерваторов, которые рекрутировались в кругах, близких к сенатской аристократии, и сторонников Мария, настаивавших на радикальной политике, возник трибун исключительного статуса — Марк Ливий Друз. Этот молодой человек, выходец из знатной семьи, которая имела репутацию самой богатой в Риме, считался лучшим оратором своего времени. Будучи в начале исполнения своих обязанностей горячим сторонником попыток сената ввести законодательство, он проявил себя как желающий комбинировать интересы многих групп воздействия, в принципе непримиримых, и таким образом получить поддержку. Посему он провел законы как популистского характера (организовав распределение земли и раздачу зерна), так и консервативного (передав трибуналы, судящие бывших магистратов за их управление, в руки сенаторов). Особенно он стал поборником требования, которое в течение нескольких лет было сформулировано в самых резких терминах: равенство прав между италиками и римлянами.

Это значит, что в течение II века ситуация изменилась. Раньше римляне и италики, которые сознавали свою принадлежность к одной этнической группе, были связаны настоящим братством по оружию, установившимся во время военных кампаний. Но, начиная с поражения Ганнибала, отношения испортились: завоевания теперь производились больше — если не исключительно — в пользу Рима. Приток богатств позволил отменить с 167 года сбор прямых римских налогов (в счет военных расходов) — tributum, зато «союзники» италики продолжали платить соответствующую stipendium. В том же порядке отмечается, что распределение трофеев после победы, до сих пор равное между сражающимися, начало становиться отличным для граждан и неграждан. В общем, италики оказались исключенными не только из преимуществ, предоставленных римлянам, но и даже в отношении распределения земель, которое, в частности, они производили в соответствии с издержками.

В конце 91 года раздражение было в апогее, и определенные демонстрации насилия позволяли считать, что впоследствии все может плохо кончиться. Однажды на сцене театра италийский актер был задушен группой римлян, выведенных из себя его слишком явными проявлениями итализма. Другой италик, комик по профессии, сдержал страсти и разрядил атмосферу, заставив зрителей смеяться над свежим трупом. «Внутренности жертвы благоприятствуют нам, — говорит он, склонившись над покойником, — значит зло, которое только что произошло, меняется на добро». Он спас свою жизнь, смеясь над прорицателями, которые читали по внутренностям жертвенных животных, но этот анекдот свидетельствует о состоянии предельного притеснения, ответственным за которое был частично трибун Друз, пообещавший италикам, клянясь именами богов, охраняющих их, детей и родителей и его, на этот раз добиться для них римского гражданства. Когда при невыясненных обстоятельствах Друз был убит, конфликт уже стало невозможно предотвратить: сразу же один из преторов и его легат, относившиеся несколько свысока к народности аскулиев, были забросаны камнями в Пицении и убиты все римские граждане, которых только пиценты смогли найти в этот день. Таково начало беспощадной войны, из которой римляне вышли победителями, правда, ценой большой крови.

В этом контексте претензия Мария на всю славу от африканских событий отошла на второй план: энергия была сконцентрирована на борьбе против италийских народов, клявшихся разрушить Рим, из которого они были изгнаны. Обещавшие быть трудными военные операции с народностями, весьма искушенными в римских боевых приемах, чтобы участвовать в них в любое время, позволили Сулле приобрести «у своих сограждан славу великого генерала, у своих друзей — величайшего из всех, и у врагов — самого удачливого генерала» (говоря словами самого Плутарха). Марий же старел, подмачивал свою репутацию и наконец отказался командовать, потому что, говорил он, болезнь забирала у него все силы.

Операции разворачивались с переменным успехом: Марий, служивший вначале под командованием консула 90 года Публия Рутилия Лупа, взял армию в свои руки, когда она потерпела кровавое поражение, во время которого сам консул нашел смерть. Затем он дал сражение мятежной армии, в данном случае войскам, составленным из грозного народа марсов, и принудил своих противников к бегству. Сулла (легат другого консула, Луция Юлия Цезаря), располагавшийся лагерем недалеко оттуда, принял эстафету и изрубил на куски врага, перегруппировавшегося, чтобы принять бой. Он убил более 6000 человек. У марсов была репутация непобедимых, и поговорка гласила, что никогда не побеждали марсов или без марсов.

Это изменение ситуации принесло Сулле обсидиановую корону, несомненно, самый великолепный знак признательности, которым может гордиться полководец: пожалованная прямо на месте сражения в результате голосования армии, она свидетельствовала о чувстве признательности всех воинов к тому, кому удалось обеспечить им спасение и победу, когда положение казалось безвыходным (чаще всего потому что армия была осаждена в собственном лагере врагом, превосходящим по численности). Ее украшали травой, сорванной на поле подвига, потому что, объясняют древние эрудиты, покоренный народ преподносил своему победителю траву с земли, которая их кормила, — от нее они теперь отказываются, отдавая ей себя на погребение. В военной истории Рима весьма редко встречалась подобная признательность. За десять лет до этого возникло обстоятельство, в связи с которым, ею был осенен лоб простого центуриона: это было в 102 году, когда Марку Петрею удалось вывести войска, окруженные кимврами в районе Риволи, и соединиться с основной группой армии Катула. Но затем нужно углубиться до середины III века до н. э., чтобы найти другой пример, объясняющий гордость удостоившихся столь высокой военной почести, редкой и освящающей их храбрость и боевое умение. Что же касается Суллы, то он приказал на принадлежавшей ему в Тускулуме вилле (которая впоследствии должна была перейти в собственность Цицерона), выполнить фреску, воспроизводящую церемонию его венчания травой.

