Сьенфуэгос

13

Однажды душным и жарким августовским днем старик Стружка ворвался в хижину мастера Бенито из Толедо, которого застал храпящим прямо на столе. Стружка принялся отчаянно трясти оружейника, пока тот не открыл усталые глаза.

— Просыпайся, Бени! — велел Стружка. — Найди Гуанче и ждите меня на кладбище через полчаса.

— Зачем? — прорычал оружейник хриплым со сна голосом. — Какого черта?

— Сейчас не время для вопросов, поторопись! Это очень важно, — он уже направился к выходу, но на пороге обернулся и добавил: — И постарайтесь, чтобы вас никто не видел.

С этими словами старик исчез, как будто растворился в воздухе, а толедцу стоило немалых усилий снова не улечься на столе и не заснуть сладким сном. В конце концов он все же заставил себя подняться и направился в хижину Синалинги, где нашел Сьенфуэгоса и попросил сопровождать его на встречу с плотником.

— Зачем? — задал пастух все тот же вопрос.

— Понятия не имею, но если Стружка говорит, что это важно — значит, так оно и есть.

Несколько минут спустя они встретились со старым плотником на скрытом от людских глаз кладбище, где покоились Сальватьерра, Симон Агирре и Гавилан, а потом незаметно двинулись на северо-восток.

В какой-то момент им пришлось спрятаться в зарослях, чтобы пропустить дюжину вооруженных туземцев, направляющихся в селение Гуакарани. Затем они свернули на тропинку, петляющую между скал, которая привела их в маленькую закрытую бухточку, почти лагуну, с очень чистой водой.

Старик резко свистнул.

Вскоре ветви ближайших кустов всколыхнулись, открыв вход в пещеру, находящуюся почти у самой кромки моря, и оттуда высунулась лохматая голова Немого Кико, губы которого тут же растянулись в идиотской улыбке.

Они вошли, внутрь, и немой снова закрыл вход в пещеру ветками. Когда глаза привыкли к темноте после яркого дневного света, канарец не смог сдержать короткого возгласа:

— Черт! Это еще что?

Кандидо Рыжий, один из конопатчиков «Галантной Марии», помешивал что-то в котле над костром; от варева исходил кислый запах, от которого тут же защипало в носу. Кандидо поднял голову и насмешливо посмотрел на гостей:

— А ты что, сам не видишь? Корабль.

Это и в самом деле был корабль — около восьми метров длиной, он заполнил почти всю пещеру, и, хотя, безусловно, был весьма грубо сколочен из подручных средств, но все же выглядел крепким и надежным, с толстыми бортами из широких досок, пропитанных дегтем и рыбьим жиром.

— Вот это да! — воскликнул толедец, обходя вокруг корабля и придирчиво осматривая каждую деталь. Теперь понимаю, почему я никогда не видел вас в форте. И давно вы его строите?

— Почти два месяца, — ответил старик Стружка. — Вообще-то это детище Лукаса, он прятал его здесь. Собирался сбежать, прихватив с собой ту шлюшку, а когда его повесили, нам показалось неплохой идеей закончить работу. — Он немного помолчал и добавил: — Пять-шесть человек вполне смогут добраться до Испании на корабле вроде этого.

— Испания слишком далеко.

— Зато Каноабо слишком близко.

Оружейник пристально посмотрел на троих моряков, которые, казалось, ждали его одобрения, и спросил:

— Но почему именно мы?

— Ты — потому что мой друг и сможешь помочь с материалами, которых нам не хватает. А этот — потому что он силен, умеет работать и не станет бунтовать, — улыбнулся Стружка. — К тому же, если исключить людей Кошака, выбирать особо не из кого.

— Ну что ж, понимаю, — согласился мастер Бенито. — Вот только никто из нас не умеет управлять кораблем. Нам нужен капитан.