В следующем, 89 году, он вел войну в Кампании, где в конце апреля завладел Стабией, затем Помпеи. Он встретил другую грозную армию самнитов, которую разбил и преследовал через всю ее территорию.

Война не ограничивается военными операциями, а гражданская война — именно о ней шла речь — менее всего. Союзническая война стала причиной зверств, о которых тексты сохранили нам некоторые воспоминания: члены одной фракции, верной римлянам, скрылись в городе Пинна (сегодня Пенне в Амбруццах), выстроили оборону, в то время как сограждане осаждали их. Самое страшное, последние захватили детей лояльных и предприняли зверский шантаж, требуя отказаться от верности Риму во имя спасения. После отказа мятежники поставили на колени несчастных детишек и задушили их на глазах у родителей.

Непросто обстояли дела и в самих армиях. Сулла должен был испытать мятеж в соединениях, находившихся под его командованием: осаждавшие Помпеи войска, оставленные им под ответственность Авла Постумия Альбина, закидали камнями командующего, который был невыносимо спесив и которого солдаты подозревали в заговоре с врагами. По военному праву наказание за мятеж состояло из экзекуции вожаков и децимации, то есть казни одного солдата, взятого из десяти. Сулла поостерегся поступить таким образом, утверждая, что лучше удержать армию: если у нее будет понимание и угрызение совести за этот беспрецедентный акт, солдаты будут только более храбрыми в бою. Но его противники усматривали в преступной снисходительности продемонстрированное Суллой желание стать популярным в армии, чтобы уверенно полагаться на нее в военном походе в Азию против Митридата.

Наконец, Союзническая война закончилась по двум причинам — мятежники были покорены и убиты, и с 90 года консул Луций Юлий Цезарь выпустил закон, дающий римское гражданство всем остающимся верными союзниками и наделяющий военачальников правом предоставлять гражданство отдельным личностям и общностям в благодарность за оказанные услуги. Мера имела целью изолировать экстремистов, таких, как самниты, которые желали борьбы не на жизнь, а на смерть.

Во всяком случае, война стала для Суллы возможностью показать себя и завершить свой портрет совершенного лидера (хорошего генерала, хорошего администратора, хорошего дипломата), добавляя к этому при случае чуть-чуть от провиденциального человека. В то время, как он воевал в Самнии, в земле около Эзернии (ныне Изерния) образовалась широкая трещина, откуда появились языки пламени. Прорицатели, опрошенные о необычном явлении, ответили, что это знак, сообщающий, что доблестный человек с красивой внешностью возьмет власть в Риме, освободив его от волнений, имеющих там место. Не колеблясь и не позволяя кому бы то ни было вообразить другие гипотезы, Сулла объявил, что этим человеком является он, известный храбростью и огненной шевелюрой. И не упускал случая везде распространять эту мысль.

На состоявшихся в 89 году выборах магистратов 88 года Сулла наконец стал кандидатом: услуги, которые он оказал во время недавней войны, еще больше увеличили его славу, и пришел час для аристократии признать ее за ним — он был избран вместе с Квинтом Помпеем Руфом, чей сын женился на дочери Суллы Корнелии.

88 год, когда Сулла снова надел на себя знаки власти, был одним из самых ужасных. Он остался в памяти римлян в связи с тем, что впервые со дня основания Рима вооруженными войсками была нарушена священная ограда.

Экономическое положение, очевидно, было катастрофическим, потому что Союзническая война (очистительные операции которой должны были продолжаться еще много лет) захлестнула Италию огнем и кровью: не хватало провизии, каждая армия стремилась захватить урожай, чтобы не дать его врагу. Даже внутри Рима проблема становилась все острее в результате экономического кризиса: речь идет о проблеме долгов. Еще в предыдущем году очень тяжелый инцидент противопоставил кредиторов и дебиторов: и те и другие требовали помощи правосудия. Погиб при нападении на него городской претор Авл Семпроний Азеллион, который был знаком с делом: в то время как он, одетый в золотое, приносил жертвы Кастору и Поллуксу в центре Форума, в него было брошено несколько камней. Испугавшись, он попытался скрыться, достигнув храма Весты, находившегося совсем близко. Но его схватили и убили на месте. Это жестокое злодеяние вызвало всеобщий гнев, но, несмотря на значительное вознаграждение, ждавшее того, кто выдаст виновных, последние не были найдены никогда.

Политическая ситуация тоже была не из лучших, в частности, из-за притока новых граждан. В зависимости от способа, которым интегрировали в электоральный корпус, их вес значительно разнился. Вопрос ставился, в основном, о трибутных комициях, чьи избирательные единства (трибы) имели территориальный характер: если включить этих новых граждан только в некоторые из тридцати пяти триб, их влияние было почти нулевым, так как они могли создавать большинство лишь в трибах, где призывались выражать свои мысли; зато, если их распределить по всем тридцати пяти электоральным единствам, то из-за многочисленности им давалась бы власть в ущерб коренным римлянам. А трибутные комиции имели важное значение: их функцией были не только выборы во внутренние, но и в плебейские магистратуры (эдилы и трибуны), а также у них были юридические и законодательные компетенции. Предоминировал именно последний аспект: почти все принятые в течение века законы были проголосованы трибутными комициями, и легко понять, что завоевать или потерять контроль над большинством этого собрания было делом первостепенной важности. Давление было очень сильным, и каждый день разгорались ссоры, которые разрешались палками и камнями.

Как вполне естественно в подобном случае, чувство незащищенности и страха перед разразившейся гражданской войной вызвало цепную реакцию ужасов, которым, казалось, слепо вторит природа. Распространялся слух, что три ворона положили своих птенцов на улицу и съели их на месте. Рассказывали также, что крыса-самка, обгрызавшая золото со статуй одного храма, схваченная, произвела потомство — пять крысят и съела троих. И еще говорили главным образом о сверхъестественных явлениях, которые усиливали и продлевали ужас: самопроизвольно загорелся огонь в деревянных решетках оград, установленных в храме, и большого труда стоило их затушить. Наконец, в то время, как небо было чистым и без единого облачка, послышался пронзительный и мрачный звук, который продолжался и наполнял ужасом всех жителей Города. Сенат специально занимался знамениями: у него было заседание по этому поводу в храме Беллоны на Марсовом поле, в нескольких сотнях метров от Капитолия. Однако в момент дебатов влетел воробей с кузнечиком в клюве; часть он обронил, а с остатками улетел. Авгуры толковали этот знак как начало глубокого разногласия между клокочущим плебсом (кузнечик) и землевладельцами (воробей).

Ко всем этим внутренним волнениям, которыми боги, казалось, предупреждали римлян о катастрофических последствиях, добавлялась внешняя угроза, которую следовало воспринимать очень серьезно. Ведя губительную политику и надеясь извлечь из нее личную выгоду, проконсул Азии в 89 году Гай Кассий и легат Маний Аквиллий подтолкнули царя Вифинии вести политику агрессии против Митридата. В ответ последний развязал настоящий всеобщий конфликт: осенью он захватил Каппадокию и разбил армию Никомеда в Пафлагонии. Кассий и Аквиллий не предвидели, что военные действия примут такой оборот. Так как им не было поручено вести войну против Митридата, они располагали только довольно скромными военными силами, совершенно неспособными одержать верх над бесчисленными и жестокими солдатами царя. И очень скоро события обернулись трагедией: Кассий, разбитый на севере своей провинции, укрылся в Апамее, затем на Родосе; проконсул Сицилии Квинт Оппий ретировался после поражения в Лаодокии. Но Митридат дал знать жителям Города, что не произведет никаких актов расправы, если ему выдадут проконсула; что, очевидно, было сделано. Несчастного провели почти всюду, впереди его шли ликторы и двигался уничижительный кортеж. Митридат оставил его в живых только для того чтобы иметь возможность выставить напоказ проконсула римского народа плененным и смешным. Обращение, которое он подготовил для Аквиллия, было более жестоким: солдаты захватили его в Митилене, доставили в Пергам, привязали к ослу и заставили кричать: «Я, Маний Аквиллий, магистрат римского народа». Затем он был убит с помощью средства, явно изобличающего римскую жадность: ему в горло влили расплавленное золото.

Казалось, ничего не должно было теперь остановить победу Митридата: практически вся Азия воссоединилась с ним, называя его Богом, Отцом и Спасителем. Нужно сказать, что в этом смысле он позаботился развернуть умелую пропаганду: выказывал особое великодушие по отношению к азиатам, бывшим союзникам римлян, к последним же, наоборот, относился с безжалостной жестокостью. Таким образом он разжег настоящее расистское движение против всего, что было италийским или римским, и кульминацией стало уничтожение в один назначенный им день всех азиатских римлян, имущество которых было конфисковано и поделено.

Эта «Азиатская вечерня» была скрупулезно подготовлена Митридатом как в психологическом плане, так и в плане самой организации. Каждый город получил указания, которые предписывали, что нужно было убивать не только всех, в ком текла италийская кровь, взрослых и детей, но и рабов и приближенных этих людей. Были даже уничтожены их жены, часто дочери этой страны, потому что считалось, что хотя они и были восточного происхождения, но в некотором роде «заразились» от контакта с италиками.

В общем, в этот день нашли смерть примерно 80 000 человек, часто при ужасных обстоятельствах. Как только началась резня, несчастные италики искали убежище в храмах, откуда их вытаскивали и убивали, как в Эфесе. В Траллах сначала отрубали руки у тех, кто хватался за статуи богов. В Пергаме даже не утруждали себя тем, чтобы вытащить жертвы из храма Эскулапа: они были убиты дарохранительницами. Очищение некоторых городов сопровождалось даже пытками: в Кавне собрали всех, кого должны были убить, и убили сначала детей на глазах у родителей, затем жен на глазах у мужей, и мужчин в последнюю очередь. В другом месте утопили детей вместе с теми, кто хотел спастись морем. Некоторым из них удалось выбраться: тем, кто вовремя сменил тогу на какую-нибудь местную одежду.

Убийство безобидных торговцев маслом и вином, часто сильно интегрированных в местную жизнь, имело явное направление: оно показывало, что весь Восток полностью не потерпит больше римского присутствия. И особую озабоченность у Рима вызывало то, что флотилии Митридата не были «заперты» в Понте Эвксинском (Черное море): римский флот в Босфоре сдался, открыв им таким образом проходы в Средиземное море. Затем антиримское движение достигло Греции: знаменательно, что в Афинах народная «партия» откровенно выступила за Митридата, царя Понта. Наконец, Митридат организовал контакты с мятежниками Союзнической войны и некоторыми италийскими союзниками, находившимися в Африке и Испании.