— У нас есть три возможных кандидата. Только мы не слишком им доверяем, а потому предпочитаем просто поставить перед фактом, когда им не останется другого выбора: либо выйти с нами в море, либо умереть.

— Так значит, ты тоже считаешь, что для нас все кончено?

— Только такой слепец, как Кошак, может этого не видеть. Это лишь вопрос времени.

— И сколько у нас времени?

Кандидо Рыжий на мгновение оторвался от работы и повернулся к задавшему вопрос Сьенфуэгосу.

— Тебе лучше знать, Гуанче. У тебя с ними полное взаимопонимание, а Синалинга от тебя без ума, — он помолчал. — Если хочешь, мы возьмем ее с собой, но нужно запастись едой в дорогу. Путь будет долгим.

— Она ждет ребенка, — признался Сьенфуэгос.

— Мы это заметили, но это будет не первый младенец, который родится в море, — пристально посмотрел ему в глаза корабел. — Ты в самом деле не знаешь, когда они собираются напасть?

— Я не знаю, собираются ли они вообще нападать. Наши бомбарды и аркебузы ввергают их в трепет, и мне порой кажется, что они хотят лишь напугать нас, чтобы заставить уйти. Они знают, что открытая борьба будет стоить им слишком многих жизней, да и вообще они мирные люди.

— И Каноабо тоже?

— Трудно сказать. Возможно, Гуакарани использует его, чтобы разыграть перед нами комедию, или же попросту тянет время, чтобы не сделать неверных шагов, — пожал плечами Сьенфуэгос. — В конце концов, как я могу знать, что у него в голове? Порой мне даже трудно понять, о чем думает Синалинга.

— Как бы то ни было, — решил подвести итог Стружка, — сейчас нам лучше вернуться домой. — С этими словами он повернулся к толедцу. — Так ты плывешь с нами?

На миг тот задумался, но потом кивнул и равнодушно пожал плечами.

— Дома меня никто не ждет, но я все же поплыву.

Следующий вопрос был адресован Сьенфуэгосу:

— А ты что скажешь?

— Если дашь слово доставить меня в Севилью, то я подумаю.

— В Севилью? Какая на хрен Севилья? — вмешался грубый конопатчик. — При чем тут Севилья, мать твою? Мы поплывем туда, куда ветер дует, хватит и того, что мы берем вас с собой. Не жирно ли будет? — с этими словами он в ярости повернулся к Стружке. — Я предупреждал, что этот дерьмовый гуанче доставит нам хлопот.

— Успокойся! — терпеливо ответил плотник. — От распрей толку не будет. Слушай, парень, — обратился он к канарцу. — Ты мне нравишься, и похоже, ты нам пригодишься, но в твоей голове больше опилок, чем в моих легких. Не воображай, что дикари сохранят тебе жизнь только из-за того, что ты станешь отцом метиса. Время на исходе, и если ты хочешь спасти свою юную шкуру и симпатичную голову, то решай уже — ты плывешь или нет?

Сьенфуэгос задумался, оглядел всех присутствующих и хлопнул по лодке, словно пытался испробовать ее на прочность, а потом неохотно кивнул.

— Согласен! — сказал он. — Но если губернатор и Кошак забудут о своих распрях и встанут плечом к плечу против Каноабо, я останусь здесь, потому что в этом случае мой побег окажется дезертирством.

— Ох, парень! — вздохнул Стружка. — Могу поклясться собственной душой, что, если бы такое было возможно, мы бы все остались.

В тот вечер Сьенфуэгос вернулся в хижину и понял, что не может сосредоточиться на учебе. Тогда мастер Бенито по-отечески осведомился:

— Все думаешь об этом ребенке? — и, прежде чем Сьенфуэгос кивнул, добавил: — Послушай старика, у которого не осталось в жизни ничего, кроме опыта. Если бы ты был богатым человеком, и тебя ждал бы в Испании уютный дом и безбедная жизнь, я бы посоветовал взять ребенка с собой, даже рискуя навлечь на себя гнев общества. Но в твоем случае здешняя нагота для него предпочтительнее, чем тамошние лохмотья. Жизнь в дикости все же лучше, чем в нищете.