Римлянам было от чего беспокоиться, и подготовка к войне, которую они намеревались развернуть против Митридата под командованием Суллы, была намного серьезнее подготовки карательной экспедиции, призванной отомстить за своих убитых «братьев».

Но чтобы предпринять далекую экспедицию, нужно закончить операции в Италии, или, по крайней мере, освободить достаточное количество войск. Сулла располагал той же армией, которой он командовал в 90 году в качестве легата консула Цезаря, затем в 89 году сначала как легат консула Луция Порция Катона, затем в качестве замещающего консула, когда тот нашел смерть в стране марсов. Много раз приводил эту армию к победе, и теперь она продолжала операции в Кампании перед городом Нол. Со своей стороны, два проконсула продолжали войну, один в Апулии (современная область Апулия): Квиит Цецилий Метелл Пий, который был не кем иным, как подозрительным кузеном Цецилии Метеллы, на которой Сулла только что женился; другой — Гней Помпей Страбон, отец великого Помпея, немного дальше к северу, в Амбруццах, против двух откровенно мятежных народов, вестипов и пелигнов. Итак, пока проходили эти военные операции в Италии, климат в Риме стал взрывоопасным. Один из трибунов плебса, Публий Сульпиций, видевший в себе наследиика Друза, кажется, заключил секретный пакт с Марием: последний берет на себя обязательства поддерживать программу реформ трибуна, в частности, касающихся включения новых граждан в тридцать пять триб таким образом, чтобы предоставить им большинство. Взамен на это Сульпиций пообещал Марию, который, несмотря на свой возраст и славу, горел желанием сразиться с Митридатом, заставить принять закон, отстраняющий Суллу от командования азиатской армией в его пользу. Это последнее условие договора должно было оставаться в секрете, и пока говорили только об общих проектах трибуна, в частности о проникновении новых граждан во все избирательные единства, вызывавшем возражения в сенате, а также проекте, касавшемся большинства «старых римлян», «граждан Рима», которые с трудом представляли себе, как это можно лишить их права голоса в пользу «чужих».

Сульпиций, не будучи настолько наивным, чтобы полагаться на свои возможности провести такое, не используя исключительных мер, окружил себя многочисленным отрядом головорезов, задачей которых было заставить замолчать оппозицию. И в ближайшие дни Рим продемонстрировал спектакль жестокого противостояния «революционеров», вооруженных Сульпицием, и «консерваторов», более или менее поддержанных сенатом. Очень плохие развернулись события в тот день, когда консулы, чтобы воспрепятствовать Сульпицию представить свои проекты перед народным собранием, решили объявить iustitium, то есть временное прекращение всякой политической и юридической активности, декретированное консулами, но с необходимого согласия сената. Их целью было дождаться, чтобы спало напряжение в Риме и установилась спокойная атмосфера. Результат был обратным: Сульпиций и его люди, вооруженные до зубов, ворвались в зал во время ассамблеи, которую консулы собрали в Форуме для оглашения своего решения. Все произошло очень быстро: Квинт Помпей Руфин, коллега Суллы, сбежал, его сын, пытавшийся дать отпор, был убит на месте. Что касается Суллы, с ножом у горла, в прямом смысле слова, он был отведен в дом Мария, где под воздействием угроз был вынужден отказаться объявлять iustitium.

Используя беспорядок, который царил в Городе, пока приверженцы Сульпиция праздновали победу над консулами, Сулла посчитал более разумным вернуться в свою армию в Кампании. Этот отъезд ставит перед историками вопросы: решил ли Сулла оставить своим противникам свободное поле, озабоченный лишь подготовкой своей экспедиции в Азию? Знал ли он уже, что сможет урегулировать вопрос только с помощью оружия, и отправился за своими верными войсками, которые ждали его в Кампании? Не кажется ли более правдоподобным, что он получил от Мария и Сульпиция заверения в поддержке порядка в Риме, раз убрал религиозное препятствие, которое представлял перед ними? Как бы то ни было, конечно, ни Марий, ни Сульпиций не вспоминали своего общего проекта лишить его командования экспедицией на Восток. И только по дороге в Кампанию он узнал, что его противники обманули его по всем пунктам: Сульпиций в условиях, которые легко можно представить, заставил принять закон о передаче ответственности за ведение войны против Митридата Марию, который уже некоторое время имеет привычку выставлять напоказ свое старческое тело в упражнениях на Марсовом поле, заставляя думать, что, несмотря на состояние Союзнической войны, у него еще есть необходимая сила для командования длительной экспедицией. И еще более тяжкий факт: Сульпиций заставил проголосовать за простую и полную отставку Квинта Помпея Руфина, коллеги Суллы по консулату. Причины абсолютно незаконной меры (не пристало трибуну освобождать консула от его власти) не ясны, но можно предположить, что она была принята на самом деле по инициативе проконсула Гнея Помпея Страбона, который должен был в конце года оставить ему командование армией Италии, чтобы закончить операции Союзнической войны.

Ситуация приняла особой поворот: Сульпиций и Марий решили нанести решающий удар по своим противникам; они не сместили Суллу с поста консула, как сделали это с Помпеем, просто потому, что не хотели создавать вакации высшей власти, которая принудила бы их согласиться на отставку помощников. Им более подошло удалить Помпея, от которого они почти не ждали сопротивления, и разоружить Суллу, отняв у него армию, но оставив титул консула, чтобы не подтолкнуть его к открытому бунту, тем более опасному, что не будет больше консульской власти. И не теряя времени, они отправили в Кампанию двух офицеров принять командование от имени Мария.

Но Сулла, к которому присоединился Помпей Руфин, подготовил своих солдат: он представил ситуацию в Риме как очень смутную, рассказал о драках, спровоцированных армейскими бандами Сульпиция; о мятеже, во время которого посреди Форума как искупительная жертва был убит прекрасный молодой человек, сын присутствующего здесь консула Помпея и его собственный зять; он говорил также о незаконной отставке несчастного Помпея; и наконец, объявил, что действием, законность которого оспаривается, у него отняли ответственность за кампанию на Востоке и, как следствие, военное командование; говоря это, он дал попять, что Марий, которому передано руководство, не доверял войскам, давно находившимся под его властью, и предпочитал, без сомнения, набрать новую армию для войны против Митридата. Последний аргумент был решающим: вот уже много лет солдат задействовали в особенно опасных операциях в Италии и без какой-то выгоды любого сорта, так как исключено, чтобы римский полководец позволил разграбить, как города варварской страны, поселения Самнии, впрочем, относительно бедные; экспедиция против Митридата была для людей перспективой войны с народами, гораздо менее опасными, чем марсы или самниты, хорошо знакомыми со всеми военными приемами римлян (как если бы не они сами, к тому же, их обучили), и особенно, с несравненно большей выгодой, принимая во внимание легендарное богатство Азии.

Результат не заставил себя ждать: два офицера, прибывшие из Рима и собравшие легионы, чтобы официально сообщить им об изменении командования, были забросаны камнями, прежде чем им удалось закончить свои речи. Одним из них был Марк Гратидий, из рода Арпинов, которую политические выгоды заставили выступить против другой семьи, предназначенной стать знаменитой двумя поколениями позднее, — Цицеронов. Бунт войск, более или менее подготовленный самим Суллой, означал, что впредь дела должны были регулироваться с помощью оружия: он посоветовался со своими людьми, которые единодушно потребовали от него идти на Рим, чтобы навести там порядок и заставить аннулировать незаконные постановления, принятые Сульпицием и его союзниками. Но в то время как Сулла становился во главе своих шести легионов, предположительно около 35 000 пехотинцев, значительная часть офицеров, бывших под его командованием, покинула его: представители знати не могли допустить, чтобы применили оружие против Рима, каким бы законным ни был мятеж. Примечательное исключение — преданность Луция Лициния Лукулла, который всегда был его единственным, очень верным сторонником и которого сближала с ним общность культуры и склонностей. Впрочем, пустоты, образовавшиеся в результате этих уходов, были частично заполнены друзьями или сторонниками Суллы, которые вынуждены покинуть Рим, чтобы избежать репрессий, проводимых приверженцами Мария.

Как всегда в таком случае, между двумя лагерями, позиции которых были непримиримыми именно потому, что приверженцы пострадали в имуществе и лично (Плутарх утверждает, в Риме Сульпиций приказал убить близких Суллы в ответ на то, что войска последнего забрасывали камнями его офицеров), в сенате образовалась «партия примирения», которая объединила всех тех, кто думал, что мирное решение было еще возможно, но не имел средств его предложить. В то время как Сулла и Помпей начали поход на Рим, а также пока сводились первые счеты и каждый смог подсчитать своих приверженцев и врагов, Сульпиций, опираясь на эту фракцию в сенате и опасаясь прежде всего столкновения, отправил двух преторов, Марка Юния Брута и некоего Сервилия, для убеждения двух консулов, чтобы они отказались от своих криминальных проектов.

Дело, правда, уже слишком далеко зашло: солдаты, убив двух офицеров Мария и боясь репрессий старого шефа, который слыл мстительным, уже не могли повернуть назад; они захватили обоих преторов, подвергли их грубому обращению: сорвали с них знаки магистратуры (разметали фасции, изодрали в клочья тоги с пурпурной каймой), нанесли оскорбления. Что касается Суллы и Помпея, те, поколебавшись один момент, теперь были полны решимости освободить Рим от тиранов, так они и сказали двум преторам. Сулла черпал уверенность из божественных знамений, которые обещали ему быстрый и полный успех: знаменитый прорицатель Гай Постумий, сопровождавший его в армии, исследовал внутренности жертвы, которую он принес до выступления в поход, и заявил, что он готов поклясться своей жизнью, что намерения, которые Сулла задумал, исполнятся. Кроме того, он сам видел во сне восточную богиню Ма, которая, представ перед ним, вложила ему в руку молнию и назвала одного за другим по именам его врагов, которых он должен разбить и независимо от порядка перечисления уничтожить. Эту богиню Сулла сам же ввел в Рим, где ее культ был приравнен к культу Беллоны.

В некотором роде это личная история, которая соединяет его с Ма; в противоположность тому, что обыкновенно полагают, это не войска, вернувшиеся из длительной восточной экспедиции с новыми азиатскими верованиями. В самом деле, не очень хорошо понятно, каким образом культ Ма мог быть интегрирован, как это и произошло, в официальную религию. В сущности, все проще и в то же время любопытнее: во время войны римляне полагали, что бог их противников не враг, который должен исчезнуть вместе со своим народом, но, наоборот, его можно вызвать при помощи ритуалов — римляне говорили «заклинаний», — давая ему торжественные обещания, что позволяло одновременно обогатиться божественным покровительством и лишить оного противника. «Заклинание» происходило в соответствии с ритуалом, требовавшим одновременно назвать город, к которому это относится, и божество, охраняющее его, к которому обращаются; это было причиной того, что римляне всегда ревниво хранили в секрете «религиозное» название Рима, а также имя божества, охраняющего их город: они опасались, как бы его не забрали заклинанием в случае конфликта. Религиозная история Рима отмечена такими «заклинаниями» чужих божеств, среди которых, несомненно, более всего известна Юнона Рейнская, захваченная в Вейях в 396 году; римляне были убеждены, что они смогли победить Карфаген в 146 году, не вызвав недовольства богов, потому что им удалось отнять у него всякое божественное покровительство.