— Может быть, вы и правы, — вынужден был признать рыжий. — Но ведь этот ребенок — единственное, что принадлежит мне в целом свете.

— Люди не вещи, сынок. Это говорит тебе человек, который сам слишком поздно это понял. Ты уже дал ему самое лучшее, что существует в мире — жизнь, и единственное, что можешь сделать — это навсегда сохранить в своем сердце память о нем. Поверь, ты не виноват, что вас разлучают обстоятельства.

— Меня это не утешает.

— Согласен, — сухо ответил оружейник. — Но сейчас мы все в заднице. Мир вокруг нас рушится, и, возможно, в скором времени нас всех перемелят в фарш. Так что, уверяю тебя, у меня тысяча куда более важных дел, чем утешать тебя, — он махнул рукой в сторону двери. Так что, думаю, тебе стоит отправиться к ним и постараться выяснить намерения дикарей.

Однако добиться ответа от Синалинги оказалось крайне сложно; казалось, ее ничего не интересует, кроме грядущего материнства, и при всех своих стараниях угодить канарцу, она упорно не замечала — или очень старалась не замечать — всех странных и тревожных событий, происходящих вокруг в последнее время.

Ее брат Гуакарани, первое лицо племени, без одобрения которого не смели принимать ни одного решения, ушел в горы, а другой брат, Гуарионекс, снюхался с воинами ужасного Каноабо, и теперь они распоряжались в деревне, как хозяева, а жители провожали их ненавидящими взглядами. То тут, то там раздавался опасливый шепот, слышались бессильные угрозы отомстить, а над деревней сгущался столь осязаемый ужас, что, казалось, его можно потрогать; этот страх даже имел собственный запах, более густой и тяжелый, чем аромат гуав, долетающий из сельвы.

— Уже скоро он родится, — повторяла девушка. — У нас будет ребеночек, и он будет похож на тебя...

— Думаешь, Каноабо даст мне возможность его увидеть? — спросил Сьенфуэгос, чтобы хоть как-то заставить ее замолчать. — Скорее уж он перережет мне горло еще до рождения следующей луны.

— Никто не посмеет тронуть тебя даже пальцем, — спокойно ответила Синалинга.

— Почему это?

— Потому что ты — отец моего ребенка.

— А что будет с моими друзьями?

— Я не имею к ним никакого отношения.

— Но я-то имею. И если ты что-то знаешь, то должна сказать мне об этом.

— Ничего я не знаю, — ответила Синалинга. — И не хочу ничего знать. Даже если бы я что-то знала, то ничего бы тебе не сказала. Они же просто дикари, которые угрожают моему племени.

После этого она замкнулась в глухом молчании, и Сьенфуэгос, как ни старался, так и не смог добиться от нее иного ответа; казалось, Синалинга раз и навсегда изгнала из своей жизни остальных испанцев и держалась так, будто их никогда не существовало, или, во всяком случае, как будто они никогда не показывались за пределами стен шаткого форта, расположенного в двух шагах от ее хижины.

В один дождливый сентябрьский вечер Синалинга неожиданно взяла канарца за руку и потащила по тайным тропинкам в чащу, пока не привела к одинокой хижине, притаившейся в глубине леса. Там обнаружились немалые запасы провизии.

— Скоро наступит голод, потому что твой народ слишком много ест, а наша земля не производит достаточно для всех, — ее тон изменился, став мрачным и загадочным. — Здесь будет наше убежище, и если случится худшее, мы останемся здесь навсегда.

— А что может случиться? — спросил явно обеспокоенный канарец. — Ты что-то знаешь?

— Ничего я не знаю, — уклончиво ответила девушка. — Но может случиться что угодно. Очень много чего может случиться.