Даже если нельзя найти никакого текста, который бы сказал об этом определенно (и даже если не существует никакого современного примера «заклинания»), можно считать, что Сулла в Каппадокии «заклинал» это грозное божество, чьи священнослужители, как мужчины, так и женщины, в темных одеждах предавались безумным действиям: они надрезали себе руки и тело и опрыскивали своей кровью культовую статую, как актеры, следуя громко звучащей музыке. И, вероятно, также потому, что был облечен в сан (скорее всего, авгура), Сулла использовал этот особый ритуал и по возвращении способствовал его посвящению латинской богине войны Беллоне. Таким образом он мог считать, что между нею и им установились особые связи, и решимость наказать врагов, которые разъедали Рим в его лоне, обнаруженную в нем послами, он черпал, конечно, из благословения Ма-Беллоны, ей он свято верил; к нему приходили еще три делегации от сената, и он давал неизменный ответ: «Нужно освободить Рим от его тиранов». Ответ, результатом которого стали горе и паника в Городе. Всеми средствами римляне готовились сопротивляться этой небывалой агрессии; но так как Сульпицию и Марию нужно было еще немного времени, они отправили еще одну делегацию, которая должна была представиться как имеющая мандат сената, чтобы предложить Сулле переговоры и даже сделать ему предложение о реституции командования экспедицией против Митридата при условии, что он не продвинет своих войск к Городу ближе чем на пять миль (около 7,5 км).

Сулла и Помпей почувствовали опасность: возможно, они знали, что сенат не дал никакого мандата подобного рода. Как бы то ни было, они снизошли к просьбам и сделали вид, что разбивают лагерь на указанном расстоянии. Но как только ушла делегация, Сулла отправил двух своих помощников, Луция Базила и Гая Муммия занять стратегические пункты на городской стене и, в частности, Эсквилинские ворота, которые открывались на восточную дорогу в Пренесте. Помпей и Сулла следовали с основной, спешно продвигавшейся группой своих войск.

Из-за существенного неравенства противостоящих сил операция не должна была длиться слишком долго. Задачей Помпея было войти в Рим через Коллинские ворота (на северной стороне); второй легион должен удерживать Целимонтанские ворота (на юго-востоке); третий находился на юго-западе на мосту Сублиция, самом старом мосту Рима, который соединял Форум Боарийский с районом Яникула на правом берегу Тибра; четвертый легион оставался в резерве у подножия городской стены; Сулла с последними двумя легионами проник через Эсквилинские ворота. Его два помощника должны были повозиться с войсками Сульпиция, хорошо подготовленными для уличных боев и стойко сопротивляющимися, занимая крыши, откуда они сбрасывали на солдат различные метательные снаряды. Он прибыл вовремя, чтобы предотвратить панику, которая проявилась в самом начале, распорядился поджечь дома, в которых закрепились его противники, и отдал приказ находившемуся в резерве легиону выступить на поддержку через Виминальские ворота, чтобы достичь квартала Субур. Марий и Сульпиций, боясь быть атакованными войсками, которые Сулла разместил на мосту Сублиция, отошли на мост Оппия. Марий, спрятавшийся в храме Телла, призвал на помощь рабов; он обещал свободу тем, кто согласится сражаться на его стороне. Но если верить Плутарху, таким образом он приобрел только трех рекрутов: хорошо было видно, что дело проиграно; и действительно, его без труда низложили и принудили к постыдному бегству — так же, как и его сторонников.

Чего и опасались, беспорядочное бегство противников спровоцировало у некоторых солдат Суллы желание грабить: узнав о грабежах, в частности, в районе Форума, где Марий построил себе дом, он приказал задержать и убить грабителей на месте. Имея прецедент, они во всех кварталах Города разместили посты охраны как для того, чтобы предотвратить осложнения, спровоцированные победителями и всеми, кто являл свою радость тем более разнузданно, чем больше был их страх раньше, так и для того чтобы подавлять, к слову, маловероятные, выступления тех приверженцев Мария и Сульпиция, которые остались в Городе. Затем они немедленно созвали собрание сената для принятия карательных мер к побежденным. На заседании не хватало людей: и тех, кто слишком открыто принял сторону Мария и Сульпиция, и тех, кто боялся, как бы победители не решились на чистку в больших масштабах. Однако хотя Сулла и, особенно Помпей, стремившийся отомстить за своего сына, и правда располагали убедительными аргументами, чтобы требовать головы своих основных противников, в высоком собрании было еще достаточно независимых лиц, осуждавших репрессии против Сульпиция и рассматривавших их как акт насилия, предпринятый со стороны Суллы и Помпея, чтобы устоять. Так, знаменитый старец Квинт Муций Сцевола, по прозвищу Авгур, дабы отличать его от родственника-тезки, по прозвищу Понтиф, — одного из великих юрисконсультов Республики, упорно отказывался голосовать за предложение Суллы объявить врагами народа Мария, Сульпиция и десятерых других видных деятелей, которые их активно поддерживалн. Нужно сказать, что у Сцеволы были некоторые личные причины выступать против этого декрета: его внучка вышла замуж на Гая Мария Евна, сына старого врага Суллы, также входившего в число тех, кого надо было уничтожить. Однако, надо думать, что представленные им аргументы не полностью относились к семейной солидарности, но имели более общий характер, поэтому могли быть поняты определенным числом сенаторов. Все же, несмотря на сопротивление человека, столь замечательного своей юридической и философской культурой и стоической строгостью, свидетельством чему является вся его жизнь, сенатское решение было принято.

В политическом плане это был, конечно, основной акт: не только потому, что касался уничтожения Мария и его людей, он признавал обоснованность действий двух консулов. И это признание было тем более необходимо, что до них этого сделать не осмеливался ни один римлянин: они нарушили священное пространство Рима, введя вооруженные войска в периметр, охраняемый религиозным запретом. Одной из основных особенностей политического и религиозного пространства Рима было то, что Город за стенами содержал ограниченную линией с уточняющими вехами pomerium — зону, защищенную смертельным табу: самые древние законы запрещали любое захоронение внутри этого священного пространства, и армия, явно ассоциировавшаяся с этим смертельным табу, не имела права доступа туда (разве что при особых условиях триумфа). Это создавало ощущение власти разного плана в зависимости от того, осуществлялась она внутри или вне pomerium. Внутри — речь шла о власти исключительно гражданской; вне — военная власть (символ — топоры в пучке прутьев), которая теряла всякую действенность, как только магистрат, облеченный ею, пересекал линию.

Сулла и Помпей Руфин вели военные операции против трибуна плебса (Сульпиция) и двух действующих преторов (Марка Юния Брута и Сервилия, кого так потрепали солдаты), приведших их к окружению Города, а затем заставивших проникнуть легионы до самых святых мест: Форума и Капитолия. Чтобы сенат принял решение поставить вне закона их противников, необходимо признать, что они действовали безошибочно и в качестве консулов только поддерживали порядок. Мотивировки сенатского положения должны были сослаться на продолжавшиеся несколько месяцев беспорядки, призывы к восстанию против консулов, организацию подрывной деятельности (предложения свободы, сделанные рабам) теми, кого подвергли теперь преследованию, называя врагами народа.

На самом же деле первое следствие декрета состояло в том, что указанные лица не могли выражать никакого протеста и даже под страхом быть обвиненными в сообществе с ними их должны были выдавать или убивать, если появилась возможность. Но, конечно, у двенадцати лиц по большей части было время, чтобы скрыться: некоторые даже отплыли в Африку или Испанию. Зато Марий и Сульпиций, последние, кто сопротивлялся, и самые известные, не могли легко раствориться и обрели другую судьбу.

Марий с одним из своих сторонников, Квинтом Гранием, тоже врагом народа, и рабами смог отплыть, но корабль, на котором они находились, из-за шторма был вынужден пристать к берегу. Им удалось избежать преследований остаток дня и весь следующий день, но, приближаясь к Минтурнам, когда они уже ослабли от голода, вдалеке увидели отряд всадников; тогда они поспешили к морю, чтобы добраться до двух кораблей, проходивших мимо. Граний и большая часть людей добрались-таки до одного из кораблей, который они заставили повернуть в сторону острова Искья, но Марию было почти семьдесят лет и ему очень мешала полнота; с помощью двух рабов с огромными трудностями он добрался до второго корабля. И достиг его в тот момент, когда всадники уже испускали угрозы в адрес экипажа. Как только они исчезли из виду, капитан судна счел необходимым сделать остановку в устье Горильяно под предлогом попутного ветра; он приказал перенести Мария на землю, так как у того случился приступ морской болезни, и тотчас же поднял якорь.

Отчаявшийся Марий прятался как мог, но голод заставил его выйти к лачуге одного старика, у которого он попросил немного еды. Последний, подкрепив его, посоветовал спрятаться в камышах болота у Минтурнов. Едва он нашел место, как увидел отряд всадников, которые начали пытать старика, заставляя его признаться в помощи Марию. Последний, освободившись от одежд, которые указывали, что он лицо высокого ранга, бросился к топи, где преследователи и нашли его. Местные магистраты должны были решить судьбу этого несчастного, голого, покрытого грязью, с веревкой на шее и связанными за спиной руками. Они не могли пренебрегать декретом, принятым в Риме, и решение касалось только способа, которым нужно было его убить: никто не хотел брать на себя ответственность. Все же нашелся чужак, кимвр, как говорят, возможно, прельщенный щедрым вознаграждением, который вызвался выполнить эту работу, но, побыв некоторое время в доме, где был заключен Марий, отказался: «Я не могу».

Жители Минтурнов догадались, что старик, чье горло требуется перерезать и чью голову отвезти в Рим, был великий Марий, шесть раз консул, победитель кимвров и тевтонов. Они решили помочь ему бежать, предоставив продукты и судно, на котором он смог бы добраться до Грания на Искье.

Для трибуна Публия Сульпиция все сложилось трагически просто: в противоположность большинству других он спрятался в поместье, которое у него было в Лавренте, в нескольких километрах южнее Рима. Публия предал один из его рабов, ему отсекли голову. В награду раб получил свободу, но чтобы наказать его за измену собственному хозяину, консулы, не будучи склонными поощрять ниспровержение законов, приказали убить его.

Победители сделали то, что было в их власти, чтобы схватить всех, кто был теперь вне закона. И когда некоторые покинули землю Италии, они не пошли далее в своих преследованиях. Эта демонстративная уверенность в действенности юридической меры так же, как и то, что они ограничились лишь двенадцатью ответственными, с очевидностью показывает, что Сулла и Помпей Руфин полагали только осуществить восстановление порядка. Нет сомнения, что если бы они сознавали, что участвуют в гражданской войне, они предприняли бы очистительные операции и преследовали бы своих врагов на краю земли. Подобное отношение позволяет думать, что они получили поддержку в своих действиях у сената и, вероятно, также у части народа.

Меры, принятые консулами, и дальнейшие события подтверждают эту догадку: на следующий день после сражения Сулла и Помпей Руфин созвали собрание народа, перед которым оба консула, выразив сожаление по поводу ситуации, в которую ввергли Республику демагоги, оправдали свое вмешательство необходимостью установить порядок и безопасность имущества и личности. Затем они объявили, что предложат на народное голосование серию распоряжений, призванных предотвратить возврат к таким беспорядкам.

Эти законы, носившие имя их авторов (каждый из них был, таким образом, частью Закона Корнелия — Помпея), в основном, относились к самой организации избирательных процедур: с одной стороны, каждый законопроект должен был впредь подвергаться предварительной апробации сената (что раньше было правилом для текстов, вынесенных на собрание трибами); и затем самое главное в законодательной деятельности передавалось центуриатным комициям, то есть собранию, которое группирует граждан больше не по территориальным единствам (как трибутные комиции), а по классам цензитариев, и в котором большинство достигалось, если восемнадцать центурий всадников и восемьдесят центурий граждан первого класса (самые богатые) голосовали одинаково. Эта центуриатная организация, начало которой легенда относит ко временам царя Сервия Туллия (VI век), опиралась на принцип пропорционального распределения налоговых и военных функций и политического веса: чем богаче был гражданин, тем более значительным было его участие в налогах и военных обязанностях, и тем более возможностей было у него обратить внимание на свой голос в собрании. Предлагая передать центуриатным комициям вес, который они утратили, Сулла и Помпей Руфин утверждением, что они искореняют всякий повод к бунту, недвусмысленно отдали предпочтение избирательной системе, при которой влияние возвращалось к самым богатым и благоразумным людям, а не к наиболее бедным, готовым на все. Во всяком случае ясно, что, отнимая у собраний плебса законодательную инициативу, они лишали трибунов основательной части их власти.

Это было основным в законодательстве, предложенном консулами: то, что политически было самым важным. Но были также законы, принимаемые ради народа, по меньшей мере три. Первый ограничивал 10 процентами рост долга; второй подтверждал объявление врагами народа двенадцати руководителей фракции Мария и отдавал приказ о конфискации в пользу государства всего их имущества. Наконец, последний закон, на котором настаивал Сулла, аннулировал законодательство, насильственно установленное Сульпицием с того момента, когда Сулла вынужден был временно отменить iustitium.

Насколько известно, свод мер был принят в нормальных условиях: Сулла отправил свои легионы заканчивать приготовления к Восточной кампании. И выборы магистратур на следующий год прошли без инцидентов, если не считать того, что приверженцы Мария, воспрянув духом, теперь открыто выступали за кандидатов, подпадавших под амнистию, и им даже удалось в некоторых случаях провести своих людей вместо тех, на кого опирались консулы, в частности вместо племянника самого Суллы Секста Нония Суфеиата. Что же касается консулата, выбор пал на Гнея Октавия, несомненно, в данном случае самого неспособного человека, одновременно нерадивого и некомпетентного, и на патриция Луция Корнелия Цинну, которого Сулла, по-видимому, поддерживал. В самом деле, во время своей кампании Цинна торжественно поднялся на Капитолий, держа в руке камень и клянясь всеми богами, что если он не будет честно защищать интересы Суллы, пусть его выбросят из Города, как он бросает этот камень, и театральным жестом бросил его с высоты Капитолия под аплодисменты многочисленных свидетелей. Ничего не известно о кредите, который Сулла мог дать под эти манифестации; зато известно, что он предпочел не стать врагом этого знатного патриция, активного и компетентного. И сам факт, что последний посчитал полезным проводить кампанию, обещая следовать только что принятым постановлениям, позволял Сулле быть уверенным в политическом равновесии, потому что Цинне таким образом удалось быть избранным.

Как было предусмотрено в начале 88 года, каждый ушедший в отставку консул должен был взять на себя командование: Квинт Помпей Руфин замещал Гнея Помпея Страбона во главе армии в Италии для ведений операций по очистке, заканчивая Союзническую войну, в то время как Сулла отправлялся на Восток. Если последний действительно взял направление на Грецию, то для Помпея Руфина история заканчивается здесь: он отправился в свою армию и созвал ее на собрание. Помпей Страбон держался несколько в стороне, как если бы стал частным лицом, чуждым военным делам. Солдаты приблизились к своему новому командиру, кажется, чтобы лучше слышать его, и, оттеснив таким образом от офицеров, убили. Войска начала охватывать паника, но сразу же вмешался Помпей Страбон: осуждая убийц за то, что те подняли руку на консула, он дал понять своим войскам, что репрессий не будет, если они снова подчиняться его командованию.

Неизвестно, был ли Сулла осведомлен об этом трагическом событии, направленном на сохранение командования италийской армии за Помпеем Страбоном. Во всяком случае, он не мог больше вмешиваться: следить за законностью было обязанностью новых консулов. Но быть не может, чтобы он не понял, что предвещало ему и его людям в последующие месяцы убийство коллеги.